Глава VI

Испанские девочки хорошо вязали. Они привезли с собой это пристрастие, как и многие другие привычки, из Испании. Вязанье часто превращалось в страсть, болезненное занятие, поглощавшее всё свободное время. Вязали много – всё, что угодно. Трудность была в том, как и где достать шерсть. Но если каким-то образом она приобреталась, ей находили применение до последнего миллиметра. Старых шерстяных вещей не выбрасывали – распускали, переделывали по несколько раз, до полного износа.
Камарада Маргарита подарила Фелисе свою старую шерстяную кофту. Фелиса переделала её и носила три года. А выросла из неё, кофта по наследству перешла и Лоле.
Лолита любила вязать. И здесь была выдумщицей и изобретательницей. Всегда находила новые замысловатые узоры и вязку. Попав в третьи руки, Фелисина кофта уменьшилась ровно на одну треть. Но даже из того ветхого и малого, что е досталось, Лола сделала красивую кофточку. Фелиса позавидовала – так искусно не умела вязать, не хватало терпения. И Лола не любила кропотливых дел, но если занятие приходилось по душе, отдавала ему всю энергию, терпение и время. Усидчивость была обратной стороной её неуравновешенного, увлекающегося характера.
Росита вязала иначе: регулярно, равномернор, каждый день понемногу. Больше увлекалась чтением. Лола и в чтении не занала нормы. Иногда заключался компромисс: когда ей надоедало вязать, Лола бросала работу, принимаясь за чтение, а Росита выполняла часть её работы. Говорила:
0 У меня глаза от чтения болят. Почитай что-нибудь, а я повяжу тебе.
Вязать можно и в темноте, с закрытыми глазами – так дегко и привычно работают пальцы. И глаза от этого не слезятся. Лола соглашается. Ей приятно делать приятное для Роситы.
Наступила зима – одна из самых суровых за последние годы, первая военная зима. На фронте – не дома. Лежит солдат под обстрелом, скорчившись в выдолбленном в мёрзлой земле окопчике, коченеют ноги и руки, прошибает насквозь мёрзлый ветер.
Солдатам нужно было тёплое бельё – шерстяные носки, рукавицы, свитера. Их нехватало, как нехватало и рабочих рук, которые могли б их сделлать. Как русские женщины-надомщицы, которые шили маскировочные халаты и стёганные ватники, испанские девочки тоже вносили свой маленький вклад в большое дело победы. Они вязали для фронта. Вязали летом и зимой, отправляли посылки солдатам.
По русской литературе М. Ю. Лермонтова ещё не проходили. Но Лола брала в детдомовской биьлиотеке томики его стихов, старое издание двадцатых годов на серой, шершавой бумаге. Она не видела этой жёсткой бумаги, читая стихи. Они были откровением для неё. Поэмоё «Мцыри» зачитывалась, знала наизусть. Поэт касался вещими перстами тонких и отзывчивых струн, которые не переставали звучать в её сердце. Он вновь заставлял думать об отце и матери, с которыми война порвала и без того слабую и тонкую нить. Эта любовь очистилась от обыденного, стала величавей, возвышенней. Да, она никому бы не дала в обиду «священных слов – отец и мать».
Выполняли заказ для фронта – большую партию шерстяных варежек и носков. За это обещали примировать билетами на балет. Лола мечтала посмотреть выступление известной балерины. Это желание подстёгивало.
Сидели во дворе детдома, в одном из тихих уголков. Темнело, но в помещение не хотелось идти. Вечер был бесшумный, ласковый.
- Мне надоело, - Лола обернулась к Росите, собираясь уходить.
- Давай ещё немного повяжем в темноте, - предложила Росита. – Ладно?
- У меня болят пальцы. Вот мазоли – посмотри.
Действительно, на её мягких, тёплых пальцах затвердели мазолистые полумесяцы.
- Хочешь, я повяжу за тебя?  А ты мне что-нибудь почитай наизусть. Ты знаешь много стихов. Почитай Лермонтова.
- Но я не хочу. Смешная ты Роситка, - она к имени подружки приставляет сразу два уменьшительных суффикса: один испанский, другой русский.
Росита просит – Лола уступает.
- Ладно. Расскажу наизусть «Мцыри». Читала?
- Нет, - с готовностью лжёт Росита. Её не хочется оставаться одной. А «Мцыри» она читала не один раз. Но память у неё не такая, как у Лолы.
