Княгиня Наталья Долгорукая. Нерушимое слово. Кн. 1

История любви и страданий
княгини Натальи Борисовны Долгорукой,
урожденной графини Шереметевой

Исторический роман
в 2 книгах


Книга первая
Нерушимое слово



Пролог

Высокоумная


« Я свою молодость пленила разумом…»

                Княгиня Н.Б. Долгорукая  «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. - фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева»
   
   Графиня Наталья Шереметева, четырнадцатилетняя круглая сирота и одна из богатейших невест России, пропала в канун своего первого выезда и не представилась при дворе. По Москве немедленно поползли слухи о добровольном затворничестве Наташи, которые оказались истинной правдой. Что ни говори, а была на то веская причина: внезапная смерть матушки, горячо любимой. Отец, славный петровский фельдмаршал, скончался давно, когда она была пятилетним ребенком. Минули почти два года, а при дворе все ни слуху о ней, ни духу. Многочисленной родне Шереметевых только и оставалось, что отбиваться от расспросов, да ломать голову над причудами Наташи. Траур давно окончился, матушку не вернешь, а уныние – грех смертный. Да и горе-то, чай, не море, особенно для такой молодой девушки, должно бы уж отболеть. К тому же, старший брат, Петр Борисович, по смерти матери - полновластный хозяин огромного майората 1, вел светский образ жизни и сестрицу-погодка не неволил. Какая муха укусила Наташу? При таком великом состоянии, каковое осталось от отца, знатности рода, воспитании и красоте, перед графиней Шереметевой расстилалась прямая и ровная дорога, а Наташенька, к тому же и все преимущества имела перед двумя младшими сестрицами. Красавица, умница! Покойная мать особенно радела о воспитании ее, с семи лет выводила в люди, и льстилась видеть дочку со временем на высоте такой, какой сама в жизни не достигла. Хотела видеть ее не только знатной и богатой, но и любимой. Девочка с младых ногтей обращала на себя все взоры безукоризненными манерами. Встречая в гостиных Шереметевых, Нарышкиных, или Салтыковых, маленькую Наташу, все только и знали, что дивиться ее успехам, а иностранцы не верили, что графинюшка получила домашнее воспитание. Анне же Петровне не больно нравилось, когда дочь принимались расхваливать напропалую. Выше людского Божий суд! Да по старинной привычке боялась, ах, как бы не сглазили Наташу. Анна Петровна была по рождению боярышня Салтыкова - бабочка, выпущенная из теремной темницы указом царя-реформатора, и к светскости приучалась, будучи уже взрослой дамой, блистала на петровских ассамблеях. Венера, Минерва и Юнона в одном лице. Образованная, бойкая и в то же время не распущенная, покорная воле царя и супруга, властная хозяйка, оберегающая честь. Достойный пример матери - в глазах Наташи. Анна Петровна была дважды замужем и оба раза по царскому указу. Вначале, за царским дядей, Львом Кирилловичем Нарышкиным, а потом за фельдмаршалом Шереметевым. Льву Кирилловичу она была вторая жена, и Борису Петровичу тоже вторая. Молодая жена двух старых мужей. Льстилась ли она сама быть счастливой? Но плакала, глаза подолгу не осушала, когда лишалась своей второй половинки. И в печали и в радости оставалась верной супругу.
    Шереметеву она родила пятерых детей. Старый фельдмаршал умер, оставив вдову, когда старшему сыну было шесть лет, а младшей дочери – три месяца от роду. В детстве юные Шереметевы знали одно только счастье. В тетради по немецкой грамматике Наташа как-то старательно вывела своеручно, крупным детским почерком: «Я хочу, чтобы все люди были, как я, счастливы!»
    Никто не предполагал, что Анна Петровна за несколько дней сгорит, как свеча. В июне 1728 года ее унесла горячка, - простуда никем нечаемая. Старший брат стал всему дому господином – от роду пятнадцати лет. Ему бы и сбыть сестрицу с рук поскорее, чтобы меньше заботы. Да как, если Наталья  объявила себя не обычной барышней – высокоумной! Нашло на нее это самое высокоумие, что будешь делать? Старая бабушка Салтыкова, мать матушкина, с ними жила, но и она лишь потихоньку печалилась, не в силах отвлечь внученьку. Ну, что, скажите, за охота привалила ей к чтению, да к наукам скучным? Дело ли изнеженной барышне марать белые пальчики чернилами? Ох, дело ли, вместо того, чтобы наряжаться и веселиться, до утра бдеть над книжками? Всех женихов, которые изводились по ней, чуть не до смерти, Наташа отвадила от дому. Ведь уж и не так молода девушка, чтобы взаперти сидеть дома, да и не те нынче времена, и не то воспитание. С января месяца сего, 1729 года, какой пошел ей годок, не шестнадцатый ли, самый, что ни есть, брачный возраст! Ей, как назовут девушку перестарком! Ох, и перемудрила с ней мать, привыкшая сама распоряжаться своей жизнью. По матери пойдет и дочка, будет забирать в семье много воли, да и мужу, голове своей, подчиняться не пожелает, а пойдет им вертеть. Бабушка и сама убивалась по дочери, с горя даже отнялись у нее ноги, и понимала старушка, что горькая кручина-тоска по матери чуть не убила и Наташу, да  спасло внучку именно высокоумие, то есть вторая после матушки, любовь к наукам. Мало-помалу отроковица осушала глаза от слез горючих, читая в уединении, да чертя какие-то свои проекты зданий разных, павильонов и домиков для парка в Кускове, любимом загородном имении. По крайней мере, время проходило с пользой, а самые завидные женихи, невзирая на тактику дочери славного петровского полководца, то и дело набегали на его великолепные палаты в Москве на Воздвиженке, попытать счастья. И уезжали ни с чем.  Ни у кого так и не получилось завлечь Наташу, а молодой хозяин в ответ на сетования женихов, разводил руками. Откуда шестнадцатилетнему графу было найтись с ответом? Раньше, да, скакала сестричка драгоценная, как коза, смехом заливалась, плясала, пела и веселилась! А ныне, что с нею? Свет любви истинной не озарил? Принц на белом коне не подъехал? Барышня больно чувствительная! Хотя, как знать? Будь у Наташи опекун взрослый и строгий, а старая бабушка Марья Ивановна, не лишилась от горя ног, то справились бы с упрямой красавицей, уговорили бы выезжать в свет. Пора! Вслед за Наташенькой подрастали две другие графинюшки, нехорошо, если  младшая сестра пойдет под венец вперед старшей. Да и красота девичья поблекнет. Хотя красоты старшей графине Бог даровал столько, что и на троих достаточно. Наташа в свои пятнадцать лет была высока, одного роста со старшим братом, стройна, тонка в талии, с округлыми бедрами и вполне развитой полной грудью. На овальном лице с маленьким подбородком очаровательно сочетались фамильные черты отца-блондина с характером матери – темноглазой независимой брюнетки. Глаза дочери – огромные, дымчато-голубые с поволокой. Их  обрамляли густые темные ресницы, кои в задумчивую минутку, веерами лежали на щеках. Носик прямой и ровный. Розовый рот с полной нижней губкой и белоснежными зубами, которые редко можно было увидеть, указывал на скромность и строгость девичьего нрава. Девушка вела себя сдержанно и редко смеялась. Детская наивность уже давно уступила место серьезной созерцательности, внутренней собранности. Чистый открытый лоб украшали брови – две безукоризненные собольи дуги. Не трудно догадаться, что перед вами – молчальница, книжница. Не вдруг под такой внешностью можно заметить тайно пылающий огонь. Пока об этом ведали лишь два человека: покойная маменька и гувернантка, шведка мадам Штрауден, оставшаяся после смерти графини единственным другом юной Наташи. Такая барышня, как Наталья, уж коли чего, вобьет себе в голову, то и выполнит, рано, или поздно. Мадам постоянно уверяла и бабушку и графа, что к хорошему готовит себя Наташенька, и потому нельзя ей мешать набираться ума, читать и мечтать до зари в девичьей светелке. Так и так, впереди - блестящее замужество. В отличие же от матушки, выходившей замуж ради семьи и по желанию государя, Наташа имела право сама себе суженого выбирать. Пришло времечко-то, ох, пришло! Вон, женихи-то как молодого Шереметева осаждают, в друзья к нему набиваются. В Москве, у Черкасских и Салтыковых, шепотком называли имена кавалеров, чье мужское самолюбие сильно пострадало от жестокости прелестной невесты. Говорили, что молодые князья Трубецкой и Урусов, один из привлекательных князей Кантемиров, да тайный советник Лопухин, гордившиеся своими родословными и связями, и отнюдь не привыкшие к невниманию со стороны светских красавиц, сходили по Наташе с ума. Особенно после того, как увидели в семейной галерее портрет невесты, написанный домашним живописцем. Да что толку? Сама красавица, из плоти и крови, к ним не выходила. «И не надейтесь, господа! - уныло сетовал юный хозяин дома, - запершись, с книжками сидит Наталья Борисовна, ну, точь-в-точь, как какая-нибудь монашка. Уж я и сам определенно отчаялся повлиять на ученую-то дуреху. Бог даст, и одумается к следующему сезону! А сейчас, не желаете ли, партию в фараон, а, камрады? Милости прошу, пожалуйте за столы!». Эх, была бы жива маменька родная! Но, по счастью, Наташа заметила братние страдания и забрала портрет. С собой, в деревню, куда весной, с младшими братом и сестрами переехала на лето. Графу она на прощание сказала:   
- Не гневайся, братец милый! Хочется мне ещё поскучать в деревне и прошу всем женихам отказывать.
Вот как опалила маменькина смерть Наташу! И граф не решался конфликтовать с упрямицей. Как-никак, а он тоже находился под сильным влиянием матери. Анна Петровна не одобрила бы давления на Наташу. Вот и уселась, по приезде в Кусково, графинюшка опять за любимейшие свои науки, еще усерднее чертила, рисовала, читала, музицировала, пробовала вирши сочинять. Да все одна. Задушевной подружки не было у Наташи. Родные сестрицы молоды. Заглядывала к ней, правда, княжна Варя Черкасская, ближайшая соседка по Москве и по имению, но она –  постарше, великая модница, светская львица. Наташе нравился независимый нрав княжны, и она с радостью принимала ее в своих «кабинетцах», и сама заглядывала к ней в Вешняки. Прошедшим летом подруги вместе катались верхом, обсуждали прочитанные книжки, но вот уже осень на дворе, и семейство Черкасских давно отбыло в столицу. И братец-граф тоже там, и бабушка. В деревне скука. Одной Наташе не хочется покидать милое Кусково. Вместе с ней поневоле приходится скучать и «маленьким», брату и двум сестрицам, брошенным на ее руки.
«Господин мой, старший братец, Петр Борисович, не торопите, будет и мое время», - в который раз написала брату упрямица.   





Часть I

Первая счастливица в свете

    «Я еще всегда думала перед ними (сестрами) преимущества иметь, потому что я была очень любима у матери своей и воспитана отменно от них, я же им и большая»
               
                Княгиня Н.Б. Долгорукая  «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. - фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева»
   

Глава 1


Подмосковное имение Кусково.
Поздняя осень 1729 года

  Наташа ждала ответа от брата со дня на день. В душе все было вверх дном, хотя она и не подавала виду, что так было. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каков придет ответ. Мысль о том, что надо поддаться на уговоры и выезжать, мешала сосредоточиться и раздражала. Те же самые мысли привели меньших брата и двух сестер в состояние, если не крайнего возбуждения, то хаоса и беспорядка. Наташа хотела выговорить им за тщеславие и леность, но что-то ее останавливало и заставляло еще старательнее трудиться над чертежом, прикусив язык. Вот уж не думала, не гадала, что сестрицы, 13 и 11 лет, с ума сходят об удовольствиях и кавалерах. Стыдобушка! Не им иметь преимущество над ней, старшей: она им большая. Наташа старательно склонилась над чертежом и попробовала сделать вид, будто не слышит. Она работала за огромным отцовским письменным столом, по краям, заваленным книгами и бумагами. Да поневоле прислушиваешься ко всему, что делается вокруг тебя в комнате. И Наташа с огорчением - не зажимать же уши - слушала, как младшие брат с сестрой, призванные в кабинет, чтобы ей помочь, Сергей с Верой, потихоньку бранятся.
    - Все тебе Москва! У тебя, верченой, на уме одни танцы! – бухтел Сережка. – Христос-бог! Ну, чего тебе Москва-то? Не тебе нонича в свет выезжать, и женихам представляться! Чем тебе в имении не веселье? В конце концов, как Наташа решит, так и будет! По-моему, так мы бы и в Кускове отлично перезимовали.
    - Нетушки! – огрызалась раздосадованная хорошенькая девчушка. – У тебя, братец, на уме борзые щенки, да голубятня. А я-то? Я вовсе не маленькая, мне тринадцать лет, а Наташе уже почти шестнадцать. И нечего молчать, о чем нянюшка с мадам Штрауден все шепчутся нонича потихоньку! – не утерпев, выкрикнула, поднимая от работы голову, Вера. - Я молчу, молчу, да и скажу! – она в упор уставилась на Наташу, трудившуюся с отсутствующим лицом, и позвала звенящим от слез голосочком. - Сестрица, а, сестрица, ну же, оторвись от своего занятия!
    - Что тебе, миленькая? – Наташа сделала вид, будто и не расслышала ни одного слова и продолжала по-прежнему сосредоточенно трудиться.      
    - Из-за тебя мы торчим в деревне, и в этом году, наверно, ты тоже не соберешься выезжать? – бросая перо и демонстрируя перепачканные в чернилах пальцы, осмелела Верочка. – Надоело! - Темные, как у бесценной покойницы маменьки, глаза, уставились на Наташу, у которой в груди подпрыгнуло сердце, но нельзя было поддаваться. С трагическими нотками в голосе Верочка зачастила, изображая старшую сестру. - Ах, высокоумна! Ах, мне на женихов наплевать! Сердитая важная гусыня! Вот ты кто! Смотри, уже и проходит твое время! Когда ты собираешься веселиться в свете? Ты, миленькая моя сестрица, зачем-то решила похоронить себя в старых девах! Ах! Но я-то не собираюсь! – Вера бойко вскочила с места и принялась расхаживать по маленькому пространству между столом и комодом. – Напоминаю, мне пошел четырнадцатый год с конца сентября! Это ведь уж не мало, а в день моего Ангела не было даже малюсенького бала! Хотя бы для своих! Ну же, Христа ради, скажи что-нибудь, Наташа! Разве мало ты отведала скуки, и мы с тобой? Батюшки мои, да ныне уже не тот век! Поверь, маменька не была бы рада! И я хочу ко двору! Я не прощу тебя, Наташа, если не буду представлена нынешней зимой государю, - заныла Верочка. 
    - Помолчи! Нос не дорос ещё! – попробовал осадить младшую сестру Сережа.
    Что ни говори, а Вера очень хорошенькая, и взрослая явно не по годам – почти невеста. Высокая, темноволосая и темноглазая – вся в мать, в салтыковскую пошла породу. И темперамент тот же – неугомонный. На старшую сестру вытаращились черно-фиолетовые глазищи. Наташа ласково улыбнулась в ответ. У нее самой глаза светло-голубые, с поволокой, фамильные шереметевские.
    Как старшая сестра, она решила не спешить одергивать «маленьких».
    - Подайте-ка ей государя на блюдечке! – срывающимся баском вывел Сережка, поддразнивая Верочку. – Да только где же он? Ты, позабыла, что Двор нынче у нас в лесу, и его величество не собирается возвращаться в столицу? Все вокруг говорят, что Долгорукие удерживают его там нарочно, да подальше от таких, вот, как ты, - он высунул сестре язык и проблеял, - бее, овечек! И только потому, что решили женить царя на княжне на своей - Катерине. Или вы желаете царя у Долгорукой отбить? Ха-ха! Вот уж кто истинная гусыня, так это вы, графиня Вера Борисовна! – Он вскочил, широко расставляя руки, сделал несколько неуклюжих шагов и смешно поклонился, очень похоже, изображая гусыню. Сергею только что сравнялось четырнадцать лет, но он казался, наоборот, моложе. Это был очень хорошенький, темноволосый и темноглазый мальчик, он тоже пошел в матушку. Кроме того, из всех детей Шереметевых Сережа имел самый общительный и немножко язвительный нрав. Сейчас он, подтрунивая над сердитой Верочкой, лукаво подмигивал младшей, Катюше. Маленькая сестра сидела, уткнувшись в книгу Симеона Полоцкого «Обед душевный». Вид у неё был серьезный, мол, до вас мне и дела нет. А у самой, вон, плечики-то, трясутся от смеха.
    - Наташа! Не вели ему дразниться! – вскричала Верочка. - Запрети ему!
    - А вот и не запретит!
    - Это еще, почему?
    - А потому, что я чистую правду говорю про вас, мадемуазель гусыня!   
    - Дурак!
    - Га-га-га! – Сережка захлопал руками, изображая рассерженную птицу.
    - Вот я тебя! - Верочка не стерпела и накинулась на кривляющегося братца. Оба забегали вокруг стола, шумя и стараясь привлечь Наташино внимание.
    - Наташа, душечка, его следует наказать! – кричала разобиженная сестрица.
    - Нет, это ее надо наказать, уж если по справедливости! – не уступал Сережка.
    Наташа, однако, медлила. Она-то отлично понимала, зачем весь этот сыр-бор. Но самая старшая сестра должна быть строгой. Подняв от чертежа голову, она нахмурилась, но не прикрикнула на детей. Раз старшая, то должна быть очень справедливой, не рубить с плеча. Конечно, ей ведомо, что нельзя потакать ни тому, ни другой, но взгляд лазоревый таки полыхнул из-под ресниц сурово.
    - Пустая болтовня! – проговорила Наташа. – Шелуха на языках ваших повисла бородою! Вы оба глупы! Не ссорьтесь, вы ведь брат с сестрой! И мне не мешайте!
    Всем своим видом показывая, как она занята, Наташа наклонилась над чертежом еще ниже. Она пообещала сегодня месье и мадам, что займёт на пару часов младших Шереметевых в своем кабинете. Надо же дать отдых гувернеру и гувернанткам, к тому же она и в самом деле не прочь испробовать на себе роль наставницы, и с прошлой зимы решила сама преподавать Верочке и Сергею черчение - свой самый любимый предмет. Хотя знала, что любимое дело, в котором сама была искусна, вряд ли доставляло удовольствие остальным. Для них это была чистая скука, но дисциплина должна быть во всем, - как любит говорить мадам Штрауден. Сережа, страстно мечтавший служить в кавалергардах, угождал Наташе чисто из братской любви. Он был с детских лет к ней сильно привязан. Верочка слушалась по привычке повиноваться, заведенной при матери. Катенька вовсе не умела перечить. Строгая маменька с малолетства приучила детей следовать Наташиному примеру. Но, тут уж как говорится, «бей, пока вдоль лавки лежит, а как только против лавки завернулся - поздно»! С осени, Верочка всерьез стала бунтовать, супротив, казалось бы, раз и навсегда, заведенного порядка. Ох, какие жестокие слова она только что выкрикнула! «Ты решила похоронить себя в старых девах!» Это в Наташины-то пятнадцать лет! Щеки девушки слегка загорелись от досады. Что же бунтовщице сказать? Пристыдить, но все женщины из рода Салтыковых, известны страстностью и крутым нравом. Так сказала однажды герцогиня Мекленбургская маменьке, не стесняясь присутствием подростка Наташи. «Но я-то ведь Шереметева, - подумала девушка, и разумна, должно, слишком, а маменька всегда так чутко меня оберегала! Большие надежды возлагала на меня, и вот, кто меня теперь утешит? Кто защитит меня? Всех нас? Братец Петруша? В последнее время братец граф сделался груб и надменен! Ворчит, точно старик. Возможно, он торопится избавиться от сестер, чтобы единолично наслаждаться властью в доме? Возможно, возможно! Да только нам-то, что ли, бежать за первого встречного? Если так, то мы с Верой и Катенькой не встретим истинную любовь. Просто исполним долг свой, выходя замуж. У нас богатое приданое, и женихи нами льстятся. Богаче нас только княжна Варя Черкасская, да княжна Прасковья Юсупова, возможно? Черкасская, та, вне всякого сомнения!»
    Вспомнив про свою единственную подругу, Наташа подумала, что сейчас в Москве у Черкасских то же самое, что и здесь было каждый день летом: огромный дом полон гостей, сто человек приглашается к обеду, а вечером карты, танцы. Музыка гремит. Французские и итальянские актеры разыгрывают спектакли. В Вешняках у Вари, за лето, Наташа бывала разочка два, да и того уж с нее довольно.
   Раз дадено слово себя сохранить от излишнего гулянья, то и надо держать его. А до маменькиной безвременной смерти все знали Наташу только как забавницу, да любительницу поплясать и повеселиться. Минуло время, когда пятеро братьев и сестер, жили как у Христа за пазушкой, под материнской защитой. И все знакомые говорили Анне Петровне: «Ах, какие чудесные у вас детки!» Достойно восхищения, что славный фельдмаршал Шереметев, на старости лет, и всего-то за семь годочков брака, породил таких красивых и здоровых детей. Когда-то их рождение вызывало великую зависть и не совсем приличные прибаутки со стороны царя Петра Алексеевича. Их красота и таланты являлись заслугой и матери, и отца.
   Наташа все еще медлила, не торопилась отвечать ожидавшей с великим нетерпением Верочке. Любого стороннего наблюдателя бы удивило, что она не возмущается грубостью глупенькой девчонки. Итак, нельзя долее молчать.
         - Конечно же, ты права, миленькая, - проговорила Наташа, намекая лишь на упрек младшей сестры в собственный адрес. – Прости, я виновата, я позабыла о тебе. Думала, что придет еще мое время, а вот, видишь ли, дожила уже до того, что младшая сестра просит меня открыть в свет дорогу. Выходит, замешкалась. – Она удрученно и глубоко вздохнула. – Я вздумала себя оградить от гуляния и веселья и сама себя добровольно заключила в четырех стенах, мое сердечко. Себя, заметьте, а не вас, и мне это затворничество пришлось по сердцу. Очень прошу, меня за то не винить. Вы были маленькие, вы обе с Катенькой, да и Сережа.  Не моя вина, что я была ближе всех из вас к матушке. Бог осудил меня на старшинство перед вами. Уже с семи лет я была матери моей добрый товарищ, а что было бы, доживи она до моих совершенных лет? Все печали, все радости она мне бы поверяла! Каково было мне, когда смерть меня с матушкой разлучила? Эта первая беда меня встретила, и сколько я ни плакала, ни слезами, ни рыданиями, ее  не воротила! А когда поняла это, задумалась, как дальше жить, и пришло на меня высокоумие – потянуло к тишине и книгам. Ох, Верочка, тебе не терпится обвинить меня в причине твоей скуки? Вини-ка, душенька, свою лень, да еще пустую головушку! Подумай о том, что в свете очень примечают поступки знатных молодых девушек! Ради памяти дражайших родителей наших, ты должна наблюдать честь. Ты, как и я, дочь великого господина, после меня глаза всех первейших женихов обратятся в твою сторону.
     Наташа коротко перевела дух и протянула руку к раскрытой готовальне: пока она говорила, работа стояла, а пора бы уже кончать. Это была ее мечта, давняя, еще в матушкины времена, задумка – построить в парке двухэтажный голландский павильон, небольшой домик, внутри которого убранство будет голландское. Мать часто рассказывала ей, как царь Петр I учился в молодости в Голландии корабельному искусству и полюбил эту страну. После батюшки, который, как и все петровские вельможи, подражал усердно царю, тоже осталось немало голландской мебели, картин, фаянса. В кабинете на одной из стен и теперь красовались три голландских пейзажа: корабли, вид городской улицы и стадо коров. В шкафах хранилось несколько прекрасных образцов глазурованной керамической плитки из города Делфта. В поставце - фаянсовая посуда, радующая глаз причудливыми формами, да узорами синего и вишневого цвета. Богатство оное принадлежит теперь брату Петру, хотя Наташа тоже льстилась получить что-нибудь себе. Разве она не такая же наследница? Ей хотелось оставить после себя в Кускове память: павильон в парке, где она любила гулять. Матушка одобряла ее почин словами: «Все на свете не вечно, дорогая! А глядишь, домик сей будет служить напоминанием о великом государе и его временах, коих и я была свидетельницей!»
    - Не сочтите труд мой за бесполезную забаву, - подумав, негромко добавила Наташа. – Все эти чертежи делаются исключительно для прославления фамилии нашей. Я никогда не забуду, что родилась Шереметевой, а чертежи домика поднесу братцу Петруше в будущем феврале на день рождения. Пока не закончу, до той поры, не соглашусь выезжать в свет, вы знаете, что я не стремлюсь к развлечениям, как остальные знатные девицы! Не забывайте, что сам Господь Бог меня одарил высокоумием. В этой жизни я ищу мудрости и чистоты и никогда не удовлетворюсь пустыми светскими развлечениями, или заботами простой хранительницы очага, но ты зря не беспокойся, сестрица! – в ее глазах промелькнули живые искры. – Мы сразу же переберемся в Москву, как только получим известие от Петруши. Ах, и куда только ты торопишься, Верочка? Потерпи годик, и тогда, глядишь, станешь фрейлиной при молодой императрице. И повеселишься уж! Однако не жди от меня скоропалительного брака! Я выйду замуж только по любви, и только за человека, который тоже меня полюбит. Хочу быть похожей на отца с матушкой. 
        - Но где, сестрица, ты надеешься встретить такого человека, если не будешь выезжать?! – всплеснула руками Верочка. – К тебе уже сватались женихи, и какие, а ты посылала отвечать всем подряд, что избегаешь света.
    - Я не могла, - тихим голосом ответила ей Наташа, - скорбь моя велика очень, - и вздохнула, смаргивая слезинку. - Милая маменька в могиле… 
    Но в этот раз младшая сестра  от нее просто отмахнулась.
    - Ах! Всё неправда! Ты, любезнейшая сестрица, должно быть, хочешь за самого государя замуж пойти, - проговорила  с дерзкой усмешкой, Верочка, - императрицей стать вознамерилась?
    - Увы, мне! – Наташа на миг даже растерялась перед глупышкой. – Но как тебе в голову такое взбрело?  Я? Императрицей? – она покачала головой. - Никогда! Не могу понять, почему некоторые стремятся быть центром внимания?
    - Ты, конечно же, имеешь в виду княжну Катерину?
    - Да, в первую очередь, ее! Хотя, миленькая моя, с княжной я почти не знакома! Наша семья никогда не была в дружбе с семейством Долгоруких, но девочками мы, правда, встречались в Петербурге. Последний раз виделись на балу в день рождения цесаревны Елизаветы Петровны, когда той исполнялось пятнадцать лет. Государь покойный тогда жив был.
    - А почему вы с нею не подружились? – встрял брат.
    - Из-за несходства характеров, Сережа. Честолюбие княжны Катерины беспредельно, уже тогда это видно было. Но сколь государь выбрал ее в супруги, то я поклонюсь ей как моей императрице. Скоро свадьба, и юный император воротится в Москву, и примется, наконец-то, управлять государством, радеть о мире и тишине, как прежние государи до него радели. Конечно, и мне хотелось бы быть лично представленной его величеству. Я знаю, что наш с вами батюшка желал видеть юного Петра Алексеевича на престоле.
    - Вот как? А откуда ты знаешь, чего хотел батюшка, милая сестрица? – оживился,  до сей поры равнодушный к политике Сережа.
    - А уж это мне сама маменька сказывала по секрету! Давным-давно, когда покойный император осудил своего сына в Петербурге на казнь, то наш с вами папенька больной лежал в Москве, при смерти. Матушка мне поведала, что смерть избавила отца от участия в суде над царевичем и ужасной муки – подписывать сыну помазанника смертный приговор.
    - Неужели?! А нам-то до этого, какое теперь дело? – пробормотала сквозь зубы Верочка. - Наташа! Ну, что тебе за охота рассуждать о столь скучной материи? Для меня так беда – что жизнь идет мимо, а вокруг происходит столько интересного! Ах! Возьми хоть эти государевы охоты! Если бы не твое великое упрямство, то и мы могли бы летом принимать в них участие. Скакали бы по лесам в амазонках в окружении кавалеров! А так что? Зачем нам тогда наши прекрасные конюшни и собачьи своры, которые будут не хуже долгоруковских, или даже самих царских? Для того чтобы кататься по полям вокруг поместья на низкорослых лошадках, сидя бочком? Мы и с ближайшими-то соседями, Черкасскими, не видаемся, хотя всегда званы! Ты ни разу не взяла меня в Вешняки, сколь я ни плакала!
    - Ты слишком молода, чтобы наносить визиты, – Наташа укоризненно покачала головой и подумала. – «Ах, воспитательница из меня плохая, меня мало били, когда учили».
    - А вот уж, нет! – Верочка затрясла темными кудряшками. – Ты просто хочешь, чтоб я сидела дома! Тебя дожидалась бы! А вон, княжна Аннушка Долгорукая как раз моих годков будет, а уже участвует в императорских охотах. Всему виной это твое пресловутое высокоумие, Наташа! Да ты просто зануда!
    - Нет-нет, ты как раз ошибаешься, возводя на меня напраслину! – на этот раз Наташа постаралась выглядеть суровой и непреклонной. – Пойми, глупенькая, что я не хочу и не могу проводить время в беспечности. Это неразумно! Люди мудрые уже сейчас говорят об упущениях в воспитании государя. У Черкасских сказывали, что если наш монарх не одумается, нас ждет беда. Конец придет всем петровским реформам. Друг Вари, князь Антиох Кантемир, так рассуждал однажды при мне, что власть совсем ослабела, в провинции всюду царит безнаказанный произвол и насилие, несвоевременно уплачивается в казну подушная подать, что никого не принуждают служить в войске. О чем это говорит? Страна приходит в упадок, армия и флот на глазах гибнут. В России три года подряд неурожай, люди голодают, крестьяне бегут от помещиков, становятся разбойниками. Князь Антиох Дмитриевич человек порядочный, врать не станет. По его словам, лишь появится у нас могущественный император, то страна расцветет, произойдет смягчение нравов.
    - Наш государь слишком молод! – в один голос возразили Верочка и Серёжа.
    - Ах, вот как! - Наташа в который раз посетовала на себя и перекинула со спины на грудь косу, как делала по привычке, в минуту особенного волнения и принялась думать. Хотя это, признаться, нелегко под прицелом трех пар любопытных глаз. Русые волосы Наташи были разделены пробором и заплетены в одну толстую косу, падающую до самых коленей. В нервном возбуждении она привыкла теребить свое бесценное сокровище. В косу была вплетена атласная лазоревая лента, шитая жемчугом. Единственное украшение богатейшей наследницы, если не считать скромных жемчужных серег в ушках. Маменька всегда говорила, что вкус у нее есть! Сегодня на Наташе было простое темно-синее платье. Грудь скрыта под простой косынкой. Она стеснялась, что грудь у нее сильно выросла и налилась.
    - Если Петр слишком молод, то это не значит, что он сам не сможет управлять страной! – заговорила она, выдержав паузу. - Ему лишь предстоит стать великим монархом и затмить умом и милосердием своего деда, Великого Петра. Не из праздного любопытства, а ради знания, на что юный монарх способен, я попросила брата достать для меня тексты государственных указов, так вот, многие из них направлены именно на смягчение нравов. Например, велено уничтожить в столице на площадях столбы, на которые ранее водружались головы казненных. Вот, сказывали, как казнили за казнокрадство и взятки Монса. Согласитесь, что это восточный, варварский обычай! Я потом месяц плохо спала! А нынче даже лютых разбойников запрещено казнить на городских площадях. Следующим указом велено отводить позорищам место за городской чертой. В прошлом же году, была упразднена и сама Тайная канцелярия. Государь сделал это по просьбе умирающей царевны Натальи. Я рада, что император порвал с ужасным средневековьем! – она сделала упор на последних словах и откинулась на спинку стула. Перед затуманившимся взором девушки прошла воображаемая картина казни обер-камергера Екатерины I, Монса. Лично она ни разу не видела, как казнят.
    - Ох, батюшки, - пролепетала Вера и закатила свои хитрющие глазенки. - Так я тебе и поверила! Сидя взаперти, ты много выдумываешь и скоро испортишь глаза чтением и ослепнешь, моя родная! Неужели тебе нравиться быть старухой? О, я так умру, если не стану выезжать, хотя бы в гости к подружкам! Надо побольше вызнать о женихах! Как же ты собираешься сделать правильный выбор, если никого не знаешь? В последние полтора года круг мужчин, с которыми мы общаемся, сузился до наших с тобой родных братьев. Ну, если еще посчитать старого князя Черкасского. И это все, Наташа! – Вера метнула на старшую сестру умоляющий взгляд. – Хотя бы Петруша поскорее воротился и забрал нас отсюда! Хочу в Москву! Хочу увидеть красивых офицеров, гарцующих мимо моих окон! Уж я-то в Москве упрошу бабушку отпускать меня к кузинам Салтыковым, и мы вместе повеселимся!
    - Ох, Верочка, нет! Уж ты лучше не тревожь бабушку, - подняв руку, остановила сестру Наташа. Только этого не хватало. Она низко наклонилась над чертежом. Вот и еще один повод для тревоги – бабушка. Восьмидесятилетняя боярыня Салтыкова не поднимается с самого начала весны с постели. А если и встает, то горничные водят ее под руки. Смерть дочери совсем старую подкосила, а Кусково для бабушки – чужой край. Это она сама так говорит. В имении покойного зятя она пожила с внуками до конца лета и уехала вместе со своей прислугой. В Москву, все стремятся в Москву! Один только Сережа рад оставаться в деревне со своими собаками. Но Сереже, младшему сыну, нельзя прохлаждаться, ему необходимо учиться. Мать говорила с детьми, в особенности с мальчиками, о том, как в 1714 году царем Петром Алексеевичем были изданы установления о майорате. Опираясь на все лучшее в Европе, в том числе и закон, царь видел опору государства в крупном землевладении и своим указом о майорате хотел сохранить крупные наследные владения за старшим сыном, или же, за самым лучшим, по воле отца. Младшие сыновья должны были служить отечеству, выбирая армию или дипломатию, или любое другое поприще. Конечно, Шереметевы страшно богаты, и Сергею достанутся материнские приданные поместья, служить ему все равно придется. Матушка собиралась отправить Сергея учиться в Европу, как только ему исполнится пятнадцать лет. Теперь уж об этом должен порадеть брат Петр Борисович, но если он не соберётся, то Наташа обязательно возьмет дело в свои руки. Она мечтала отправить брата в будущем году в Париж, в Сорбонну и являлась первой противницей поступлению Сережи в кавалергарды. Ведь большинство из них -  светские львы и забияки. Бабушка зовет их балбесами, а Варенька Черкасская говорит, что нынешние женихи все поголовно распутники и тупицы, не считая, разумеется, князя Антиоха Кантемира и графа Петра Шереметева. Наташа не знала, так ли это есть в действительности. Хотя в пятнадцать лет она была серьезной и образованной молодой аристократкой, а не ведала, что делается при дворе и в свете. Впрочем, и не хотела этого знать! Она не была знакома с Долгорукими, первыми вельможами государства и не имела представления о том, каковы стали нравы, хотя старший брат и толковал ей что-то нелицеприятное. Будущий спутник жизни рисовался Наташе исключительно благородным античным героем – Ахиллесом, Орестом, Ипполитом. Конечно, скоро придется и ей оставить любимое Кусково. Она должна будет сделать выбор и принять чье-либо предложение руки и сердца – раз и на всю жизнь, до самой смерти. Иначе и быть не может, считала девушка, нисколько не мудрствуя и не лукавя. Что ни говори, а предстоят великая суматоха и сборы. В доме поднимется невероятная беготня, как во время бабушкина отъезда, сестры примутся гонять своих служанок. Как не хочется уезжать! Но бабушка сейчас ожидает внуков в родительском дому на Воздвиженке, и ее жалко. Наташа с сожалением посмотрела на заваленный чертежами стол, на картины, на поставец с голландской посудой, на книжные шкафы. В столице ей понадобятся все эти вещи, и она постарается ничего не изменять и там. Пусть не думают, что она будет выставлять себя при Дворе подобно светским болтушкам и глупышкам.
    - Так что ты решила? – громко спросила Вера. – Уж на носу зима!
    - Да-да! Уже пришло время, и мы должны приехать в Москву до возвращения государя, - согласилась Наташа, - ну а теперь сядьте, и поработайте, родные мои, тихо, прошу вас, тихо! Ссоры ведь только отнимают драгоценное времечко!
    Кажется, справилась, и дети от нее на время  отстали. Две темные головы склонились над бумагой, но Наташа, неожиданно для себя, словно ее кто-то подтолкнул, встала с места. Отодвинув стул, она повернулась спиной к сестре с братом, а лицом к высокому окну. Ох, как отсюда далеко видно! Замечательная картина открылась Наташиному взору. Перед глазами, как на ладони, Малый и Большой пруды, с наклонившимися над ними деревцами, дорога, ведущая в Москву и подъемный деревянный мостик, который заменял ворота в кусковский парк. Сейчас мостик был опущен. Вдалеке за Большим прудом чернела полоса Вешняковской рощи, принадлежащей Черкасским. Ровный ландшафт и обилие воды придавали подмосковной усадьбе сходство с картинами, вывезенными из Голландии. Жаль, на дворе грустная погода. Белые редкие снежинки медленно падают и падают.       
   - Вот уже третий день снег, - медленно проговорила Наташа. – Как красиво! У большого пруда как раз идеальное место для постройки голландского домика!
    И услышала, как сестра громко хихикнула за спиной, а братец шутливо дернул ее за локон. Оба были готовы опять затеять потасовку. Глядя на них, Наташа снисходительно улыбнулась. Пришлось спрятать разочарование в своих педагогических неуспехах. Наверное, это потому, что она редко оставалась наедине с младшими сестрами и братом.
  Дверь открылась без стука, и в комнату вошла невысокая, полная пожилая гувернантка. Ее манеры и мягкие, почти родственные интонации, указывали на то, что она занимает в доме место скорее друга, нежели строгой наставницы. Вот и любимая Наташина мадам-шведка - Мария Ивановна Штрауден.
    - Наташенька, вы уже закончили давать урок барышням и Сергею Борисовичу? – прозвучал приятный грудной голос. Мадам, как всегда, пришла на выручку питомице. – А у меня, - объявила она, усаживаясь, - хорошие новости из Москвы, от графа. Вот только что прибыл скороход Ульян Голиков, и просит вам доложить. Да только я вам не скажу, пока вы не угомонитесь, - приструнила она Верочку и Сергея.
    - Так мы знаем: приказ переезжать в столицу! – громко выпалили оба вместе.
    - Секрет! Секрет!
    Мягкие ореховые глаза мадам Штрауден озабоченно пригляделись к лицу Наташи. Мадам лучше всех знала о нежелании любимицы покидать Кусково.
    - Значит, государь, наконец-то, воротился, и мы уезжаем, - не выдавая волнения, сдержанно проговорила девушка. – Все и так было ясно! Спасибо вам, милая Мария Ивановна. Я надеюсь, что вы, не в службу, а в дружбу, примите за меня гонцов? Скажите, что я к ним нынче сама не выйду, я занята. Письмо же, если оно есть при них, пускай принесут мне сюда.
    - Как прикажете, моя бесценная! - кивнула мадам и повернулась, чтобы идти.
    Наташа опять протянула руку к готовальне.
    - Значит ли это, что ты и нам прочтешь письмо? – заискивающим голоском обратилась к старшей сестре Вера. – Нам можно остаться?
    - Вот уж нет! Вам пора возвращаться в классную комнату!
    -  На урок географии? – надулась Вера. - А отменить никак нельзя? Хотя бы ради вестей от нашего господина?
     - Нельзя, дорогая! Я должна напомнить тебе, что ты еще не закончила брать уроки. Мы, Шереметевы, не имеем права выходить в люди невеждами, заруби себе на носу. Тебе еще целый год предстоит провести в классной комнате.
    Тихий вздох Верочки уже никем не был услышан. В кабинет вплыли, шурша юбками, гувернантки ее и Кати и присели сначала перед молодой графиней, а потом перед мадам Штрауден, которая так и не успела выйти. За их спинами возник гувернер Сергея. Младших детей тут же выпроводили, и стало тихо.
Мадам Штрауден вернулась к Наталье.
    - Кажется, уже подъехали, - заметила она осторожно.
    Только любимица не услышала. Когда все удалились, думая, что и Мария Ивановна ушла с ними, она сосредоточилась на своей работе.
Помедлив немного у стола, мадам Штрауден перекрестила склоненную русую головку и на цыпочках выбежала из кабинета, плотно притворив за собой дверь.
    В коридоре мадам столкнулась с дворецким, торопящимся с золотым подносом.
    - Письмо? – спросила его гувернантка.
    - Письмо-с! Воля его высокографского сиятельства!
    - Ну-ка, давай-ка мне его сюда, Тихон Силыч!
    Мадам по-хозяйски взяла пакет, и вернулась обратно. Тенью, проскользнув в кабинет, пожилая дама полюбовалась на графинюшку, и осторожно пристроила пакет возле ее локтя. А Наташа опять не заметила, как она входила и выходила.

   
Глава 2
 
    Мария Ивановна заняла пост на часах в гостиной. Вот она отыскала позабытую там книжку и уселась. В ее голове потекли примерно такие мысли: «Моя бедная девочка так и не оправилась, - сокрушалась мадам, удобнее устраиваясь за кривоногим столиком в гостиной. – Слишком чувствительное сердце и ум высокий могут погубить это прелестное дитя. Не перемудрили ли мы с покойницей графиней, стараясь ничего не упустить в науках? Ох! Господь, да упокоит душу ее сиятельства, незаурядного ума женщина была, но в том-то и дело, куда заведет ум богатую сироту?» Мадам взяла за привычку погружаться в воспоминания, перебирая в уме события прошлого года. После коронации, Анна Петровна, по обычаю, отправились с детьми в любимейшее Кусково. Никто и не думал, что госпожа умрет в самый разгар лета от какой-то случайной лихорадки. Ни она, ни домашний лекарь, не приказывали посылать в Москву за лучшим из нынешних эскулапов, Николасом Бидлоо, пользовавшим и Долгоруких, и веселую герцогиню Екатерину Ивановну Мекленбургскую, состоящую в родстве с Анной Петровной через покойную царицу Прасковью Федоровну. Правда, беспокойная герцогиня, едва услыхавши о болезни Шереметевой, сама примчалась в Кусково, но едва успела закрыть глаза покойнице. После чего обратилась к пятнадцатилетнему Петру Борисовичу:
    - Вот ты и хозяин!
    Юного государя тогда не было в Москве, он с Долгорукими и со всем Двором пропадал на охоте. Похоронили Анну Петровну тихо, но вся огромная родня Шереметевых-Салтыковых приехала. Да только Наташе не было ни до кого дела. Она смотрела на родню сквозь слезы. Словно сквозь частый дождичек над ней склонялись печальные породистые лица. Графы Салтыковы, Шереметевы и Нарышкины, родня покойницы по первому браку. Столько великих лиц сразу, но только Наташе невмоготу было принимать соболезнования. Уж лучше бы все убрались поскорее! Все, кто ранее знавал старшую дочку покойницы, не видели ее такой сосредоточенной в себе, подавленной и убитой. Ей потом говорили, что она, бедненькая, никого, из приближавшихся к ней родственников, не узнавала, заплаканные глаза отказывались видеть, а запекшиеся уста говорить. Вернувшись с похорон, она несколько дней пластом пролежала в постели, с лицом, отвернутым к стене, не реагируя на слова утешения, а когда поднялась, то никто уже не узнал прежнюю живую Наташу. Была она словно ангел. Сосредоточенна и молчалива. Тихий свет лился из заплаканных глаз. И неожиданно для родни, девочка со всей твердостью заявила старшему брату:
    - Господин мой, хочу вам слово сказать! Миленький вы мой братец, попрошу вас ничему не удивляться, но без матушки мне не мил свет. Отныне буду вкушать одну прелесть науки. Ум мой высок, а достигла я пока не всего, в чем матушка во мне не упустить старалась. Так что не тревожьте меня!
    - Чего чудишь-то? – растерялся граф. Он и сам-то не менее сестры удручен был, и глаза тоже заплаканы, и нос красный. Теперь и он понял, кем была для него, и для многочисленных крепостных крестьян матушка – милостивой госпожой и опорой. А теперь свалилась на него вся махина – майорат, да в пятнадцать-то лет отроду! Не ожидал и не успел он должным образом подготовиться. Отныне он всему тут хозяин и господин, и вдруг обнаруживается, что его давешние повадки скромного, тихого мальчика не годятся. И что дворовые, и крестьяне в деревне, и управитель с приказчиками, следят за ним с неким  лукавством и любопытством.  Да и сестра, погодок Наталья, которую мать ставила для него всегда образцом, тоже должна бы безоговорочно ему покоряться. Ан, нет! Девчонка высокого мнения о себе, видишь, чего возомнила: «не тревожьте меня!». Чего это она выдумала-то? Одна из самых богатых невест, и скоро примутся ее женихи сватать. Что будем делать-то? В полном замешательстве, граф и богатейший помещик России Петруша Шереметев, смотрел на сестру и не мог вымолвить ни слова. Посмотрел, да и отошел. И ни разу с той поры мятежную сестрицу не побеспокоил. Он целиком углубился в огромное хозяйство, которое было налажено почти идеально еще отцом и по тому же плану развивалось при матушке. Зато сильно переменился в своем характере – и не в лучшую сторону. При матушке это был тихий и учтивый подросток, ласковый и сговорчивый сын, а тут, откуда вдруг взялось столько надменности? Вельможа! Просто так не подступиться к молодому графу! Изменился даже его внешний облик. Из Парижа явились пышные, по самой последней моде, костюмы, шелка и бархаты, брабантские кружева, золотые трости с бриллиантовыми набалдашниками. Петр Борисович располнел и покруглел лицом, голосом стал басить, или же объясняться жестами пухлых рук – из боязни подпустить нечаянно голосом петуха. Из молодежи ни с кем не общался, предпочитая общество почтенных людей, полюбил умничать со стариками. Это-то и оттолкнуло от него юного императора, с которым он вместе проучился два года, до самой смерти императрицы Екатерины I. Хоть и тогда уж они с наследником престола характерами не сходились. Юный граф по наивности полагал, что его родовитости и богатства будет достаточно для того, чтобы потребовать себе равных с Долгорукими привилегий, но получал, куда как менее, чем императорские любимцы. Все оттого, что на охоту с государем вместе не ездил, вино не пил, девушек дворовых не портил, за придворными дамами не волочился. Не имел к этому никакой охоты. А впрочем, такой-то богач как он, и жениться не имел права без царского благословения.
    Отец знатных сирот, петровский фельдмаршал, «чрезвычайно любимый солдатами», сколотил огромное состояние, разрываясь между походами. Служил он «от младых ногтей» и до самой смерти. Начинал службу рындой, а потом царским стольником, в 1686 году начал дипломатическую карьеру, несколько лет провел в Австрии и Речи Посполитой.  Незаурядным и хитрым дипломатом проявил себя. Потом участвовал в Крымском и Азовском походах. Ох, много всего повидал, в молодости сподобился полюбить иноземную кухню, строгий порядок, но оставался в остальном русским, преданным отеческому обычаю, человеком. Когда Петр I отправил Шереметева с посольством за границу в 1697 году, тому было уже 45 лет. Будучи в Польше, Борис Петрович с охотой знакомился с инженерным и военным делом, осматривал крепости и, по прибытии в блистательную Вену, заказал себе модный, с иголочки, европейский гардероб. Затем отправился для знакомства с корабельным делом в Венецию и Рим. Был принят в Ватикане Папой Римским. Затем посетил остров Сицилию и город Неаполь, а оттуда поплыл на остров Мальту, где был посвящен в рыцари самим Великим магистром, и награжден алмазным командорским крестом Мальтийского рыцарского ордена. Вернувшись на родину, по приказу царя впрягся в воинскую лямку, командовал армиями, получил фельдмаршальский чин, отличился под Полтавой. В памяти старших детей отец их остался немощным старцем. В последний год его жизни, проведенный с семьей в Москве, старшие дети, (а им только что минуло пять и шесть лет) служили старому папеньке утехой. Отец просил приводить их к себе, чаще всего, когда отдыхал после обеда. Угощал любимейших чад сластями и рассказывал им про выигранные баталии, с гордостью демонстрируя простое кожаное седло, принадлежавшее прежде королю Карлу XII - трофей военный. В старости был он грузен, руки и ноги тряслись, и лакеи носили его в кресле. Позднее мать снова и снова передавала детям чудесные истории о подвигах, совершенных отцом. И в конце каждого рассказа обязательно напоминала:
    - Он первым получил чин генерала-фельдмаршала!
    С годами дети составили себе портрет отца, сообразуясь с его парсунами и историями из его жизни. Фельдмаршал был прирожденным аристократом с изысканными манерами. Род Шереметевых велся от общего предка с царствующей фамилией – прусского рыцаря Андрея Кобылы. С молодых лет отца отличало спокойствие и рассудительность, ответственность и нелюбовь к риску и авантюрам, - супротив порывистому и стремительному князю Меншикову и самому царю.
Царь богато одаривал его за каждое сражение, награждал поместьями и крестьянами, ценными подарками и деньгами, а в 1705 году пожаловал ему титул графа. Фельдмаршал, как и все молодые дворяне века ушедшего, первым браком женился в 17 лет, по родительскому приговору, на Евдокии Алексеевне Чириковой, родившей ему двух дочерей и сына, впоследствии женившегося на графине Головиной. Родились внуки, но не все в этой жизни должно складываться счастливо. Умерла супруга, Евдокия Алексеевна, а Михаил Борисович, уже сорокалетний генерал, был отправлен в Стамбул в составе посольства и там, вместе со всем русским посольством, брошен в Семибашенный замок коварным султаном. В турецком плену он смертельно заболел, и от горя отец чуть было не помешался. За какие грехи такая Божеская немилость?! И пришло Борису Петровичу на ум, решил он избегнуть дальнейших страстей и бурь в тихой пристани – Киево-Печерской Лавре. Решил фельдмаршал отпроситься у царя Петра в монахи, чтобы молитвою защитить сына, да не тут-то было! Прежде всего, надо было предстать перед царем во главе войска и отчитаться. В Санкт-Петербурге ему уготовили торжественную встречу, прямо как римскому полководцу-триумфатору. Царь лично выехал навстречу Шереметеву, палили пушки, ликовал народ. Так стоило ли обижать царя просьбой уйти в монахи? Но Шереметев рискнул! А у Петра на все взгляд был особенный и ответ тоже. Царь не разгневался, как думалось, но приказал шестидесятилетнему вдовому полководцу жениться! В невесты ему предложил молодую вдову своего дяди родного, Льва Кирилловича Нарышкина – Анну Петровну. Глянул Борис Петрович. Невеста – во сне не приснится - хороша! Красавица с ласковым взглядом темно-фиалковых глаз, происходила из семьи Салтыковых. И красота ее пришлась по сердцу фельдмаршалу, и она его полюбила. К тому же, Борис Петрович всю жизнь подчинялся монаршей воле. Шереметев женился на вдове Нарышкиной, урожденной Салтыковой, 18 мая 1712 года, и через месяц, вместе с женой выехал к армии на Украину. Опять нависала угроза войны с Турцией, и должно было ему содержать войско в боевой готовности. Также предстояла задача «учинить» многие новые крепости для обороны. Отныне везде – в Прилуках, и в Лубнах, и в Киеве, и за границей, Анна Петровна была неразлучна со своим супругом. Через девять месяцев после свадьбы, находясь в Лубнах, она родила сына Петра. Через год, там же, появилась на свет Наталья, и, в тот же год, по пути из Турции, не доезжая Киева, умер больной Михаил Борисович Шереметев. Его похоронили в Киево-Печерской лавре. Как сильно ни горевал Борис Петрович, но, служба царская – есть служба! Он продолжал служить, не смотря на мучившие его хвори. В середине 1715 года фельдмаршал предпринял свой последний поход – в Польшу и Померанию. Беременная третьим ребенком жена не отставала от него, и за границей родила сына Сергея, чьим крестным отцом стал король Август II. За ним следом появилась дочь Вера и, наконец, измотанный и физически ослабевший, фельдмаршал был отпущен царем в Москву. Однако не затем, чтобы отправить его в отставку! Петр планировал назначить его губернатором завоеванных земель в Прибалтике, однако болезнь, как свалила в Москве Бориса Петровича, так более уже и не отпускала. 1718 год проходил под знаком расправы царя над своим сыном, царевичем Алексеем. Следствие началось в Москве, и Шереметев сначала тоже не избежал общей тяжелой обязанности – утвердить смертный приговор, только сначала не самому царевичу, а его конфидентам. Особенно мучился он, утверждая казнь колесованием Александру Васильевичу Кикину, с которым состоял в тесной дружбе и переписке. От подписания приговора царевичу его спасла «ножная болезнь». Шереметев оставался в Москве с семейством, пока в Петербурге продолжались розыск и расправа. В конце осени 1718 года в семье появился последний ребенок – Екатерина. 17 февраля 1719 года фельдмаршал Борис Петрович скончался. Похоронили его опять же, согласно  царскому приказу в Петербурге, который он, кстати, не любил. К тому времени у царя Петра уже был заведен обычай, хоронить первых людей государства в Александро-Невском монастыре. Тело знаменитого фельдмаршала перевезли в Петербург и в апреле 1719 года, с великими почестями положили в болотистую землю. Петруша и Наташенька видели похороны отца, но, по счастливой случайности, в их памяти младенческой не удержалась весенняя распутица и наполненная грязной водой могила.
    Все последующие годы, пока росли дети, вдова Шереметева жила в Петербурге, в огромном доме на Миллионной улице и достраивала хоромы на Фонтанке. Жили очень дружно и весело. Царский дворец посещали редко. «Не спеши», - говорила Наташе мать. Но зато, как она сама потом убивалась, плакала по императору, когда он умер! В день похорон Петра I она так и сказала мадам Штрауден и старшей дочке: «От той печали я чуть жива». Мария Ивановна и Наташа решили, что это была правда.  Смерть императрицы Екатерины и вступление на престол Петра-внука, тоже не прошли незаметно для семьи, хотя Анна Петровна не участвовала в придворных интригах. Летом 1727 года она первой поспешила с детьми из Петербурга в Москву, на дачу, а уж о дальнейших событиях при дворе доходили до них только слухи.   
    Мадам Штрауден лучше всех знала, что Наташенька больше всего на свете любила Кусково. Ей шел от рождения второй годок, когда отец выкупил, тогда уже изрядно захиревшее, имение, у своего младшего брата Владимира. Борис Петрович очень хотел устроить здесь свою загородную резиденцию – явление тогда редкое в России. За два года до того, подобный дворец начал строить светлейший князь Меншиков на берегу Финского залива. Однако же, Шереметев так и не успел потягаться с Меншиковым – умер. В Кускове Борису Петровичу достались лишь разрушенные постройки со старой церковью. Боярский дом больше напоминал громадных размеров избу, почти без мебели – вдоль стен тянулись простые лавки. Слюдой были затянуты маленькие окошки. Низкие потолки нависали прямо над головой. На дворе совсем не имелось растительности, и до самого леса тянулись огороды. Словом, прошедший век, довольно унылая картина. И фельдмаршал заложил новый дом - одноэтажные хоромы, с окнами в резных наличниках,  разделенные на две половины – для хозяина и для хозяйки. То есть, для хозяина – парадные помещения, с роскошной отделкой и высокими потолками, а для жены и детей – то, что попроще. В тесных горенках было и темновато и душно. Кухню вынесли подальше от хором из страха пожара. Снаружи все деревянные постройки были отштукатурены и расписаны под каменный вид. Сторонница целесообразности и порядка, Анна Петровна старалась строить на целый век, чтобы не пропадали зря труды и деньги. Потому и мебель завезла исключительно голландскую, или поручала изготовлять прочные шкафы, столы и кровати из дуба крепостным умельцам. Стены по ее желанию оклеили «бумажками», то есть новомодными бумажными обоями, которые ценились дороже шелка. Наташа, теперь уже считавшая себя способной разбираться в архитектуре и убранстве, с увлечением принимала в делах участие. Она знала, что немецкие мастера совсем недавно научились изготовлять бумажные полотнища, и сама помогала разворачивать удивительные рулоны, любуясь орнаментами со сценками из пастушеской жизни, или диковинными птицами и цветами. Из Саксонии привозили фарфор с королевской порцелановой мануфактуры. Из города Нюрнберга – серебряную посуду. Из Магдебурга – новомодную резную мебель. Немецкая мода вытесняла голландскую, любимую Петром I. Наташа об этом и раньше сокрушалась, а уж теперь и того больше, горюя по матери. Прошлым летом она подолгу, чаще одна, реже с мадам, гуляла в запущенном, похожем на рощу, кусковском парке. Шагая по дорожкам, легко думалось. Наташа полюбила старую аллею, ведущую от большого дома к пруду, а если быть точнее, то к природному заливу. Тут росли высокие старые деревья с корявыми ветками и глубокими дуплами, в которых жили белки. Это место Наташа облюбовала под будущий павильон, который называла «Голландский домик». Мадам знала, что чертежи почти готовы и поддерживала затею воспитанницы. Осталось поговорить с Петром Борисовичем о постройке. Наташа, конечно, знала, что не она здесь хозяйка, но признавалась Марии Ивановне, что думает о Кускове, как о своем поместье. Голландия под Москвой – давешняя ее мечта, и она намеревалась оставить в любимом Кускове о себе память.


