Сказание об Иле. Глава 16 Невеста

Видения.  Невеста

 Прошло еще какое-то время. Теперь до слуха рыбака дошли омерзительные звуки, то был женский голос, почти что шепот, но часть слов Сенака разобрал. Сутью был донос. Рыбак взглянул сквозь щель. Доносчицу узнал, внизу стояла та, что влезла в разговор между ним и тем, что указал ему обиталище вязальщика.
— Вязальщик… это он приютил ту чужестранку. Я все узнала, давно приглядываю за ним. Он тоуркун лишь наполовину, а наполовину — волтн. Он сети вяжет, хотя ему и запретили. Об этом я предупреждала вас не раз. Еще он недоволен всем, что в гавани теперь: порядками и правилами новыми... И нашей… — сказала тетка и поняла, что оговорилась, — вашей властью. И волтнов с тумгерами вспоминает часто… — и потом тише, — добрыми словами.
;Чего же хочешь ты от нас?
— Отдайте мне его жилище, в хорошем месте ящик тот стоит. Место это по праву мне должно принадлежать.
;А куда мы денем чужестранку? Может быть, к тебе? Тебя засунем в ящик, а ее поселим мы в твой дом, ведь она рода знатного. По всему... ей и жить в большом доме.
Услышав это, доносчица распласталась, упав перед ногами первого тоуркуна. И заныла:
— Что вы?.. Да не большой он вовсе, и детей то у меня шестеро. Как же мы в ящике поместимся?
— Тебе сказано было следить за чужестранкой! Где она сейчас?
— По гавани все ходит, высматривает чего-то... ходит и ходит... — пакостным голоском продолжала ныть доносчица.
— Мы отдадим тебе тот ящик, но в качестве гроба. Если чужестранку потеряешь, то в нем тебя и заколотим. Иди гляди за ней во все глаза!
Доносчица подняла свое грузное тело и, хлюпая носом, стала  отряхивать пыль с растрепанных волос и кожаного фартука. А затем побежала к выходу.
Чуть позже там внизу накрыли стол, на землю постелили тумгерские одежды и сели все, кто в зале был. Это был ритуал. Одежды тех, кого казнили, бросали в ноги тоуркунам тем, что творили суд. Теперь у стола сидели только трое из пятерых, что видел Сенака в самый первый день.

Аромат еды сводил его с ума. Голод — от этого мучителя некуда было скрыться. Тонкий запах мяса и специй проникал сквозь смолистые доски и попадали Сенаке прямо в нос. Рыбак лег на доски и постарался думать о чем-нибудь другом. Он попробовал вспоминать Илею, затем подумал о той миссии, что была возложена на его плечи, о небесном ребенке, но его изможденный мозг предательски отказывал ему: мимо понеслись косяки жирных рыб и хлебные лепешки укладывались в воображении одна на другую. Истерзанный организм требовал еды.

У стола появился тот хромой мужичок с прилизанными волосами, что привел Сенаку со стражею сюда тем злополучным утром. Он заговорщицки сообщил что-то и так же тихо удалился. Тот, что называл себя первым тоуркуном, потянулся к носу корабля и сильно ударил по нему багром. Дверь отворилась, и в зал тихонько, вошла Илея.
 Прижав ладошки, как двух влюбленных голубков, к груди, в платье почти до пят и с покрытой головой, она как будто бы плыла. Как лодочка, что на синем горизонте под парусом белым, чистым. По залу во все его концы журчанием нежным разлетался волшебный звон. То колокольчик на ее голени старался. На тонкой талии узорный пояс. Прошитый нитью золотой, свисал он двумя широкими лентами почти на всю длину платья, до пола. Остановившись примерно в центре зала, девушка поклонилась  и произнесла:
— Я, Илея, дочь Каулы, дочь земли Светлого Иля и его народа. — И, выпрямившись, добавила: ; Я пришла сюда по собственной воле.
— Здравствуй, чужестранка, зачем же ты пришла к нам? Мы, верховный тоуркун, слушаем тебя.
— Я пришла сюда, чтобы просить верховный тоуркун отдать мне невиновного человека.
— Откуда тебе известно, что невиновен он? Или это младенец? Так нет же здесь младенцев. Кто этот человек, назови его?
— Это Сенака, брат мой названый. И нет на нем вины никакой перед людьми, потому что помыслы его чисты, я сердцем чувствую это.
— О, дева, да ты еще дитя, коль чувствовать сердцам бы все, да верно отличать обман от правды, то мир, тотчас показав бы нам настоящее свое нутро, верно, перевернулся бы три раза.
— Запутанно ты говоришь, тоуркун, я слов твоих не разумею, прости меня, ведь чужестранка я и наречие твое мне с трудом дается.
— Так или иначе твоего брата нету здесь. Ошибся тот, кто тебя сюда направил. Тебе, дочь Иля, в других местах его искать бы надо. Мы готовы в том тебе помочь всем, чем только сможем, вот, к примеру, в помощь можем дать кого-нибудь из тех, кто знает здесь все злачные места.
— Привело меня сюда мое сердце, и знаю точно, здесь мой брат. Могу сказать я также, о чем жалеешь ты больше всего на свете. О чем не может знать никто, кроме тебя, но мое сердце рассказало мне, — не поднимая глаз, молвила ему Илея.
— Говори же!
— Жалеешь ты о своем сыне не рожденном. О том, кому бы мог доверить и передать все то, что пока не только в твоих руках. И еще мечтаешь властвовать один, — сказала девушка как можно тише.
— Сердце не раз я видел. Этот кровью наполненный мешок держал вот так в своей руке над телами поверженных врагов. Ничего особенного в нем я не заметил, такое же, как и все остальные потроха, что в человеке есть. Может, и правда у тебя какое-то особенное оно? — рассудил главный из тоуркунов. ; Но не пугайся, не стану я проверять этого. — И, заулыбавшись, он развернулся к Илее спиной и направился к остальным. — Ты же пока иди. Нам придется послушать свои сердца и подумать о твоих словах. Мы известим тебя о решении своем. Если ты, дочь Каулы, в нужде или в стеснении каком, скажи, я распоряжусь, и все тебе дадут.
— У меня все есть, кроме брата моего. Отпустите его.
И, дойдя уже до дверей, услышала за своей спиной голос того тоуркуна, что говорил с ней:
— А как поступишь ты теперь с ребенком тем, что безмятежно спит в колыбели царской? Что же не говоришь ты нам о нем? Сердцем прикрываясь, Сенаку хочешь ты вернуть. Зачем тебе рыбак? Вот мы, те, в чьих руках могущество здесь все! С нами и решай. Что будет с твоим отцом и со всеми строящими планы, коль обратно не вернешься ты? Откуда им ждать помощи тогда? Иди и хорошо подумай, теперь твой черед настал. Знаю я, что ты не убежишь, если правда то, что названого брата хоть немного любишь. Когда придет пора, мы призовем тебя. Об этом ты подумай крепко, ведь все будет зависеть от того, что ты нам скажешь в следующий раз. Я с нетерпением буду ждать рассказа о младенце. А теперь иди!
За Илеей закрыли дверь.
 
