Самый лучший сон

               
               
                Невидимой красной нитью соединены те,               
                кому суждено встретиться несмотря               
                на Время, Место и Обстоятельства.               
                Нить может растягиваться или спутаться,               
                но никогда не порвётся 
               
                Древняя китайская мудрость

               


                САМЫЙ ЛУЧШИЙ СОН

                ПРОЛОГ

      … и когда самолёт стал разворачиваться над аэропортом, он подумал, что до неё рукой подать – чуть меньше двухсот километров.
     Спускаясь по трапу из самолёта, он вдохнул воздух и снова подумал, что она тоже сейчас дышит этим же воздухом.  Сырым воздухом Подмосковья…

                ***
Эта девочка появилась в их шестом «А» как-то неожиданно.
Она с сестрой приехала из далекого поселка с красивым названием Звёздочка, где их родители работали за золотодобывающей драге. Девочек разместили в интернате, поэтому никто из поселковых ребятишек до школы их и не видел – интернат был расположен почти на окраине поселка, да и местная детвора не всегда интересовались прибывающими туда новенькими.
Данное событие не было удивительным для поселковых детей: они прекрасно знали этот механизм изнутри, так как у многих из них матери или отцы мотались с прииска на прииск, перевозя с собой их, детей и нехитрый скарб, довольно часто – раз в три или четыре года. Но, каким бы неожиданным этот переезд ни был, дети всегда шли в школу к первому сентября, до этого коротая время в интернатах, если родители начали работать в другом посёлке средь года.
Невысокого роста, немного угловатая, с гладко зачесанными волосами, и широко распахнутыми, необычного цвета глазами – зеленовато-карими, она была похожа на улыбчивого лисенка. Школьная форма ей очень шла, а сбивающийся с плеча черный форменный передник, лямку которого она постоянно поправляла, подчеркивал её обаятельность. Всё в ней было каким-то домашним, милым и очаровательным: небольшая скуластость овала лица, протяжность речи и заметная родинка на тоненькой шее, манера немного прищуривать глаза при разговоре и улыбаться, смущенно поджимая губы, и даже лёгкая неровность передних, белых – словно сахарных, зубов  – всё было хорошо. Её рука, которой она изредка поправляла надоедливую, упрямую прядку в прическе, в этот момент была похожа на стремительно вспорхнувшую птицу, которой хотелось любоваться вновь и вновь.  А угловатости, как потом оказалось, вовсе никакой и не было – девочка просто-напросто стеснялась всех и вся. 
А он был обычным поселковым пацаном: немного хулиганистым, в меру упрямым и задиристым, но не злым, а скорее резким.
Белобрысый, улыбчивый, всегда с открытым взглядом, он вызывал симпатию у окружающих его ровесников. И по дате рождения, и по манере поведения это был Лев – лидер среди мальчишек. Это было серьёзное положение в сложной мальчишеской иерархии посёлка, ведь некоторые из его друзей, надо сказать, были и сильнее, и старше него. Пусть ненамного, но сильнее и старше.
В тот день его, как провинившегося на перемене – подставил во время игры подножку своему другу, и тот, споткнувшись, со всего маху влетел в дверь учительской – посадили одного на переднюю парту, стоящую прямо перед столом учителя, на исправление.
Коротко прервав урок, учитель познакомил класс с вновь прибывшей девочкой, назвал её имя – Таня, и выбрал ей место за партой, стоящей у окна.
Мальчишке было интересно рассмотреть вновь прибывшую, и он стал ерзать, оглядываясь через плечо назад. Но сделать это ему мешало солнце, лучи которого били сквозь оконные стекла, заливая весь класс светом и так слепя его глаза, что на них выступили слезы. Эти слезы размазывали изображение – оно расплывалось, и ему казалось, что девочка окружена светящимся ореолом, как ангел…