Глава 3

Наташа трудилась над чертежом до сумерек, и опомнилась, когда стало темнеть. От работы ее оторвал пушистый рыжий кот, всеобщий любимец. Персей проскользнул в кабинет, важно прошествовал к креслу и вспрыгнул на мягкую подушку. Взглянул на хозяйку зелеными, как виноградины, глазами и принялся с достоинством умываться. Он это делал не для того, чтобы привлечь внимание, а по привычке. Наташа прыснула. В это время какой-то предмет, от неловкого движения, спланировал прямо на пол. Ох, письмо! Надо же, не заметила, прозанималась!
    С самого детства приученная все делать своими руками, она в первую очередь зажгла свечи на столе, и распечатала пакет: почерк был брата. В том, что писал не секретарь, а лично граф, тоже матушкина заслуга. Пробежав глазами неровные строчки, Наташа тихонько охнула. Кот, услышавший этот томный вздох, бросил на нее любопытный взгляд и вернулся к прерванному занятию, вытянув ногу пистолетом. Минуту-другую Наташа заворожено рассматривала, как на шерстке кота переливаются свет и тень, как вспыхивают золотистые искорки на загривке.
    Письмо вздрагивало в руке.
    «Дорогая и любезнейшая сестрица! – писал брат, - Его императорское величество сделал официальное предложение руки и сердца княжне Катерине Долгорукой и на днях возвращается в столицу, - Наташу покоробило то, что почерк Петра стал отчего-то небрежен, - вместе с невестой и остальным вельми счастливым семейством. Мы уже все глаза проглядели. – Вот в чем причина небрежности почерка. - Господа Верховный Тайный Совет в сильном смятении выезжают ежедневно к Тверской заставе для встречи Е.И.В., и с ними ездят также господа Сенат, Синод и генералитет. Не выходит из дому только почтеннейший наш Андрей Иванович Остерман, у него судороги и лихорадка, но тебе, думаю, это не интересно. Это к тому, что и сам я также ежедневно выезжаю к Тверской заставе с первейшими персонами, дабы не пропустить Е.И.В. Князь Алексей Михайлович особенно боится попасть в немилость, но ты знаешь его! Однако государя пока нету. Хотя, дни три назад, и появилась основательная надежда: в столицу вернулся князь Иван Алексеевич Долгорукий, один, и вельми хмур. Он явно чем-то зело озабочен, и принялся наносить многим визиты, был у Трубецких, у Ягужинского и проч.» Далее сообщалось, что бабушка, слава Богу, стала бодрей, по утрам раскладывает пасьянсы, а вечером принимает родственников, и ворчит, что остальные внуки не едут из Кускова. Кончалось письмо тем, ради чего и было писано: строгим распоряжением немедленно собираться и выезжать в столицу, хотя бы ради него, пекущегося неусыпно о семействе. Вещи барышень и брата Сергея приказывалось поручить слугам, также и платье, и прочие, забавою служащие предметы.
    Ну, этому не бывать, твердо решила Наташа, сворачивая записку. Решать ей! Сестра сегодня, правда, ей на то попеняла! И на носу зима. Наступает новый сезон, и ей скоро исполняется шестнадцать. Кто знает, может быть, государь, наконец-то, за ум возьмется, и воротится обычный порядок вещей?  И Петра Борисовича жалко. Он и в самом деле, печется о семье, бедненький, в его-то молодые лета! Наташа решила, что ради брата, она вернется в Москву. Но, вот, что!  Готовальни свои и чертежи, и книги, она увезет сразу, про это нечего и говорить.  А насчет платьев? Так гардероб у нее велик ли? Скорее, мал. Бальные робы ей пока не шили. Ох, кабы отвертеться, не выезжать. Докончить хотя бы чертеж. А кавалеры нынешние? Найдётся ли, хоть один, да ей по вкусу?  Чтобы мог до сердца ее достать? Рано или поздно, придется идти замуж. Кто полюбит ее? И кого полюбит она! Вот и юный государь выбрал себе невесту, а любят ли они друг друга, вот в чем вопрос. Долгорукие теперь в великом фаворе, первые люди в государстве. И большинство из них – дипломаты. Князь Василий Лукич, князь Сергей Григорьевич. Князь Иван Алексеевич, первый друг государев. Ему всего двадцать лет, а он уже, поглядите-ка, первая персона в государстве! Как и о чем говорить с таким человеком, ежели случай всё-таки представится? Что в нем такого? Должно, умен? Наташа не знала старшего сына Долгоруких, и никакого знакомства с ним не имела, и ничего лестного о нем никогда не слышала. «Однако, да я любопытна, как сорока!» - спохватилась девушка и принялась вздыхать. Неужели, всему конец? Родные скоро распорядятся ее жизнью? Что же, мы еще поглядим! У Наташи была тайна ото всех, кроме мадам Штрауден: никакая она, не заледеневшая девица! Она готова расцвести!
    О, думы, думы! Кажется, пропал счет часам и минутам, а Наташа все сидела, за столом, погрузившись в созерцание, среди своих рабочих чертежей и раскрытых, и недочитанных книжек. Но кот, спрыгнув на пол и задрав хвост трубой, подошел к хозяйке и принялся тереться о ее ноги. Она нагнулась, чтобы взять кота на руки, и Персей громко замурлыкал. С котом на руках и письмом в кармане, девушка вышла из кабинета и в гостиной наткнулась на свою мадам, ожидавшую ее за книгой.
    - Мы уезжаем? – по лицу Наташи догадалась гувернантка. Том Ролленевой истории соскользнул с ее коленей. – Ах! Поспешу уведомить месье и мамзелей!
    - Нет-нет, дорогая моя Мария Ивановна, пожалуйста, после обеда, - шепотом остановила ее Наташа. – Судя по письму, государь еще не воротился. Но он будет, должно, скоро. О, Христос-бог! С радостью бы я заказала молебен о плохой погоде, когда все дороги развезет и не проехать! – она опустила мокрые глаза.
    - Сердечко ты мое! – расстроилась гувернантка.
    - Ах, да ведь все равно придется покинуть милое сердцу Кусково, - отмахнулась девушка, отпуская кота и сжимая губы. – Мне надо… - пробормотала она и, проскользнув мимо гувернантки, бросилась, куда глаза глядят.
    Ради чего ей показываться в свете? Никто не ведает, как страшится она впустить в свою налаженную жизнь нового человека. Но раз так уж велит долг! И, разумеется, ее распорядок жизни не переменится.
   
Недельки через две, Шереметевы выехали в Москву. Задержка случилась оттого, что Катенька вдруг закашляла, и Наташа написала об этом брату. Граф сообщил, что государь, 9 ноября вернулся в Москву, но, беспокоясь о младшенькой, он не приказывал везти в город больную. А тут ударил мороз, и повалил большой снег, и всем сделалось легче и веселее. Мадам Штрауден все хлопоты по отъезду взяла на себя. Наташа с наслаждением гуляла в парке, чертила и рисовала. Верочке было дозволено отложить нелюбимые уроки. Сергею – выезжать с охотниками и собаками по снегу травить зайцев. Но вот Катенька поправилась, и старший брат потребовал незамедлительного приезда. Его величество невесел и ко всему равнодушен, - сообщал он. - При дворе смутно и скучно. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий ревнует государя ко всем и боится, что если юный Петр с кем-нибудь поговорит, то переменит решение жениться на его дочке. 19 ноября император собрал Верховный совет и объявил о своем решении жениться на княжне Катерине Долгорукой. Весь высший свет устремился поздравлять счастливицу. У Долгоруких побывали члены императорской фамилии, даже цесаревна Елизавета Петровна приехала ради этого из деревни, не смотря на размолвку с императором. Дщерь Петрова покорно приложилась к руке царской избранницы. 24 ноября, в день святой великомученицы Екатерины, царской невесте  будет пожалован титул Ее Высочества, и в честь этого события состоится прием у Долгоруких в Головинском дворце. Обручение императора и княжны уже назначено на 30 число ноября и состоится, в Лефортовском дворце, где проживает император. Там будут члены императорской фамилии, высшие военные и гражданские чины и послы иностранных государств. Все будут поздравлять княжну уже как невесту государя.
И вот, Шереметевы выехали из Кускова. Оставалось всего три дня до назначенного срока, а чем ближе Москва, тем дорога становилась оживленней. Телеги, повозки, кареты, всадники. Сломя голову проносились курьеры, почтальоны, скороходы. Наташа сидела в карете с мадам Штрауден, Катенькой и ее гувернанткой. Сергей и Вера предпочли скачку верхом. Совсем скоро, миновав заставу, кареты и возки Шереметевых покатили по заснеженным улицам столицы. И тут!.. Откуда ни возьмись, налетели нарядные всадники, на взмыленных рысаках, окруженные драгунами. И, хоть было их на взгляд, чуть более двух десятков, прохожие так и шарахнулись по сторонам, как от разбойников с большой дороги.
 - Пади! Пади! – раздались страшные крики. – Берегись!
Карета Шереметевых, от неожиданности закачавшись, вдруг резко остановилась, и кобыла Верочкина прижалась к ее боку, и всех сидящих внутри, сковал страх. Миг – и дебоширы исчезли в ледяном вихре, поднятом скакунами. Мелькнул молнией перед глазами смелый до безумия всадник, который несся впереди отряда. Блеснул орден Андрея Первозванного на парадном мундире, качнулся султан белых перьев на треугольной шляпе, рассыпались лучи драгоценных камней на богатейшей конской сбруе. Наташе вмиг представилась картинка из истории древней Москвы. Разудал добрый молодец, из князей князь!
От стыда Наташа ярко вспыхнула, не зная, куда деваться и крепко зажмурилась.
 - Сударыня, чем вашей милости пособить?! –  гаркнули прямо у нее над ухом.
 - Кто это? – дрожащим голосом спросила она у капрала, преображенца.
 - То отец наш, боярышня! – гаркнул служивый.
 - Отец? Ты хочешь сказать, командир преображенцев?
 - Так точно, боярышня, - гвардии премьер-майор!
 - Это князь Иван Алексеевич Долгорукий с друзьями, - подсказал Сергей, завистливо поблескивая глазами. – Что он выделывает-то, видали? Вот ведь что значит, дошел до такого градуса человек, что все ему можно!
Старшая сестра в ответ не вымолвила ни слова. Она сохранит в душе то, что пригрезилось, да и было ли то реальное видение? Добрый молодец на коне лихом. Пока доехали, сердце успокоилось.
Наташа была счастлива снова оказаться дома, в огромном, с хаотично разбросанными покоями, отцовском дворце. В вестибюле с массивными колоннами, статуями и стенами, расписанными под мрамор, их встречал дворецкий, в ливрее с золотом и напудренной косе. Он был рад и немного смущен.
- Где братец-граф, Аристарх Иванович? –  приветливо спросила Наташа.
- Ждут-с вас, в Большой палате, боярышня.
По ступеням из мореного дуба Наташа и дети вместе с гувернантками поднялись на второй этаж. Большая палата служила столовой, где по обыкновению собиралась семья. Стены были закрыты европейскими шпалерами прошлого века с историями Александра Македонского, побеждающего царя Дария. В центре накрыт стол, уставленный серебряной посудой. Братец-граф Петр Борисович, сидевший в кресле с высокой спинкой во главе стола меланхолично опираясь руками на подлокотники, сощурил светлые строгие глаза. Высокий лоб его перерезала тонкая морщинка. Он еще несколько располнел, за долгое лето, почти все, проведённое в городе, и приобрел еще более ленивые, манеры и также привычку глядеть поверх голов. Не особенно-то это приятно: и важность и напускной грозный вид. Не лучше ли быть проще, а то холодность эта Петрушина и во взорах, и в голосе, и в походке, и в жестах, отстраняла от него ровесников-товарищей, да и невест, которые сами по себе, богаты. Что это на него нашло? Наташе, по правде сказать, не раз приходило в голову, что старший брат, верно, тоже не легче ее перенес матушкину кончину. Тоска по маменьке не одну ее опалила, но и Петра Борисовича тоже, превратив его в гордого, несговорчивого и сварливого хозяина дома
Гувернантки за спинами барышень Веры и Катеньки, испуганно зашипели:
- Барышни, барышни, не забывайте… реверансы!
И поклоны были тотчас послушно исполнены.
- Милостивый господин наш братец, вот и мы, прибыли по приказанию вашей милости, - сказала Наташа за себя и за «маленьких».
Граф, неторопливо поднялся с кресла и встал, пряча руки за спину.
 «Чтобы не обниматься!», - подумала Наташа.
 Но вот старший братец заговорил, и в его голосе прозвучали, от плохо скрываемого волнения, отрывистые и резковатые нотки.
 - Дождался вас, наконец-то! Соскучился! Ну, подходите же и сказывайте, хорошо ли доехали? – спросил он так, словно бы делая великое одолжение, но все же поцеловал, сперва старшую сестру в щеку, а следом и «маленьких». – Вижу, выросли, особенно ты, Серж! Должен вам сказать, что государь тоже вытянулся, но уже не так ретив на охоте. Его величество скоро обручится, вот каковы последние новости. – Он строго посмотрел на Наташу. - Новости как раз для ваших ушей, Наталья Борисовна, и я хочу обсудить их с вами наедине, прошу отужинать со мной. Остальные могут идти! – Петр Борисович махнул рукой младшим детям.
Наташа решила, что ослышалась, она никогда не ужинала вдвоем с братом.
 - А где же бабушка? – спросила она.
 - Гранд маман нынче не выйдут!
 О, как тревожно застучало сердце.
- Что с бабушкой? Я сейчас же пройду к ней!
- Нет, милая моя, не надо, потом, потом, - отмахнулся Петр Борисович. - Перед ужином тебе следует переодеться. Сколько тебе потребуется времени?
- Хотя бы полчаса, братец, - смутилась Наташа.
- Всего полчаса? – брат, или Наташе это показалось, был удивлен. – Сударыня, у тебя очень странные привычки, да и выглядишь ты как монашка! Пфф! Коричневое платье! Привычки придется переменить, сестрица!
- Разве только для вас, братец, - Наташа решила более ни в чем ему не перечить. – Я быстро переоденусь и вернусь. Я сейчас! Да что же это с ней, право? Сердечко бьется, точно пойманная в силки птица! Перед ней родной брат, всего-то на год старше! Она – самая старшая из трех сестер, самая взрослая, и брат должен за ужином ответить на ее вопросы.
Граф продолжал смотреть на Наташу светлыми, немигающими глазами:
- Сударыня, предстоит важный разговор! Бабушка на моей стороне, извольте учесть это. Будьте через час, и, прошу, наденьте что-нибудь, гм… посветлее, что ли.
Когда Наташа спустилась к столу, умытая и переодетая в светло-голубое платье с блондами, граф уже нетерпеливо ее ждал. Стол был накрыт на две персоны, и лакеи стояли шеренгой, готовые служить. Граф вышагивал по столовой. Все-таки он был слишком молодым, чтобы казаться степенным. Подойдя к сестре, Петр Борисович галантно предложил ей руку, и при этом, вот чудо-то, широко  улыбнулся. Таким Наташа видела редко.
- Дражайшая сестрица! Хорошие новости от Двора, - граф, волнуясь, немного заикался. – Возможно, они тебя обрадуют! Мы приглашены на прием к Долгоруким, в честь именинницы княжны Катерины Алексеевны! – Он отодвинул для сестры стул. – Прошу, садись, моя дорогая! Харитошка! Подавай скорее на стол! Бездельник! И потом все - немедленно вон отсюда! – он махнул нетерпеливо рукой лакеям. – Ешь, пей и думай, сестра! Понимаешь ли, там вся Москва соберется.
- У Долгоруких?
 - Конечно, милая! Представляешь, насколько повезло Долгоруким - полный фавор! – совсем уж разволновался Петр Борисович. – Ты только послушай! Наташа, да такое и во сне не приснится! Христос-бог! На какой они нонича высоте-то! Князь Алексей Григорьевич – тесть императора! Через три дня состоятся именины государевой невесты, а потом отпразднуем помолвку ее с императором!
- Да я уж наслышана, - сказала Наташа.
- Тогда, каково будет твое решение? Ты поедешь со мной? Учти! Твое имя уже  вписано в приглашение!
- Да?! Неужели?
Наташа от неожиданности сильно растерялась. Конечно, это обязывало посетить бал у Долгоруких.
- Ох, Петруша, - тихо проговорила она. – Конечно, как верноподданная и как дочь своего отца, и как сестра вашего сиятельства, я не могу не ответить на приглашение!
- Я так и знал! – обрадовался граф. – Это будет твой первый большой выезд! Надеюсь, сестра, ты войдёшь во вкус! Ты станешь свидетелем великих событий!
- Ну, а как насчет моего постного лица, братец? И какого числа должна состояться государева помолвка? – Наташа притворилась, будто забыла.
- Повторяю, тридцатого.
- А когда свадьба?
- Вероятно, после Крещения, - с важностью проговорил граф.
- Государь наш еще молод! – посетовала Наташа.
- Но он женится! Да и не только он!
- Боже мой, о ком ты еще говоришь, Петруша? – она подняла брови.
- Как это о ком? Конечно, о князе Иване Долгоруком, - Петр Борисович снизил голос, как заговорщик. – Ни для кого уже не секрет, что государь приказал своему другу тоже жениться. В один день с ним, представляешь?!
 - Ну, что за ребячество, - пожала плечиками Наташа. – Хоть я, братец,  догадываюсь, нашему юному царю страшно идти одному под венец, да? В компании-то веселее! –  и девушка, совершенно неожиданно для себя, прыснула. 
- Хм!.. По всему, именно так, ты права, - проворчал брат и поджал губы. – Но ты как-то странно рассуждаешь для девицы, Наталья!
А Наташа поймала себя на том, что впервые со смерти маменьки, она заразительно хохочет. Князь Иван Долгорукий! Тот самый безумец на бешеном жеребце, всполошивший всю улицу? А впрочем, что Наташа о Долгоруком знала-то? Она и запомнила-то только красную епанчу с орденом.
Глупенькая! Что еще  за человек-то под епанчой красной скрывается? – и с трудом удержалась, чтоб вдругорядь не рассмеяться. Брат продолжал что-то говорить.
- А это значит, что многие кавалеры при дворе последуют его примеру!.. – еле уловила она последние слова Петра Борисовича. – Позволь узнать, государыня моя сестрица, каковы твои нынешние намерения относительно женихов?
Брат с беспокойством ожидал Наташиного ответа.
 - Никаких намерений нет, сударь мой братец!
 - Однако же, ты должна подумать!
 - Я и подумаю!
 - И позволишь мне считать твои давешние слова за согласие выезжать в свет, ты ведь человек слова, а, Наталья Борисовна?!
 - Да!
 - Вот и отлично! Вот мы и договорились! – закончил он жестко.
 - Да, договорились, но и ты знай, милый братец, что мне дела нет ни до нарядов, ни до галанов! – раздалось в ответ, и графу в этот миг показалось, будто он видит перед собой матушку, но продолжал медленно кивать. - Я соглашаюсь выезжать в свет, да не со скуки, и не для того, чтобы прельщать женихов, а из чести! Честь рода нашего обязывает мне бывать в свете, и я там буду, но учти, дома я требую для себя покоя, братец милый! – отчеканила Наташа.
 Она говорила так, со всей смелостью, но сама-то пока не ведала, что на покой уповать, ровно как дуть на воду. Покой хоть друг и приятный, да не постоянный. Сегодня он есть, а завтра? Но граф был не много старше. Он порадовался победе над строптивой сестрой и ответил:
 - Исполать, исполать 3!
 Некоторое время брат с сестрой ужинали, молча и с большим аппетитом. Ужин был простой, а вина вовсе не подавали. Граф и Наташа размышляли о том, что договорились друг с другом. Она начнет выезжать, а он не станет ей мешать заниматься.
 После ужина Наташа побежала навестить бабушку. Та крепко обняла любимую внучку и долго-долго целовала ее и крестила. И внучка нашла бабушку куда бодрей и здоровей, чем летом. Старушка порадовалась цветущему виду Наташи: «Вся ты, как Анюточка в твои лета!» - И вот, наконец, Наташа одна в своей девичьей светелке, в пуховой постели. Уставшее за день, тело расслабилось и начало погружаться в грезы. И ей опять грезился давешний безумец. Молодой князь, в россыпи самоцветов, все скакал и скакал куда-то, наперегонки с ветром.      


Глава 4

« …был молод, любил распутную жизнь …»
Князь М.М. Щербатов

    Всадники пронеслись по кривым улицам столицы, гремя копытами по мерзлой земле, страшно гикая и сбивая с ног случайных прохожих. Люди шарахались в разные стороны и прижимались к заборам, торопливо осеняли себя крестным знамением. А потом -  только бы унести ноги! Собаки бродячие, и те уже выучили, что улепетывать надо без оглядки, едва покажется бешеная кавалькада. Сразу пустели улицы. Одно воронье, тревожно и злобно каркая, хлопая тяжелыми крыльями, не спеша, поднималось с мусорных куч, черными тучами, на деревья.
    Вороний грай – к беде.
    Да только не верилось в беду по нынешним временам. Нынче вместо грозного царя Петра на престоле посиживает Петр малый. Вернее, не сидит он на дедовском троне, а все время в лесах на охоте пропадает. И на том спасибо, что не желает возвращаться на чухонские гиблые болота, нравится ему в Москве. Вот, приискал себе кралю, русскую княжну, от самого древнего корени, по примеру прежних царей. Глядишь, воротится времечко, ласковое к русскому человеку. А что до нынешнего горя горького, лиха пьяного, царского фаворита князя Ивана Долгорукого, так мало ли было на Руси любимцев? Ну, малость подурит по молодости, а там и уймется. Тоже молод! Вот женится, так и перестанет рыскать!
    Москва готовилась к царской свадьбе. Ехали в столицу дворяне со всех волостей и по пути слушали небылицы из уст лжепророков. Один сумасшедший дьячок бегал по Москве и кричал, что видел, как сам покойный император восставал из гроба, зело гневен! Из глаз его искры сыплются, изо рта – пламя, из ушей – пар! Грозился наказать всех примерно. Внучка своего, Петьку-царенка, что Долгоруких на высоте незаслуженно держит, посулил батогом крепко избить.
    Никто не останавливал пустомелю – некому. С год как уж не кричат на Москве «слово и дело» государево - Преображенский страшный приказ уничтожен юным Петром по просьбе его любимой сестрицы, великой княжны Натальи, на одре смертном. Великая княжна умерла от туберкулеза легких и некого больше царю любить, кроме как дружка своего князя Ивана. Невесту свою вторую, слышно, государь не привечает, как и первую, Меншикову. Женится не по своей воле.
    А теперь пошел по Москве верный слушок, что государев товарищ, князь Иван Долгорукий, тоже женится, чтобы не одному царю с бабой мучится!
    Да только прежде, чем жениться, нужно невесту найти и посвататься, честь по чести. Знатных невест на Москве много, но никому не ведомо, что творится на сердце у первого жениха России. Князь Иван в Москву прибыл из Твери, где государь задерживался, капризничая перед дядькой, князем Алексеем Григорьевичем и кляня все на свете. Попал, вот, попал! Да не как в первый раз, по завещанию бабки Екатерины – а через свою собственную доверчивость. Хотя и дурак его дядька, да кабы все, были такими дураками! Не вывернуться теперь, не найти лазейку. Как и князю Ивану. Дал пароль (обещание), так держи! Но Иван-то рад был убежать из Твери, подальше от интриг, дележей, брани, от высокомерия и наглости сестры, императорской невесты.
    Невесты, черт их дери! Князя Ивана бесило от одних знатных имен и древних фамилий. Княжна Черкасская. Княжна Юсупова. Княжна Голицына. Княжна Трубецкая. Девственницы. Интриганки. Вертихвостки. Богачки. И все гадюки! Даже цесаревна Елизавет, которая в прошлом году в глаза ему наплевала, отказавшись наотрез идти за него замуж! От обиды фаворит запил и загулял с самой непотребной компанией, отыскивая друзей среди теребени кабацкой. Никто, правда, не думал, что самый могущественный в империи человек так поступал из неуверенности и душевной смуты. По своей воле князь Иван не собирался жениться, думал - подождет сия каторга!
    И вот – государев приказ. Даже не приказ, а, скорей, слезная дружеская просьба. «Женись, Вань, не мне одному пропадать-то!» А как бросить дружка, запутавшегося, словно муха в паутине? Придется жениться. Эх, лишь бы пособила женитьба князя Ивана государю!
    И вот, за прошедший месяц жених, милостиво отпущенный царем с охоты, побывал во всех знатных семьях Москвы на обедах, на балах, и просто с дружескими визитами, однако нигде надолго не задержался. С бывшим генерал-прокурором Ягужинским так сцепился – до рукопашной дошло дело. Чуть не порвали друг друга в клочья, как собаки!  До сватовства ли?
    А тут и Петр прибыл в Москву в компании пьяных от счастья Долгоруких, и спросил, первым делом, у фаворита, сильно шмыгая носом:
    - Посватался? Ну, и кто же она?
    - Да чума, государь, на всех здешних девок! Ни одна так и не понравилась, - смущенно пробормотал князь Иван.
    - А не значит ли это, что ты искал худо? – Юный император весь горел от нетерпения. – Гляди, без тебя я не женюсь! – пригрозил.
    - Д я ж вот как старался – во всех знатных домах побывал, да только с отцами невест не пришел к согласию. Ягужинскому едва шею не свернул!
    - А он – тебе, друг Ванюша? Павел Иванович-то драться горазд! Я знаю!
    - Вестимо, горазд, но другие, совсем не то дело – дрожали передо мной. Тьфу!
    Петр долго хохотал над повестью князя Ивана, смеялся почти до колик в боку, но потом, все-таки, выдавил:
    - Гляди-ка, поторопись, Вань, со свадьбой!
    Вот и носился князь Иван по Москве, точно угорелый. С виду был пьян, буен и весел, а на душе -  кошки скребли, до того погано!
    Любви, любви ему хотелось, тут и дураку понятно! Только где взять-то ее, деву не верченую на французский манер, но истинную и чистосердечную? Такая любовь только в сказке про Ивана-дурака бывает!
    Бешеная скачка, как всегда, успокаивала шебутного князя.
    Возле одной роскошной городской усадьбы, князь Иван вздыбил жеребца, и указал на двери роскошного особняка нагайкой:
    - Эгей, камрады, свататься что-то боле не охота мне! Заедем! Будем тутошних хозяев жрать с кашей!
    Тяжелые, кованые ворота в тот же миг распахнулись перед ними. Гикая  и кривляясь, веселые всадники во главе с князем Иваном, вихрем влетели на широкий двор.  Яркие огни освещали боярские хоромы. В обустройстве этих хором и двора сразу бросались в глаза все признаки западного образа жизни. Роскошный особняк был выстроен заново, но рядом, в глубине парка, сохранялся и старый терем. Князь Иван направил своего жеребца прямо на двускатное крыльцо нового дома, верхом взлетел по лестнице и вломился в нарядные высокие сени. Высоту сих сеней подчеркивали колонны и пилястры 4, деревянные, отделанные под мрамор и несущие потолок с застекленным фонарем. Лестницу, ведущую в анфиладу дворца 5, украшали вазоны с оранжерейными цветами. Из глубины дома раздавались пьяные голоса.
    Громкие восклицания испугали жеребца князя Ивана.
    Белый жеребец затанцевал на паркете, и всадник крепко пихнул ботфортом прямо в лицо подбежавшего к нему хозяина дома:
    - А, князь Никитка! Куда это ты, под копыта лезешь, дурачина? Потопчу!
    - Ах, князинька разлюбезный, Иван Алексеевич, милости просим, заждались!
    Князь Никита Юрьевич Трубецкой, молодой человек приятной наружности, лебезил, нагибая лобастую голову, и унижался перед фаворитом, пока их не окружили толпой шумные и восторженные гости. Князю было и больно от «угощения» царского любимца и, явно, очень неудобно перед компанией.  Гости словно обезумели, стараясь перещеголять, друг друга и хозяина в низкопоклонстве. Никто не хотел упустить своего шанса, поймать руку князя Ивана, да хоть и сапог его поцеловать, напомнить о себе, даже с риском угодить под копыта.
    «А все-таки, высока плата за власть, - мелькнуло в воспаленном мозгу юноши, избалованного фортуной. - Я сейчас прямо в эти рожи сблевну! Обрыдло!»
    - Князь! Иван Алексеевич! Вот уж нечаянная-то радость! Здравствуй, мой свет! Не желаешь ли испить венгерского? Рейнвейну? Водки? Чего ваша душенька пожелает?
    К гостю приблизилась с золотым подносом в руках, хозяйка – княгиня Настасья Гавриловна Трубецкая, и низко присела перед официальным любовником. Княгиня уже два года была любовницей князя Ивана, ее муж знал об этом, и фаворит пользовался его женой прямо у него в доме. Общество и Двор воспринимали это спокойно, как само собой разумеющееся!
    Фаворитка фаворита была красивая и бойкая женщина, большая модница и щеголиха. Роба муравчатого шелка, затканная по зеленому полю синими и золотыми цветами, очень шла к её румяному личику с черными мушками, в котором просматривались черты, указывающие на близкое родство с великим канцлером Гаврилой Ивановичем Головкиным. Она приходилась ему дочерью, родилась на свет, когда старомосковские затворницы уже покинули свои темницы, и была воспитана французскими гувернантками. Князя Ивана привлекала ее чувственность и ненасытность. Здоровый эгоизм и вполне естественные потребности молодого человека, уверенного в своем положении, нисколько не тревожили его совесть. Князь Иван не отнял красавицу у мужа, но брал, почти ежедневно «на блудодеяния и жил с нею без всякой закрытости». Взгляд князя Ивана немного оттаял, но теперь он стал неуправляем и насмешлив, как и всегда, когда бывал зело шумен6. Взбудораженный, он громко, глумливо, рассмеялся и, встав в стременах во весь рост, рискованно балансируя, взмахнул руками:
    - Венгерского и ваше сиятельство на закуску, вот что охота мне! – проорал он, и с криком рухнул на руки льстецов, его плотно окруживших. – Ну, что, сукины дети! А ну-ка, волоките меня прямо в покои хозяйки! Несите на руках, али не лестно? А хотите, я и вас приласкаю, каждого, по зубам?
    В своем неловком положении он, уже безо всякой злобы, сунул кулаком по чьему-то носу, кого-то крепко лягнул ботфортом с алмазной шпорой. И погрозил хозяину дома:
    - Эй, а ты, князь, катись отсюда!
    Трубецкой, молча, поклонился, прикрывая красное со стыда лицо буклями парика.
    Царскому любимцу перечить не осмеливался. Уж лучше позор и голова на плечах.
    Князь Иван не успел оглянуться, как пролетел четыре пролета лестницы на руках у двух камергеров, сенатора и вице-адмирала. О-го-го! Его несли быстро, но осторожно. Остальные отстали. Доносившийся далеко позади шум щекотал нервы князю Ивану. Кроме того, во время скачки, в седле, он здорово возбудился и теперь ему бы лишь блуд почесать. Возле будуара хозяйки, он соскочил на пол и раскроил ногой дверь.
    Трубецкая уже ждала любовника. Она воспользовалась потайной дверцей и стояла теперь, как истукан, посреди комнаты, занимая ее почти всю своим роброном. Зеленые глаза любовницы озорно блестели из-под ресниц, трепетавших, подобно темно-золотым опахалам.  Брови вразлет, пухлые надутые губы, лукавство в глазах, на щеках - мушки. Сестры Головкины были пылкими по своей природе.
    Князь Иван приподнял бровь:
    - Сама хочешь? – спросил он у любовницы. - Или как?
    - Да уж как ты, Иванушка, пожелаешь, - сладким голоском пропела любовница.
    - Сучка! – прорычал он в ответ.
    Теперь собственное его желание стало настолько сильным, что, скинув кафтан и спустив кюлоты, он грубо схватил женщину, заваливая ее на спину, безжалостно сминая хрупкую конструкцию фижм под горой юбок. Он действовал беспощадно, а слабое, но развращенное существо под ним хихикало и стонало, и он рвал и рвал бесчисленные шелковые юбки. Драл, пока ему не удалось добраться до трепещущего женского естества, чтобы всему отдаться дикой страсти и утолению похоти. Он лишь вожделел княгиню, но не любил. Ему было плевать, любила ли его Трубецкая. Ему ничего не требовалось красть у мужа, занятого своими гостями в столовой.
     Хотя бесчувственной дубиной князь Иван не был. Он с удовлетворением много раз примечал, как обесчещенный им князь Никита прячет глаза от сраму, но считал, что бесчестье это – заслуженное для трусоватого вельможи. Трубецкой не был способен дать отпор фавориту, и тот бесчестил его намеренно. Не удивительно, что после удовлетворения страсти с податливой княгиней, князь Иван обычно испытывал легкое отвращение. В последний год он несколько раз пытался бросить Трубецкую, но опять возвращался в ту же ловушку. Все одно уж за ним прочно закрепилась репутация насильника и соблазнителя. Он так бы и жил дальше счастливо, вне морали, и мог бы считаться эгоистом до мозга костей, если бы не его привязанность к юному императору. Только он знал, как доверчив Петр, но, вместо того, чтобы защищать друга, и сам попался. Напился, как свинья, в Горенках, братья младшие его избили по приказу отца, и - пиши, пропало! Он под столом пьяный валялся, когда все и  произошло между Петром и сестрой Катькой. К счастью, никто не ведает, каким именно способом Долгорукие заставили императора дать согласие на брак с Катериной. Ох, и скверно было в эту осень князю Ивану! В вопросе женитьбы он не мог руководствоваться собственным опытом. Откуда? Женское естество – вот что его привлекало, а душа женская – потемки. Князь Иван любви не ведал, и не умел добиваться взаимности от женского пола, как полагается, через ухаживание. Он - первый после царя! Никому, и ничего он не должен. Все ему должны. Он перебрал множество женщин, но, ни за одной не ухаживал по всем правилам. И только дважды обращал внимание на особ, равных себе по знатности, статусу и даже выше.
    Но?..
    Софью Миних от него увезли за границу. Цесаревна Елизавета ему отказала.
    Трубецкая служила только для удовлетворения физиологических потребностей.
    «Дурища, - раздумывал князь Иван, откатываясь от княгини Настасьи, - о чем-то ведь хотел я с нею поговорить? А! Насчет Ягужинских! Настасья сейчас начнет дуться и браниться за то, что сватовство пошло к черту. Однако жениться просто приспичило! Или уж, сдохнуть!»
    Князь Иван злобно отпихнул тянувшуюся к нему женщину:
    - Вина подай, ласковая, в горле пересохло!
    И пихнул любовницу, да так, что Настасья плюхнулась на пол и запищала:
    - Сейчас, сладкий мой, сейчас…
    Князь Иван, решил не дожидаться. Он с трудом принял сидячее положение и сам потянулся к хрустальному графинчику с золотистым токаем, плеснул себе в кубок, да выронил и, крепко выругавшись, принялся жадно пить из графина.
    Только теперь ему полегчало, и то слегка.
    - Ну, Насть, - заговорил он хрипловато, - у меня до тебя дело есть. Я должен жениться! Весь вопрос, на ком? Знаешь, заключить точно такой же брак, как у моих родителей – значит, нырнуть в ад кромешный. Пособишь ли ты мне? А не то, отец с дядьями меня прикончат!
    Трубецкая лукаво засмеялась.
    - Добр, прост и незатейлив! – выпалила она.
    - Это ты обо мне, что ли, язва?
    - О тебе, Ванюшка!
    - Почему так?
    - Тебе наскучили легкие победы, а теперь, когда ж учиться политесному обращению? Прошло время!
    Любовница тоже сердилась на князя Ивана, она не собиралась ему прощать неудачу у Ягужинского. Собственно, это была ее идея: женить фаворита на одной из падчериц своей сестры Анны, бывшей за Павлом Ивановичем.
    - До обручения императора осталась всего неделя! – осмелилась напомнить она.
    - Вот, в том-то и беда! – осатанело заорал Долгорукий. – Ох, Настасья, без моей компании, возможно, государь и даст согласие обручиться, но венчаться, - не станет! А батька мне не простит, коли альянс Петра с нашей Катькой развалится! Иди сюда!
    Он схватил княгиню, и они вместе повалились на кушетку. Большие руки князя Ивана принялись гладить спину и мять ягодицы женщины.
    - Тело твое горячее, - прорычал он, - указала б, где найти такое же? Да чтобы и умная была?
    - Не знаю, - княгиня вся сжалась в ожидании от него нового взрыва, - Ягужинские вот не понравились тебе, – продолжила голосом маленькой девочки, - а ведь бойкие, кровь играет!  К тому ж, девственницы! Знаешь ли, не все непорочные девицы холодны. Сестра хвалит старшую падчерицу - Наташку! Да и сама девка сохнет по тебе!
    - Уж так я тебе и поверил! – промычал он. Четыре чернявые девы Ягужинские, порожденные Павлом Ивановичем от сумасшедшей первой супруги – протеже его любовницы. Жадной до ласк Настасье удобно будет удерживать его при себе, через сей брак. - Типун тебе на язык, Настя! У них мать стерва, отец прохвост, - почти прорыдал князь Иван. – Нога моя больше не ступит на двор Павла Ивановича. Иного хочется, а чего, сам не знаю. Вот поеду, да и посватаюсь наугад!
    - Ох, тогда уж точно в дураках останешься! – осмелела любовница. – Вот мой князь Никита, так в любви зело скучен и зауряден. Не торопись!
    Привалившись к любовнику, она попыталась, пуще, его ублажить, шутливо шаря в паху князя Ивана. Но он снова ее пихнул:
    - Да хвать тебе, хвать, говорю, Настасья! Любовь твоя тоже прискучила! Эх! Поднеси-ка ты лучше мне еще выпить, да и выйдем к обществу. – Он взял у неёепочти высосанный графинчик токайского и поболтал. - Эх, мало! – и всосал остатние капли. – Хочу сегодня напиться хорошенько. Чтобы уж отмеренные мне на свободе деньки провести с толком! Насть?
    - Остынь, сладенький мой, - заворковала она, ластясь к нему, - ох, как же мне с тобой, Ваня, приятно! Давай, велю еще подать токайского. Ты только останься.
  Княгиня ласково положила теплую ладонь на обмякшее достоинство князя Ивана, и сама зажмурилась от удовольствия.
    - Нет! – он отдернулся всем телом и зарычал. – Говорю, постыло! Перед государем я виноват, каюсь, а поделать ничего не могу!
    Он подмял под себя мягкую податливую княгиню, тяжело навалился сверху. Настасья застонала. Все время, пока фаворит искал себе невесту, она ревновала и тешила себя тем, что после свадьбы, благодаря горячности князя Ивана, живот его молодой княгини примется набухать. У нее были два сына, она в этом разбиралась.
    Но вот удовлетворен первый любовный голод, и князь Иван поспешил бросить метрессу для того, чтобы пить и бить всякого, кто под руку попадется. Конечно же, из дворян. На холопов он вообще не поднимал руку. Иное дело сенатор, либо генерал подвернется. «Кто там нынче пирует у Трубецкого? Что-то я не приметил Павла Ивановича с супругой, черт его подери! Испугался, «око государево»! Кого? Меня? А ведь самого Меншикова не боялся!»
    Тут слух его уловил громкие голоса, доносившиеся из столовой. Гости Трубецких пировали и пили за государево здоровье.
     - Настька, все! Ша! - зашикал князь Иван на любовницу. – Где мои портки-то? Сапоги? Камзол? Ах, дура! Одевай меня! Нутро горит!
    Кое-как одетый, он отпихнул ласковую, как кошка, любовницу. По анфиладе парадных гостиных громко затопали его ботфорты.
  Княгиня тоже наспех переоделась. На этот раз ее вырез вовсе не оставлял места воображению. Да что толку-то? Она не останется любовницей фаворита, когда тот женится на какой-нибудь кисейной девице. «Ох! Сестра Аннушка, отчего ты не помогла мне, со своим Павлом Ивановичем! А то бы прибрали к рукам Ваньку, как сами Долгорукие царя! По-семейному бы!»
    Выйдя к гостям, Трубецкая застала уже сильно опьяневшую компанию. В столовой и соседней с ней Китайской гостиной, образовалось несколько кружков, как мужских, так и женских. Вельможи за столом спорили о политике и кричали, до хрипоты. Шла крупная игра в карты. Дамы постарше сплетничали. Во всем было заметно отсутствие изобретательной хозяйки. Хозяин же метался между всеми кружками и одним-единственным гостем, не подчиняющимся никакому распорядку – царским фаворитом. Княгине показалось, что воздух в комнатах раскалился добела.
    Князь Иван танцующей, нетвердой походкой, прохаживался среди веселого общества, с кубком в руке. Он перебегал от одного кружка к другому, выделывал коленца и кричал что-то неразборчиво и громко. Его лицо было красно, а костюм в полном небрежении.
    Княгиня сразу же узнала это,  дерзкое и особенное выражение лица князя Ивана. Он тоже ее увидел, подбежал к ней и положил на ее обнаженную грудь руку.
    - Княгинюшка Настасья Гавриловна, разлюбезная моя!
    И тут вино, крепко ударившее ему в голову и близость доступной дамы, сделали свое черное дело. Князь Иван ощутил в паху тяжесть невыносимую и вспыхнул, как сухая солома. Любовница завлекала его зрелыми прелестями и лишала рассудка, настолько, что он схватил ее и поволок в уединенный альков, в соседней гостиной и там шумно овладел ею. Почти на публике! Как будто бы бес вселился в человека! Тем более, что его возбуждало нарочное невнимание гостей Трубецких к его поступкам, а сам хозяин имел вид постороннего лица. Ничто другое не возбудило бы так всесильного царского фаворита. И князь Иван стал трепать Трубецкую прямо под носом у ее супруга. Причем, он так увлекся, что перестал замечать, где он, с кем он, и что делает? И кто сидит в гостях у князя Никиты?
    - Вина! – потребовал он, и в одно мгновение явился кубок венгерского.
    - С нашим к вам почтением, выкушайте, князь Иванушка! – проблеял канцлер, отец любовницы, делая настойчивые знаки дураку-зятю: уйди ты, уйди!    
   Вино опять бросило фаворита в блуд, и он дерзко схватил княгиню за подбородок. Два глаза цвета мокрой листвы уставились на него. Затем эти зеленые глаза крепко зажмурились. Две крупные слезы выкатились из-под сомкнутых ресниц на раскрасневшиеся щеки. Женщина всхлипнула. Князь Иван грубо схватил ее в объятия, пробежал ладонью по спине, всем телом притиснул к себе и впился ей в губы. Он глубоко ворвался ей в рот, лаская язык, а другой рукою проник за открытый вырез робы и с треском разорвал ткань.
     В его мозг не сразу, но все же, проник дребезжащий от слез мужской голос.
    - Помилуйте, ради Христа! Князь-батюшка, свет ты наш, Иван Алексеевич! Срам-то какой! Ай-яй-яй! Не дай Бог, кто-нибудь из иноземных посольств сюда пожалует? Со стыда сгорим перед лицом Европы! Государь мой, ради Христа, отпустите мою супругу, не позорьте! А то мне … хоть в петлю, от стыда! – робко подвывал князь Никита над его ухом. 
    - Э, э, … ты чего гогочешь, Никитка? – фаворит подскочил на месте, точно ужаленный. – Ах, ты!..  мне дерзишь что ли, недоносок? Вздумал мешать мне! Да я тебя самого, коли так, дурака, порву! Вместо твоей бабы есть буду! А ну, пшёл отсюда!
    - Иван Алексеевич, не позорьте! Христом Богом молю! - не отставал хозяин.
    Тогда фаворит набросился на князя Никиту и повалил спиной на подоконник. Окно было приоткрыто, чтобы пустить воздуху.
    - А вот я тебя сейчас выкину отсюда! – заорал он, молотя кулаками князя.
    - Ох-ти! Батюшка! Почто треплешь хозяина! Князь Иванушка! Свет ты наш! Сокол! Ай! Опомнись! – робко принялись упрашивать фаворита тесть-канцлер и гости Трубецкого.
    - И не подумаю! – пьяно отозвался Долгорукий. – Я тебя счас, Никитка… выкину, как кота драного,… за окошко!
    Но Трубецкой был тоже от природы не слабого десятка. Крепок и силен, как бычок. Он робко и тишайше держался с князем Иваном, по обстоятельствам, а тут вдруг взбунтовался, вывернулся и схватился за стул. Замахнулся им, держа над головой и давясь слезами!
    - Иван Алексеевич! – истерически выкрикнул он. – Не позволю!
    - Что? Не позволишь?! Мне?
    Князь Иван выбил ногой стул, и снова, повалив князя на подоконник, принялся выталкивать его наружу.
    - Пощады! - заскулил Трубецкой, страшась применить силу против царского любимца.
    Князь Иван стал его одолевать.
    - Эге! Сейчас мы понаделаем тут звону! Я тебе покажу, кто – кого! – проорал он во всё горло. – Глядите! У Никитки полгузна уже висит за окном! Что, выпихивать мне его?
    Но гости в столовой притихли, и даже дышать боялись. И в этой, полнейшей тонкой тишине, нарушаемой только робкими вскриками и всхлипами женщин, князь Иван вытолкнул Трубецкого из окна почти наполовину.
    - Заступитесь, господа! - с отчаянием прорыдал князь Никита, цепляясь обеими руками за подоконник.
И тут выискался-таки один вельможа. Степан Васильевич Лопухин, камергер и двоюродный дедушка государя, схватил князя Ивана поперек талии, оторвал, и оттащил от Трубецкого.
    - Ну, будет, - проговорил он масляно. - Ну-ну-ну, Иван Алексеевич, ну, миленький, а, может, домой поедем? Или, куда желаете? В Лефортов дворец, не хотите ли? Его величество про вас спрашивал раз двадцать на дню. Ну, так что, поедете к государю?
    - К государю, - еле выговорил князь Иван, - да, но прежде в нужник…
    Он весь обмяк, голова кружилась, ноги не слушались. Откуда ни возьмись, как джинн из бутылки, выскочил его лакей, чухонец Иогашка, подобранный им в каком-то кабаке, и отвел князя, куда надобно. А потом, всей пьяной компанией, фаворита погрузили в карету Лопухина и повезли во дворец. На этот раз мчались не шибко, но с гиканьем, свистом.
     Голова князя Ивана тряслась и прыгала на коленях у Степана Васильевича.
    Иогашка, скорчившись на полу, поддерживал ноги господина.
    
Князь Иван проснулся, туго соображая. Где это он? У Трубецких? Или же дома? А, может быть во дворце?
    Он открыл глаза и потянулся всем своим длинным и ладным телом.
    Жутко хотелось пить.   
    - А, - раззявил он широко рот, и похлопал рукой возле себя. - Опять треклятая кушетка? Ноги не протянуть. Тело-то ломит как! И никого рядом.   
    «А Настька-то где? Кажется, я убил князя Никитку? Нет, кто-то обоих нас спас! Князя от погибели верной, а меня от греха страшного – от душегубства!»
    - Эгей, Иогашка, подай кислых щей! – крикнул он.
    В это время кто-то зашевелился под пышным пологом на кровати.
    Вот еще черт! Да он никак в спальне у государя!
    - Вань, а Вань, ты уже проснулся? Иди скорее сюда! – позвал ломкий мальчишеский басок из-за занавесок. – Мне тебе чего-то надоть рассказать. Подойди, да присядь-ка поближе! Пошепчемся!
    Князь Иван, как и был, босой, так и поднялся, покачиваясь, и прошлепал через всю комнату к царскому ложу. У него трещала голова, но он не подавал виду и силился улыбаться. Плюхнулся на постель рядом с Петром.
    - Ой!
    - Что это, государь, с тобою? Зачем дергаешься?
    - Нога шибко болит! Подвернул вот ногу в лодыжке, ай, до чего больно! – пожаловался Петр, осторожно вытягиваясь, и так, словно бы опасаясь кого-то потревожить. В кровати он лежал не один, просто князь Иван не сразу это заметил. Руки Петра нежно обвивались вокруг шеи красавицы русской гончей, доверительно прильнувшей к нему и мелко-мелко дрожащей. На голове собаки была наложена повязка с пятнами крови.
    - Вот так раз! Где оба зашиблись-то? – сочувственно спросил Долгорукий. – И ты, государь, и Диана? Эх, только стоило одного тебя оставить! Где вас угораздило?
    - Да вчерась еще, на охоте, - заскулил император. – Слушай, что было-то: ударились мы за волками! Князь Николашка, да Владимир и Яков Долгорукие, Василий Волынский, дедушка Лопухин и Михайла, обер-егермейстер. Все свои. А волчище-то оказался матерый, да и посажен уже был в саду! Ну, думаем, красота и собак быстренько спускаем. А серый – оказался тоже не дурак, - Петр обиженно шмыгнул носом, - он начал от нас обороняться, клыки свои стал оскаливать, да как прыгнет!!! Да как вцепится в мою любимицу Дианку! Я первый прыгнул на него с лошади, за мной Михайла. Едва отняли, бедолажку, а волка Михайла запорол! Кишки ему выпустили и бросили собакам!  – Петр покосился, дожидаясь одобрения. – Ну, как? Добро, если бы я не подвернул себе лодыжку! Однако - нет, худа, без добра!
    - Что такое? – удивился Долгорукий.
    - А ты больно стал не догадлив, Вань! Я теперь, хоть и на время, а калека! Не могу танцевать с невестой, вот красота! – закончил он торжествующе и кулаком двинул по плечу князя Ивана. – Да ты не слушаешь меня, Ванька?! Давай-ка, говори мне, приискал ли и ты себе уже невесту?
    - Да не! -  князь Иван попытался увернуться от ответа. – Поведай лучше, государь, кто вправлял твою разнесчастную лодыжку?
    - А ты, угадай-ка! – сразу завелся император.
    - Блюментрост?
    - А вот и не угадал!
    - Бидлоо?
    - А вот и нетушки, - Петр торжествующе захихикал. -  Жано Лесток! Хирург тетушки Лизеты, он во дворце случайно оказался. А ты знаешь, что и она в Москве?
    Князь Иван сделал вид, будто бы ни черта не понял.
    - Говорю же, тетушка только что воротилась из деревни! – надулся Петр.
    - Нет, государь, не знал, - князь Иван поторопился соврать, чтобы не волновать друга понапрасну. С Елизаветой их связывал давний, особый интерес: оба к ней сватались неудачно, но для князя Ивана все давно прошло. А вот для государя?
    - Эх, государь, - пробормотал он, - давно все остыло! Цесаревна для меня, что есть, что нет! Сейчас стыдно за свое прошлое поведение, вот те крест! – он поспешно перекрестился. – Сколько понаделал я глупостей! До сих пор только и знал, что развлекаться, тебя с пути сворачивать, да Остерману грубить. А теперь вот еще и супругой обзавестись ты велишь мне! А что? В свете это вполне обычное дело. Посватался и женился, - князь Иван старался говорить весело, - слава Богу! – и предложил. – Может быть, кости кинем? На кою выпадет девку, на той и женюсь!
    - Нет, только не это, дружочек Ваня! - уныло отказался от предложения император, - ты что?! У тебя, в отличие от меня, какой выбор! Ты поищи себе из нынешних дебютанток. Давай станем для тебя вместе выбирать. Вот, что! Я, пожалуй, выздоровею к именинам своей невесты, и будем мы танцевать. Да-да! – Он заерзал, удобнее устраиваясь и целуя в морду заскулившую собаку. – Диана, чмок-чмок! Как ты думаешь, Ванька меня не обманывает? Ох, Вань! Я такой несчастный… - глаза юного Петра заволокло слезами.
    Князь Иван едва не бросился бежать из царской опочивальни без оглядки. Так стало жалко Петра. «Бедненький ты мой, до чего мы с батькой довели тебя, государя! Мой батька дурак, и я дурак!» С прошлого лета, князь Иван подумывал, как бы поправить дело. Прав был Меншиков и прав теперешний враг князя Ивана – Остерман. Конечно, надо им в Петербург возвращаться, и надо учиться государю!
    Вслух князь Иван сказал:
    -  Как ты прикажешь, государь, так и будет! В Твери я дал тебе крепкое обещание приискать себе невесту. Люблю тебя, как родного брата. Один ты у меня, государь, а я у тебя.
    - Истинно, друг мой сердечный Ванюша! – обрадовался император. – Я тоже хочу, чтобы ты мне братом был!
    - Вот мы и станем через брак твой с моей сестрой братьями, да еще ближе, чем, если были бы родными, - пообещал Долгорукий.
    Они крепко обнялись, втроем, вместе с ластящейся Дианой. И князь Иван отметил про себя, что у Петра легкий жар. Он часто простужается. В последний раз сильная простуда свалила его в конце лета. Тогда доктор Бидлоо даже высказывал опасение на исход болезни. Не надо было его таскать по лесам, да по болотам, да по дождю, и по слякоти! Спать, черт знает где, голодному: у Петра часто от возбуждения пропадал аппетит. Охота дорогого стоила, обозы растягивались на многие версты, везли дорогой, иной раз, вовсе ненужный скарб на верблюдах. А городам, где останавливались,  давались грамоты, скрепленные печатями и гербами, на память. А кто и за кем охотился, того не поймешь. Император ли за зверьем, Долгорукие ли за императором? Ближе к осени текущего 1729 года был затеян грандиозный поход, аж за 400 верст от древней столицы. Князь Иван выехал вместе со всеми – церковным причтом, канцелярией, музыкантами, караваном верблюдов, но с дороги сбегал много раз от скуки. Охота ему не была по душе, и, если говорить честно, то не любил он и пьяные, нудные вечера в отцовой усадьбе, Горенках, на которых сводили императора с княжной Катериной.
    Князь Иван вину чувствовал. Он бы не только под венец – он бы и в петлю.
    А Петр словно считывал мрачные мысли друга:
    - А, черт возьми, Ванюшка,  в Геенну, так уж в Геенну, - но зато вместе!
    - Вместе, - эхом откликнулся Долгорукий, кисло морщась.
    Гудела башка. Во рту было погано - хотелось опохмелиться.
    Петр обо всем догадался и велел подавать фриштык. С кислыми щами.
    Хряп! Император сам открыл для друга первую бутылку, и в потолок крепко выстрелило хлопьями кислой капусты.
    - Вот тебе, дружок, пей!
    - Государь, превеликое спасибо! – проныл Иван. - Как ты милостив ко мне, к сволочи, то есть, неблагодарной!  - пока дул кислые щи из бутылки, легче стало.
    - Жив, сукин кот, - раздумывал, - а вот для чего живу? Лучше бы мне сдохнуть! Я погубил Петра, а он этого не понимает. Вишь, тянется ко мне, а я бы рад, чтобы он от меня отворотился. Как спасти его? Кому молиться, чтобы и его и меня полюбили? Ау, откликнись, любовь! Эх, видать, не про нас она с государем. Любовь-то… эх!