Дочь Иля шла по прорытому в горных глубинах ходу вдоль серой, едва освещенной стены. Воздух, перемешанный с пылью и сыростью, был спертым. Факелы, нависающие сверху, немного коптили, оставляя черные длинные следы на потолке. Перекрытиями здесь служили бревна. Местами сгнившие, они едва держали на себе тяжелую породу. Вдоль стен в ряд, на каждый шаг — два, стояли тоже бревна, но только большие в размерах. Не тесанные, с острыми сучками, они ложились жуткими тенями и представлялись девичьим глазам уродливыми созданиями, вышедшими из земных глубин, чтобы попугать ее. Дело в том, что Илею привели сюда совсем другим путем, а дорога обратно теперь лежала через это подземелье. Ей показали направление и приказали идти прямо, она так и сделала. Девушка все шла и шла, и этот темный путь ей казался бесконечным. Без провожатых, совсем одна, она ловила себя на мысли, что уходила сейчас все дальше от поверхности, туда, где правили безмолвие и мрак.

Кап-кап ; как будто в такт сердцу «заплакало» сверху. То вода сочилась сквозь бревна. Илея обошла подземный дождик, прижимаясь к стене. И вот до ее слуха дошел металлический звук, вроде как, ударяясь звеньями, стонала кованая цепь. Он приближался каждым шагом.  Дочь Иля прислушалась. От противоположной стены, там, где все было заложено камнем, послышался ей слабый кашель. На верхнем уровне в стене имелась дыра. Илея поднялась на цыпочках и заглянула внутрь.
— Кто там?— крикнула она в темноту. — Я ищу своего брата, его зовут Сенака, нет ли его здесь?
Через некоторое время где-то совсем близко загремела цепь.
— Я очень хочу пить... — услышала девушка из темноты.
— Я сейчас принесу, — отозвалась Илея.
Девушка вернулась назад к «дождику», что капал с потолка. Она стала искать, во чтобы бы можно было набрать воду, но рядом ничего подходящего не нашлось. И тогда она подставила ладошки, набрав немного влаги, прижала их к груди и бережно понесла капельки обратно. Да именно так, капельки... Наконец они перетекли из ее рук в те ладони, сухие и потрескавшиеся до глубоких ран. Она не видела лица узника, а лишь слышала его горячее, болезненное дыхание. Несчастный сделал жадный глоток и снова протянул к Илее израненные руки.
— Еще... — едва слышно попросил он.
И девушка побежала снова. Так проделала она не раз. Илея сняла платок, укрывавший ее золотистые волосы, и, напитав его влагой, вернулась назад к узнику. Она коснулась намокшей тканью его рук и вытерла их аккуратно...
— Спасибо тебе... Я видел, как привели сюда человека, по виду рыбака, тумгера… если это твой брат, то здесь он. Но не возвращайся за ним больше. Лучше уходи, спасайся... — просил девушку голос из темноты.
— Правильно, уходи! — неожиданно раздалось за ее спиной. — Не надо стоять здесь, чужестранка!
Илея обернулась, за ее спиной стоял тоуркун. По виду он мог быть одним из тех, что надзирали здесь за всем. При факельном освещении ее взгляду открылось сытое противное лицо, на его шее красовалась крепкая веревка.

— Ну что скажете? Как поступить нам с чужестранкой? А?— обратился первый тоуркун к тем двоим, что были с ним.
— Я думаю, — начал Ехунт, — собакам отдавать ее не надо, хватит с них и тех двоих. Да и рыбака не нужно было оставлять пещерным псам. Коль его живым приволокут, узнают все дороги, ведущие к младенцу. При таком раскладе живущие в земных глубинах и без нас найдут тайное убежище его. Хочу спросить тогда: зачем им мы? Разорван будет договор наш быстро. И как поступят они с нами?
;Нет... — не соглашался с ним первый тоуркун. ; Мы им нужны! Не выползут они наружу сами, без нас им не бывать здесь. Лишь псам открыты лазы в этот мир, для их хозяев же — печать стоящая на тайных тех вратах. Она для них пока непреодолима. Я знаю точно! И будет так еще не год, не два. А значит, мы нужны им! Когда же ребенка принесем, то выставим его на торг, ценою будет обещанный нам незримый мир. Как только окажется дитя в наших руках, откроются врата! Вы слышите? Нам больше не придется торчать у порога вечности! Кто, найдя ребенка, доставит им его? Собаки, что ли? — торжествовал первый тоуркун.
— А что там говорил рыбак тот сумасшедший? Про то, что лишь эта чужестранка младенца сможет успокоить если что... — просипел тоуркун, у которого был посеченный мелкими шрамами подбородок.
— Да, говорил он так, — поддержал его Ехунт.
— Значит, надо обмануть ее... Сделать так, чтобы чужестранка сама привела нас к месту, где колыбель небесная стоит, — снова просипел тот, что с изуродованным подбородком.
— И как же сделаем мы это? А? —выпучил глаза первый тоуркун. — Выкрутим ей руки? Поджарим на огне?
— Надо выпустить ее и проследить, она должна вернуться назад, к отцу. Ей больше некуда деваться.
— А знаешь ли, почему первый тоуркун здесь я, а не ты, не он и не те, что у дверей стоят? — обратился главный к Ехунту. — Может, это тебе видения от Них приходят? К нему… или к нему… к нему? — поочередно указал он пальцем на тех, что стояли рядом. — Мне Они сигналы посылают! Так слушайте: чужеземка может отправиться к отцу, а может куда-нибудь еще... Может пойти туда или сюда, искать помощи в своих землях, а может здесь остаться и сидеть в надежде, что рыбак вернется. И сколько нам за ней тогда следить? А коль ее упустим? Ответьте мне! Не знаете? Так я скажу вам — годы! Всем надоело ждать! Мне, вам, им! — орал он. Затем, успокоившись, продолжил: — Я знаю, что сделать нужно. Женою пора ей стать! Замуж выдать чужестранку! За меня. Тогда к отцу она вернется вместе с мужем, — подвел черту тот, что был здесь главным.
— Но почему же сразу за тебя? — возразил ему Ехунт. — С тобою мы в равных здесь правах, так пусть из нас и выбирает мужа. Дадим ей выбор.
Первый тоуркун злыми глазами посмотрел на Ехунта, затем на того, что с изуродованным подбородком, и наконец согласился:
— Хорошо, по-вашему пусть будет. Завтра же за ней отправьте.
Всю следующую ночь Сенака думал, как помочь Илеи, как ее спасти. Ждал собак, но те не приходили. А может, это вовсе и не ночь была, того не знал Сенака. Ход времени совсем он потерял.

