Не стреляйте в своих!

 В первых числах января 1944 года я отправился со своим взводом на выполнение диверсионного задания в Бытеньский район. Перед взводом были поставлены следующие задачи: подорвать воинский эшелон, следовавший к линии фронта по железной дороге Ивацевичи – Барановичи; устроить засаду на шоссе на колонну автомашин и уничтожить телефонно-телеграфную связь на этом же участке.
 В то время  взвод состоял из двадцати семи человек.  Из первого взвода с нами был Криваль Михаил Васильевич, а в качестве проводника к нам был прикреплён партизан из третьего взвода Косовец Антон Игнатьевич. Из вооружения во взводе были: ручной пулемёт, пистолет-пулемёт Шпагина (ППШ), была одна самозарядная винтовка системы Токарева, остальные партизаны были вооружены обычными армейскими винтовками.
В первый же день,  третьего января, мы дошли до деревни Могилицы, где и должны были базироваться на время выполнения поставленных перед нами задач. Посоветовались и решили, не теряя времени, в первую же ночь уничтожить телефонно-телеграфную линию связи, которая шла параллельно шоссейной дороге. А следующий день решили провести в деревне Могилицы, как не один раз это уже делали. За день люди должны были хорошо отдохнуть. От наших связных мы намеревались узнать, каким образом охраняется  железная дорога, а ночью  собирались действовать в соответствии с выясненными обстоятельствами.
Погода была  тёплая, температура воздуха –  выше нуля, хотя и был январь. Поля и болота были без снега, снег сохранился только в лесах. Льда на реке Щара тоже не было.
Мы собрали в деревне Могилицы необходимый инструмент для уничтожения линии связи, и, переплыв на лодках реку, подошли к шоссейной дороге.  Разделились на две группы, одна –  пошла вправо, другая – влево, расстояние между группами было примерно три километра. Работа закипела. Кто-то быстро спиливал столбы, кто-то молотком разбивал изоляторы, кто-то резал и относил подальше в лес снятую проволоку.
 Работа  для нас давно уже стала привычной, выполнили мы её быстро, без каких-либо приключений. Ещё до наступления рассвета  возвратились в деревню Могилицы, чтобы за световой день люди могли отдохнуть и привести себя в порядок.
 Наши связные в деревне рассказали нам, что в Могилицы из Добромысля должен приехать войт, в сопровождении сорока вооружённых человек из отряда местной самообороны для сбора денежных и натуральных налогов с населения. Мы быстро собрались и стали совещаться, как в такой ситуации нам правильно поступить.
 Пришли к единому мнению, что засаду на отряд самообороны устраивать поздно, да и нет поблизости от деревни ни одного подходящего места для организации засады. Идти же отряду навстречу под Добромысль тоже поздно, да и люди после трудовой ночи изрядно устали. Решили, что проведём день на хуторах, расположенных в направлении Самычинских лесов.
 Пришли на хутор, находившийся примерно в одном километре от деревни. Оказалось, что хозяева хутора болеют тифом. Партизанам строго-настрого запрещались любые контакты с тифозными больными, чтобы не занести инфекцию в партизанские и семейные лагеря.
Пришлось нам довольствоваться только сараем, чтобы хоть немного отдохнуть на сеновале этого хутора. Холода мы не боялись, но жажда и голод давали  о себе знать. К тому времени окончательно рассвело. Перешли мы на соседние хутора, поближе к Щаре, и разместились в двух домиках на отдельных хуторах.
 Когда мы уходили из отряда на задание, то еды взяли с собой только на дорогу, чтобы один раз в пути перекусить, надеясь разжиться продуктами в деревне. Чтобы добыть продукты в деревне Могилицы, я оставил там двух партизан: Куприянчика Павла и Русакевича Николая. Они пришли в  отряд из полиции, да так и остались в чёрной полицейской форме. Именно из-за формы я их и оставил с поручением найти какие-нибудь продукты.
Характерная чёрная полицейская форма должна была ввести в заблуждение и войта с его отрядом, дескать, не партизаны собирают продукты, а немецкие полицейские. Вскоре прибыли на повозке, так как снега не было, Куприянчик и Русакевич, привезли с собой два ведра картофеля и овцу. Хлеба не привезли, так как в деревне хлеба вообще не было.