Глава 5

    « … умственные способности этого временщика, говорят, посредственные,
… он мало способен сам по себе внушить царю великие мысли»
Маньян, секретарь французского посольства

    Князь Иван Долгорукий ровным счетом ничем не отличился, чтобы занять то высокое положение, на которое вознес его редкий случай. В семнадцать лет он был назначен гоф-юнкером к малолетнему великому князю и подружился с ним, а позже, когда Судьба вознесла на престол сироту, заброшенного великим дедом, по воле Петра II над Россией взошла звезда нового фаворита.
    И князь Иван на полной свободе предался отвратительному безделью и разврату. Некоторые умники аттестовали его натурой слабой и безнадежной. По рождению он был русский аристократ. Гордиться-то есть чем: Долгорукие – Рюриковичи. По одному варианту фамильного предания, они род свой вели от самого князя Юрия Долгорукого, а по другому  - от знаменитого русского святого - князя Михаила Черниговского. Потомок святого благоверного князя в седьмом колене, князь Иван Андреевич Оболенский, получил прозвище «Долгие руки». Оно закрепилось за следующими поколениями семьи. В прошедшем веке фамилия породнилась с царем Михаилом Федоровичем Романовым, через брак с княжной Марией Владимировной – жаль только, что до обидного короткий. Всего пять месяцев побыла Долгорукая царицей и умерла от выкидыша, но бывшая царская родня не потеряла своего значения возле трона. После этого род, правда, разошелся на три ветки: бояр Юрия и Дмитрия Александровичей и окольничего Федора Федоровича. При Петре I князь Григорий Федорович Долгорукий был крупным дипломатом. Старший его сын Алексей, благодаря авторитету отца, тоже сделал удачную карьеру. Он был смоленским губернатором, президентом главного магистрата, а в 1726 году – введён в Сенат. В конце царствования Екатерины Меншиков (знал бы, по чьей милости упадет) ввел его в Верховный Тайный совет и назначил обер-гофмейстером и дядькой малолетнего великого князя Петра. Неясно одно, чего нашел Меншиков в этом человеке, и как намеревался его использовать в своих целях? Князь Алексей Григорьевич принадлежал к числу персон самых посредственных, не имел ни ума, ни хорошего образования, не отличался строгой нравственностью и при этом, натуру имел желчную, жадную, жестокую, не знавшую удержу, что и подтвердилась, когда он оказался в «случае» вместе с сыном.
    Чему можно было научиться у такого отца? В большой и недружной семье Долгоруких на первом месте стояли ссоры и раздоры.
    Князь Алексей Григорьевич женился, как женится большинство людей его круга – не по любви, а единственно по холодному расчету, или по приказу родителей, на княжне Прасковье Юрьевне Хованской. В присутствии всего Двора обвенчались две знатные фамилии. От супружеского сожительства в 1708 году родился первенец и наследник – Иван, но родители отнеслись к его появлению равнодушно. Молодая чета бросила чадушко на руки нерадивых слуг. Мать порхала по ассамблеям, отец был поглощен интригами двора и растущей карьерой. Зато крепостные няньки по-своему потворствовали маленькому «красавцу». Ванечка полюбил целовать молодых, красивых нянюшек, не успев сменить детские платьица на штаны, потом стал гоняться за горничными своей матери. Так он и рос, пока не пришла пора его учить. Настало время знакомства с розгами, да помог случай. Ванюшку забрали в Варшаву дед с бабкой. Старики не могли нарадоваться на внука. Ванюшка-то лучше всех! Он ведь и на свет появился в Варшаве, когда старший сын Алексей гостил у отца с беременной женой. Дед хотел дать ему заграничное образование при дворе короля Августа II, предрекая внуку блестящую дипломатическую карьеру, бабушка, урожденная княжна Голицына, видела в Ванюшке будущего светского льва. Разумеется, им не пришлось упрашивать невестку и сына отдать им первенца. Молодые мечтали спихнуть на стариков еще и дочь старшую Катеньку. Пристраивая деток за границу, родители, таким образом, выполняли волю царя Петра. Перед юными Долгорукими открывалось самое заманчивое будущее: Париж, Лондон, Вена.
    В Варшаве у деда с бабушкой жилось славно. Роскошный особняк посольства окружал сад, на конюшне к услугам Ванечки стояли тысячные лошадки, на псарне – породистые охотничьи собачки. Все желания барчука исполнялись в одну минуту. Ежедневно у него бывали в гостях веселые дети польской знати. К русскому послу на поклон ездил весь свет Варшавы. За его внуком старательно ухаживали, ему угождали. В тринадцать лет Ванечка уже входил в компанию взрослых юношей – «золотой молодежи». Он приучился с ними шалить, а дедушка и бабушка говорили:
    - Вырастет – сам все поймет!
    Наблюдать за образованием Ванюши дед пригласил ученого человека, Генриха Фика, рационалиста и прожектера. Ученый, сторонник шведской конституции, состоял на русской службе, и Петр I руководствовался его советами. Увы, Фик был не Аристотель, а ученик не Александр Великий. Наставник только делал вид, что учит Ванечку, а дед с бабушкой во всем оправдывали любимца: дитя растет не по дням, а по часам, и утомляется, ему бы побегать! Ха! На самом деле, Ванечку бы попросту следовало выпороть разок-другой розгами и подержать на воде и хлебе. В итоге отрок не выучился ничему: ни языкам, ни математике, ни истории, ни добродетели. Карты, попойки, любовные приключения – вот круг интересов золотой варшавской молодежи. Зрелые скучающие панны, пылкие жены старых мужей сами искали случая развратить юнца. Сласти любовной Ванечка набирался и от прислуги. Где-нибудь в уголку нужно было подхватить красотку, крепко под ягодицы, да подбросить, и прижать спиною к стене. Целовать служанку было не обязательно. Служанки на барчука жаловаться не имели права. Коли б, какая и отважилась, так у бабушки разговор короток: по щекам отхлестала бы нахалку. А то за Ванечкой заедут приятели-панычи и отвезут его тайком в гости к вольным девицам, или актеркам. Но при всей испорченности юный Иван обладал и положительными качествами: добротой, отзывчивостью к чужому несчастью, и широтой души. Дерзость и озорство никогда не граничили с подлостью в его поступках. Он мог заплатить за друга карточный долг. Мог защитить слабого. Мог дать взаймы без отдачи. Словом, он чутьем понимал, где хорошее, где плохое, но, при светском воспитании, вырастал слишком простым и как будто не выезжавшим никогда из подмосковной, боярским сыном. Как будто бы рос он на сельской псарне и конюшне. Бабушка продолжала над ним сюсюкать, а деда поглощали  посольские дела. Старику не под силу было выполнять новые и новые поручения царя Петра, его мучила подагра. В это время в Варшаву прибыла красивая сестра Катенька. И в доме сразу поселился дух соперничества между сестрой и братом: скандалы и даже драки между ними завелись. Гордая и заносчивая, княжна была самого высокого понятия о своей особе. Завладев бабушкиным вниманием, она разъезжала по гостям, у нее была одна страсть – стать иностранкой, выйти замуж непременно за иноземного вельможу. Она требовала и называть себя, только на иноземный манер – Катрин, Катерина. Иван скоро понял, что за штучка его сестра: самолюбивая, холодная, злая особа! На брата она наушничала деду с бабкой. Одно хорошо, что у стариков доносы в одно ухо влетали, а на другое оба стали вельми туги.
    Вскоре все изменилось: император отозвал больного старика Долгорукого из Варшавы. Место деда предназначалось его второму сыну, Сергею Григорьевичу.
       Дед с бабушкой уезжали со слезами.
        - Ничего, родненькие, со мной не случиться, - хвастливо подбоченился перед стариками Ванюша. – Мне почти пятнадцать лет и надо окончить образование!
    - Пф! Окончить курс гнусного распутника, - шипела  Катрин.
    - Будь же прилежен и благоразумен, - принялся старый князь наставлять внука. – Не давай сестрицу любезную в обиду. Учись! Быть и тебе сотрудником посольства, как многие из Долгоруких. Только не дай опозорить свой род славный и самого себя.
    - Не дам, дедушка, - лукаво поблескивая глазами, отвечал Ваня. А думал так: «дядюшка Сергей, новый посол, не стар. Впереди ждет меня веселая жизнь!»
    Но горькое разочарование было уже не за горами. Строг оказался дядюшка, князь Сергей! Семь лет назад  Ванюша оставил дядю щеголем и повесой, а прибыл растолстевший брюзга! Началась каторга. Уроки! Надзор! Гнусный Фик, с его мерзкими трактатами! «Чума на вас! – про себя каждый день бранился Ванюша. – Ах, какая скучища и дребедень!» Началом дядиного воспитания был наикрепчайший подзатыльник. Как-то раз, князь Сергей, поймав племянника вместо урока в углу с гувернанткой сестры, своей рукой крепко выпорол Ванечку.
    - Домой! К родителям! – визжал князь Сергей, брызжа слюною. 
    - Не хочу домой! – выл в ответ Ванечка. – Дядюшка, прости-и-и!
    - Ишь ты, чего удумал, собачий сын! Чтобы ноги твоей здеся не было! – с воинственною позою заявил дядя.
    А чего-нибудь получше дядюшка Сергей не мог скудным своим умишком поизмыслить? Не сообразил дядя, кем станет поротый им разгильдяй!
    В ответ на жалобу брата, князь Алексей Григорьевич послал в Варшаву за непутевым сыном.
   
- Непутевый! Пес! – были первые слова, услышанные Иваном в родном доме. Отец бранился так, что по всем комнатам звенели окна. Одного взгляда на юного балбеса отцу хватило, чтобы понять: справедлив и праведен лютый гнев братца Сергея! Старики совсем испортили Ваньку!
    - Несите кнут! – кричал старший Долгорукий. – Я из него вышибу варшавский лоск! Мать! Ну и куда мы его пристроим? Я-то мечтал, что смогу, перед Его Величеством, хвалиться сыном. Я думал утереть носы всем, а вышло, что напрасно потеряно время! Эх, батюшка, эх, матушка, куда же вы, родненькие мои, смотрели? Эх, государю нельзя подсовывать такого неуча. Прибьет дубинкой!
    Княгиня робко заступалась:
    - Сударь мой, ну, не спеши ты, погоди! Только глянь, каков кавалер наш Ванюша! Возможно, он придется по нраву матушке Екатерине. А давай-ка, представим его прежде камергеру Монсу. Ну, чем не камер-юнкер императрицы?
    - Дура! – взревел князь. – Какой из него придворный? Он кланяться с почтением, и то не научен!
    Младшие братья и сестры недружелюбно смотрели на Ивана, толкали друг друга, и хихикали. Иван решил, что их домашнее воспитание ничуть не лучше. Так чего же, отец кидается на него, как собака?
    Одна только мать и приняла Ивана. Не раз, ловя его с горничными, потакала его безобразиям и хвалилась им перед своими светскими подругами. Отец же, что ни день, то открывал в сыне новые недостатки и бранил даже за хорошие качества. Прямодушие и простосердечность, по мнению Алексея Григорьевича, не доведут до добра. Кланяться надо пониже – шея не отвалится!
    - Ванька-то прост у нас, как веник! И это внук князя Григория Долгорукого! – язвил отец.
    Бабки с дедом Иван не застал уже в столице. Дед отпросился в подмосковную усадьбу на покой. Старики писали слезные письма, но к себе внука не звали. Они лишь упрашивали сына Алешу быть с Ванечкой терпеливее, да требовали незамедлительно представить его царю Петру. Отец, однако, не торопился. Так и жил Иван в доме у отца с матерью, терпел ругань и насмешки, а то и побои. Но вдруг умер император Петр Великий. На престол вступила его супруга Екатерина, и
при дворе новой императрицы открылись широкие возможности для всякого рода авантюристов. К ним относился и молодой князь Иван Долгорукий. Отец представил его императрице, и место ему было найдено – гоф-юнкером к маленькому великому князю. Местечко так себе. Девятилетний Петр в то время не был еще назначен наследником престола, хотя такой поворот в его судьбе тоже не исключался. Отец Ивана получил назначение к великой княжне Наталье Алексеевне – гофмейстером. Что ни говори, а складывалась семейственность. Петр и Наталья – круглые сироты. При жизни дед не следил за их воспитанием, порой даже не хотел слышать о внуках от нечестивца-сына. Раз, возненавидев семейство первой жены – Лопухиных – он перенес эти же чувства и на неповинных внуков. Однажды кто-то из слуг, под величайшим секретом, передал маленькому Петру страшную тайну гибели его отца. Детское сердце с той поры мучила эта тайна. Конечно, страшно! Дедушка убил отца! Может быть, даже своими руками? Но, в возрасте царевича Петруши, как-то неуместно было часто размышлять о беспощадности родного деда. Он боялся дедушки-императора и ответно его не любил. Товарищей по играм для него выбирали по знатности и богатству. Был к нему приставлен для учебы Петруша Шереметев, но юный граф не подходил царевичу, ни по характеру, ни по темпераменту. Как и сын Меншикова. Дети знати держались заносчиво с сыном отверженного царевича Алексея. Лишь цесаревна Елизавета забежит поиграть на часок. Ребенка окружали взрослые – по большей части, сплетники и интриганы.
    Но все снова переменилось, когда однажды на порог опочивальни Петра ступил семнадцатилетний князь Иван. Долгорукий шел в первый день на службу к царевичу, почти как на голгофу. Царенок, слышно, избалованный мальчишечка, и вредный, придется как-то приноравливаться к нему. Но как? Подзатыльником его не угостишь ведь! Почему-то на месте Петра Ивану мерещились его меньшие братья. 
    - Их императорские высочества, Петры Алексеевичи плохо в эту ночь спали, господин гоф-юнкер, надо подождать, - огорошили его в приемной. Все слуги Петра были неряшливо одеты и с утра уже навеселе.
    - Значит, его высочество не вставали с постели? – удивился юноша Долгорукий.
    - Так-с! Вставать не хочут! Забились под одеяльце, сунули головушку в подушку, забили ножками: не хочу вставать, одеваться, завтракать и сидеть на уроках с противным Петькой… ну, то бишь, с их графским сиятельством Шереметевым! А хочу-де на конюшню!
    - Пообещали вы его туда отвести?
    - Что-с?
    - Ну, на конюшню сводить его высочество, ему посулили?
    - Да как можно-с? Время завтракать, ждут учителя, - лакей от неожиданности здорово растерялся. -  Да он же у нас, - шепнул он князю Ивану, - такой упертый! Да вы, господин гоф-юнкер, пойдите, и сами убедитесь, каков наш господин!
    - А ну-ка, ты, отойди-ка!
    Князь Иван плечом отстранил от дверей лакея. В опочивальне великого князя он застал полный разгром и беспорядок. Всюду грязь и щенячьи лужи. Одежда небрежно валяется на полу, а на постели сидит маленький Петр Алексеевич, болтая ножкой. Второй лакей ползает перед ним на карачках и скулит:
    - Ваше высочество! А, ваше высочество? Ради Христа, ну же, батюшка, надень чулочки...   
    В это время князь Иван и вошел. Стук и шаги вспугнули кого-то под кроватью. Заскулив, из корзинки вывалилась щенная сука, такса. За нею посыпались резвые кутята, штук восемь-девять, но, струсили, и – обратно, попрятались.
    Великий князь хмуро посмотрел на вновь прибывшего человека, и отвернулся.
    «А-а, новый лизоблюд, так и смотреть нечего!»
    Князь Иван подошел и, широко расставив ноги, молча, уставился на маленького невежу.
    - Ты кто таков будешь? – хмуро спросил Петр, глядя в сторону.
    - Я князь Долгорукий!
    - Который? – спросил мальчик недовольным тоном.  – Долгоруких много, и я всех их знаю, а тебя нет.
    В эту минуту они и встретились глазами.
    «Глаза сиротки, - почему-то сразу пришло на ум юноше. - Позабыт и никому не нужен, как и я в доме родительском. Должно, слова ласкового ему не говорят, а только приказывают, или ноют. Вон, как лакей-то усердствует, да не от чистого сердца. Уж и на конюшню не могут парнишку отвести!»
    Князь Иван первым делом шуганул лакея:
    - Ты! Чего раскорячился-то, - проговорил он незлобиво. – А ну-ка, пусти меня!
    И опустился место отбежавшего лакея на колени.
    - А ну его, дурака, ваше высочество, - проговорил он со светлой улыбкой, - а отчего это ты такой смурый-то? Хошь знать, кто я такой? Я буду, князь Иван Алексеевич, старший сын гофмейстера вашей сестры, дай ей Бог доброго здоровьица. Ты меня не знаешь, говоришь? Так я же воспитывался в Варшаве, у дедушки, князя Григория Долгорукого, - похвастался он, - а потом при родителях долго жил, ну, там, конечно, бездельничал. Представляешь, какая скука? Ну а теперь меня определили к тебе. Я не дам тебе боле скучать, ваше высочество! Все мы, Долгорукие, будем служить тебе верно, до гроба, и жизни, коли потребуется, отдадим за тебя. Ты верь нам! – и, заметив, как переменился в лице парнишка, весело предложил. - А что, ваше высочество, ты ведь не будешь против, ежели одевшись, мы с тобой сбегаем до завтрака на конюшню? А? Ну и коли ты пожелаешь, то будем конюхов обстреливать снежками? Хочешь? На псарню забежим и глянем, как собакам овес с мясом готовят. Потом ты и завтрак с аппетитом скушаешь, и с учителями разберешься.
    Живой интерес вспыхнул в глазах маленького Петра.
    - Конечно, хочу! И ты будешь теперь со мной все время? Ты же какой большой! А все большие только и знают, что меня учат. Это нельзя, и то, и се! Постоянно мучают!
    - Ну, я-то не буду. Ведь я люблю то же, что и ты!
    - А сколько тебе лет? – с недоверием спросил августейший отрок.
    - Семнадцать.
    - О-го-го! И я тебе не надоем, как всем остальным? – Петр уставился на князя Ивана с большой надеждой.
    - А вот, гляди, я побожусь: ни за что и никогда я ваше высочество не оставлю! – едва не прослезился Долгорукий. – Весь род наш имеет великую привязанность к крови покойного императора, и все мы почитаем ваше высочество наследником российского престола по рождению и по полу! – торжественно заявил он.
    Позже князь Иван сам удивлялся, откуда взялось у него столько красноречия? Услышал бы зануда Фик, так не поверил бы ушам своим. Кое в чем, балбес преуспел на придворной службе, оказавшись в неслыханном фаворе у наследника престола.
    Правда, загадывать наперед еще рановато. Как-никак, а Петра пока почитали наследником лишь представители родовитой знати. Потерпев поражение в день смерти великого императора, старая знать смолкла, и принялась служить императрице Екатерине, дожидаясь своего часу. Надеялись, что слабый разум ее возобладает над материнской любовью к дочерям, и она проникнется идеей возврата передачи власти исключительно по мужской линии. К чести императрицы, она любила неродного внука и держала его возле себя, хотя присмотр за ним оставался прежний. Сына Алексея окружали незначительные персоны. Учение не было строгим. Забавы можно было выбирать самому, то есть, проводить досуг на конюшне и на псарне, а то и откусывать от запретного плода, до которого был большой охотник друг Ванюша. Маленький Петр полюбил бесшабашного, веселого повесу, за доброту и душевность, какой прежде ни от кого не видел. Очевидно и первые слова, сказанные ему князем Иваном, о преданности, запали на всю жизнь в детскую душу. Со стороны Петра это была поистине фантастическая привязанность, со стороны Ивана – искренняя любовь старшего брата. Их совместное времяпровождение должно было бы вызвать гнев у любого добропорядочного человека, но за ними долгое время почти не смотрели. И когда обнаружилось-таки тлетворное влияние молодого повесы на ребенка, то оказалось, что уже поздно их разлучать. Да и князь Иван так сумел себя поставить, что его считали безвредным простаком. Только в семье «душку Ванюшу», как и раньше, били. Отец завидовал ему. Хватив лишнюю рюмку, он громогласно распекал сына, как дома, так и на людях. Благодаря отцу, дурные стороны и недостатки князя Ивана постепенно бросились в глаза всем. Так промелькнуло короткое царствование Екатерины. Незадолго до ее смерти, в судьбу маленького Петра вмешался всесильный князь Александр Данилович Меншиков. Он зорко следил за всем, что делается при дворе и в частности, на половине маленького Петра. В последние месяцы жизни императрицы, когда остро встал вопрос об утверждении наследника престола, кандидатура Петра-внука представилась Меншикову самой выгодной и удобной. Великий человек, он легко справился с Екатериной, устранил соперников и обручил Петра со своей дочерью Марией. В остальном же сыграла роль самонадеянность князя. Он решил, что его положение – императорского тестя – непоколебимо.
    Нежданно-негаданно, темные тучи сгустились над головой князя Ивана. Меншиков бросил на него подозрительный, злобный, взгляд: неблагонадежен! Влияние его на наследника российского престола тлетворно!
    На первых порах Ивана выручали естественные спутники, по сути дела, свершившегося в стране государственного переворота: всеобщее смятение во дворце, и вся та каша, которую заварила вдруг возникшая вражеская светлейшему князю, партия. Персона князя Ивана привлекла заговорщиков. Как-то отчаявшемуся обер-полицмейстеру Девьеру пришло, возможно, спьяну, на ум, что молодой Долгорукий мог бы потягаться с самим Меншиковым! И на Ивана тут же оборотились жадные взгляды, и он позволил втянуть себя в заговор. Это он после уже сообразил, что вокруг него люди ведут себя как-то глупо, как во время игры в прятки. Ах, с кем связался! Он готов был уже бегом бежать прочь, да права русская поговорка: «коготок увяз, всей птичке пропасть».
    Девьера схватили, пытали и отправили в ссылку. Молодого Долгорукого было приказано выслать в полевые полки. Князь Иван был просто убит таким поворотом дела! За что? Отец  тоже не на шутку растерялся. Дома мать горько плакала. Сестрица Катрин, только что вернувшаяся из Варшавы, открыто торжествовала. Брательники, те подло хихикали.
    - Молокосос! Щенок! – надрывался папаша. – Как ты позволил себя втянуть в заговор, голова баранья? Почто ты ко мне не пришел, или к родне, к дядьям? Или сам сочинял те заговоры? Убью! - И наскакивал на сына с кулаками.
    - Да не затевал я никаких заговоров, папенька! – отчаянно защищался Иван. – Попал нечаянно, между молотом и наковальней! Его высочество мне было жалко!
    - Дурак! Али ты не знаешь, как мне досталось добыть тебе при его высочестве местишко? Голова баранья!!! Донести надо было на Девьера и на всю воровскую компанию! Меншикову! А, ежели, сам боялся, так я бы вместо тебя донес! Ох, ты выродок! Выходит, ты с преступниками соглашался?
    - Да нет же! Нет! Вы все не так понимаете, папенька, не было никакого заговора с моим участием! – объяснял Иван. - А доносить… нечестно!
    - Неужели? С каких это пор мы поумнели-то?
    - Доносить - неблагородно, низко, подло и постыдно! – отчаянно вспыхнув, закричал Ванюша. – Вы зря на меня лаетесь, папенька!
    - Да ну? Доносить подло? А служить, леший знает где, в Тмутаракани, князю Долгорукому хорошо, да? Вот где срам и вот где бесчестье! Ох, как же ты о чести рода князей Долгоруких не подумал, Ванька?
    - Наоборот, папенька, я думал, в первую очередь, как раз о чести! Вот, хоть, дедушка мне рассказывал часто о своем брате, Якове Федоровиче.
    - Ха-ха! Дядюшка наш Яков Федорович резал царю правду-матку в лоб, а ты? Ты рот-то свой раскрыть как раз и побоялся! Ну, так что же! Вот и торчи теперь в глуши. Благородство! Тьфу! Шепнул бы на ушко Меншикову и пошел вверх, и родня с тобою. Эх, Ванька! Забудет тебя государь-то, ищи-свищи! Тестюшка будущий его подомнет!
    - Не забудет!
    Князь Иван твердил это, как молитву, и не зря! Едва прибыл в полк, как за ним нагрянули курьеры.
    - Князь Иван! Государь повелевает вам возвращаться в прежнем чине!
    Назад Ванюша торопился, как сумасшедший. За две недели, меняя лошадей и почти не спавши, нагрянул в Петербург. И застал насильно обрученного и плененного императора во дворце светлейшего князя! Отец уже занимал пост второго воспитателя, после Остермана. Меншиков, будучи главой правительства и нареченным императорским тестем, стал генералиссимусом. Он держался со всеми, в том числе и с императором, повелительно и надменно. Его кичливость не знала границ, его слово считалось законом. Возвращая князя Ивана, он делал уступку императору. Это была первая его уступка, вынужденная, исключительно по нижайшей просьбе обоих воспитателей Петра II. Короткая ссылка пошла на пользу князю Ивану. Он не бросался больше на рожон, как мог, утешал Петра, уговаривал потерпеть. Вскоре стало заметно, что у него есть союзники. Остерман, великая княжна Наталья и цесаревна Елизавета, тоже настроились действовать против сурового режима. Петру стали нашептывать, что в его воле скинуть ненавистное иго:
    - Ты – волею Божию император! Грех тебе Меншикова бояться! Меншиков - твой подданный, в твоей воле держать его на службе, или уничтожить!
    Очень скоро представился удобный случай, и юный Петр выпалил в лицо человеку, которого так боялся:
    - Я император!
    Слепая Фортуна вообще-то прихотлива, но с Меншиковым она обошлась безжалостно. В течение каких-то трех месяцев, «непоколебимый статуй» расшатался и рухнул совместными стараниями нескольких детей. При Дворе открылся путь новым всесильным фаворитам. Свой двенадцатый день рождения юный император встретил полностью свободным, а князь Иван подошел к невиданному фавору. Он получил звание обер-камергера и чин капитана гвардии Преображенского полка вкупе с двумя орденами: Андрея Первозванного и Александра Невского. С его легкой руки при Дворе заводились потехи, похожие на те, которыми он так прельщался в Варшаве. Зимой Двор переехал в Москву, где вокруг Петра столпились все Долгорукие. Князь Алексей Григорьевич и его сын – вот кто более всех приложил руку к тому, чтобы придать самодержавному отроку тот образ, который запечатлелся потом в истории. Князь Иван, этот, по словам саксонского дипломата Лефорта, «молодой дуралей», считал первым своим долгом доставлять Петру всевозможные удовольствия, какие он и сам предпочитал: вино, женщин, ночные разгулы и дебоширства. На двенадцатилетие князь Иван подарил Петру выбранную им собственноручно в борделе немецкой мадам проститутку – чистенькую, с великолепными грудями. Но уроки разврата больше смешили маленького Петра, чем разжигали его похоть. Остерман стыдил потом императора, доводил до слез, однако беспутный Иван в тот же вечер опять усаживал его в сани, и вез «таскаться по грязи». Влияние Остермана падало день ото дня. Юный Петр крепко поверил в свою вседозволенность. Вот так юноша, отягощенный пороками, завладел умом и сердцем царя-подростка. Его собственные похотливые желания бросали его от одной великосветской развратницы к другой, пока он не остановился на Трубецкой. Тогда он стал с меньшим усердием служить императору, стал отмахиваться от политики, хотя и не скупился на разные обещания дипломатам. Например, уговорить царя возвратиться из Москвы в Петербург, на чем особенно настаивали Остерман и испанский посол де Лирия. Но увозить царя из Москвы не было охоты. Государь не любит ни кораблей, ни моря! К тому же, после коронации князь Алексей Григорьевич подобрал особый ключик к царю. Он крепче сына забрал Петра в жадные лапищи. Что же такое помогло ему «забрать» императора?
    Главной страстью юного государя сделалась псовая охота, хотя он и соколами охотиться любил. Подмосковье, с его охотничьими угодьями – рай земной. Что зверья, что птицы! Бери голыми руками!
    «Государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и остается там целый день, забавляется, как ребенок и не занимается ничем, что нужно знать великому государю», - доносил в Мадрид посол испанского короля герцог де Лирия.
     Наконец, юный монарх перевел в лес Двор и правительство. Вместе с ним ездили высшие чины государства, члены Верховного Тайного совета, дипломатический корпус и знать. Один только Остерман «убегал» с этих охот, в Москву, чтобы заняться государственными делами.
Охотились на разную дичь: волков, медведей, лисиц, зайцев, птицу. Травили дичь борзыми собаками. Ловили тенетами.  Выезжали в поле с соколами, отваживались и на самый опасный род охоты, на медведя. Никто не думал, что царь подвергает себя суровостям холода, отправляясь за полсотни верст от Москвы и далее, на три или четыре месяца. В марте 1729 года князь Алексей Григорьевич залучил Петра в свое имение, Горенки. Государь вдругорядь угодил в плен, но теперь уже к Долгоруким.
    В отъезжем поле теперь присутствовали мать князя Ивана и его сестры. Подле государя всегда садился по правую руку князь Алексей Григорьевич, а по левую – тщеславная красавица Катерина.  Лилось вино, и развязывались языки.
    Князь Алексей Григорьевич с бутылкой в руке слезно канючил:
    - Ну, ваше императорское величество, а винца-то?! Не обижай старого дядьку!
    Государь отпивал пару глотков и морщился:
    - А где Ваня? – спрашивал он.
    Князь Алексей Григорьевич, старый дуралей, отвечал ему:
    - Тю-тю, государь! Ванька просит простить его, ради Христа. В Москву он поехал, потешить блуд. Да ты пей! Эй, дщерь моя, княжна Катерина, чего ты сидишь, не потчуешь его величество?
    Да уж, подобных заносчивых дураков, как князинька Алексей Григорьевич Долгорукий, Рюрикович, еще поискать в Москве! Вздумал повторить попытку Меншикова женить государя на одной из своих дочек. Задачка-то, не легка! Если Меншиков формально воспользовался «Тестаментом» Екатерины, обязывающим преемника жениться на одной из своих дочерей, то Алексею Григорьевичу следовало самому склонить императора на женитьбу. Да еще и вельмож убедить в необходимости такого брака. Выбор князя пал, конечно, на Катерину, воспитанную в Варшаве. Ей уже стукнуло 18 лет, - супротив государевых 13! Камнем преткновения стало лишь одно обстоятельство: сердце невесты давно было занято другим, и весь свет внимательно следил за развитием романа, вспыхнувшего прошлой зимой между ней и молодым атташе австрийского посольства. Граф Альберт Миллезимо, вот кто полностью отвечал всем запросам честолюбивой княжны. Алексей Григорьевич и слушать не хотел об этом красавце. Что, шурин австрийского посла? Тьфу, тьфу! Алексей Григорьевич, буквально, резал по живому. Австрийца он грубо отвадил. К весне 1729 года ему удалось изолировать царя от Двора и остального внешнего мира. Депеши иностранных дипломатов запестрели одинаковыми извещениями: «жена, две дочери и сыновья князя Долгорукого, отца фаворита, последовали с царем на охоту. Мысль Долгорукого женить царя на одной из своих дочерей известна всем, но теперь всем представляется, что надлежащим случаем, он хочет воспользоваться для решительного сговора». Писали об участии в этом деле князя Ивана, но он в душе не поддерживал планы отца. Не любил он свою сестру Катерину с детства! С возрастом, размышлял он, глядишь, Петр сам во всем разберется, и тогда обрушит великий гнев на Долгоруких.  Хватит ли влияния князя Ивана на царя, чтобы спасти тогда семейство? А впрочем, изобретательный в амурных делах, Иван мог бы спасти и Петра, и сестру Катю от ненавистного им обоим брака. Мог бы устроить Катьке с венцем Миллезимо побег. Тайно бы обвенчались и - с ветерком в Вену!  Чего ждал?  Что удерживало?
    Эх, до чего тятенька корыстен. Завистлив. Дошел до того, что начал желать падения князя Ивана. Он даже подсовывал на его место второго сына, Николая. Ссоры Ивана с отцом носили постоянный характер. Кроме того, Иван враждовал с хитрецом и прирожденным политиком Остерманом, а отец, наоборот, к нему слепо благоволил. Остерман тоже ненавидел молодого фаворита. За то, что «заразил» царя страстью к лени. Так ведь и отец тоже «заразил» Петра страстью к охоте и собакам! Император в Горенках даже переселился жить к своим четвероногим любимцам. Такой же дурак, как и сам Иван.
    Все трое они дураки, с царем и батькой! Князь Иван сам теперь думал: лучше бы государь его разлюбил, и пытался воздействовать на него грубостью.
    Раз царю принесли на подпись смертный приговор, какому-то воришке. Князь Иван, глянув из-за плеча царского в бумагу, ужаснулся. За что? Вон, чиновники как воруют, а этот лошадь украл. Петр погрыз перо и собирался уже подмахнуть бумагу.
    - Государь, ты бы прочел до конца, - предложил ему князь Иван.
    - Не буду! – буркнул царь, да вдруг как завизжит, точно поросенок. – Ай! Дурак! Больно! Ай! Ай-ей-ей-ей!
    Это князь Иван тяпнул зубами его за ухо, чтобы остановить.
    - Ты спятил, а, Вань? – заныл, потирая укушенное ухо, император.
    - Нет, государь, я только хотел показать, каково будет человеку, когда ему станут голову рубить! В тысячу раз больней! Подумай, прежде чем подписывать!
    - Сам тогда и подпиши, Вань! – милостиво разрешил император, суя другу перо, а сам тут же под стол нырнул, стал вытаскивать оттуда кутят за шкирки.
    Князь Иван не раз, шутки ради, писывал под государеву руку. Помочь, что ли? Помялся, да и принялся писать под царскую руку. Воришку, конечно, помиловал.
    - «Петръ! Петръ! Петръ!». Рука скоро летала по бумаге, перо брызгало. Комар носу не подточит!
    Но со временем, князь Иван все чаще стал сбегать от царя и от родни в Москву. Среди друзей его собралось всякой швали. По пьянке фаворит и упустил совсем императора. Отдал помешанному на честолюбивых планах отцу на растерзание.
    В августе текущего 1729 года государь вместе с Долгорукими предпринял самую длинную охотничью вылазку. Два месяца кружили по лесам, время от времени укрываясь в богатых Горенках. Каждый вечер – вино. Рядом с Петром томная княжна Катерина. Царя часто оставляли наедине с девицей, которая была ему не люба. Но слаб государь, чтобы сопротивляться, ни духом, ни телом, не окреп. Уж Ивану ли это не знать? А батюшка-князь вцепился в царя крепче, чем волк в добычу.
    - Его величество вернется в Москву, женатым, на сестре вашей, - однажды по-дружески шепнул испанский посол герцог де Лирия фавориту.
    - Не может быть, - ответил Иван и поскакал в Горенки.
    Де Лирия почти угадал. Император возвратился в столицу женихом, связавшим себя крепким словом.  А слово – не воробей.

Глава 6

    «Пришло и мое время,
 чтоб начать ту благополучную жизнь, которою я льстилась»
Княгиня Н.Б. Долгорукая. «Своеручные записки…»
    
   Настал Катеринин день, вторник, когда надо было отправляться на именины к Долгоруким. Наташа проснулась в девять часов. Это было обычное время, когда она просыпалась и вставала с постели. Девушка приподнялась, опираясь обеими руками на примятые, теплые подушки. Она любила, перед тем как встать, сразу глянуть в окошко. Занавеска была уже заранее поднята. Ох, и заспалась! На улице вполне рассвело и снежно. Утро выдалось хмурым и холодным. Всю ночь валом валил снег, и белые хлопья, будто мягкой ватой, облепили черные ветви кустов и подстриженных, на иноземный манер, деревьев. Каркнула и сорвалась откуда-то с крыши ворона. На одеяле потянулся сонный Персей и поглядел на хозяйку глазами-виноградинами. Потом снова потянулся и свернулся клубочком. Это было самое обычное утро в начале московской зимы – сонное и темноватое.
    Ах, да, сестра Катенька тоже сегодня именинница, а вечером предстоит важное событие в жизни Наташи - первый «взрослый» выезд. Ах, жизнь испорчена! Вместо привычного упоения наукой придется танцевать и вести глупые светские разговоры. На Наташу будут таращиться кумушки, и глазеть завистницы. Судьба не справедлива к ней, но у нее есть обязательства перед семейством, и решение выезжать принято окончательно. Да упрямство родилось вперед Наташи! Рано, слишком рано! Сглотнув слезы, она решила, что никому не выйдет худого, если она еще одну минуточку полежит, прежде чем встать. Наташа сунулась обратно в постель и с головой закуталась одеялом. Сегодня весь день уйдет на примерки и одевание. Она помнила, как тщательно одевалась матушка на балы. Какая ж это докука, погружаться в роброн! Нет уж, как хотите, а до обеда – ее время, иначе не поспеет к братниным именинам с чертежами. Никому же от этого не будет худу? И вот, накрытая с головой одеялом, она взялась было прикидывать, с какого часу будет начинать одеваться. Ведь платья-то уже привезены и ждут часу своего в гардеробной. Модистку прислали от Черкасских. Чернявая, смешливая француженка привезла зараз столько платьев, что и сестры смогли принарядиться. Несколько роб выписали из Парижа. Это уж бабуленька постаралась! Не захотела отправлять внучку в высшее общество в лапотье! Это она сама так сказала. Конечно, Наташа тоже находила все эти наряды восхитительными, да сомневалась в собственной неотразимости. Чего доброго, покажется она кавалерам неловкой Несмеяной. 
    Стук в дверь убавил Наташиной фантазии.
    - Поднимайтесь, заспанная принцесса! – весело воскликнула улыбающаяся мадам Штрауден. – Вы сегодня едете на бал, у вас впереди столько дел, моя дорогая! Позавтракайте, и милости прошу в гардеробную: только что привезли еще два платья. Потом подоспеет ванна, придет куафер7 от Черкасских. Самый лучший куафер Москвы! Гранд Маман уже завтракает у себя.
    - Ох, а я думала, что  успею поработать до раннего обеда, - робко возразила Наташа.
    - Что ты, душечка! Сегодня твой первый бал, а ты упрямишься, как младенец!
    - Потому что я боюсь влюбиться, - пошутила девушка и улизнула в уборную. А потом там, за дверью, принялась веселиться над собой. До любви было далеко, как до звезды.  Родители ведь полюбили друг друга, только после того, как поженились, напомнил рассудок.
    Скрипнула дверь, и вошла Дуняша с подносом, на котором дымился завтрак. Любимая овсяная каша с изюмом, чудесные слоеные пирожки, кофе с молоком, хлеб, и масло.  Глаза горничной были шире, чем фарфоровые блюдца!
    - Кушанья, барышня моя милая, поспели, кушайте, а потом взглянете на платья! И красотища же! Еще две робы прибыли из Парижа! Я только что распаковала!
    И эта туда же!
    Дуняша служила юной графине с детства, и они были замечательными подружками. Устройство Дуняши к старшей дочери личной камеристкой – выбор Анны Петровны. Девушка происходила из семьи, преданно служившей нескольким поколениям Шереметевых. Дед Дуняши был камердинером у Бориса Петровича, а отец и сейчас служил управляющим в Кускове. Дуняша была обучена своей теткой, доверенной камеристкой самой графини, Лукерьей, всему, что должна уметь хорошая горничная. Ее приставили к Наташе, едва той миновал десятый годок, а самой Дуне – тринадцатый пошел. Это была прехорошенькая, среднего росточка, темноволосая, болтливая, бойкая, и лукавая особа. Отличалась  большой смекалкой, и была предана хозяйке, как говорила сама, «без лести». Разница около трех лет давала ей право иной раз указывать барышне на мелкие оплошности и недостатки.
    Дуняша поставила поднос с завтраком на столик и посмотрела на госпожу, а после на гувернантку. В бойких черных глазах читался вопрос.
    -  Вот, Дуняша, посмотри, как барышня наша равнодушна к туалетам, - мягко пожаловалась мадам Штрауден, - ей не интересно, в чем нынче поедет к Долгоруким. Она собирается с утра чертить!
    В голосе доброй наставницы Наташа вдруг уловила некоторую перемену. «Она раньше так обо мне не говорила. Что я сделала?» - встревожилась юная графиня.
    - Ай, что же это такое? Ай, да как же это так? – всплескивая пухлыми ручками, пропела Дуняша. – Чертить?! – весело, немного картавя, вывела она. – Ай! Нельзя никак, барышня, миленькая! Вы только гляньте на туалетцы! Такой-то красоты! А уж до чего авантажные, вы сами, барышня, в этом сейчас и убедитесь! Уж мы-то для вас как старались! Мы-то всю ночь с Танюшкой и Ульяшей разглаживали, да развешивали ваши платья, старались, чтобы ни морщиночки не осталось! Вы должны окончательно решить, какую робу наденете к обеду, а какую на бал.
    - Ах, да! Катеньку поздравлять с днем ангела!  Нечего больше и думать о том, чтобы заниматься, - спохватилась Наташа. - Поди-ка, Дунюшка, да разузнай, бабушка отзавтракала ли? А то, может, и так знаешь?
    - Конечно, знаю! – закивала в ответ Дуняша. - Старая барыня, как покушали, так снова уснули. Я вам завтрак собирала, а барынина горничная, Платонида, как раз принесла обратно понос с посудой.
    - О, бабушка спит? Значит, пару часиков можно бы и выкроить для черчения. Не невольте вы меня, - обратилась Наташа к мадам, - я не подведу вас! К обеду надену любимое, голубенькое платье, а на бал, то, что привезли вчера, белое, серебристое, с серебряным шлейфом. А на то, что привезли нынче, взгляну потом.
    - На все ваша воля, барышня моя ненаглядная, - кивнула Дуняша.
    А мадам Штрауден возвела очи горе: увы, мол, и ах!
    Наташа позавтракала и, не слушая воркотни, затворилась у себя в кабинете. Перед обедом переоделась и отправилась в столовую. За обедом всей семьей поздравляли свою именинницу. Потом все разошлись, чтобы вздремнуть. 
    Поспав часика два, Наташа обнаружила перед пылающим камином огромный фарфоровый чан, исходящий паром. Возле ванны хлопотала Дуняшка с двумя помощницами, и Наташа с наслаждением вдохнула запах розового масла. Сбросив кружевную белую рубашку, девушка с наслаждением погрузилась в воду. Купанье придавало ей сил. Она намылилась куском душистого мыла, Дуняша вымыла ее густые русые волосы, а вторая горничная, Танюшка, уже ждала с огромным нагретым полотенцем в руках. Потом Дуняша долго растирала полотенцами мокрые волосы, при этом все время, требуя подавать ей новые.
Вошла мадам Штрауден и сказала по-немецки:
    - Вот где красота! Твои волосы, Наташенька, напоминают солнечный свет.
    - Ах, моя милая, Мария Ивановна, какая вы добрая, благодарю вас!
    Две горничные стали облачать барышню в тонкую рубашку, шелковые чулки и панталоны. В это время третья горничная Ульяша принесла поднос с кофе.
    - Не стану есть! Боюсь, что желудок взбунтуется, ведь я ужасно волнуюсь! – отказалась Наташа. - К тому же, у Долгоруких придется ужинать и я не смогу проглотить там ни крошки. У Долгоруких, должно, еды подают горы.
    Она тут же представила себе эти горы еды – как они лежат на столах, а гости их уплетают и засмеялась.
    - Да-с, ваша правда, боярышня, не к немцам же едете, – начала Дуняша, да и осеклась. – О! - смешно округлила она ротик, - а вот и сама матушка боярыня Марья Ивановна припожаловали!
    Раздались тяжелые, мерные шаги по анфиладе покоев: приближался кортеж боярыни Салтыковой. Во главе его четыре здоровых горничных несли кресло, в котором восседала бабушка в шлафоре и чепце, с очками на лбу и с крошкой собачкой на коленях. На голове собачки красовался малиновый чепчик, обшитый кружевами и точно такая же шелковая попонка. Это была любимица Малютка. За креслом семенили две компаньонки-дворянки, дальние родственницы, с корзинками для рукоделья. За ними переваливалась старшая горничная Платонида, несшая на руках обезьянку. Остальная свита включала в себя трех девочек-арапок, каждая из которых несла на руках собачку, наряженную, как бабушкина любимица.
    Носильщицы, поставив на ковер кресло с барыней, отошли. Внучкины горничные бросились низко кланяться. Мадам Штрауден учтиво присела. Наташа просто подошла и поцеловала бабушкину руку. Ведь смешно делать реверанс, когда на тебе только исподнее.   
Старуха крепко обняла внучку, с чувством расцеловала ее и трижды перекрестила:
    - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Да ты, мой свет, почти готова, ох, моя красавица, чистенькая, умытая! – она крепко прижала внучку к груди. – Дай-ко приласкаю тебя, моя сиротка. Ну, что, выбрала? – спросила она, имея в виду робу. – Или, пособить тебе? Эй! Девки! Не спите!
    Наташа не представляла, сколько споров выйдет из-за ее наряда!
    - Внученька, нонича надо тебе произвести самое благоприятное впечатление на всю стаю, коя зовется придворным обществом, - заявила Салтыкова, - хотя и слишком бросаться в глаза - дурной тон, ведь это не твой бал, моя голубка! Но утереть носы ты должна всем! Ну? Одно из парижских наденешь? Серебристое? Розовое? Для первого выезда я надела бы что-нибудь со смыслом.
    Наташа замерла в своей рубашке и панталонах с кружевами, с распущенными волосами, спадающими до колен. Тут уж ею окончательно овладел дух противоречия. Она рассудительно повела речь:
    - Очень вам благодарна, но к чему, мне, бабушка, столько платьев? Как же столько одному человеку можно сносить? Ах, зачем братец пошел на такие траты? Нужно ли это? - Боярыня неодобрительно закудахтала, но внучка трагически указала на развешенные роброны. – Я, право, не готова так наряжаться, и вовсе не стремлюсь быть замеченной. Право, что за бессовестные вырезы у всех платьев? Я очень стесняюсь, что грудь так у меня выросла, право, стыдно! Голова кругом!
    Ей, в самом деле, вдруг стало нехорошо. В уборной комнате было жарко, прямо как в Африке! Хорошо, хоть пахло тонкими духами. Свечи потрескивали в золоченых канделябрах. Настенные кенкеты рассыпали вокруг себя радужные круги света. Среди всей этой жары и муторного духу, думалось только о том, что придется предстать перед чуждым светом, да еще в платье, которое так и кричит криком о богатстве! Богатство делает ее самой первой счастливицей в свете, но ей-то, наоборот, вовсе не хочется подобного счастья от богатства. Ей, такой застенчивой, бесхитростной и серьезной! Когда на ней будет наряд, один из тех, что красуются в уборной, то за блестящим светским обликом ведь все равно будет видна ее необыкновенная наивность. Почему ее не слушают? – Как хотите, но я только ради долга перед семейством и еду к Долгоруким!
    - Ох, ласточка ты моя дорогая! Семья – это все для женщины, и ты правильно понимаешь, что, к чему, - хрипловатым голосом положила конец Наташиным речам бабушка. Она сама выглядела импозантно, не смотря на болезнь, в своем бархатном темном шлафроке, высоком чепце с лентами и кружевами. Очки, не особенная надобность, тряслись на лбу. Собака на коленях  тоже реагировала по-своему. Малютка поддерживала ворчанием любое слово бабушки, так что кот, едва завидев ее, предпочел гордо удалиться. – Не ты первая, дитя! Вон, твоя-то матушка два раза выходила ради семьи замуж! Причем, оба супруга были даны ей покойным царем, и Анюта со временем сумела полюбить и Нарышкина и Шереметева. Сумеешь и ты, сладкая моя, когда выйдешь замуж! – Слезящиеся глаза старой боярыни следили за внучкой. Взгляд, как будто бы из замутненного старинного зерцала. – Лапушка ты наша! Тебе-то дается счастье выбирать, а не как твоей бедной маменьке! Нынче совершенно иное дело. Нынешний-то наш государь пока молод и вельми беспечен, в одну минуту никого не сосватает, как было с твоими родителями. Ох, сердечко мое, порадуй старенькую бабушку, дай тебя благословить перед смертью, не к весне, так к лету, я, должно быть, умру. А мне-то особенно радошно бы увидеть до того тебя пристроенной и счастливой, ведь ты старшая из дочерей Аннушки от брака с Борисом Петровичем!
    Бабушка всхлипнула, и обе старые компаньонки наперегонки бросились подавать ей нюхательные соли. Но бабушка отмахнулась от обеих:
    - Не мешайте, я еще, чай, жива!
    Ох, Наташа по приезде из деревни, сразу заметила, как сильно сдала бабушка. Особенно же смущали ее слова о скорой смерти.
    - Ваша матушка не одобрила бы ваше затянувшееся затворничество, - тихим, голосом проговорила за Наташиным плечом мадам Штрауден, приходя на помощь обеим – и юной строптивой графине и старой боярыне. Она, издавна пользовавшаяся большой свободой выражать собственные мысли, обращалась к барышне наедине обычно на «ты», но в присутствии старших членов семьи, избегала фамильярности. – Видели бы вы, сударыня, туалеты вашей подруги, княжны Черкасской! Панье как пышные розы! А куафы – эти «маленькие пудреные головки», чистая прелесть! А ведь вы ближайшие с ней подружки! На балу тоже будете рядом. Нельзя вам, дочери фельдмаршала Шереметева, ударить в грязь лицом. Ведь верно?
    Ах, мудрая, милая, мадам, она одна всегда находит самые справедливые слова!
    - Конечно, нельзя в грязь лицом! – согласилась с нею Наташа. - Будет в том моя вина, коли вдруг скажут про меня дурное слово!  Но ведь я только что позволила себе вслух подумать! Чаю, мыслить не запрещается? Не хочу, чтобы вся Москва таращилась на меня, да громко судачила бы о моем богатстве. Беда, если только ради злата, самые лучшие женихи, поимеют охоту вести меня под венец! Я боюсь обмануться. «И очень жалко времени на светские пустяки!»   
    Вот это была истинная правда! Время, затраченное на примерки новых нарядов, Наташа искренне считала погибшим. Мать успела привить ей вкус к туалетам и научить ее выглядеть элегантно в баснословно дорогих платьях. Однако во всем должно быть чувство меры.
    - Теперь не то, что прежде, - не отступала бабушка, - при Петре-то Алексеевиче покойном проще было, а теперь потерять себя в глазах общества, что чихнуть! Хоть я и стою одной ногой в старой Московии, а другой в могиле, но знаю. Я жизнь прожила при Дворе! Главное – это не разор на нарядах, а то, как произвести выгодное впечатление на тех, кто в фаворе, и особливо, на будущую императрицу. От нее зависит твое место при Дворе, Наташа. Сироте богатой не помешает место фрейлины. И ты должна усердно служить императрице, как и твоя мать, кто бы та ни была, Господи прости, - бабушка широко перекрестилась, - Марта Скавронская, или… Долгорукая, но, боюсь, ты не унаследовала практичный Аннушкин характер, ласточка ты моя.
    Уж с этим Наташа должна была согласиться.
    - Ах, бабушка, родная моя! Ну, конечно! Мне не удалось, к великой моей горести, унаследовать нрав матушкин, но я буду делать все так, как нужно!  - воскликнула она. - У меня, право, есть частичка маменькиного здравого смысла!
    - Ох, ты моя сладкая, – проворковала бабушка. - Я же за тебя переживаю. Двор – самое опасное место, там полно всяких проходимцев! Жалко, что я слишком стара, чтобы сопровождать и оберегать тебя в твой первый выезд. Но пора одеваться!
     Пробили часы, и все замерли, слушая мелодичные удары. - Пора, барышня, приступать к одеванию, - горячо зашептала ей на ушко Дуняша, - чай, ваша бабушка ждет, не дождется, и граф за вами вот-вот пришлет лакея. А вы в исподнем! Нельзя будет сказать, что вы благовоспитанная девица!.. Чай, вы этого и сами не хотите?
    - Не хочу! – засмеялась Наташа, и почему-то успокоилась. Конечно, пришла ее пора, и сегодня она появится перед всем светом, - девушка из богатой, знатной семьи, разумная, благовоспитанная и… красивая? Но в любом случае, она останется самой собой,  исключительно благоразумной! Наташа указала туда, где висела облюбованная ею роба. – Только не говорите, что она слишком скромна!
    Бабушка опустила на нос очки и изрекла:
     - Эта? По-моему, эта роба просто бесподобна  для богатой невесты. Девки, а ну-ка, пошевелитесь! Куафер пришел?
    - Пришел, матушка-боярыня! – пробасила Платонида. – Ждет-с, не дождется!
    По знаку мадам Штрауден, горничные сноровисто забегали по комнате. В то время главным средством сделать фигуру горделивой и стройной, служили корсет и «шнурование». Корсет затягивался сзади с помощью шнуровки и колена служанки, которым она упиралась в спину барыни. Иногда дамы от удушья падали в обморок. Юбки были круглые, колоколообразные, но уже приобретающие черты новой моды за счет прикрепляемого к ним шлейфа. На платья материи уходило метров до сорока. Юбки надевались на каркас – панье, который изготовлялся из тростника, или китового уса. Но уже появились фижмы, основу коих составляли проволока или конский волос. Дама могла пройти в дверь, сжав юбку, тогда как с жестким каркасом из китового уса, должна была проскакивать боком. Платье украшали многочисленные кружева. Юбки достигали непременно пола, демонстрация щиколотки сурово порицалась. Прическа укладывалась по моде, как сказала только что мадам Штрауден «маленькой пудреной головки»: завитки волос образовывали вокруг головы венок, а затылок оставался гладкий. На грудь и плечи выпускались змеевидные локоны – «косы», числом до четырех.
Ушла уйма времени, пока Наташа не оказалась полностью одетой, в бальной робе голубовато-серебристого оттенка, с серебряным шлейфом, отделанной французскими кружевами, расшитой серебром и жемчугом. Шея, грудь и руки по локоть остались голыми. Волосы ей обильно напудрили и украсили завитками крупного жемчуга, четыре длинных локона выпустили на открытые плечи. Зеркало отразило стройный, будто застывший, облик высокой, светлоглазой и, от этого никуда не убежишь, серьезной девицы. Роба, выполненная из негнущегося атласа, ложилась жесткими складками. Наташа осторожно провела пальчиками по атласу. А ведь когда-то, при маменьке, и она любила наряды. Горничные ходили вокруг нее и придирчиво рассматривали свою работу. Мадам Штрауден удовлетворенно кивала головой и восторженно улыбалась. В ее небольших карих глазах сверкали лукавые искорки:
    - О! Как прелестно!
    - Исполать! – любуясь внучкой, провозгласила бабушка, и вдруг вся затряслась. – Ох, ты, батюшки светы! Богородица-заступница! Вот и выросла ты, Наташенька, лапушка, золотой цветок! Когда ты только успела-то? Ах, красавица! Вот бы мать-то, Анюточка моя незабвенная, на тебя поглядела! А вот, Анюточки-то и нет!.. – старушка заплакала. Наташа же, прикусила себе губу, чтобы тоже не разрыдаться.
    - Икону мне скорей давайте, непутевые! – сверкая глазами, грозно выкрикнула бабушка. – Фетинья! Иулиания!
    Две старые компаньонки, мгновенно вскочив на ноги, бросились отворять дверь. А там, оказывается, уже собрались все жившие в доме люди. Они столпились и ждали, боясь старой боярыни. Вперед торжественно выступил дворецкий с иконой в золотом окладе. Он с низким поклоном вручил образ бабушке.
    - О Пресвятая и Пренепорочная Мати Дево, надеждо христиан и прибежище грешным! Защити в несчастиях к Тебе прибегающих, буди Мать и Покровительнице рабе Твоей Наталье! – торжественно забубнила бабушка. Прочитав молитву, она трижды перекрестила внучку. Растроганная Наташа наклонилась в своей пышной робе и, вытягивая вперед губы, поцеловала образ. – Возьми, Наташенька! – сказала бабушка. - Икона Божьей матери «Неувядаемый цвет». Перед ней молись о сохранении чистой и праведной жизни, о помощи в правильном выборе супруга! – и протянула опять плаксиво. – Ох, и лапушка! А нагнись-ко ты ко мне, светик мой, нагнись еще ниже, поцеловать тебя хочу, чай, я не помну тебе бальный туалетец! - она еще раз перекрестила внучку и поцеловала в безупречно-мраморный гладкий лоб. Глаза Наташи заволокло слезами. Освободившись из бабушкиных объятий, она выпрямилась, не зная, как выразить словами собственную любовь и благодарность.
    Торжественность затянувшейся паузы была внезапно нарушена прибытием слуги графа. Камердинер брата сообщил, что барин уже собрался и ожидает сестрицу в Большом зале.
    - Пойдем, Наташенька! – позвала бабушка. – Ох, хороша ты! – и снова слезы потекли по глубоким морщинам. – Ох, не гляди ты на меня, старуху! Тебе-то время веселиться! 
    Четыре носильщицы подняли кресло с бабушкой и понесли его из уборной. Наташа, за ней мадам, компаньонки-дворянки и вся дворня пошли следом.
    Граф нетерпеливо мерил залу широкими шагами. Затянутый в блестящий мундир, полноватый, он издали выглядел старше своих лет, но вблизи казался наоборот, моложе. Из-за пухлощекого лица, ясных серо-голубых глаз с длинными ресницами. Полные губы его задергались и презрительно искривились.
    - О чем это вы плачете, Гранд Маман? – поинтересовался он у бабушки грубовато.
    - Так ведь, чай и дождались, слава Тебе Господи, Петрушенька, - еле выговорила бабушка. Она собиралась благословить и внука, но при звуке его голоса у нее перехватило горло.
    - Сестрица готова? – он спрашивал, ни к кому, собственно, не обращаясь.
    - Я готова, государь-братец! – ответила Наташа.
    - Тогда скорей! Едем, а то уже опаздываем! – бросил он сухо.
    Лакеи, торопясь, подали сестре с братом шубы.
    - Боярышня наша ненаглядная! – завыла вся дворня, падая на колени. Люди кланялись и желали Наташе счастья. Вся толпа разом ринулась следом за господами на крыльцо и на двор, ярко освещенный смоляными факелами, и потом долго махала вслед удаляющейся карете, запряженной великолепной шестерней. За каретой проследовала графская свита. Она состояла из русских гайдуков и лакеев, едущих верхом, двух арапов, стоящих на запятках, полудюжины скороходов, бегущих впереди кареты и по бокам, возле дверей, с факелами в руках. По обычаю, с крыши кареты свисали во множестве яркие фонари.
   