И вот открылись снова двери, и внизу увидел он только двоих. Того, что называл себя первым тоуркуном, а рядом — того, что был здесь экзекутором и носил на шее толстую удавку.
— Я хочу, чтобы ты его убил, — тихо начал разговор главный. Экзекутор продолжал молчать, слушая своего хозяина. — Ехунта! Он, как зуб гнилой, мешает мне. И только ждет, когда я совершу ошибку. И он захватит все. Я надеюсь, не забыл ты брата своего, того, что выкинул Ехунт когда-то за борт? И верного своего дружка ты потерял по его вине. Так убей его! Отомсти! Завтра это сделай. Прямо здесь, чтобы об этом не узнали его люди. Я сделаю все так, что он тут останется один, ты спрячешься вон там. — И первый тоуркун ткнул пальцем на вход, что тайным был для тех, кого приводили в зал однажды. — Как в прошлые разы, тебя отблагодарю по-царски. ; И он похлопал экзекутора по плечу. ; Да и еще... А тот язык, что у тебя пока во рту, ты береги, не высовывай наружу.
Выслушав своего властителя, экзекутор удалился.

Всполохами на стенах вздрагивал огонь. Илея снова стояла внизу в самом центре зала. Кроткая и нежная, она была захвачена его гнетущей и сквозящей холодом пустотой. Сквозь щель глаза Сенаки на нее глядели с болью. Она же была как далекий огонек, что некогда в зимние шторма пробивался лучиками к его кораблику с надеждой. Илея будто бы вся светилась. Казалось, что огоньки от ее одежды прокрадывались все дальше по унылым стенам, по холодному и неровному потолку и наконец достигали его убежища. И здесь касались с нежностью изнуренного голодом лица, а потом,  выполнив свою миссию, возвращались назад. Рыбак моргнул, и на душе стало тепло.

