Мечта

День открыл свои двери солнцем, словно золотым ключом, и часы, выстроенные в строгий и ровный ряд, шли своим чередом, не опережая друг друга и не отставая, засмотревшись на пролетавшую мимо ворону, не знающую себе счета. Был глубокий полдень. Утренней прохлады уже давно простыл след, а вечерний тенёк еще и не собирался в свой неблизкий путь. Солнце щедро осыпало всех летними горячими лучами, словно Золотая Антилопа своими монетами, и они ярко блестели и звенели на разогретом, как чугунная резная плита, крыльце, где не было никого, кто мог бы унести за раз все это богатство. Было жарко, и воздуха не хватало, как пяти копеек до нужной суммы. Я сидела на ступеньках крыльца, которое, казалось, смастерили древние греки из старого камня, обложенного красной плиткой, и считала сверкающих солнечных зайчат, а те резвились вокруг меня то там, то тут, подмигивая мне, щебеча, появлялись и исчезали, словно играли в прятки, совсем не боясь быть пойманными. Золотые монеты превращались в солнечных зайчиков, зайчики становились лучами солнца, не дающими себя рассмотреть: пугливые, словно лесная лань, и безжалостные, как пылающие стрелы, - кто заметит ваше преображение, когда вокруг такая бескрайняя тишина лета?.. Ни шороха и ни вздоха.

Около красноплиточного крыльца, через тропинку, цвел выросший в полную свою высь и уже давно возмужавший, обильно наполненный зеленью куст голубого Платикодона. Множество листьев и стеблей заставили его подумать о собственной безопасности и принять руку помощи крепкой и надежной бечевки, которая с радостью приняла его в свои объятья, не выронив из своей хватки ни один непоседливый маленький росток и росточек из всей огромной охапки. Платикодон… Греческое имя звучало так же гордо и неприступно, как возвышалась горбинка на носу у его эллинских единокровников. Он был крупноцветковым ширококолокольчиком, и бутоны его напоминали парашютики, раздувающиеся от умело пойманных воздушных потоков, а распустившиеся цветки казались маленькими граммофончиками, сшитыми из небесного шелка чьей-то искусной рукой. Многие не обращали внимания на широкость имени и называли его проще – "Колокольчик", как и многие другие колокольчики, похожие на него. Он же совсем не держал обид за пазухой, как бездомных котят, на такое упрощение своего имени и был всегда радушен к тем, кто к нему подходил, и, весело поворачивая нежные головки своих цветков, еще больше раскрывал резные лепестки, словно оттопыривал чуткие ушки, чтобы не пропустить ни одного звука в округе.