Брат и сестра ехали молча. Позы их, со сложенными на коленях руками, были неестественно натянуты. Они не знали, о чем говорить друг с другом.
    По мере приближения к дворцу, им стали встречаться другие экипажи. Все выглядели роскошно, и по гербам на дверцах можно было узнать, кто едет. Мелькали и кареты попроще, и одиночные сани, и бравые всадники в гвардейских мундирах. Эти нагло прокладывали себе дорогу среди громоздких возков. Хотя празднество и не обещало быть грандиозным, так как Долгорукие готовились к обручению, все равно ожидали чего-то неожиданного, поскольку эта невеста была уже вторая, и тоже назначенная царю его воспитателем. Первая, княжна Меншикова, сгинула в Сибири. Долгорукие и в самом деле, обезумели! Обезумела и вся старая столица. Москва бурлила, переполненная провинциальным дворянством, слетевшимся из разных уголков России на царскую свадьбу, подобно мухам на мед. Карета Шереметевых прокатила по широкой, иллюминированной аллее, и  Наташа забыла о своих страхах. Ее глаза еще ничего не видели, но слух уже погрузился в чарующий мир звуков. Это вдоль длинной аллеи, за ширмами-обманками, прятались и пели русские певчие из царского и патриаршего хоров.
    - Слышишь, как хорошо поют любовные канты, Петя? - шепнула она брату.
    Хмурый граф промолчал. Он только грубо схватил и сжал Наташину руку. Сестра впервые увидела, какую маску он носит в свете.  Юный граф показался ей тщеславным и даже помпезным! И, точно старик, разворчался на Наташу.
     Проехали под деревянной  золоченой аркой, установленной в честь именинницы, и теперь должны были сходить, чтобы пешком проследовать на парадный подъезд по ковровой красной дорожке, показывая себя в полном великолепии. Брат и сестра Шереметевы вступили на двускатное новое крыльцо, и попали в вестибюль, где оставили на руках своих лакеев шубы. Лакеи спешно убрались на отведенную им половину. Вестибюль, с массивными мраморными колоннами, произвел на юную графиню, сведущую в архитектуре, неизгладимое впечатление. Сверху, из покоев и бальной залы, лилась нежная музыка.
    Наташа видела, что она не одна в вестибюле. Входили и другие приглашенные, учтиво раскланиваясь друг с другом. К Шереметевым обращались в первую очередь. Брат и сестра узнали, что Черкасские пока не приехали.   
    Шереметевы прошли дальше. Парадная лестница, залитая светом, вела на второй этаж, где располагались бальная зала. Долгорукие принимали гостей с невиданной роскошью, под игру собственного оркестра, который состоял в основном из иностранных музыкантов. Равномерный, сдержанный гул, и шорох платьев сливался с музыкой. Парадный зал сверкал. Весь высший свет слетелся сюда и, с угодливыми улыбками, наблюдал за триумфом удачливых Долгоруких. Блестящая толпа сдержанно гудела. Дворец, отремонтированный и украшенный к возвращению августейшего охотника, вполне мог быть предметом зависти королей. Пышно украшенный золотом царский трон стоял на возвышении под бордовым балдахином, с вышитыми золотом императорскими двуглавыми орлами. Венчался балдахин императорской короной. Заднюю стену украшал занавес с вышитым золотом огромным двуглавым орлом. Немного ниже императорского трона стояло кресло для именинницы. С правой стороны располагалось несколько простых стульев для членов императорской фамилии. Долгорукие почти добрались до самой вершины власти и выставляли это напоказ. Княжна Долгорукая – без пяти минут русская императрица! Многие знатные барышни, о чем слышала и Наташа, ненавидели княжну Катерину со всем пылом молодости, однако, скрепя сердца, вынуждены были признавать, что она восхитительна и элегантна, не смотря на слишком показное высокомерие. Это была девушка восемнадцати лет, высокого роста, грациозная, с длинной шеей и копной черных волос, с тонким прямым носом, большими карими глазами. Она гордо держала маленькую головку, убранную бриллиантами. Ее красная бархатная роба была расшита золотыми цветами и листьями, усыпана драгоценными камнями: гранатами и топазами. Покатые оголенные плечи и грудь прикрывала тяжелая золотая мантия со шлейфом, подбитая горностаем. Княжна была так красива, что никому не хотелось верить, будто государь женится на ней против воли, и что невеста за него идет против воли же. Она и сама не старалась скрывать состояние своей души на людях. Взгляд ее был тяжелым и надменным, между соболиных бровей пролегала тонкая морщинка. Княжна словно злилась на всех этих людей, собравшихся ради ее триумфа.
    Наташа скромно помалкивала, но после долгого отсутствия царя, ожидания, тревог, отчаяния, что он никогда не появится в столице, среди придворных не наблюдалось охоты к разговорам. Сезон балов открывался смертельно скучно. Молодежь откровенно зевала, перекидывалась язвительными репликами. К Петру Шереметеву подходили, спрашивали о чем-то, и он вяло отвечал тихим голосом в нос. Наконец-то подошли Черкасские. Княжна шепнула Наташе, что император втянут в брачный союз с Долгорукой самим князем Иваном Алексеевичем. Наташа не успела задуматься над этим. Грянули туш, и появился император.


Глава 7

    « … я почитала за великое благополучие,
видя его к себе благосклонна»
Княгиня Н.Б. Долгорукая. «Своеручные записки…»
      
    Чья же это такая будет? – громко шепнул князь Иван Долгорукий на ухо дядюшке Сергею Григорьевичу. – Прежде я такую лапушку не встречал... Вон та!
    - Аюшки? – дипломат лениво навел золотой лорнет. – Куда смотреть-то?
    - Вон туда! – князь Иван подтолкнул дядюшку в бок. – Вот, видишь: девушка, которая стоит между графом Шереметевым и этой богачкой и жеманницей, княжной Черкасской!
    - А! Да у тебя губа не дура, племянничек! Не ожидал от тебя! Это родная сестра графа Петра Борисовича - Наталья. Дебютантка! Сегодня выехала в первый раз.
    - Отлично, дядя! Желаю с ней познакомиться! – нетерпеливо переступая ногами, заявил опасный волокита.
    - Ты?! С Шереметевой? Да зачем она тебе?
         - Черт бы тебя подрал, дядя! Или ты, старый грешник, уже забыл, что я подыскиваю себе невесту?
    - Не забыл, однако, и эта не для тебя! – князь Сергей Григорьевич остановил на племяннике хитрющий, оценивающий взгляд. – Ты не заболел ли, дружок Ванюша? То все водился с чертовками, а теперь ангела вожделеешь?
    - Я что, хуже других? Какая тихая красавица - в самом деле, может быть, она и есть ангел? Нечета всем остальным! Надеюсь, что она ещё не просватана, а не то, придется какому-нибудь молодцу свернуть шею! Не дуйся, дядюшка, отвечай! Ну?
     - Насколько я знаю, Наталья Борисовна не просватана. По крайней мере, в свет девушка ни разу не выезжала. С тех пор, как у них мать умерла, графинюшка молодая вела жизнь затворницы, что вельми удивительно для нонешнего века. Слышно, что умна, образована - философ в юбке. В просвещенной Франции, и то сие выглядело бы, пожалуй, чудом! В Париже девушку окрестили бы «синим чулком»! Говорю же, что она не по тебе! – отрезал Сергей Григорьевич, выпячивая губу. - Ну, разве что, сказочное приданое возьмешь за нею. Однако учти, что соискателей руки девица всех прогоняет. Темная, говорю тебе, эта кобылка!
    - Но я женюсь на Шереметевой, дядюшка, пожелай мне удачи!
    - Ого! Ты и Шереметева? – искренне поразился князь Сергей. – Опомнись, дорогой ты мой, вы же с нею – небо и земля! Юная графинюшка столько же невинна по амурной части, насколько ты в оных делах искушен, друг мой!  Также нельзя поступать с этой девочкой, как ты обыкновенно делаешь. Вспомни, кто был ее отец! И, кроме того, - поддразнил он, - ты же полный невежда в науках. О чем будешь разговаривать с ученой женой?
    - Конечно, о любви! – безмятежно вымолвил фаворит. – Перестань-ка ты, дядюшка, надо мной смеяться! У меня уже и башка кругом, да и в душе смятение! Жаль, что отсюда не видать какого цвета у нее глазки? Серые, или голубые? А кожа… как сливки! Ммм! Так и хочется ее лизнуть! А уж тихая-то! Ради нее я, дядя, готов полностью остепениться, и даже сделаться домоседом! Дядюшка, а давай-ка, посодействуй ты мне, объясниться с отцом, ежели тот вдруг опять, словно кобель с цепи сорвется! Да мне уже все нипочем! Начнутся танцы, и я приглашу Шереметеву. Эх, дядюшка, прошу не сомневаться в моей искренности! Я надеюсь, что и государь одобрит мой выбор, да и родитель.
    - Ну, конечно, одобрят, и сомневаться нечего, коли ты серьезно, но куда сложней будет добиться согласия самой графини. Девушку-то почему не берешь в расчет? – фыркнул Сергей Григорьевич. – Государь ждет от тебя действия, и времени на ухаживание не осталось. Напрасно потеряешь время и ничего не добьешься с Шереметевой. 
    - А вот и добьюсь! Дорогой дядя, все мне опротивело: власть и богатство. Тебе, право, меня не понять!
    - Отчего же, милый племянник? Ты, - нахмурился князь Сергей, – никогда не переменишься, но Шереметеву стоит попытаться завоевать ради ее огромного богатства. Союз с этой фамилией – самый выгодный из всех.  Так-так, тебе, в самом деле, понадобится моя помощь? Только скажи!
    - Спасибо, дядя! Прежде всего, никому не проговорись пока о моем решении.
    - О, тогда я тебя умоляю, будь осторожным с графиней, и смотри, не истолкуй неправильно ее скромность, - счел нужным напомнить дипломат. – Кто знает, сколько всего о тебе уже успели надуть в ее маленькие очаровательные ушки? Помни же о ее уме, совершенно не подходящем для девицы. Тебе придется забыть о своих шлюшках! Да, кстати, здесь цесаревна Елизавет! Надеюсь, ты не станешь опять вожделеть ее? Не расстроишь планов насчет Шереметевой?
    - А, - отмахнулся князь Иван, - на что мне теперь Петровна-то?!
    - А Трубецкая?
    - Что мне теперь за дело до чужой бабы?
    - Да им-то до тебя, как раз, обеим есть дело!
    - А, хотя бы и так! Главное, я отыскал свою жемчужину и заявляю: юная Шереметева – вот самая лучшая девушка на Москве!
    - Ах, я не спорю! Графиня Наталья - истинная жемчужина, прятавшаяся до сего дня в темной раковине, - пробормотал князь Сергей Григорьевич.
    Князь Иван не спускал восхищенных глаз с девушки. Она была начинающая, и вся, окружавшая ее, атмосфера, аура таинственности, даже любовь к наукам, не отталкивали, а только заводили его еще больше. Князь Иван с удовольствием отметил, что она высока ростом. Сам статный и крепкий, он вряд ли бы мог считаться первым красавцем, если бы не дружба государя. При этом он даже презирал молодцов с наружностью купидона. Например, этих князей Кантемиров! Ему достаточно и того, что есть: большие, карие, слегка навыкате, глаза, темные курчавые волосы и круглые юношеские щеки. Пухлые румяные губы придавали ему чувственности. Кончик носа немного толстоват. На округлом подбородке притаилась симпатичная ямочка. Без парика – внешность деревенского недоросля. Так он  и есть таков без орденов и регалий. Он искренне противился женитьбе царя и не хотел пользоваться греховными плодами. Столь же противно быть участником семейного грабежа, молча наблюдать, как родитель обшаривает кремлевские кладовые и подвалы, или как дядюшки рвут себе земли и ордена. Он женится на Наталье Шереметевой, но только уже не ради царя Петра! Если она его полюбит… Князь Иван мысленно, за несколько минут, подготовился к сватовству и женитьбе, но решил, что скорей умрет, чем женится, не убедившись в ответном чувстве. Эта девушка – сущий клад. Он действительно не мог припомнить, чтобы его внимание когда-нибудь привлекал такой ангел. Дядюшка прав, будь он проклят! Князь Иван впервые огорчился из-за того, что сызмальства не имел никаких талантов, дурно учился и прослыл дуралеем. Любовь пришла внезапно и захватила его. Он  улыбнулся, щуря глаза и раздвигая немного толстоватые губы. Да! Только что не дурен, подумал он про себя. И только особенное положение при государе давало ему все преимущества ослепительного красавца. Он так и вел себя – как наглец и красавец. Но сейчас, положив глаз на Шереметеву, он только прикрывался привычной маской, в душе чувствуя неуверенность и страдая. Как всякий влюбленный юноша. Первая любовь застала его врасплох.
    Наташа тоже нервничала. Непривычно было стоять посреди шумной толпы придворных! Брат уже представил ее многим господам. Она выглядела тихой и скромной, но мнение о ней складывалось наилучшее. Наташа немного стыдилась. Сегодня ведь не ее праздник - торжество целиком посвящалось Катерине Долгорукой, но, несмотря на это обстоятельство, княжна Черкасская, княжна Юсупова и графиня Шереметева – самые богатейшие невесты России, притягивали к себе все взоры. Черкасские и Шереметевы держались рядом. Князь Алексей Михайлович явно выделял среди всех юного графа Петра Борисовича. Сам он, человек страшно богатый и с оригинальным вкусом, отличался такой же оригинальной внешностью. Он был ужасно толст, с огромным животом, обвислыми щеками и оттопыренной нижней губой. Причем, рост его был малый, ноги – тонкие и кривые, голос резкий и пронзительный. Княгиня Марья Юрьевна была Шереметевым двоюродная тетка по матери – обаятельная красавица. Княжна Варя в обществе уже прослыла невестой юного князя Антиоха Кантемира. Его брат Сербан в деревне пытался увиваться за Наташей, и это сильно ее смущало. И вдруг!.. Стоя в необычайной близости от трона (происхождение и богатство предоставили ей это место), девушка почувствовала какую-то особенную неловкость. Ах, что такое? Ее кто-то разглядывает?! Нет это не князь Сербан! Кто-то не просто так изучает богатую невесту, а пожирает наглыми глазами! Кто бы это мог быть? Наташа почувствовала, что краснеет. Конечно, неприятно осознавать, что щеки твои заливает волна румянца. Что о ней подумают? Сочтут за деревенскую простушку, или за прирожденную монахиню? Слава Богу, княжна Варвара подмигнула Наташе.
    - Не волнуйся, – шепнула княжна.
    - Ох, мне показалось, что за мной кто-то наблюдает…
    - Откуда? Укажи мне направление.
    - Вон тот, молодой вельможа, стоящий справа от императора…
    Подруга бросила короткий взгляд в сторону трона.
    - О?! Берегись, Наташа! Это молодой князь Иван Долгорукий! Любимец царя! Он ищет себе невесту по приказу императора! Не поощряй его! Скорей, скорей отвернись! Смотри, князь Иванушка поймает золотую рыбку!
    - Но я… ничего подобного не делаю! Я его не поощряю и совсем не знаю его…
    - Зато он уже расставляет тебе сети! Ей, поймает, Наташа, берегись!
    - Но я не глупа… настолько, чтобы…
    - Зато ты неопытна! Князь Иван Алексеевич опасный воздыхатель! Снаружи румян, но изнутри, как смертный грех, черен! Я тебя не отвожу от него, но… - княжна не успела ничего объяснить, как подошла очередь семейству Черкасских поздравлять высокую именинницу. Наташа проследила глазами, как старый князь катится по длинной ковровой дорожке, раздутый, точно фазан, впереди которого плывут княгиня и княжна. Потом, всё же, осмелилась и  украдкой бросила взгляд на князя Ивана Алексеевича.  Молодой фаворит что-то нашептывал царю на ухо с добродушнейшим выражением лица, и Петр в ответ улыбался. Вдруг князь Иван поднял голову и взглянул в упор, прямо на Наташу, и широко улыбнулся. Девушка, сама не зная, отчего, позабыв уроки и маменьки и гувернантки, вспыхнула и… тоже робко ему улыбнулась.
    - Ты что, обратилась в статую?! – раздался грозный шепот брата над ее ухом.   
    Их черед! Наташа проследовала вместе с братом к трону, и, не помня себя, низко присела в реверансе. Несколько штатских кавалеров в это время дерзко лорнировали богатейшую дебютантку, ловя каждое ее движение.
    Брат и сестра Шереметевы, облаченные в оттенки серо-голубого с серебром, выглядели рядом как близнецы. Юный граф был точной копией отца-фельдмаршала, и дочь тоже унаследовала его черты, глаза, волосы, рост и осанку. Император поднял голову и смотрел на обоих с невероятным любопытством. С графом он вместе учился и, хотя недолюбливал его, уважал за спокойный нрав и успехи в учебе.
    Император тихонько фыркнул. А его тезка растолстел! В это время красавица-невеста Петра тоже подняла надменный взор на молодого графа. Она не питала к нему никакого чувства, он был мальчик, на год моложе ее, однако богат до неприличия. Кого еще отличать будущей императрице? На юную Шереметеву Долгорукая взглянула жестким, оценивающим взглядом. А ведь из нее вышла бы отличная утешительница гадкому императору…
    Граф Шереметев с достоинством расшаркался перед монархом и его невестой.
    - Любезный граф, рад приветствовать тебя при дворе вместе с сестрицей! –приветливо сказал император. – Давно, давно я не видел графинюшку, с самого детства! Прелестная графиня, а ты будто ирис садовый.
    - Благодарю вас, ваше величество, -  негромко проговорила Наташа.
    Она про себя отметила, что государь очень вырос, возмужал, старается быть любезным и сильно напоминает своего покойного деда, Петра Великого. Только кожа у него была очень белая и глаза не карие, а светло-голубые. Государю очень шел красный бархатный костюм, усыпанный бриллиантами. Если бы он встал, то оказался  бы выше многих взрослых мужчин.
    - Графиня, прошу оставить для меня второй танец! – срывающимся баском продолжал Петр. - Надеюсь, у тебя не расписаны все танцы?
    И так посмотрел, что… ох! 
    - Ваше величество, у меня вообще нет кавалеров! Я нынче первый раз в свете, и вы оказываете мне такую честь, какой я и не ожидала!
    - Не может быть, – сразу же оживился император, - у такой-то красавицы!
    - Ох, вы смущаете меня, государь…
    - Ни в коем случае, просто я называю достойное – достойным! Так решено, второй менуэт мой, а открывать танцы я должен с княжной, -  нашел нужным пояснить Петр. – Но и первый танец ты пропускать ни в коем случае, не должна! Так кто же будет твоим кавалером, Наталья Борисовна?
    - Я! – князь Иван тут же выступил вперед и поклонился императору - Ваше величество, дозволите ли мне ангажировать 8 графиню?
    Юный император лукаво подмигнул Долгорукому:
    - Конечно, друг мой! А тебе, граф Петр Борисович, выговор, за то, что долго скрывал  от нас такое сокровище!
    - Это было желание сестрицы, ваше величество, не мое, - смущенно пробормотал граф.
    - Вот как? Наталья Борисовна, ты сама не хотела присоединиться к нам? Неужели ты не любишь охоту с собаками? И скакать верхом? Тоже не любишь? Графиня, ты мне расскажешь во время танца? А сейчас хочу представить тебе моего лучшего друга и даже больше, чем друга – брата, князя Ивана Алексеевича Долгорукого! Князь Иван ангажирует тебя на польский танец!
 - Наталья Борисовна, осмелюсь ли пригласить вас? - Голос князя Ивана бархатными, низкими нотами вошел в мозг Наташи. Девушка почувствовала легкую внутреннюю дрожь и большим усилием воли поборола охватившее ее волнение, не узнавая собственный голос:
    - Я буду рада, князь, танцевать с вами.
    - А я готов танцевать с вами до утра, если разрешите, графиня! – галантно ответил князь Иван, не выпуская руки очаровавшей его дебютантки и снова прижимаясь губами к трепещущим пальчикам.
    - Неужто, до самого утра, князь? Ох, сударь, эдак-то мы с вами от танцев-то  уморимся до смерти. Я даю согласие с вами танцевать, но взамен… прошу отпустите, пожалуйста,  мою руку, чтобы я могла поклониться ее… - она слегка запнулась, - высочеству.
    - О, простите меня великодушно, графиня!
Долгорукий шутливо отступил, и Наташа смогла взглянуть в лицо императорской невесты. В глазах княжны она приметила гнев, пока Катерина следила ими за своим братом, но ей Долгорукая приветливо кивнула.
    - Добро пожаловать, Наталья Борисовна! До сих пор ты не была при Дворе, но я помню тебя по Петербургу, и мне было бы приятно видеть тебя фрейлиной и подружкой на своей свадьбе. Надеюсь, ты не зароешься опять в свои книжки и не сбежишь? Ученые девицы у нас, кстати, в моде, но две из них, увы, покойницы 9,  как это ни печально, - княжна посмотрела с прищуром, как будто бы угадывая настроение дебютантки.
    - Это большое горе, Россия лишилась двух очень светлых голов, - ответила ей Наташа. - Я была лично знакома с покойной сестрицей его величества, незабвенной памяти царевной Натальей Алексеевной и сожалею, что не успела послужить ей, но верно обещаю служить вашему высочеству, если вам это угодно. Ваша благосклонность, я надеюсь, останется неизменною для моего семейства.
    - Навсегда, как было неизменно благоволение моего деда к твоему отцу, Наталья Борисовна! - громко, вместо невесты, ответил юный император. – И благодарю тебя за теплые слова о моей любимой сестре, - добавил он тише.
     Все гости обратили внимание на эту особую благосклонность к Шереметевым, но злобы и зависти не читалось ни в одном взгляде. Потомков знаменитого фельдмаршала любили и сочувствовали раннему их сиротству. Официальное представление окончилось. Шереметевы медленно отошли.
     «Понравилась! Неужели, я понравилась императору и его надменной невесте? – возликовала про себя Наташа, – можем ли мы стать подругами? Матушка дружила с императрицей Екатериной! И первый танец мне выпало танцевать с таким великим человеком, первым, после царя! А как государь добр и чувствителен».
Князь же Иван, вынужденный оставаться возле царя, вертелся, точно карась на раскаленной сковородке. Ему не отказали, но и не поощрили его особо. Девушка не сюсюкала с ним привычно, а шутила. «Вот чудная для меня жена!» - не утерпев, наклонился он к государеву уху и принялся шептать Петру о своих чувствах. Наташа издали это сразу приметила, но не посмела бы отнести их перешептывание к своей особе. Они уговаривались о чем-то, или ссорились, и царь при этом поглядывал в сторону. Наташа не могла знать, что между ними только что пробежала кошка из-за цесаревны Елизавет, кротко сидевшей теперь на стульчике возле трона между двумя кузинами, герцогиней Екатериной и царевной Прасковьей. Петр ревновал к Долгорукому и не поверил, что князь Иван с первого взгляда влюбился в дебютантку. И все же, государь косил глазами, то на кроткую Шереметеву, то на своего друга. Кажется, Ванька и в самом деле, видит только очаровательную Натали? И он не ошибался, Долгорукий не сводил влюбленных глаз с Шереметевой. Вот она, стоит со своим братом и Черкасской и спокойно обводит глазами залу. Внешне спокойна, хотя и нет.  Она тоже скашивает глазки и куда? Не на его ли  персону? Почему она раньше не выезжала? Они ни разу не встречались? Кажется, она иногда приезжала с матерью к покойной императрице? Да, Екатерина ставила ее в пример всем остальным барышням. «И где глаза прежде у дурака были?» – сокрушался Долгорукий. Зато сегодня он ляжет костьми, но добьется расположения этой чаровницы, и государь больше не будет ревновать его к прекрасной Елизавет. «Ах, Наташа, Наталья Борисовна, мой ангел! Ах, какой нежный голосок, какой взгляд! Утеха!» Князь Иван вскинул голову, и ему показалось, что улыбка робко раздвигает губы Наташи – улыбка кроткая, точно у ребенка. В этой девушке есть все, чего нет в самом князе Иване – внутренняя тихая сила, благородство, спокойствие, душа,  ум.
    Князь Иван не на шутку разволновался, но тут раздались торжественные звуки польского, первого танца, и он переступил в нетерпении ногами, но терпеливо ждал, пока император не соизволит подняться с трона. С видом обреченного на казнь, Петр вывел танцевать сестру Катерину. В это время цесаревна с улыбкой на устах приняла приглашение длинного и тощего кавалера - принца Гессен-Гомбургского.
    Князь Иван как будто на крыльях, подлетел к своей кроткой избраннице и поклонился.
    - Прошу вас, графиня! Не передумала танцевать со мной? – в другой раз ему и в голову бы не пришло спрашивать согласия у полюбившейся девицы.
    - Нет, князь, – последовал тихий ответ, - не в моих правилах нарушать слово.
    Они выступили в торжественном шествии третьей парой. Наташа танцевала отлично и  гордо шла в паре с импозантным молодым камергером. Регалии и ордена царского любимца ослепляли, и наводили на мысли, а будет ли он без них пригож? Почему у неё подкашиваются коленки? Ей хочется полететь? Девушка потупляла взор, не решаясь посмотреть в глаза ему, смотревшему на нее с лаской. Должна ли она поощрять этого мальчика-вельможу? Уколы совести заставляли сердечко трепетать. Наташа чувствовала, что от стыда краснеет. Прямо стыд, ежели он поймет, что и ею овладевает сладострастье. Греховные мыслишки? Какой позор!
Она едва себя не выдала, когда, князь Иван, кланяясь, задержал ее руку в своей и поцеловал страстно.  Этот поцелуй – как ожег…
    - Князь!.. – невольно ахнула девушка. – Постыдитесь!
    - Графиня?
    «Боюсь, не утаю, что его губы опаляют не огнем кожу?» Она помедлила, прежде чем отвечать. Князь поглядел ласково и попросил прощения.
    - О, прости и ты меня, Иван Алексеевич, - пролепетала она, - просто мне стыдно впервой, когда вы целуете руку на глазах у всех… кругом столько народу, и столько жадных глаз, преследующих нас с вами - первым кавалером!
    - Ах, нет, милейшая графинюшка! Это ты – первейшая красавица в этой зале, мне сказочно повезло, что ты мне не отказала! – последовал ответ Долгорукого.
    Церемонный польский – длинный танец. Блестящей переливающейся змеей, танцующие обошли все открытые покои долгоруковского дворца и воротились обратно. Тут же раздались тягучие звуки менуэта, и место князя Ивана занял государь. Князь Иван отошел в сторону и стал пожирать ревнивым взором Наташу и царя-друга. Он видел, что государь очень оживлен и с интересом обращается к своей партнерше, а она весело ему отвечает. Князь Иван едва дождался, когда заиграют контрданс, и тут же бросился приглашать Наташу.
    - Позвольте мне танцевать с вами всю ночь, прелестнейшая графиня!
    - Всю ночь? – прищурился Петр, не дожидаясь ответа робкой дебютантки. - А ты, знать, Ванюшка, позабыл, что это вопреки бальным правилам? Ангажировать одну даму прилично три раза за вечер, только три! Стало быть, за тобой два танца и за мной тоже два!
    - Ну, ваше царское величество, неужели вы не уступите мне, ради нашей дружбы, свои танцы? Я век этого вам не забуду!
    Наташа со смущенной улыбкой наблюдала за перепалкой между императором и его фаворитом: они вроде и спорили, но с каким же необыкновенным дружелюбием. 
    - Я уступлю, - наконец, согласился юный император, - только, если прелестная графинюшка поцелует меня… в щеку!
    Поймав на миг сладострастный взор, брошенный на нее царственным мальчиком, графинюшка покраснела.
    - Нет! – выпалила она.
    - Почему? – искренне удивился император. – Прелестная графинюшка, для кого же ты тогда сберегаешь свои поцелуи? Ты целовалась когда-нибудь… с мужчиной?
    Глаза мальчика-царя опасно сузились. Вот также он следил в прошлом году и за цесаревной, промелькнуло в голове князя Ивана, стоявшего рядом и не решавшегося вмешиваться, чтобы не испортить дело.
    Пока он прикидывал, что, да как, опять выступила Наташа.
    - Целовалась?! С мужчиной? Я? Вы обижаете меня, ваше величество, принимая за кокетку? Я поклялась своей матери, что первый поцелуй подарю своему суженому в день нашей помолвки!
    Император, как показалось Ивану Долгорукому, даже ошалел слегка.
    -  Ну, что же, я тебе верю, красавица, – грустно выдавил он в ответ, -  ах, какая же ты во всех отношениях, достойнейшая девушка, Наталья Борисовна! Ты мне напоминаешь мою покойную сестрицу, которая была ангелом еще при жизни. Обидно, что в жизни ангелы почему-то не достаются царям, - он слегка прикрыл покрасневшие глаза тяжелыми веками. – Ради вас, я уступаю свои танцы князю Ивану, танцуйте и веселитесь вместе, только не обижайте его, знайте, что я люблю его, как родного брата. Для меня нету ближе человека, чем князь Иван Алексеевич! Обещайте мне, что не будете верить досужим сплетням, ведь только я знаю, что он хороший, самый лучший на свете… - он наклонил голову и взял руку Наташи в свои.
   Слова его звучали до того по-детски, простодушно, что и Наташа готова была заплакать.
   - Я обещаю вам, ваше величество, прошептала она, хорошо относиться к князю Ивану Алексеевичу! Я вам верю!  Но скажите мне, ах, не оскорбила ли я неосторожными словами моего императора? Если обидела, простите великодушно!
    - Я не был обижен, – тихо ответил Наташе юный император, – и рад буду видеть тебя придворной дамой своей супруги. В одиночестве ты, графинюшка, закалила дух свой и теперь достойна руки первого из моих вельмож, самого достойного и самого богатого.
    - Благодарю вас, ваше величество… - помимо воли, предательский ком подступил к горлу чувствительной девушки. Она потупилась, чувствуя на себе десятки глаз – цесаревны Елизаветы, княжны Катерины, всего семейства Долгоруких, немецкого принца, Вари Черкасской…. Государь так и сказал: придворной дамой, а не фрейлиной. Чего же добивается Шереметева, явно размышляли они. Почета ли, себе и брату? Или, таким способом напрашивается в фаворитки к самому юному императору? Невинность и девственность готова принести в обмен на фавор? Цесаревна Елизавета заулыбалась, а княжна Черкасская чуть не вскрикнула и поднесла веер к лицу. Княжна Катерина, наоборот, буровила Шереметеву острым взглядом: «Неужели? Свобода? – спрашивали эти глаза. - Господи, сделай так, чтобы император без памяти влюбился в расставившую ему силки глупышку! Богородица, святая заступница, помоги!» У князя Ивана перехватило дыхание, он с горячностью торопился выдохнуть, да не получалось.
    Наташа стояла с потупленными глазами.  Император едва расслышал ее ответ, и наклонил голову, чтобы заглянуть в потупленные глаза графини. Букли его парика коснулись виска девушки. Наташа увидела совсем рядом длинные светлые ресницы и маленький сжатый рот августейшего отрока.
    - Наталья Борисовна, не выходи замуж, пока не полюбишь! – громко сказал император и резко отошел в сторону. Навстречу Петру уже спешил князь Алексей Григорьевич Долгорукий. Он подхватил государя под руку и увлек в соседнее зало. Наташа подметила, с каким недовольством император подчинился своему дядьке-воспитателю.
       - Гляди, дорогая, честь девичья нынче у нас не менее в безопасности, чем в разбойничьем вертепе! – прошипела над ухом смущенной девушки государыня-невеста. Она неслышно приблизилась во главе небольшой свиты: матери и младших княжон, Елены и Аннушки. – Не желаешь ли поскучать с нами, Натали? Что-то музыка нонича несогласная, в ушах скрип. Маменька, соблаговолите приказать, чтобы играли тише! – распорядилась она.
    - Сейчас, сейчас, государыня, бриллиантовая моя, - княгиня Прасковья Юрьевна с озабоченным лицом, кинулась исполнять приказ дочери, но была перехвачена старшим сыном.
    - Опомнитесь, маменька, чудесно играют, - процедил князь Иван, - а сестре кисло, вот и выдумывает, чтобы другим испоганить настроение. Я мечтаю протанцевать гавот с Натальей Борисовной! Смею ли я надеяться, любезная графинюшка, что ваша милость до сих пор со мной? Разрешите ли ангажировать вас?
    - С удовольствием!
    Наташа низко присела. Князь Иван взял ее руку и уверенно положил на сгиб своего локтя. Они чинно пошли в круг и оказались, на сей раз, первой парой.
   Князь Иван красовался в малиновом бархатном кафтане, с золотым шитьем, ловко сидящем на его стройной фигуре. «Не мечтание, не сон ли?» - удивлялась себе Наташа, старательно выделывая па в танце. «Щеголиха неистовая»! – корила сама себя, не видя, да, зато чувствуя, что брат издалека наблюдает за нею, окруженный заискивающей публикой. Да и как было не заискивать перед богачом, от сестры которого не отходил князь Иван Долгорукий? Неужели, за этим танцем тотчас же не последует предложение руки и сердца?
    Одна Наташа пока не думала о предложении. Придворный паркет уплывал из-под ног. Она порхала и парила в воздухе, опираясь на крепкую руку своего кавалера.
    Наташа с князем Иваном протанцевали гавот, контрданс и стали участниками несколько кадрилей, в которых ведущими были государь, княжна Катерина, цесаревна Елизавета, граф Павел Ягужинский и веселая, толстая герцогиня Мекленбургская, приходившаяся Шереметевым родней со стороны матери. Герцогиня поманила раскрасневшуюся Наташу и взяла за руку.
    - Видите все, как она хороша, моя кузинушка, как она веселится! Ну, девушка, поздравляю тебя с любезным кавалером, да ты только смотри, не опростоволосься! – и погрозила, давясь смехом, Наташе пальцем. – Круглая сиротинка – тебя обидеть, что плюнуть!
    - Благодарю, ваше высочество, но я вполне могу позаботиться сама о собственной репутации, - и глазом не моргнув, шепнула ей Наташа. – Я - самая наибольшая из трех сестер!
    - Много на себя берешь, - загадочно и тоже шепотом ответила герцогиня, - не тяжело будет?
    Объявили ужин. «Что я делаю, что со мной? – без конца беспокоилась Наташа, а князь Иван схватил с подноса два золоченых кубка с вином и один кубок поднес ей. – Я первый раз пробую вино. Я опозорюсь!» Но, несмотря ни на что, девушка все-таки пригубила из своего кубка, наблюдая, как он пьет. Князь Иван был ребячлив и очень весел. Он был добрый, хороший, милый. Наташе нестерпимо хотелось прикоснуться к нему, но она была не такого воспитания, чтобы… да, ах…
    После ужина молодежь затеяла игру в фанты. Играть собрались все молодые Долгорукие, княжна Черкасская, князья Антиох и Сербан Кантемиры, графини Ягужинские и еще несколько девиц и кавалеров. Государь, пошептавшись с князем Иваном, тоже присоединился к игре, а цесаревна Елизавета внезапно исчезла. Государь сел в единственное кресло, и немедленно принесли другое такое же кресло для княжны Катерины. Она уселась, и игра началась.
     Попросили императора назначить ведущего и оракула: вынимать фанты и назначать штрафы игрокам. К великому изумлению Наташи, вести игру предложили ей. Оракулом назначили младшего брата князя Ивана – Николая, шумного и задиристого подростка, которого друзья именовали Николашкой, а барышни – Николя. Девицы уже увивались вокруг него и глупо хихикали. И Наташа развеселилась, для нее время бросилось бежать, как будто вспять, как было при матушке. Наташа, развеселясь, шутила и хлопала в ладоши, отбирая чей-нибудь фант. От князя Ивана она потребовала башмак с огромным бриллиантом, от княжны Катерины - чудесный веер, а государь сам предложил часы с портретом своего деда. Играли, пока не заполнили отобранными фантами огромный короб, убранный лентами и гирляндой. Николашке – оракулу - завязали глаза платком. Наташа стала доставать фанты из короба, а князь Иван взялся ей пособлять, зычно крича:
    - А этому фанту, господин оракул, что делать?
    Громкий взрыв смеха сопровождал каждый ответ князя Николая. Было много приказаний поцеловаться, или признаться в любви на французском, или немецком языках, пока в корзине не остались всего три предмета. Это были фанты княжны Екатерины, князя Ивана и императора. Князь Иван запустил руку в корзину: часы!
    - А владелец этого фанта что должен?
    - Подождите! Ой, подождите! – вдруг закричала княжна Елена. – Я гляжу, да оракул-то наш подсматривает! Дайте-ка, я закреплю потуже на платке узел!
    - Да вроде бы… - усомнился князь Иван.
    - Ах, нет, право, почти уже развязался, - пропищала самая меньшая, Аннушка.
    - Ну, уж коли приметили, так и быть, поправляйте! – разрешил князь Иван.
    Елена быстро поправила узел на повязке брата и вернулась на свое место.
    - Ну, так что ты нам скажешь, господин оракул? Что назначается этому фанту?
    Оракул гнусаво заговорил:
    - Тот, чей фант только что вынулся, должен поцеловать в губы княжну Катерину Долгорукую!   
    Вжи-ик!..
   Кресло со скрипом отъехало, император вскочил на ноги и был таков.
    - Государь, государь! – закричал князь Иван. – Ваше величество, куда вы? – и бросился догонять императора в одном башмаке.
    - А башмак-то! А башмак?! –запищала Аннушка вслед старшему брату.
    - Пускай бежит! - срывающимся баском остановил сестру князь Николашка. – Не ори, дура! Главное теперь, чтобы Ванька не упустил императора.
    - Что тут у вас?! – закричала княгиня Прасковья Юрьевна, вбегая в комнату с красными щеками и бросаясь к застывшей, как статуя, в своем кресле княжне Катерине. Наташа отвела глаза, потому что неловко было смотреть, как княжна грубо отстраняется от матери, отталкивает ее руки и тоже спешит покинуть место скандала, ей явно не по себе. Мать и сестры бегут за ней. Кто-то из оставшихся игроков обратился к Наташе с предложением сыграть в карты, но девушка вежливо отказалась, и в это время золотые часы на каминной полке пробили ровно полночь. Слава Богу, можно было уезжать, и девушка поспешила отыскать брата, который вставал из-за карточного стола. Не видя нигде хозяев бала, Шереметевы прошли в сени, где увидели немного растерянного князя Ивана. Молодой Долгорукий уже успел переобуться в высокие ботфорты и с улыбкой шагнул к Наташе.
    - Где государь? – спросила она участливо.
    - Уехал! – князь Иван ласково взял протянутую ему маленькую руку и поцеловал. – Говорят, что государь отбыл куда-то в санях с лакеем, и я поеду его искать, но  прежде, позвольте мне помочь вам, Наталья Борисовна. – Он принял у подскочившего лакея Наташину шубу и закутал трепещущую девушку. На краткий миг сильные мужские руки обвили Наташин стан, и девушка, непривычная к таким ласкам, очень смутилась. Что с нею происходит?  Может, это и есть то ощущение небывалого счастья, о каком пишут во французских романах?
   Глядя Наташе в глаза, князь Иван хрипло сказал:
    - Ты мне люба, ласточка, ах, как люба…
    Но девушка, словно околдованная, опустила глаза долу и промолчала.
        - Сердечно благодарю тебя, князь Иван Алексеевич, за прием и также, оказанные нам с сестрою, честь и великое удовольствие! – громко ответил за Наташу брат. - Льщусь надеждой принимать у себя такого великого человека!
    - Отлично! Мы будем друзьями, граф! – князь Иван обнял и расцеловал Шереметева.
    На крыльце раздался густой бас мажордома:
    - Экипаж его сиятельства графа Петра Борисовича Шереметева и графини Натальи Борисовны!
    Князь Иван следом за Шереметевыми, выскочил на крыльцо. Взгляд Долгорукого через меха жег огнем спину Наташи. Князь Иван стремительно сбежал вниз по ступенькам и, кулаками расталкивая дюжих лакеев, лично распахнул перед Наташей дверцу кареты. И сильная мужская рука вновь коснулась ее трепещущей маленькой ручки. Это был бред, это было безумство! Они только что познакомились… и… неужели… влюблены?
    «Не может быть, что я произвела впечатление на столь могущественную персону! Это наваждение и ничего больше. Девичьи нервы! Чепуха! Я должна успокоиться. Ничего нет!» - Слезы скатились по щекам Наташи, но в полутьме кареты брат не заметил их. Наташа молилась, чтобы так и было.
   
    Брат и сестра Шереметевы расстались друг с другом в сенях дома, не сказав друг другу ни слова. Поднимаясь по лестнице следом за Петром Борисовичем, Наташа подумала, что ее вины никакой нет в его сумрачном настроении. Сколько ни мучайся, а милый братец  всегда чем-то недоволен. Кажется, он готовился отчитать сестру, но передумал в последнюю минуту. Добро! Наташе хотелось поскорее закрыться в своих горенках и хорошенько обо всем подумать. Да ее как будто внутри всю перетряхнуло! Ах, как князь Иван посматривал на нее! Что он за человек? До Наташи хоть и долетали о нем некоторые слухи, но сегодня он ей представился добрым и веселым человеком. Он лучше всех!    Но можно ли первую встречу на балу считать уже знакомством? Девушка на секунду замерла на лестнице, и тут перед нею предстала не спавшая из-за нее гувернантка. Мадам Штрауден, поправив на носу очки, подошла к Наташе, обняла. Она всегда относилась к воспитаннице, как к родной дочери. Наташе, из-за ее высокого роста, пришлось наклониться к воспитательнице.
    - Ну, как прошло? Каковы первые впечатления, моя дорогая?
    - Очень хороши, очень!
    - Значит, ты от души повеселилась?
    - Я и не мечтала о подобном веселье! Я танцевала с самим государем и потом…
    Наташа запнулась и покраснела.
    - Ну, говори, душа моя, уж договаривай, - сердечно заулыбалась гувернантка. - Моя ты голубушка! И впрямь, видно пришло твое времечко, Наташенька, ты не святая, а красивая молодая барышня из плоти и крови. Ты слишком долго воздерживалась от веселья и гулянья, вот и смущаешься, но я не собираюсь тебя мучить. Можешь не открывать имя кавалера. Он был любезен?
    - Ох, и смутил он меня! Танцевал со мной целый вечер и сказал, что ему больно со мной расставаться. Я не знаю, верить мне ему, или нет?  Он обнял меня за талию, когда подсаживал в экипаж. Сказал, что по-настоящему влюблен никогда не был... Но, главное, то, что этот человек не гоняется за приданым… он – первый человек при дворе и сказочно богат. Что и думать теперь, право, не знаю! Ничего я не знаю! Ничего, ничего! Мариечка Ивановна, миленькая моя, мне страшно!
    - Ну-ну-ну, что ты, родная моя, счастливая моя девочка! – мадам Штрауден обняла воспитанницу любящими руками. – Я же вижу,  как радуется и одновременно страшится любви твое сердечко. Пустое! Тебя невозможно не полюбить, а если он богат и знатен, то ему можно верить. Мы все так волновались за тебя, детка! Ее сиятельство старая графиня ждала тебя, да заснула. Ангел мой, тебе скоро предстоит стать хозяйкой в своем богатом доме. Я уж вижу по твоим глазам, что ты почти сделала свой выбор. Это счастье, что ты, ласточка, едва вылетев из гнезда, сразу заприметила хорошего человека! Ну-ну-ну! – опять замахала она руками. – Не буду, не буду ничего навязывать! Не стану расспрашивать, кто он, когда захочешь, тогда и расскажешь! – Шведка отлично знала русский язык, любила поговорить на простонародном наречии, однако сохраняла мягкий шепелявый акцент. Обычно этот говорок успокаивал Наташу, но сегодня она поторопилась уединиться.
    - Я расскажу, - шепнула она, - с утречка, а сейчас, ох, истомилась…
    - Конечно, пойдем, пойдем, я сама уложу тебя в кроватку, мое сердечко!
    В собственных покоях Наташу дожидалась Дуняшка. Мадам Штрауден и горничная сняли с барышни бальный туалет, расчесали волосы, и она, прежде чем облачаться в ночную шелковую сорочку и чепчик, умылась из серебряного таза. Переодевшись ко сну, она попросила оставить ее, дать в одиночестве помолиться, и горничная с мадам оставили ее на коленях перед киотом. Они обе ночевали по соседству с барышней. Оставшись одна, девушка помолилась и устроилась под одеялом. Она повернулась на правый бочок, сунула руки под щеку, но не уснула. В эту ночь в родительских хоромах ей так и не спалось до утра. Она все думала о полюбившемся ей человеке. Сначала просто перебирала в уме все события, а потом взялась припоминать истории, героем которых являлся молодой Долгорукий. И что же она припомнила? А ничего, ровным счетом! Разве что, некоторые слова, оброненные кем-то случайно. Это были слова простые русские, обозначающие пьяницу и гуляку. Молодой графине не полагалось обсуждать такие дела. «Поговорю еще как-нибудь о нем с Варенькой Черкасской, - решила Наташа. - Уместно ли будет мне сделать визит императорской невесте? Я, вроде бы, сегодня получила приглашение? Право, княжна очень несчастлива. Государь ее не любит». Последнее, что пришло Наташе  в голову, было:
    - А скоро ли я увижу опять … князя Иванушку?..
    Почему-то язык сам выговаривал это ласковое имя: Иванушка.
   
Князь Иван нашел юного императора в его собственной опочивальне, спящим тревожным сном. Петр с заплаканным красным лицом, как прибыл, так и уснул прямо в огромном кресле, неловко раскидав длинные свои ноги в высоченных ботфортах, а лакеи стояли шеренгой возле дверей. Фаворит грубо приказал всем убираться к черту. Он собственными руками раздел сонного императора и уложил, добросовестно укрыв его одеялом. Петр что-то помычал во сне.
    Князь Иван некоторое время с жалостью рассматривал измученного подростка. Он был жалостлив, но не тугодум. Делать возле Петра было нечего, и скоро он уже топал на конюшню. Спустя четверть часа, десяток бешеных всадников уже летел по ночным улицам столицы.
    Лишь под утро князь Иван очухался в любимом вертепе разврата - «Девкиных банях». Здесь для него держали чистых шлюх. Как и все крепко пьющие люди, князь Иван знал только один метод успокоения нервов – водку. Он лежал, красный и глубоко несчастный, на горячем полке, пускал из ноздрей пар и ругал себя самыми распоследними словами:
    - Сволочь! Грязная скотина! И где раньше глаза-то были? Куда ноги носили? Свинья! Пес!
    И плакал. Перед этим он выпил штоф водки и после каждой чары брал одну из выскакивающих к нему из клубов пара, девок. Тоже разгоряченные вином, они лизали ему живот, громко пели похабные песни, и он растекался киселем по лавке. Продажная любовь давно потеряла для князя Ивана былую остроту чувства. Однако оставалась тяга к вину. В 21 год он уже перепробовал все, что можно. Хотя - нет, не все! Кое-что в этой жизни упустил. Откуда взялась эта невинная красавица, невинная до того, что заныло сердце?
    Князь Иван спустил с полка ноги и зарычал:
    - Иогашка!
    Тотчас же из облаков ароматного пара вынырнула голова слуги.
    - Что будет угодно вашему сиятельству?
    - Иогашка! Мне угодно, чтобы ты, шельмец, окатил меня ледяной водой из шайки, растер полотенцем и отвез домой спать. Я должен завтра быть как огурец! Тебе понятно?    
    Иоганн живенько притащил шайку с ледяной водой и обрушил на голову разомлевшего господина. Пока князь Иван рычал от удовольствия, шустрый лифляндец растирал его нагретым полотенцем, одевал и уговаривал выпить водки.
    - Тьфу, Иогашка! И водка, и все здесь опостылело! Домой!


Глава 8

    « … и я ему ответствовала, любила ево очень …
истинная и чистосердечная его любовь ко мне на то склонила»
Княгиня Н.Б. Долгорукая. «Своеручные записки…»
   
Обыкновенно, где слышат невесту богатую, там и женихи льстятся, -  грозно нахмурилась Марья Ивановна Салтыкова. Она восседала перед князем Иваном, как судия, отчего у него замирало сердце: ну, как откажут? Внезапно голос бабушки потеплел. – Знать, подошло время и моей внученьки, – вздохнула она. Хоть и была Наташенька завсегда счастлива женихами, да только идти ни за одного своей волею не хотела. А вот и ты, князь, сватаешься - первая персона в государстве, при всех природных достоинствах и знатных чинах при дворе и в гвардии. Да хорошо ли ты подумал-то, прося голубки нашей руки? Вишь, вы никакого знакомства прежде не имели, и нежели она тебе приглянулась на именинах твоей сестры вчерась, не имели! Признайся, князь, что влечет тебя к внучке моей, Наталье Борисовне?
   