— Здравствуй, Илея! Пройди же, не бойся, мы с нетерпением ждем тебя.
Илея подошла ближе и поклонилась.
— Надеюсь ты уже решилась поведать о тайном, что частью нам известно?
Мы слушаем тебя.
— Верховный тоуркун, что я могу решать, коли нахожусь в вашей власти? Я пленница. А значит, все мои слова как эхо от этих стен холодных отразятся и канут в небытие. Единственное, о чем по-прежнему прошу вас, — отдать мне брата моего.
— И только? Это все, что ты готова нам сказать? Ну что же... Не буду спорить я с тобою, чужестранка. Вижу, в своем упрямстве собралась стоять ты до конца. Поэтому тебя предупреждаю: напрасно ты в опасную игру затеяла играть.
Лицо главного побагровело, он встал и сделал несколько шагов по залу.
— Однако права в одном ты — мы все уже решили за тебя. — И, вернувшись, первый тоуркун сел на место. А тот, что стоял позади него, ударил багром по носу кораблика. — Слушай же! Ты, дева, станешь женою одного из нас. Выбирай же здесь, не медли! Сердцем или на ум свой полагайся, но мы ответа ждем сейчас. Из тех, что здесь сидят перед тобою, и выбирай. Еще условие одно: муж твой должен быть из рода знатного в Тоуркуне. — И, довольно посмотрев поочередно на тех, кто стоял от него по обе руки, главный продолжил: — Ты видишь многое насквозь, не знаю я, как делаешь ты это, может, в твоем народе все женщины умеют так? А может, прозорливость для тебя и вовсе не награда, а тяжкая болезнь, того пытать не стану. Но пусть откроется тебе еще... Выбери в мужья того, глазам которого открылись тайные подземные врата. Кому родишь ты сына. И он вершителем войдет в мир подземный, где мы желаем быть. Такая будет воля наша!
— В моем народе выдать замуж насильно ; что крылья птице обрубить, оставить жить, но лишить неба навсегда. Какой смысл в пении ее, когда бросят к коршуну на растерзание? Немыслимо все сказанное тобой. Ведь жених ждет меня на родине моей. И отец мой обещал в жены меня ему отдать. Не чтятся тобою, Тоуркун, законы? И слово, данное отцом моим другому?
— Ну что же, пусть будет по вашему закону. Отведи нас к твоему отцу, и мы благословения почтенно попросим у него.
— Я знаю, для чего вам мой отец... Конечно, не я тому причина, а младенец звездный. Я вижу ваши черные сердца. Но того дитя вам не видать. Коль желаете во мраке жить, оставайтесь же слепыми. И замыслам коварным и мечтам твоим вовек не сбыться.
— Так знай же, не видать тогда и тебе отца и родины своей, что ты Илем называешь, не увидишь больше ты их. Того тумгера-рыбака, что братом ты звала, отдали мы пещерным псам. Вот здесь его плоть и кости ныли от клыков, и звери его еще живого в пещеры тайные уволокли. Хотя точно и не знаю, живым ли оставался твой рыбак, когда увидел пасти псов. До этого мне дела нет, как и ходу нет в их пещеры. Там жизнь иная, там давно открыли новый мир хозяева собак, что некогда в лесах зверя добывали и жили на земле. И стали там они другими, и открылось им то, что на поверхности не знали никогда. А именно где лежит бессмертие! Слышишь! — заорал главный на весь зал. — Брат твой названый за строптивость поплатился, и тебя участь страшная здесь ждет, коль норов свой ты будешь нам выказывать. — Его глаза, налитые кровью, спрятались за нависшими веками.  — Что может дать еще нам этот мир? Зачем нужны лишения, терзания и муки, если новый мир у наших ног? Отдай нам звездного младенца ; и будешь жить там вечно! Такова цена. Отдай, пока не отдал его рыбак, не выдал места, где колыбель хранится. И даже если твой рыбак издох, то все равно собаки пойдут по его следу и найдут, откуда вы пришли.
— Пусть спит младенец безмятежным сном, ; ответила Илея. ; Нет в том его вины, что волею судьбы, лишенный родителей своих, он оказался на земле. Пусть колыбель его останется нетронутой и руки жадные, и черные глаза, и голоса ваши льстивые никогда не нарушат его покоя. И этот мир народов, лесов зеленых, и неба синего, и рек, и гаваней прекрасных… пусть все это будет колыбелью для него.
— Ну что же... Я на этих землях закон и власть! Что нам какие-то отцы и матери чужих народов?! Решение принято, но выбор все же оставляю за тобой! А коли ты откажешь нам и в этом, то и последнего тебя лишу, отдам в жены самому уродливому из тех, что надзирают здесь. Может быть, ему? — И первый тоуркун указал пальцем на того, у которого была веревка на шее. ; Ты понимаешь, что ждет тебя тогда?
— Откуда же мне понимать такое? С детства я видела лишь родительскую ласку и любовь. День каждый встречал меня добрыми, приветливыми лицами. В Светлом Иле живут люди чистыми сердцами, и зло его обходит стороной. Вы над добротой моей смеетесь. Знаю, что на заклание волкам пойду, что будете вы мучить и над невинностью моей надругаетесь сполна. — Илея подняла голову, глаза ее налились слезами. — Простите мне, отец и мама, и, Светлый Иль, прости меня. Не увидеть мне больше вас и в дом родной мне не вернуться. И тот, которого люблю, прости меня. Мои глаза тебя забудут, я постараюсь так. Но в моем сердце будешь ты один.
Илея вдруг изменилась в лице, свет, отражавшийся с ее одежд, пропал, и в зале снова как будто все померкло. Присев, она разорвала на голени тесьму и не спеша сняла с нее колокольчик.
— Слез моих и мольбы вам больше не увидеть. Прежде дайте слово перед всеми, что не будет мести мне от вас, коль честным выбор будет мой. Должна я знать, что никто из вас не станет дочери Иля делать зло, коль выберу не его, но другого.
— Ну что же... Даю тебе такое слово. — утвердительно закивал первый тоуркун. — Даю.
; И я даю, — подтвердили двое других.
Встав в полный рост, Илея наконец подошла к тем, кто с нетерпением ждал ее выбора. Остановившись напротив того, что с изуродованным подбородком, молвила:
— Ты не из знатного рода, отец твой и дед, надрываясь, баржи таскали, а мать разделывала рыбу, и ты родился на разделочном столе среди рыбьих потрохов. — Отойдя от него, девушка подошла к Ехунту и встала напротив него:— Ты не из знатного рода. Твой отец оставил тебя маленьким мальчиком на чужом берегу, потому что был слаб ты и часто болел, так ты попал к рыбакам. — Наконец она подошла к тому, что сидел в центре: ;Ты, первый тоуркун, из знатной семьи, но... Ты убил двух младших братьев за то, что их, а не тебя любили родители. Тебе же доставались лишь их упреки. Одного любил отец, а другой ходил в любимчиках у матери. Подозревал отец, что вовсе не его ты сын, поэтому и не любил тебя, а для матери ты был бельмом в глазу и вечным напоминанием об ее ошибках. Родительское богатство тебе так и не досталось. И еще... у тебя никогда не будет сына.
От услышанного зрачки главного пожелтели и пропали за помутневшими белками глаз.
— Замолчи! — завопил он.
— Говорил ты про ворота и двери, скрытые от глаз, ведущие в подземные миры, что вам так желанны. Так вот, вижу я, что из вас никто тех врат не знал. Один лишь есть посвященный, и здесь он рядом. Выбираю я его! — Илея обернулась и показала рукой на тяжелую дверь. — Того, что на цепи в стене томится. Он ближе всех был к тайным тем мирам и охранял врата, держа их за печатью. Он из народа вашего, ведь так? И род его был честен и богат. Для вас он враг непримиримый. Но достойнее его здесь нет. Он добр, вы хитры, он верен, вы коварны, он защитник, вы разбойники, он служитель, а вы мятежники. Его я выбираю в мужья свои! Слышишь! Или отказывается верховный тоуркун от слов своих, что выбор за мною остается?
— Да верно ли поняли тебя мы, что говоришь ты нам сейчас о Хорзе? О том, что на цепи сидит там... — Первый тоуркун, словно не веря словам Илеи, вопросительно ткнул пальцем в воздух, указывая в сторону двери.
— Хорз... Теперь я знаю его имя. Да, пусть будет Хорз.
— Так ты говоришь, достоин только он тебя... — Первый тоуркун с презрением взглянул на девушку. — А знаешь, что на цепи сидит уже он год? И потерял тот хранитель и защитник облик человеческий, а может быть, и разум... Видели ли твои глаза его? То зверь, лишенный пищи. От голода он в плоть твою, возможно, вцепится зубами и будет рвать ее не хуже тех собак, что названого брата твоего уволокли. Помощи ему здесь неоткуда ждать. Весь род его давно под корень истребили, на земле осталась лишь одна сухая ветка — Хорз. Но и ее сломаем и в костер без сожаления бросим. — Первый тоуркун еще раз заглянул в лицо Илеи, ища на нем смятение и страх, но не было их. Тогда он вернулся к остальным и произнес:— Ты усомнилась в моем твердом слове? Ну что же... Пусть идет все так, как ты решила. Теперь моей вины перед твоим народом нет, и перед отцом твоим нет тоже. Сама судьбу свою решила. Сама и мужа ты себе нашла. — Он говорил, повернувшись к девушке спиной, а затем резко развернулся и крикнул: — Казним его мы, знай! Вдовой станешь прежде, чем солнце завтра появится над горизонтом. Меня отвергла?! — неистовствовал первый тоуркун. — Да что ты возомнила о себе, чужестранка? Глупая, решила нас перехитрить? — сказал он зловеще. — Живьем поджарим мы его, а после разыграем тебя в кости. И взвоешь ты, и приведешь нас к звездному младенцу. Но только не царицей, а рабой.

