Глава II

Педро задержался в селе Степном. Двоюродный брат ещё достаточно не окреп после перенесённой блокады. Длительное недоедание в осаждённом городе сказалось на здоровье.
Братья почти не помнили друг друга. Последний раз виделись в 1936 году. Но Педро узнал Лоренцо по каким-то неуловимым приметам, не успевшим выветрится за шесть лет. Внешни они похожи, как и матери. Прямое, открытое лицо, большие чёрные брови над весёлыми карими глазами – всё это хорошо было знакомо Педро, словно видел своё собственное отражение. Отличие таилось в глазах. У Лоренцо тяжёлые верхние веки, и это придаёт выражению глаз какой-то томный вид. У Педро, наоборот, нижние веки большие, поднимаются почти к самым зрачкам, и поэтому кажется, особенно, когда он прищуривается, что его взгляд проникает куда-то далеко-далеко.
Леренцо в Степном окреп, но всё ещё был слаб, часто простуживался. Первое время братья повсюду ходили вместе. Три дня спустя Лоренцо заболел. Педро почти не отлучался от его постели.
Когда немцы прорвали фронт у Ставрополя и хлынули на юго-восток, к Туапсе, детей срочно эвакуировали. Это была вторая лапа плана «эдельвейс», протянувшаяся к Кавказу с запада.
Сначала они направились к востоку. Это соответствовало планам Педро: через день-другой увидит своих. Вечером того же дня встретили подводы беженцев, ехавших в обратном направлении. Выяснилось: немцы вышли к Армавиру. Путь на восток был перерезан. Оставался один выход – через перевалы Кавказского хребта в Грузию. Повернули на юг. Дорога вертелась вдоль реки Лабы, делала петли, перебегала по шатким мостикам с одного берега на другой, терялась в ущельях. Они не знали, где немцы. Но каждую минуту ожидали их появления.
По дороге встречались регулярные войска Красной Армии, которые тоже двигались на юг. Они думали, что немцы близко, если армия отступает. Но не знали, что был дан приказ Кубанской группировке войск, оказавшейся под угрозой охвата, во избежание окружения и ради сохранения живой силы отойти к перевалам. На этом естественном рубеже войстка должны были закрепиться и становить продвижение противника в Закавказье.
Наконец, добрались до перевала Санчаро. Было холодно – на вершинах лежал снег и лёд. Из ущелей тянуло сыром подвальным холодом. Горы, которые издали казались такими маленькими и привлекательными, оказались суровыми и неприветливыми. Лоренцо замер, почувствовал себя ещё хуже. Не везде их встречали дружелюбно – в одном городском селении, когда они окружили источник, из которого брал воду весь аул, их прогнали, бось, как бы эти обтрёпанные и запылённые люди не занесли какой-нибудь заразы. В горах действовали бандиты – одни по своей воле, другие по подстрекательству переодетых немецких лазутчиков, которых гитлеровское командование забрасывало в предгорья, чтоб посеять среди национальных меньшинств недовольство советской властью.
Возле самого перевала во время налёта немецкой авиации, который сопровождался парашютным десантом, дети разбежались, кто куда. Группа распалась на несколько частей. Малышей среди них не было, в основном это были старшие ребята.
В ауле по ту сторону хребта сделали привал. Лоренцо почувствовал, что ему совсем плохо. Он заболел ангиной, напившись ледяной воды из горного источника. Педро не оставлял брата ни на минуту. Хозяева сакли в которую они попросились переночавать, отнеслись к ним хорошо, с чисто кавказской гостеприимностью. Хозяйка зарезала для большого Лоренцо курицу и приготовила вкусный бульон с мясом.
Несколько дней спустя, когда Лоренцо окреп настолько, что мог двигаться дальше без посторонней помощи, старый горец, снабдив их продовольствием на дорогу, вызвал к ближайшему перекрёстку горных троп и объяснил, как легче добраться до Сухуми. Педро навсегда запомнился этот старик, с высушенной солнцем и ветрами сухой пергаментной кожей, с тёплыми, необыкновенно умными карими глазами. Оказалось,. ему 120 лет. Педро только прищёлкнул языком, когда узнал это. Они крепко жали его руки (он сразу подал две – знак особой, дружеской расположенности). Пальцы у него тоже были тёплые, как и глаза. А Педро почему-то казалось, что у такого старика они длжны быть холодными.
