Глава 1

    За окном пропел петух.
    Вы когда-нибудь слышали, как поет царский петух? Царский — это не порода, не в ней тут дело. Обычный деревенский Петька, вскочив на забор, отряхнется от мусора, прилипшего за ночь, расправит крылья и надсадно завопит сиплым голосом. Голос этот он давно сорвал в баталиях за хронологическую точность и право шествовать впереди своих многочисленных куриных жен. От этого грубого звука в избе зашевелится мужик: «Ишь, разорался, старое мясо, и без тебя башка трещит!», и, кряхтя, начнет слезать с печи. Такой вот будильник. У царского петуха задача совсем не такая простая, как у обыкновенного Петьки. Он — царский петух — кроме точности (нужно, чтобы он кукарекал не слишком рано, но и не опаздывал) должен обладать таким голосом, чтобы и царю-батюшке, и царевичам, и всей дворовой челяди утренний подъем был не в тягость, даже если накануне вечером все засиделись за чаркой доброго вина.
    Вот такой петух меня и разбудил.
    Встал я легко. Я всегда легко встаю потому, что не имею обычая засиживаться вечером: у меня режим. Да и с вином хоть с добрым, хоть с каким другим, не особо дружен. Петьке спасибо, конечно, за службу, пусть так и продолжает оставаться в неведении, что просыпаюсь я с рассветом без его помощи. А уж сегодня не проспал бы ни за что!
    В легкой льняной рубашке и штанах, я вышел из своей опочивальни, тихонько притворив за собой дверь. Коридорами палат, через людские помещения, через черный ход и хозяйственные дворы, я направился к озерцу, питавшемуся водой из удивительной чистоты ключей, где обычно начинается мое утро пробежкой и умыванием. Сегодня все это будет коротким и неутомительным. Нужно всего лишь взбодриться, а силы поберечь для главного события дня. Вечером у меня бой. Сегодня против меня выйдет лучший кулачник столицы Авдей, сын мельника Еремея, сильный и амбициозный боец, о котором уже давно говорят, что мол, вот, наконец, появился тот, кому под силу сбросить Ивана-царевича с его чемпионского пьедестала. И, скажу вам откровенно, молва эта небезосновательна. Хорош в кулачном бою Авдей. Я внимательно следил за его восхождением, видел схватки, в которых он одерживал весьма убедительные победы. А последний бой, в котором он победил монаха Харлама, прославленного кулачника и моего самого серьезного оппонента, бой, который вывел его в претенденты, и вовсе достоин восхищения. Мало кто выстоит против Харлама с его левым боковым. Авдей выстоял. И не просто выстоял, а отправил Харлама в нокаут правым встречным. Так что дело мне предстоит трудное и опасное.
    Вы спросите: Иван, разве пристало сыну царскому с простолюдинами на кулачки махаться? Вопрос резонный и отвечу я на него серьезно: а что еще мне делать?
    Давайте посмотрим на ситуацию вот с какой стороны.
    Нас у отца трое. Старший — Борис-царевич — первенец, наследник престола, папенькин любимчик и умница. Он начитан, сведущ в науках и имеет незаурядный управленческий талант. Папенька с детства его готовил к передаче державы, так что сейчас, когда братец вырос и возмужал, их с отцом даже различать стало трудно, настолько их величественная походка, благородные манеры и царственные жесты стали похожи. Все говорят: «копия отец». Внешность братец унаследовал вместе с правом на престол, ему и править после батюшки. Не думайте, я не завидую. Напротив, отдавая должное способностям брата, прекрасно понимаю, что он и есть наилучший кандидат на престол нашего царства. Только когда это еще будет? Батюшка-то жив, здоров и полон сил, как говорится, на радость народу, захватчикам заморским на устрашение, и, кажется, на покой не спешит, не торопится передавать наследнику престол и власть. Ну и что, что он с мальства натаскивал Бориску какой рукой скипетр, а какой державу хватать? Вон, прадед наш, до девяноста лет властвовал, его сыновья поседеть успели, прежде чем сесть на трон. Борис это прекрасно понимает, но события не торопит. Правильный он. Даже, наверное, слишком. Местами до занудства. Но хитер (а как при власти да в политике без хитрости?) и выход для себя нашел, как при царствующем отце подержаться за власть. Сначала понемногу, а затем все больше и больше, Борис стал помогать батюшке в делах, а нынче и вовсе стал незаменим. При Борькиных талантах это немудрено. И называется это не хитростью, а дипломатией. Теперь царь-батюшка не только по каждому государственному вопросу с ним советуется, но многие из них вовсе на братца переложил. И царю облегчение выходит, и Борису удовольствие. Так что когда придет время подхватывать бразды правления державой, они и так уже будут в крепких надежных руках старшего братца. И будет брат править ничуть не хуже батюшки, а даст Бог, может и лучше, и так же славно. А главное, так же долго. Здоровье-то у него тоже батюшкиному под стать. Это вообще наша фамильная черта — крепкое здоровье.