                ***

Шли дни.
Учебный год был в самом разгаре. Незаметно пришла зима – на улице давило за минус пятьдесят, и любимые для многих учеников уроки физкультуры перенесли в спортзал. Волейбол, баскетбол, общие занятия с элементами гимнастики…
Места в пространстве зала для всех элементарно не хватало, и во время занятий часть учеников класса занимала скамейки, расположенные вдоль стен спортзала, наблюдая оттуда за происходящим, ожидая своей очереди и делясь мнениями об увиденном.
Мальчишка сидел среди своих товарищей и готовился к выходу на площадку, как вдруг поймал себя на мысли о том, что вот уже почти целый урок он незаметно наблюдает за тем, как ведет себя новенькая.  И это его не удивило – девочка ему нравилась. Нравилась с каждым днем все больше и больше – симпатия перерастала во что-то огромное и волнительное: его сердце сжималось при одной только мысли о ней, для него стали вошебно-таинственными линии её ног,  восхитительным колыхание передника на груди, удивительной округлость бедер под платьем…
А однажды, плотно столкнувшись с ней в проеме двери, он уловил аромат её тела и почувствовал его тепло. И это захлестнуло душу мальчишки – ему казалось, что Таня стала почти родным человеком для него: в его сердце поселилась нежность.
 Чувства эти были доселе ему незнакомы, они тревожили и приводили в растерянность; при мыслях о девочке приятно сжималось в груди и становилось чуточку тревожно. 
Но одно беспокоило мальчишку. Он не знал, что с этими чувствами делать…
Даже весной, когда по школе прокатилась волна массовых объяснений мальчиков девочкам в симпатиях под лозунгом «давай будем дружить…», мальчишка не смог найти в себе силы предложить такой вариант отношений своей Тане.
Да, именно «своей»! Так он называл её в мечтах, фантазируя на тему их будущих «дружеских», как ему думалось, встреч.
А дни продолжали свой неспешный бег…
Поглощенный своими школьными и сердечными делами, мальчишка не видел, а вернее, не сумел разглядеть, что Таня была уже почти рядом с ним – только слово скажи. Еще немного – объяснись он тогда, той мутной весной, и между ними исчезло бы расстояние, и осталось бы только дыхание!
Но не увидел мальчишка…
А сладкая пытка всё продолжалась и продолжалась…
И лишь однажды сердце его замерло в предчувствии свершения чего-то страшно запретного и невозможного.
В тот день они с Таней случайно оказались на несколько минут в классе одни. Девочка подняла с полу упавшие учебники и молча протянула их ему. Они встретились глазами…
Этот взгляд он помнит до сих пор.
Тяжелый – исподлобья, откровенный, зовущий взгляд женщины… Глаза у девочки, из зеленовато-карих, превратились в совершенно черные – бездонные, как пропасть.
Но это продолжалось какие-то доли секунды. Миг – и все исчезло! И снова класс, улыбчивая Таня, солнечные лучи в окна…
Только дышать мальчишке стало тяжело…

                ***
Шло время…
Беззаботные дни школьной поры постепенно приближались к своему окончанию. А светлые дни его любви…
А светлые дни его нежной, восторженной любви оборвались неожиданно и сразу.
Уезжала Таня.
Кто ему сказал об этом, он не вспомнит до сих пор – по голове как ударили…
Мальчишка шел в сторону дома, не видя дороги, не замечая никого и ничего вокруг, вытирая ладонью кровь, которая побежала из носа после такого, как он услышал известие об отъезде девочки. 
Шел не обычным, коротким путем от школы, а округ – через окраины поселка, через дражные отвалы породы, бессознательно забиваясь в самый дальний их угол – подальше от людей. И там, среди смятых бочек и ржавых останков каких-то механизмов, проплакал навзрыд до темноты.
А утром пришел на автобусную остановку, как на смерть – провожать свою Таню.
В воспоминаниях осталось совсем немного от момента прощания с девочкой – обрывки изображений, как куски старой киноленты: белое пятно  лица, её растерянные огромные зеленовато-карие глаза – как две испуганные птицы,  снующие серые тени вокруг, запыленные дощатые  стены грязного сарая остановки, сквозь щели которой били лучи солнца, так слепя его глаза, что на них выступили слезы.  Эти слезы размазывали изображение – оно расплывалось, и ему казалось, что Таня окружена светящимся ореолом, как ангел…
Последнее, что запомнило его сердце – её профиль в боковом стекле отъезжающего автобуса.
Все происходящее казалось ему дурным сном, чей-то неумной, злой шуткой, которые вот-вот закончатся, все вокруг засмеются, и вернется Таня…   
…и не знал мальчишка, что в тот злой день, когда уезжала его девочка, он расстаётся с первой любовью на долгие сорок шесть лет.
Расстаётся почти навсегда.
Своим неопытным мальчишеским сердечком он интуитивно ощущал огромность беды, которая навалилась на него, как ледяная глыба – тяжко и безысходно.
Боль обручем сжала горло, остановив дыхание.
И только слёзы, градом катившиеся из широко распахнутых глаз, были частичкой живого на его, помертвевшем от невыносимой боли, лице…   
Уехало счастье, умерла надежда.
И не было шансов...

