Беда не дремлет

               
         Отрывок из повести «Если бы я знала»         
              Угрюмые, серые, разбухшие от влаги тучи, носятся, как «мессеры». Из рваных клочьев то сеется промозглая сырость, то обрушиваются сплошные потоки. Пронизывающий октябрьский ветер треплет их, забивает в самые укромные уголки. Санька, прислонившись к стволу раскидистой сосны, сидит на лапнике. Стараясь справиться с дрожью, она кутает ноги мешком из-под песка, сжимается комочком в тяжеленной промокшей фуфайке.
       Наскоро проглоченная картошка в мундирах, с холодным козьим молоком, вытянула последние крохи тепла изнутри. Глаза слипаются. Она проваливается в забытье и, кажется, никакая сила не сможет вырвать её оттуда, где можно обрести не только временный покой. Но что-то тревожит её, заставляет собрать остатки сил. Она открывает глаза, пытается шевелить окоченевшими пальцами, но нестерпимая боль от лопнувших мозолей пронзает всё полубесчувственное существо.
      Надо встать и двигаться. Только так можно возвратить тепло. Но подкралась предательская мысль: «А может ничего не надо?» - и она снова погрузилась в дремоту. Это, глубокое, кратковременное отключение от действительности, восстановило силы одиннадцатилетней девочки. Она смотрит на скорченные тела подростков и женщин. Укрываясь от холодных капель, они плотно притиснулись к стволам сосен. Надеясь ощутить живительное тепло, жмутся друг к другу, но оно призрачно, не укрепляет, а расслабляет.
      Саньке не хочется нарушать оцепенения, но, за короткий промежуток перерыва на обед, звуки канонады стали отчётливее. Беда не дремлет, катится всесокрушающим валом, приближается. Её надо остановить. Остановить, во что бы не стало. Содранными, окровавленными ладонями истощённых недоеданием и бессонницей людей. Такова воля Божия. А Он выше предела человеческих возможностей испытания не посылает. «Значит я смогу. Надо встать. Господи, помоги!» Вдруг, её слуха коснулся слабый колокольный звон. Она скорее почувствовала его интуитивно, чем услышала. Но он звучал. И привёл на память слова, недавно родившейся, песни:
                Звон плывёт, плывёт над всей землёю,
                И гудит взволнованно эфир:
                - Люди мира, будьте зорче втрое,
                Берегите мир, Берегите мир,
                Берегите, берегите, берегите мир.
       Звон, услышанный после указа Сталина, окрылил Саньку надеждой на встречу с отцом. Каким чудом сохранился небольшой колокол? Кто, рискуя жизнью, укрывал его долгие годы, до той минуты, когда он снова заговорил?  Со всех ног она бросилась на его призывный голос. С упоением слушала знакомые с детства молитвы. От священника узнала об указе. И в ней, словно, открылось второе дыхание: она стала ждать отца.
        Постоянно думала о нём, молилась. Ради этой встречи, превозмогая усталость, работала наравне со взрослыми. Вот и теперь она пыталась представить отца за колючей проволокой голодного, избитого, окоченевшего, полураздетого и промокшего. Но взгляд его согревал любовью и мучителей, и мучеников, ласкал, ободряя тех, кто был рядом: «Ради того и живём, Шурка, чтобы радость дарить».
       Она неуклюже поднялась, разминая бесчувственные ноги. Накинула мешок на плечи, развела его руками, словно платок цветастый, праздничный, и запела:
                На горе-то калина,
                Под горою малина.
                Ну, что ж кому дело калина,
                Ну, кому какое дело малина.
                Там девушки гуляли,
                Там красные гуляли…
       - Девицы красные! Айда гулять, супостату рога ломать, а то лопаты совсем замёрзли.
        Серые груды тел зашевелились, вытирая рукавами залитые дождём лица, с трудом поднимались, неуклюже, в такт песне, топали закостенелыми ногами, растирали руки, поправляли платки, поглядывая на Саньку. А она кружилась, притопывала, расплёскивая грязь, и пела. Песню подхватили и побрели к траншее, опираясь на лопаты, вытягивая из грязи тачки. Одна песня сменяла другую, разгоняла уныние, усталость, заменяла их верой и приливом новых сил.