Долго старик не идёт у него из головы. Мысль тлеет подспудно. Прошли уже целые сутки. И вдруг Педро вспоминает:
- Ну и чёрт. Какой крепкий!
- Ты что? О км это?
- Старик-то, старик…
- Какой ещё старик? – Лоренцо тревожится: что это с Педро? Он ещё не знает, что у Педро такая черта – вспоминать о чём-нибудь вслух. Друзья его привыкли к этому: с полдуслова понимает Педро, потому что и мысли у них общие и заботы одни. А Лоренцо пока не освоился.
- Что. Не помнишь? Да тот старик, у которого мы останавливались.
- Ну и что?
- Как что? Я подсчитал и получается. Ему ведь было столько, сколько нам сейчас, когда Испания вела отечественную войну против Наполеона. Понимаешь, в то время он уже мальчишкой был. Вот это старик!
- Подумаешь – прожил 140 лет. Так он же ни черта не видел. Ты о Наполеоне говоришь. А он и слышать о нём ничего не слышал, - вставляет Раймундо, друг Лоренцо. – А потом воздух здесь какой? Чистый, как спирт. И люди всю жизнь дышут таким спиртом. Вот и получается, что они становятся заспиртованными ископаемыми. Поэтому долго сохраняются. Опять же жратва, - Раймундо любит порисоватьтся, себя показать – отсюда и его манера разговаривать развязно, самоуверенно, проигрывая грубоватыми словечками, - жратва-то тут какая – и курочка и барашек, прямо целенький, на тарелочке. И винцо натуральное виноградное, и чего только нет.
Лоренцо молчит и Педро тоже. В словах Раймундо что-то нехорошее о старике. Хоть и не прямо сказанное.
- А старик мировой. Влт, - подводит итог Педро, не может удержаться, чтоб как-то не возразить Раймундо.
Многие ребята старшего возраста решили остаться в Тбилиси. Не маленькие – могут устроиться на работу. Лоренцо и Педро их не поддержали. Лоренцо во что бы то ни стало решил добраться на Урал, куда ещё в начале войны заблаговременно эвакуировалась часть детей из Ленинградского детского дома. Малышей вывезли, а ребята постарше остались и попали в блокаду.
Педро не покидала мысль найти своих, хотя в отличие от Лоренцо. Он не знал, куда эвакуировался их детдом.
- Педро. С нами дальше пойдёт и Раймундо. Втроём веселей.
- А мне-то что. Пускай.
Раймундо в свои четырнадцать лет красив особой испанской красотой. Высок, строен, лицо овальное, нос греческий, с крохотной горбинкой. Но вся штука в глазах. Рни по-женски выразительны, с длинными, изогнутыми кверху ресницами. Но эта женская красота только кажущаяся – на самом донышке зрачков прячется мужская уверенность, спокойствие, нагловатость.
Он нравился девочкам и вызывал зависть и антипатии ребят. Лоренцо никогда не завидовал Раймундо. Поэтому они и сблизились.
В Степном, когда Лоренцо знакомил брата с Раймундо, тот протянул руку. Педро хотел её показать и чуть не отдёрнул свою – пальцы попали во что-то липкое. Рука у Раймундо была потная, хоть и сильная. «Мокрые руки – что может быть противней?» - подумал Педро. Незаметно отвёл ладонь назад и обтёр о штаны.
Раймундо ему не понравился. Очевидно, существует не только любовь. Но и неприязнь с первого взгляда. Такое чувство неприязни было у Педро по отношении у Раймундо, который слишком самоуверен, иногда циничен.
- Смотри, какие ножки у этой девочки, - говорит он вслух, пользуясь тем, что та, к кому относится его сомнительный комплимент, не знает испанского языка.
Ребята рассказывают. Что в Ленинграде, когда директор детдома отправился с малышами на Урал, Раймундо подружился с какой-то русской девушкой. И у них была любовь. Лоренцо этому не верил. Мало ли что могут насплетничать злые языки.