На пыльный пол дорожкой, ведущей от кораблика до места заточения Хорза, легли одежды волтнов и тумгеров. Выложив тропу из тряпок, ее облили чем-то черным и принесли тяжелую бочку, набитую камнями. С двух сторон у бочки имелся кривой рычаг.
— Музыку! Свадьбу будем играть! — заорал главный тоуркун.
Бочку едва смогли поднять на руки, а затем два тоуркуна стали медленно вращать рычаг. Раздался жуткий скрежет, и как-то постепенно невыносимые уху звуки преобразовались в ритм. Он глухо забил по стенам. Схватив багры, тоуркуны начали дубасить ими в такт, высекая искры из железных выступов корабля. От вибрирующего шума, распирающего весь зал, Сенаке стало совсем худо. Чтобы хоть как-то избавить себя от этого, ему пришлось сдавить голову руками, закрыв уши,  он упал.
А в это время Илею шутовски подвели и поставили на дорожку.
— Ступай же, иди! Твой суженый ждет тебя. — Издевательски кланяясь, тоуркуны указывали ей на брошенные под ноги тряпки.
— Иди... Иди... Иди... — шептали и подталкивали Илею со всех сторон.
Сзади вспыхнул огонь, то тоуркуны подожгли дорожку из одежд, и пламя медленно стало пожирать брошенные под ноги тряпки. Оно  угасало, как только первые оранжевые языки пламени подбирались к босым ногам Илеи. Несколько самых усердных тоуркунов, упав на четвереньки, очень старались раздувать его вновь, но тряпки лишь исправно тлели, но и только. Подгоняемая воплями тоуркунов, девушка пошла вперед.
— Дорогу невесте! — заорал кто-то впереди.
Зал наполнился едкой гарью. Люди закашляли. Процессия ушла, оставив после себя черную дорожку.

Косматый, истощенный, но не сломленный, он провел почти год замурованным в этой стене. Хорз сидел тихо, и лишь изредка железная цепь, прикованная к его ноге, издавала характерный металлический стук, и его мучители знали, что сотник жив.
Илея подошла ближе к стене, за которой томился узник, и, не поднимая головы, спросила:
— Берешь ли ты меня в жены, Хорз?
Стук железной цепи медленно приблизился и замолк где-то совсем рядом за стеной. В ожидании ответа воцарилась тишина.
— Беру, — последовал ответ из темноты.
— Он берет ее! — заорали рядом.
 Стену разобрали, Илею взяв под локоть, завели вовнутрь и поставили рядом с человеком, напоминающим тень.
— Счастья тебе, чужестранка! — раздалось снаружи.
И тут же за спиной Илеи стали возводить стену.
Сенака снова припал к щели, Илеи не было внизу. Тоуркуны веселились там: пили, ели, а потом образовали большой круг и, взявшись за плечи друг друга, стали раскачиваться и что-то громко бубнить, чего рыбак вначале разобрать не мог. Но вот до его слуха дошли слова: «Откроются врата», а потом он разобрал «дева» и «дитя», и смысл этого «мычания» стал ему понятен. А вот уж к этому всему подключилась та скрежещущая бочка.  Сенака упустил момент, когда в зале появились две огромные пещерные собаки. Тоуркуны, словно очнувшись от пьяной дремы, шарахнулись к дверям, но та оказалась закрытой изнутри, тогда некоторые из них попытались схватить багры, но псы, опередив их, обошли гуляк с двух сторон, тем самым отрезав путь к их цели. Собаки ходили кругом, не сводя своих хищных глаз с тех, кто сбился в кучу в центре зала, и время от времени оскаливали морды, показывая людям желтые, как оголившаяся кость, клыки. Один из тоуркунов, маленький и юркий, улучив момент,  бросился к баграм, но зверь оказался быстрее. Раздался истошный вопль, и растерзанное тощее тело было отброшено в сторону. Собака довольно вернулась на место, и жуткая игра продолжилась. Еще через какое-то время из толпы окруженных тоуркунов вперед пробился тот, что с изуродованным подбородком.
— Отойдите! Назад! — скомандовал он. В его руке был кусок хорошо прожаренного мяса.
Наконец все придвинулись к центру поплотнее, оставив смельчака одного. Тоуркун стал осторожно приманивать собаку, она вильнула хвостом. Показав псу кусок мяса, тоуркун бросил его. Собака опустила морду и слюняво облизнулась. Стоящие в центре немного успокоились и одобрительно закивали головами.
;Теперь ты будешь нашей собакой, — с лаской в голосе прошептал тоуркун и расплылся в щербатой улыбке.
И стоило ему чуть повернуть голову в сторону товарищей, как собака в одним прыжком подскочила к нему, свалила его с ног и, оказавшись сверху, вцепилась зубами и вырвала все, что называлось у бедняги лицом. Затем собака подняла окровавленную морду и, посмотрев на охваченных ужасом тоуркунов, не торопясь, отошла к «тайному» ходу и  исчезла в нем, за ней проследовала и другая.
— А-а-а-а! — заорал кто-то из оставшихся стоять на прежнем месте.
— Убить надо этих тварей! Подкараулить и убить!— вдруг вышел вперед Ехунт.
— Правильно! Или хотя бы замуровать их лазы! — завопили стоявшие рядом.
— Нельзя их убивать! Забыли, кому они служат?! Кто их хозяева, известно вам?! И лазы не закроем мы, собаки выроют их снова, но в этот раз в гавани… к примеру, к вашим матерям и женам нагрянут ночью... и что тогда им скажешь ты, Ехунт?.. Народ взбунтуется, люди придут сюда и поднимут нас багры, — неожиданно появившись в зале, возразил первый тоуркун.
— Кто запер двери?! — кричали те, кто пережил встречу с псами.
— Открыты были двери, мы в них вошли спокойно, — указал главный тоуркун на тех, кто мог бы подтвердить его слова. — Что до него... — и он ткнул пальцем в сторону валявшегося тела, — то переступил он последнюю черту. — А потом, приблизившись к окровавленному телу и взглянув на него, с глубокомысленным выражением лица добавил: — Смерть никому так не была к лицу, как ему... Глуп был, решил чужого пса приручить, вот и остался без носа. — И, потеряв всякий интерес к растерзанному, повернулся к остальным и продолжил:— Я знаю! Это нам расплата за девку-чужестранку, что укрываем мы. Если бы здесь она была сейчас, то ее забрали бы собаки, а наши шансы оказаться в подземном мире уменьшились бы в разы. Слышите вы?! А девка-то знала, что делает.

