Круговерть Глава 75

     Наутро Андрей сам подивился тому, что наговорил ночью Фросе. Удивлен он был не столько содержанию сказанного, сколько тому, что это самое содержание складывалось у него в голове прямо в момент говорения. До этого ничего этого он ещё не обдумывал. И из всего сказанного как-то особенно выделялась непритязательная по смыслу мысль, что люди своими омертвелыми шкурами соприкасаются, а живыми душами не соприкасаются. «Эти самые шкуры и не дают».

     Фрося с непривычки уснула прямо внизу, на топчане. Он, когда проходил к лестнице, чтобы подняться к себе, мельком видел её ухо, высовывающееся из-под волос, всё остальное было под пледом. Он поднялся наверх, сел было за письменный стол и положил перед собой чистый лист, но ничего не писалось. Тогда он встал и подошёл к окну. Там, за окном, была уже ставшая для него привычной застывшая картинка, мгновенный снимок этого переменчивого мира, крохотного его кусочка.

     Результатом их ночного разговора стало то, что их межличностная оболочка как будто стала ещё более плотной и ещё менее чувствительной. Происходило обратное тому, к чему они вроде бы стремились. Физическое, а тем более физиологическое сближение разводило души порознь. Опять повторялось то же, что и всегда: в отношениях нарастало личностное, вместо взаимного проникновения опять предчувствовался впереди процесс обособления и разобщения. «А скоро эта личностная шкура станет ещё толще, ещё грубее, скоро она совсем задубеет и станет практически непроницаемой». Человек, похоже, был просто обречён на одиночество.

     И ему вдруг снова, как никогда прежде, стало ясно, что человек не одинок, а он один, он един. Нет множества людей, это иллюзия наблюдателя, иллюзия восприятия. Изнутри, из самого себя человек всегда один. «Был, есть и будет». И чем глубже внутрь себя, тем более неисчисляемым человек становится. Там вечное, непостижимое «Я», одно на всех. Одно во всех. Сколько бы вселенных ни было, сколько бы ни было форм жизни, когда бы эта жизнь ни случилась — основа всему единое, сознающее себя собою начало. «И я — это оно, а не эти глаза мои, эти уши мои, не этот мой мозг, который видит эту застывшую картинку, не обозначающую, по сути, ровным счётом ничего. Я это оно».

     Искать глубинного контакта снаружи, в наблюдаемом мире, было нелепо, когда все люди соединены в своей сути изнутри. Даже Берендей первопричиной в себе имел то же самое сознающее начало, которое сначала может быть и вовсе не разумным, а потом — разумным, а потом ещё бог его знает каким. «Быть может, есть состояния жизни, которые выше разума. Более того, если всё развивается, такого состояния просто не может не быть». Теперь он сам был на уровне разумном, и его разум развивался. И в этом была его настоящая жизнь теперь: в развитии абстрактного мышления, которое только представлялось ему развивающимся, а на деле уже существовало всё целиком, от зарождения до того самого предела, где оно изживает себя, обессмысливается и перерождается во что-то иное.

     С такой точки зрения на жизнь пытаться как-то воздействовать на людей было совершенно бесполезно, да и просто бессмысленно. Такая попытка была бы сродни намерению срастить пальцы на руке. Сращённые, они перестанут быть пальцами, а самое главное, они и так едины, потому что принадлежат одной и той же руке. В голове у него промелькнули и Сократ, с его чашкой яда, и Иисус, с его крестом, и которые помельче, кто пытался объединять объединённое, видоизменить закономерное. И все эти попытки, все до единой, каждый раз были неудачными. Они таковыми были и всегда будут, они вечно будут обречены на провал. «Просто про тех, кто эти попытки предпринимал, люди потом понапридумали всяких разных небылиц, лишь бы самим можно было оставаться такими, какие они были именно теперь, и вовсе не меняться. И всё». Да только время-то шло, и человек так и так вырастал из изношенных одёжек.
 
     Чтобы изменить человека, нужно было пробиться к самой его смысловой сути. Чтобы изменить себя, нужно пробиваться к своей собственной сути. А чем ты к ней ближе пробиваешься, тем сильнее сопротивление. И к истоку, к самому центру никак и ни за что уже не пробиться и не подобраться. Этот смысловой центр управляется откуда-то свыше, и он защищён от всякого посягания на него со стороны любого своеволия.

