Пророчество

 - Эй, дед!

Я очнулся. Молодой краснорожий парень, копна нечесаных волос, в уголке рта – изжеванная беломорина, с вызовом смотрел на меня:

- Понравилось что? Бери, не стесняйся. Нет? Проходи, не задерживайся, не заслоняй обзор публике!

Кишащий муравейник блошиного рынка. Большинство торговцев разложили товар прямо на земле, постелив газетки-картонки-клеенки. Краснорожий - притащил раскладной столик, на котором и разместил свой товар – потрепанные книги, коробочки с орденами, пару бескозырок балтфлота, несколько картин.

- Сколько стоит вот эта картина?

Я показал, какая.

- А, эта…

Парень назвал цену.

Таких денег у меня, разумеется, с собой не было. Да и кто в здравом уме будет таскать с собой по рынкам двухмесячную пенсию?

Сюда я пришел по конкретной бытовой надобности.  Вчера Люся, отстояв трехчасовую очередь, принесла немного мяса – в «Диете», вот чудо-то! – говядину выкинули. И решили мы с Люсей котлеток наделать. Сегодня с утра начал то мясо проворачивать – сломал нож мясорубочный. Вот за ножом-то, собственно, я на рынок и пришел.

Искал нож, а увидел картину.

- Скажите, - спросил я у парня, - вы можете подержать ее, не продавать хотя бы пару часов?

- Обещать не могу, - ответил Краснорожий, - сами должны понимать – у нас нынче рынок, власть капитала. И это – не про Маркса с Энгельсом.

- Я доплачу! Сколько?

Парень накинул еще к названной цене.

Я согласился и зашагал к трамвайной остановке.

На звук открывшейся входной двери из кухни выглянула Люся:

- Ну что, деда, купил?

- Нет, внучка, не купил пока, не нашел, - ответил я и торопливо прошел в зал. Открыл верхний ящик комода, достал сберкнижку с «похоронными» деньгами.

- Дед, ты чего? – Люся увидела у меня в руках сберкнижку, встревожилась:

- Случилось что?

- Люсенька, извини, спешу. Вечером расскажу, - пообещал я, отворил входную дверь и вышел.

* * *

В сбербанке была очередь. С тех пор, как я увидел картину, прошло уже больше часа. Дождется ли она меня, – с тоской думал я. Все доводы рассудка, что, конечно, дождется, ведь в наши времена мало кто картины покупает, все больше на продукты тратятся, - успокаивали слабо. Ведь это была картина, которую рисовал в тот памятный день Юлька по прозвищу Цезарь...

- Мужчина, вам чего? – вернула меня к действительности полная блондинка в химической завивке и глубоком декольте, сверкающем из окошка контролера.

- Денег с книжки снять.

- Заполняйте бланк, - кивнула равнодушно на стопку бумажек.

* * *

Вечером, когда закончились все хлопоты и треволнения этого дня, мы с Люсей, поужинав свежими котлетами, сели пить чай. Чай накрыли по-праздничному, в зале. Я сел так, чтобы все время, едва подняв глаза от чашки, нырять взглядом в глубину и простор летнего вечера, случившегося полвека назад. Вечера, нарисованного на картине.

Нас, вместе с Юлькой, было шестеро – трое ребят и трое девчат. Все из одного двора, все знали друг друга с детства. Меня отпустили из части в краткосрочный отпуск, и в честь этого события мы решили собраться на даче у Юльки. Его папа, контр-адмирал, был в очередной командировке, тактичная мама – уехала «по делам» в город, и дача на эти дни целиком перешла в наше распоряжение.

Мы купались, загорали, играли в волейбол и карты. Все, кроме Юльки. Юлька писал картину. Набросок он сделал еще вечером в пятницу, когда мы, веселой и шумной толпой, собрались в саду за чаем. Плыла светлая ночь, одуряюще пахли пионы, стоящие в кувшине посередине стола, попыхивал самовар. Мы смеялись, шутили, пели песни.

А Юлька – писал. Писал быстро, вдохновенно. Писал, и никому не показывал. Утверждал, что, пока не кончена – нельзя.

Юлька учился на последнем курсе в институте живописи, и картина эта – была его дипломной работой. Он был очень талантлив, наш Юлька. Это признавали и специалисты от искусства, и такие невежи, как я. В прошлый мой отпуск, например, Женька похвасталась портретом, написанным Цезарем. Мы даже поссорились с ней из-за этого портрета – так здорово было нарисовано, что я приревновал Женьку к Юльке.

- Это ты про этот бабушкин портрет говоришь? – прервала меня Люся и указала на портрет юной востроносой красавицы, висящий справа от купленной сегодня картины.

- Ну да, конечно про этот.

- Хм.. кисть держала и вправду рука влюбленного… - задумчиво проговорила Люся.

- Ну а я о чем! – немного сердито согласился я, и тут же спохватился – к кому я ревную? К мертвецам? Юлька не пережил блокаду, Женя – ушла 3 года назад.

- Дед, ну а дальше что было?

- Да, собственно, это все. В воскресенье, в половине первого, из города позвонила Юлькина мама и сказала, что только что по радио выступал Молотов – сегодня немцы напали на Советский Союз.

Когда Юлька сказал, точнее – прокричал, об этом, все сначала замерли, потом вскочили, загомонили, заговорили все разом. Я, в спешке, ища портупею, чуть не опрокинул Юлькин мольберт. И остановился, изумленный:

- Юль, ты же рисовал нас вечером в пятницу, за чаем. Почему же на картине нет ни одного человека? Садовый столик пуст, пусты скамейки возле него, даже пионы из кувшина пропали! Почему, Юль?

Юлий, с остановившимся взглядом, с бледностью, проступающей сквозь загар, ответил:

- Предчувствие, ребята. В воздухе тогда здорово пахло грозой. И я подумал – грозой нас всех и разметает.