Его цветение неизменно было долгим и пышным, и нашим встречам, казалось, не было конца и края. Он смешил меня, рассказывал последние новости с первой  линии цветочных грядок, сетовал на несправедливость прогнозов погоды, вел точный подсчет облакам, проплывающим над ним кораблями, – он мечтал быть их адмиралом, смеялся сам, и всегда на мои просьбы показать свою маленькую беленькую сердцевинку, вытянутую на тоненькой ножке от стебелька, (а на ней распускался еще один крошечный беленький цветочек, похожий на бантик, – точь в точь стульчик для Дюймовочки), всегда краснел и, смущаясь, будто ненароком прикрывал одним лепестком свое сокровенное нутро. В его цветки, точно в голубые ведерки, я всегда забрасывала шутки о том, что сколько бы у нас на одном его кусте было бы Дюймовочек, если бы каждая из них жила в своем маленьком колокольчике, ведь стульчики для них уже поставлены... Колокольчик смеялся вместе со мной своим резвым смехом, но как только я отвлекалась на пролетавшую мимо пчелу, про себя восхищаясь ее полосатой шубкой, улыбка тихо сползала с его губ, словно неуклюжий мишутка с сосны, и грусть, будто тля, быстро заполняла все его существо. И, не выбравшись из грусти, как из-под утреннего одеяла, Колокольчик всегда смотрел с какой-то невыносимой надеждой снизу вверх на высоко от него расположившееся на маленьком сучке с одним-единственным листочком Осеннее Яблоко – оно еще только начинало спеть на ярком летнем солнце своим розоватым бочком, по которому его вполне мог узнать тот самый Лесной Ёжик, прибегающий к нам из леса, стоявшего там, за зеленным забором, и унести его в норку, положив на мягкие, как пух, иголочки на своей спинке. И я не раз замечала, как Осеннее Яблоко с высоты колоновидной яблони что-то говорило Колокольчику шепотом, после чего он веселел, улыбался, расправлял поникшие от грусти листочки – по ним начинал бежать быстро и далеко его живительный сок, сбрасывал засохшие цветки наземь и начинал распускаться новыми, еще более крупными и яркими. Радость преображала его, как дорогой стилист, и он, снова заигрывая, подзывал меня к себе, чтобы опять развеселить мои щеки до красноты какой-нибудь последней местной сногсшибательной новостью о какой-то нелепости... Колокольчик  становился прежним и знакомым мне Колокольчиком, и хмурая грусть, находившая на него серой тучей, временно расходилась по своим закоулками неба до следующего раза который никто не знал, когда мог наступить на горло своей обнаженной ступней. Все лета с той незапамятной поры, как Колокольчик-Платикодон пророс здесь на своей цветочной грядке около тропинки, на которую сразу падал утренний взор обывателя при выходе на красноплиточное крыльцо, он всегда цвел с какой-то неистовой силой, точно старался распустить как можно больше своих голубых колокольчиков, раздутых, как паруса. Будто в этом цветении он бежал куда-то и боялся опоздать, боялся не успеть сделать что-то важное и главное. Но куда была направлена его торопливость, Платикодон мне так ни разу и не рассказал, как я у него ни спрашивала, как ни просила поделиться своим заветным секретом, как последней краюхой хлеба. Колокольчик был глух, нем и слеп к моим просьбам и мольбам, будто накрыт крышкой масленки, и ни разу не нарушил свое трепетное, словно обещанное кому-то молчание. Он был надежным хранителем тайн, даже если и тайна была всего лишь одна...

Было жарко. И все цветы стояли молча и не шевелясь, словно выстроенные по кем-то натянутой струнке, будто ожидая какого-то высоко стоящего генерала. Ветра не было, и его отсутствие наводило меня на тревожные мысли, и я отгоняла их от себя, как назойливых мух от только что сваренного сладкого малинового варенья. Мне казалось, что в воздухе витала какая-то непредсказуемость, точно потерянное птицей перышко в поисках последнего пристанища. Как вдруг... Не было ни грома, ни молнии. И ветер снова запропастился в самую ответственную минуту. Тучи заполонили небо, и бездонная темнота предвещала выход самого титулованного и сильного игрока-дождя в этой разыгранной погодой партии. Все замерли в его ожидании. Минута, снова минута, но дождь все еще не вырывался из туч ливнем и громом, словно рождающееся дитя из утробы матери. Прошла еще минута, и глухая тишина не разжимала моих ушей в своем кулаке. Все ждали какого-то грандиозного представления, но занавес всё не поднимался. Набравшись смелости, будто черных семечек в карманы, я решила спуститься со ступенек греческих мастеров крыльца и разведать обстановку на месте, сводки с которого перестали мне приходить. Я подошла к первой линии цветочной грядки у тропинки, где занимал свое законное место Платикодон, и увидела, что на всех цветах, растущих ровным, как горизонт, рядом, не было ни капельки дождя, ни намека на него. А тот самый мой старый знакомый все так же изо всех своих сил пышно цветущий в самом центре Колокольчик-Платикодон был весь усыпан маленькими капельками воды, точно праздничным конфетти. "Что это?" - подумала я. – "Ведь дождя-то не было. Откуда взялись эти капли?" И тотчас, будто точно настроенный радиоприемник, мой слух уловил какой-то звук. Как будто это было чьи-то всхлипывания. Я наклонилась к головкам цветков Колокольчика и поняла, что мне слышится именно его тихий плач.
– Что случилось? - спросила я, присаживаясь на корточки к нему поближе. - Почему ты плачешь?
И тогда Платикодон просто разревелся у меня на руках, как малыш от долготерпимых обид, полученных в детском саду. Колокольчик ревел навзрыд, и казалось, его ничто не могло утешить. Но через несколько минут, долгих, как часы, слезы размером со спелую горошину как будто перестали вырабатываться в его кустовом организме, и Платикодон начал потихонечку успокаиваться, поведав мне о несбыточной мечте всей его жизни, со временем превратившуюся в боль, похожую на огненную стрелу, сжигающую его изнутри до белого пепла.