В тишине, в наступающей темноте голос Лолы звучит особенно волнующе. Росите кажется: всё. О чём читает подружка, происходит не в далёкой поэме Лермонтова, а у неё на глазах. К югу в сумерках поблескивают вершинами кавказские горы. Острые грани и изломы скрадывает белёсая дымка. Там живёт мальчик по имени Мцыри. Картины его жизни выпуклы, ощутимы, материальны. Он живёт любовью к родине, к матери, ласковых рук которой уже не помнит. К отцу, чей строгий, но добрый голос больше не звучит в его ушах. Это так близко и понятно, будто происходит с ней самой.
Лола живёт тем же чувством – голос её дрожит, тревожно взлетают ресницы. Слова волнуют:

Увы за несколько минут
Между крутых и тёмных скал,
Гле я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял.

На глазах у Лолы выступают капельки слёз. Это написано о ней – с начала до конца. Она смотрит на Роситу – у той странно поблёскивают зрачки. Кажется, в каждом маленькая слёзная алмазинка.
Тем же вечером она находит Роситу в дальнем уголке участка.
- Росита, что с тобой? Ты плачешь? Тебя кто-нибудь обидел?
Молчанье и всхлипыванья.
- Скажи, - теребит её Лола. – Скажи. Я поколочу того, кто тебя тронул, поколочу. Тебя ударили? Говори, говори. Ударили?
- Нет, - сквозь слёзы отвечает Росита. Кулаками трёт глаза.
- Почему ж ты плачешь? Не плачь, - ей самой хочется плакать, глядя на Роситу.
- Лола, - продолжая всхлипывать, говорит Росита. – Мне обидно, что я такая несчастная. Я, такая, я такая… одинокая, - жёсткое, недетское слово вырывается, как глубокий вздох.
- Перестань. А то и я расплачусь. Перестань. Разве ты не моя подружка? Разве я не люблю тебя? Я тебя буду любить всю жизнь. А маму и папу мы ещё увидим. Мы не пленники, как этот бедный мальчик Мцыри. Ты из-за него плачешь. Я знаю.
Лола обнимает её, целует. Росита вытирает глаза. Крепится.
- У тебя и волосы красивые – золотые, и глаза, как у русалки. А ты всё выдумываешь, - утешает Лола.
Стихи М. Ю. Лермонтова Лола читала запоем. В городе память о поэте была во всём. Лолу это радовало, словно она жила с ним рядом. Увлечение перерастало в страсть, в порыв. Она выучила «Демона». Жалела «Демона». Он был более одинок, чем Мцыри: у него не было никого. Один во всём мире.
М. Ю. Лермонтов помог в русском языке. Стало меньше ошибок в речи. Она теперь замечала неправильности в произношении не только у себя, но и у брата. Проверяя его тетради, не пропускала ошибок.
- Педро. Опять ты перепутал «б» и «в». Посмотри, что написал: «не хлеВ опустилась Божья корБвка». Хлев это ж сарай, где живут коровы. А ументшительное слово от коровы – это коровка. Ты написал «короБка». КороБка это для спичек или конфет.
- А как же надо? – вконец запутанный объяснением сестры, спрашивает он.
- Надо написать: «На хлеб опустилась Божья коровка».
Педро прислушивается к исправленному варианту. Но испанские ассоциации берут верх. Снова пишет: на хлев.
- Опять написал «на хлев». Это ж неправильно.
\- Нет, правильно. Ты сама сказала, что коровки живут в хлеву.
Педро совсем сбит с толку. Теперь ничего не понятно – где «коровки», где «коробки», где «хлев», где «хлеб».
Лола улыбается, потом начинает смеятся. Педро злится. Уходит.
- Сама возьми и справь, если такая умная. Чего зубы скалишь? – бросает от самой двери.
А Лола хохочет. Смех у неё весёлый, журчащий, как подснежная водица в ведснежная водица в весеннем ручейке.
Натупила весна. На трудные работы на приусадебном участке выходили главным образом мальчики. Ами-Ама, у которого оказалась склонность к технике, работал за тракториста. Поле у подножья горы вспахали, засеяли. Когда поднялись первые побеги, Лола не могла поверить, что это те крохотные семена, которые она с ладони бросала в разрыхлённую землю. Погода стояла урожайная: то ведро, то дождичек, вперемешку. Пропалывали всем детдомом. Тяпками подсекали сорняки, выбрасывали прочь.
Лоле прополка нравилась. Её участок был на отшибе, на краю поля. Возилась дольше всех. Старательно выщипывала травы. Хотела доказать: Я не синьоритка. Могу работать.