- Вижу, тебе не нравится Раймундо, - как-то сказал Лоренцо брату. – Зря. Он парень хороший. В беде не оставит. Однажды в Ленинграде во время блокады, когда немцы обстреливали город, меня здорово трахнуло по башке отлетевшей штукатуркой. Я потерял сознание. Раймундо вытащил меня из зоны обстрела. А несколькими минутами позже снаряд угодил в тот самый дом. Возле которого ялежал. Вот и выходит, что Раймундо спас мне жизнь. Если б он решил переждать бомбардировку. От меня и мокрого места б не осталось. Он смелый. А то, что гордый. Так что ж в том плохого?
В том, что Раймундо не трус, Педро имел возможность убедиться сам, когда их застиг на перевале налёт немецкой авиации. Раймундо первым заметил опасность и, схватив Педро и Лоренцо за руки, повалил их между камней, а сам навалился сверху. Не растерялся, не побежал в панике, как другие.
«Пожалуй, я зря так строг к нему», - думал Педро. «Если он друг моего брата, значит, он и мой друг. «Что ж, если Лоренцо считает, что надо с собой прихватить и Раймундо, пусть будет так.
На эвакопункте они получили бесплатные билеты и до Баку доехали без особых приключений. Там им не повезло. Не имея ни копейки денег на билет до Красноводска, решили обратиться за помощью к начальнику порта. Тот потребовал у них документы. Заподозрив, что Раймундо дезертир: по росту и по типично иной внешности ему можно было дать все восемнадцать. Документов при них ни оказалось. Толко у Раймундо был комсомольский билет. Долго не рассуждая, начальник забрал его и сказал, что сначала проверит, кто они такие, а там видно будет. Идут бои за Кавказ, кто знает, что за люди. Потом по распоряжению какого-то другого начальника их отпустили столь же внезапно, как и задержали. Нужно было срочно разгружать ящики со снарядами. Их мобилизовали для этой работы. Когда они кончили. Их отпустили на все четыре стороны. Ничего не спросив. А Раймундо вернули комсомольский билет. Он считал, что их и задержали лишь для того, чтоб заставить разгружать снаряды в порту.
- Уж так бы и сказали, - возмущался Педро. – Что мы, не понимаем, что ли? Сказали б, мы б и так поработали. Надо, значит надо.
До Красноводска ехали морскими «зайцами» - от всякого начальства подальше. Всё сошло. Здесь, наученные горьким опытом, решили любыми правдами и неправдами сесть на поезд и отправиться в Самарканд, где, как они узнали в пути, находился испанский дом молодёжи. Во время посадки их изловили. Привели в какой-то кабинет. Было темно – что-то случилось с электричесским светом. На столе стоял зажжённый карманный фонарик. Освещая кусок стола и косой угол комнаты. За столом сидел человек. Лицо в тени – только туловище видно. Будто головы у него совсем не было.. Туловище зашевелилось. И человек без головы потребовал документы. Раймундо снова пришлось вытаскивать комсомольский билет. Туловище наклонилось – часть лица попала в освещённое пространство. Голова у человека оказалась, но Педро заметил, что она без ушей. Их съела крысиная, шуршащая темнота. Человек без ушей придвинул документы близко, стал читать, медленно шевеля губами, как малограмотнй. Повернул голову. Нет, уши у него были, вернее одно ухо, которого не было – острый луч фонаря отбрил его начисто.
- Кто будете? – спросил человек с одним ухом. Голос у него поскрипывал, как заржавевшее перо. Сам же ответил. – Цыгане, наверно.
Тут Педро заметил, что уже у него зщдоровье, кряжистое, стоит торчком. Оно было каким-то колючим. «Не ухо, а кактус», - подумал Педро. Он почему-то считал, что торчащие уши бывают у тупых и глупых людей. Впрочем, у Хорхе тоже большие уши. Э, Хорхе совсем другое дело. Хорхе свой.
Человек с одним ухом снова наклонился над комсосольским билетом.
- Кто? Говорите!
- Испанцы, - всё больше и больше распаляясь. Ответил Раймундо.
Повторялось то же, что случилось в Баку. Это взбесило Раймундо. Когда он увидел, как тонкая волосатая рука снова потянулась к комсомольскому билету, чтоб спрятать его, и поскрипывающий голос произнёс уже слышанную стандартную фразу «Что ж, задержим для выяснения», Раймундо не выдержал, со всего размаху ударил по протянутой кисти.
