Гибель дивизии 42

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 41
Продолжение 40 http://www.proza.ru/2020/02/03/371

                ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА ПОЛИТРУКА РАЗУМОВА О ЕГО БЫЛОЙ ПРЕКРАСНОЙ ЖИЗНИ

  «В Карелию я приехал лейтенантом, служил я тогда отсекром – ответственным секретарём бюро комсомольской организации нашего 56-го полка.
14-го июня 1936 года – знаменательный для меня день. На 11-й Карельской областной конференции меня, как лучшего комсорга полка в нашей дивизии, избирают членом Карельского обкома комсомола. Именно в тот день я, коренной уроженец Ярославской губернии, впервые почувствовал, что моей второй родиной становится Карелия.
В конце 37-го года меня переводят в политотдел дивизии инструктором, и мы с Шурой и Алей переезжаем из Олонца в Петрозаводск. Дали нам квартиру на улице Горького, в военных домах. Штаб дивизии на той, на зарецкой, стороне Лососинки, рядом с Онежским заводом.

  В 38-м году у меня уже шпала в петлице, как у тебя нынче, я старший политрук, капитан, инструктор политотдела дивизии – звучит как музыка!
5-го февраля 39-го года мне дают вторую шпалу и назначают исполняющим обязанности начальника политотдела дивизии. Должности тогда освобождались каждый день, сам понимаешь, какой был год. А памятного на всю жизнь 17-го февраля, через двенадцать дней, согласно предложению ЦК ВКП(б) меня утверждают в звании и должности. Теперь ты понял, чья это должность. Да и вы, «правдисты», тоже, видимо, на особом счету, в особом списке...

  Когда стал руководить политотделом, времени совсем не стало, уходил рано, а приходил поздно. Появился личный шофёр, Ваня Якушев, появился ординарец. Не верилось, не мечталось мне, деревенскому парню, так высоко взлететь. Всё мне дала родная Советская власть! Живи и радуйся! Деньги завелись, Шура тратила не глядя, пайка моего комиссарского хватало нам на троих с лихвой. Форма казённая: диагоналевая, габардиновая гимнастёрки, сапожки хромовые, да и не одни.
С Ваней Якушевым Шура моя подружилась. Ездила с ним за пайком на моей машине, дровишки с Ваней пилила, а он ещё и поколет. Жил Ваня на улице Каменистой; там, вверху, у железной дороги, домик у его отца был небольшой, но приметный – утопал в яблонях. Яблони, правда, куцые, не такие, как у нас на родине. В начале лета мы ходили к нему с Шурой, сидели в белом саду, пили чай с морошковым вареньем, и лепестки падали нам в чашки. Отец Вани бывал в Ярославле, даже улицу нашу, Большую Советскую, знавал... Было о чём нам поговорить. Ванина матушка не могла придумать, куда нас посадить, глаз с Шуры не сводила. А та – в белой блузочке, белые длинные бусы под жемчуг... В 39-м, в конце июля, Ваня надумал жениться. Я ему говорю; «Не время, парень», а он своё – «Люблю до беспамятства». Шуру тайно подключил, та стала меня пилить, подарила Ивану мой любимый серый костюм на свадьбу. Вот такая бойкая у меня Шурочка! Правда, костюм стал мне уже тесноват, ну да ладно. Мы и на свадьбе у них гуляли. Я чечётку так бил, что каблук у меня отвалился... 17-го сентября дивизия получила секретный приказ выдвинуться к границе. 28-го октября мы были с Якушевым в городе последний раз. Заехали ко мне, затем к Ване на Каменистую. Жена его, по её словам, была тогда на четвёртом месяце, калитками пшёнными угощала, прямо из печи, с пылу, с жару. Печь у них была богатырская...

  Это неполный рассказ Алёши Разумова, кое-что я опустил. Опустил, как прощался он с Шурой, как досадовал, что Алю не разбудили. Опустил и детство Алексея, а там есть что порассказать. Хотя бы то, как Алёша рано осиротел, и воспитывал его дедушка, как Алёша мальчонкой пошёл «в люди.
Иван Якушев умер через день после этого нашего разговора с Разумовым. Умер при мне. Не от пули, не от осколка снаряда, а от голода. Он стоял молча у штабной землянки и не узнавал меня. Опухший, заросший грязной щетиной. Он как-то странно раскачивался, будто силился сделать шаг и пойти к штабу. Потом замер, качнулся вперёд, осел, и всё. Странное дело, но пухнут от голода не все. У нас среди политотдельцев таких только двое. Больше всего опухают ноги. После обморожения их отпиливают вместе с валенками».

   Продолжение в следующей публикации.