Чудно занялось утро после бала у Долгоруких. Проснулась Наташа около полудни и тут же начала опять о своем новом знакомстве думать. Въяве это было с ней, или во сне?
    И вдруг – стук в дверь.
    - Кто там, Дуняша?
    - Это лакей Петра Борисовича, Васенька Лихачев!
    - Ну, так впускай его! Входи, входи, Вася, да сказывай, чего тебе велено?
    Лакей графа бойко поклонился:
    - Его сиятельство приказали доложить, боярышня, что к ним пожаловал гость зело  важный, князь Иван Алексеевич Долгорукий! Граф Петр Борисович просят вас в Красную палату. (Так называлась одна из гостиных в шереметевском дворце) Боярыня-бабушка обращаются с той же просьбой.
    Приехал! Неужели приехал?
    Наташа вспыхнула и беспомощно уставилась на Дуняшку.
    - Наташенька, глазам не верю, - шепнула ей мадам Штрауден, неслышно проскальзывая в опочивальню. – Самый могущественный человек!
    Наташа робко кивнула:
     - Простите, вчера смущена была, не открыла вам имени! О-ой, батюшки-светушки, что делать-то мне, не знаю?
    Мадам Штрауден погладила любимицу по бледной щечке:
    - Скорее отсылай лакея к брату с ответом.
    - Ступай, Васенька и скажи брату, что я скоро!
    Наташа заторопила Дуняшку, велела подать любимое голубое платье, волосы заплести в косу – и готова. Пускай князь принимает, какая есть. Ей подали кофе с сахарными пряниками, но она от пряников отмахнулась. От волнения не в силах кусочек проглотить, торопливо выпила кофе. В сопровождении гувернантки девушка отправилась в Красную палату, где застала вполне мирную беседу.
    Князь Иван стоял возле кресла, в котором восседала боярыня с собачкою на коленях. На князе - мундир с камергерским ключом, на боку – золотая шпага, щедро усыпанная бриллиантами. Зато лицо, как у провинившегося школьника. При одном только взгляде на это лицо, Наташа поняла, что отказать князю Ивану она не в силах. Сердце подсказывало, что ей не противно услышать слова любви. Ох, сердечушко-то, что птица, так и трепещется в груди, сильно бьется.
    Воспользовавшись небольшой заминкой, князь Иван медленно подошел к девушке, и она грациозно опустилась в реверансе. Глаза не поднять, но от бабушки ничего не скроешь. Та, чай, уже приметила состояние любимой внучки.
Старуха сурово покачала головой в высоком чепце с лентами:
    - Ну, вот, князь, и пришла голубушка золотая наша! Дорог товар, держись, купец! Отца-матери у нее нет, а вот брат – глава всему дому. Ему и спрашивать у сестры, пойдет ли она за тебя, ясного сокола?
    Братец Петр Борисович – сама любезность. В парике, недавно выписанном из Парижа, в кафтане серебряного шитья. Глаза с искринкой.
    - Милая сестрица! – брата сегодня не узнать. – Вот, князь Иван Алексеевич Долгорукий, потомок древнего славного Рюрика, он же обер-камергер и гвардии майор, он же кавалер всех орденов российских, - просит твоей руки!
    Ах, свершилось! Сказано! Петру Борисовичу, видно, в радость, делать такое объявление. Вон как, Ванька Долгорукий, который об него чуть ноги раньше не вытирал, теперь стоит перед ним, робеет. Явился и чуть не расстелился у порога:  «Мол, я тебя старше, граф, и по возрасту и по чину, но такое дело: вознамерился твою сестру за себя взять, круглую сироту, и вот падаю тебе в ноги! Отдай за меня графиню Наталью Борисовну, мне без нее свет не мил!» Честь-то, какая, господи!
- Что скажешь, сестра? Я уж ответил князю, что Долгорукие – знатный род, богатый, в чести у его императорского величества, и я буду гораздо счастлив породниться с их древней фамилией. Но, слово последнее, все равно, за тобой! Если не согласна, то я неволить тебя не стану. То же и Гранд Маман говорит: в твоих руках судьба князя Ивана Алексеевича. Отвечай честь по чести, сестра.
    Это только сказать просто: отвечай. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди Наташи. Губы пересохли. Это жар в зале такой, что перехватывает дыхание?
Девушка медленно подняла взор на князя. Она почувствовала его волнение, почти страх. «Ах, Иван Алексеевич, да разве так можно? – хотелось спросить ей. – Мы и знакомства с вами до вчерашнего вечера не имели, никаких амуров не строили, да любите ль вы меня? Люблю ли я вас? Сомнения! Сомнения? Сейчас его оттолкнуть – значит, погубить. Нет, он мне люб, и я оттолкнуть его не в силах!»
    - Наталья Борисовна, солнышко вы мое, - хрипло подал голос жених. – Люблю тебя, весь век верен тебе буду. Уж так-то ты мне люба, голубушка, что хватит на целый век любви моей. Не суди обо мне слишком строго. Я дурно жил, но в прошлом буйство мое и все проказы. Цветок мой лазоревый, хоть вымолви одно словечушко, обрадуй сердце мое, и мы с тобой в ладу будем жить. Люб я тебе?
   Видели вы когда-нибудь волну, подбрасывающую ваше суденышко, точно щепку? Так и Наташа. Она еле устояла на ногах. Голова отчаянно закружилась. Ох, скоро! Слова повисли у нее на кончике языка. Что говорить? Кажется, вот она, беда великая приключилась! Жила тихо, и вдруг – в сердце пожар! Надо отвечать, а от судьбы, как говорят, уйти невозможно. Только от какой судьбы? От счастливой, или беды неминучей? Почему-то сердце стиснула ледяная рука. Но подержала и отпустила. Эх, глупая она, глупая! В одночасье влюбились, и признаться сама себе в том боится. Что в нем хорошего-то нашла, тоже не знает. А нашла же! Богатство, да золотой мундир, да чины высокие в его годы, - не шутка. Но и семью Шереметевых чинами и богатством не обошли. Что он близкий товарищ самого государя, так и Шереметевы, всю жизнь при царях состоят. Наташу с детства при дворе принимали, и царица Екатерина думала назначить ее фрейлиной к своей внучке, тоже Наталье, да не успела. Так что, могла Наташа ответить князю Ивану и согласием, и отказом – никто не будет неволить, но язык от неба не отлипает никак. 
    Она высока ростом, и лицо князя Ивана рядом. Ах, что за чудесная, светлая у него улыбка, милая ямочка на подбородке. Никто так Наташе не улыбался. И выскочило из головы разом все, худое, чего о нем слышала мимолетно, и, кстати, не много из того, худого, девушка понимала. Конечно, люди порой лгут. Стоит сейчас пред ней вовсе не фаворит царский, а простой юноша. Душа добрая, честная. Такой человек не может хотеть взять ее за себя из тщеславия, да из-за богатства. И не похож он на своих родичей! (А что Наташа о Долгоруких знала-то?).
Затылком девушка почувствовала волнение мадам Штрауден, стоящей сзади. Сердце замерло, а потом забилось быстрее, бегом, вскачь.
     Князь Иван взял девушку за руку – дрожащими перстами:
    - Наталья Борисовна, что ж ты? Помилуй меня, али уж казни! Моя судьба - в этих прелестных ручках. Убей, или уж позволь жить.
    Рука – в руке, так и стояли нескончаемо долгую минуту. В самом деле, счастье было велико, и как будто небесная сфера, на потолке написанная во времена батюшки доморощенным живописцем, под музыку начала кружить над головой Наташи.
    - Сестрица, графинюшка, ну что же ты, соглашайся, - произнес голос брата над ее ухом. – Это ли не удача, милая сестра? Ты будешь второй дамой в государстве!
    И Наташиным ушам опять было не противно это услышать. И она была не святая, она была человек - молодой и не тщеславный, и ничего еще толком не разумеющий. Высокоумие ее было книжным. Молодость лет не допускала рассуждать, о темном прошлом стоящего перед ней юноши. Как люди живут в счастии, Наташа знала по рассказам матери, да из книжек. Она читала, как, бывало, счастье играло людьми, а потом бросало. «А нас Бог благословит. И мои родичи, и его. И государь. Все будут согласны. Союз любви будет до смерти неразрывной», - утешила мысленно себя Наташа. Вся семья Шереметевых поднимется так высоко, как еще никогда не поднималась, и это приятно щекотало нервы. Ещё приятнее было осознавать, что она пойдет за князя Ивана по любви, а не из тщеславия. «Интересно, а какие под париком у него волосы, мягкие ли? И весь он, высокий, статный, длинноногий, сильный».
Наташа подняла глаза и улыбнулась князю Ивану.
    Он у нее первый кавалер, и он был неподражаем. До чего вскружилась голова у бедной! Пол уплывал из-под ног. Ей показалось, что она взмывает над блестящим паркетом. Там отражались ее туфельки и его ботфорты, струились обе фигуры.   

    И вдруг Наташа заметила, что они одни в зале. Братец, бабушка и мадам благоразумно удалились. Наташа чуть не фыркнула, подумав, с какой ловкостью горничные вынесли бабушку. Но князь Иван ждет! Голова девушки прояснилась.
    - Не люб я тебе? Настаивать не смею, - послышался над ее ухом задыхающийся голос. – Я худой человек! Знаю, ты бежать от меня должна, Наталья Борисовна! Знаю, что ты добродетельна и твоя жизнь текла, как в раю, - губы его сильно задрожали. – Знаю, что не место в раю черту. Ты, наверное, почитаешь предложение мое себе за бесчестье? Прости, но спрос ведь не преступление? Я спросил, а ты не захотела. Но только теперь уж другой невесты у меня не будет, я лучше с горя…- он махнул рукой, - Да что там говорить, я такой красы и добродетели совершенно не стою! Возомнил себе, невесть что, человек глупый и бесталанный, прости меня, моя ангельская красавица! – взглянул грустно, уронил на грудь голову.
    «Ах, что же ты, Наташа? Вот как ты его мучаешь! Заставляешь его унижаться перед собой. Коли он так говорит, то надобно ему верить. Не может дурной человек так говорить!»
    И Наташа робко шепнула князю на ухо:
    - Иван Алексеевич, я согласна! Ты с чистым сердцем ко мне пришел, вижу, и тебе верю! Может быть, присядем, в ногах правды нет? Расскажи мне о себе, я ведь ничего о тебе не знаю. - Она робко прикоснулась пальчиком к золотому ключу на его поясе, - и это всего в двадцать…
    - Один годок! - ответил князь Иван, - а тебе, сколько тебе лет, моя голубка?
    - 17 января мне исполнится шестнадцать лет.
    - Значит, вместе нам обоим 36! – подсчитал он, и оба засмеялись.
    - Почти 37! – сквозь смех поправила его Наташа.
    - Ох, и люба ты мне, Наташенька!
    - И ты, Иванушка, очень мне люб!
    - Когда я тебя вчера увидел, так обомлел! Как только я без тебя жил, цветок мой лазоревый? Дозволишь мне твои губки поцеловать? - ласковым движением он отвел локон со лба Наташи, и она вдруг смутилась оттого, что его губы совсем близко. Она взглянула на жениха широко открытыми глазами, потом робко опустила на них ресницы и подставила ему губы, которые князь Иван нежно поцеловал.
    - Все, что решается сейчас между нами, очень важно, - когда закончился поцелуй, заговорила Наташа. – Страшно признаваться в ответном чувстве, но я признаюсь: я полюбила тебя. А страшно мне, что ты так высоко стоишь, сударь, что над тобой только император, да еще солнце. Так, пожалуй, недолго и сгореть! Мне вот спросить тебя охота, а не встанет ли между нами твое прошлое гулянье? Повтори мне, что все у нас будет хорошо? – в сильном волнении выговорила Наташа. И принялась извиняться. – Прости меня, что не удержалась, глупая, от упрека.
    - Ох, это ты меня прости! – князь Иван встал на колени перед девушкой и произнес с чувством. – Клянусь тебе, что прошлое мое умерло!  Люблю одну тебя, ангел светлый! Я тебя не опозорю, и, если полюбила ты меня, то давай сыграем свадьбу в один день с государем! А помолвку устроим в канун Рождества! Согласятся ли на это твои родные?
    - Я согласна, так и они согласятся, - успокоила его Наташа. - Я тебе верю, ты, Иванушка, мне мил. А какого числа свадьба?
    - 19 января, милая! - Князь Иван  схватил руки девушки, прикоснулся к ним пылающими губами и стал теперь целовать со всем жаром.– На горе, на счастье ли, а полюбил я тебя, красавица моя ненаглядная, сокровище мое, - шептал он.
     И никто долго не тревожил жениха и невесту. Крепко обняв девушку, князь Иван снова завладел ее ртом, и губки Наташи смягчились под его поцелуями.
    - Радость моя, Наташенька, до конца дней… - прошептал жених.
    - До самой смерти! – воскликнула невеста.
    Князь Иван смотрел на девушку с верой и любовью. Густые, темно-золотистые ресницы сделали его глаза еще бархатистее и еще  темнее.
    - До самой смерти, - повторил он, - однако, есть еще одна закавыка… Не хочу, чтобы ты не узнала все сразу. Молю, выслушай! Во всем мне удача, государь меня жалует, - торопливо заговорил он, - а вот… семья… У нас в семье все друг друга не то, что не любят - ненавидят. Отец, да старшая сестра, только и мечтают со свету меня сжить. Отец старается разлучить нас с государем. Этим летом брательника10 Николашку хотел на мое место при государе определить, но государь не охотно его принял, так с той поры в Горенках у нас, каждый день, брань и драка. Я пока мирюсь с бедою этой. Право, не бить же мне отца родного? А теперь и Катерина, как учуяла власть, бросается на меня и угрожает! Она уж и при людях рассуждает, как будет меня со свету сживать, грозится, что после свадьбы с императором, сошлет меня в Низовые полки, под пули, чтобы меня там убили, либо взяли в плен.
    - А государь-то, ведь он этого не позволит? – растерялась Наташа.
    - Не позволит, однако за государя-то я и боюсь, больше, чем за себя: слаб он духом, годами молод, да и здоровьице его неважненькое, так себе. Ты не гляди на его стать! Государь на году несколько раз перенес простуду, а в конце лета в жару лежал, и совсем недавно опять кашлял. Отцу моему наплевать на здоровье воспитанника, а жена у него будет – еще та, гадюка! Вот и хочу я тебя, сердечко мое упредить заранее: на этом свете, Наташенька, совсем я один. Друзей у меня тоже нет, кроме Петра Алексеевича. Только матушка иной раз и вымолвит доброе словечко. А так, при всех, и мать моя ужимает губы. Сестры и братишки – собачья свора. Так и норовят, больней укусить. Все мы не в любви рождены, отец с матерью никогда не любили друг друга. Вот в какую семью тебе входить!  Ну, солнышко мое, что скажешь, не передумала?
    - Но мы-то жить будем ведь отдельно от них? – спросила Наташа.
    - Безусловно! – пообещал князь Иван. - Я велю отделать и обставить для нас дворцы в Москве и в Петербурге, и загородную себе резиденцию отстроим. Могу любую волость для тебя откупить, и будешь там обустраиваться по своему вкусу. (Девушке сразу представился ее славный голландский домик в каком-то регулярном парке). После отца, мне, как старшему, конечно, достанутся и Горенки. Там мы будем принимать Петра Алексеевича, устраивать охоты и фейерверки, давать балы.  В императорском дворце для нас тоже будут выделены апартаменты. Государь станет к нам частенько заглядывать. Ну, как он тебе? Тебе, супруге первого при дворе вельможи, уж придется доброй быть к его величеству.
    - Да, я буду доброй, мне кажется, я уже полюбила государя, – кивнула головкой Наташа. – А вашей семьи, сударь мой, я тоже не испугаюсь. Ведь и у нас в семействе не все гладко. Я тебе слово дала? Дала! Слово мое нерушимое, Иван Алексеевич. Радоваться и горевать суждено нам вместе.
   - Счастье мое! Бери мою жизнь, Наталья Борисовна, душу, и все, чем я владею!
    Князь Иван и Наташа бросились в объятия, не заботясь, что их застанут.
    Небесные сферы закружились над их головами и запели о счастье.
    Только приглашение к обеду оторвало друг от друга жениха и невесту. Под руку они явились в столовую. Там все уже собрались и ожидали их стоя, кроме бабушки, которая восседала на месте хозяйки. Граф встретил их радостной улыбкой. Петр Борисович никогда и никому не льстил, но разве не чудесно сделаться свояком всемогущего фаворита? Граф первым принялся благодарить за честь, оказанную его дому, и унялся только, когда князь Иван перебил его.
    - Да ну уж тебя, дорогой братец Петруша! Это я должен тебя благодарить за почет и за согласье, принять меня в родственники. Я счастлив, как никогда! Прелестный ангел, Наташенька, дала мне, недостойному, слово, что за меня выйдет.
    - Да еще бы ей, да не согласиться! Князь Иван, братец ты мой любезный, дай-ка, расцелуемся! – Петр Борисович кинулся к будущему зятю, они обнялись и трижды крепко расцеловались. 
    Как зачарованная, стояла и смотрела на них Наташа. То она на брата с женихом глянет, а то на руки свои.  Сегодня она отдала руку свою князю Ивану. Она невеста и постарается  положительно влиять на супруга. Они будут счастливы целый век!
    Князь Иван, деликатно высвободившись от юного графа, полюбопытствовал:
    -  А  сколь близко вы знакомы с моими родителями, Петр Борисович?
        - Сожалею, князь, но я никогда не состоял в близком знакомстве с семьей вашей, - граф немного смутился и с надеждою посмотрел на бабушку.   
    - Молод Петрушенька! А вот я знавала родителей жениха нашего, еще зелеными, - заговорила старушка, - куда там, они были тогда детьми. Хорошо знала, князь Иван, я твоих дедов и бабок, с обеих сторон, и Долгоруких и Хованских. Обе фамилии произошли от корени великого! – её голос зазвучал торжественно. – Велика честь соединить их с нашими фамилиями, Шереметевых и Салтыковых! Слава Богу, что Наташенька выйдет за великого человека и возведет братьев своих в степень отцову, потому что отец их был великий фельдмаршал, любимый царем, войском и всем народом. А теперь время договориться вам, князь, о сговорных церемониях с Петром Борисовичем. Он здесь хозяин!
     - Все, все будет по-доброму устроено, ничего не будет упущено, - пообещал граф. – Детали мы обдумаем и обсудим в самое ближайшее время. Дом наш вместит весь высший свет московский и еще столько же приезжих господ. Для сестры родной я ничего не пожалею! Зажжем иллюминацию, хор рязанских ямщиков обязательно пригласим. А теперь, братец Иван Алексеевич, прошу откушать!
    Все заняли места за столом. Жених – на месте самого почетного гостя, невеста – рядом с ним. Граф, - на своем обычном месте, напротив бабушки. Жестом он пригласил к столу младших сестер и брата, которые были допущены в столовую. Дети вошли и, молча, выслушали объяснение старшего брата, после чего им разрешили сесть. Только тут Наташа приметила, что ее родные приоделись. Бабушка сменила обычный черный наряд на алый бархат, водрузив на голову белый, похожий на облако, чепец. Петр Борисович надел придворный мундир, Сережа – темно-зеленый кафтанчик с золотыми пуговицами, сестры – розовые атласные платья.
    В первую минуту это несколько покоробило Наташу. Вот как! Никто и не сомневался, выходит, в ее согласии на брак с князем Иваном? Не согласись она, то ее обязательно вынудили бы, сначала лаской, а потом, может и силой. Братец-граф не стал бы церемониться с мятежницей! Счастье Наташи, что она влюбилась в князя Ивана.
    К концу обеда все родственники убедились, что жених прост в общении, разговорчив и очень весел. Князь Иван пил мало и часто отставлял недопитый кубок. Когда лакеи с бутылками в салфетках кидались к нему, он отправлял их назад мягким жестом. И говорил больше о государе, об охлаждении его к псовой охоте, да как в Туле льстецы, по заведенной привычке, взялись нахваливать охотничьи подвиги Петра, (и в первую очередь, добычу четырех тысяч зайцев). Государь, сделавшись темнее тучи, признался, что утомился от охоты и решил избавиться от лишних собачек. Вернувшись в Москву, Петр Алексеевич уже приказал составить ведомость о численности своей личной своры и также список, кому и сколько собак ему угодно пожаловать. Есть у него русские борзые, есть французские гончие, бассеты, таксы.  Себе, конечно, Петр Алексеевич оставит сотню голов, с коей намерен он отъезжать от Москвы не далее пятнадцати верст.
    Князь Иван тихо вздохнул:
    - Ох, и жалко мне государя! Знаю, что он не выбросил до конца из ума эту проклятущую охоту.
    - Его царское величество женится, примется за ум и остепенится, - сказала бабушка. - Головка у государя умная, а характером он гораздо мягче деда.
    - Воистину так. Благодарю вас, Марья Ивановна, за ласковые слова о государе, - наклонил голову Долгорукий.
    - Сам факт избавления от лишней своры уже говорит о добрых переменах в настроении его величества, - осмелилась вставить свое слово Наташа, и посмотрела украдкой на главу дома.
    Петр Борисович ничего не сказал, зато Сережа проговорил, краснея:
    - Князь Иван Алексеевич, а можно мне обратиться к вам с вопросом?
    - Серж! – зашипел граф. – При старших! Помалкивай!
    - Пускай спрашивает, на здоровье, - вступился за Сережу князь Иван, - мы не чужие! Сережке, – до чего ласково и легко он произнес имя младшего Шереметева, - чай, любопытно, кому и сколько псин досталось от государя? Я по глазам вижу.
    - Да! – с восторгом  выпалил немного обалдевший Сережка.
    - Ну, так слушай! Батя мой князь Алексей, получил 50 русских гончих и 8 французских. Василию Волынскому пожаловано 16 гончих, князю Михайле Михайловичу Голицыну старшему – 12, Михайле Голицыну младшему – 4, князю Якову Долгорукому – 7, Ивану Кокошкину – 6, Степану Лопухину -3, ну и прочим, кому две собаки, кому одна. Всего его величество роздал 124 псины, но это не конец. Вчерась он вспоминал цесаревну Елизавету, тоже страстную охотницу. Думаю, что и ей он отправит голов 20 в подарок.
    - О! – выдохнул восхищенный Сережа. – А у меня вот пока нет собственной своры.
    - А тебе очень хочется?
    - Хочется…
    - Стыдитесь, сударь! – немедленно вскипел старший брат. - А ну-ка, из-за стола – шагом марш! Срам, какой, граф Шереметев…  попрошайка!
    - Петр Борисович, дорогой ты мой, - мягко вступился князь Иван, - не обижай своего брательника. В честь нашей с Натальей Борисовной помолвки я пожалую Сереже пару отличных борзых щенков, от Дианы и Аякса, любимцев его величества. 
    - Благодари, Серж, - буркнул граф и, после того, как подросток учтиво поблагодарил князя Ивана, поспешил переменить тему. - А что вы скажете, Иван Алексеевич, о переезде двора в Петербург? Мы с князем Алексеем Михайловичем Черкасским вельми беспокоимся, что будет? После коронации двор задержался в Москве, так уж, не значит ли это, что Петербург лишится звания столицы? Что касается нас, то наши имения расположены как раз в центре России и в Малороссии. Я бы не хотел уезжать на балтийские берега. Там мы и раньше испытывали колоссальные неудобства. В Москве и климат куда лучше, и земля плодороднее, богаче леса и, представьте себе, неоткуда ждать наводнений! Что говорит по этому поводу император? Я знаю, что вице-канцлер Остерман интригует за немедленный переезд в Санкт-Петербург.
    - Ох, уж этот мне Остерман! – тень промелькнула по лицу князя Ивана. – Этот надутый интриган готов грудью лечь, чтобы выманить императора из Москвы в северную столицу. Тем же самым докучают мне дюк де Лирия и прочие иноземные министры. Я пообещал им, что ускорю переезд Двора в Петербург, но на деле, это просто, чтобы они от меня отстали, я и не собираюсь выполнять данное обещание. Я, как и государь, совсем не люблю Петербург! Москва мне неизмеримо дороже. Подмосковье, с нашими богатыми имениями, это рай земной. В Москве мы будем жить в мире и в полном довольстве, - князь Иван взял руку невесты и нежно поцеловал. – Я думаю сейчас, - ловко перескочил он с одного на другое, - что нам чудом выпало великое счастье найти друг друга. Я страстно желаю видеть тебя своей супругой, моя первая  и чистосердечная любовь! Ты счастлива ли, Наташенька?
    - Ох, счастлива… – ответила рдеющая невеста.
    - Выпьем за ваше счастье, - степенно предложил тост граф Петр Борисович и поднял кубок. – Князь Иван, дорогая сестрица, …от души… поздравляю от души!
    - Любезная моя внученька, Наташенька-свет, и ты, новый мой внучок князь Иванушка, желаю вам счастья, деточек, и дом – полную чашу! – провозгласила бабушка и немножко всплакнула.
    Маленькие весело захлопали в ладоши и, окружив счастливую сестру с женихом, принялись скакать, не обращая внимания на гримасы старшего брата.
    Наташа подняла голову, и какое-то мгновение горячие глаза Иванушки смотрели на нее, жадно, не отрываясь. Ее жених был опьянен любовью и не скрывал этого. Потом глаза невесты спрятались под ресницами, и губы подставились жениху для поцелуя. Князь Иван нежно и легко прикоснулся к ним своими губами.
    - Благодарю тебя, - шепнул он.
    - Ну, князь, теперь ждем к нам твоих отца да матерь, – объявила старая графиня Салтыкова. – Просим вашу фамилию к нам на ужин.
   
Только вчера Наташа впервые показалась в свете и уже невеста! Откуда-то из глубин сознания вдруг всплыла мысль: и матушка с отцом до сватовства почти не знали друг друга, а изведали счастье и хорошо жили. Значит, будет и она также жить. У нее над матерью еще и преимущество имеется: мать полюбила отца в браке, а Наташа уже любит своего жениха. Матушке государь не оставил выбора, а дочке отдана полная свобода. Что за жизнь ожидала теперь Наташу, что за счастье!
    Весть о сватовстве первого вельможи страны к юной графине Шереметевой, облетела всю Москву, как на крыльях.
Незадолго до ужина к Шереметевым в дом стали являться курьеры и лакеи от разных именитых семейств с поздравлениями и маленькими приложениями к ним в виде роскошных букетов и бонбоньерок. Прибавилось столько хлопот, что и не высказать. Теперь надо было готовиться к приему визитеров, давать большой ужин на несколько десятков персон. А родни и знакомых у Шереметевых – вся Москва. Члены императорской фамилии, герцогиня Екатерина Мекленбургская с дочерью и ее младшая сестра царевна Прасковья, в этот же вечер прибыли к Шереметевым. Желанные гостьи едва не задушили в объятиях невесту.
    - Подумать только! Твои детки, Наташа, будут двоюродными государевым отпрыскам! – верещала, тиская невесту, Екатерина Ивановна. – Теперь и нам можно под твою протекцию, рекомендоваться. Ах, счастливица!
    Затем к ужину прибыли самые близкие родственники: родной дядя по отцу, Владимир Петрович, который не носил графского титула, с семьей. Потом явились Черкасские, Салтыковы, Нарышкины, Урусовы, Головины. Дом наполнился музыкой и веселыми голосами.
    Наконец, пожаловали Долгорукие, сватушки дорогие, князь и княгиня. Родители жениха едва сдерживались, чтобы не рыдать от радости на шее у невесты. Сопровождали их сыновья Николай, Алексей и Александр и две дочери, Елена и Аннушка. Невесте стало несколько даже совестно, что из-за нее столько вкруг радости и беспокойства.
    Князь Алексей Григорьевич объявил Наташе:
    - Государыне-невесте ныне нездоровится, но завтра, будущая сношенька, ты не навестишь ли ее? Вот это она передает тебе, – и вручил Наташе серебряный ларец, - тут всяческая девичья радость: румяна, сурьма, мушки. А это тебе безделица от нас со старухой, – и преподнес большую плоскую коробку, обтянутую алым бархатом.
    - Спасибо, князь Алексей Григорьевич! – Наташа сделала вид, что обрадовалась, а иначе и нельзя было. – Я с удовольствием нанесу визит Катеньке.
    - И премного, голубушка моя, нас обяжешь, - ответил князь.
    Открыв бархатную коробку, невеста обнаружила, что от себя родители жениха одарили ее бриллиантовыми серьгами и ожерельем, по виду, стоившими баснословной цены. Будущие деверья и золовки задарили ее часами, табакерками и перстнями. Все тоже было очень дорого и очень щедро. Наташа от души благодарила, но сама не восхищалась семейством будущего супруга. Князь Алексей Григорьевич, поздравив будущую сноху, сразу отошел и неуместно громко заговорил с ее старшим братом. Старый князь выглядел завистливым, с плохими манерами, суетливым человеком. И скоро из уст его полилась брань в адрес пока отсутствующего жениха Наташи. Невеста и слыхом не слыхивала таких слов, а будущий свекор не стеснялся ни ее, ни брата, хотя, родством будущим был доволен.  Княгиня-мать Прасковья Юрьевна, наоборот, понравилась Наташе. В молодости она, должно быть, была красива и добросердечна. Она и теперь славилась дородностью и молочно-белой кожей. У князя Ивана были ее глаза. Добрая женщина искренне восхищалась невестой сына и несколько раз принималась всхлипывать и утирать слезы. Она радовалась за сына и за его избранницу, ставя Наташу в пример своим жеманным, не очень красивым, младшим дочерям. Сестры царской невесты, общепризнанной красавицы, имели те же черты лица и те же карие глаза, но выражение этих лиц было несколько простовато. Обе любили «ойкать», таращить бессмысленные, как у коров, глазищи и надувать губы. Ростом обе были ниже старшей сестры и, особенно княжна Ленушка, гораздо полнее.
    - Слава Богу, - то и дело повторяла княгиня, - что надоумил Он нашего Ванюшку выбрать тебя, моя ненаглядная разумница! Ванюша будет до гроба верен тебе, он у меня очень хороший.
    Весело и радостно стало от этих речей Наташе. Прасковья Юрьевна так искренне радовалась. Выбор сына был для нее полной неожиданностью. По крайней мере, никакие «виды на Шереметеву» у Долгорукой не возникали.
    Ближе к ночи приехали князь Иван с царем. Государь лично вручил невесте великолепную новую готовальню.
    - Вот, сам не пользовался еще, - объявил он, - а тебе она пригодится.
    - Спасибо, государь, а, как же вы, ваше величество? – смутилась невеста.
    - Любезная, графинюшка, так руки не туды всунуты, - пошутил император, - я не люблю чертить, да и не досуг мне.
    - Поглядите, поглядите! – раздался веселый голос жениха.
    Князь Иван сам внес большую корзину.
    - Внимание! – закричал он. - А вот мой подарок графу Сережке! Ах, гляньте, какие дуськи! Сучка и кобелек, но не сестра с братом, так что, можно будет потомство разводить! Сережка, ну, как тебе царский подарочек?
    С визгом, девчонки и мальчишки окружили корзинку с двумя кутятами.
    После ужина начались танцы. До поздней ночи счастливая, Наташа танцевала с женихом, и только дважды, в начале и в конце, он уступил ее государю. В двенадцатом часу князь Иван уехал в Лефортов дворец с Петром, а Долгорукие – домой. Вместе с ними отбыли и герцогиня с царевной, и вся родня Шереметевых. 
    Когда, после всех, уезжали Черкасские, ближайшие соседи, Наташа в первый раз за вечер обняла Вареньку. Подруга шепнула ей:
    - Как ты счастлива! – и вздохнула.
    Ах, Варенька! Будто вся сфера небесная для меня переменилась! – выпалила Наташа, краснея, потому что знала, о чем вздыхает подруга. Избранник Вари, князь Антиох Кантемир,  хоть и родовит, а не одобрен ее родными. Красавец и поэт, а гол, как сокол:  по праву первородства семейный майорат достался брату его, Димитрию, зятю князя Голицына.
     - Что? Закружилась победная головушка! - Княжна Варвара хихикнула, и Наталья сказанное на нрав подруги, избалованной, любившей все получать сходу.
А на другой день уже вся Москва спешила в шереметевские палаты. Наташа весело встречала гостей. Сколько было принесено льстивых поздравлений! Все вдруг начали заискивать к ней и рекомендоваться под ее протекцию. Мадам Штрауден даже создала штат секретарей, чтобы письменно отвечать на все поздравления и никого не обидеть.
     По особому приглашению императорской невесты, Наташа наведалась в дом Долгоруких на Мясницкой. Девушки обменялись поцелуями. В окружении роскоши и заискивающих дам, княжна Катерина показалась Наташе еще более несчастной и одинокой. Была она бледна, говорила скупо, но зато держалась вызывающе. Это был последний день ее пребывания в родительских палатах. Назавтра ей предстоял переезд, в приготовленный для ее персоны Головинский дворец, принадлежащий императору. Там ей предстояло жить до самой свадьбы. Девушки немного поболтали, и княжна призналась, что ей будет радостно видеть родней Наташу. Но, как невеста первого вельможи, Наташа была избавлена от необходимости служить его сестре. Княжна попросила Наташу быть в день ее обручения с государем ближней подружкой. Юной графине Шереметевой выпадала особенная честь следовать за императорской невестой среди ближайших ее родственников.
    Вот уж полюбовалась бы покойная матушка любезной дочкой!


Глава 9

 Утром 30 ноября, в день обручения императора с княжной Долгорукой, Наташа прибыла в Головинский дворец, чтобы выступить в роли невестиной подружки. С ней отправилась мадам Штрауден, а граф должен был явиться прямо в Лефортовский дворец, где собирались царская фамилия, духовенство, иностранные послы и вельможи. Князь Иван находился с государем, как обер-камергер и командир Преображенского полка. Да и не мог он сопровождать свою невесту, пока не состоялось официального обручения.  Кроме мадам, с барышней ехала горничная Дуняша, на случай, если потребуется какая-то услуга. Наташа от души радовалась и по наивности надеялась на примирение Катерины с Иваном. Девушка искренне не понимала, как можно ненавидеть родного брата?
    - Я всех помирю, - мечтала Наташа по дороге. – Как жаль, что Иванушка не радуется обручению сестры с императором. Верно ли, вчера мне представилось, что ему будто бы неприятно мое участие в торжественном обряде, на который съедется вся Москва? Как будто, мне может там угрожать бесчестье? Да разве можно от всего оберечься? В конце концов, я постою сама за себя.
    Не смотря на раннее время (в Лефортовский дворец приглашенные должны были собраться к трем часам пополудни), к Головинскому дворцу катили кареты. Съезжалась только что назначенная свита царской невесты, в основном, родня Долгоруких. Фрейлины должны были принять участие в одевании невесты, которая, как сразу же доложили Наташе, ночью плохо спала, и до сих пор не вставала. Новым фрейлинам (и Шереметевой в их числе), надо было представиться гофмейстерине Салтыковой, которая встречала девушек. Гофмейстерина была урожденная княжна Долгорукая, тетка императорской невесты. Она приветствовала и оглядывала каждую, приседающую перед нею, девушку, с головы до пят. Места фрейлин ценились очень высоко, и модные портные уже несколько недель трудились над платьями счастливых избранниц. Среди них только Наташа не была связана родством с царской невестой. Но, именно она тотчас же очутилась в центре внимания. Наташа вдруг стало неловко оттого, что и ровесницы, и пожилые матроны, встречали ее так, как будто и она титуловалась высочеством. Она почти ни с кем не была знакома. Несколько лиц смутно припомнила. Вот так, ловя многочисленные заискивающие улыбки, выслушивая заверения в дружбе и похвалы своей красоте, Наташа начинала придворную карьеру. Для всех она оказалась «дражайшая», «прекраснейшая» и «любимейшая»! Наверно, надо было как-то осадить льстивые языки. Наташа нервничала, но улыбалась, и благодарила. Мадам Штрауден и служанка принуждены были скоро отстать от юной графини. Следом за Салтыковой, фрейлины прошли в апартаменты государыни-невесты. Им навстречу выбежала  княгиня Прасковья Юрьевна, вся в крокодиловых, как Наташе показалось, слезах. Княгиня растроганно распахнула объятия, расцеловывая в обе щеки будущую невестку:
    - Ах, мой ангел! Ах! Кажется, только вчера виделись вы с ее высочеством, а она уже с утра о тебе справляется! Скоро ли, мол, невестушка, ко мне соберется? Да скоро ли душа-Наташенька пожалует? Хорошо ли ты почивала, радость моя?
    - Хорошо, матушка-княгиня, почивала, - смущаясь, тихо ответила девушка. Ей пришлось обращаться к княгине, как к матери, до официальной помолвки, поскольку та немедленно приняла ее за родную дочь. Еще больше удивило Наташу, что в приватном разговоре будущая свекровь зовет свою дочку высочеством. Отвечая на поцелуй, Наташа пролепетала, что готова служить будущей императрице.
  - Ох, что ты, моя родная! – всплеснула пухлыми ручками Прасковья Юрьевна. – Отринь церемонии, золотце! Мы же не чужие, дочка! Целуй меня, будто матушку родную! Вот так, миленькая моя! Вот так-то слаще! Пойдем скорей в апартаменты ее высочества. У нас, милая, сотня дел перед выездом: мытье, одеванье. Знаешь ли, как тебя нам не хватает? Признаюсь тебе, что хандрит наша государыня, лишилась аппетита. Ох, нервы девичьи! Пойдемте и вы, деточки мои! – окликнула она младших дочерей, не осмеливавшихся лезть с нежностями к Наташе. - Ленушка, Аннушка! Чего вы топчетесь в дверях, точно коровы? Скорей же!
  В опочивальню императорской невесты следом за княгиней Прасковьей Юрьевной и Наташей, вошли только две младшие княжны, а все остальные должны были ожидать выхода невесты в ее уборной. Глаза Наташи расширились от удивления, когда она оказалась в опочивальне. Не покой девичий, а сказочный чертог! Воображение ее поразил, прежде всего, широкий альков под золотым балдахином. По алому бархату были вышиты императорские двуглавые орлы. Причем, высший символ власти повторялся на всех вещах, без исключения, наполнявших опочивальню. Один двуглавый золотой орел грозно восседал на самом верху балдахина, другой раскинул крылья на резной спинке кровати. Сам балдахин, алая обивка стен, портьеры были покрыты вышитыми двуглавыми орлами. Если бы не драгоценные гобелены с любовными историями, развешенные по стенам, покой выглядел бы устрашающе. Все убранство было баснословно дорого. Турецкие толстые ковры покрывали наборные паркеты. Уютные кресла и французские кушетки манили в свои объятия. Перед ними расставлено несколько инкрустированных столиков с китайскими вазами. Мраморный камин украшен золотой решеткой, за которой догорали березовые поленья. Рядом с камином, за ширмой, готовилась ванна, возле которой хлопотали служанки. Все выглядело чересчур помпезно. «Неужели и мне придется так жить? – испугалась Наташа. – Ох, нет, ни за что! После свадьбы уговорю Иванушку уехать сразу в деревню, хотя б на медовый месяц». Наташе не понравились ни апартаменты, ни обширные гардеробная и уборная, где суетилось множество камер-юнгфер и камер-медхен. Весь штат княжны Катерины был уже изменен в соответствии с ее новым статусом высочайшей особы.
    Меж тем, государева невеста вовсе не спешила вставать. Матери пришлось, грубовато отогнав горничных, медовым голосом предложить дочке пробуждаться. Пока будили княжну, одна из почтенных камер-юнгфер несколько раз докладывала, что вода для омовения давно готова, и что лакеи топчутся с ведрами на лестнице.
    - Катюша! То есть, я хотела сказать, государыня, вода остывает, - квохтала вокруг княжны Катерины мать, - слышите, государыня? Пора мыться, чесаться и одеваться. Скоро сами папеньки припожалуют сюда, - в конце концов, пригрозила, выбивавшаяся из сил, княгиня.
    - Ах, да отстаньте же, от меня, маменька! Что мне теперь папеньки-то?! Вам всем по душе весь этот балаган, - она высунула всклокоченную голову из-под подушки и простонала, - а мне бы по душе – помереть! Я бы с радостью утопилась во время мытья в ванне!
    - Государыня! – трагически заломила руки княгиня. – Ох, ваше высочество! Родная, глянь-ка, как твои сестрицы за тебя радуются, и Наташенька, лапушка, приехала помогать тебе! Пора, деточка!
    - Ах, маман, по острию мы все ходим, - проворчала княжна, и села, отбрасывая одеяло. – Наташа, вот хорошо, что ты здесь! А Ванька, ирод, тоже с тобой приехал?
    Наташу покоробило то, как княжна выговорила имя брата. Что за отношения в этой семье, Боже мой! Мать до официального обручения с императором, уже подобострастно величает «государыней» свою строптивую дочь. Любопытно, а присядет ли княгиня-мать в присутствии императорской невесты?
    - Ванюшка-то, зачем вашему высочеству? Наташенька ему еще не обрученная невеста, - напомнила княгиня дочери, - с чего бы им сюда вместе ехать? Наташенька прибыла с мадам и девкой, а обер-камергеру место при государе.
    - Ванька мне должен бриллианты покойной цесаревны Натальи, -  надула губы княжна. – Подлец, зажилил и не отдаёт! Ну, я это ему скоро припомню! А уж не ты ли, выклянчила их себе, а, Наталья? – обратилась она к Шереметевой
    - Ах, что ты, что ты, Катюша? Я? Выклянчила? Да на что они мне? – растерялась Наташа. – У меня и своих много! Если требуется, я тебе одолжу.
    - Наивная книжница! – резко бросила Катерина.
    - Наташенька, лапушка, уж ты не обижайся, - тихим голосом вклинилась Прасковья Юрьевна, - все дело в том, что Катюше (наконец-то, упущено «ее высочество») не терпится получить от жениха царский подарочек – бриллианты, оставшиеся от его покойной сестры, великой княжны Натальи Алексеевны. Ох-ох! Не доведут они до добра, вещи-то, взятые после покойницы. Беду могут накликать! Да и лежат они под замком у его величества - никому не завещаны, не обещаны, так себе попусту и лежат. Государь-то молоденек, и подарить их невесте сам не догадывается, а Ванюшка, чай, стесняется ему подсказать, али попросить, - заныла княгиня.
     - Ах, так вот оно что, - сразу догадалась Наташа, - Катенька, так ты желаешь, чтобы Ваня надоумил его величество подарить тебе бриллианты покойницы великой княжны? – В тесном кругу будущих родственниц она впервые назвала уменьшительным именем жениха, и не заметила.
    - Не Ваня, а Ванька! – злобно выкрикнула государыня-невеста.
    - Катюшенька, миленькая, не бранись! – Прасковья Юрьевна умоляюще замахала рукой на государеву невесту. – Я уж и уговаривала и бранила Ванюшку…
    - Ваньку!!! – опять капризно выкрикнула княжна.
    - … да не могла дать никакого толку! Уперся, как баран на перегороду – никак! А уж кому бы, как не брату родному, порадеть о дорогой сестрице? А Ванюшка одно знает: «вы, де с отцом и дядьями и так обобрали его величество!» – княгиня обиженно поджала губы. – Чуете, обобрали? Прямо так и сказал родной матери!
    -  Не понимаю я братца, - грубовато поддержала мать княжна Елена.
    Все три, мать и младшие княжны, единым голосом затрещали, пытаясь довести до Наташи собственно, одно: они отказываются понимать, почему князь Иван не согласился уговорить императора одарить бриллиантами покойной великой княжны императорскую невесту.
    Наташа, подумав, сказала им:
    - Иванушка очень жалеет государя! Ведь как его императорское величество любил покойницу-сестру. Я-то знаю, до чего бывает дорога каждая вещь покойного.
    - Ох, золотко ты мое, вряд ли, - возразила Прасковья Юрьевна, - ты слишком уж добра! Мой старший сынок порой бывает таким упрямым ослом! Государь-то давно уж и не поминает о покойной сестрице.
    Наташа огорчилась, но предпочла далее помолчать. Чем больше, видно, станет она вступаться за жениха, тем хуже придется князю Ивану. Неужели ее любимого в родном гнезде все не любят? И даже матушка родная?
    - Я от Ваньки не отстану, – хмуро объявила царская невеста. – После свадьбы на все будет моя воля. Бриллианты великой княжны – для меня вопрос принципиальный. Коли любви нет, то пускай будут богатство и власть. Я полагаю, что уж пора мне вставать и начинать готовиться к церемонии. А любовь – княжна пожала покатыми плечами, - обман сущий! И говорить больше на эту тему я не желаю! Любовь! Тьфу! Прежде всего - власть!
    Никто не возразил на это. Княжна встала, взяла зеркало в золотой оправе и усмехнулась. На ее свежем лице, с высоким лбом и, скорее мужским, чем девичьим, подбородком, вспыхнул румянец. Она была очень красива, даже не смотря на все эти гримасы недовольства и ужимки. Безупречная сливочная кожа и черные густые волосы составляли дивный контраст. Сейчас длинные вьющиеся пряди блестящим дождем покрывал ей спину, почти до пят. Наташе уже догадывалась, что замечательная красавица, ее будущая золовка, необычайно скрытна, горда, груба и жестока. Стремясь к величию, никогда не простит того, кто заденет ее самолюбие. Не этим ли объясняется неприязнь к Иванушке? Одно только и извиняло царскую невесту: она должна была нервничать перед обручением. Трудно описать, как бы сама Наташа повела себя на ее месте? Оставалось надеяться, что Катерина просто застенчива и потому внешне груба и холодна, возможно, ее что-то тревожит и угнетает. «Я должна найти с ней общий язык», - решила Наташа.
    Между тем, лакеи, бегая туда и обратно с дымящимися ведрами в руках, наполнили фарфоровую ванну, спрятанную за ширмой. В воду добавили розовое масло. Волосы княжны были вымыты заранее, и ей скололи их на макушке, чтобы не намочить, подложив под шею подушечку. Прасковья Юрьевна приказала горничным поспешить с омовением и скоро невеста, облаченная в бархатный шлафор, расшитый опять же царскими орлами, и отороченный горностаем, отправилась к завтраку. Сесть с ней за стол никого не пригласили, и Наташа порадовалась, что позавтракала дома. Эта трапеза - первая и последняя перед торжеством. Невеста кушала и пила, оттопыривая белый мизинец. Она молчала, и никто не решался заговаривать, пока она сама резко не вскочила с места и не пресекла пытку.
    Широким шагом княжна направилась в уборную. Эта роскошная комната представляла собой большое и светлое помещение с громоздким туалетным столом. На стене висел большой портрет Петра II в образе Марса, в латах и алой мантии. Невеста уселась перед этим портретом, в окружении целого полка женщин. Пока ее одевали, она держалась, как статуя. Матери приходилось по нескольку раз окликать ее, чтобы она пошевелилась, повернула голову, подняла руки. Черные волосы княжны завили, уложили четырьмя длинными локонами и убрали обе стороны головы бриллиантами. В центре прически поместили маленькую бриллиантовую корону. Когда внесли платье, все дамы заахали. Платье с жестким лифом и длинным шлейфом было сшито из серебряной парчи. Ткань сверкала и переливалась, подобно лунному сиянию. Туфельки на высоких каблуках тоже сверкали бриллиантами. Княгиня Прасковья Юрьевна, оглядев дочь, поправила на голове царской невесты корону, и её глаза переполнились слезами. Несколько слезинок скатилось по щекам самой невесты. И вдруг она, с каким-то, Наташа бы сказала, остервенением, смешанным с ужасом, прошипела:
  - Хватит! Матушка, уж вы бы лучше не глядели на меня так! Вы меня умори-и-ите-е-е-е…
  - Родная ты моя… - проскулила Прасковья Юрьевна.
Лицо невесты покрыла бледность, и оно вдруг напомнило смертельно-бледную маску. Некоторое время она стояла возле своего туалетного стола, прямая, как столб, повернувшись к матери спиной.
    Раздался стук в дверь.
    - Двора Его Императорского Величества обер-камергер, светлейший князь Иван Алексеевич Долгорукий и господа камергеры прибыли! – громко доложил паж.
    Князь Иван с сегодняшнего дня назывался новым титулованием – светлейшего. Он приехал за невестой во главе длинного поезда карет, в которых за ним следовали камергеры. Княжна, как только ей было объявлено о прибытии брата, не говоря ни слова, развернулась и медленно поплыла из своих покоев. Через анфиладу нарядных помещений, следом за невестой вышли в парадный зал все женщины ее свиты. Здесь императорскую невесту ожидала многочисленная родня, свойственники, и другие ближние люди.
    Князь Иван громко обратился к сестре:
    - Ваше высочество! Имею честь доложить вам, что в Лефортовском дворце все приготовлено к началу церемонии обручения! Его императорское величество с нетерпением изволит ждать свою прекрасную избранницу!
    Он  церемонно поклонился царской невесте и предложил ей свою руку. За этой парой все начали выходить, спускаться по мраморной лестнице, разубранной цветами. Князь Иван за руку подвел сестру, с лица которой так и не слетела угрюмая маска, к стеклянной карете. Сидя в ней, княжна словно выставляла себя напоказ. С ней вместе ехали мать и сестры.  Обер-камергер должен был открывать шествие во главе поезда. Запряженная шестерней, гремя позолоченными колесами, его карета первой выкатила со двора. По бокам ее изящно гарцевали почтальоны, дуя в серебряные рожки, бежали скороходы. За каретой князя Ивана покатили кареты камергеров свиты его величества, по старшинству. За ними пришла очередь шталмейстера, который торжественно взмахнул жезлом, расчищая путь императорской избраннице. Карета государыни-невесты, высокая, с большой императорской короной, выточенной из дерева и покрытой сусальным золотом, на крыше, также запряженная шестерней цугом, качнулась и величаво поплыла по улице. Государыню-невесту сопровождали юные пажи, стоя на передке кареты и на запятках. Вокруг гарцевали верховые камер-юнкера. Скакали гайдуки. Их кони изящно вытанцовывали, играя тонкими ногами и раздувая горячо ноздри. Неслись почтальоны, дувшие в рога. По бокам бежали нарядные скороходы, гремя колокольчиками. Важно вышагивали пешие гренадеры. За каретой императорской невесты поплыла ее собственная свита. Первыми ехали особы, близкие по родству и самые значимые по званию. Наташа узнала нескольких кавалерственных дам, с лентами и орденами св. Екатерины. Это были княгиня Черкасская, баронесса Остерман, графини Чернышева и Ягужинская. Остальные - Долгорукие, или замужние дочери Долгоруких, носящие иные фамилии. Гофмейстерина Салтыкова возглавляла выезд фрейлин, среди которых находилась графиня Шереметева. Наташа ехала одна в собственной карете и тайно радовалась, что не должна себя выставлять напоказ. Ах, как же это, невеста второго в государстве человека и не тщеславна! Сегодня на ней было надето парчовое розовато-серебристое платье со смелым вырезом, открывавшем всю грудь. Тонкое сияние кружев, подобранных в тон ткани, расшитый золотом корсаж, пышные фалбалы11 - чистое легкомыслие! Волосы она причесала просто, распустив четыре косы. От тяжести бриллиантов в прическе ныла шея. Драгоценности сверкали в ушах, и на тоненьких пальчиках. Если честно, Наташе было неловко, что она так вот сияет, но положение обязывало. От холода ее спасала накинутая на плечи шубка, подбитая горностаевым мехом. И сидела юная графиня, сложив руки на коленях, прямая, как свечечка, с ясным взором, неотрывно устремленным за окно. Она старалась наблюдать за всем происходящим, но ничего особенного там не углядывала. Мимо мельтешили скороходы и всадники, поднимая снежную пыль копытами. Толпа народа, шумная, серая масса, как волна, колыхалась по обочинам дороги. Сердце сжималось от предвкушения счастья. День царского обручения выдался хмурым и холодным, быстро смеркалось, но народу на улицах прибывало и прибывало. Это было ясно по малоразборчивым выкрикам. Наташа осмелилась опустить окошко и поняла, что кричат недоброжелательно. Кто-то гаркнул, подскочив близко к Наташиной карете:
    - Глядите! А вот и фельдмаршальская дочка! Бориса Петровича нашего! Слыхали? Скоро окрутят её с кутилкою - князем Долгоруким!  Дай-то Бог, что он хоть выбрал ее не за богатство!
    - А за что, как не за богатство-то?
    - За красоту! Ее бы за самого государя!
    Наташа с трудом оторвалась от окошка, перекрестилась. Ее будто ударили нехорошим словом «кутилка»! Ох, люди! Не ведают, какой он хороший! За память же об отце девушка про себя вознесла москвичам сердечную благодарность. «Моего отца никогда не забудут!» - ликовала она всю оставшуюся дорогу.
    Блестящий поезд проехал Салтыков мост на Яузе, и поплыл по твердой, скованной морозом и припорошенной снегом, земле к Лефортовскому дворцу.
    В честь обручения государя перед дворцом была возведена прекрасная триумфальная арка, украшенная золочеными колоннами, фигурами, символами, вензелями и эмблемами и увенчанная двуглавым царским орлом и короной. Любопытно бы ее рассмотреть, но Наташа почти ничего не увидала.
    Что можно увидеть, сидя в карете, внутри многочисленной процессии?
    Ровно в три часа пополудни поезд государыни-невесты уже подъезжал к воротам дворца, и должен был как раз проехать под означенной триумфальной аркой. Должно быть, первые кареты ее уже благополучно миновали.
    И вдруг явно, что-то там стряслось! Карета, в которой ехала Наташа, резко остановилась. Как и все предыдущие. Ушей коснулся какой-то неясный, глухой гул. Надо думать, гул этот исходил от толпы, торопливо несшейся по обочинам дороги. Люди бежали через весь город, чтобы увидеть императорскую невесту. Но один миг, и карета снова закачалась и медленно поплыла к дворцовым воротам. Кажется, именно там и произошло какое-то замешательство.
    Крики – сплошной дикий рык. Ушей Наташиных коснулись слова:
    - Ой, больно худа примета!
    - Не быть этой невесте царицей!
    - Да и самой царской свадьбе не бывать! – разорялся народ.
    - Корона!!!
    - Корона брякнулась!
    Карета, в которой ехала Наташа, приблизилась к триумфальной арке, и тут девушка высунулась в окошко. На земле, прямо перед ее глазами – сияющий позолотой осколок. Что это? Кусочек короны? Как потом разъяснилось, корона зацепилась за свод арки, сорвалась и разбилась! Рассыпалась на кусочки! Ох, действительно, нехорошая примета! Однако Наташа считала себя сведущей в архитектуре. Все дело, решила она, в неправильном расчете. Вина в поспешности, с которой возводили арку. Бояться нечего. Скорее уж, тащась в хвосте поезда, Наташа больше боялась пропустить самое начало торжества, и заторопилась выходить из кареты. Фрейлины и подружки невесты сходили последними, но все же, увидели, как императорская невеста неторопливо покинула свою карету, и как сбежал с крыльца князь Иван, взял ее под руку, и повел в хоромы под гром музыки и салюты.
Наташа впервые была в Лефортовом дворце, и с любопытством оглядывала большую залу. Фрейлинам досталось скромное местечко, но они видели: посередине, на персидском ковре - четырехугольный стол, накрытый золотой парчою. На столе - золотой ковчег с крестом, золотые тарелочки с обручальными кольцами. На аналое - Евангелие в драгоценном переплете. По обе стороны алтаря разместилось многочисленное духовенство. Для представителей императорской фамилии поставили стулья, на которых разместились цесаревна Елизавета и герцогиня Мекленбургская с дочерью и царевной Прасковьей. Старая бабушка государя, опираясь на клюку, вошла позже и заняла поставленное для нее кресло. Позади царственных особ, тоже на стульях, расселись ближайшие родственники царской невесты.
    Вдруг к Наташе подошел паж:
    - Ваше сиятельство, госпожа графиня, мне поручено сопроводить вас!
    - Куда? – удивилась девушка.
    - Для вашего сиятельства поставлен стул, где сидит родня государыни-невесты!
    Новое место оказалось рядом с еще одним пустым стулом. Наташа догадалась: это место для ее жениха. Отсюда были отлично видны два пустых кресла: для императора и его невесты. Наташа, подумав о своем Иванушке, расцвела улыбкой.
Оркестр грянул туш, и в зал вошел юный император. Петра сопровождали члены Верховного Тайного совета. Он выглядел торжественно в светлом, расшитом серебром платье, но был угрюм. Петр подошел сначала к одному, потом к другому, третьему вельможе и с каждым поговорил о чем-то. Было видно, сколь тяжело ему даются шаги, приближающие его к алтарю. Он рад был хоть с кем-то, задержаться. Князь Алексей Григорьевич, шедший за ним, шепнул ему что-то, и государь, затравленным зверьком, оборотился. В этот же миг певчие запели серебристыми голосами, приветствуя прекрасную императорскую избранницу.
   Шурша шлейфом, с лицом, равнодушным к пышному собранию, она появилась в зале. Князь Иван один подводил ее к алтарю.
  Все дальнейшее потом представлялось Наташе сплошной чередой худых знаков. Государь принял руку невесты, но не взглянул на нее, и она ответила ему тем же. Рука об руку, они прошествовали на свои места под балдахином и уселись с суровыми лицами. Скосив глаза, Наташа увидела, что князь Иван уже сидит с нею рядом. Протянув руку, он слегка пожал нежные пальчики невесты: «ох, кабы кто не приметил его поступок». Но нет, все смотрели только на государя с княжною. Соответственно протоколу, Петр ломким голосом объявил о своем намерении обручиться с княжной Катериной Алексеевной Долгорукой, и за сим последовала долгая церемония.  Князь Иван и Наташа, больше занятые друг другом, почти пропустили оное действо. Они опомнились, когда за окнами взревели пушки, и небо окрасил ослепительный фейерверк. Петр II снова поднялся с места, взял правую руку своей суженой, уже с обручальным кольцом на пальчике и приступил к церемониалу целования руки теперь уже ее высочества. Каждый подданный должен был подходить и целовать руку будущей владычицы. Утомительная церемония растягивалась на неопределенное время, ужасно долгое и томительное для всех.
Наташа спросила у своего жениха:
    - Князь Иванушка, а как мы пойдем, вместе, или порознь? Смотри-ка, царица-бабушка уже встает со своего места, а за нею, чья очередь?
    - Сначала цесаревна Елизавета, она родная тетушка императора, или, наоборот, старшая из Ивановн, прости, я забыл, - ответил  жених Наташе, - за членами царствующей фамилии пойдут отец с матушкой, за ними и мы, моя любовь, вместе.
    - Неужели и я выйду с тобой?
    Князь Иван пошевелил бровями:
    - А чья вы будете невеста, сударыня?
    - Обручения-то ведь не было ещё…
    - Так дело, родная моя, не за горами! Или ты?..
    - Нет-нет, я просто так спросила, - покраснела Наташа.
    Ей едва-едва удалось совладать с охватившим ее волнением, побороть легкую дрожь в коленях, когда князь Иван вывел свою невесту под руку перед вельможным собранием и повел к тронам под балдахином. Государь и князь Иван понимающе переглянулись, когда фаворит целовал руку сестры. Катерина глядела в сторону, и Наташа перевела взгляд на Петра - император морщился, словно от зубной боли. Если бы только остальные понимали, какое это несчастье! – искренне огорчилась добрая девушка.
После них к целованию руки подходили ближайшие родственники невесты. Дядья и кузены Долгорукие держались надменно. Вот фельдмаршал князь Василий Владимирович, спешно прибывший из Низового корпуса, собирается выступать с речью, обращенной к невесте императора. Один глаз храброго старика затянут бельмом, раскатистый голос пророкотал на всю залу, будто на плацу.
    - Вчера я был твой дядя, нынче ты мне государыня, а я тебе верный слуга! – обратился он к безучастной ко всему, племяннице. - Даю тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на супруга только, но как на государя и занимайся только тем, что может быть ему приятно. Твой род многочислен и, слава Богу, очень богат, члены его занимают хорошие места, и если тебя станут просить о малости для кого-нибудь, хлопочи не в пользу имени, а в пользу заслуг и добродетели. Это будет настоящее средство быть счастливою, чего я тебе желаю.
     Князь Иван шепнул Наташе:
    - А каков дядька-то бельмастый!
    - Мудрый человек, и я подписалась бы под каждым его словом!
    Далее покатило строго по протоколу. Наташины глаза теперь внимательнее следили за обрученной четой.
    И вдруг… не стало заледенелой статуи – государыню-невесту словно бы подменили! Только что сидела, как мертвая, и вот вскинула яркие глаза и встрепенулась, точно живая птица. Вырвав руку из руки императора, она  подала ее изящному молодому иностранцу, склонившемуся над нею, и при этом тысяча чувств, не поддающихся описанию, промелькнула на ее прекрасном лице. Что это? Гул неодобрения пробежал по залу. Кроме юной графини Шереметевой все общество знало этого красивого иноземца. Он повел себя неосмотрительно, дерзко и поцеловав пальцы княжны, задержал ее руку в своей. Секунда, другая… Но вот молодой человек опомнился… и удалился почти бегом, среди свиты австрийского посла.
    - Ах, кто это был? – шепнула Наташа жениху.
    - Черт его подери, это тот самый любезник - граф Миллезимо, атташе австрийского посольства, и коварный возлюбленный моей сестрицы, - ответил он тоже шепотом. – Дураком я был, что не позволил им убежать…
    Коротенький диалог с женихом так ничего и не объяснил Наташе, но позже она была посвящена в несчастную историю любви княжны и атташе австрийского посольства. Узнала она и о нечестивом поведении своего будущего свекра. 12 Ей еще только предстояло разобраться в политических играх Долгоруких и понять, что сама невольно становится их участницей через брак с князем Иваном.
    Нудный обряд целования руки приблизился к завершению. Рассыпался вновь фейерверк под пальбу пушек, и только что обрученная царственная чета открыла бал церемонным менуэтом. Фейерверк пылал в черном небе, пока пара нехотя выделывала замысловатые фигуры. Протанцевав с невестой, государь подвел ее к родителям и буквально сдал и с рук на руки. Потом повернулся и побежал куда-то.
    - Куда это он? – пробормотал князь Иван.- Видит Бог, я виноват в его мучениях, - пожаловался он невесте, с которой медленно прогуливался по залу. – Цветок мой лазоревый, что ты на это скажешь?
    Ему пришлось наклониться к девушке, чтобы расслышать ее голос:
    – Считаю, ты сделал все, что мог, Иванушка.
    - Ох, только ты, любимая, ты одна понимаешь меня нежным сердцем! – князь Иван поцеловал ручку невесты. – Скорей бы наша свадьба!
    - Но мы же с тобой еще и обручения-то не отпраздновали…
    В это время грянули веселый контрданс, и они увидели среди танцующих пар государя. На этот раз он отплясывал с цесаревной Елизаветой и смеялся. Его разрумянившееся лицо не имело и следа прежней скуки.
     - Гляньте-ка, опять он бросился к тетке за утешением, - зашипел князь Алексей Григорьевич. – Мог бы проводить, честь по чести, ее высочество в Головинский дворец, а он с этой стрекозой прыгает. Надо кончать танцы, подале от греха.
    Князь Алексей Григорьевич захлопал руками, как петух крыльями и побежал распоряжаться, чтобы завершали танцы. Он только что отправил дочь с матерью и сестрицами в Головинский дворец, в карете, которая являлась собственностью императора, но разве это поможет делу? Теперь до самой свадьбы, думал он, придется держать императора на вожжах! Вон, как он взбрыкивает! Да и дочь, дуреха, тоже хороша! Чуть не загубила свое счастье и карьеру отца и братьев! Ванька-то, где, со своей Наташкой?
        Пока старый князь Долгорукий бесился, все гости успели разъехаться по домам, исчезла и веселая дщерь Петрова, не успев причинить вред царю.
    И Наташа тоже уехала домой вместе с братом. Князь Иван проводил Шереметевых до подъезда и побежал торопливо назад. Наташа понимала его тревогу о юном Петре. Иванушка торопился, чтобы составить ему компанию, и ей поневоле приходилось разлучиться с женихом. В темноте кареты, Наташа пригорюнилась и тихо вздохнула, а Петр Борисович строго покосился на сестру, и всю дорогу до своего дома они, по обыкновению, промолчали.
    Князь Иван еще в сенях услышал вопли отца:
    - Ванька! Ванька! Да где этот чертов недоумок?!
    Отец налетел прямо на него и, съездив по шее, крикнул:
- Ванька! А ну, живо, в Австрийское посольство, гони, гони!  Узнай у графа Вратислава, что он намерен предпринять относительно ужасного конфуза? Скажи ему, что, мол, от греха, он должен немедленно убрать из Москвы своего шурина! Мол, куда сам похочет, туда и отправляет, а то шею ему свернем! Нечего нм глаза мозолить!
    - Не нам, - отмахнулся князь Иван, - а государю, папенька! Да ради государя-то я хоть к самому черту сейчас поеду, но виноват не один Миллезимо.
    - А кто еще?!
    - Да мы, тятенька! – князь Иван поглядел на отца грустными глазами. – Что за союз проклятый мы уготовили государю! Эх, если бы можно было отказаться от этого брака …
    - Что-о-о-о! Молчать, сукин сын! – зверски оскалился на него отец. Ты думай башкой-то! Чего, сукин сын, блеешь? Езжай в посольство, объяснись с графом Вратиславом, а потом врачуй сердце Петрушкино, как ты один только способен, благо, теперь у тебя и помощница есть, твоя Наташка, а она девка смышленая!
    Князь Иван вскочил на жеребца и полетел в австрийское посольство. Он нагнал графа Вратислава, когда тот только подъехал к посольскому особняку. Вратислав пригласил фаворита к себе на ужин. Первым делом заговорили об инциденте на обручении, и посол долго извинялся. Он клялся, что вертопраха уже в Москве нет, его посадили в сани и отправили с ветерком в Вену, а завтра уже отошлют и курьера с дипломатической почтой. Поступок шурина, ужасный, безрассудный, достоин хорошей порки, но не пороть же его, на самом деле?
    Князь Иван облегченно рассмеялся и горячо расцеловался с австрийским послом:
    - Благодарю вас, граф, и поеду-ка, обрадую родителя!
   Однако в Лефортовском дворце отца он не застал, а в Головинский ему ехать не хотелось. Успеется, решил он и побежал на поиски императора. Поехал бы, конечно, лучше к невесте, да нельзя, ибо дурацкие правила света не дозволяют видеться часто. Государя князь Иван не нашел в комнатах и бегом на псарню, а то куда же? Там тоже не было царя, и вообще никого, кроме псаря Рыкунова Андрюшки. Тот мирно дрых  на заляпанном диванчике под кафтаном. Князь Иван его растолкал, спросил, где император, и тот замычал спросонья:
    - Е-е-е… вы-вы-вы ехал…
    - Что ты мелешь? Государь выехал? С кем?
    - С… егер… мейстером… Селивановым…
    - Куда?
    - Князь-батюшка, да леший их знает! Его величество матерно ругался! Да вы, не догнать ли его собираетесь, Иван Алексеевич?
    - Нет, - буркнул Долгорукий и подумал, что государь, должно быть, уволокся к цесаревне Елизавете. Да ну их к лешему, в самом деле! На Селиванова вполне можно положиться, этот стеречь будет царя пуще глаза. А-а, черт с ним! Елизавета ныне неопасна, она влюблена в какого-то конюха, или… сержанта. Да и черт с ней, все равно, в кого. Пускай уж его величество побегает.
    Все же, неупокоя сердца, дома не усидишь.  Князь Иван распорядился оседлать черного жеребца Вулкана. Всю ночь он мотался по злачным местам. Его переполняли два чувства: любовь к Наташе и тревога за Петра.
    Он чувствовал раскаяние, и с каждым выпитым стаканом давал себе слово убегать от искушений. Да будет так! Сегодняшнее обручение сестры с государем есть самое последнее зло, в котором он принимал участие.
    - Ах, как я счастлив, Наташенька, - гремело в его груди сердце, - голубушка моя, теперь уже никогда-никогда-никогда! – И сам искренне себе верил.