Его лицо внезапно побелело и – странно – от прежней цыганской смуглости и следа не осталось. Словно кто взял и плеснул ему в лицо разведённой известью.
- Не смейте! Это комсомольский билет. Чего выдумал – давать всякому встречному комсомольский билет. Да его у сердца носить надо!
Педро стоял рядом. Вертел в руках тяжёлое мраморное пресс-папье. Сторожко наблюдал.
- Что мы – шпионы. Немцы или беспризорные какие? – поддержал Лоренцо. – Давайте нам билеты и отправляйте в Самарканд. У нас нет денег. Мы – беженцы. Разыскиваем свой детский дом.
В комнату по какому-то делу зашёл военный. Он оказался невольным свидетелем сцены и вмешался в бурно протекающий разговор:
- Правильно: комсомольские билеты хранятся при себе. Это не просто документ. Только и ручатся не следует. Со старшими так не разговаривают.
Вдруг зажёгся ответ. Казалось, его внёс с собой вошедший человек. Педро заметил: это был высокий, молодой, высушенный кара-кумским солнцем туркмен. Прямая линия лица. Стальной зажим скул. Хорошие поблёскивающие глаза. Он обнял за плечи Педро и Раймундо. Сказал:
- Хотите, захвачу с собой. Я военврач. У меня эшелон раненых. Едем как раз до Самарканда. Там госпиталь. На время пути зачислю на довольствие. Приглядитесь, может и останетесь у меня. Если захотите. Люди мне нужны. А вы. Видно, ребята неплохие. Хоть и горячие.
- Спасибо, товарищь майор. Без вас хоть пропадай. А с такими…. Раймундо всё ещё никак не мог отойти, - а с такими разве договоришься?
Раймундо угрожающе посмотрел на начальника станции.
Вышли из кабинета. Педро повернулся к Раймундо. Сказал одобрительно:
- А ты молодец. Откровенно говоря. Не ожидал от тебя такого натиска, - потом добавил, как бы рассуждая про себя: - впрочем, не сделай этого ты, я б сам запустил в этого типа пресс-папье. Честное слово.
Слухи подтвердились – в Самарканде, действительно, был испанский дом молодёжи. Там Педро узнал. Что их детдом проезжал недели две тому назад и как будто направлялся в Барнаул.
Решили двигаться дальше. Но директор дома молодёжи не отпустил – мало ли что может случится в дороге. Наконец. Испанцы тайком собрали им денег и продуктов. Все трое отправились в Ташкент.
В эти дни Ташкент был большим пересыльным пунктом. Беженца с Кавказа и Кубани, а частью из центральной России не могли миновать его по дороге в Сибирь и на Дальний Восток. Многие оседали здесь же, в Ташкенте, городе хлебном.
Тепрь ребята относились с опаской к официальным властям. Всё же после долгих споров и дискуссий было решено обратиться в эвакопункт. Но все попытки проникнуть туда в порядке живой очереди каждый раз кончались провалом. Наконец, решили пожертвовать одной ночью и с вечера стали дежурить, проверял очередь по составленному ими же списку. В середине ночи пришли какие-то люди, вырвали у них список, сказали, что очередь должна быть живой. Между очередными и вновь пришедшими завязалась драка. Пока дрались, возникла новая очередь с новым списком. Крепко держались друг за дружку, чтоб никто не втиснулся и не нарушил порядка. Но утром нахлынула свежая волна. Ребят оттеснили так далеко, что они потеряли всякую надежду чего-нибудь добиться в этот день.
Рядом возле билетной кассы творилось неописуемое. Сзади стоящие разбегались и прыгали на головы впереди стоящих, чтоб добраться до окошечка. Милиции  не было видно – она бы всё равно не смогла ничего сделать.
- Да-а-а-а-а, - протянул Раймондо. – Даже если б у нас были деньги, всё равно билетов бы нам не удалось взять. Здесь задавить могут к чёрту.
Снова подошли к очереди в эвакопункт. Люди стояли плотной массой. Наверно, это уже была десятая очередь за ночь.
- А ну их всех, - сказал всердцах Педро, потеряв всякую веру в элементарную добропорядочность. – Давайте опять «зайцами». По крайней мере не задаваят.
