Глава IV

В середине августа наши войска в районе Николаева оказались в окружении. В течении трёх дней вели бои на прорыв. Наконец, усталые и обескровленные, разомкнули кольцо немецких частей. Устремились к Днепру.
Полученный приказ предписывал перейти на левый берег реки и занять новый оборонительный рубеж, сохранив на случай перехода в наступление две, выдвинутые вперёд по правому берегу плацдарма.
Зарницы, которые видели дети, были отсветами пожаров и отблесками артиллерийского огня в районе боёв.
Наступило утро. Солнце только-только выкарабкалось из высоких стеблей кукурузы над степью. Все уже были на ногах. Собрались у сельсовета. Там поджидали подводы.
- Эй, Эрнесто, Педро, и ты Аурелио! Прихватите ребят и быстро во двор. Там стог сена. Наберите побольше, по подводам. Дорога плохая, тряская. Подстилку надо! – крикнул с крыльца сельсовета Антон Сергеевич.
Во дворе вкусно пахло сухим сеном. У Педро чудесное настроение. Повалил Хорхе на землю. Подмигнул Эрнесто. Стали вдвоём забрасывать Хорхе охапками пыльного сена. Хорхе отдувался, отмахивался руками и ногами, сердито выкрикивал:
- Оставьте, бездельники! Оставьте!
Чихал от чехочущей, пахучей пыли. Ребята наседали. Подошёл Мануэль и ещё двое. Хорхе был погребён с головой. Его утромбовали, попрыгав и несколько раз перекувыркнувшись над местом погребения. Потом игра надоела. Но Хорхе не подавал признаков жизни, словно провалился сквозь землю. Эрнесто считал – шутка удалась, нечего больше тянуть.
- Хорхе, вылезай! Не притворяйся! – крикнул Педро.
Сено не шевелилось. Молчало. Хорхе не отвечал.
- Скорей раскапывайте. Он там задохнётся, - приказал Педро. Не на шутку испугался.
Начали копать, как им казалось, на правильном месте. Хорхе не было. Стали расбрасывать сено с другой стороны стога. Хорхе не было и там. Не оказалось его и на старом месте, куда они снова вернулись. Они так самоотверженно, самозабвенно кувыркались, что не могли перепутать место. Старались вспомнить, где ж это было. Совсем запутались.
- Здесь, - сказал Мануэль. – Точно здесь. Я помню. Что – не верите?
- Нет, здесь, - вмешивается Аурелио. Будто футбольный мяч, пинает сено ногой – футбольная привычка.
Разбрасывает во все стороны сено. О деле, ради которого пришли, забыто. Показывается Антон Сергеевич вместе с Фернандо.
- Что это такое? Почему раскидали сено? Вас же ждут. А вы что делаете?
- Мы ищем Хорхе. Он заблудился, - перепутав русское слово, говорит Мануэль.
- Не заблудился, а потерялся. – поправляет Аурелио.
- Что за чепуха. Что он – иголка? Где потерялся?
- В сене, камарада Антон. Всё перерыли. А его нет, - отвечает Педро. Чувствует вину: он заварил кашу.
Фернандо не выдерживает, разражается глуповатым смешком. Показывает желтоватые лошадиные зубы. Ввёртывает русскую пословицу – на этот раз кстати и не исказив её.
- Детка. Потерялся, как иголка в сене.
Никто не оценил его остроумия. В поиски включился и Антон Сергеевич, но Хорхе и след простыл. Время шло. Надо было выезжать. Антон Сеогеевич приказал разносить сено по подводам. Ему не верилось, что Хорхе в самом деле где-то в сене. Всё было похоже на хорошо подстроенную шутку. Разыгрывают. С ними ухо держи остро. Ребятам же сказал совершенно серьёзно:
- Если он здесь, найдёте, когда сена убавится.