К обеденному перерыву пришли девочки посмотреть, как у Лолы дела. Взглянули и остолбенели. На участке не осталось ничего, кроме цветов. Лола вырвала не только сорняки. Досталось и тем кустикам картошки. На которых ещё не успели распуститься вершки.
- Ой, - ойкнула Кармен. Хохотнула раз-другой, - Ой, девочки, что ж это такое? Шлёпнулась на землю. Разразилась визгливым поросячьим смешком.
- Так она ж картошку всю повыдергала.
- Ну, чего расходилась? – заступается за Лолу Фелиса. Она понимает – Лоле стало жалко цветов, а ведь многие из них – сорняки.

Лола больше не чуждалась остальных. Только избегала ребят. Одним добрым. Понимающим глазам Мануэля отвечала привязанностью.
Подрос и педро. У него стало больше друзей. В их круг был принят и Санчес, удивительно спокойный мальчик, который любил рассказывать интересные, смешные истории. Удивляли не сами истории, а то, как он их преподносил – с ужимками, прибауточками. При этом врал безбожно. Если кто-нибудь пытался пересказать после него, получалось не смешно и не интересно. Умением весёлого рассказчика он и пришёлся по душе Педро, который любил шумные игры и забавы, хорошую и умную шутку. Он не мог представить, как другие живут почти без друзей: одиночества и замкнутости не терпел. Его всегда окружала компания единомышленников.
Эрнесто, Педро Хорхе на зависть остальным дважды поднимались на вершину Пятигорья (Бештау). Последнее время под горой расположилась артиллерийская часть, а наверху день и ночь дежурили корректировщики-наблюдатели – линия фронта подходила к Кавказу, враг рвался на юг, был уже в районе Ростова. Чаще и чаще над городом появлялась немецкая авиация.
Хоят детдомовские считались хозяевами гор, солдаты теперь не пропускали их наверх. Но гора, круглая; можно и обойти. «Тройка» возглавила экспедицию на вершину. Собралось человек двадцать, мальчиков и девочек. Предполагалось запустить несколько планеров, которые сделали Педро, Эрнесто, Санчес и другие ребята.
У поста наблюдателей нужно применить военную хитрость – отвлечь красноармейцев от основной группы. Это берёт на себя Эрнесто. Пока ребята поднимаются с другой стороны, он показывается в поле зрнения наблюдателей с огромной папиросой-самокруткой во рту: он потихоньку покуривает.
- Эй, малец, не рано ль тебе? – спрашивает низкорослый, коренастый солдат. – Дал бы лучше нам затянуться. Табак кончается. Курить охота.
- Это можно, - с напускной серьёзностью и деловитостью отвечает Эрнесто. Вынул из кармана горсть самосада.
- У меня махра. Крепкая, как чёрт.
К солдатам можно подойти: теперь они мирные, подпускают. Пока идёт дипломатическая беседа, группа обходит опасный участок
Эрнесто отсыпал по щепотке табака и после этого, как ни в чём не бывало, направился по узкой тропинке к вершине. Известно: долг платежом красен – солдаты снисходительно отнеслись к намерению парнишки подняться на вершину. Только крикнули вслед:
- Смотри не демаскируй нас, если фрицы прилетят!
До вершины совсем немного. Внизу, на склоне, белеют спичечными коробочками корпуса детдома, чуть повыше густеет крутой зеленью заповедный лес, деревьев не различить – кучерявится одно сплошное малахитовое руно. А ближе к вершине разостланы травянистые альпийские ковры. Отсюда и инебо больше, просторней, и земля, необьятней.
Наконец ступили на вершину. Окрестности кажутся крохотными, незнакомыми. На равнине то тут, то там огромными чёртовыми пальцами-вздутиями выступает из земли несколько гор. Странно видеть их на ровном плоскогорье, вдали от их братьев, дружно столпившихся вокруг седого Эльбруса.
Лола принимается вслух считать: три, четыре, пять, шесть…
- Восемнадцать штук. – перебивает Мануэль. – Точно, как в сберкассе.
Любитель формул и цыфр, Мануэль только вносит необходимую точность.
Кто-то тоже считает. Получается семнадцать. Одной горы нехватает.
- Не может быть; восемнадцать. Спорю – восемнадцать.
- Чо ж тут спорить, когда у всех получилось семнадцать. Не спорь – проиграешь, - вставляет Эрнесто.
- Нет, восемьнадцать, - настаивает Мануэль.
- Эх ты, математик, - язвит Хосе, - гора не мышь. Сосчитать не можешь.
- Должно быть восемнадцать. Я помню, - уже неуверенно говорит Мануэль.