Вдруг совсмем неожиданно, когда милиция начала выстраивать новую и последнюю очередь перед открытием, они оказались рядом и попали в середину хвоста. Им повезло. Педро теперь иначе смотрит на усатых ташкентских милиционеров: не зря усы носят, бравый вид имеют.
Немолодая, но ещё крепкая женщина с тёмными полукружьями под глазами – след многих бессонных ночей – приняла их так тепло, что Педро, приготовился к бурной беседе, растерялся – не знал, что и говорить. Женщина обезоружила их с первых же слов:
- Ну, рассказывайте, ребята, в чём дело. Только по порядку.
- Мы – беженцы. Отстали от испанского детского дома…, начали в один голос.
- Нет, только не торопясь и кто-нибудь один. Говори ты, - устало ткнула пальцем в Педро. Он ей показался более спокойным и смышлёным.
Педро коротко и ясно объяснил всё.
- Да, да, помню, - ответила она сипловатым, неровным голосом – так говорят астматики после приступа безысходного, тяжёлого удушья. – Пошли, ребята. Здесь проезжали испанцы. Директор заходил ко мне. Оставил на всякий случай бумаги. Для вас. Сказал: несколько человек отстало. Просил помочь. Да, конечно, мы поможем… Завтра отходит поезд в Сибирь… Вам выдадут билеты, продукты, тёплое бельё… В Сибири уже холодно… Приедете, будет снег.
Она говорила короткими фразами, часто делала передышки, словно набираясь сил перед каждым новым высказыванием.
- Но, понимаете, - вставил Лоренцо. – Мы, - он указал на себя и Раймундо, - мы из другого детского дома. Тоже догоняем своих. Педро – своих. Мы – своих.. Наши эвакуировались под Челябинск. Зачем же нам ехать в сибирь?
Лоренцо почувствовал, что говорит как-то не своим голосом, словно кого-то предаёт. Вдруг вспомнил: «Значит, придётся расставаться с Педро?»
- Таких не припомню, - ответила женщина.
- Часть наших ещё в сорок первом переехала на Урал из Ленинграда. От блокады спаслись. А мы не успели, - разъяснял Раймундо. – Вот теперь мы и разыскиваем их.
- Но, ребята… С вами дело трудней… О вас я не предупреждена… Я могу помочь вам деньгами, одеждой, продуктами… Могу даже посадить на поезд… Но без пропуска вас задержат в пути. Задержат. Поверьте, мне. У меня есть решение как раз на тромх… Ехали б в одно место?... А?... Там сами разщберётесь.
Она ловко выдернула листок из высокой кипы бумаг. Неправильно ставя ударения, стала читать:
- Разрешение на Аурелио Эрнандеса, Эрнесто Гонсалеса, Педро Родригеса. «Значит, с Эрнесто что-то случилось, - мелькнула у Педро мысль. «Наверно. тоже отстал».
Братья уже не слушали, что говорила женщина. Педро посмотрел на Лоренцо. Лоренцо на Педро. В глазах у Педро немой упрйк: «Значит, в разные стороны? Эх, ты. Я приехал в степное. Не оставлял тебя всё время. А ты?» Глаза Лоренцо отвечали: «Прости, брат. Эти проклятые слова сами сорвались с языка. Мы нашли друг друга и будем вместе».
- Почему б вам не поехать по одному разрешению? Паспортов у вас нет. Никто разбираться не будет, - продолжала женщина.
- Мы так и сделаем. Спасибо. – сказал, наконец, Лоренцо, отвечая скорей на немой вопрос брата, чем на убеждающие слова женщины. – Мы так и сделаем.
Раймундо ничего не оставалось, как согласиться с мнением своего друга. Однако, Педро не взял письменного пропуска на троих. А вдруг следом за ними будут возвращаться Аурелио и Эрнесто. Нет, он этого сделать не может. Никогда.
- Мы как-нибудь доберёмся и без разрешения. Спасибо. Была б еда и билеты. Милиция ничего не сделает. В крайнем случае ссадят с поезда. И всё равно ведь отправят по месту назначения: мы ж не воры, не беспризорники.
Теперь важно было не разрешение, а то, что они, наконец, решили ехать. Вместе. Благо, им давали бесплатные билеты, продовольствие и тёплые вещи.
