Миллиард на двоих роман

 
«Смерти меньше всего бояться те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность». (И. Кант)
 
Снег шёл и шёл, не переставая. Ещё мгновенье – и он уже валил с небес сплошным белым потоком…
Захар улёгся в выкопанную яму и закрыл глаза. Странно, что не ощущал холода – просто пушистые снежинки щекотали нос…
Он лежал, не двигаясь. Через час тело закрыло полуметровым слоем пушистого снега, а он всё так же недвижно оставался в своём снежном убежище. И никак не мог умереть…
– Надо снять тулуп, – подумал Захар и невольно поёжился от такой мысли.
Человек умирает, когда исчерпана жизненная программа. Он понимал: жизнь закончилась и нет никакого смысла длить существование – одному, среди этого вымершего посёлка – на берегу реки, в окружении тёмных гор и угрюмой тайги. Он – последний житель, пробывший в этом месте больше полувека! Сначала – как заключённый… А после – как поселенец, без права проживания в европейской части СССР. Сколько ему исполнилось тогда, когда осудили по 58-й?
Уже и не помнил – лет 25? Или 26? Боже, это случилось так давно!.. Да и осудили-то мало понятно за что! Мол он, молодой реставратор, проявлял повышенный интерес к кубизму и абстракционизму – «буржуазно-империалистическим, идейно чуждым для советского искусства» направлениям.
Для начала вынесли приговор: десять лет. А затем в лагере заключённые устроили бунт. Он никакого участия не принимал, только углём нарисовал на стенке ржавой цистерны сцены из лагерной жизни. Начальство расценило это как вредную наглядную агитацию и подстрекательство к правонарушениям! Вкатили ещё десятку…
Захар прошёл несколько лагерей и последний срок досиживал в лагере под номером 126, в Горной Шории, где заключённые пилили и сплавляли лес по красивой горной речке Кондома.
…Смерть всё не приходила. Видимо, у этой злой старухи свой резон: кого забирать, а кого – нет. Стояла удивительная тишина: слышался только шорох падающего снегопада. Хотелось спать: холод брал своё! Но только это не был сон трагический – предвестник замерзающего насмерть организма. Скорее – лёгкая дремота, когда все земные тяготы вдруг отпустили усталую от жизни душу.
Захар перевернулся на правый бок, но это ничего не изменило. Сердце всё так же равномерно билось, разгоняя кровь по венам и питая мозг, что суетно выбрасывал наружу воспоминания из пережитого.
И вдруг Захар ощутил словно некий мощный прилив сил.
– Да что же это я? – внезапно обожгла мысль.
Он приподнялся в своей яме, что в спешке выкопал на метр глубиной. Кругом – удивительно бело от падающих огромных хлопьев снега. А ветки лохматых елей, казалось, беззлобно посмеивались над его нелепым положением.
– Что же такое творю? – удивился сам себе «без двух минут покойник» Захар. – Нет уж, так не пойдёт!
Кряхтя поднялся, выполз из ямы, что должна была стать вечной могилой – и побрёл, отряхивая штаны, к своему дому.  Вскоре дошёл до начала узкой улочки, вдоль которой тянулись бревенчатые дома с пустыми окнами и выломанными дверьми.
Уже второй год никто кроме него, Захара, здесь никто не жил. Раньше, ещё каких-то лет десять назад, этот таёжный посёлок населяли те, кто освободился из лагеря, но имел запрет на выезд в центральную Россию. И ещё заезжие лесовики, промышлявшие охотой да ловлей рыбы.
Но лагерь закрыли – уж лет десять назад! А последние страдальцы-сидельцы покинули посёлок, притаившийся на берегу горной реки, два года назад. Забрав с собой и небогатый скарб, и человеческие голоса, и общение.
Сам лагерь располагался намного дальше – у тёмных сопок, в окружении болот и чахлых елей. К нему вели несколько дорог, по которым раньше гоняли колонны заключённых. «Сидельцы» пилили столетние кедры, волоком доставляли их на берег реки и самоплавом сплавляли вниз, в устье реки – там лес ошкурили и перегружали на железнодорожные платформы…