Сам пошёл к подводам прислать им на помощть ещё несколько человек. Выйдя на улицу, заметил – на одной из телег, на мягком настиле из сена, сидит Хорхе и рассказывает, как он здорово обвёл вокруг пальца Педро и Эрнесто.
- Наверно и сейчас ищут. Я с другой стороны вылез. Они и не заметили.
На улице показываются нагруженные охапками сена Педро, Эрнесто, Мануэль, и Аурелио. Их поднимают на смех. Пошло веселье – закрутилось, завертелось. Здоровые, загорелые, с подстриженными наголо головами, в засученных до колен штанах и в рубахах, не застёгнутых на груди, а кое-кто обнажённый по пояс, так как не было времени умыться в хате и теперь они обливаются водой, зачёрпнутой бадьёй из колодца-журавля, они давятся от смеха, непотдельного, крепкого, горластого. Многие соскакивают с подводы – инстинктивное движение – легче смеятся стоя, когда смех захлёстывает всё тело. Наверно так умели смеятся запорожские казаки, знавшие цену, хорошей, ловкой шутке.
Сначала Педро хотел дать Хорхе затрещину: он вынудил их перерыть весь стог, а потом поднял на смех. Выходит сыграл над ними шутку, да ещё какую. Но смех был такой заразительный, что выражение гнева на лице Педро перешло сначала в миролюбивую улыбку, а потом и его подкосило запорожским смехом. Вскоре он смеялся громче других.
На передней подводе, показывая путь, ехал Антон Сергеевич и колхозный провожатый. Педро с друзьями на второй. Подёргивая вожжами, упоённо пел:

Херсон перед нами, пробьёмся штыками,
И сотня ребят – не пустяк.

…Директор до последнего момента не хотел верить, что город будет сдан врагу. Но, то, что он отгонял от себя, как дурной сон – произошло – немцы подошли к Днепру.
В город вступали красногвардейцы, вышедшие из окружения под Николаевым. Солдаты, несколько суток не смыкавшие глаз, шли сгорбившись – то ли от жгучего стыда за безостановочное бегство, то ли от нечеловеческой усталости, лёгшей серой дорожной пылью на лица, обмотки и сапоги, навалившейся всей тяжестью на плечи. Одни уходили на левый берег Днепра, другие оставались в городе, чтобы сохранить плацдарм по эту сторону реки.
Поспешно эвакуировалось гражданское население. Детей собрали во дворе детдома. Воспитатели пересчитали воспитанников. Убедились, что все в сборе. Директор дал команду выходить на улицу.
Вдруг Эрнесто отделился от колонны, бросился наискосок через двор.
- Куда ты, стой! – крикнул директор. – Вернись немедленно. Слышыишь?
- Камарада директор, я сейчас. Я забыл. Идите. Догоню вас.
За ним бросился и Педро. Вбежали в здание школы. Внутри пахло известкой и масляной краской, этим дого не выветривающимся запахом ремонта. Кое-где в пустых классах устраивались красноармейцы, оставшиеся для защиты города.
Пока Эрнесто искал альбом с марками, Педро взбежал по испачканной известью лестнице на второй этаж. Вошёл в тот класс, где учился в прошлом году. Отремонтированный, чистенький, он, казалось, ждал новых учеников. Свежепокрашенные, успевшие высохнуть парты стояли на старых местах. Педро стало грустно. Отчего – сам не знал. Может оттого, что он уже вырос из этого такого знакомого класса и никогда не вернётся в него. Может, потому что сюда входили немцы, которым не было дела до того, что стало дорогим и близким ему за эти годы.
Откинув крышку парты. На его прошлогоднем месте сидел пожилой солдат. Неторопливо чистил винтовку. Красноармейцы занимали детдом под казармы. Значит, сюда, в мирный школьный класс, скоро ворвётся война.
Педро схватил огрызок мела. Стал что-то писать по-испански – большими буквами, во всю ширину доски.
- Шо тебе треба тут, хлопец? – спросил солдат.
Педро обидел его тон.
- Это мой класс – я здесь учился.