В окрестностях Ивацевичей Могилицы были наибеднейшей деревней. Куприянчик и Русакевич сообщили нам, что войт со своим отрядом находится уже рядом с нами, в соседней деревне  Вольке Региновской.
 Партизаны все вместе быстро разделали овцу, почистили картофель, хозяйки растопили плиты и поставили в чугунах и вёдрах вариться суп. Уставшие от тяжёлой  ночной работы партизаны,  прилегли прямо на полу. Люди были страшно усталые, ведь они за одни сутки прошли более шестидесяти километров по бездорожью, а, кроме того, интенсивно работали ночью, на протяжении более трёх часов,  по уничтожению линии связи.
Суп в чугунках давно закипел, в вёдрах тоже поднималась густая белая пена. Бодрствующие партизаны совсем было собрались позавтракать.
 Чувствуя ответственность за вверенных мне людей, я не спал, сидел у окна и внимательно наблюдал за дорогой. Вдруг увидел трёх мужчин, которые ехали на повозке. Сидели они на повозке, повернувшись спиной к нашему хутору, а всё их внимание было сосредоточено на том хуторе, на котором мы первоначально хотели остановиться.
 Я тихонько разбудил нашего пулемётчика Ковалёва Ивана Филипповича и сказал ему:
– «Посмотри, Иван, наверное,  это войт едет к нам!»
Ковалёв посмотрел в окно и раздраженно ответил  мне:
– «Какого чёрта ты меня разбудил? Как же, поедет войт к нам прямо в лапы! Да это же Петрученя Фёдор едет сообщить нам об отряде самообороны, который уже прибыл в деревню Волька. Смотри, это же Федя сидит посредине повозки в немецкой форме! Ты что, забыл, как нас в лагере предупреждали: не постреляйте своих, там, в районе деревни Могилицы находятся три разведчика из отряда имени  В.М.Молотова, а Петрученя Фёдор к тому же носит немецкую форму!»
 Я помнил об этом предупреждении, но сомнения у меня оставались.
Во время нашего обсуждения мы продолжали смотреть в окно, а  пулемёт и автомат лежали около нас на подоконнике, нацеленные на проезжающих людей. Расстояние до них было примерно пятьдесят метров. Стоило нам только нажать на спусковые курки, как они были бы мгновенно убиты.  У нас всё ещё было опасение: а что, если это, в самом деле, наши разведчики?
Пулемётчик мой, выругав меня за то, что я  нарушил его сон, лёг на пол, и опять крепко уснул, будучи абсолютно увереным, что на повозке были разведчики из отряда имени В.М.Молотова. А я продолжал наблюдать в окно за повозкой.
Вдруг повозка, которая находилась на самой близкой точке от нас, резко повернула на хутор, где мы хотели первоначально остановиться. Вскоре вслед за подводой появился один верховой, другой, ещё одна подвода с людьми, опять подвода. Всего я насчитал тринадцать человек из отряда самообороны, и все они повернули за войтом на хутор. Стрелять в них не было никакого смысла, так как они быстро скрылись на хуторе.
В этот момент снаружи к окну, у которого я вёл наблюдение, подбежал Куприянчик Павел и крикнул мне:
– «Товарищ командир! Нас окружают полицейские!» Я спросил у него:
– «А где партизаны с вашего хутора?». Он ответил, что все быстро  прибежали сюда. Я мгновенно поднял партизан, схватили мы своё оружие, и все вместе вышли на открытое место. Полицейские из отряда самообороны увидели, что нас много, и мы все хорошо  вооружены.
Они струсили и начали громко кричать:
–  «Свои! Свои! Не стреляйте! Мы – свои!». Кто-то из наших партизан спросил у меня:
–  «Может дать по ним очередь?»  Я тихо ответил:
– «Не надо!»
 Мы ведь оказались на совершенно открытом месте, и важно было выиграть время, чтобы успеть приблизиться к кустам.
В этот момент у кого-то из из отряда самообороны сдали нервы и он выстрелил в нас из винтовки. Мы ответили дружным огнём. Из тринадцати  человек отряда самообороны четыре сразу упали, остальные успели скрыться на хуторе.