- А ты в кармане, в кармане поищи, - смеётся Санчес. – Она у тебя там.
Хохочут – это ж Санчес сказал, шутник и весельчак. Как тут не смеятся. А Санчес шарит у себя по карманам. Выхватывает руку, будто мышь его укусила, суёт палец в рот, скачет на одной ноге. Больно – гора кусается. Подходит Педро. Сразу разрешает трудную математическую задачу, рубит Гордиев узел:
- Что ж вы спорите? Стоите на восемнадцатой. Она у вас под ногами.
Инстинктивно смотрят под ноги. И верно. Как раньше не догадались?
- Бревна-то ты и не заметил, - Фернандо вставляет испанский вариант русской пословицы.
Посрамлённый Мануэль молча отходит к другому краю.
Кто-то говворит:
- До вершины, наверно, метров тысячи две будет.
«1397 над уровнем моря», - хочет сказать Мануэль, но теперь не решается. «А вдруг не 1937 метров? А вдруг в море стало больше или меньше воды? У Педро всегда что-нибудь есть на языке. Ну их.
На самой вершине огромный флаг на железных кольцах. Алый прямоугольник бросает из стороны в сторону ветром, которому здесь раздолье. Интересная гора Пятигорье. Вершина плоская-плоская, будто ктот её специально срезал. Тут на ровной площадке только ветру и плясать. Вниз посмотришь – дух захватывает. У подножья, как на ладони, город. Ниже, млея в дневном мареве, дремлет другая гора, поменьше.
- Ого-го-го! – крикнул Эрнесто. Эхо не ответило: звук проглотило пространство, необьятно уходящее ввысь.
Кармен вспомнила: в краеведческом музее эскурсовод рассказывал, что когда-то Пятигорье и другие семнадцать гор образовались из вулканической лавы. Выперла магма из недр – выросли горы.
- А вдруг будет извержение?
- Какое ещё извержение? – прикрикнул на сестру Эрнесто. – Чего выдумываешь?
- А такое. Эта гора вулканом была.
- Все горы когда-то были вулканами, - поправил Педро. – А если и будет, ты первая на воздух взлетишь. Стоишь как раз на самой серёдке.
Кармен испуганно отскочила в сторону. Шутку приняли весело. Заразительней всех смеялась Лолита – наконец-то предоставилась возможность отомстить насмешнице Кармен за то, что дала её прозвище «сеньорита». Но Лола не зла: отомстив жалеет свою жертву. Подойдя к Кармен, говорит:
- Не бойся, Карменсита. Педро пошутил.
Но Кармен не понимает порыва всепрощения.
- А я и не боюсь, - высунув язык, поворачивается спиной.
Первым пускает планер Педро. Подхваченный током воздуха, лёгкий самолётик косо режет синеву. За ним круто уходит в полёт планер Эрнесто. Потом, плавно скользя по воздушному океану, упорхнули и другие. С восхищением следят за их полётом. Планер Педро поднялся выше всех. Педро доволен: незра старался. Жаль только – планер не вернётся никогда, затеряется в воздушном раздолье или спустится где-то далеко-далеко – не найти. Вскоре он превращается в маленькую точку – изчезает совсем. За ним растворяются другие. Состязание планеров захватило ребят. Молчат. Думают о своём. Кто-то из девочек вдруг говорит:
- Ух и танцплощадка получилась бы здесь – что надо. Ровная, плоская.
В словах вызов. Загорелся спор – кто лучше спляшет хоту прямо здесь, на вершине.
- Смотрите, - перекрывая голоса спорящих, кричит Хорхе. – Орёл!
- Где, где орёл?
- Вон там.
- Да где? Не вижу.
- Вон же. Не туда смотришь. Направо надо. Во. Во, - Хорхе указывает на север.
- Ага. Правда. Чёрная точка.
Она двигается. Чем ближе, тем светлей. Напрягая зрение, всматриваются в эту серебрянную птичку. Она растёт. Вскоре по очертаниям предмета можно уловить в нём сходство с самолётом.
- Это и не орёл. Это ж чей-то планер возвращается. Ну, да, конечно.
- Но почему ж он летит назад?
- И правда, почему?
- Просто ветер переменился, - объясняет Педро.
- И верно, планер.
- В нашу сторону направляется.
- Педро, не твой ли?
- Конечно, мой. А чей же? У ваших на это ума не хватило б.
До слуха долетел звук мотора. Не орёл, не планер – немецкий самолёт Хенкель – 126 шёл в разведку. Мгновенье спустя навстречу вынырнул тупоносый ястребок.