Солдат ничего не ответил. Снова склонился над винтовкой. Мгновенье спустя взглянул на доску. Спросил:
- Что пишешь? По-немецки, что ль?
- Нет, по-испански. Я испанец. Я написал: «Но пасаран лос фасистас!»
Тут же для большей наглядности чуть пониже сделал русский перевод:
«Фашисты не пройдут!»
- Правильно? Нет ошибок? – спросил солдата.
Тот внимательно прочитал фразу, шевеля губами.
- Правильно, хлопчик. Ошибок кажись нема. А кому ж цэ ты написыв?
- Не знаю. Просто так. Вы не пустите сюда фашистов? Жалко – школу отремонтировали. А теперь оставляем. Не отдадите её немцам?
- Нет. Не отдали. Ступай себе спокойно, - ответил устало, вгоняя привычным движением обойму в магазин вычищенной винтовки.
Веря словам солдата, Педро выбежал из школы. Эрнесто стоял у ограды.
- Ну, нашёл?
- Да. А что я их немцам оставлю? Это ж испанские марки. Испания.
- Думаешь, немцы войдут в город?
- Войдут – не войдут. Но мы-то уходим.
- Да, уходим, - подтвердил Педро. Вдруг, словно вспомнив: Побежали. А то наши уедут.
Со всех ног бросились догонять товарищей.
В порту, переполненном беженцами, покачивался у причала «Котовский», старый знакомец, на котором они столько раз ездили на левый берег Днепра. Теперь предстояло это сделать в последний раз.
Ветхий параходишко, перегруженный сверх всякой нормы, шлёпая по воде скрипучими плицами, долго не мог отвалить от причала. Задыхался, пыхтел. Наконец, оттолкнулся от берега. Приняв более ста пятидесяти человек, он, казалось, совсем обессилел. С трудом преодолевая отдышку, двинулся по спокойной водной глади.
Педро, не удовлетворённый разговором с Эрнесто, спросил:
- Камарада Антон, почему наши всё время отступают? Разве немцы сильнее?
- Фашисты напали внезапно. Как бандиты тёмной ночью. Вот и вышло так. Но их остановят. Обязательно остановят.
- Гады, - выразительно бросает Эрнесто.
- Где ж наша сила? – не отступает Педро. – Говорили – граница на замке. А теперь что?
Учитель не знает, что ответить. Но надо говорить. Он вспоминает. Что пишут в газетах:
- На левом берегу готовится новый оборонительный рубеж. Немцев остановят и перейдут в наступление; через Днепр фашисты не перейдут.
Педро облегчённо вздыхает. Значит солдат прав. В класс не войдут фашисты. Школу ремонтировали не зря.
- Камарада Антон, а почему этот дряхлый пароход та кназывается – «Котовский»? Котовский был героем. Много чести для такого старого корыта, - это Хорхе. Ему обидно за параход и за Котовского.
- И я хотел спросить. Почему? – втискивается в разговор Эрнесто.
- Не знаю. Так уж назвали. Есть и другие параходы, которые носят имена Котовский. Сам видел. Да и этот когда-то был новым и красивым.
- Расскажите что-нибудь о Котовском, - просит Хосе.
- Да ведь вы читали книжку? Не помните?
Книжку-то они помнят. Но этого мало, совсем мало.
- Расскажите чего-нибудь такое, чего в книжке нет. Расскажите, - просит за все Эрнесто. Он настойчив. Ему трудно отказать. – Расскажите Антон Сергеевич. Вы же знаете.
- Знаю только то, что в книжке, Эрнесто.
- А как умер Котовский? – спрашивает Лола.
- Его убили враги. Напали предательски, внезапно, из-за угла. Так же, как фашисты на нас.
- А потом? Что потом? – настаивает Эрнесто. Теперь нитиь разговора в его цепких руках – не выпустит.