Глава 10

            После обручения императора с Долгорукой пошла нескончаемая череда балов и приемов, в которых Наташа вынуждена была участвовать, не имея ни одной свободной минуты покоя. Трезво взглянуть на свое будущее и осмыслить происходящее, по молодости лет, она не умела, да и голову ей вскружило. Ох, ты, головушка победная! Любимый человек ждет, не дождется, на ней жениться, весь свет перед ней склоняется. Такое девушке и во сне не снилось!
    Князь Иван рыцарски преклонялся перед невестой, дарил ее драгоценностями, чаще всего необычными, старинными, украшениями, кубками и чашами. На вопросы Наташи, откуда он их берет, жених простодушно отвечал, что государь жалует его этим добром за службу. И девушка верила ему.
    Князь Иван появлялся у Шереметевых после полудни, и они с Наташей катались по заснеженной Москве в санках, или совершали верховые прогулки, или гуляли под руку по старинным садам, окружавшим хоромы Шереметевых, Головинский дворец, либо палаты Долгоруких на Мясницкой. Влюбленные все лучше узнавали друг друга. При их свиданиях присутствовали, бабушка, мадам Штрауден, или Сережа. Князь Иван обедал у Шереметевых, а вечером заезжал за Наташей и мадам Штрауден, чтобы повести в театр к герцогине Мекленбургской. 
    Князь Иван не был блестяще образован, но приохотился внимать умным речам юной невесты, или, рассматривая чертежи, выполненные руками Наташи, бурно ими восхищался.
    - Вот, поженимся, - не раз говаривал он, - и вместе займемся  образованием государя. Петр Алексеевич ныне ездит в леса с Селивановым и егерями, только от скуки. Давеча, утром, ускакал, и вечером не вернулся. Смутно на душе у меня, боюсь я за государя.
    А Наташа в эти короткие дни не ходила – летала! Рдела маковым цветом, если случайно касалась жениха. В доме Шереметевых готовились к помолвке, и невеста предавалась фантазиям, поспевая везде. По ее указаниям украшались залы, составлялось праздничное меню, чистились дорожки перед подъездом. И как только все успевала? Братец хоть и ворчал, но чаще поступал по ее разумению. И то, на сговоре Наташином обещалось быть самое наивысшее общество, император с невестой, вся Императорская фамилия, дипломатический корпус, генералитет и знать. Совершать обручение должны были архиерей и два архимандрита. Один обручальный перстень для невесты обошелся князю Ивану в шесть тысяч рублей. Она собиралась надеть жениху на палец фамильную драгоценность, оставленную отцом. Перстень с богатыми изумрудами тянул тысяч на двенадцать. Семья не могла нарадоваться, бабушка плакала от счастья. Вся огромнейшая родня Шереметевых бросалась к ним в дом и предлагала свои услуги, и завидовали громкому их фавору.
   - Ты вся светишься, – смеялась княжна Черкасская. – Ах, а вот мне никто из кавалеров не люб. В князе Антиохе я нынче разочаровалась! Слишком уж умен! Вот полюбил бы меня едок силен, вроде твоего князя Ивана. 
    - Едок?! – Наташа не поняла сути и рассмеялась. - Означает ли это, что язык моего жениха не уступает в остроте языку князя Антиоха?
    - Ах,  прости, я не подумала, что ты не понимаешь…
    - Нет…
    - Ну, так скоро узнаешь, ой, как тебе все завидуют!
    - Ну, так и пускай себе завидуют. Я иду за того, кого люблю, - отмахнулась Наташа, и щекотливая тема, начатая княжной, была прервана появлением мадам Штрауден и модистки.   
      Вечером Наташа с братом поехала в домашний театр к веселой герцогине Мекленбургской. Князь Иван должен был прибыть туда ко второму акту, но он приехал только к концу пьесы, и пожаловался невесте:
    - Насилу я, светик мой, отбился от государя, чтобы вырваться на спектакль. Не мог тебя не увидеть, а государь только что с охоты: опять до ночи проносился по лесам, но добыл только десятка два зайцев. Приехал, весь замороженный, как сосулька. Боюсь за его здоровье. Провожу тебя, и назад.  Не осерчаешь ли на меня?
    - Не осерчаю! Поезжай, Иванушка!
    И вздохнула украдкой. Она скучала по жениху каждую минуточку,  и жаждала испытать счастье, однако чувства проявлять не торопилась. Все равно будет любить его до смерти. И потому смотрела, как говорится, сквозь пальцы, на брошенные мимолетом реплики, порочащие князя Ивана. Один такой компромат попал в ее руки за день до обручения. Это была обычная визитка, кусочек дорогой твердой бумаги с золотым обрезом и золотой виньеткой.  Наташа пробежала глазами строки.
Не умерен в похоти, самолюбив, тщетной
Славы раб, невежеством наипаче приметной,
На ловли с младенчества воспитан псарями.
Как, ничему не учась, смелыми словами
И дерзким лицом о всём хотел рассуждати?...
   
    - Бред, - решила девушка. - Фу! Дребедень! - И в гневе напополам разорвала визитку, и обрывки запустила в камин. И еще кочергой хорошенько поворошила угли. Слава Богу, что именно ей писулька эта противная попала в руки.
    Оставшиеся до обручения, декабрьские деньки, снежные, с нависшим над Москвой, серым небом и редким холодным солнышком по утрам, мелькали веселой чередой. В дому Шереметевых люди сбивались с ног, хотя хлопотать всем было в удовольствие, и господам и дворне. Долгорукие не ездили к ним из своего дворца. Государь тоже посиживал у себя, никого не желая видеть, кроме князя Ивана. Наташа не роптала на эту детскую дружбу царя с Иванушкой. Придет и ее час.
    Когда умерла матушка Наташи, она поняла, что способность человека выстаивать под ударами судьбы зависит не столько от силы духа, или от веры в бессмертие души, сколько от повседневных занятий, маленьких ежедневных побед, посвященных драгоценной усопшей. Мать смотрит с небес на дочку и радуется, Наташа старалась день ото дня становиться лучше и достигать во всем совершенства. Она открыла для себя одной целый мир, в который никого до сего времени не допускала. То была ее святая святых.  А нынче  храм науки почти покинут – нужно жить дальше. У окна на рабочем столе с золочеными подсвечниками вместе с книгами отдыхают чертежи и любимая Наташина готовальня. Дорогие сердцу предметы помогли ей пережить самые суровые дни и месяцы, почти годы – спасибо им. Наташа и теперь держала их на столе затем, чтобы утром и вечером глаза, останавливаясь на них, отдыхали, и замирало бы от сладчайших воспоминаний сердце. Так она хранила верность самой себе. Но отныне девушка горячо жаждала именно того, от чего прежде искала спасения. От судьбы не убежишь, вот и она не убежала.
    Вечером 23 декабря перед сном, присевши к своему столу,  Наташа придвинула к себе лист бумаги и весь исписала, крупными, круглыми, чуть угловатыми буквами:

«Ох, как я щастлива!..»
   
    Наташа была от природы простодушной, доверчивой мечтательницей - идеалисткой. Она искренне ликовала, встречая любовь с ее радостями, связанными с замечательным временем года, сопутствующим ей - дивной зимой московской.
   
24 декабря - канун Рождества 1729 года сулил великое счастье князю Ивану и Наташе. В полдень выглянуло солнце. Оно отбрасывало на покрытые морозным узором стекла блики чистого золота и серебра. Наташа подула на стекло. В образовавшемся кружке открылся вид городской улицы – до самого Кремля.
    Хоромы звенели и гудели от голосов. Где-то распевался хор рязанских ямщиков, а где-то распевали канты. На дворе – сущее столпотворение, да и в людской, и на кухне.
    С помощью мадам Штрауден, подруг и служанок Наташа вымылась на этот раз в бане. Невесту облачили в парижский туалет - самый модный наряд сезона.
- Ах, какая! Да ты становишься законодательницей моды, Наташенька, - пропела Варя Черкасская.
В ответ Наташа только порозовела: не повторять же, в который раз, что себя к этому не готовила, что ей смутно. На ней была роба из тяжелой серебряной парчи, из драгоценностей только алмазы и сапфиры. На ногах – легкие туфельки, расшитые алмазами, испускавшими снопы искр. Младшие сестры оделись в белые платья, с лифами, расшитыми жемчугом, а подружки - Черкасская и Салтыкова, красовались в голубых робах, расшитых серебром.
    Явилась бабушка, в наряде фиолетового бархата, глянула на невесту и разрыдалась.
    - Моя ты красавица! Ой, Анюточки, матушки-то твоей нету с нами! Не дал Бог Анюточке насладиться великим счастьем - выдавать дочку замуж!
    - Бабушка, сегодня, родненькая моя, обрученье, а не свадьба, - пролепетала Наташа. – Вот уж, когда свадьба моя будет…
    - Ох-ох, дозволит ли всемогущий Боже увидать мне твою свадьбу!
    - Дозволит, - Наташа потянулась к ней, обняла, всхлипывая.
    - Ну, дай-то Бог! Ты не плачь, ластушка, бабушка-то твоя, старая дура, языком мелет! Давай, перекрещу тебя, и поспешим, жених твой уже приехал. Говорят, мол, сам на себя не похожий, кроткий, глаза в пол. В дому тесно от гостей, все хотят быть свидетелями твоего счастья. Ждут только государя с жениховой фамилией.
    Слова бабушкины и вовсе уж смутили Наташу. Долгорукие уже считают себя царевой родней? Хотя Наташина будущая фамилия многочисленна, родовита и богата, но надо бы ей немножечко, да поменьше быть. Ей-пра! Все знатные фамилии им завидуют, но и косятся, недаром батальон гвардии, с самой императорской помолвки, в Лефортовском дворце, держит усиленный караул. Чего-то будущая родня боится, не того ль, что окольцованный августейший жених бросит Катерину?   
    - Наташенька, нынче народ тебя чтит, по отцу, фельдмаршалу Борису Петровичу, - не унималась бабушка. – Донесли мне, будто около ограды дому нашего столько уже народу, что вся улица заперлась. От народу и от карет тесно. Народ кричит: слава-де Богу, что отца нашего дочь идет замуж за великого человека! Брат твой приказал смоляные бочки запалить, чтобы было видно, куда подъезжать гостям. От великого огня, светло, как от солнца, будто и не ночь на дворе!
    Сговор был назначен на семь часов пополудни. Ах, как разгорелось Наташино лицо в предвкушении торжества! Ей стало и страшно и лестно: какое знатное собрание в доме, ради нее!
    - Пора, Наташенька! Слышишь ли, весь дом полон гостями! Твой старший братец изнервничался, поджидая его императорское величество и государыню-невесту. Прежде всего, надобно соблюсти политес: встретить августейшую фамилию  чин по чину, в высоких сенях. Поспешите-ка с графом в сени, а то вдруг подъедут сейчас!
    Брата Наташа обнаружила, как только вышла, в своей гостиной. Ни слова, ни говоря, граф схватил сестру за руку и потянул за собой, почти бегом. Далеко позади, осталась бабушка со своей свитой, но сестры и подруги, легкие на ногу, не отстали. Наташе некогда было серчать на грубость Петра Борисовича. Вестимо, братушка переволновался. Такое событие у него, как и у нее, случилось в первый раз в жизни. 
    Пробегавшей по коридору мимо больших окон, Наташе бросились в глаза смоляные бочки, пылающие по всей Никольской, а на широком дворе, гладко расчищенном от снега, она увидела фонтан, который бил водкою и рядом красовался зажаренный бык с позолоченными рогами. Угощение предназначалось для дворни и слуг гостей. Для простолюдинов, собравшихся поглазеть, после сговора выкатят бочки с водкой и пивом и будут раздавать калачи. Наташе хотелось, чтобы в день ее радости каждый человек получил какое-нибудь удовольствие. 
 - Знать и почти вся императорская фамилия уже в сборе, мы ожидаем только царя, государыню-невесту с родителями и цесаревну Елизавету, - проговорил брат на ухо сестре. – Прежде всего, выйдем в залу и предстанем перед царицей-монахиней и тетушками, их высочествами Екатериной и Прасковьей.
- Ах, надо бы нам дождаться бабушку! – осадила его Наташа.
В это время боярыня Салтыкова, в своем кресле, поравнялась с внуками.
- Ах, гранд-маман, скорее! В залу! В залу!
- А государя встречать?
- Как только объявят прибытие государя, так побежим в сени, чтобы все видели! – пролаял Петр Борисович.
- Ну, вы молодые, вам виднее, - уступила боярыня.
     Князь Иван уже ждал их в зале, сгорая от нетерпения. Подошел. Взял и поднес к губам протянутую ручку невесты. Грянула музыка, запел хор рязанских ямщиков. Граф, вместе с женихом, держа Наташу за руки, оба, повели ее в центр залы.
    - А! Каковы? А? Граф еще не отдал сестрицу, а князь уже чувствует себя супругом, каков забавник! – громко прошипела герцогиня Мекленбургская.
    Все любезно заулыбались, а монахиня-царица Евдокия Федоровна, седая, очень полная, сложив руки на животе, проговорила чинно:
    - Ах, до чего жених и невеста красой лепы, изрядны!
    Наташа раскраснелась, в ушах стук. Батюшки, вот сейчас она будет отдана князю Ивану! Великая страдалица одобрила их союз, а это не мало. Евдокия Федоровна кажется Наташе почти святой – столько она на своем веку вынесла!
    Ах, как кружится голова! Наташе чудится, будто она парит над навощенным паркетом. Слава Богу, рука князя Ивана не дает упасть. Невестины подружки летят следом и раскланиваются-приседают. А вот и вся родня. Сережа, в красном кафтане и белом паричке, держится очень чинно среди кузенов-одногодков, а глаза-то, вроде, на мокром месте. Жалеет сестру. Бесчисленные свойственники Долгоруких теснятся к Шереметевым. Среди прочих гостей - все первейшие семейства. Вот и мудрый старик князь Дмитрий Михайлович Голицын с фамилией. Он вызывал у Наташи раньше предикий интерес. Она не была с ним знакома лично, но наверняка знала, что князь поклонник обычаев старины седой. Крепко держится он за дедовский обычай. У себя в дому, пока сам не сядет на стул и не дозволит всем остальным усесться на лавки, все так и стоят столбом. А на другой стул, (в доме у князя Дмитрия Михайловича всего два стула) садится только второй брат его Михаил, российский фельдмаршал. Зато в Архангельском у князя самая богатейшая библиотека: Макиавелли, Гораций, Локк, Пуффендорф, Томазий. А вот опирается на трость с бриллиантовым набалдашником граф Гаврила Иванович Головкин, канцлер. В креслице на колесах сидит вице-канцлер и воспитатель его величества государя барон Андрей Иванович Остерман. В ушах у него вата. На носу – зеленые очки. Он вечно болен, но сегодня улыбается. В задумчивости стоит Яков Виллимович Брюс, дипломат, ученый и колдун-звездочет (чего только народ не скажет). На лицо весь дипломатический корпус. Важный сэр Вордо, английский консул, толстый граф Вратислав, австрийский посланник, элегантный герцог де Лирия, посол испанского короля, любезный Лефорт, посланник короля польского Августа II.
    За окнами грянуло:
    - Виват!
    - Государь! Государь! – восторженно зашелестела зала.
    Не дав Наташе опомниться, брат с женихом ее подхватили и все, втроем, бегом устремились в парадные сени.
    Но вместо Петра перед ними предстала цесаревна Елизавета. В горностаевых мехах, с диадемой в красноватых волосах, в распахнутой шубке, сверкая молочной белизны грудью. Высокая, с приветливой улыбкой, она приехала в столицу, как люди говорили, теперь надолго. Народ рукоплескал ей. Она раскланивалась со всеми, взметывала ресницами, сияла глазами. И сердце подсказывало Наташе: она любима простым народом и ненавидима самолюбивым боярством. «Байстрючка, незаконнорожденная девка, - не раз доносили до ушей Наташи. - А вот поглядите – истинная царица!» Наташа не видела близко цесаревну с поры ее пятнадцатилетия. Тогда ей самой было десять лет. Она низко присела перед дщерью Петровой.
    Со свистом, взвилась и рассыпалась снопом искр ракета.
    - Приехал! Государь приехал! – закричал князь Иван.
    И бросился опять бегом на крыльцо, а с крыльца на двор. Они с императором заключили друг друга в объятия и трижды крепко расцеловались. В сени оба вошли в обнимку.
    - Где невеста! Где красавица наша?! - хрипловатым баском закричал юный Петр Алексеевич.
    Наташа зарделась, по самые уши, снова низко ныряя в реверансе.
    - Ну, здравствуй, ангельская душа! – император, голосом ненароком подпустив петуха, поднял девушку и спросил, глядя ей в глаза. – Что, счастлива?
    - Очень счастлива, государь, - чистосердечно призналась ему Наташа.
    В это время сени заполнились семейством князя Алексея Григорьевича. Он вошел под руку с государыней-невестой и  сразу подвел  дочку к императору.
    - А! – Петр, даже не обернувшись, принял руку надменной своей невесты.
    О прибытии императора звонко возвестили трубы и литавры, оркестр торжественно грянул туш. Наверное, не было никого, кому бы в глаза не бросилась нелюбезность государя к его невесте. Он прошел к своему месту, гордо кивая вельможам и останавливаясь ненадолго возле каждой из своих теток и бабки, и хвалясь перед ними счастьем своего друга. Князь Иван шагал теперь один, рядом с Петром и тоже всем представлялся. При этом княжна чувствовала себя как узница, прикованная к царю цепью. За ними валила фамилия Долгоруких в полном составе. Наташа с братом замыкали это блистательное шествие. Когда император занял поставленное для него кресло, князь Иван подошел к Наташе, взял за руку и повел ее к аналою, где им предстояло обменяться обручальными перстнями. Их уже ждали архиерей и два архимандрита, и началось обручение.
    - Люблю, - шепнул князь Иван, надевая свой перстень на дрожащий пальчик невесты: настоящее чудо, огромный рубин цвета голубиной крови, в окружении жемчужин и бриллиантов.  По форме, рубин напоминал сердце.   
   Жемчуга – к слезам, припомнилось Наташе, но рубиновое сердце – к любви, и она шепнула на ухо жениху робко:
    - Я тоже тебя люблю, Иванушка, - и в ответ надела ему на палец золотой перстень с великолепным изумрудом.
    - А теперь, - громко объявил император, - пришло время дарить подарки!
    Государь первым одарил жениха - патентом на чин Великого адмирала, а невесту -  диадемой из позолоченного серебра, бриллиантов, жемчугов и сапфиров тонкой филигранной работы. Общим даром от него же, стали золотые настольные часы с разными фокусами. Петр расцеловал Наташу в обе щеки, а потом долго обнимал и целовал верного друга, поздравляя его с невестой, умницей и красавицей. Он так долго хвалил выбор своего любимца, что Наташа едва не сгорела от стыда.
     - Наши дети станут двоюродными, графинюшка! Раз я женюсь, то и дети будут обязательно, – загадочно шепнул юный император в Наташино пылающее ушко. – А рада ли ты этому, моя золотая?
    - Рада, ваше величество…
    - А уж я-то как радуюсь за вас с Ваней!
    Наташина улыбка становилась все шире и лучезарней. Князь Иван, рядом с невестой, смущенно улыбался, и смотрел на нее с превеликим обожанием, как мальчишка.
    И тут две жалкие тоненькие морщинки вдруг промелькнули в уголках губ Петра. Император с трудом оторвался от жениха с невестой и отошел к своему креслу. Да как он шел! Горбясь, нехотя передвигая ноги. У Наташи ёенуло и заколотилось сердечко. Уж не болен ли государь? Не может быть, ах, нет, конечно! Сегодня все должны наслаждаться счастьем, вместе с нею! Сегодня ее день!
    - Мы будем вместе печься о государе, Иванушка, - шепнула Наташа жениху, и уловила его ответный шепот.
    - А кто же, как не мы, мой ясный светик?
    Князь Иван взглянул пристально и с любовью на свою невесту. На его лице расцвела добродушная, почти детская улыбка. Что и говорить, счастливы. Совсем не то, что император с Катериной. Что думала в этот час, бедная государыня-невеста? Не озлобилось ли ее разбитое сердечко на Наташу? Не возненавидела ли она невесту нелюбимого брата? Не молилась ли в этот час, чтобы Наташино счастье оказалось коротким? Как жалко, что такая мысль не посетила Наташу. В мыслях ее сейчас было одно только счастье.      
Вслед за Петром, обрученных жениха с невестой одарила царица-бабка. С помощью двух монахинь она поднесла невесте драгоценный образ Богородицы.
    - Будь счастлива, честного отца дочь, - негромко проговорила она, - слава Те, Господи Иисусе, отец твой не ратовал за смертный приговор царской крови, моему сыну. Сегодня я слышала, что в народе его хорошо помнят, так и ты восстанови род свой, кроткая голубица и возведи братьев в степень отцову. Выходишь ты в семью, ныне вознесшуюся над всеми.
    Наташа пролепетала в ответ слова обещания и низко присела перед толстой, важной на вид, старухой.
    И угодила в родственные объятия своих царственных теток по матери, Екатерины и Прасковьи, одаривших еёес женихом золотыми старинными потирами, вероятно, из покойной матери царицы Прасковьи, казны. Цесаревна Елизавета с милой улыбкой одарила жениха золотой табакеркой, а невесту костяными шахматами, оправленными в золото и готовальней.
        - Эти вещи батюшкой покойным моим из Голландии вывезены, - весело объявила Елизавета.
    - Благодарю ваше высочество за такую радость!
    - Знать, я тебе угодила? – цесаревна обняла Наташу и звонко поцеловала ее в щеку. Наташе понравились и подарки, и обращение цесаревны. Какая она душевная!
    Князь Иван лучезарно улыбнулся цесаревне, и быстро проговорил ей какую-то любезность, а она, засмеявшись, тотчас же отошла, играя красивым полным, молодым телом.    
    Восхищенный ропот прошел по зале, когда неторопливо вступила шеренга собственных шереметевских лакеев, и  к обрученной паре важно приблизился сам молодой хозяин палат. По знаку Петра Борисовича лакеи сложили богатейшие подарки к ногам князя Ивана и Наташи: шесть пуд серебра, старинные великие кубки и золоченые фляши.
    - Будь счастлива, моя дражайшая сестра! Будь счастлив, дорогой зять! – высоким голосом заговорил Петр Борисович. – Глядя на вас, мы всем семейством радуемся, всей нашей семьей! – и оглянулся на бабушку Салтыкову, которая утирала слезы и сморкалась в платочек. Граф, задрав голову, быстро отошел и встал возле бабушкиного кресла. Высоко на хорах певчие запели французские канты.
    Жениха и невесту одаривали долго и основательно, сначала родня жениха, потом невесты, а потом и прочие гости. Все кланялись, непременно рекомендуясь под протекцию фаворита и его будущей супруги. Дары же были сказочные. Наташе подносили драгоценности, старинные сервизы, часы, ткани и разную галантерею, готовальни, картины, книги. (Знать, многие были в курсе ее увлечений) Ей вдруг пришло в голову, что, если бы она одна принимала все подарки, то, верно,  у нее отвалились бы руки, не удержали бы всего этого добра! Хорошо, что ей усердно помогала вся самая близкая родня – бабушка (отплакав), сестры, которые только и ждали сего торжественного момента, тетушки и подружки. Гора из подарков выросла на столах такая, что повернуться негде.
    В самом конце, в зал впустили шереметевскую дворню с милыми, незамысловатыми подношениями. Тут тоже было столько добра, что и не перечесть: беленые холсты, тонкие детские пеленки, вышитые распашоночки, чепчики, вязаные детские чулочки, игрушки, изготовленные своими руками.
    - Благополучие вам на целый век, барышня наша бесценная, брильянтовая госпожа и господин! – возвестил, низко кланяясь, дворецкий.
    Потом, когда дворовые, теснясь, вышли, и без того уже яркая ночь осветилась праздничными огнями фейерверка. Тысячи золотых звезд рассыпались перед окнами, и с хор полились нежные звуки менуэта. Князь Иван вывел невесту на танец. Проведя ее один круг, жених грациозно упал к ее ножкам, горячо поцеловал подол платья и громко возвестил.
    - Отныне я твой нареченный супруг и раб, Наталья Борисовна!
    - Виват! Виват! Счастья вам! Благополучия! – взорвалась зала.
    Но из-за того, что после государева обручения танцевали мало, то и у Шереметевых  ограничились одним танцем. Столы были к пиру. Оркестр на хорах заиграл туш, и тут невеста с женихом опомнились: а где император? Императора нигде не было видно! Граф Петр Борисович подбежал к ним, с лицом, исполненным волнения, и тоже спросил про государя. Наташа глянула в направлении помоста под балдахином, указанном ее братом - пустое кресло! Юный император исчез! На соседнем кресле восседала одна-одинешенька, государыня-невеста, теребя в руках драгоценный расписной веер. Злобное выражение лица княжны сразу же бросилось в глаза Наташе. По спине девушки пробежал холодок. Вдруг ей почудилось, что будущая императрица именно ее буровит завистливыми глазами. «Быть такого не может, ведь мы подруги», - подумала девушка, но в следующий миг князь Иван взял ее за руку, и она отмахнулась от дурной мысли. «Если уж Катенька мучается оттого, что император ее не любит, то не я же тому виной… Завтра я поговорю с нею об этом, но нынче, зачем она на меня так глядит? Если я попрошу Катеньку быть к императору добрее, неужто она меня не послушает?»
    Юный император скоро отыскался. Князь Иван шепнул Наташе, что он сейчас с цесаревной Елизаветой, и кажется, жалуется ей на что-то.
    - Сердце мое, мы должны подойти к ним и предложить выпить с нами за нашу помолвку, - он подозвал жестом лакея с золотым подносом и вместе с невестой приблизился к императору и цесаревне.
Петр в самом деле, стоял с цесаревной и c несчастным лицом о чем-то с ней говорил.
        - Я прошу вас, ваше царское величество, за наше счастье осушить кубок! И вас, ваше высочество! – предложил им князь Иван.
    - С удовольствием, с превеликим, дорогие вы мои! – сразу же оживился государь, - за ваше счастье, Наталья Борисовна и твое, друг мой Иван Алексеевич!  Как славно, что вы у меня есть, светлейшие князь и княгиня Долгорукие! – он осушил кубок и по очереди облобызал жениха с невестой, а за ним последовала и цесаревна.
По знаку графа Петра Борисовича, объявили начало ужина, и князь Алексей Григорьевич опять бегом бросился к государю и под руку поволок его к государыне-невесте. В столовую залу шествовали попарно: государь и государыня-невеста; их высочества, сопровождаемые членами Верховного совета; только что обрученная пара; Шереметевы; Долгорукие и все остальные господа гости.
    Пир дан был силен и продолжался до трех часов пополуночи. Шереметевы могли бы поздравить себя с удачей, если бы… императора и его невесту не увезли после первого тоста. Это князь Алексей Григорьевич постарался, из страха, что Петр увяжется за цесаревной в ее палаты в Покровском. Тогда… ищи-свищи… Последние гости уезжали от Шереметевых под утро, и князь Иван затем, пользуясь правом нареченного супруга, отправился провожать Наташу в ее личные апартаменты. За ними сначала шла, но потом отстала, мадам Штрауден.
    В полутемной гостиной князь Иван остановился перед рдевшей нареченной невестой и заключил ее в крепкие объятия. Наташа едва дышала, а он долго-долго смотрел в счастливые девичьи глаза, своими сияющими глазами, прежде чем коснуться губами ее лба, век и щек. 
    - У тебя самые чудесные на свете глазки и прелестный роток, - шепнул он. - Я хочу тебя поцеловать, ты мне позволишь? - и припал к Наташиным губам долгим, волнующим поцелуем. Он впервые поцеловал вот так невесту, напористо и вместе с тем нежно, обводя ее губы языком и проникая им в рот. Сердце билось пойманной птичкой, в груди девушки вспыхнул огонь. Обессилев, Наташа оказалась всецело в его власти,  и негромко вскрикнула, упершись в грудь жениха обеими руками.
    - После, Иванушка…
    - Ты моя!
    - Знаю, но только после свадьбы, и я буду матерью твоих детей.
    - Ты будешь моей женой, - он сжал ладонями девичье лицо и осыпал жгучими поцелуями, пока не зашуршало чье-то платье рядом, не раздалось деликатное покашливание.
     - Ох! Еще один, махонький, поцелуй, - князь Иван снова завладел Наташиными губами и захватил в плен ее язык, втягивая его себе в рот и страстно лаская.
    - Ты моя сладкая!
    - Ванюшка… говорю… надо… подождать…
    - Надо, ох, маленькая моя лисичка! Насколько я успел уже заметить, у тебя под строгой маской бушует пламя, это ведь так, милая?
    - Так оно и есть.
    - Тогда, лапушка, я самый счастливый человек на свете! – обрадовался князь Иван. – У меня будет умная и пылкая женушка, но только для меня одного?
       - Для тебя одного, а сейчас поезжайте-ка домой, спать, Иван Алексеевич! Иван Алексеевич? Мы с вами еще не обвенчаны! Впереди у нас целый век!
    - Что ж, я не охотно, но повинуюсь, - он отступил от невесты на шаг и поклонился низким русским поклоном. – До свидания, нежная моя любовь, до завтра, радость и жизнь моя, Наталья Борисовна. Желаю тебе счастливых снов, ангел Наташенька, в твоей мягонькой, но одинокой постели и на холодной подушке. Прощайте и вы, мадам, - поклонился он мадам Штрауден. – И сторожите ее, сторожите мою красавицу хорошенько, а то я отчего-то очень боюсь потерять такое сокровище, - он очень мило шутил, однако глаза его почему-то не смеялись. 
    - Со мной будет спать Персей, - счастливо смеясь, и тоже шуткою ответила ему Наташа, замечая появившегося, откуда ни возьмись, своего любимца, - с ним тепло! Верно, моя кисонька? – и погладила кота.
    В это время жених ее тихо вышел.
    Вот и обручены! Ничего не упущено. Милый человек в глазах. Перстень на руке.  Пришли дни радостные, осталось прожить 26 дней, чтобы быть Наташе с любимым  неразлучно. Нынешнее ее состояние не давало поводов для печали.







Часть II

«Ах, пропала! Пропала!»



 «Государь наш окончил живот свои … »

«Куда девались искатели и друзья… и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили… »

« …И честная ли эта совесть, … когда он стал несщаслив, отказать ему. Я такому бессовестному совету согласитца не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе »
   
«И так наш брак был  плачу больше  достоин,
 а не веселию»
Княгиня Н.Б. Долгорукая. «Своеручные записки»



Глава 11

           Долгорукие, разумеется, предпочли бы скрыть состояние императора, однако все оборачивалось не в их пользу. Кто бы только подумать мог? Наташа знала от жениха, что ничего не предвещало сначала у Петра тяжкой болезни. В декабре месяце он почти ежедневно развлекаться то псовой, то медвежьей охотой, часто выезжал из Москвы, как с ночевками, так и без оных. А три дни назад поднятый им из берлоги, громадный медведь едва не задрал его царское величество! Если бы один из охотников вовремя не выстрелил по зверю, тот бы набросился на царя. Но князь Алексей Григорьевич и в ус не дует, твердит: чем чаще государь будет отлучаться из столицы, тем лучше. А все из-за того, что император тайком, раз или два, навестил молодую цесаревну, свою тетку и ей пожаловался на Долгоруких. Жених поделился этим секретом с Наташей неохотно, не желал обременять лишней заботой. А зря! Ах, если бы она сама придала этому факту, хоть какое-то, значение. Может быть, Иванушка бы прозрел вовремя и сам взялся за государя, больше времени проводил с царем, объяснял бы ему пользу наук. Однако это были мысли наивной затворницы. Став невестой князя Ивана, она уже успела приметить, что его величество, не смотря на юность, человек упрямый и желчный. Если бы не его любовь к князю Ивану и не доброе отношение к ней самой, то Наташа бы не нашла в нем ничего привлекательного. Так же, как и, должно быть, не находила ее будущая золовка, на которую уже глядели, как на императрицу. Княжна больше ничем не показывала, что недовольна своей участью, хотя со дня обручения князя Ивана и Наташи, ни разу не виделась с Петром. Да только, чужая душа – потемки. Матушка Наташе говаривала не раз, что от любви ровно ничего не излечивает, и не стоит даже пытаться излечиться. Любовь – хуже болезни. Наташа сочувствовала Катерине, которую насильно разлучили с любимым человеком, и в мыслях ставила себя на место царской невесты: а что было бы, кабы и ее разлучили с Иванушкой? Да о такой судьбе и думать невмочь! Так, прошли Рождество и Новый год с веселыми маскарадами. На пороге - великий праздник Водокрещи. 6 января, по принятому Петром Великим обычаю, на Москве-реке, кроме освящения ерданей, должен был состояться большой парад.   
Водокрещи - чудесный, с детства любимый Наташин праздник. Утром она еле дотерпела, пока служанки ее оденут и причешут, и все с присказками, да с прибаутками, да со смехом:
    - Мороз нынче лютый! Дворня наша судачит, что прямо дух захватывает на улице!
    Наташа от души вместе с горничными смеялась.
    - Не по мне, милые, вы мои мороза пугаться! На Водокрещи обязательно бывает мороз лютый, без этого и торжество всем людям не в радость, как и мне. Ох, только что на моей памяти-то, сдается, не бывало такого морозу, как вы пугаете!
    Наташа не мыслила, чтобы остаться дома. Ни за что! Назначен парад и государь выедет во главе войска.  Сердечко пело, и думалось об одном хорошем.
    Вскоре доложили, что прибыл Иванушка. Жених дожидался невесту в гостиной и сказал ласково:
    - А не боишься ли, лапушка моя, застудиться? Ух, ветер-то до чего ныне силен. И мороз! – и зябко повел широкими плечами. – Проскакал вот я верхом по морозцу, всего ничего, сюда с Мясницкой, так точно бурак, красен. Каково-то нашим солдатикам будет стоять на льду? Чай и усы и чего-либо другое, превратится у них в сосульки!
    И громко захохотал, лаская недогадливую невесту огневым взором:
    - Ну что ж, коли собралась, краса моя ненаглядная, поехали! 
    Выехали в двух каретах. В первой, закутавшись в меха, сидели Наташа с мадам Штрауден, а князь Иван скакал верхом возле невестиного окошка. В другой карете ехал один граф. На запятках карет покачивались лакеи. Скороходы неслись во весь дух. От самых ворот следом ринулись, было, уличные злые собаки с яростным брехом, но скоро отстали. Наташа пробормотала, обращаясь к мадам Штрауден:
    - Есть такая примета: ежели псы на Крещение зело брешут, то летом много будет в лесах зверья и птицы.
    Сама не ведала, отчего ей это в голову пришло?
   
Перед Тайницкими кремлевскими воротами кареты становились. А уж народу кругом – тьма-тьмущая! Видимо-невидимо людей по обеим сторонам реки Москвы идет крестным ходом. Москвичи бурно приветствовали Наташу с князем Иваном. «Вот, поглядите! Вот вам она, нашего фельдмаршала прекрасная дочка! Виват, Наталья Борисовна!» Наташе будто теплей стало на лютом морозе. Девушка с радостью в сердце подумала о верности простых москвичей петровскому фельдмаршалу. Ее чествуют ради отца! Кареты остановились, и все пешком прошли к театру – высокой трибуне. Наташа должна была смотреть на церемонию вместе с Долгорукими, новой родней, которую ожидали. На другом таком же театре стояли герцогиня Мекленбургская и царевна Прасковья. Наташа поклонилась им, и они ей обе помахали муфтами, торопливо пряча руки обратно в мех. Третий театр, самый роскошный, пока пустовал. Давно собравшееся на невысоких трибунах, дворянство вытягивало шеи, высматривая невесту всемогущего фаворита. Право, неловко. Наташа осталась стоять одна, вся на виду, потому что жених вынужден был на время ее оставить. У него были свои обязанности в войске, как первого по гвардии. Он должен был встречать и приветствовать государя.
    И вдруг войско громогласно взревело трижды:
    - Виват!!!
    - Император прибыл?! - завертела головой Наташа.
    Ан, нет. Так было встречено появление цесаревны Елизаветы Петровны.
    - Виват, дщерь Петрова!
    Цесаревна присоединилась к императорской фамилии на соседнем театре и замахала оттуда солдатам, дерущим глотки.
    - Ах, как ее любят, - пробормотала мадам, прятавшаяся за спиной у Наташи. – А государя отчего-то нет.
    - Скоро будет! Его величество приедет вместе с невестой, сказывал мне Иванушка, - проговорила Наташа, - правда, хорошее начало для нового года! С ними прибудет и вся моя будущая фамилия. Да хоть бы поскорей, - добавила она, - чтобы не одним уж нам тут долго красоваться.
    Немного нервничая, девушка принялась разглядывать иордани. На лютом морозе все четыре крестообразные полыньи клубились паром. Да, все было устроено, как и прежде, как ей случалось видеть уже не раз. На льду стояли в каре оба гвардейских полка - Преображенский и Семеновский. Командующий парадом князь фельдмаршал Василий Владимирович Долгорукий, торжественно восседал на огромном жеребце белой масти. В лучах зимнего солнышка блистали его ордена, горела сбруя, усыпанная драгоценными каменьями, но ликом старик хмурился.
    - О! Едут! – шепнула мадам.
    Наташа резко повернулась.
    Великая толпа, собравшаяся у реки, забурлила, и народ подался навстречу приближающейся процессии. На лед первыми ворвались кавалергарды. Следом скатились императорские санки - лошадьми правил гвардейский майор. В санках, на бархатных коврах, вся в меху, в белом пуху, с ног до головы облитая алмазной коркой, восседала государыня-невеста. Из-за ее меховой шапочки, украшенной алмазным аграфом, виднелась треуголка, под ней - сумрачное лицо.
    Наташа узнала государя.
    - Государь! Государь! – в толпе отчаянно завопили и замахали руками.
    Император, в одном гвардейском мундирчике, стоял на запятках санок своей невесты.
    -  Да как он, Господи, неосторожен! В такой мороз-то! – ахнула Наташа, и в ту же минуту увидела, что и на соседнем театре паника: там цесаревна Елизавета что-то отчаянно кричит и машет руками.
    Но тут по льду снова проскакали гвардейские офицеры, и объявилась будущая Наташина родня и свита государыни-невесты. Будущие свекор и свекровь, а также их дети присоединились на театре к Наташе, а все остальные заняли места на соседних, ожидавших их, маленьких театриках.
    Взревели пушки. Загрохотали барабаны. В небо взлетели серебряные голоса труб - сигнал к началу божественной литургии. Наташа не сводила глаз с Петра. Бедный, горевала девушка, наблюдая, как он с усилием отрывает от спинки саней закоченевшие руки и как стаскивает зубами перчатки, и сует в рот красные пальцы.
    Видно, что из последних сил, немного отогрев руки во рту, император свел с саней свою нареченную и проводил ее к третьему, самому высокому и роскошному театру, где она и уселась в кресле под алым балдахином. 
    Главнокомандующий парадом хрипло проревел:
    - Коня Его Императорскому Величеству!
    Князь Иван тотчас подвел императору коня под золотой попоной. От Наташиных глаз не ускользнуло, что Иван быстро что-то сунул Петру в руки. Это были теплые перчатки. Государь благодарно ему кивнул и, уверенно подойдя к лошади, завел ногу в стремя. Стремя ему держали кавалергарды. Государь сел верхом и встал во главе лейб-гвардии. Он носил чин полковника гвардии, а его фельдмаршалы – подполковников.
    - Виват! – трижды грянуло войско.
    Началась долгая служба …
    … От прорубей валил пар. На лютом холоде ладан замерзал в кадильницах. Крест, который преосвященный погружал в воду, напоминал огненный меч – искру божью. Москву-реку освятили на целый год. С горы двинулся крестный ход с иконами – к святой воде. Настала кульминация праздника – смывание грехов всего прошлого года. Народ начал оголяться, чтобы лезть в воду.
    Бултых – первые храбрецы ринулись в полыньи.
    На крепчайшем морозе брызги превращались в кружево уже в полете.
    …. Так миновал четвертый час от начала службы. Народу на реке не убывало. Император, сидящий верхом на лошади впереди кавалергардов, теперь напоминал ледяную статую. Иней покрывал его и лошадь. Издалека было ясно, что члены его сковал мороз. Тронь только и зазвенит.
    - Ох! Живой ли Петр Алексеевич? – пролепетала Наташа.
    - Сам виноват! Всем скопом его уговаривали, чтобы теплей оделся! Ни в какую! Тятенька чуть в ногах у него не валялся! – выдохнула княжна Елена.
    - Государь, - запищала княжна, Аннушка. – Ой! Глядите! Его величество закоченел совсем! Ой, девочки, милые! - Они увидели, как Петра, окоченевшего, снимают с коня двое кавалергардов и кладут в те самые санки, на которых он приехал с невестой. Князь Иван в испуге наклонился над ним. С другой стороны подбежала, неуклюже скользя по льду, Елизавета Петровна. Она что-то закричала, обращаясь к князю Ивану.
    - Скорей! – зычно скомандовал он, прыгая на запятки. – В Лефортов!
    Рядом с Наташей, будущая свекровь принялась креститься. Княжны захныкали. А государыня-невеста даже не шелохнулась на своем высоком театре. Сидела она, словно статуя, неподвижная, с опущенными глазами и, как Наташе чудилось, со смерзшимися ресницами.
    Сани с царем, а за ними кавалергарды, понеслись прочь от иордани. За ними пришел черед знати - уезжать.
    У иордани остался буйный народ московский – веселиться.
   