Долго пришлось добираться до Барнаула. Несколько раз их состав задерживали эшелоны с войсками и боеприпасами. Они спешили туда, где шло великое, трудное сражение за Кавказ и Волгу, сражение, которое опалило их неумолимым, испепеляющим жаром.
Продуктов на долго не хватило. Всё съели в первые дни. Два пальто сменяли на несколько буханок хлеба, третье кто-то вытащил у Лоренцо из-под головы, когда они спали на одном из полустанков.
Однажды целый день росинки маковой во рту не было. Кружилась голова. В животе посасывало. Лоренцо посмотрел на брата. Всегда весёлый Педро заскучал.
- Веселей. Педро. В Ленинграде не такое бывало. Правда, Раймундо?
Раймундо в подтверждение кивает головой. Всякое бывало, что и говорить. Ему не охота вступать в разговор на пустой желудок. Лишняя трата сил и времени. Он любит конкретное.
- Думаешь, мы там учились? – продролжает Лоренцо. – Ерунда. Первое время. Действительно, были занятия. А потом в школу ходили из-за лишней булочки. Каждому ученику было положено по одной штуке. Нам, испанцам, ещё ничего. А Русским ребятам совсем каюк. Вот где был настоящий голод. Я сам несколько раз мёртвых на улице видел. Голодали все. Никто не мог помочь другому. А тут хоть попросить можно на худой конец, - он убедительно оглядывается по сторонам, будто ищет, у кого б можно было попросить поесть.
- Да, - раздумчиво, почти мечтательно говорит Педро. – А как нас кормили в детдоме. И курятинка и пирожные и разная другая вкусная дребедень. Хорошо было до войны. Не жизнь, а малина.
Он облизывает потрескавшиеся от жары губы, шумно сглатывает слюну.
- До войны, действительно, жизнь была на «ять». В Испании так не кормили, как в детдоме. У нас в Ленинграде такая повариха была. Погибла во время блокады. До нас в первосортном ресторане работала шеф-поваром. Хорошо было. Что правда, то правда, - впадает в гастрономические воспоминания и Лоренцо.
Раймундо молчит. Недовольно посапывает носом. И что зря болтают, как будто от разговоров сытым станешь.
- А однажды на Октябрьские праздники такой торт отгрохали – в полстола. Честное слово, - продолжает Лоренцо.
Педро начинает неожиданно смеяться.
- Что с тобой?
- Вспомнил смешное. Однажды наши девочки собрали столько булок, сухарей, хлеба и сахара, что потом не могли поесть за месяц. Для родителей собрали. В Испанию послать хотели.
Педро рассказывает во всех подробностях то, что было. Раймундо не выдерживает. Начинает смеятся.
- В самом деле, собирали для родителелей?
- В самом деле. Это моя сестра придумала. У неё всегда какие-нибудь черти в голове кувыркаются. Да. Вот бы сейчас подсыпали нам тех запасов. Хоть чуточку, хоть немножко.
Почти на безлюдной, опаренной казахским солнцем платформе появляется замызганный перенёк. Такой же отбившийся, как и они. Садится не далеко от них в тени. Острыми бурундучными зубами развязывает грязный носовой платок, вытаскивает продукты: кусок чёрного хлеба, несколько варёных яиц, огрызок пожелтевшего сала, пяток огурцов.
У ребят начинают течь слюнки. Отворачиваются от мальчишки, чтоб не видеть, как он ест. Но странно: Педро замечает, что слюни всё равно текут, хоть он и не видит, а только слышит, как замызганный работает своими хищными зубами – ест по-жадному, отхватывает большими кусками, торопится.
По звуку Педро представляет, что сейчас тот ест: у каждой пищи не только свой запах и вкус, но и даже звук. «Сало съел… Яйца лопает. Теперь огурцы жрать будет», - с озлоблением думает Педро. Раздаётся хруст – мальчишка громко и вкусно хрумтит огурцом: хрум – хрум – хрум. Совсем по-свинячьи получается. «От дьявол!» Первым нарушает молчание Раймундо. Говорит по-испански, чтоб мальчишка не понял. Через мгновение они поднимаются с края платформы, обходят «замызганного» с тыла, ловко перекручивают ему руки. Отбирают оставшиеся четыре огурца. «Замызганный» орёт благим матом – в прямом и переносном смысле. Ругается последними словами, грозится «показать» им, «фраерам проклятым». Ребята делят огурцы поровну – каждому по штуке. Один лишнний. Раймундо предлагент раскусить его на три части. Педро возражает. Берёт огурец и вопреки протестующему, перехватывающему жесту Раймундо, протягивает его «замызганному»:
- На жри, жадюга. Эгоист. Делиться надо. Видно, детдомовской науки не прошёл. Таких, как ты, учить надо. Вот.