- Потом? Потом красноармейцы разбили белых бандитов. На Украине стала советская власть. Так разобьют и фашистов – никуда не денутся. Много таких героев, как Котовский, погибнет в этой войне. А Советская власть будет ещё крепче.
Антон Сергеевич на мгновенье задумывается. Потом говорит:
- А знаете, что Котовский просил после смерти вынуть из груди его сердце и сохранить. Так и сделали. Сердце Котовского заспиртовали. Теперь оно в музее. Я видел.
Этого не знали. Притихли. Эрнесто не вытерпел:
- А какое оно? Какое? Расскажите.
- Обыкновенное. Как кулак.
- Такое маленькое, - Эрнесто разочарован. Глядит на сжатый кулак левой руки. Потом размыкает короткие, в бородавках пальцы. Он недоволен. – Я думал большое – большое. Ведь он был героем. И сердце у него должно быть геройское.


Страницы: 185, 186, 187, 188, 189, 190, пропущены. Их нигде нет.


Оставался на станции, вдруг пробудилась последняя надежда сесть в минуту отправления.
В толпе стояла женщина, небольшого роста, молодая, с рыжеватыми волосами, еврейка. В правой руке держала чемоданишко и свёртоу с кошёлкой, левой крепко прижимала к груди грудного ребёнка. Он был маленький, как кукла. Он асмотрела на вагон такими просящими глазами. В лице было столько жалости и молитвенной просьбе о помощи, что Педро, заметив её, не выдержал – выпрыгнул в открытое окно вагона.
Он выхватил из её рук свёрток. Она молча, без сопротивления отдала его, словно чужую, ненужную вещь. Только ещё крепче прижала живой свёрточек на груди. Так же не отрываясь, молилась глазами на вагон.
- Ловите, ребята, - Педро кинул чемодан в окно, Эрнесто ловко ухватил его. Потом взял у неё свёрток с бельём. Женщина отдала и его – безвольно, отчуждённо. И он полетел за чемоданом. Молча уступила и кошёлку с продуктами.
Но когда Педро взялся за ребёнка, он почувствовал, что её слабые маленькие руки, словно налились мускулатурой, почти мужской силой. Он ане отпустила ребёнка. Глаза оторвались от вагона. Перестали молиться. В них колыхался ужас и непреклонная воля. Железная, безумная. Объяснять не было времени. Педро разжал её правую руку. Вырвал кричащий и плачущий свёрток. Бросился вслед уходящему поезду. Вдруг он услыхал страшный крик, тот особый вопль, который только физическая боль может вырвать из груди человека:
- А-А-А-А-А!
Ему показалось что женщина попала под поезд. Оглянулся. Нет. Она бежала за ним. Догоняла.
- РЕБЁНКА! ОТДАЙТЕ РЕ-БЁН-КА-А-А-А! – кричала она, стараясь схватить Педро.
- НЕ ОТНИМАЙТЕ РЕБЁНКА! ОТДАЙТЕ РЕБЁНКА! ОТ-ДАЙ-ТЕ-Е-Е-Е!
Казалось, обезумевшая. Она не понимала, что происходит. Не видела, что ей хотят помочь. И знала только одно – что она должна быть вместе со своим ребёнком, только вместе. Вскоре десятки рук подхватили её, подняли в вагон. Но ещё не сознавая того, что она спасена, что вместе с ребёнком поезд уносит её далеко от войны. Она вырвала из рук Педро развернувшийся кричащий свёрток. Прижала к груди. Заплакала. Ребята стояли вокруг, сочувственно, понимающе смотрели на радость матери.

Будь он Педро чуть постарше
И умей он разбираться
В сложной путанице фактов,
Он бы в ту минуту понял,
Что с такой же жаркой болью
Мать в минуту растованья
Их от сердца отрывала…
Но не рвётся пуповина
Между телом материнским
И его кусочком кровным,
Телом дочери иль сына,
Для неё они навечно
(рядом с ней ли, на чужбине ль)
Часть души её и тела,
Жизнь бессмертная её.