    А вслед за ним престол перейдет к среднему сыну — Аркадию-царевичу. Он, конечно, в сравнении со старшим братом звезд с неба не хватает и выглядит не так ярко, я бы даже сказал, блекло выглядит, но это только в отношении способностей к политике. А насчет амбиций, стремления показать себя и умения жить по-царски, равных ему нет. Не зря же он казначейством занят. Уже сейчас молва твердит, что его дворец не хуже царского, а вкус в одежде даже лучше, пиры он устраивает пышнее, слуги у него лучше вышколены, а про конюшни, псарни и прочее даже говорить не буду. Цепко ухватится братец за власть, как уже ухватился за казну. Но и ему тут нужно отдать должное. При казначействе Аркадия не было такого случая, чтобы в государстве не хватило на что-либо денег, или чтобы кто-нибудь проворовался. Более того, наше царство стало зажиточным, и даже разбогатело. Умеет средний братец мыслить по-государственному, так что нет повода опасаться за его правление. Не только не промотает наследство, но еще и преумножит его во славу Отечеству и себе, конечно. А про здоровье, кажется, я уже говорил.
    Вот и выходит, что мне, младшему, Ивану-царевичу, вряд ли светит почувствовать на голове тяжесть короны, а на плечах — бремя власти. Слава правителя осенит меня своими крылами еще ох как нескоро. Если вообще осенит. А ведь хочется, чтоб осенила! Нет, ну, правда. Я же ведь тоже царевич, тоже сын царский. Как бы там ни было, плести интриги и устраивать заговоры, чтобы заполучить себе эту славу, я не собираюсь, ибо хоть я и младший из всех, и во всех этих политиках, дипломатиях и финансах разбираюсь слабо, но одно знаю наверняка: мы — семья, и ничего плохого я своим родственникам не желаю, равно, как и нашему государству. Поэтому я и избрал себе путь иной славы, путь славы спортивной. Силой, ростом и лицом я не обделен, так почему бы и нет? И опять же, здоровье.
    Обежав вокруг озера, я сбросил с себя пропотевшую рубашку и с удовольствием ополоснулся по пояс среди желтых кувшинок. Солнце уже взошло, птицы пели, вокруг гремели крыльями черно-зеленые стрекозы, а вдалеке слышался неясный гомон пробуждавшейся столицы. Назад я шел уже не спеша, наслаждаясь ощущением молодой силы, разбегающейся по телу, глубоко вдыхая ароматы трав, полевых цветов и свежей выпечки из царской пекарни.
    Навстречу мне шел молодой парень, в простой беленой рубахе, подпоясанной красным кушаком. Он улыбнулся и протянул мне руку для приветствия:
    — Здорово, Иван!
    — Здорово, Никифор!
    Рукопожатие у него крепкое и сухое. Никифор — государев водонос. Должность эта непыльная, скажу я вам, хотя и не особо доходная. Ежедневно утром мы с ним встречаемся каждый за своим делом: он идет за ключевой водой для питья, а я иду на пробежку. Хороший парень. Мой фанат, кстати.
    — Готовишься к бою?
    — Ага, готовлюсь.
    — Я тебе свежей водицы прямо к бою принесу, наберу и сразу принесу, чтоб не стояла день. Так она вкуснее и освежает лучше.
    — Спасибо, Никифор. Здорово иметь в своем углу такого парня, как ты. И возьми сегодня побольше сухих полотенец.
    — Сделаю. Ну, до скорого.
    — До скорого.
    Кроме своих прямых обязанностей водоноса, Никифор еще и мой массажист во время кулачных турниров. Мне его сам Егорыч порекомендовал, присмотрись мол, у парня руки золотые, будто сами чувствуют, что и где делать. Верно подметил, много раз я это на себе испытал.