В зале оставались двое — первый тоуркун и его надзиратель с веревкой на шее.
— Пришло время для расплаты, — начал разговор со своим слугой главный тоуркун. — Мы выкрали у него вот это... — Вождь тоуркунов достал корабельный рожок и поднял его на ладони на уровень глаз. — Его носил он тайно на груди. Тот, что скрывал от наших глаз. Смотри-ка...
Медный и самый обычный, какими пользовались все старшины от гавани Летучей Рыбы до Мыса Дождя, служил он для подачи звуковых сигналов.
— Так и не смог расстаться с прошлым, — посетовал сейчас первый тоуркун. — Всегда я знал, что он хотел бы остаться на том гнилом корыте старшиною, свистеть в рожок, распугивая птиц и корабельных крыс. Все то, что дало надежды нам,   желание тайных сил, ему не по зубам. Ты понимаешь? — похлопал он по шее того, кто экзекутором служил.
Тот молчал.
— В душе рыбак, артельщик он.
Душитель закивал.
Его хозяин сплюнул и протянул рожок:
— Возьми его себе. Слушай дальше... Скоро спохватится Ехунт и придет искать сюда свою пропажу. Ты затаишься, а когда войдет он, за ним закроют двери на засов. Убей его и замуруй в стене, а потом в дверь ударишь трижды, для моих людей это сигналом будет, что дело сделано, и отворят тебе. Упрячь его туда же, куда и подельников моих, всех тех, о которых мы договорились прежде, — первый тоуркун с ухмылкой на лице ткнул экзекутора пальцем, — упрятал в камни, помнишь?
Тот кивнул в ответ.
— Поторопимся же! Он может появиться скоро. Я пойду к остальным и буду с ними.
Сенака видел в щель, как первый тоуркун направился к выходу и скрылся, а душитель спрятался в тайном проходе.
Вскоре дверь снова отворилась, и внизу с факелом в руке появился Ехунт. Он шел оглядываясь, как будто предчувствуя беду. Двери тихо за ним закрылись, и лишь засов скрежетом выдавал ловушку. Ехунт уже хотел было вернуться назад к дверям. Но, почувствовав за своей спиною чей-то взгляд, оглянулся. В проеме тайного хода кто-то стоял. Как приведение в темноте, этот кто-то не издавал ни звука, а лишь обозначал присутствие свое.
— Кто там?! — крикнул Ехунт.
И этот кто-то сразу же исчез, но потом появился вновь.
— Да кто посмел там прятаться и мне не отвечать? Выходи же!
 В сомнении, раздумывая, вернуться ли назад ему, еще раз взглянул Ехунт на дверь, но потом вынул нож, что был на поясе его, и уверенно направился к проходу.
— Кто здесь? Выходи, а то убью!— закричал он, остановившись у проема, на том краю, где слабый свет еще давал ему надежду.
— Это я, — наконец услышал он из глубины.
Ехунт поднял факел выше, стараясь осветить того, кто прятался сейчас.
— Да кто же ты? — раздраженно еще раз спросил он, вглядываясь в темноту.
— Я.
В двух шагах от Ехунта появилось мерзкое лицо экзекутора.
— Что бродишь здесь? И почему не отвечаешь сразу, когда я спрашивал тебя?
— Я нашел здесь кое что... Вот это. — И экзекутор протянул к Ехунту руку, из его сжатой ладони выглядывал какой-то предмет.
— Что это там у тебя? — подойдя на шаг ближе, спросил его Ехунт.
Ладонь экзекутора раскрылась, и под факелом предстал рожок начищенной до блеска медью. Ехунт хотел еще что-то спросить, но, вместо слов выпустив из глотки рык, в беспамятстве рухнул вниз. Рядом на пыльный пол лег и увесистый каменюка, выпавший из руки надзирателя. На шею некогда корабельного старшины петлей легла веревка.
Ехунт открыл глаза. Морщась от боли и плохо соображая, он встал на четвереньки. Так простоял он некоторое время, мыча и покачиваясь, как бык на бойне. Наконец его сознание вернулось к своему владельцу. Взору его предстали две ноги, босые, они находились прямо напротив его лица. В таком положении Ехунт задрал гудящую от боли голову и посмотрел вверх. Держа в руке факел, перед ним стоял Сенака. Конечно же бывший корабельный старшина не поверил своим глазам, списав все на проделки помутившегося разума. Ехунт кое-как поднялся на ноги, наморщил лоб и приблизил свое лицо к рыбаку нос к носу. Затем медленно перевел взгляд на большую тень у стены и узнал в ней экзекутора. Рядом была разобрана часть каменной кладки.
— Уйди, я не виновен в гибели твоей, — замахал руками Ехунт, приняв Сенаку за призрак.
— Тебя хотели убить, — махнул факелом в сторону лежащего экзекутора Сенака. ; Ты слышишь меня? Он хотел тебя убить.
— Я знаю... ; зашатавшись, промычал Ехунт и потрогал пальцами повыше лба, там волосы слиплись в комок от крови. — Так ты живой? А как же собаки?
— Живой, собакам я оказался не по зубам, — ответил ему Сенака.
Придерживаясь за стену, Ехунт снова уселся на холодный пол:
— Зачем же ты меня спас?
— Затем что между тобой и этим... — и Сенака кивнул на экзекутора, — я выбрал тебя. Отсюда выйти надо мне.
— С чего ты взял, что даже теперь я стану помогать тебе, тумгер?
— С того, что там за дверью ждут  тебя убийцы. Их там поставил ваш...