***
Шли годы, а вместе с ними уходила и боль потери – мальчишка взрослел.
Лишь изредка вспоминая свою первую любовь, он искренне считал её своим сном. Самым лучшим сном, который был в его, а может быть и в Таниной жизни. Где же теперь она?
Тихо ушло детство, пробежала юность, передав эстафету зрелости, а там уже и старость замаячила…
Давно закрылась поселковая школа, исчез с лица страны поселок, изменилась и сама страна.
Жизнь по-своему расставила судьбы выпускников поселковой школы – фигурками на шахматной доске бытия, вернее, на разных шахматных досках, да так мастерски расставила, что ни одна ниточка судьбы не пересеклась с другой…  Лишь изредка они слышали друг друга – эхо их голосов постепенно затихало в шуме проходящих лет. Взрослели, старели, уходили…
И чем дальше светился огонек уходящего поезда жизни мальчишки, тем большую нежность он испытывал к тем детям, которые не смогли удержать счастье первой любви в своих слабых руках.
При каждом воспоминании о детстве или поселке, в котором это детство прошло, память открывала ему дверцу в несбывшееся… Яркий свет, который бил оттуда, так слепил его глаза, что было трудно что-либо разглядеть – мешали выступающие слезы…
Искал ли он свою Таню? Скорее да, чем нет… Но молох жизненной суеты методично перемалывал его решимость на поиски, делал её обрывки неполноценными, а поиски, в итоге, незавершенными.
Но Лев есть Лев! Если он взялся – результату быть.
И с упорством Сизифа, но надо сказать, уже слабеющего, мальчишка продолжал тревожить общественные сети, опрашивая тех немногих одноклассников, связи с которыми чудесным образом ещё сохранились…
И нашлась девочка.
Телефонная трубка, которую он держал в руке, переживая окончание гудков вызова, стала мокрой от пота, и была скользкой, как угорь.
И раздался голос…
Господи!  Как бритвой по сердцу – та же протяжность речи, те же интонации… Таня!
Круг замкнулся.

                ЭПИЛОГ

       И когда самолёт стал разворачиваться над аэропортом, он подумал, что до неё рукой подать – чуть меньше двухсот километров.
     Спускаясь по трапу из самолёта, он вдохнул воздух и снова подумал, что она тоже сейчас дышит этим же воздухом.  Сырым воздухом Подмосковья…
     А потом был шумный вокзал, была резвая электричка, было шустрое такси – как же все это мешало ему: или суетилось или двигалось слишком медленно…
Сердце кувалдой било по горлу – тихая улица, дом с номером 28.
Цветочный магазин напротив: «Закрыт! Как некстати…»
Подойдя к двери квартиры, он долго стоял, успокаивая сбившееся дыхание, собираясь с мыслями.
А затем, сощурившись и наклонив голову, нажал на кнопку дверного звонка.
Вскоре послышались быстрые и легкие шаги.
Щелкнул замок, и дверь стала медленно открываться…