- Зря ему отдал огурец. Зря, - сокрушается Раймундо. – Он же своё съел.
От города до Соболихи добирались то на подводах, то пешим ходом, в основном на своих двоих. Пустота в желудке уже не чувствовалась, притуплённая временем, подавленная ощущением холода. Зябко кутались в помятые пиджаки, которые не предохраняли ни от холода, ни от ветра, резкого, злобствующего. Замёрзшие пальцы не слушались – ни отстегнуть, ни застегнуть нужную пговицу.
Раймундо вытащил из кармана завалявшийся «бычок». Ловко и быстро закурил на ветру. Затянулся несколько раз. Протянул Педро.
- Я ж не курю.
- Знаю. Так это ж не для баловства. Для сугрева. Бери.
- Не, не надо.
- Как хочешь.
- Будешь? – протягивает коротенький «бычок» Лоренцо.
Тот колеьлется.
- Поживей решай. Зря ведь горит. Пропадает. На ветру папироса быстро сгорает.
- Ладно. Давай, - говорит Раймундо. – Тебе много нельзя. У тебя лёгкие слабые.
Он жадно докуривает «бычок», обжигая пальцы. Жалко бросать – ещё немного табаку осталось. Последний раз вдохнул согревающий дымок. Погладил пятернёй по груди. Говорит:
- Хорошо. Всё дело в том, чтоб глубоко затягиваться. Аж до живота тепло доходит.
Весь остаток дороги бежали. Однако, на душе радостное настроение. Сейчас увидят своих. Услышат испанскую речь. Их согреют. Дадут поесть. В постедь уложат, чистую, мягкую, с бедлыми простынями. О такой постели давно уже забыли – приходилось спать, где угодно и как угодно. Педро говорит:
- Посмотрите, какие у нас ребята. Что надо. Не пожалеете, что поехали.
Он уже чувствует себя хозяином, принимающим гостей у родного порога.
- Ну и вид же у нас, - замечает Раймундо, внимательно рассматривая товарищей со стороны, охорашиваясь. – Как у «фрицев» под Москвой. Точь-в-точь. Понятно, почему люди от нас шарахабтся. Как же мы покажемся у своих в таком живописном наряде, - он беспокоится, что не произведёт должного впечатления на девочек.
- Да, действительно, не ахти, - осматривает себя Педро. – А что делать?
Подошли к кухне. Через широко открытое окно валил пар. На первом снежку деловито толклись снегири в красных шубейках. Марта Морено, работавшая кухаркой, увидев ребят, приняла их за беспризорных. Крикнула на ломанном русском языке (Педро смешно: никогда не слышал, чтоб старая женщина когда-нибудь говорила по-русски):
- Кишь. Кишь. Уходить! Ничьего нет!
Не отходили. Тогда она выплеснула кастрюлю с кипятком, чтоб отогнать их. Снегири испуганно вспорхнули. А ребята стояли. Кипяток не обжог: вода успела остыть, пока доплеснулась до них. Нервно, неловко засмеялись. Обежали вокруг дома. Нашли парадное, рванули дверь – приятно пахнуло теплом людского жилья. Проходивший мимо Фернандо пригляделся. Воскликнул:
- А, «герой испанских походов». Вернулся, - босяцкий вид Педро поверг его в припадок затяжного лошадиного ржанья. Но даже этот противный смех казался Педро приятней музыки. Подошёл камарада Хуан. Узнал:
«Омбре! Педро, ты ли это?»
Их ребята обступили.
«Эй, скорей сюда идите,
Это Педро наш вернулся», -
Хорхе друга обнимал.
«Педро, где ж ты был, дружище?»
И рассказывая что-то,
Был доволен Педро, будто
После долгих лет разлуки
Воротился вновь домой…