– Ты же знаешь, - начал он, размазав по голубым лепесткам слезы, которые, быстро высохши, превратились в грубую корку, мешающую ему говорить со мной, - Ты же знаешь, что я уже давно расту здесь, и каждый год стараюсь цвести как можно больше своими цветками, чтобы разнести свое потомство в семенах по всему этому краю - в этом и есть все наше предназначение, весь смысл жизни всех на свете цветов, и мой в том числе. Я еще цвету, конечно же, и для тебя, чтобы дарить тебе радость и улыбку – она ведь тебе так идет. Но не только для этого я цвету... Как ты уже давно поняла, от тебя ничего не скроешь, у меня есть одна тайна, которую... которую я больше не могу хранить в себе одном!

И слезные рыдания снова захотели захватить его сознание, однако Колокольчик мужественно сдержал их стремительный натиск и не дал им совершить очередной набег. Вдохнув и выдохнув, немного помолчав, он продолжил:

– Однажды моя бабушка… Рядом с ней давным-давно я пророс тонким стебельком, прилетев семенами от родителей, растущих в противоположном углу дачного участка – нашего родового гнезда… Моя бабушка мне рассказала, что ей ее бабушка, а той – ее бабушка поведала одну самую заветную тайну о том, что когда-то очень давно, когда даже моих бабушек не было на свете, наше семейство Колокольчиковых, в которое входим и мы, Платикодоны, было родственно семейству Кувшинковых, и Кувшинки, милые мои Нимфеи, приходились нам очень дальними сестрами. Мне моя бабушка очень много рассказывала о них. Какие же они все-таки красивые! И я даже на них немного похож, - я улыбнулась.

– Так говорила моя бабушка, - немного стыдливо, повернув свою цветочную головку в сторону, досказал Колокольчик.

Глубоко выдохнув, словно выпустив пар недавних рыданий, Платикодон продолжил:

– Конечно же, никто из всех ученых-человеков и нас, цветов, никогда не поверит, что я и Кувшинка – дальние родственники. Да мы почти ничем и не похожи друг на друга, кроме тем, что мы – цветы. Если говорить уж совсем честно, я и сам в этом немного сомневаюсь. Но ведь моя бабушка, а ее бабушка – ее не могли обманывать друг друга и меня тоже? Ведь правда? - вопрошающе посмотрел на меня Колокольчик.

– Конечно, - с не дрогнувшей интонацией в голосе ответила я ему.

– Так вот, - уже без намека на проливные слезы, которым не было конца и края пять минут назад, бойко, по-ребячески, проговорил мой рассказчик, - видишь вон то Осеннее Яблоко с розовеющим бочком высоко надо мной на колоновидной яблоне? Оно висит на своем сучке, как на крючке, очень давно. Так давно, что я еще и не цвел, а оно уже висело. И это Осеннее Яблоко все время, сколько я его помню и знаю, смотрит за наш зеленый забор и ждет с замиранием в сердце своего Лесного Ежика, который должен, по его мнению, прибежать за ним из нашего леса и забрать его в свою норку на зимовку. Даже письмо ему написало. Представляешь!? Даже мне давало его почитать... - утихающим голосом сказал Колокольчик, а я, приподняв голову, взглянула на это, высоко висящее на сучке, будто забытая гостем кепка, еще совсем маленькое и зеленое Осеннее Яблочко с немного розоватым бочком...

Но голос Платикодона не дал мне надолго отвлечься и продолжил открывать свою единственную тайну.

– Ну так вот. Это Осеннее Яблоко висит высоко и ему видно гораздо больше, чем мне и всем моим соседним цветам. Оно мне как-то сказало, что там, за зеленым забором, совсем неподалеку есть пруд, и около него изредка можно увидеть коллекционера, ловящего бабочек. А откуда в пруду бабочки? - заискивающе спросил у меня Колокольчик, заглядывая мне в глаза. Я действительно задумалась над словами моего цветущего рассказывателя: "Какой там мог ходить коллекционер? В пруду... Да еще и бабочек ловить..."