Угрюмое население этого уголка Сибири наполовину состояло из местных, живущих в этих местах со времён столыпинских реформ. Оставшиеся – пригнанные в 20-30 годы двадцатого столетия лагерники: украинские крестьяне, не захотевшие отдавать последний хлеб; кубанские казаки, объявленные врагами Советской власти; священники, не отказавшиеся от веры и не сменившие свои тёмные одеяния на рабочую спецовку. Да ещё разного рода писатели, художники, деятели науки, что оказывались японскими шпионами или недобитыми троцкистами… Мать-Сибирь принимала всех!
Уголовники седели на особых зонах, где и режим установлен не столь суровый, да и пища получше. А политические, с тяжёлыми статьями – прямиком шли в лагеря, где пилили лес и умирали пачками от невыносимых условий жизни. Бежать бесполезно – да и куда?
Негласный закон гласил: беглых не принимать! В Сибири каждый местный знал, что укрыть беглого – означало только одно: поменяться с ним местами. Если люди и сбегали, то только для того, чтобы замёрзнуть на берегу какой-нибудь таёжной речушки или быть съеденным хищными зверьми. Захар, как никто другой, хорошо это знал: двое его приятелей погибли во время побега…
Он добрёл до покосившегося домишки и, не раздеваясь, рухнул на скрипучую кровать. Голова кружилась: лежание на холодной земле давало о себе знать. Ныли колени, давило в плечах.
Сколько так пролежал – и сам не понял. Но когда открыл глаза, то вокруг уже воцарилась темнота.
– Надо развести огонь, – пронеслась призывная мысль. Желудок заныл, подав сигнал, что организму требуется пища. Захар спустил ноги с кровати, угрюмо сунул их в валенки и подошёл к остывшей печи…
Минут через десять в печи запылал огонь, отбрасывавший блёклые полосы света, выхватывающие из тьмы картины убогого быта бывшего сидельца. В алюминиевом чайнике плескалась на донышке вода… В чугунной сковородке – оставались ещё пару кусков вчерашней недоеденной рыбы. На миг возникло ощущение, что ничего и не случилось: никакого нервного срыва и щемящей тоски – от глухого одиночества и безысходности.
– А сколько сейчас времени то? – подумал Захар, и тут же махнул рукой: какая, мол, разница – сколько…
Время здесь не играло никакой роли. За утром приходил день, за вечером –ночь. Темнеть в этих широтах начинает рано. Так что сон –  всего лишь то, что продлевает жизнь зимой, делая её бесконечно длиной и тягуче однообразной.
Он поставил на деревянный стол шипящую сковороду. Насыпал заварки и налил кипятка в кружку. Обмакнул в неё сухарь чёрного хлеба.
Зубы у Захара были «не к чёрту». А у кого на севере Сибири хорошие зубы? Здесь же вода лишена необходимых минералов, а с витаминами – полный напряг.
Рыба, для ежедневного рациона, ловилась тут же, в реке. В большие проруби опускалась сеть – но через сутки приходилось снова рубить замёрзшие проруби, чтобы вытащить улов. Последний обычно выдавался небольшой: чебак, окунь, да всякая другая мелочь. Главные запасы, что шли в пищу – заготовлялись ещё с лета. Рыбу солили, вялили и укладывали в тёмные сени в большие ящики. Так же запасали мясо, когда удавалось застрелить лося или медведя. Грибы сушили и солили, в бочках мариновали весеннюю «колбу» и дикие ягоды. Но витаминов в пище всё равно не хватало.
Когда действовал лагерь – тогда другое дело! По дороге, прорубленной через тайгу, завозили большими машинами провиант: отдельно для заключённых, и отдельно – для лагерной охраны и их семей. Но всё равно – по весне все страдали от истощения и авитаминоза.
…Захар разделся, налил в таз холодной воды, добавил кипятка из чайника и начал неторопливо мыться. Тёплая вода напоминала ему что-то давно забытое и далёкое. И это нечто не уловимое грело огрубевшую душу старика.
