Дедушка Мазай как таковой

Непорочность так называемых «детских» стихотворений Некрасова, несмотря на заверения некрасоведов, сомнительна. Как по отдельности, так и  под общей обложкой с такими же «детскими» рассказами Салтыкова-Щедрина, как планировалось и едва не осуществилось. Но и без того их поливалентность впечатляет.
Анафорическая связь поэмы «Дедушка» и стихотворения «Дедушка Мазай и зайцы», к примеру, одним словом не ограничивается, а парадигматическая объединяет остальные компоненты, выявляя упрощенную поэтику стихотворения, убывающую сигнификацию и стилистическое снижение. В довершение такие корреляты, как Тарбагатай – Малые Вежи, хлеб – хмель, быль – рассказ, келья – сарай, дворянин – крестьянин, работник – охотник, командир солдат – командир зайцев, освобождение крестьян – освобождение зайцев и др., позволяют рассматривать стихотворение, опубликованное вслед за поэмой, как ее профанацию. То есть как автопародию.
Или как эпиграмму, навеянную юбилеем великого баснописца и перечитыванием брошюры Григоровича «Дедушка Крылов», Некрасовым же четверть столетия назад заказанной и отрецензированной.
Заявка прилагается:

«Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
Я от Мазая рассказы слыхал»
(Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: в 15-ти т.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 107).

В этом случае адресата выдают местожительство в болотистом, низменном и подверженном наводнениям крае, семейное положение и животное окружение, эксцентричность, маргинальность, самоирония и пр. Пресловутой была и крыловская неопрятность, а одно из двух значений слова «мазай» – «неопрятный человек» (Словарь русских народных говоров.- Л., 1981.- Вып. 17.- С. 293). Так встретились деминутив с пейоративом.
Пародийность обеспечивают также подразумеваемые оппозиции Санкт-Петербург – Малые Вежи, осенние наводнения – весенние наводнения, мох – хмель, салон – сарай, халат – зипун, тучность – худоба, малоподвижность – непоседливость, немногословность – болтливость и т.д., а главное, байка, похожая на басню. Вроде «Пестрых овец». На ту же тему и с таким же глумливым апологом:

«Я проводил их все тем же советом:
«Не попадайтесь зимой!»
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкурка плохая, – линяет косой»
(Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 109).

На самом деле это автореминисценции из незавершенного романа «Тонкий человек»: «Ловили зайцев – били вдогонку палками… три ботника, уже до половины нагруженные зайцами… весной запасается зайчатиной… до самого лета. В это время года заячий мех никуда не годен» (Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1984.- Т. 8.- С. 361).И этим список литературных источников стихотворения, вроде бы не лишенного связи с действительностью, не исчерпывается. Так, прототипом некрасовского Мазая послужил, как видно, тургеневский Касьян с Красивой Мечи - такой же странник, правдоискатель, сочинитель, компатриот и пантеист. Русский Пан, натурализованный «натуральной школой». Сравните у Тургенева: «Хожу я и в Курск и подале хожу, как случится. В болотах ночую да в залесьях» (Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 28-ти т.- М.-Л., 1963.- Т. 4.- С. 126). И у Некрасова: «Вечно живет то в лесу, то в болоте» (Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 327). И

«За сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем»
(Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 106).

Архетипы в стихотворении, соответственно, окарикатурены, однако всемирный потоп, ковчег, его пассажиры и капитан вполне узнаваемы.
Осталось рассказать о референте дедушки Мазая, потомков которого наиболее проницательные некрасоведы называют Мазаевыми либо Мазайкиными.
Мужчин со сходной фамилией в сельце Малые Вежи Шунгенской волости Костромского уезда, согласно десятой ревизии 1858 года, насчитывалось трое, но дедушкой являлся лишь Иван Савин Мазаихин, 56 лет (ГАКО. Ф. 200. Оп. 3. Д. 852. Л. 430 об.), который оказался также первым обладателем этой фамилии, поскольку по восьмой ревизии 1834 года именовался попросту сыном Савы Дмитриева, 63 лет (ГАКО. Ф. 200. Оп. 3. Д. 531. Л. 110 об.).
В 1858 году крестьянин Иван Савин Мазаихин имел жену Федору Кузьмину, 55 лет, и сыновей Кондратия, 34 лет, и Ивана, 32 лет, которые до «третьего» (Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 327), то есть 1867 года, считая от сотворения «Дедушки Мазая», по всей вероятности, не дожили, если «вдов он, бездетен, имеет лишь внука» (Некрасов Н.А. Указ. соч.- Л., 1982.- Т. 3.- С. 106). Стихотворение и в этом случае сообщает больше, нежели все метрические книги маловежской Спасо-Преображенской церкви вместе взятые.
Почему?
В одной из них сохранилась расписка крестьянина Сергея Васильевича Мазаихина, правнука Ивана Савина Мазаихина, о «присоединении к православию из беспоповской секты нетовщины» (ГАКО. Ф. 56. Оп. 7. Д. 77. Л. 95). Но это уже другая история.