     «Да и зачем, собственно? — думал Андрей. — В каждом от Создателя что-то своё. Следовательно, я людям не нужен, и помочь я никому, никак и ничем не могу. В чем же моя задача тогда?»

     Ответ ему становился как будто понятен: ему просто нужно было стать человеком в той степени, на какую он только был способен. И в это утро ему казалось, что он способен ещё, ещё и ещё развивать в себе это самое «человеческое».

     А где он находился телом, с кем он находился, в какой вселенной, в каком веке — принципиального значения не имело. Перед его глазами теперь представал нечаянный набор каких-то предметов и вещей, сошедшихся здесь и сейчас совершенно случайным образом. То же самое было и с людьми, с которыми его сводила жизнь. Его собственная личность являлась результатом беспорядочного общения со случайными людьми. А если он что-то и знал о людях с близким для него уровнем абстрактного мышления, о людях, близких, как говорится, по духу, то все они были разбросаны где-то во времени или в пространстве. И он ни с одним из них лицом к лицу никогда не встречался. И вряд ли встретится, а если вдруг и встретится, то личностные отношения и всякие предрассудки всё равно помешают общению. «Лучше — на расстоянии».

     Так или примерно так думал Андрей, стоя перед окном во Фросиной хибарке. Он спросил себя, где он сейчас? Телесно он стоял в Разбродах, это было очевидно. За окном, в своей будке, накручивал круги Берендей, внизу спала Фрося, а наверху стоял он, стоял и смотрел на мир почему-то именно в это мгновение и именно через это окно. Это что касалось телесного, а духовно — к этому моменту он поднялся на ту высоту, которая ставила перед ним один единственный вопрос: сможет ли он в будущем достичь новой ступени абстрагирования и стать по своей сути другим в сравнении с тем, каким он был теперь, или уже не сможет? И ответ для него был вовсе не очевиден. А это был вопрос смысла оставшихся для него дней его жизни, ни много ни мало.
 
     «Для телесной жизни главное — прожить жизнь, главное для духовной — жизнь понять. Жизнь вообще и свою — в частности». Можно было, конечно, пытаться понять жизнь, изучая и изучая внешние для тебя события и явления, — но это было бы не изучение жизни, это было бы изучение собственного восприятия жизни. А можно было изучать жизнь самим процессом жизни, происходящим с тобой и в тебе: развиваясь и изменяясь, а потом постигая разницу между тем, кем ты был и кем ты стал. «Для этого ведь и дана память». Только так можно было понять, что ты такое, кто ты такой, а главное — куда надо двигаться. А это как раз то, что ему было надо. Как же ему именно в этот момент хотелось знать, куда двигаться!

     В телесной, бытовой жизни реальный жизненный опыт — родиться, вырасти, оставить жизнеспособное потомство, состариться и умереть. А в духовной — настоящий опыт жизни это очеловечивание, то есть, по сути, это развитие абстрактного мышления. «И на каждой новой ступени этого развития ты совсем по-другому постигаешь жизнь, просто потому, что ты сам —  уже совсем другой». Нужно было как-то становиться другим. Стать другим — чудо. И это чудо всегда происходит в голове, а не в реальной действительности. Хотя то, что происходит в голове, это и есть, быть может, самая реальная и действительная действительность.

     Легко сказать — стать другим. «Как? Зачем?» Он не знал зачем, как цветок не знает, зачем он произрастает из семени, вытягивает стебель, раскрывает бутон и распускает лепестки. Просто так предписано свыше. «Там бутон, а здесь — абстрактное мышление. Абстрактное мышление это отвлечённое мышление. Отвлечённое от чего? От жизни, какой она нами воспринимается, какой она нам представляется. Для чего? Для того, чтобы постигать жизнь не воспринимаемую, а сознаваемую, то есть проживаемую изнутри себя в собственном опыте саморазвития и самопостижения. «Для уразумения сущего».

     Настоящего жизненного дела, дела жизни, впереди у него было — просто непочатый край. А жизнь уже подходила к завершению. Он чувствовал, что уже выходит на финишную прямую.



Продолжение: http://proza.ru/2020/02/06/172