— Я знаю, кто прислал убийц, — не дослушав, перебил Сенаку Ехунт. — Тот кто всегда имел желание один здесь править всем.   Первый тоуркун, или Хандр, как звали его прежде, когда он промышлял в гавани грабежами и мелким воровством.— Так ты поможешь мне или как?
— Помогу... тем более что здесь скоро станет жарко и все забудут про тебя.
— А как же моя сестра?
— Увы, в ней сосредоточены надежды не только Хандра одного, но всех тех, кто ждет у врат подземных.
— Я заберу ее с собой, спасу, — твердо заявил Сенака.
— Дерзай, — равнодушно ответил ему Ехунт.
— Где она сейчас? Скажи! — потребовал Сенака.
— Она вместе с Хорзом, это выбор был ее. Найдешь их там на самой середине в подземелье, что рукавом уходит влево на двести пятьдесят шагов, справа же в стене увидишь ты отдушину, не больше барсучьей норы, за ней тот каменный мешок, где твоя сестра и Хорз ; предатель. Но я тебе в том не помощник, Хорз ; мой враг! Но с ним я разберусь потом, сейчас же с Хандром жду я встречи.
— Ты зря расселся, время против нас, поторопиться надо, двери сейчас отворятся, и войдут сюда убийцы, — поторопил Ехунта рыбак. ; Скорей пойдем же, нападем первыми на них. — И Сенака поднял камень и в полной решимости двинулся вперед.
—  Стой! — остановил его Ехунт. — Нам неизвестно, сколько слуг своих еще оставил Хандр. Посмотри на нас: ты истощен и слаб, я ранен, нам так просто не уйти отсюда.
— А как же твои люди?
— Здесь мало их, а вот в гавани другое дело.
— Тогда поступим так...
И тут же Сенака, прихватив факел, скрылся в темноте. Ехунт прождал его недолго, рыбак скоро объявился вновь.
— Смотри! — Он указал на кораблик.
Ехунт увидел, что из него повалил дым.
— Теперь поспешим давай!
 В дверь постучали, как и было договорено, она медленно открылась. Два тоуркуна, ждавшие здесь возвращения экзекутора, стояли на пороге. Они совсем не ожидали того, что надзиратель всей тушей прямо рухнет на них. Уткнувшись лицом в плечо одного из них, душитель повис на бедняге, как камень на утопленнике.
— А-а-а! — вскрикнул тоуркун отталкивая экзекутора от себя.
И в этот самый миг из-за угла выскочил Сенака и со всего маху багром нанес удар тоуркуну, стоявшему чуть дальше от дверей. Тот взвыл и, согнувшись, рухнул. Сенака не убил его, а лишь лишил его возможности напасть. Из другого угла вышел Ехунт; с запекшейся кровью на голове, он был похож на мертвеца.
— А-а-а-а-а! —  завопил тот тоуркун, что стоял ближе к дверям.
Ехунт подошел к нему вплотную, в руке мелькнул нож. Крик оборвался, снова наступила тишина. С перекошенным от ужаса лицом, этот тоуркун улегся рядом с экзекутором лицо к лицу.
;Давай быстрей,  — поторопил Ехунт Сенаку, и тот, откинув прочь багор, взял почти потухший факел и тут же скрылся в темноте.
Из кораблика показались рыжие языки пламени. Ехунт втащил в тайный ход одного из тоуркунов, лежавших у дверей; он был жив, но не мог двигаться, так как был связан той верёвкой, что принадлежала экзекутору. Теперь ему оставалось лишь моргать глазами и ожидать своей участи. Участь же его была определена: Ехунт, приложив палец к губам, строго предупредил его:
;Молчи!
Убедившись в том, что на помощь этим злодеям бегут остальные, Ехунт, воспользовавшись пожаром на кораблике, выскочил из зала.
— Воды сюда! Воды! — на бегу закричал главный тоуркун.
Пространство наполнилось жаром, дымом, и стало тяжело дышать. В какой-то момент пожар достиг своего апогея, его жгучее пламя охватило весь кораблик, и тоуркуны уступили его огню. В этот момент раздался забытый гул корабельного рожка. В зал, освещенный пламенем, с голым торсом и с рожком в руке вбежал Ехунт. Теперь здесь стало жарко, и тоуркуны попятились к выходу. Ехунт же, в поту, стоя на месте, раз за разом трубил в рожок. Сейчас, освещенный пламенем, он казался знамением чего-то страшного.
— Что же ты прячешься от меня, Хандр?! Где ты? Покажись!— закричал Ехунт в толпу. — Он хотел меня убить! И замуровать в стене еще живым! Меня!— негодовал он. — Это я первым ворвался на осажденный нами Мыс Дождя! Или забыли вы?! А помните ли вы, что пятеро нас было? Пятеро! Вы нас сами выбирали... И где теперь все? ; Ехунт метнулся в темноту и вскоре показался снова, держа в руке череп. — Вот он, тот, кого вы чтили, пропавший потом бесследно! Кинтакуа! — На последнем слове Ехунт прицельно бросил мертвую голову в первого тоуркуна и попал него. — Он не сбежал с нашей казной, а был по-тихому убит вон там!— И Ехунт указал на тайный вход. — И остальные тоже там, он всех их там спрятал! А я чудом смерти избежал!
Вокруг главного тоуркуна, обступив того плотным кольцом, собрались те, кто был с ним заодно. Вытащив ножи и выставив вперед багры, они встали на защиту своего главаря. Другие же, напротив, потребовали справедливой мести.