– Вот! – с чувством безапелляционной правоты в голосе продекларировал Колокольчик. – И я тоже о том же задумался. Откуда в пруду могут жить бабочки? В пруду живут рыбы! - послышалась мне детская нотка в голосе моего собеседника. – А тут такие бабочки, что их стал ловить сам коллекционер! Чем они привлекли его интерес?

"И правда, чем же?" - стал не на шутку разыгрываться и мой интерес, как аппетит.

– Вот я и подумал, - мечтательно загнул один голубой лепесток к своему маленькому белому цветку в цветочной чашечке Колокольчик, - а что, если на том пруду, о котором говорило Осеннее Яблоко, живет Кувшинка... Самая настоящая Кувшинка! И самая красивая. Может быть, она приходится мне родственницей... Очень далекой или очень близкой - не знаю. Приходится мне сестрой, тетей, бабушкой, племянницей или не приходится мне никем. Разве это важно?! - будто подпрыгнув, с горящими, как пожар, глазами проговорил Колокольчик. – Хоть мне и говорила моя бабушка, что я на нее очень похож, но... мне кажется, что я на Кувшинку совсем и не похож. Кувшинка в сотню миллионов тычинок на свете красивее меня. А то и больше! — задумчиво произнес Платикодон. - И однажды, в одно прекрасное солнечное утро, когда ты еще спала в своей каморке на втором этаже, откуда ты иногда смотришь в окно и на меня тоже, - от таких слов уголок моих губ чуть приподнялся смущенно, - я дал себе самое честное слово, что с этого дня я буду цвести изо всех сил, изо дня в день всего нашего лета и даже немного осени, чтобы как можно больше семян-деток образовалось в моих цветочных чашечках. Чтобы потом, когда наступит нужное время, ветер разнес бы их по всей округе, как можно дальше от мне и от тебя, где после долгой зимы, ранней весной они проросли бы на своем новом месте жительства и превратились летом в такие же большие кусты Платикодона, как и я. И может быть, хотя бы одно мое семечко на могущественных крыльях ветра и долетит когда-нибудь до моей сестры, Кувшинки, которая растет вон там, в пруду неподалеку, где коллекционер ловит бабочек. Ляжет около нее где-нибудь на бережке пруда и прорастет маленьким стебельком. А на следующий год мое дитя-Колокольчик подрастет еще больше и будет таким же широким и высоким кустом, как и я. И вначале лета он начнет цвести моими крупными голубыми колокольчиками и наконец-то увидит ту самую прекрасную на свете Кувшинку. Как же я этого желаю! Мой юный счастливец наверняка с ней познакомится и подружится. Будет расти рядом с ней и цвести только для нее, восхищаясь ее удивительной красотой. И я очень хочу, чтобы даже не я, а мои семена-дети или даже внуки смогли осуществить мечту всего нашего рода Платикодонов, всех моих бабушек, которые мне рассказывали о Кувшинке и тоже мечтали увидеть ее своими цветами-колокольчиками, цвести рядом с ней и наконец-то узнать, родственны наши роды Колокольчиковых и Кувшинковых или нет, - словно выжав из себя весь свой воздух, проговорил мне рассказчик. А потом тихим голоском, немного поникнув цветами, добавил: – Да это и неважно, родственники мы с ней или нет. Главное, чтобы ветер успел разнести мои семена как можно дальше в округе в этом году и донести хоть одно мое семечко на бережок пруда, куда ходить ловить бабочек коллекционер, - уже более бодрым голосом проговорил Платикодон. – Ведь я уже совсем не молод. Расту на этом самом месте уже пятый год. И каждый год я цвету во всю свою колокольчиковую мощь, но ветер не разносит мои семена так далеко. Все время их где-то теряет по дороге. А я так хочу дожить до того момента, когда мои семена уже вырастут полноценным взрослым кустом Платикодона около Кувшинки на пруду, и на хвосте Сороки принесутся ко мне от них вести о той самой красивой на свете Кувшинке... - уже будто от предвкушения  долгожданной радости и счастья начал было всхлипывать Колокольчик, и на его голубых лепестках стали появляться маленькие слезинки, похожие на хрусталики.