Они стали вести по нам оружейный огонь. В этот момент из деревни к ним приехала подвода, на которой был станковый пулемёт. Огонь с их стороны ещё усилился.
Около меня очутились семь человек, которые ещё ничего не смыслили в бою, были новичками, они не покидали своего командира, и, тем самым, оказали мне «медвежью услугу».
Вражеский пулемётчик тут же открыл огонь по нашей скученной группе. Я почувствовал сильный удар по левой руке, чуть выше локтевого сустава, и почти одновременно заметил, что мой автомат оказался весь в крови, так как я его придерживал левой рукой.
Рукав кожаного плаща наполнился мгновенно кровью, но заниматься  раной и остановкой кровотечения времени не было. Боль была очень сильная, но, слава Богу, что сознание я не потерял! Мы обратили внимание на то, что ещё одна группа отряда самообороны, в количестве около двадцати человек, попыталась отрезать нам отход в ближайший лес.
Мы знали, что с западной стороны от нас, примерно в трёх километрах от места боя, находится ещё один немецкий гарнизон в деревне Чемелы. Продолжать бой в сложившейся обстановке не было никакого смысла, и мы отошли в лес.
В ходе этой перестрелки, кроме того, что я получил ранение в левую руку, ещё один партизан – Лойченко Александр Михайлович был ранен раздробленной щепой от ложи винтовки.
Пуля попала прямо в магазинную коробку, рикошетом расщепила деревянную ложу винтовки, и острые щепки сильно оцарапали руку Лойченко.
Основное задание, которое наш взвод получил от командования, так  и осталось невыполненным.
Прошло несколько дней, и мы узнали, что в результате нашей перестрелки с отрядом самообороны, одному человеку наши пули перебили кость бедра, другой был ранен в ягодицу, когда прятался в борозде. Была убита и одна лошадь.
Прошло какое-то время, и мы выяснили, почему так решительно действовал войт. Наш взвод уходил из деревни, когда ещё не рассвело, и большинство населения крепко спало. Из этого следовало, что, если даже кто-нибудь и видел нас случайно, то сведения эти до войта не могли дойти, так как прошло совсем мало времени после нашего ухода, да и войт в деревне не сразу появился.
 А вот информация о том, что два партизана в полицейской форме забрали в деревне овцу и два ведра картофеля и уехали на ближайший хутор, вполне могла до войта дойти.
Вот и захотелось войту отличиться перед своими хозяевами, не только собрать с населения налоги, но и взять живьём двух партизан.
 К слову сказать, войт пользовался уважением среди местного населения вверенных ему деревень. Заслужил войт уважение в сентябре 1942 года.
Когда эсэсовские каратели в ходе тотальной сентябрьской облавы хотели уничтожить несколько деревень, подведомственных его власти, войт сумел отстоять перед карателями и деревни,  и  население.
Этот человек при буржуазно-помещичьей Польше в период до 1939 года тоже работал на должности войта в том же регионе.
После прихода Красной Армии в западные области Белоруссии в сентябре 1939 года он бежал в Германию и возвратился только в 1941 году в Добромысль вместе с немецкой армией.
Что же, поступки войта свидетельствуют о том, что на войне, впрочем, как и в мирной жизни, есть не только две краски: чёрная или белая, всё гораздо сложнее и многообразнее. Один и тот же человек может совершать и хорошие, и плохие поступки, и в разных обстоятельствах иметь разное лицо.
Другой вывод, который я сделал для себя после перестрелки с отрядом самообороны, был невесёлым. Перестрелка красноречиво показала, как плохо обстоит дело с боевой подготовкой партизан. Минированию железных и шоссейных дорог, подрыву рельсов, телефонно-телеграфных столбов и других объектов, почти все партизаны были обучены.
Большая практика была у нас и в деле по устройству всевозможных засад на противника.
 А вот, самому главному приёму в условиях партизанской борьбы – как грамотно уходить из-под огня противника с минимальными потерями, никто партизан не обучал. Из двадцати девяти человек моего взвода только шесть человек служили в армии.