И вот,  как знамение, с грохотом со стены рухнул догорающий остов корабля. Окончательно уничтоженный пламенем, он упал  на то место, где еще недавно восседали те, кто вершил здесь суд. Неведомая пружина, сдерживающая людей, вдруг лопнула, и тоуркуны, как дворовые псы, сцепились в рукопашной схватке. Закопченный зал быстро наполнился человеческим воплем, вырывающимся наружу из десятков охрипших и высохших глоток.

Воспользовавшись пожаром и вспыхнувшей меж тоуркунами бойней, Сенака проскочил незамеченным и теперь бежал, не чувствуя ног, по едва освещенному ходу. Мимо то и дело пробегали тоуркуны, рыбак предупреждал, что начался пожар, и бежал дальше. Никому из тоуркунов не было дела до того, кто он такой и почему держал путь в обратном направлении.
— Илея, где ты? Сестра моя, отзовись! — кричал Сенака как в трубу.
Но никто ему не отвечал, лишь ветер гулом отзывался где-то впереди. То возвращаясь, то снова порываясь куда-то дальше, рыбак никак не мог найти места, о котором рассказал ему Ехунт и где была заточена Илея. От столба к столбу, от стены к стене, рыбак все звал и звал свою названую сестру. Все здесь было одинаковым: и опорные столбы, и торчащие сверху белые корни, и факелы, вросшие в стены, и камни, выпирающие из гнилых перекрытий… Все отражалось в оранжевых всполохах горящего масла. Рыбак заблудился. Сердце бешено колотилось, и Сенака остановился, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Где-то недалеко в такт его сердцу стучали капли, падающие вниз. На противоположной стене глазам Сенаки предстало темное от сырости пятно, расползшееся от потолка до пола. Рыбак догадался — оно было не чем иным, как свежей кладкой. Никакого отверстия, о котором рассказывал ему Ехунт, не видел он.
«Неужели эти сволочи замуровали и отдушину? Если Илея там, она задохнется без воздуха», — промелькнула страшная догадка.
Еще миг, и Сенека кинулся на стену.
После некоторых усилий еще не застывшая кладка поддалась.
— Илея! — крикнул Сенака в открывшийся пролом.
; Помоги ей, она здесь, — послышался в ответ чей-то глухой голос. — Сознание покинуло ее, здесь нечем было дышать.
 Наконец глаза рыбака привыкли к мраку, и он смог увидеть замурованных. Они сидели в самом дальнем углу, голова Илеи лежала на коленях какого-то мужчины, тот дрожащей рукой гладил ее шелковистые волосы. Сенака понял, что перед ним тот самый Хорз, которого так ненавидели тоуркуны.
— Сестра! Сестренка! — позвал Сенака снова, не отводя глаз от бледного лица девушки.
— Возьми ее и уходи, спаси ее и сам спасайся! — с трудом выговаривая слова, потребовал Хорз.
Теперь Сенака впервые увидел его лицо. Заросшее  и покрытое многочисленными шрамами.
— А как же ты? — обратился к Хорзу, сидящему на цепи, Сенака.
— А я позабочусь о себе сам. — И, не дожидаясь возражений, Хорз, чуть оторвав от каменного пола тяжелую цепь, потряс ею.
— Я что-нибудь придумаю, — начал было рыбак, но Хорз оборвал его:
— Год я здесь сижу... Пытался... Эти ненавистные оковы вросли мне в ногу.
Сенака быстро подошел к тому месту, где одна стена была соединена с другой огромной железной перекладиной, на нее было надето пудовое кольцо, соединенное с массивной цепью. Другой конец цепи представлял собой сплетение из стальных обручей, которые буквально вросли узнику в кожу.
Нет, Хорз уже не чувствовал боли. Это раньше в самом начале, пытаясь избавиться от оков, он, как волк, попавший в капкан, грыз себя зубами, стараясь освободить проклятую ногу. Но сейчас, через год заточения, ему вдруг стало казаться, что эта цепь есть некое его продолжение, с которым надобно смириться. Так было легче. Наверное, с этой мыслью и прошли бы до самого конца его дни, но все поменял один, последний день. Илея — вот кто вернул Хорзу разум и память о себе прежнем, возродил его волю и вознес дух на недосягаемые для других вершины.

Снаружи донесся звук шагов ; очевидно, кто-то бежал сюда. Сенака спрятался при входе в готовности наброситься первым. Шаги наконец затихли.
— Рыбак, ты здесь? — раздался знакомый голос.
Это был Ехунт, грязный, потный, с окровавленным лицом; он тяжело дышал. Сенака вышел из укрытия и встал напротив Ехунта в проеме.
— Моих людей всех перебили, я один остался, — натужно вдыхая воздух, прорычал Ехунт и нырнул внутрь. — Я достал его! Нож ему всадил, — в пылу продолжил он.
— Кому?
— Тому, кто звался у нас первым, а раньше Хандром. Помнишь такого?  Ему конец, — позлорадствовал Ехунт. — Я запер этих сволочей вместе с ним там… — И он показал пальцем в нижний угол (очевидно, это был точный ориентир местонахождения зала). ; Но они  вырвутся. Поэтому не рассиживайся здесь. Забирай свою чужестранку и беги отсюда, пока не поздно. — Он взглянул на Илею: — Она жива? Что с ней?
— Она мертва, — точно не зная почему, соврал Сенака. — Задохнулась.
— Так брось ее. Зачем мертвая тебе? Спасайся сам, беги. Только не в гавань, там скоро будет бойня, можешь мне поверить, — сказал Ехунт со злобой. И, снова посмотрев на Илею, с досадой добавил: — Жаль, красивая была, женою моей могла бы стать, а достанется червям.
— Я не оставлю ее здесь, — твердо сказал Сенака. — С собой возьму.
— Поступай как хочешь, — потеряв всякий интерес к происходящему, заявил Ехунт.
— А как же он?— Сенака указал рукой в темницу.
— Хорз... А этот-то зачем тебе? Ты что, сочувствуешь ему? А впрочем, так и быть... я твой должник, я помогу ему.
— Ее спаси, — едва слышно прошептал Хорз, как только Сенака склонился над девушкой. 
Сенака взял девушку на руки.
— Не говори ей ничего обо мне, когда она в себя придет. Пусть для нее я останусь  сном, — прямо в ухо прошептал ему Хорз.
Крепко обнимая Илею, рыбак шагнул в проем и, ориентируясь на факелы, побрел в поисках выхода.
— Ну что, враг, вот и пришел твой последний час. Спешил сюда я с тобою  поквитаться. Это мои люди тебе отдушину закрыли, — подойдя к узнику, торжествовал Ехунт.
— Вообще-то жив ты до сих пор благодаря Хандру. Да, да, ему. И лишь его стараниями все откладывалась наша встреча. Иначе давно бы кости твои сгнили. Ведь этот умник надеялся на чудо, верил, что ты однажды сообщишь ему что-то такое про тайные врата, что откроет их. Не зря все говорили, что держишь при себе ключи ты от этих врат…
 Услышав это, Хорз рассмеялся.
— А я не верил, знал, что время упущено из-за тебя, — продолжал Ехунт. — Может  думал ты, что я забыл про месть свою? Я помню все. Брата не забыл моего? При осаде той погиб он. А я поклялся отомстить всем, кто был с тобою, ты последний. Еще я помню, как двери ты закрыл перед моим носом, как лишил в последний миг всего, когда на мыс ворвались мы, пытаясь с ходу попасть в тайные миры, о которых мы грезили. А время ждать не стало и ушло. Пропали двери. Где были б мы сейчас, коль не ты? Но из-за своего упрямства, тупой служака, лишил ты нас всего. Ведь из тоуркунов ты также как и мы, а пошел против своего народа. Предатель, теперь из-за тебя приходится нам друг друга резать.
— Постой, прежде освободи меня, хочу я умереть свободным. — И Хорз показал на свою ногу, закованную в цепь.