Как вдруг, неожиданно, как из подворотни таракан, подул Соловьем-Разбойником опоздавший, как нерадивый работник, ветер. Да подул так сильно, словно перед всеми извинялся за свое опоздание. И все уже тысячу раз простили ему очередной прогул, лишь бы он перестал так усердно выполнять свои профессиональные обязанности. Я еле успела унести свои ноги, руки, голову и все остальное от его стремительной атаки, и уже из окна своего теплого и укромного убежища на втором этаже, при тусклом свете одной лампочки наблюдала победное шествие ветра и дождя, как идут они в обнимку по всем кустам и знакомым мне цветочкам, не щадя своих сил и могущественных крыльев, разносят их семена по всей округе и даже дальше, выполняя самый главный и древний, как сама жизнь, завет всей необъятной флоры. Я, немного побаиваясь волчьего завывания ветра, доносившегося из щелей моей маленькой каморки, и непрекращающейся барабанной дроби дождя по крыше над низким потолком моей каморки, была даже рада творившейся на улице погодной междоусобице, никому не дававшей выйти из дома. "Теперь-то семена Платикодона-Колокольчика точно долетят до того пруда, который виднелся Осеннему Яблоку, и взрастут на его бережке, где он через своих деток-Колокольчиков увидит ту самую Кувшинку..." - подумала я, поворачиваясь на бок под своим теплым одеялом. "Но где этот пруд? Я что-то его нигде в округе не видела и не помню, чтобы он где-то тут был. А уж тем более с цветущей на нем Кувшинкой. Надо бы его поискать..." – засыпая, точно медленно падая в колодец, как Алиса в Стране Чудес, остановилась я на этой мысли.

***
Как вдруг, неожиданно, как из подворотни таракан, подул Соловьем-Разбойником опоздавший, как нерадивый работник, ветер. Да подул так сильно, словно перед всеми извинялся за свое опоздание. И все уже тысячу раз простили ему очередной прогул, лишь бы он перестал так усердно выполнять свои профессиональные обязанности. Я еле успела унести свои ноги, руки, голову и все остальное от его стремительной атаки, и уже из окна своего теплого и укромного убежища на втором этаже, при тусклом свете одной лампочки наблюдала победное шествие ветра и дождя, как идут они в обнимку по всем кустам и знакомым мне цветочкам, не щадя своих сил и могущественных крыльев, разносят их семена по всей округе и даже дальше, выполняя самый главный и древний, как сама жизнь, завет всей необъятной флоры. Я, немного побаиваясь волчьего завывания ветра, доносившегося из щелей моей маленькой каморки, и непрекращающейся барабанной дроби дождя по крыше над низким потолком, была даже рада творившейся на улице погодной междоусобице, никому не дававшей выйти из дома. "Теперь-то семена Платикодона-Колокольчика точно долетят до того пруда, который виднелся Осеннему Яблоку, и взрастут на его бережке, где он через своих деток-Колокольчиков увидит ту самую Кувшинку..." - подумала я, поворачиваясь на бок под своим теплым одеялом. "Но где этот пруд? Я что-то его нигде в округе не видела и не помню, чтобы он где-то тут был. А уж тем более с цветущей на нем Кувшинкой. Надо бы его поискать..." – засыпая, точно медленно падая в колодец, как Алиса в Стране Чудес, останавливалась я на этой мысли.

Я стояла и смотрела на этот заброшенный, высохший и заросший прудик, вспоминала Колокольчик-Платикодон, его слезы, его мечту, его самую красивую на свете Кувшинку, которая могла бы цвести здесь, и его семена могли бы вполне долететь сюда на могущественных крыльях ветра, да и прорасти на каком-нибудь бережке. Стояла и думала. Ведь жизнь - это история, у нее нет сослагательного наклонения. Я вдыхала теплый летний воздух, после ночного дождя пахнувший мокрой травой. Стояла и опять думала, думала. И знала, что нужно делать. Знала! Но не стала делать ничего...