- Чато! Чато! – кричит Лола.
На таком же «тупоносом» летал её отец.
Начался воздушный бой. Немец ловко увернулся. Истребитель старался зайти ему в хвост. Не удалось. Один за другим пронеслись почти над вершиной, чуть не задев притихших ребят. Пригнули головы, втянули в плечи.
- Испугались? А ещё хотели танцевать хоту? – весело кричит Педро.
- ну-ка, кто смелый? Выходи на серёдку: - поддерживает Эрнесто.
Никто не отвечает. Стоят в нерешительности. Страшновато. Тогда Педро резко и властно бросает:
- Лола, ты будешь плясать мне в пару.
Она смотрит на Кармен. Потом на Фелису, Соле, на других девочек. В лице Кармне ещё дрожит тень ужаса, брошенная чёрным крылом фашистского самолёта. Фелиса смотрит холодно и неодобрительно. Даже в глазах упрямой Соле сквозит неуверенность. «Значит боятся. Тем лучше» Что ж, тогда она будет танцевать. Обязательно танцевать. Назло им. Её охватывает порыв неудержимого безумия. Бросив на девочек взгляд, полный гордого вызова, изгибая в талии тонкое тело, Лола юлой завертелась вокруг брата. Пальцы защёлкали кастаньетами, башмаки дробно ударили каблуками по твёрдому камню вершины… «Оле!» - крикнул Эрнесто.
А в небе поединок. Снова самолёты проносятся над головой. Видно лётчиков: немца и русского. И наш и фашист тоже замечают их. Бой приобретает новый смысл. Межджу русским и немцем встали дети. Для фашиста они ещё одна мишень. Для русского – новый объект защиты.
В следующий раз пролетая над вершиной, немец дал длинную очередь. Свинцовый плевок длинным пунктиром перерезал площадку. Сбрил несколько чахлых кустиков. Дети пригнулись. Лола и Педро продолжали танцевать назло всему. Вскоре в танец включились и зрители. Этого требовали правила хоты. Уже не один Эрнесто выкрикивал «Оле!» Щёлкали пальцами вместо кастаньет. Страх покинул их лица. Танец победил испуг и боязнь.
На площадке весело бился ветер. Жарким пурпуром горел флаг. Тёмно-синее платьице пузырилось колоколом вокруг загорелых Лолиных ног. Языкастым пламенем костра вился на груди пионерский галстук.
Когда вражеский самолёт сызнова пролетал над головами, никого это больше не испугало. Опомнились только тогда, когда в воздухе послышался сильный свистящий звук падающего тела.
- Его сбили! – крикнула Лола, прервав танец. Снова закружилась с ещё большим весельем и радостью. За «Хенкелем», как за мрачной кометой, тянулся хвост дыма. Саморлёт горел, стремительно падая вниз. Коснувшись земли, с грохотом взорвался.
- Ура! Так ему и надо, хвостатому! – ворил Педро.
- Молодец, «чато»! Молодец курносый! – хлопала в ладоши Лола.
- Здорово, этот парень стукнул фашистов, - с завистью цедил Эрнесто.
Вспомнив об истребителе, стали искать его глазами. Сделав большой круг над городом, самолёт приближался к вершине. Он не мог уйти просто так. Он сбил немца не только потому, что должен был это сделать, вступив с ним в бой, повинуясь присяге и приказу. Но и потому что, не сделай он этого, фашистский лётчик не пощадил бы детей. Он защитил от врага и их жизни.
Пролетая над горой, лётчик сорвал предохранительные очки, махнул детям рукой, покачав крыльями самолёта. Они увидели, что он молод, совсем молод. Многим из них, особенно мальчикам, стало завидно, что они ещё дети. Им тоже хотелось так драться с фашистами. Радость, рождённая видом сбитого самолёта, светилась в глазах. Веселящий ритм хоты бился в сердце. С лёгкой душой они покидали вершину. Они не испугались фашиста, выразив в захватившем их танце презрение к опасности. Разве хота не объединила их воедино в порыве ненависти к проклятым фашистам? Чем они хуже этого самого лётчика?

Темпераментный, кипучий,
Жаркий танец Арагона
Никогда ещё, наверно,
Не был так красноречив.
Никогда ещё, наверно,
Каблуки и кастаньеты
Вызов смерти не вплетали
В неспокойный, ломкий ритм.
И почувствовали дети,
Что и в танце есть большая,
Необузданная сила,
Величавая, как подвиг,
Выше страха и свинца.