В Лефортовском дворце было намечено торжество: великолепный обед для мужских персон, и затем вручение знаков отличия по заслугам. Дамы, за исключением государыни-невесты, должны были явиться позже, только к балу. Наташа, присоединившись к будущим свекрови и золовкам, вынуждена была участвовать в переодевании княжны Катерины и сопровождать ее в Лефортов дворец. Увы, для Наташи не было ничего скушнее, чем сплетничать с девушками и обсуждать парижские туалеты. Катерина тоже молчала, пока не настало время выезжать в Лефортов дворец.
    Юный император, так и не согревшийся, явился в парадной столовой об руку с нареченной невестой, и начался праздничный обед. Петра узнать было невозможно, так он вдруг осунулся. Заметно, что его пробирает сильный озноб. Он еле протянул руку к своему бокалу, встал с места, пошатываясь, и вдруг упал…
    Князь Иван бросился к нему со всех ног, поднял и держал в объятиях, повторяя с испугом:
    - Что с вами, ваше императорское величество?
    - Ничего-ничего. Голова… кружится, Вань, - едва вымолвил император.
    Князь Иван с отцом взяли царя под руки, и повели в опочивальню. Ноги Петра с каждым шагом слабели и запинались, и князь Иван, едва миновали парадные апартаменты, взял друга на руки и понес дальше. Князь Алексей Григорьевич, охая точно баба, придерживал болтающиеся ноги Петра. Князь Иван сам раздел императора. Вдвоем отец с сыном уложили его в постель и послали за лейб-медиками, приказав всем пока молчать о болезни его величества.
    Врачи появились скоро, точно поджидали, что их вызовут. Блюментрост и Бидлоо, признанные светила медицины, всегда шумно спорившие друг с другом, на этот раз высказались единогласно, его величество опасно болен, и объявили бюллетень: режим строго постельный.
    - Я ни за что не поручаюсь, господа, необходимо собрать консилиум, - заявил старший придворный медик, Лаврентий Блюментрост.
    - Я присоединяюсь! – подхватил Николас Бидлоо. – Консилиум, да и точка!
    - Да черт вас дери! Вы этим хотите сказать, что государь при смерти, что ли? – набросился на них князь Иван. – Я вам не верю, слышите вы, смрадные клистиры! Его величество не какой-нибудь старик!..
    - Увы, его величество очень плох, так что, и в самом деле, не без опасения, - прошипел в лицо ему Блюментрост. – Ко всему, светлейший князь Иван Алексеевич, извольте приготовиться! Застужен весь организм его величества!
    - Молчать, собака! Да знаешь ли ты, что я тебя сотру в порошок? Что я от тебя мокрого места не оставлю? Я тебе говорю, лечи, а не бреши, старый пес! – князь Иван сунул под нос лейб-медикусу кулак. – Гляди у меня, мошенник!
    Доктор отдернулся от него, но в лице не изменился.
    - Не говорите так со мной, князь! – закричал он запальчиво фальцетом. – Без меня некому будет лечить государя, уж извините! Прошу предоставить мне полную свободу действий!
    И князь Иван тотчас сник.
    - Этого я тебе как раз делать не мешаю, Лаврентий Лаврентьевич, - с трудом выдавил он. – Лечите его величество, и я буду с вами. Каюсь, это моя вина. – Он повернулся и поглядел с отчаянием на отца. – И твоя вина тоже, тятенька! За амбициями своими мы забыли о человеке, вот до чего доигрались! Бедный мой государь! Петруша! – заплакал он вдруг и порывисто бросился на колени перед кроватью, взял за руку больного, припал к ней трясущимися губами. – Государь, держись, государь мой, друг мой дорогой, держись, пожалуйста! - повторял он между рыданиями.
    Больной, против ожидания, очнулся, медленно повернул тяжелую голову.
    - Ванюшка! Не плачь, Ваня, мне уже лучше… - пролепетал он.
    - Государь-батюшка, али мы не вылечим тебя? – князь Алексей Григорьевич, тоже хныча, подполз к постели. – Что ты, родной, ведь у тебя невеста!
    На это Петр не ответил ничего. У него снова начался страшный жар и ужасная лихорадка. Рассерженный поведением Долгоруких, Блюментрост бесцеремонно потеснил их возле царского ложа. Оба, отец и сын, жалкие и дрожащие, позволили ему это. На них обоих лица не было. Стало очевидно, что плохи дела.
    Князья Василий Лукич и Сергей Григорьевич, ждавшие на пороге опочивальни, сразу отправились к гостям и объявили, что все торжества отменяются из-за недуга императора.
    - Что, что с его императорским величеством? – бросались к ним испуганные придворные.
    - Похоже на лихорадку, - растерянно разводили руками Долгорукие. - Господа, будьте добры, пожалуйста, тише! Завтра утром объявят бюллетень. Просим немедленно разъезжаться.
На следующее утро императору лучше не стало. В следующие два дня у больного появились признаки страшной болезни – оспы, которая высыпала очень сильно. Придворные шепотом повторяли слова лейб-медика Блюментроста: «Оспа злокачественна!» Вся Москва, казалось, скукожилась и притихла, выслушивая на площадях доклады о здоровье царя – вот вам и веселая иордань! В Лефортовском дворце молодехонький царь помирает! Оспа – страшная болезнь, и не щадит она ни бедного, ни богатого, ни самого царя. В церквах запели молебны о здравии государя. Весь третий день болезни Петр пролежал в сильной испарине, и лихорадка пошла на убыль, отчего явилась надежда на выздоровление. И тогда князь Иван решился на малый час отлучиться от ложа больного друга, чтобы поехать к невесте. Он сходил с ума, как бы там не прогневался его ангел.
Глава 12

Наташа, остававшаяся в эти дни дома, сильно переживала, и за царя, внезапно захворавшего, и за Иванушку своего. В одиночестве поплакала и потом ночи проводила на коленях, молясь о выздоровлении его императорского величества. Государь молод, думала девушка, его обязательно вылечат, и все будет хорошо. А когда пришло страшное известие: у царя оспа, перепугалась. Что за симптомы у болезни этой? До сего никто из домашних оспою не болел. Кажется, какие-то на лице струпья? Наташа скорей бросилась свои книги ворошить. Среди прочих, имелись у нее и труды по медицине, да что толку? Медициной она не больно увлекалась. Так, без всякого толку, и прометалась три дня.
    И вот явился Иванушка, до того бледный, да печальный, что Наташа чуть не умерла со страху. Но опомнилась вперед князя Ивана, бросилась, взяла за руку – глаза жениха, из-под набрякших век, едва на нее смотрели. Он, бедный, едва смогался. Они сели и обнялись без слов. 
    - Батюшки мои, что за беда, мой голубчик! Не пугай меня! –  горячо зашептала ему Наташа. –  Ты, Иванушка, вижу, только что от государя? Как же он?
    - Ох, худо! Ох, худо!
    - Миленький ты мой, а верно ли, кричат, что у государя оспа?
    - Да, да, сердечко ты мое! – всхлипнул жених. - Оспа у государя подтвердилась!
    - Его величество очень плох?
    - Очень плох, душенька моя, три дня без памяти, – князь Иван нагнулся, пряча лицо, – но сегодня государю немного лучше.
    - Слава Богу, - Наташа гладила голову жениха, а сама, не знала, что и сказать. Три дня без памяти? Подумать только! Наташе ли не знать, до чего коварна простуда? Матушке в болезни становилось то лучше, то хуже, то металась в жару, то в ознобе дрожала. Врачи сказали, что у нее не выдержало сердце. Что в летах была уже не молодых, но государь-то у нас молоденький. Бог даст, выкарабкается.
    - Надо надеяться, – шепнула князю Ивану на ушко Наташа.
    - В душе моей хоть и теплится надежда, что государь крепок телом, и что не все люди от оспы помирают. – Князь Иван рассуждал так, словно уговаривал сам себя, сосредоточившись на своих мыслях, и Наташа, слушая, поглаживая его большую руку. – Опасный диагноз поставили позавчера ночью, когда государь закричал от дикой боли в крестце: это-де наивернейший признак начала оспы, объявил нам с батею Блюментрост, – рассказывал он. – И мы оба не могли ему не поверить! Государь беспрестанно бредил, что-то бессвязное и дикое бормотал, а врач метался возле него со своими микстурами, пока его действия не оправдались. Когда государь уснул, батя предположил, что Лаврентий еще оправдает свое искусство, несмотря на то, что от его лечения скончались государевы дед с бабушкой, ох, и боюсь я чего-то, - князь Иван, свесив голову, прижался все телом к невесте и заплакал.
    Наташа оцепенела. Сказать, что Блюментросты в России – первейшие авторитеты? Сто лет, как на русской службе? Ещё при Михаиле Романове, на службу к русскому царю поступила эта фамилия. Их давно знают, им доверяют, их рецепты передаются в родовитых семействах по наследству. Одна беда, что Наташина мать отзывалась о них неодобрительно, когда все носили траур по императрице Екатерине, как вот и теперь жених осторожно намекнул на то, что царственные пациенты Лаврентия Блюментроста все помирают. 
     Наташа несмело произнесла:
    - Главное – назначить правильное лечение, тогда и государь, слава Богу, поздоровеет. Он просто не может умереть перед своей свадьбой, теперь, голубчик Ванюша. И мы должны неустанно молиться за государево здоровье. Я обещаю молиться день и ночь. Глядишь, и дойдут до Господа мои грешные молитвы. Я ведь тоже грешна, мой дружочек. За своим ученьем я часто засиживалась и творила молитву наспех. Вот, нынче же, запрусь и встану на молитву перед киотом на всю ночь! Стану я, с великим усердием молить-просить Христа-спасителя, и Богородицу, и целителя Пантелея, чтобы государь скорей выздоровел. Ох, Ванюша, ты что, мне не веришь? Ты так на меня глядишь…
    Наташу до дрожи испугало выражение лица князя Ивана. Он смотрел мимо нее, сквозь нее, его губы его были сжаты, стиснуты кулаки.
   Князь Иван еле разлепил губы, встряхнул густыми кудрями и с трудом просипел:
    - Ах, что ты! Наташа! Бесценная ты моя! Только тебе одной я и верю – а во дворце ныне полный хаос. Придворные хуже собак, чуют, что со смертью Петра Алексеевича нам – конец! Все уже мечутся, кто за нас, за Долгоруких, а кто против. Тайком заводятся интриги, составляются тайные партии. Все мои недруги, как уже было в прошедшем августе, когда государь болел, снова относят на мою ответственность болезнь его величества. На мою беду, доля истины и тут имеется, отрицать не смею. Я виноват, я не доглядел! А теперь он мучается! Предчувствую, что и батька мой с дядюшками вот-вот примутся затевать интриги и бросят Петра на произвол судьбы. Ты уж прости, - князь Иван нежно обнял свою трепещущую невесту, - я должен находиться возле него, моя голубка. Я приехал к тебе, только, чтобы объяснить это и попросить на меня не гневаться. Я сейчас же уеду, и не останусь с тобой ужинать. Повтори только, что не гневаешься? А не то я места не находил себе в то время, пока сидел возле постели больного… - он так посмотрел на Наташу, что девушка чуть в голос не разрыдалась.   
    - Жалко мне вас, обоих, Иванушка, - сквозь слезы вымолвила она. - Поезжай, свет мой, скорей поезжай, и оставайся при государе, сколько понадобится, а обо мне помни, что я молюсь за вас. Ох, милый ты мой, я тебе верю, бесконечно верю, люблю тебя. Уж ты только не беспокойся, и не взваливай на себя всю вину за хворобу Петра Алексеевича. Я бы тоже вызвалась за ним ходить, да не вижу там от себя никакого проку. Не разбираюсь я в медицине, хотя его величеству нужна женская рука. Обещай послать за мной, если понадоблюсь.
    - Ох, нет! Что ты! Оспа! Это ведь страшно опасно, мой дружочек! Ты лучше молись, Наташа, молись! Надо, чтобы Господь смилостивился над Петром Алексеевичем, и над нами с отцом, скверными собаками! Мы погубили государя! Я его погубил, я больше всех виновен в его болезни! Я его выучил предаваться беспутству и теперь запоздало каюсь! Каюсь так, что рад был бы в геенну огненную провалиться, рад бы любую страшную кару принять на себя, если бы это подняло его на ноги! Если Петруша умрет… Ангел мой, одно только теперь и остановит мою руку, не даст мне себя окаянного, порешить – это моя к тебе любовь! Люблю я тебя безмерно, лишь ради тебя буду жить…
    И князь Иван посмотрел на Наташу с такой мукой и любовью, что она ему поверила, и перекрестила его:
    - Не возводи на себя напраслину-то, Иванушка, любимый! Если бы ты был дурен, так я бы не полюбила тебя! Я тебя люблю! Поезжай к государю, с вами обоими будут мои молитвы. Ах, Ванюшка, сердце мое разрывается, на тебя глядя. Поезжай, поезжай, - несколько раз повторила девушка и залилась горючими слезами.
    - Не плачь, не плачь, Наташенька, - уговаривал князь Иван, обнимая невесту и покрывая ее лицо страстными поцелуями. – Обещай мне, что будешь покойна, пока я с государем.
    - Обещаю! – наконец, вымолвила она.
    Уж и не упомнит Наташа, как они оторвались друг от друга. Князь Иван, уехал, а она бросилась в свои комнаты, заперла дверь на ключ и рухнула на колени перед иконостасом. Никогда в жизни она так горячо не молилась. 
   
Князю Ивану, по возвращении в Лефортов дворец, доложили,  что государь пока еще спит, но к больному не допустили. Отец набросился с руганью и выпроводил в толчки за дверь.
    - Проваливай! Без тебя, непутёвого, обойдёмся!
    Князь Иван сделал несколько неверных шагов и рухнул в кресло в предспальной. Черта с два, он останется. Рука нашарила на боку шпагу. Пусть только отец, или дядья снова набросятся, тогда заплатят.  Рано, или поздно, Петр очнется и позовет его. Он не умрет! Разве может умереть государь Петруша, такой молодой и такой живой? Только князь Иван знает, какой он! И тут горючие слезы обожгли веки. А он-то без государя как? Всего два с половиной годочка проведено в счастье. И князь Иван, по слабости натуры, в тот же вечер не сдержав слова, велел оседлать коня и отправился по кабакам, где напивался до бесчувствия а, очухавшись, плакал а то и кричал, словно безумный, пока не услышал от лейб-медиков, что Блюментрост высказал надежду на исцеление. У Петра сильно выступила на лице оспа, и врач теперь ждал, когда она дозреет. Обманчивая, то была надежда, но даже Блюментрост поверил в нее. И он ведь был человек. Устал и раз ночью отлучился от постели, оставив пациента на руках лакеев. Что же произошло той ночью? А только Петра рано утром обнаружили лежащим без сознания на полу возле открытого окошка. Оставленный нерадивой прислугой, больной как-то сумел добраться до окна, отворить его настежь и насмерть застудиться. Князь Иван, только что воротившийся из ночного запоя, рухнул на пол, стал рвать на себе волосы и выть.
    Его грубо подняли с полу и отхлестали по щекам.
    - Очнись, пьяная сволошь, – раздалось злобное шипение над его ухом, и он узнал – и не узнал – Остермана. – Убирайся отсюда, теперь мой черед, у меня иммунитет от оспы и мне нечего бояться. Ступайте, и вы все, остальные Долгорукие! – Остерман нехорошо усмехнулся, усаживаясь в кресло возле царя. Он бережно взял безвольную руку умирающего Петра, и сгорбился. Печать непритворного горя легла на одутловатое лицо. С таким лицом Остерман просидел возле больного весь день и всю ночь.
    Долгорукие его не послушали, почти все оставались и маялись без сна в предспальной, в креслах. Иногда, по очереди, кто-нибудь, на цыпочках, пробирался к закрытой двери, заглядывал, стараясь не шуметь в щелку и возвращался с несчастным лицом на свое место. Фигура Остермана, скрючившегося в позе беспредельного горя у постели Петра, вызывала в их головах вопросы о том, как быть и что делать? Вот как Остерман оттеснил их от государя! Сергея Григорьевича и Василия Лукича мучил страх потерять власть вместе с этим юным, сгорающим в лихорадке телом. Князь Алексей Григорьевич тихонько хныкал, жалея себя. В то же время, в голове его шныряла одна назойливая мыслишка: как лучше воспользоваться оставшейся властью? Князь не сожалел о развращенном им, избалованном мальчишке, он думал о помолвленной с ним дочери, со злобой косясь на обессилевшего, пьяного, лежавшего на диване в слезах и соплях, старшего сына.
    - Ванька! – отцовская рука вцепилась в густые волосы сына и принялась злобно его трепать. – Вставай, подлец! Нынче его будут соборовать, так перед этим, не сыграть ли нам свадебку, а? Ванька! Кому говорю? Езжай-ка ты в Головинский за сестрой! Привезешь сюда Катьку и нашего духовного отца с необходимым причтом. Только так и можно заставить Верховный совет признать нашу Катьку наследницей своего мужа. В случае смерти Петра… нам всем хана! Не пальцем же ты, чурила, у меня деланный! Сейчас же вставай! – и саданул крепко сына в ухо.
    - То, что не пальцем, это вам, тятенька, известно! – огрызнулся сын. – Да только Остерман не позволит вам совершить кощунство над умирающим государем!
    - Живее! Остермана я беру на себя! – рявкнул отец.
    Князь Иван сковырнулся с дивана, словно безумный и поехал. На душе кошки скребли, на устах слова матерные были. Всю дорогу надеялся на сестрино упрямство, но княжна быстро собралась, с ними поехали мать и духовник с причтом.   
    Когда привезли невесту и процессия тихо, почти робко, вступила в опочивальню, Остерман резво вскочил на ноги, загораживая постель своим телом.
    - Княжна? – вслух удивился он. -  Вы прибыли, чтобы проститься? Как вы вовремя! Зело плох ваш нареченный и сейчас состоится соборование. Ах, как вы во время-то! Последнее земное напутствие! Пройдите, государыня моя, пройдите!
    Катерина, одетая в скромное белое платье, как-то брезгливо, едва передвигая ноги, подошла и встала на колени возле одра, с опущенными глазами. Князь Алексей Григорьевич хрустнул пальцами и тихонько завыл.
    - Простилась? Теперь выходи, дочка, не дай Бог тебе заразиться! – шепнул он дочери.
    Княжна встала и вышла из опочивальни вместе с матерью и духовником. Старый князь, будто на что-то надеясь, подмигнул им вслед, чтобы не уезжали.
    Принесли походную часовню, чтобы причастить умирающего Св. Таин. Следом за архиереями на толстых, распухших ногах, вползла бабка-инокиня Евдокия. Старуха глянула на внука, и ноги ее подкосились. Она грузно рухнула на колени у изголовья внука, шепча молитвы. Хриплый клекот исходил из груди старухи, и вся ее фигура напоминала зловещую птицу. Вице-канцлер, которого она оттеснила от умирающего, тоже плакал, и его слезы никто не осмелился бы назвать притворными. Как и слезы князя Ивана. Будто сквозь туман, взирал он на совершавшееся таинство, освящение елеем, слушал молитвы, возносимые над его другом.
    «Владыка Боже … в час сей разреши раба Твоего Петра нестерпимыя сея болезни и содержащия его горькие немочи и упокой его, иде же праведных души».
    Весь хмель выветрился из головы князя Ивана. Он истово повторял слова молитвы за архиереем, но заканчивал по-своему, горячей мольбой вдохнуть в тело Петра новые жизненные силы, разрешить его от ужасной болезни – оспы, либо перенести ее на него – великого грешника Иоанна. Он искренне клялся и обещал, если Господь сжалится над ним и государем, бросить свои отвратительные дела и зажить праведной жизнью. Тогда он постарается вернуть развращенной им душе отрока прежнюю непорочность.
    Обряд соборования завершился. К губам Петра приложили крест, и началась агония. Весь день, до вечера, больной метался, хрипел, глаза то открывались, то закрывались, а иногда он выкрикивал бессвязные фразы, размахивая руками, или скребя ими по одеялу. Князь Иван корчился на полу и рыдал, пока его не оторвали от смертного одра царя силой. Отец и дядья набросили епанчу ему на голову, почти волоком вытащили во двор и затолкали в карету. Князя Ивана привезли в Головинский дворец, где отец вылил на голову сыну бутылку токая.
    - Ванька! – пролаял Алексей Григорьевич. – Очнулся, стервец? Теперь слушай!
    Князь Иван потряс мокрыми волосами и утерся наспех рукавом. Мука сознавать себя мокрым мышонком. Отец совсем озверел. Но затем он сообразил, что полулежит на софе в окружении родственников в отцовском кабинете. Ба! Какие лица! Двоюродные дядья Владимировичи, и те пожаловали! Ясно, все съехались для обсуждения свалившейся на голову беды. Сейчас станут судить, да рядить, чего дальше делать. А он-то им для чего понадобился? Он не будет участвовать в мерзком заговоре! Князь Иван попытался сползти с софы, но отец кулаком уложил его обратно.
    Дядюшки злобно зашипели. Алексей Григорьевич заблажил, как всегда:
    - Все вы знаете, для чего мы здесь собрались, братцы! Государь, надежа наша, вот-вот испустит дух! Надо выбирать наследницу!
    - На кого ты, брат, думаешь? – прямо спросил князь Василий Лукич.
    Алексей Григорьевич поднял руку и важно указал пальцем в потолок. Все проследили за его пальцем и многозначительно вздохнули. Наверху располагались покои государыни-невесты. Явно запахло заговором, но никто, кроме Василия Владимировича, не раскрыл рта. Старик-фельдмаршал прокаркал:
    - Как? Как? – и уставился на Григорьевичей и Лукича тяжелым взором.
    Высказался Сергей Григорьевич:
    - Нельзя ли нам написать духовную, как будто это его величество учинил наследницей свою невесту? – спросил он, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.
    Василий Владимирович так и подскочил на месте.
    - Неслыханно! – прорычал он. – Не бывать обрученной невесте наследницей престола! Никто не захочет признать ее императрицей, и я буду первый! Она с государем не венчалась!
    - Не венчалась, но обручалась с его величеством! – проскулил Алексей Григорьевич.
    - Обручение – одно, а венчание – иное! – уперся фельдмаршал. – Да, ежели бы и состоялась свадьба, все равно, учинение Катерины наследницей престола встало бы под сомнение! Головкин, Голицын не согласятся. Да вы, братцы, дураки…
    - Э, нет, мы сами с усами! – подбоченились князья Алексей с Сергеем. – Головкин с Голицыным заспорят, так мы их побьем! Ты, Василий Владимирович, разве нам не поможешь? Ты в Преображенском полку подполковник, а Ванька – майор, и Семеновский полк к нам пристанет, и Остерман, коли мы возьмем верх.
    - Что вы, ребячье, врете! – огрызнулся фельдмаршал. – Мне ли не знать настроение гвардейцев? Как я в полку своем объявлю такое? Меня мои гвардейцы не только выматерят – убьют! Нет, идите-ка вы к черту! Я участвовать в вашей затее не желаю! А ты как, брат? – обратился он к родному брату Михаилу. – Со мной ? - Тот кивнул. – Тогда мы поехали отсюда! А вам, родичи, желаем удержать головы на плечах! Эх, мыслимое ли дело? – Размахивая руками и громко сопя, Василий Владимирович удалился с фамильного совета вместе с братом.
    - Пущай они катятся! Тьфу! – плюнул им во след Алексей Григорьевич.
    Оставшиеся представители клана под его дудку, поспешно занялись составлением царской духовной. Князь Иван, сидя в стороне, догадался, что у дядьев все было уже решено и оставалось только завершить дело. Василий Лукич уже сочинил текст завещания, а Сергей Григорьевич аккуратно переписал его в двух экземплярах.
    - Ну вот, и готово, - объявил он.
    - Все, да не все, - вздохнул Василий Лукич.
    - Печать?
    - Увы, братцы мои – прежде, подпись? Своеручная подпись его величества нам нужна! Кто может это устроить? Иван! – князь Василий Лукич обернулся к сомлевшему племяннику. – Никто, кроме тебя, не организует это дело! Надо подписать завещание!
    - Нет! – почти закричал князь Иван и рванулся, было, чтобы бежать, но его схватили дядья и распластали по стенке.
    - Стой, Ванька, вы с государем друзья! Так?
    - Так, - буркнул князь Иван.
    - А на какую высоту ты вознесен государем? Какие милости его носишь на себе? Ты забыл, что император видел в тебе не только друга, но и брата? Дело в том, что Петр Алексеевич, если бы успел, то сделал бы тебя высочеством, и этому имеются доказательства!
    - Какие… доказательства, дядюшка? – князь Иван уставился на хитрого дипломата.
    - А картина? – последовал загадочный вопрос. – Не отрекайся, та самая картина, что хранится в государевом кабинете! Ко-ро-на-ци-я! – по слогам произнес дипломат. – И там ты нарисован рядом с государем!
    - Молчи-ка, дядюшка! – князь Иван принялся отбиваться. – Картина – дребедень! Я государю друг, но не брат! Я отрекаюсь от жалованных мне Петром званий! Лучше я в деревню уеду!
    - С молодой женушкой? – князь Василий Лукич язвительно хмыкнул. – Ох, не выйдет. Слушай, раздолбай! Ты погубишь и себя и прелестную графиню! Власть нельзя упускать из рук! Ты разве не знаешь обыкновение нашего государства, что фавориты после своих царей идут в ссылку, либо на плаху? Составив духовную за Петра, который этого сделать уже не может, мы обеспечим себе выигрыш. Голицыным - тем придется к нам примкнуть. Тут самое главное, что? Единодушие! Воля! Ну, чего мы грыземся? Давай-ка, действуй, племянничек, не дрожи! Разве ты у нас самый молодой орёлик! Ну, согласен?
    Князь Иван оказался в ловушке. Он неминуемо погибнет, когда пробьет час! Петруша-то умирает, если уже не умер. Дядюшки правду говорят, будь они трижды прокляты. Самое первое, это удержать высокое положение своего рода. В безумии князь Иван кивнул головой. В ту же минуту он уже знал, что будет делать.
    - Батюшка! – воскликнул он. – У тебя письмо государевой руки найдется?
    - Должно быть, - отозвался отец и захлопотал, шаря у себя по карманам. Он достал ключ и отпер ящик бюро. – Вот тут хранятся царские указы. Вот тут и государева подпись…
    - Моя! – буркнул князь Иван.
    - Как? Твоя? Ты чего, дурак, мелешь?
    Князь Иван начал быстро объясняться.
    - Мы с государем часто писывали так в шутку, - признался он, - я и выучился писать под цареву руку, точь-в-точь, как он сам, и часто подмахивал за него государственные бумаги, когда его величеству было лень.  Вот, поглядите-ка!
    Он взялся за перо, и несколько размашистых жирных подписей легло на бумагу, рядом с каракулями императора.
   «Петр… Петр … Петр».
    - Верно, не отличить, чья рука! – проговорил князь Василий Лукич, щурясь. – Ну-с и порадовал ты меня, племянник! Давай-ка, подписывай завещание!
    Князь Василий Лукич положил на стол листы с аккуратно переписанной царской духовной, и князь Иван, не задумываясь, расписался за государя. Рука у него тряслась, но подпись получилась очень похожей.   
    - Точь-в-точь государева рука! Дело сделано, пора нам в Лефортов! – обрадовался Алексей Григорьевич.
    - Может быть, Петруше все-таки полегчало… - с надеждой пролепетал князь Иван.
    -Увы, племянник! – князь Василий Лукич приобняв его за плечи, повел к выходу, говоря на ходу его отцу. – Твоя правда, Алексей Григорьевич, нам надо скорее ехать, чтобы застать государя еще живого и можно было представить дело так, что это он расписался под духовной. Нельзя, к тому же, допустить, чтобы князь Дмитрий Михайлович Голицын опередил нас! Полагаю, он уже там. Едем!
    Долгорукие спешно прибыли в Лефортов дворец около полуночи. Старших сразу же пригласили в покой, смежный с опочивальней императора,  где уже заседали великий канцлер Головкин и Голицыны. Члены Верховного совета собрались на предварительное совещание, время поджимало, за стеной умирал царь. Князь Иван один прошел к умирающему, и застал возле его ложа все те же лица. Склонившись над Петром, он понял, что дыхание больного сделалось более затруднительным, хрипы в груди раздавались чаще, лицо в струпьях напоминало страшную маску. Хотя горячие сухие губы шевелились, ничего нельзя было разобрать. Князю Ивану сказали, что забытье становится все продолжительнее, и речи умирающего совершенно бессвязны. Князь Иван встал перед ложем на колени и стал ждать. Через полчаса больной опять принялся метаться, раскидывая руки, запрокидывая голову. И вдруг воспаленные глаза его открылись, и он обвел покой бессмысленным, страшным взором. Так продолжалось несколько раз. Потом с губ Петра стали слетать звуки, более напоминающие совиный клекот, но удалось разобрать несколько имен: Андрея Ивановича, покойной великой княжны Натальи и князя Ивана, то есть, тех, кого он больше всех любил. В начале второго часа ночи бред прекратился. Дыхание больного выровнялось, он будто бы погрузился в сон, но вот сильные конвульсии снова пробежали по всему телу. Петр пошевелился, глубоко вздохнул, открыл глаза, резко приподнялся на постели, вытянул вперед руки и прохрипел:
    - Скорей запрягайте сани, хочу ехать к сестре!
    Едва он выдохнул эти слова, голова его запрокинулась, глаза закатились, и тело вытянулось. Блюментрост, наклонившись над ним, пощупал пульс, и, приподняв веки, стал пристально изучать зрачки.
    - Государь скончался! – объявил он, и все, кто был возле Петрова смертного одра, перекрестились.
    В полной тишине часы пробили три четверти второго пополуночи. Наступило 19 января, день, назначенный на торжественное бракосочетание Петра II. Ему было всего 14 лет, три месяца и семь дней.
  Князю Ивану было уже не до своей свадьбы. Едва живой, он почти без памяти лежал возле смертного одра друга. Кто-то сжалился над ним, и вывел его из опочивальни. Князь Иван с трудом осознавал происходящее и даже не сообразил, зачем тут его отец схватывается с Остерманом, тащит того за руку, а Андрей Иванович горько плачет. Все члены князя Ивана будто онемели. Петра нет. Больше не будет никогда. Они с отцом убили его, истерзали его душу, понуждая жениться. Изверги! Ах, какие же они предатели, твари, подлецы!
    Никто не подходил к князю Ивану. Его не замечали. От слуг он узнал, что Верховный Тайный совет перебрался для решения, кому быть преемником усопшего государя, в Кремлевский дворец. Князь Иван поежился, вспоминая, что он наделал, и что отец и дядья теперь, должно быть, воюют за то, чтобы возвести на престол императорскую невесту. Однако, на этот счет, он как раз ошибался. Отец его струсил перед Голицыными и, не получив поддержки у своих популярных в гвардии, кузенов, не решился даже заикнуться о «духовной» императора. Подложная духовная так и не была пущена в ход и, позднее, собственноручно сожжена князем Алексеем Григорьевичем Долгоруким. Однако с этим история ее не закончилась.
    На царство была выбрана захолустная герцогиня, урожденная русская царевна, дочь старшего брата Петра Великого Иоанна - Анна Курляндская. Она получала корону из рук верховников, ценой подписания ограничивающих ее власть кондиций.

Глава 13

       Наташа терпеливо ждала вестей от князя Ивана и горячо молилась за скорейшее выздоровление государя от оспы. Свой день рождения, 17 января, она посвятила молитвам и отстояла с сестрами в церкви раннюю обедню. Она не ждала дурного исхода, уповая на Всемогущего Бога. По счастью, брат не поведал ни ей, ни младшим детям, ни слугам о несчастном повороте болезни императора. Шепнул только бабушке и мадам Штрауден. Так что, по получении в доме страшного известия, все, кроме хозяина и его бабки с мадам, всполошились. Но, оказывается, старая Салтыкова уже советовалась с мадам, как донести до ушей чувствительной графинюшки страшную новость. Скорее дали знать по всем сродникам, чтобы  те ехали утешать Наташу. Батюшки, грядет коронная перемена! Жених Наташин грохнулся с пьедестала, как некий кумир на глиняных ногах. Впереди его ждет презрение и погибель. Хорошо, что Наташа не успела с ним обвенчаться, знать, на то Божья воля. Так выразился молодой хозяин, перед тем, как уехать. Он отправился в Кремль, вместе с князем Черкасским, приказав дворне облечь парадные залы дома в глубокий траур.
    Било девять часов утра, когда мадам Штрауден пробралась в спальню к своей любимице. Наташа, только что проснувшись, маленькими глотками пила кофе со сливками, сидя в кровати. Шведка постаралась не выдавать свои чувства. Она подсела к столику и, по приглашению Наташи, налила кофе себе в чашку. Прежде, чем объявить о беде, какой девушка не ожидала, надо было дать ей позавтракать и одеться.
  Только в интуиции нельзя было отказать Наташе.
   - Голубушка, Мария Ивановна, ох, не томите! Уж вижу я, что-то у нас стряслось? Глядя на вас, дорогая мадам, можно подумать, что вы скрываете от меня беду? – проговорила девушка с укором. – Бабушке хуже? Или, скверные вести из дворца?
    - Душенька ты моя, - голос доброй мадам пресекся, но она попробовала сделать вид, что обожглась кофе, - горячо, прости. Бабушка, встали и уже ожидают тебя в большой столовой, - каким-то странным голосом докончила верная гувернантка.
    - А братец? Он тоже там? – Наташина рука, держащая чашечку, задрожала.
    - Нет, граф уже уехал. Его сиятельство изволил отправиться в Кремль, - Мария Ивановна поняла, что от любимицы ничего не скроешь, и приготовилась все выпалить одним духом, - вести… самые дурные...
   - Ох! Я так и знала! – пожаловалась Наташа. - Так сказывайте же, ради Бога!
   - Я ничего точно не знаю, мой ангел, - мадам Штрауден притворно развела пухлыми руками, но притворяться она не была, увы, мастерица, - ее сиятельство, ваша бабушка, только и сказали мне, что вести дурные! – она слегка покраснела. – Это не касается ни твоего жениха, ни брата. Ты кофе свой пролила! Снова налить?
   Но разве до кофе теперь Наташе? Девушка сделала отрицательный жест рукой и начала вылезать из-под одеяла.
   - Значит, государь? – спрашивала она, скользя ступнями в домашние туфельки. – Ему хуже? Я должна ехать во дворец? Скорее… одеваться! Дуняша! Дуняша!!!
   Бедная мадам даже обрадовалась кратковременной передышке. Она принялась вместе с горничной одевать барышню в утреннее платье. Девушка торопила их, стремясь как можно скорей встретиться в столовой с бабкой. Грудь ее тревожно поднималась и опускалась. Ручки дрожали, не попадая в рукава. Кажется, сердцем уже все почувствовала, но надежда, как известно, умирает последней.
   А когда Наташа вышла из комнаты – увидела: весь дом вверх дном. Вся дворня была поднята, как на войну. Горничные сновали с кусками черного крепа и белого газа в руках. Лакеи снимали богатые занавеси с дверей и окон. Точь-в-точь как после матушкиной кончины. У слуг глаза были на мокром месте, но они, молча, кланялись барышне и проносились мимо. Внизу, в парадной столовой, Наташа нашла бабушку и, - вот уж, чего никак не ожидала – почти всю многочисленную родню. Тетушки плаксиво таращились на Наташу, но заговорить стереглись. Заплаканная бабушка простерла трясущиеся ладони к любимой внучке.
    - Наташенька! Ангел ты наш небесный!
    - Бабушка, что с государем? - Наташа бросилась в безопасность родных рук.       
     - У…умер! – срывающимся на слёзы голосом протянула старуха. – Государь наш, Наташенька, окончил живот свой - паче чаяния нашего. Видать, Бог нас оставил…
    Словно молния пронзила все существо Наташи! Она ойкнула и выпалила не своим голосом:
    - Ах, пропала! Пропала!
    И это были единственные слова, которые весь день только и слышали от Наташи. Ни бабушка, ни тетки, как ни старались, не могли бедную утешить. Она горько рыдала и повторяла, словно молитву:
    - Ах, пропала! Пропала!
    Все словно вверх дном, перевернулось в шереметевских палатах. Вокруг Наташи бегали, хлопотали, уговаривали, пытались увести, уложить в кровать. Ничего было нельзя ей втолковать, пресечь слезы, и постепенно родня стала разъезжаться, дав обещание каждый день навещать несчастливую невесту. Впрочем, какая же она несчастливица, расцеловываясь со старухой Салтыковой, вполне разумно рассуждала родня. Она только обручилась с пропащим князем Иваном! Вправе отказать, чтобы не портить себе жизнь. Другие женихи только и ждут!
    - Наташенька, светик, осуши глазки, подумай, какова ты еще  молода! Будут и другие женихи у тебя, кои не хуже достоинством князя Ивана. Ну, разве что, не в таких великих чинах. Чем хуже Долгорукого князь Н, который очень желал тебя взять, да ты на него и смотреть не захотела? Не плачь, ангел Наташенька, осуши глазки. Возьми в рассуждение свое происхождение и богатство, - приступила напоследок к Наташе княгиня Ромодановская.
    Слова эти словно ударили Наташу! И до нее, наконец,  дошел смысл гадкого предложения старухи. Наташа опухшими, осуждающими глазами, посмотрела на Ромодановскую:
   - Да что вы такое, бабушка, Настасья Федоровна, говорите, - с трудом вымолвила она. - Как можно мне за другого кого выходить? Какое это мне утешение и честная ли эта совесть, когда Иванушка был велик, так я с радостью за него шла? А когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могу, в моем правиле: сердце одному отдав, жить или умереть вместе. Другому уже нет участия в моей любви. Я не имею такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого. Я докажу всему свету, что я в любви верна! А больше вы ничего от меня не услышите, намерение мое не переменится! Спасибо вам, миленькие, что желаете мне добра! Но я сама знаю, что мне с собой делать! Сама за себя постою, не маленькая!
    Наташа встала с кушетки, поклонилась теткам по-русски, поясным поклоном и бегом кинулась вверх по лестнице.
    - Ахти, рехнулась девка! – сердито прошипела Ромодановская. – Вишь ты, в любви она остается верна! Кому? Шалопаю-то этому, Ваньке? Но, сие ничего, сие, видать, у нее от горя, временное ума помутнение. А слова-то правильные говорит, про то, что бесчестно нарушать клятву. Вот какая выросла дочь у петровского фельдмаршала! Однакось, губить себя мы ей не дадим! Слышно, что ветер дует в наши паруса! Пока мы тут плакались, - она наклонилась к Салтыковой, - я не успела тебе поведать, чего мне супруг, Иван Федорович, нынче открыл! Что-де верховные господа выбрали на престол одну из моих племянниц! Анну Иоанновну! Пронеслись, значит, счастливые деньки Долгоруких, а настают нашенские – Салтыковых. Ты бы, сестрица Марьюшка, не допускала больше сюда злосчастного Ваньку Долгорукого. Внук твой еще молодехонек, и ты укажи ему, чтобы запретил сестре видеться с тем Иваном!
    Наташа не слышала последних бабкиных слов, слава Богу. Она добежала до своих покоев, и тут стыдно ей сделалось за свою дерзость. Ах, до чего же неловко! Могла бы и ничего не говорить, да не сдержалась. А, может быть и лучше сразу выложить все? Смотревшая на жениха сквозь розовые очки, она и подумать не могла, что князь Иванушка был замешан в делах самых ужасных и непристойных. Раскаяния самого Ивана вызывали у Наташи лишь умиление. Она гордилась его искренним желанием измениться. А, впрочем, отчего измениться-то? Иванушка - самый лучший! Она повторила мадам Штрауден, тихонько вошедшей к ней и устроившейся на краешке кушетки, что будет во всем будущему мужу товарищ.
    - С ним не должны поступить жестоко, - будто бы повторяя заученный урок, твердила девушка. – Жених, мой ведь ни к каким, непристойным делам не был косен. Я в этом уверена. Не могут его осудить, невинного-то. Как можно без суда невинного человека обвинить и подвергнуть гневу, и лишить имения и чести? Верно, что нам придется поселиться в деревне, так я буду только рада. - Девушка говорила и говорила, а гувернантка слушала ее, наклонив голову, ни словом не возражая. Не тот это был случай. Кто лучше ее знал графинюшку? Да только матушка родная! А мать второй год в земле. Некому повлиять на эту упрямицу!
    К вечеру князь Иван приехал к невесте. Жалкий, понурый имел он вид, и бабушка не решилась помешать встретиться им с Наташей. Ох, несчастный! Мария Ивановна со старостью стала сердобольна и плаксива. Да и хозяин дома до сих пор не приезжал. Граф, правда, сообщил бабушке, что приглашен к Черкасским, и домой будет поздно. Чьей властью не допускать к невесте жениха? Да и жаль было Салтыковой молоденьких влюбленных. После такого счастья, да столько горя! Бабка велела только оставить молодых с глазу на глаз в гостиной, а за стеной, чтобы были глаза и уши.
    Мадам Штрауден вышла к князю вместе с Наташей.
    - Ох, ваша светлость! – проговорила она. – Какой день нынче ужасный! Но Всемогущий Господь ведет каждого из нас путем, одному Ему ведомым. Мне ли, бедной, учить вас? Позвольте только вам напомнить, князь, что, как бы ни были тяжелы испытания, ниспосланные нам Богом, надо безропотно и смиренно идти каждому своим путем, ибо и наказание может обернуться во благо. Оставляю вас наедине с вашей невестой и уповаю на благоразумие ваше! - Она низко присела, попятилась и выскользнула за дверь. По правде сказать, дверь-то осталась, чуть-чуть приоткрыта.
    Сердечко екнуло в груди Наташи. Чего все от нее хотят? Слово, данное любимому, всего дороже. Она на край света пойдет за своим мужем. Надо будет, босой, голой. Через все пропасти земные!
    Наташа вздохнула с некоторым облегчением, потому что принятое решение и весь нынешний вид князя Ивана, внушили ей еще большую к нему любовь. Князь Иван был без парика, и его темные волосы спадали крутыми завитками на уши и шею. Красные глаза обведены темными кругами, нос и губы от слез припухли. Князь Иван выглядел юным и беззащитным. Ах, как хотелось его обнять обеими руками, прижать к сердцу и баюкать, пока он не успокоится. Не унимая стук сердца, Наташа протянула руки и уткнулась в плечо князя Ивана. Бог весть, сколько времени они так простояли обнявшись. Минуту, час?  Их руки, с драгоценными обручальными перстнями, с великой нежностью сжимали друг друга. Куда красноречивее, чем слова клятвы.
    Но вот, едва дыша, князь Иван вымолвил:
    - Ты знаешь все, ты слышала о его смерти, нежный мой ангел? Послушай, милая моя, родная Наташа, что я тебе расскажу. Несчастный государь прямо ведь на руках моих скончался. Ох, не забыть мне вовек тех его мук, которые он вынес перед кончиной. Он был без памяти, но звал меня, а под конец громко приказал запрягать для него сани, чтобы ехать к покойнице-сестре. Конец, достойный жалости, и кто, ты думаешь, более всех повинен в его смерти? Я! – выдавил он непослушными губами. – И я теперь здесь, возле твоих ног!  Винюсь и каюсь! Прости ты меня, ангел мой светлый! Я пропал! Душа моя, моя возлюбленная Наташа, в недобрый час я тебя встретил. Нам вместе не бывать! В своем нынешнем положении я заикаться о нашем венчании уже не посмею. Я недостоин тебя! Твои родные, знаю, потребуют, чтобы ты мне отказала. Так я за тем и пришел, ты не жалей меня, гони прочь меня, точно собаку. Мы, Долгорукие, проиграли, от нас все вот-вот отступятся, и ласкатели, и блюдолизы, и кто кормился из наших рук. Прости, ангел Наташенька, но не со мной будешь ты венчаться, не мне подаришь ласки свои, а ведь я умру без тебя, Наташа! Умру, а где, сам не знаю.  - Он спрятал лицо в ладонях и весь затрясся. – Ах, какие были надежды… какие были прекрасные надежды…
    - Были? Да разве они умерли? – удивилась Наташа. – Иванушка ты мой, ты бы спросил прежде моего мнения, чем говорить такие слова! Я дала тебе слово, и я не откажусь от тебя, любимый! Раз я отдала тебе сердце, так уж теперь нам предстоит, жить и умереть вместе. Во всех злополучиях, во всех бедах я тебе товарищ. Не смей, Иван Алексеевич, даже думать по-иному! Я, твоя нареченная невеста -  не какая-нибудь пустышка! Я – боярышня Шереметева! И буду матерью детям твоим! Бог свидетель, все вынесу без жалоб. Это даже лучше, что нам предстоит жить в деревне, а не при дворе царском.
   Наташа обняла жениха и крепко поцеловала. Князь Иван жарко ответил на поцелуй невесты. Они обнялись и долгое время плакали и обменивались клятвами, и уже за полночь князь Иван отправился ночевать в старые палаты Долгоруких, куда должна была на днях перебраться вся фамилия, исключая только императорскую невесту. А будет хуже – Долгорукие переселяться в Горенки, в родном дому и стены, говорят, помогают. Князь Иван обещал невесте потихоньку давать знать о себе. Как знать, может им, и венчаться придется тайно.
    Наташа сразу успокоилась. Осталась скорбь по безвременно почившему государю, но они-то живы и построят свое счастье. Вот какова – судьба, рассуждала она, лежа без сна, в своей спаленке. Меньше месяца назад она обручилась с первым человеком в государстве, и вот он больше не первый человек. А, может быть, оно так-то и лучше? Их венчание должно было стать самым знаменательным событием, а будет совсем скромная свадьба. Однако не спалось. Наташа встала и помолилась о душе государя, А когда улеглась снова, до самого утра продолжала рыдать в подушку. Ах, какая потеря! Почему она не могла прислушаться к внутреннему голосу, ибо чувствовала нечто, чему и объяснения-то нет, в молодом царе. Но она слишком влюбилась в князя Ивана и отбросила всяческие сомнения. Не нашлось человека, кто бы ее научил, чтобы по скользкой дороге она опаснее ходила. Девушка потерлась щекой о драгоценный перстень на пальце. Ах, этот знак верности и любви, навеки соединивший ее с милым человеком. Наташа поцеловала перстень и с мыслями о женихе уснула на облитой слезами подушке.


Глава 14
       
      Утро началось с визита бабушкиной компаньонки, которая шепотом позвала:
   - Боярышня ненаглядная, скорее! Скорее, боярыне нашей, матушке, зело худо.
    Новая беда! Наташа торопливо прошла в бабушкины покои, а там, не смотря на темноватое утро, портьеры были не раздвинуты и горели свечи. Служанки и дурки жались по всем углам, а домашний доктор что-то растирал в ступке. Стоял удушливый запах ладана. Возле богатого киота горели три бесценные лампадки. Лики святых глянули на Наташу из своих драгоценных риз, и она несколько раз истово перекрестилась, прежде чем наклониться над больной бабкой. 
    - Как ты, милая бабушка?   
  За одну ночь старушка совершенно переменилась. Цвет лица темен, само лицо будто исхудало за одну ночь, щеки и рот впали, резче стали глубокие морщины. Глаза плотно закрыты. Бабушка тяжело дышала полуоткрытым ртом. Наташа поцеловала маленькую восковую руку с набрякшими венами, лежавшую поверх одеяла.
     Старушка с трудом открыла глаза.
    - Внученька, - прошелестели сухие губы.
    - Как ты себя чувствуешь, родненькая моя?
    - Да уже лучше, светик Наташа.
    - Бабушка, я останусь с тобой!
    - Спасибо, моя родная, - старуха пошевелилась, - вели-ка ты, чтобы эти вон две дурынды подсунули мне под плечи подушки, чтобы лежать мне повыше.
    - Я сама!– засуетилась Наташа.
    - Самой не нужно… Скажи-ка, ты переговорила ли с женихом?
    - Да, бабушка, переговорила.
    - Ну и что, все, как и прежде, полагаю, оставили?
    - Все по совести и по чести, - дрожащим голосом пролепетала Наташа.
    - Ох, иного-то я от тебя и не ждала, - проговорила, слабо улыбаясь, бабушка.– Жалко лишь, что мне не бывать на твоей свадьбе, я уж, не доживу, Бог Всемогущий, Наташенька, не дозволяет. Скоро приедут родственники, ты слушайся их. Особливо бабку Ромодановскую и герцогиню Мекленбургскую. Они обе ныне в большой силе.
    - К чему ты это, бабуленька?
    - Они – очень близкая родня новой императрице! Ты разве не знала? Внученька, выслушай меня внимательно: всеми нами  правит господин случай! Тот случай был Долгоруких, а ныне придут новые люди. Я бы ползком поползла, чтобы испросить для тебя милость новой царицы Анны, она ведь мне родня по мужу-то, да, видать, уже не смогу. Как мне тебя из могилы-то уберечь? – горько заплакала старушка.
    - Бабушка! Умоляю немедленно отогнать эти ужасные мысли! Пожалуйста, не говори так, не говори! – дрожащим голосом принялась уговаривать бабку Наташа. – Мы поедем вместе с тобой к императрице и уговорим ее не держать зла на моего жениха. Он честный и добрый человек.
    - Ох, ты не все знаешь, ангел Наташенька, - возразила Салтыкова, - не можешь в силу невинности своей понимать! Князь Иван ныне пропащий человек, и тебе надо подумать о судьбе младших сестричек. Верушка идет за тобой следом. Ты его любишь, знаю, но девочки не должны погибнуть из-за тебя. Кто знает, что будет с фаворитами покойного государя, останутся ли они в чинах, где будут жить. Не венчайся с князем Иваном, отложи свадьбу! Будущее твоего жениха тёмно, а лучше сказать - страшно.
    - Бабушка, Иван Алексеевич все еще гвардии майор!
    - Сегодня майор, а завтра – уже опальный!
    - Не верю я в это, - заупрямилась Наташа.
    - До чего же ты простосердечна, мой ангел, - шепнула бабушка, гладя внучку по голове.
    - Пусть и так, но я, бабушка, не лукавила вчера, когда говорила, что пойду за Иванушкой хоть на край света босиком, прости меня, миленькая, - опустившись на колени, Наташа прижалась щекой к бабушкиной руке.
    - Хорошо, что ты одна из самых богатейших невест, Наташенька, - закрывая глаза но, и гладя по волосам внучку, забормотала Салтыкова.- С этим мне легче оставлять тебя, а уж ты маленьких, чаю, не бросишь. Ты им большая, ты… -  вдруг бабушка глубоко вздохнула, да и заснула.
    - Их сиятельству необходим отдых, - сказал врач, наклоняясь над Наташей. – Пусть спят, а через несколько часов, когда проснуться, надо буде их покормить с ложки.
    - Неужели… бабушка умирает?
    - Все в руце Божией!
    Наташа осталась дежурить возле бабушки. На ее взгляд, старушка спала спокойно. Встав на ноги, чтобы подоткнуть одеяло, Наташа обнаружила там бабушкину Малютку. Любимица заворчала и теснее прижалась к своей хозяйке.
    Эх, кабы не бабушкина болезнь, Наташа бы непременно увлеклась политикой из побуждения помочь жениху. Но девушка не отходила от больной, ни на шаг, иногда оставляя вместо себя Веру. Заходил старший брат, темнее тучи и приносил свежие новости. Наташа лишь отмахивалась от новостей недовольно. Ах, ну и пусть герцогиня подписала кондиции! Императрица прибыла в село Всесвятское? Ну и что? Пускай другие туда стремятся, а я ни за что не поеду. Граф так и отправился один на поклон новой императрице. Больше всего Наташа ждала весточек от жениха, находившегося при гробе его величества.  Князь Иван ежедневно передавал невесте записочки через лакея, не желая раздувать нежелательный ажиотаж вокруг их отношений, часто появляясь у Шереметевых в доме. Писал он совершенно безграмотно, но Наташу ничуть не отталкивали вопиющие погрешности его грамматики и стиля. 
   