    Во время разговора с Никифором я поглядывал ему за плечо. Там, по тропинке неторопливо и плавно приближалась к нам фигура в цветастом сарафане. Не узнать ее было невозможно. Марья несла на коромысле два ведра, направляясь за водой к тем же ключам, что и Никифор. Шла она так, будто текла по воздуху, а свободный сарафан, казалось, так и норовил прилипнуть к ее телу, используя как повод даже самый легкий ветерок. Это вторая причина моих утренних пробежек в это время и в этом месте.
    Я шагнул ей навстречу:
    — Здравствуй, Марья.
    Девица остановилась и, склонив голову, улыбнулась:
    — Здравствуй, Иван-царевич. Молва идет, ты сегодня с Авдеем бьешься?
    — Молва? Да об этом все знают. Зачем спрашиваешь?
    — Да вот думаю, не боишься ли ты накануне боя встретить бабу с пустыми ведрами? Говорят, примета плохая.
    Как же мне нравится этот ее прищур, эти пляшущие искорки в глазах! То ли смеется, то ли серьезно говорит, поди разберись.
    — А я, Марья, в приметы не верю. И потом, ну какая же ты баба? Ты красивая молодая девушка.
    Марья прыснула, прикрывая лицо тяжелой русой косой. Разговаривая, она двигала плечами, будто бы стесняясь, и от этого сарафан натягивался на выпуклостях ее тела, навевая мысли о скоромном.
    — Ох, и навострился же ты, Иван-царевич, языком плести, не хуже чем кулаками махать.
    — Что думаю, то и говорю.
    — Ой ли? Может, еще скажешь, что случайно тут пробегал?
    — Нет, конечно, не случайно.
    — Может, скажешь, пришел восходом полюбоваться?
    — Тобой.
    — А пристало ли царевичу на простых девок заглядываться?
    — Может и не пристало, да хороша ты уж больно. Как не залюбоваться?
    — Скажешь тоже. Тебе бы, Иван-царевич, на принцесс на всяких любоваться нужно.
    — Может и нужно, да они по воду сюда не ходят.
    — Стало быть, если б тут царевна шла, то на нее бы любовался, а не на девку простую?
    — Хочешь сказать, что кроме принцесс на земле нет красавиц?
    — Может и есть, да только царевичам-то они не ровня.
    — По-твоему, любоваться только ровней можно?
    — Любуйся кем хочешь, да только дорожку мне не загораживай. Видишь, по воду иду.
    — Вижу. А на бой смотреть придешь? — спросил я, отступая в сторону потому, что Марья, развернув коромысло и целясь им мне в грудь, решительно двинулась вперед.
    — А чего я там не видела? Как два здоровых мужика будут друг дружку под синюю гжель расписывать?
    — Меня поддержать.
    Марья насмешливо глянула на меня из-за плеча:
    — Да больно нужна тебе моя поддержка-то. Сам говорил, что когда дерешься, то ничего вокруг не замечаешь, как глухарь на току.
    — Зато я буду знать, что ты рядом находишься.
    — Можно подумать, что это для тебя что-то значит. Вон, сколько раз и без меня побеждал. Ужель в этот раз не справишься?
    — Может, и не справлюсь.
    — Что ж ты тогда за боец такой, что без бабы справиться не можешь?
    — Зачем ты все время себя бабой обзываешь?
    Марья вдруг перестала улыбаться и, придвинувшись на шаг, настолько серьезно глянула мне прямо в лицо, что и с моих губ улыбка сползла сама собой.
    — А хочешь, Иван-царевич, скажу, зачем я тебе понадобилась? Зачем зовешь на поединок твой смотреть?
    — Скажи, если знаешь.
    — Не поддержка моя тебе нужна. Ты меня зовешь, чтоб силу свою показать. Думаешь, как увижу я удаль твою богатырскую, так сразу на шею тебе брошусь, что слава твоя бойцовская меня твоей сделает. И запишешь ты меня тогда еще одной своей победой. А хочу ли я победой той быть, то кровь твою царскую не очень волнует. А ты меня спроси, буду ли я счастлива победой твоей стать?
    Отвернулась и пошла прочь. Будто окатила из пустых ведер ледяной водой. Я стоял и смотрел ей вслед, а цветастый сарафан продолжал предательски вычерчивать контуры ее тела.
    — И все же приходи, Марья! — Крикнул я вслед. — Обязательно приходи. Я ждать буду!
    Ответом она меня не удостоила.