– Эх, годы, годы мои! Пролетели, как птицы! – думал Захар. Но на душе не лежала тяжесть. После неудавшейся смерти он чувствовал удивительное облегчение: жизнь продолжалась даже в том непростом положении, в котором находился Захар.
– Надо бы проверить сети – всплыло в голове. Он не проверял сети вторые сутки – проруби опять будут плотно затянуты льдом! И опять придётся рубить их топором, чтобы освободить верёвки, крепившие сетевые концы.
…За окном забрезжил рассвет. Значит, сейчас где-то часов девять: пора собираться, да идти на реку. 
Так приятно одеть нательное бельё, старый вязаный свитер… И сменить носки, что не менял уже больше недели – отчего в доме даже стоял горький запах! Впрочем, старик не особо обращал внимание на подобные «мелочи»: уже привык и к вечной сырости, и к этой неустроенности. И к прокопчённым стёклам, слабо пропускавшим свет в комнату. Освещать-то особо и нечего: деревянный стол, грубо выструганный стул… Да металлическая скрипучая кровать с толстым матрасом, что Захар в своё время притащил из брошенной казармы, где раньше жили конвоиры. Там же позаимствовал и алюминиевый чайник, и большую керосиновую лампу. Все ценное, что можно вывезти из казарм – уже давно вывезли. А разное ненужное барахло, включая старую мебель, бумаги и книги по марксизму-ленинизму – брошено в большую кучу, прямо около бывшего «ленинского уголка», где конвоиры уныло отсиживались на обязательных политзанятиях.
В сам лагерь, располагавшийся в километре от посёлка, Захар ходить не любил. Здесь всё напоминало то тягостное время, когда он ещё числился «зэком» и спал в узком бараке – без света и тепла зимними вечерами, да в невыносимой духоте летом.
Хотя самое страшное – вездесущая таёжная мошка. От неё невозможно спастись – так же, как и невозможно привыкнуть! Она попадала в уши, лезла в нос, набивалась в горло, сбивая дыхание. Самое страшное – снять робу и остаться раздетым, хотя на несколько минут. Практически моментально тело покрывалось плотным слоем насекомых, что просто сжирали плоть.
…Всё так же стояли покосившиеся вышки. Только исчезли охранники с автоматами. Да ещё гул дизельной подстанции, вырабатывавшей электроэнергию для лагеря. 
Собак, охранявших заключенных, распустили. Они разбежались по окрестной территории и вскоре вконец одичали: питались мелкими грызунами да всякой падалью. Хотя большая часть просто передохла в первую же зиму. Те, что выжили – превратились в злобных дворняг, где каждая держалась особняком от сородичей.
Иногда на территорию брошенного лагеря заходили голодные волки, начиная безжалостную охоту на диких собак. Конечно, эти некогда «служивые» животные не ожидали для себя такой участи, но в собачей судьбе – как, впрочем, и в людской! – случаются резкие повороты, радикально меняющие жизнь.

…Одевшись, Захар открыл скрипучую дверь и вышел на улицу. Стоял жуткий мороз.
– Если бы сегодня не раздумал умирать, то ушёл бы быстро! – подумал он. И почему-то улыбнулся своей мысли.
Багор с металлическим наконечником и топор-колун для рубки льда лежали тут же – у стены, под навесом. Начинался новый день: с каждой минутой становилось всё светлее и морознее.
Ели, застывшие и украшенные комьями белого снега, смотрелись празднично. А река, длинной белой змеёй, закованной в ледяной панцирь –призывно звала к себе простой необходимостью выживания.
Эволюция – вечный процесс выживания одних форм жизни за счёт других. И природа никогда не обещала сладкой жизни своим питомцам! Во всяком случае – на этой полной тревог земле!..

Продолжение следует..

Картина " Леса Джуманго." Автор А. Лютенко. Холст 90х110 масло .