12 февраля выдалось морозным. Бледное солнце осыпало ледяными лучами широкий двор Шереметевых, когда там появился князь Иван Долгорукий. Он прибыл в карете, запряженной шестеркой черных рысаков, убранных в глубочайший траур. Заметив в одном из окон удивленное лицо Наташи,  жених низко поклонился ей, прежде чем проследовал в комнаты. Поцеловав руку невесты, он грустно объявил:
    - На завтра назначено погребение его императорского величества.
    - Так рано? – изумилась она.
    - Конечно, рано, да что будешь делать, коли избранница боярская не желает въезжать в столицу, пока здесь покойник? Боится она его мертвого! Требует похорон!
    - Боже мой! Где уважение к персоне умершего предшественника? – ахнула Наташа.
    Князь Иван на вопрос невесты только взмахнул руками. Отвел глаза, заблестевшие слезами.
    Ах, не в том дело, догадалась девушка. Проще было бы сказать, что мертвый, Петр II уже никому не нужен. Один только князь Иван по нему истинно горюет.
    Наташа взяла в руки голову жениха и повернула к себе лицом. Бедняжка! Глаза от слез красные, пушистые ресницы, которыми она не уставала любоваться, слиплись. От жалости Наташа заплакала.
    - Счастье мое, Наташенька! Не желаешь ли ты проститься с государем, любовь моя? Я затем и приехал, чтобы предложить тебе посетить Лефортов дворец. Если ты не против сего, то мы можем отправиться вдвоем, как нареченные жених с невестой, - робким голосом предложил князь Иван.
    - Ах, конечно! Я быстро переоденусь, милый Иванушка, - немедленно сорвалась с места Наташа. - Мария Ивановна, я могу?
    Мадам лишь мученически возвела глаза к потолку, но не посмела возражать воспитаннице. Едет-то ведь она с нареченным супругом! Однако весь вид доброй женщины будто говорил: мол, воля ваша, как хотите, так и поступайте.
    Наташа, одетая в черное платье и закутанная в шубку на соболях, поехала с женихом в Лефортов дворец. Пока катили по улицам, она с удивлением взирала из окна кареты, что столица отнюдь, не облачена в траур по Петру. Наоборот, Москва спешно готовилась к въезду новой императрицы, назначенному уже на 15 февраля. Они проехали мимо двух триумфальных арок, строящихся у Земляного города и у Воскресенских ворот. На улицах разгребали огромные сугробы, чтобы потом посыпать эти места песком и поставить перед каждым домом еловые деревья в кадках. Должно очень красиво будут смотреться улицы, поглядывая на молчаливого жениха, решила Наташа. Она всем сердцем осуждала новую императрицу, за подобную спешку. Эта Анна, как и Екатерина Мекленбургская, и царевна Прасковья – ее родня, но Наташа не помнила герцогиню Курляндскую и почему представляла сумрачной, похожей на ворону. Впрочем, именно такой портрет и можно было составить по рассказам об этой герцогине. Сестры вечно подшучивали над ней. По свойству же новая императрица приходилась юной Шереметевой троюродной кузиной. Наташин дед, Петр Петрович Салтыков, отец матери, приходился дядей матушке Анны - царице Прасковье Федоровне.
    Под руку с женихом, Наташа посетила Печальную палату, где стоял гроб. Здесь был жуткий, просто ужасный холод. Окна и двери держали распахнутыми, чтобы избежать запаха тленья. Небрежное убранство комнаты поразило юную графиню, с матушкой ходившую на похороны Петра I и Екатерины I. Возле гроба несли почетную стражу преображенцы. Князь Иван и Наташа были в этом гулком холодном помещении, совсем одни. Единственные звуки издавали желтые восковые свечи, трещавшие в золотых шандалах по четырем сторонам гроба. Князь Иван, подойдя к гробу, упал на колени и зарыдал. Наташа с ужасом уставилась на то, что лежало в этом богатом гробе. Вот что делает с человеком оспа! Черный лик. Глубоко надвинута на лоб корона. На груди сложены исхудалые восковые руки, и в них - царский скипетр. Длинное тело до пояса скрывала мантия с двуглавыми орлами.
Сцепив пальцы, Наташа стала горячо молиться. Она молилась и плакала, пока князь Иван, опомнившись, не повел ее обратно, поддерживая за плечи.
    - Вот и все! – с горечью выпалил он, когда вышли на морозец. – Пожалуйста, не забывай его, моя родная!
    - Я не забуду, - не колеблясь, ответила Наташа. – Но где же все остальные, почему не дежурят у гроба вельможи, не сидят родственницы государя? – и принялась перечислять. – Где бабушка, царица-монахиня Евдокия Фёдоровна, цесаревна Елизавета, государыня-невеста, прочие Долгорукие?
     Князь Иван страдальчески скривил губы:
     - Одна только бабка Евдокия появляется по утрам, - стал он рассказывать, - а другие … – он грязно выругался. -  Прости, ангел мой, но иных слов, окромя матерных, у меня для них нету. Могилу государю уже подготовили в Архангельском соборе: для сего разрушили две древние гробницы каких-то там казанских царевичей, Сафаргиреевичей. Истлевшие гроба и кости выкинули. Завтра на похоронах будет высший свет и государыня-невеста. Катька сейчас одна мается в Головинском дворце, а батя и вся семья живут ныне в Горенках. Бесценная ты моя, - он нежно прикоснулся губами к щеке Наташи, - душевно благодарю тебя, голубушка, что ты почтила Петра Алексеевича на смертном ложе. На его похороны ты не ходи, но есть у меня к тебе просьбишка. – Она почувствовала, его волнение. - Видишь, ли, повезут-то его как раз мимо палат ваших, так ты постой, пожалуйста, возле окошка.
   - Обязательно, Ванюшка, - успокоила его Наташа, - я провожу его величество, и со мной будут мадам Штрауден, и младшие сестрицы с братом Сергеем.   
   Когда они вернулись домой, князь Иван нежно поцеловал руку невесте, но зайти отказался, откланялся и уехал опять в Лефортов дворец. Наташа долго стояла потом  у окошка. Глядя на снег, на снегирей, облепивших аккуратные елки на подъездной аллее, всем сердцем жалела покойного государя и своего жениха, не замечая присутствия за спиной мадам Штрауден и Сережи. Закутанная в платок, дрожащая от озноба, вызванного переживанием, мадам, легко, словно робея потревожить воспитанницу, коснулась ее локтя.
    Вдруг на улице запели фанфары. Мимо шереметевских палат, яростно трубя, пронеслись герольды. Они несли печальную весть о завтрашнем погребении.
    В день похорон императора воссияло солнце. Снега сверкали алмазами под голубыми февральскими небесами. Радоваться бы, а не хоронить мальчика-царя! В палатах Шереметевых все ходили с заплаканными глазами. Но дело было не только в том, что лишились милостивого государя. Старая госпожа лежала при смерти, как уснула вчера, так до сих пор и не просыпалась. Внукам пришлось, ради похорон, отлучиться из бабушкиной опочивальни. Наташа, просидевшая всю ночь при больной, с младшим братом и сестрами, вышла в большой зал, откуда видна была вся дорога, по которой пройдет процессия. Они встали у окон и приготовились смотреть, как понесут государя. Все мысли Наташины были спутаны до предела. Что нынче за день! Бедненькая бабушка, а вдруг и она умрет? Наташа уже догадывалась, что бабушка в пароксизме. Неужто пора распорядиться о причащении св. Таин? Кто это сделает, кроме старшей внучки? Петра Борисовича не было дома. Граф с утра отправился в Лефортовский дворец, чтобы занять место в погребальной процессии, назначенной на полдни. Однако что-то медленно тянулось время. Кажется, что и полдень уже давно миновал, а шествие не показывалось.
    - Ох, неужели, похороны отменили из-за мороза? Или умер еще кто-нибудь? Монахиня Евдокия? Или это у Иванушки сердце с горя разорвалось? Он вчера так уж плакал, так уж убивался! Я должна бы быть рядом, любя его, подкреплять всем, чем только могу. О, Господи, спаси и помилуй! Боженька, да поддержи ты дух мой, - прошептала девушка коротенькую молитву.
    - Идут! – коротко выдохнул прилипший к окну Сережа.
    И сердце Наташино забилось в груди быстрыми толчками. Как только дух в ней удержался! Она услышала заунывное пение монахов и певчих патриаршего хора, увидела духовную процессию, возглавляющую шествие. По улице текло множество архиереев, архимандритов и прочего духовного чину в черных рясах. На зимнем солнце ослепительно сверкали кресты и панагии, оклады икон, радужно переливались золотые паникадила. За ними несли государственные гербы, кавалерии, ордена, короны, как обыкновенно бывает при высочайшем погребении. Перед самим гробом, неся Андреевскую кавалерию на подушке, понуро двигался князь Иван, которого с обеих сторон поддерживали под руки ассистенты. Выше сил было на это смотреть! Зная нежное воспитание Наташи, можно себе представить, как она смогла вынести это зрелище убитого горем Иванушки! Одет он был в глубочайший траур. Длинная черная епанча влачилась тяжело по белому снегу, а черный бесконечный флер, спускаясь до самой земли с треугольной шляпы, вился на ветру кольцами, обволакивал поникший стан. Волосы Иванушки были распущены, лик бледен, а вокруг глаз - чернота.
Ох, да он сам не лучше покойника!
    Поравнявшись с домом Шереметевых, князь Иван выпрямился, и глаза его стали искать в окнах Наташу. Она замахала ему рукой, но, думая, что он не заметит ее, легко вспорхнула на подоконник. Встав во весь рост в окне, вцепившись обеими руками в портьеры, девушка встретилась глазами с женихом.
«Кого погребаем! - словно выкрикнули плачущие глаза князя Ивана. – В последний раз его провожаю!»
    Наташа тоже громко вскрикнула и, почти без чувств, упала в руки меньшого брата – Сергей едва ее удержал - но от окна отвести себя она ему не разрешила. Наташа плакала и плакала, пока вся процессия не протекла мимо. Множество знатных дворян следовало за гробом, но сквозь слезы нельзя было различить лиц. Наташе казалось, что и небо, и все стихии небесные рыдают по государю. В конце концов, прибежавшая гувернантка отвела ее в опочивальню.  Одетая, она прикорнула на кроватке. Ее не тревожили до вечера, когда принесли две новости. Оказалось, что бабушка проснулась и покушала немного супу. Другая новость заключалась в том, что старший брат с похорон проехал с князем Черкасским прямо во Всесвятское, к новой императрице. Также поступили остальные придворные, чая себе милости Анны I.
    - Вот ведь лицемер-то! – тихо вымолвила Наташа. – Родной братец, от одного со мной корня. О, Боже мой, дай мне великодушно силы не осуждать братика дорогого!
    Она с нетерпением ждала жениха, однако князь Иван появился лишь на другой день, жалкий, бледный. «С глубочайшего похмелья» - отметил про себя дворецкий, отправляясь за барышней. Он не одобрял жениха молодой графинюшки, но не его дело давать советы.
    Наташа вышла к жениху вместе с мадам Штрауден и потянулась к нему, не заботясь, что ее осудят:
    - Заждалась, ваша светлость, - горячо шепнула она, величая жениха по последнему титулованию, жалованному покойным государем, - истомилась я, Иван Алексеевич! Сколько горя! Бедный государь! Моя дорогая бабушка!
    Князь Иван бросился перед ней на колени, так же не стесняясь свидетелей, и оба зарыдали почти в голос. Глядя на них, гувернантка махнула дворецкому, чтобы вышел, и сама потихоньку устроилась с вязаньем в уголке. Даже помолвленную невесту негоже оставлять наедине с нареченным мужем. При складывающихся обстоятельствах свадьба могла никогда не состояться. Ей было известно, что императрица тяготится Долгорукими, а супротив проекту господ верховников замечено великое недовольство среди дворянства и войска. Долгорукие уже потеряли и силу, громадные связи и влияние своей фамилии. Граф уже высказывал мадам Штрауден свои мысли насчет брака сестры: надо отдалить от Наташи князя Ивана. Но и граф, и гувернантка сознавали затруднительность положения, и потому, решили не рубить с плеча. Князь Иван был оставлен у Шереметевых отобедать, и от него Наташа узнала подробности о погребении государя.
    Оказывается, причиной задержки похоронной процессии была государыня-невеста. Она отказалась выходить из палат, и ехать в Лефортов, потому что была недовольна отведенным ей местом в погребальной процессии. Гордая княжна громко требовала, или удовлетворить ее право, или она не покинет свой дворец. Курьеров, посылаемых за ней князем Алексеем Григорьевичем, она прогоняла прочь, и этим чуть было не довела отца до обморока. Князь Алексей Григорьевич уже собрался сам ехать за дочерью, но участники погребальной церемонии отказались долее ждать. Погребальный кортеж выступил без государыни-невесты. Возле Кремля возникло еще одно препятствие. Катафалк оказался широк и застрял в Спасских воротах. Из-за этого пришлось въезжать в Кремль через Никольские ворота. Когда гроб понесли на руках к могиле, вдруг в зимнем небе встала большая радуга, и несколько минут сияла над застывшей древней столицей.
    - Чем не знамение свыше? - простонал князь Иван. – Само небо скорбело о потере юного государя, и для себя я в этом увидел тоже дурной знак. – Он поцеловал руку Наташи. – Ломать твою жизнь я не стану, цветок лазоревый, скорее гони меня!
    И впервые рассердил такими словами свою невесту.
    - Князь Иван Алексеевич, - сурово обратилась к нему Наташа. – Давай забудем слова такие и точка! И как только тебе не стыдно? Да и не верю я, что ты в чем-то виноват, милый мой друг. К тому же, родство с новой императрицей по Салтыковым, вселяет в меня надежду. Не станет же она, русская царевна, безвинного человека губить и казнить?
    - Ангел Наташенька, а доводилось ли тебе ее знать? – спросил князь Иван
    - Нет, - пролепетала Наташа, - не доводилось.
    - А слышала ли ты, что верховники и сенаторы, и все другие сановитые особы сразу после похорон ринулись во Всесвятское? Туда же для почетного караула прибыли батальон преображенцев и отряд кавалергардов. Сегодня подносят ей орден св. Андрея Первозванного. Меня тоже звали, да я не поехал, не захотел по-собачьи унижаться. Завтра она торжественно въезжает в столицу, и тогда мне, как майору гвардии, надо будет встречать её и отдавать честь. Как я могу? Я весь точно мертвый нынче, Наташенька… - пожаловался он невесте.
   - Ох, Ванюшка ты мой, - погладила его по опущенной голове Наташа. – Тебе придется себя перебороть, и я хочу поехать с тобой, чтобы посмотреть на преемницу Петра II. Найдется ли мне местечко, откуда можно наблюдать за встречей?   
    - Конечно, ты можешь понаблюдать за всем из одной тайной комнатки, - согласился, даже обрадовался, жених Наташи. - Я за тобой заеду и отвезу тебя.
    - На улицах нынче неспокойно, не обидят ли вашу невесту, князь Иван Алексеевич? – вставила словечко мадам. – Как хотите, но я тоже поеду с вами.
    - Ин ладно! – ответили князь Иван и Наташа вместе.
    Но ни он, ни она, еще не слышали о переменах во Всесвятском. Новая императрица самовольно нарушила кондиции и назначила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, а Семена Салтыкова – подполковником. Этим Анна сразу заслужила расположение войска.


Глава 15

Москва пришла в движение спозаранку. От Триумфальных ворот выстроились полки Первый и Второй Московские, Воронежский, Симбирский, Бутырский, Выборгский и Вятский. От Красной площади до Успенского собора в Кремле стояли полки Преображенский и Семеновский. Всюду толпился народ в нетерпении приветствовать новую императрицу.
    - И чего это всем им не терпится? – недоумевала Наташа, обращаясь к своей наставнице. – Только что ведь схоронили Петра Алексеевича, и вот уже все блюдолизы рвутся припасть к ногам Анны! Какие лица у всех радостные! Да только мне думается, что не от довольства это. И я бы ни за что не поехала, кабы не любопытство: не знаю ее от роду в лицо, какова она? 
В небольшой удобной карете Наташа с мадам Штрауден ехали в Кремль. Им предстояло незаметно проникнуть в дворцовые апартаменты, чтобы занять выгодную позицию для наблюдения за прибытием новой императрицы. Князь Иван на резвом вороном жеребце сопровождал экипаж невесты. Он лично провел Наташу и гувернантку в крошечную каморку с одним окном.
    - Как все пройдёт, сердце мое, вы не задерживайтесь, - попросил он Наташу, – меня не дожидайся, поскольку я не ведаю, когда буду свободен За дверьми этой комнатки я оставляю верных людей, которые вас сопроводят до кареты и проводят до дому. Не серчаешь ли на меня, Наташенька? – спросил он уже привычно.
    Князь Иван поцеловал руку невесты, которая, конечно же, нисколько на него не серчала. Наташа тревожилась за любимого. Возможно, это последний в чине майора гвардии Преображенского полка парад князя Ивана. Она троекратно перекрестила жениха и пожелала ему большой удачи.
    Наташа и мадам Штрауден сели возле окна на стулья и так некоторое время сидели и молчали. Их душевное настроение не совпадало с торжественной обстановкой на площади перед дворцом. Перед ними, как на ладони, выстроился парадный Преображенский полк для приветствия императрицы, и князь Иван, теперь уже на другом, белом жеребце, появился во главе войска. Ждать приходилось долго. Терпение – вот драгоценное свойство. Наташа заранее настроилась потерпеть. Она знала, как совершаются такие торжественные въезды монархов в столицу. При въезде в Земляной город императрицу приветствовал семьдесят один пушечный выстрел, а при вступлении в Белый город – восемьдесят пять. На Красной площади избранницу под колокольный звон, встретило духовенство с иконами, хоругвями и крестами. Едва Анна Иоанновна вступила в Кремль и направилась к Успенскому собору, грянул оглушительный залп из ста одного орудия и за ним последовал троекратный, беглый ружейный огонь всех полков. Выйдя из Успенского собора, Анна, под перезвон колоколов, прошествовала в Архангельский.
    Из окна, на порядочном расстоянии, Наташа не могла, как следует разглядеть императрицу, когда та выходила из Успенского собора, и когда направлялась в Архангельский собор. Анну сопровождала многочисленная свита, возглавляемая членами Верховного Тайного совета. Князь Василий Лукич Долгорукий  первым шествовал  по правой стороне, не спуская глаз с императрицы. Он будто сторожил каждый ее шаг, и Наташе припомнились все шутки, обращаемые к женихову дяде, какие ей довелось услышать от родни и от прислуги. Его называли Цербером и Драконом! Звучит, право, не лестно. Да он и встревоженный какой-то. Вон как задирает голову и вытягивает шею в сторону повелительницы. Чего он так хлопочет-то вокруг нее? Не дай Бог, свернёт себе шею. Ох! Господи спаси и помилуй!  До чего же, кажется, высока выступающая впереди него императрица! Да она выше на целую голову и Василия Лукича и всех прочих придворных кавалеров! А толста-то! Какая громадина! Идет тяжело, будто медведица и ничем не напоминает родных сестер. Неуклюжая, точь-в-точь, башня кутафья…
    Наташа с трудом смогла скрыть охвативший ее ужас. Приближающаяся к дворцу женщина была высоченная, как гвардеец, с резкими чертами рябого лица. Черные волосы убраны под треугольную шляпу с плюмажем, украшенную алмазным аграфом 13. Такой убор создавал иллюзию еще более высокого роста. Цвет лица Анны нездорового землистого оттенка, слегка отливал краснотой на щеках и на кончике длинного, с утолщением на конце, носа. Черные глаза, страшные, яркие, как будто раскаленными гвоздями кололи всякого, на кого глядели в упор. Императрица не улыбалась. Наташа, не дыша, широко раскрытыми глазами, уставилась на зрелище шествующей теперь в сторону дворца природной русской царевны, избранной на престол интригами боярства. Анна Иоанновна выступала медленно и важно, внешне оставаясь невозмутимой. 
    Чего уж там, ожидать от такой башни кутафьи милости! Эта женщина только кажется невозмутимой, но во власти она будет беспощадна, решила Наташа.
    - Чудовище престрашного взору! – вырвалось у нее. – Бегемот с крокодилицей!
    - Ах, моя дорогая, - вздохнула мадам Штрауден, - мне, думается, что ты говоришь предвзято! Не спеши делать выводы, бойся не угодить сильным мира сего.
    - Отвратное лицо, - не слушала Наташа увещеваний наставницы.
    Преображенский полк отсалютовал императрице. Князь Иван на белом коне держался отлично, но будто и не был замечен императрицей. Анна Иоанновна с суровым видом прошествовала в Потешный дворец, где намеревалась отдохнуть перед пиршеством в Грановитой палате.
    - Не смогу когда-нибудь встретиться с ней, - сказала Наташа. – Мария Ивановна, голубушка, поедемте поскорей домой!
    - Просто, ты нервничаешь, душенька, – вставая, заметила ей мадам Штрауден. – Как можно с первого раза обвинить кого-то в не доброте, тем более, императрицу? Дочь великого Шереметева должна вперед всех заручиться дружбой царицы.
    - Ни за что! Я сердцем почувствовала: она ненавидит Долгоруких! Она погубит нас! За что? За что? – заплакала девушка.
    - Господи, Боже мой! По-моему, Анна держится с царственным величием! Ах, перестань плакать, мое сердечко, поедем домой, - гувернантка обняла Наташу и повлекла ее, плачущую, из потаенного убежища.
    - Я увидела в глазах этой царицы беспощадный блеск! – так тихо, что ее слышала только мадам Штрауден, шепнула Наташа.
    В сопровождении верных гвардейцев князя Ивана, они спустились по лестнице, и выскользнули через крохотную дверь на площадь, где стояла карета. Обратно пришлось ехать через все полки. Батюшки, какое еще испытание ожидало и без того убитую страхом молоденькую графиню! Наташа свету не видела и не знала от стыда, где она и куда она едет. То слышно: «Вот отца нашего невеста! – и гвардейцы бегут к карете с воплями. – Матушка наша! Солнышко! Ясный светик! Лишились мы своего государя!» А то вдруг злобные голоса ревут прямо в уши: «Эй, порушенная светлейшая княгиня! Поплачь! Прошло ваше время, теперь не старая пора!» Ох, и позорище! Как только вынесли лошади из всего этого содому. На своем дворе только и опомнилась Наташа. Едва живая, она добрела до опочивальни, и рухнула на кроватку. До вечера от Наташи не могли добиться ни словечка. Вся слезами, бедная, изошла. Ждала жениха, да так и не дождалась. Князь Иван не приехал и не прислал даже записочки. Бедненький, он лишится теперь всего, но… невеста не откажется от него, Наташа не поползет падать в ноги этой ужасной императрице! Полюбив первый раз в жизни, эмоциональная девушка не отдавала себе отчета, что эта любовь возместила ей раннюю потерю родителей, и вынужденное одиночество. В озорном и заполошном князе Долгоруком нашла свою судьбу высокоумная графиня Шереметева. Она для него родилась, а он для нее. Так что нельзя им порознь быть. Наташа за ночь надумала послать человека с запиской к князю Ивану, чтобы ехал скорее к ней. Жить им, или умереть - вместе.


Глава 16

   
С бабушкой случился второй удар. Рано утром отнялась вся правая половина тела и речь. Знаменитый доктор Николас Бидлоо, присланный к Шереметевым герцогиней Мекленбургской, нашел положение безнадежным. В спальню умирающей поставили  походную церковь, и начались службы. Больная лежала с открытыми глазами, и не спускала их с внуков, сидящих возле постели, переводя мутный взор с одного заплаканного личика на другое. Ненадолго явился граф Петр Борисович, постоял рядом с кроватью, утер глаза и уехал. После обеда началось паломничество большой родни Шереметевых и Салтыковых, в основном старшего поколения, поскольку молодым было не до какой-то там бабушки, разменявшей девятый десяток. До старухи ли, когда в Кремле верховники дерутся за власть с избранной ими же императрицей.
   Болезнь бабушки протекала тяжело. Следовал удар за ударом, и посему в доме Шереметевых не говорили о политике, и ничего не знали о кардинальной перемене в правительстве. 25 февраля, когда по Москве вдруг разнесся веселый трезвон колоколов, Наташа, измученная и возмущенная, побежала узнать, в чем дело,  и в гостиной столкнулась со старшим братом.
    - Братец мой, что случилось?
    Петр Борисович торжественно объявил:
    - Великая радость, дорогая сестрица! Ее величество Анна Иоанновна ныне самодержавна! Виват!
    - Как же это случилось?
    - Дворянство выступило против новой формы правления, - сдержанно объяснил Петр Борисович, - кондиций больше нет! Императрица твердой рукой разодрала их в присутствии дворянства на две половины, - он показал это движением пухлых рук. – Представь, всем правила гвардия, как и во времена Меншикова и Екатерины! Князь Алексей Михайлович Черкасский стоял во главе переворота. Императрица приняла самодержавную власть не по избранию, а именно по наследству, тебе понятно? – он повернулся на каблуках, чтобы пройти мимо смущенной Наташи, но вернулся. – Да, а как бабушка?
    - Да все так же, Петруша…
    Брат не захотел дальше беседовать и удалился. Встревоженная, Наташа принялась расхаживать большими шагами по гостиной. Она думала об умирающей бабушке и князе Иване. Из состояния задумчивости девушку вывел голос гувернантки, зовущий к окну. Подойдя, Наташа подняла глаза к небу, на которое указала ей наставница, и ахнула от вида заворожившей картины: весь горизонт заливал огненно-красный закат, похожий на кровавую реку, обтекающую кругом столицу! Страшные красные сполохи переливались, точно грозили гибелью! Кому?
    Закрыв лицо дрожащими пальчиками, Наташа громко воскликнула:
    - Иванушка!
    - Не надо, деточка, - мадам Штрауден обняла ее и увела подальше от окон, мысленно ругая себя за глупую неосторожность
    Вечером дядя по отцу Владимир Петрович Шереметев привез только что отпечатанный манифест. Наташа стала читать его вслух для дядюшки и мадам.
    «Понеже верные наши подданные все единогласно нас просили, дабы самодержавство в нашей Российской империи, как издревле прародители наши имели, восприять соизволили, по которому их всенижайшему прощению мы то самодержавство восприять и соизволили, а для того вновь присягу сочинить и в печать издать повелели».
    - Это правда, дорогой дядюшка?
    Владимир Петрович, молча, наклонил голову, а вслух сказал:
    - Траур по покойному императору сложен на три дня, а теперь читай дальше, племянница, вот отсюда: торжественные вирши преосвященного Феофана.
    Но девушка, теперь уже уверившись, что дни Долгоруких сочтены, надо ждать со дня на день опалы всесильной фамилии, к которой она теперь считала себя причастной, отказалась дальше читать. Все думы теперь об одном, что надо  бы встретиться с женихом, но как? Умирающую бабушку не оставишь! И Наташа вернулась к одру старушки, где нашла плачущих Верочку и Катюшу. Бабушка, утонувшая в перине, полностью уже впала в забытье и тем же вечером светлая душа ее отлетела к Богу.
   У кого в доме сделалось торжество, а у кого плач! Шереметевские палаты стали местом паломничества и плача. Гроб с телом бабушки был выставлен в парадной зале. Петр Борисович и Наташа с младшими детьми в глубоком трауре принимали всех, кто приезжал проститься. На третий день, перед выносом тела, прибыла герцогиня Мекленбургская с сестрой царевной Прасковьей и передала соболезнование от императрицы.
    - Несчастные мои, сиротки, окончательно лишились матернего присмотра! – прослезилась Екатерина Ивановна. – Ох, Наташенька-свет, тебе-то, вдвойне горе, но ты не отчаивайся, лапушка моя, ужо государыня тебя милостью не оставит. Знай, ее величество о тебе несколько раз справлялась! Хочет наделить тебя фрейлинским местом, а там и женихом, - и таинственно, наклоняясь к Наташе, зашептала, – кой-кому уж не терпится заслать к тебе сватов, ясный светик! Ей-ей, отличный жених и будет в чести у государыни! Чай, ты правильно поняла меня, девушка? После сороковин по бабке ты должна быть при дворе!
    Наташа полными слез глазами посмотрела на толстую герцогиню.
   – После сороковин по бабушке я обвенчаюсь с тем, кому уже дала слово, ваша светлость, - сказала она.
    Герцогиня открыла рот и даже и про похороны забыла.
    - В уме ли ты, девушка?! – заверещала она. - Выкини из головы, дурочка, свадьбу с князем Иваном Долгоруким!
    На помощь Наташе с двух сторон бросились старуха Ромодановская с внучкой Головкиной.
    - Катюшка, матушка ты наша, оставь ты пока Наташеньку в ее печали, - заботливо забормотала жена князя-кесаря, обнимая девушку за трясущиеся от горя плечики, - а государыне, ваше высочество, передадите, что все будет исполнено, как ее величество пожелает. Гляди, уже и гроб выносить пора!
    Тетки оставили Наташу в покое и стали креститься. Наташа тоже крестилась и плакала, пока сестры с обеих сторон ее не подтолкнули. Она подняла заплаканные глаза и увидела в дверях того… кого уже отчаялась повидать. Это был жених ее, князь Иван Долгорукий, одетый в глубокий траур. Карие глаза с красными прожилками встретились с глазами невесты и, будто вымолвили: «Вот я и пришел». В то же время, всем своим видом, князь Иван будто бы извинялся, за то, что он здесь. Все родственники Шереметевых разом  обернулись к нему и расступились. А лучше было бы сказать, просто шарахнулись прочь от отверженного, зачумленного фаворита. Как будто, и стоять рядом с ним было одно и то же, что совершать измену.
   Гнев лютый затопил Наташину грудь! На глазах у всех девушка подошла к нареченному и подала обе руки сразу. Князь Иван припал к ее рукам мокрым поцелуем.  Жених и невеста одновременно заплакали, но  родичи уже были начеку. Старший брат и дядя оторвали Наташу от жениха, взяли под руки и хотели вести за гробом.
    - Нет и нет, родненькие вы мои! – во второй раз запротестовала девушка. – Предоставьте право вести меня моему суженому. Прошу нас с князем Иваном Алексеевичем простить.
    - Прости нас, племянница, - первым отступил дядя, а старший брат отошел молча за ним.
    Первыми за гробом поплыли представительницы императорской фамилии, герцогиня и царевна, за ними двинулся граф Петр Борисович, которого взяли под руки дядя Владимир Шереметев и князь Алексей Михайлович Черкасский, дальше – Наташа под руку с князем Иваном, дети Шереметевы и прочая многочисленная родня – Салтыковы, Нарышкины, Черкасские, Апраксины, Урусовы. Но не было никого из родичей жениха Наташи - Долгоруких. Будь она не в таком горе, то обратила бы внимание на то, что участники похорон по-прежнему норовят отстать от нее с князем Иваном. «А этот-то, зачем пришел? Отступился бы от девицы! А она-то, точно, не в своем уме, бедняжка. Какая же разумная дева, знатная, богачка и красавица, станет себя губить браком с человеком, чья опала готовится со дня на день?» - тихонько переговаривались родственники. Ответ Наташи герцогине Мекленбургской был, конечно же, всеми ими расслышан, но принято в рассуждение глубокое ее горе. А посему процессия не распалась, и многочисленная родня дотащилась до могилы и оставалась до конца похорон. Однако когда заупокойная служба и погребение свершились, и над могилою вырос небольшой холм с крестом, все начали поспешно прощаться и уезжать. Никто не выражал желания возвращаться на роскошные поминки. У всех находились какие-то отговорки, а герцогиня с царевной и вообще уехали вперед всех, не приласкав даже неутешных сироток. Должно быть, они сразу же бросились к императрице, чтобы сделать навет на полоумную Наталью.
    Напрасно граф дрожащим голосом приглашал на поминки многочисленную родню, и дольше всех умолял князя Черкасского, но и тот не остался.  Обняв и, облобызав Петра Борисовича, он, шатаясь и горбясь, побрел к своему экипажу. За ним кинулись жена с дочкой.
    - А вы-то куда? Марья Юрьевна, ваше сиятельство, погодите! Варенька! – не веря глазам, окликнула их Наташа.
    Ни которая даже не обернулась!
    Вот в какое жалкое положение сиротки попали. Свету белого не видела Наташа и не знала, куда от стыда глаза девать. Брат стоял перед ней и кусал губы. Князь Иван держал ее под руку, не ведая, как ему быть. Графская дворня тряслась от холода, терпеливо ждала и осеняла себя крестами. Пошел густой снег. Он повалил такими хлопьями, что молодым людям поневоле пришлось, перекрестившись и тихо плача, побрести к каретам. Дети сели в одну, с дядей Владимиром Петровичем, а Наташа с братом и женихом, в другую. Внутри было гораздо теплее, но все трое словно оцепенели. По лицу графа князь Иван и Наташа читали, что кровь вскипает у него в жилах. Он был огорчен и сильно напуган. Наконец, уже в пути, Петр Борисович нарушил молчание.
    - Каково же нам теперь будет, князь? – спросил он, обращаясь к будущему зятю. – Ни от кого руку помощи не имеем, так лишь бы честь сохранить, князь Иван Алексеевич. Что же до вас касается, то вам бы лучше отъехать домой. В здешнем свете ваша фамилия уже пропала, так не допустите и для нас сей же участи. Покорно просим!
    Князь Иван согласно кивнул.
    - Велите, и я уеду. Фавора моего не стало, и впереди, вероятно, дальняя ссылка. А жены у нас вместе с мужьями гибнут. Ты уж прости меня, ангельская моя любовь, - наклонился он к полуобморочной невесте, - просить тебя сделать счастье мое не смею, – и прижал к губам ручку Наташи. – Я тотчас отбуду к семье в Горенки.
    Его слова еще больней ранили девушку, она вся так и встрепенулась.
    - Но тогда и я с вами поеду, Иван Алексеевич! В Горенки! - заявила она. – Я дала вам слово быть женой вашей, а назад его взять – для меня значит – умереть! Прости меня, милый братец, а вот тебе мой сказ: или между нами все будет по-прежнему, или же пускай нас нынче же обвенчают! А иного не будет!
    Петр Борисович слабо махнул рукой.
    - По-твоему, - еле выдавил он, и через мгновение, лицо его покрылось испариной и побагровело. С тихим стоном граф откинулся на сиденье. Он застонал так жалобно, что сестра с женихом страшно перепугались. Когда Наташа в отчаянии склонилась к его лицу, то у нее захолонуло сердце.
    - Петруша! – позвала она.
    - Ах, отстаньте, у меня голова болит… голова, - едва слышно слетело с губ брата.
    - Петруша! Петечка! Да что же это с тобой такое? Братец мой старший, скажи словечко! Иванушка, да никак, он заболел? – вся так и обмерла Наташа.
    -  Похоже… - начал князь Иван.
    - На что, миленький?
    - Ох, сердце мое, не знаю! Не слушай ты меня, дурака, -  отмахнулся князь Иван, - вези скорей домой брата. А меня гони прочь! Позволь мне, Наташенька, тут выйти, и пересесть в свои сани. Милая, не губи себя! Я последний дурак, что сегодня на похороны приехал! Драть бы меня, да некому!
    - Но ты не забудешь свою невесту?
    Князь Иван ее поцеловал:
    - Век тебя, Наташенька, любить буду! Все зависит лишь от тебя! Все в твоей воле!
    Не доезжая хором Шереметевых, князь Иван выскочил из кареты и побежал садиться в свои сани. И рванула четверка лошадей. С заплаканным лицом, делать ей больше нечего, Наташа занялась братом. Приехав домой, весь в жару, он едва доковылял до собственной опочивальни, а глубокой ночью застонал от боли в крестце. Явилась и сыпь на ногах, как у покойника государя.
    - Оспа! – печально объявил Наташе и мадам Штрауден домашний доктор.
    Призванный искусник Бидлоо тоже не обнадежил:
    - Оспа! Тут и гадать нечего, графиня! Его сиятельство в опасности, и необходим карантин. Сделайте так, чтобы младшие дети переехали отсюда на некоторое время. Желательно, и вы тоже, графиня. Вы ведь не переболели оспой? Тогда немедленно уезжайте! Сие опасно!
    - А кто тогда останется с моим старшим братом? Ведь болен он, не без опасения… – заупрямилась Наташа.
    - Я и останусь, - встряла мадам Штрауден, - я имею иммунитет, а ты давай-ка, забирай маленьких, да поскорее уезжайте в другой дом! Так надо! - она, точно ребенка, погладила по голове Наташу. – Ты ведь отвечаешь теперь за сестер и брата, моя умница.
    Ничего не скажешь – убийственный аргумент! Чувство долга и готовность к самопожертвованию в эти тяжкие дни придали сил девушке, убитой горем. Она распорядилась приготовить комнаты в другом, принадлежавшим Шереметевым, особняке и сама перевезла туда младших с их гувернантками и прислугой. Потом расцеловала детей.
    - Миленькие мои, вы оставайтесь, а мне пора возвращаться. Я ведь старшая, и мне оставаться за хозяйку в доме. Не волнуйтесь за меня. Обещаю, что буду очень осторожна, пока серьезная опасность не минует. Буду вам каждый день слать бюллетень о состоянии Петруши. Не бойтесь! Кажется мне, что братец наш выздоровеет.
    - Не покидай нас! – обе сестры заплакали и прижались к ней.
    - Возьми меня с тобой, - попросился робко Сережа. – Я взрослый… уже почти!
    - Вот поэтому-то ты и должен приглядывать за сестрицами, - мягко объяснила ему Наташа. – Ведь больше, братушка, некому. Я скоро улечу из дома.
    - Не выходи замуж, - срывающимся голосом протянул Сережа. Глядя на старшую сестру, он с усилием боролся сам с собой, чтобы не разреветься, как девчонки. Впервые он заметил огромную перемену в старшей сестре. Просто огромнейшую перемену! И испугался за нее! Сережа был чересчур молод, чтобы объяснить суть поведения Наташи. Она не плакала и не рыдала, как прежде, и будто обрела твердую уверенность, которая сквозила во всех ее речах и во всех движеньях. И стала красивее, чем прежде, со своим бледным лицом и синеватыми подглазьями. – Князь Иван Алексеевич, конечно, очень хороший, но разве вам обязательно в скором времени венчаться? – спросил он несмело.
    - Не сейчас, но после сорокового дня по бабушке, мой милый, мы обвенчаемся обязательно!
    - После сорокового дня рано!
    - Я дала слово! – повторила старшая сестра. – Надобно и дом и долг и честь сохранить, и верность не уничтожить.
    Юное, почти детское лицо брата оставалось до конца хмурым, младшие сестры продолжали всхлипывать, и чего только стоило Наташе от них уехать.
    Через три дня дома она села за стол и быстро набросала записку.
    «Свет мой, Иван Алексеевич, здравствуй,
 с превеликой печалью вам покорнейше доношу, что пребываю во здравии, но мой старший братец и господин слег в оспе. О себе вам сообщаю еще, что нахожусь в доме одна, в глубочайшей тоске, а мадам моя за графом ухаживает и при нем находится неотлучно. У нее от оспы иммунитет. Меня же не допускают к больному брату, засим, что я не лежала в оспе. Младший братец и сестры живут в другом доме, да будет над ними милость Божия. Терзаемая мыслями о вас, я наипаче всего желаю того, князь Иван Алексеевич, чтобы мне тебя вскорости у себя увидеть. Будь добр, свет мой, ко мне пожаловать.
     Засим вашу светлость предаю в защиту всемогущего Бога со всем вашим семейством, до гроба верная ваша невеста, графиня Наталья Шереметева».
Глава 17

        Князь Алексей Григорьевич Долгорукий со всем многочисленным семейством, с чадами и холопами, вот уже несколько дней как медведем отсиживался в Горенках. Он только и делал там, что бродил по роскошным покоям, прикладывался к рюмашке и матерился себе под нос. Из всех углов к нему подступали призраки, удивительно похожие на Петра II. Вот здесь он тешил и ублажал императора, а там обманывал и загонял в капкан. Смерть царственного отрока сошла на него ужасной лавиной, погребя под собой все, чем он овладел и чего в жизни добился! Не иначе, это светлейший князь Меншиков изволит мстить ему с того света? Пожалуй, время собирать монатки, да и в путь, куда ни велят. Вон, в Москве только и разговоров, что об опале фамилии!  Единственный человек, на которого возлагалась надежда, братец Василий Лукич, теперь и сам немилосердно изгнан новой императрицей. Эх, дипломат Лукич! Не мог совладать с бабой. Крепко же мы попались с тобой, Васенька! Да и сынок, Ванька, подвел! Кипеть бы поганцу, в смоле адовой, за то, что втюрился по-дурацки, да принялся играть в благородство. Мол, он один виноват в смерти царя Петруши. Да убить его, и то мало, сопляка! Ох, не надо бы церемониться с умирающим царишкой, а следовало бы действовать нахрапом, да вырвать бы у Петьки подпись на подложном завещании. Была бы Катька императрицей! А теперь оной бумагой разве что, зад подтереть! (С Ванькиной подписью) Теперь жди грозы неминучей, вздрагивай при каждом скрипе саней за окошком. Не едут ли гонцы из Москвы со строгим приказом, собираться и катить по следам Меншикова в Сибирь? Неужто, про подложное завещание уже что-то известно дурынде Анне, а не то бы эдак не лютовала. Уж не ты ли, братец Лукич, распустил язык, по дороге из Митавы, чтобы было и нашим и вашим хорошо? То ж мне, дракон-змей! Не мог склонить бабу на любовь, а нынче медведица встречает в Кремле своего любовника. От этого кобелины Бирена жди напасти. Ужо, примется, этот дьявол, искоренять фамилию Долгоруких  под корень за причиненную ему обиду, за то, что бросили его точно паршивого пса в Митаве, указав, чтобы оного фаворита не ввозить в Россию. Сама Анна-то, все же наша царевна, от корени бояр Милославских и Салтыковых. Убоясь Бога, не тронула бы великие роды! Баба, она, все же, сердцем мягче. У Алексея Григорьевича теплилась слабенькая надежда, на то, что, глядишь, буря-то и минует. Может быть, Анна смилостивится и пошлет их куда-нибудь поближе, в пензенские имения, или под Касимов. Он с нетерпением ожидал известий от братьев, которые оставались в столице, хотя новости не успокаивали его, а совершенно угнетали. Долгорукие угробили царя! Долгорукие – воры, они разграбили казну. Долгорукие разорили дворцы и вывезли оттуда бесценные вещи. Долгорукие присвоили себе все первые посты в государстве. На трон метили! Достаточно неудавшейся попытки обвенчать умирающего императора с Катериной. А чего будет, если действительно, узнают, вдобавок и о подлоге? И заступиться-то уже некому. Сторонников и друзей Долгорукие не завели, а вот недоброжелателей – пруд пруди. В семье князя Алексея Григорьевича после переезда в Горенки начались ссоры, и поднялся такой шум-крик, что хоть весь день зажимай уши. Это лаялись и дрались между собой младшие члены незадачливого семейства. Детишки грызлись, а мать только и делала, что бранила их, да разгоняла. Так поделом и ей, народившей столько змеенышей! Только самые старшие, Ванька с Катериной, отсиживались, каждый у себя, молчком. Ванька, как воротился от невесты, пил без просыпу. Катька прогнала от себя всю прислугу, кроме любимой няньки и старика-лакея, бывшего с нею в Польше. Отцу и матери не отворяла и через дверь грубила. Язык-то у нее – острей жала. Беременность княжны от красавчика цесарца Миллезимо была не просто заметна – брюхо лезло уже на нос, но князь Алексей этому радовался. «Дочь  носит в себе ублюдочное дитя, но это дитя - наше спасение, - размышлял князь Алексей, - может быть, удастся отыграться, выдав этого младенца за царского. Ведь по лесам Катька с Петром скакали бок-о-бок, все это видели! Инцидент в Горенках тоже ни для кого не остался тайной: княжну застукали в постели с царем. Дитя родится и в этом случае, ублюдочное, но зато крови – царской! Надо бы обсудить это с дочкой за обедом», - бродя по комнатам, прикидывал в уме князь.
    Он еле дотерпел до обеда, семья собралась в столовой, но из своих горенок так и не выползли, ни Катерина, ни Иван.
    Княгиня с чадами стояли у стола, ожидая главу семейства, и не смели садиться.
    - Почему опять не явилась государыня-невеста? – спросил князь у жены.
    - Так больна Кат… ее высочество, али ты забыл, батька? - заныла Прасковья Юрьевна.
    Алексей Григорьевич заскрежетал зубами.
    - А Ванька, мерзавец?
    - Ванюшка тоже у нас болен…
    - Они, тятенька, в меланхолии пребывают, - злорадно пояснила княжна Елена.
    - Ты, цыц у меня! – замахнулся на нее кулаком отец. – Кобыла!
    - А Ленка-то, между прочим, отец, права, - заявил князь Николай, надувая губы, - Ванька и Катерина прежде перед нами кичились, а зато нонича, и тот, и другая - порушенные!
    - Ну, поговори еще ты! – рыкнул князь на обнаглевшего второго сына. – Птенец желторотый!
    - Не надо бы, батюшка мой, беспокоить Ванюшку и Катюшу, – робко вмешалась княгиня. – Я прикажу отнести им в комнаты подносы с обедом. Пусть-ка им немножечко полегчает, и к ужину оба явятся.
    - Да они, мать, здоровы!!! – не своим голосом заорал князь и затопал ногами, на бессовестно хихикающих, Елену с Николаем. – Довольно ржать-то! А ну-ка, ты, Николашка, ноги в руки и марш! Беги за Ванькой, и, коли он выходить откажется, то возьми Лешку, да Саньку, и сломайте втроем двери! За ее высочеством я схожу сам, поклонюсь в ножки и попрошу, чтобы почтила отца родного.
 Отпихнув локтем маршалка, торжественно вошедшего, чтобы объявить первую перемену, старый князь побежал в покои строптивой дочки, а трое сыновей запрыгали по лестнице, в покои старшего брата.
    Князь Алексей Григорьевич на цыпочках приблизился к дверям, ведущим в покои княжны Катерины, и деликатно побарабанил пальцем.
   - Ваше императорское высочество, - позвал сладким голосом, -  Катенька, дщерица моя бесценная, не желаете ли почтить родителей и сестриц с братьями? Подают обед…
     - Ах, отстаньте от меня, тятенька! – последовал резкий ответ.
    - Катенька, любящая семья ждет тебя! Неужели тебя не трогает судьба родителей, сестриц и братцев? Ты, солнышко, наша единственная надежда… тук-тук-тук… - настырно звал отец, продолжая деликатно барабанить в дверь согнутым пальцем, - у нас есть, о чем поговорить с тобой, деточка, ты моя самая любимая дочь, душа моя занята единственным предметом – тобою, душа моя, Катюша!
    - Ах, так я - ваша душа! – раздалось язвительное восклицание. – А когда приносили меня в жертву, то, что за предмет волновал вас, тятенька? Слава Богу, я избавлена теперь от мук, сожительствовать с отвратительным мальчишкой! Что вам еще от меня надо? Пожаловал кто-нибудь с визитом?
    - Нет, мы одни, поговорить надо бы, душенька! Потолковать!
    -  Ах, как я от всего этого устала! - вскричала княжна. - Единого покоя себе желаю! Но, так уж и быть, выйду к столу семейному. Ступайте, не торчите там…
    Обрадованный таким скорым согласием, Алексей Григорьевич, оттопырив губу, вернулся в столовую, и застал там всех своих сыновей. Князь Иван, красный, с глубокого похмелья, переминался со всеми с ноги на ногу возле накрытого стола.   
    Князь Алексей Григорьевич рыкнул:
    - Ждите! Сейчас выйдет она! - и встал возле своего стула.
   Да только ждать пришлось долго, и князь Алексей Григорьевич вынужден был разрешить семье сесть.
    - В ногах правды нет, рассаживайтесь, но к блюдам до ее появления не притрагиваться!
    Следом за князем, семья, молча, расселась по местам. Слева от отца по старшинству князья Иван, Николай, и Сашка с Лешкой, княгиня-мать – супротив мужа, две дочери по бокам от нее. Для государыни-невесты было поставлено особое кресло рядом с отцом. Когда она, наконец-то, вошла, грузно переваливаясь, все члены семьи опять встали на ноги, поклонились ей, и Алексей Григорьевич бросился  помогать старшей дочке, устроиться в кресле, рядом с собой. Княжну было не узнать: лицо опухло, черные глаза превратились в две щелочки и потускнели, огромный живот выпирал из-под домашнего платья. Волосы заплетены в одну косу, перевязанную красной лентой. Домашние не привыкли видеть ее с такой прической и с таким брюхом. Когда она села, лакеи чередой понесли блюда. Еда была самая простая, но обильная. Вино подали по обычаю – венгерское и померанцевую водку. Начало обеда прошло в молчании. Князь Алексей Григорьевич, ковыряя мясо, в полглаза поглядывал, то на старшего сына, почти не евшего и не пившего, то на старшую дочь, также почти не притрагивающуюся к пище. На Ваньку было ему плевать, а вот иное дело – Катерина. Как же было ему не жалеть лучшее свое детище, воспитанное и вскормленное для высокой доли. А вот теперь и безмужняя она, и с брюхом.  Придется ей вынести и нравственные и телесные страдания, но это дитя в брюхе дочери - щит для падающей фамилии.
    - Катенька, - обратился к старшей дочери князь сладким голосом, - а каково тебе, скажи, ноне? Что, боек ли государев наследник у тебя в брюхе? Зело ли он там вертится? Бьет ли ножками? В нем наша надежда! Мы, ужо душенька, поглядим, как заговорят, когда предъявим сына покойного государя. Да хоть бы и дочку! Женщина уже восседала на престоле российском, и вновь избранная императрица у нас опять же женского полу. А тут ведь поросль от корня Великого Петра! Нет, Долгорукие не совсем пропали! Будет еще на нашей улице праздник!
    Княжна медленно подняла полные слез глаза от своей тарелки.
    - Ах, да не юродствуйте, тятенька, умоляю, - прошипела она, - знаете же, что не государева во мне поросль, а байстрюк графа Миллезимо! Мы с ним тайно встречались весной, когда вы нас жестоко разлучили, и потом еще несколько раз друг друга любили, тайно, летом. Дитя зачато до того, как вы подложили меня в постель к пьяному императору. Мне рожать скоро! – она погладила себя по брюху. - Дитя должно родиться в конце марта. Вам понятно? Да уж лучше бы оно никогда не родилось… - заплакала она.
    - Что ты! – взвыл князь Алексей Григорьевич, вскакивая. – Не плачь, Катенька! Тише! Тише! Опомнись, государыня моя! Молчи! И вы все молчите, дураки! – он страшно выкатил, свои буркала на притихшее семейство. – Она ничего не говорила, а вы ничего не слышали!
    - Что говорю, то – правда! – дерзко вымолвила Катерина. Она бросила в отца салфеткой, тяжело встала и удалилась вперевалку, шаркая и поддерживая живот руками. Уже за дверью раздался ее истошный, истерический плач и визгливый голос ее верной няньки, бросившейся со всех ног, на помощь.
    Глава семейства погрозил детям кулаком, напоминая, чтобы молчали. Обед закончили в гробовой тишине, а перед кофе Алексей Григорьевич не удержался и пролаял:
    - Ванька, а чай и ты ныне порушенный жених?
    Князь Иван как глянул на отца исподлобья!
    На счастье, в это время вошел дворецкий, неся пакет на серебряном подносе. Он поклонился сначала главе фамилии и попросил позволения вручить конверт князю Ивану Алексеевичу.
    - Из дому графов Шереметевых, ваша светлость!
    Князь Иван порывисто схватил письмо. Трясущимися пальцами сломал печать и захрустел бумагой. Лицо его мгновенно прояснилось.
    - Да что там? – выкрикнул отец.
    - Она… ангел мой, моя драгоценная Наташа!
    - Что, спрашиваю?
    - Она меня зовет! – выпалил князь Иван и пулей вылетел из столовой.
    Князь Алексей Григорьевич перекрестил пупок.
    - Дай Господи, чтобы хоть Ванюшка наш счастливо женился, - слезливо проныла Прасковья Юрьевна. – Глядишь, отец, тут ему и утеха, и поддержка, как ты-то думаешь? Ведь Салтыковы теперь в чести у новой императрицы. Наташенька их корени.
    Алексей Григорьевич важно кивнул и молча, забарабанил по столу перстами:
    - Трам-там-там! Не знаю, матка, не знаю! Девку будут отговаривать. Дурак наш Ванька, и Наташка, коли пойдет за него – тоже дура! Но решать им!

Услышав, что князь Иван приехал, Наташа, как была, с заплаканным лицом, выбежала и повисла у него на шее.
    - Ты приехал! – всхлипывала девушка. – Скажи мне, что ты больше никогда меня не оставишь! Иванушка, и мать моя, и бабушка, на небесах. Ох, кажется, солнышко больше не будет мне светить. Такое злое время!
    Несколько слезинок, сверкая, покатились по щекам Наташи, и князь Иван заботливо стер их поцелуями. Сердце его переполнилось благодарности к невесте, более всего он страшился теперь за нее, и, будь он покрепче духом, то непременно бы исчез из ее жизни навсегда. Но, увы, героем Иван Долгорукий не являлся и, как все сильно пьющие люди, утопив горе в вине, теперь нуждался в любящем женском сердце. Однако и он сделал попытку вернуть невесте ее слово.
    - Я в опале, мой ангел, мне совесть не позволяет тебя губить, - несколько раз повторил князь Иван, но Наташа-то видела, как жених борется со своим сердцем, и оно побеждает. Девушка ликовала: она нужна ему, он без нее погибнет!
    - Мы обвенчаемся, - мягко возразила Наташа, - в наше злое время только любовь поможет выжить. Да что я такое говорю-то? При антихристе не тошнее будет! Подумай, тебя лишили всех званий и кавалерии, хотят послать в ссылку, а разве можно без суда человека обвинить, и отнять честь и имение? А коли так, то и я не желаю состоять при Дворе Анны Иоанновны! Раз, правда не помогает, то надо удалиться отсюда! Господь даст нам столько силы, сколько надо, чтобы мы смогли через все пропасти пройти, ибо, сила Господня подкрепляет человека.
    Так рассуждала Наташа и своим словам свято верила. Она была идеалистка, тепличный цветок, взращенный на примерах мучеников и героев. Давая клятву своему несчастному и, от того, еще более любимому, Иванушке, жить или умереть вместе, она пока не знала всех своих возможностей. Бог свидетель, какими честными были слова этой девушки – почти ребенка. Честная совесть – вот чем всего боле дорожила юная дочь петровского фельдмаршала. Любовь прогнала страх из ее сердца, не смотря на то, что от горя руки-ноги ее онемели. Припав головой к груди жениха, девушка так и провела полночи. Далеко за полночь, мадам Штрауден выпроводила князя Ивана и пожурила воспитанницу:
    - Опомнитесь же, моя дорогая, вам до свадьбы надо и честь и дом сохранить!
    - Ах, простите! А как там братец мой, Петруша?
    - Ему легче, - обнадежила гувернантка.
    - Ах, значит, я могу его увидеть, сегодня, завтра?
    - Нет, радость моя, пока нет! – мадам Штрауден печально покачала головой в букольках. – Вероятность заразы еще велика!
    Петр Борисович медленно поправлялся, и Наташе не от кого было иметь руку помощи, кроме как от мадам, слуг, да самого Господа Бога. Вспомнив, как матушка истово молилась, Наташа тоже бросалась на колени перед иконами. Обращалась и к Богу, и к матушке-покойнице: «Вразуми, родненькая, помоги вынести крест, возложенный на себя своеручно, дай мне силы, ибо люблю Иванушку моего больше самой жизни». Указания матери приходили во сне: «Слушайся своей совести». Девушка каждый день ездила в другой дом, где обретались младшие дети, и возвращалась оттуда с заплаканными глазами. Ей жаль было маленьких. А и того хуже, что по пути от ее кареты отворачивали все встречные экипажи. Понятно, в здешнем свете она пропала навеки. Ближние сродники: сестра старшая по матери, тетки, дядья - все отступились, а уж о дальних и говорить нечего. Черкасские, уж на что, близкие друзья, но и они даже о здоровье Петрушином не справлялись. Одно утешало: князь Иван каждый день приезжал к обеду и оставался до ночи. Грустные были эти визиты,  не похоже, будто это жених ездит к невесте. Князь Иван жил в московских палатах своего отца и в Горенки наведался не более двух-трех раз за месяц, чтобы договориться о венчании. Надо было несчастливый брак окончить.
    В конце марта князь Иван отсутствовал двое суток и прибыл взволнованный с утра. Наташа как раз одевалась, чтобы навестить младших сестер и брата. Ну и поехали вместе. Вдвоем сидели в карете, тесно прижавшись, друг к дружке. Князь Иван обнимал ее и укачивал. Вдруг Наташа почувствовала, как напряжен ее жених. Ей показалось, что глаза его наполняются слезами, но он силится не выказывать своего расстройства. Мужчины не льют слезы.
     Маленькая ладошка невесомо легла на его большую руку и нежно сжала.  Персты князя Ивана были холодными. Собственный голос вдруг показался чужим Наташе:
    - Еще одно грозное известие, любимый? Мы успеваем обвенчаться до назначенного судьбой срока?
    Наташа имела в виду сороковой день со дня бабушкиной кончины.
    - Не знаю, как и сказать, да и смею ли оскорбить слух невинной девы, - пробормотал князь Иван, - не спрашивай меня ни о чем лучше, мое сердечко.
    Наташа  погладила соболий мех на рукаве его шубы:
    - Скоро мы обвенчаемся с тобой, Иванушка! Жаль, что ты скрываешь от нареченной жены свою беду. Скоро я стану вам всем товарищем.
    - Катерина была нездорова… - князь Иван по-прежнему отворачивался.
    - Погляди на меня! Что-то с нервами, простуда?
    - Ни то, и ни другое, невинный мой ангел.
    - Вряд ли я заслужила такое от тебя недоверие, Иван Алексеевич! – стараясь немного развеять жениха, словом и взглядом, уколола его Наташа.
    Он повернулся, и в его глазах вдруг вспыхнуло восхищение.
    - Заслужила? Что ты! Ты - самое невинное и мужественное создание на свете, Наталья Борисовна! - жених наклонился и поцеловал Наташу. Поцелуй вышел настолько длительный, что сердце ее усиленно заколотилось. – Хочешь знать? Пожалуйста: Катерина три дня назад, 31 марта, родила мертвую дочку. Ну, что ты на это скажешь? Рад видеть, что ты не падаешь в обморок. Твоя стойкость пригодится в нашем семействе. Если не передумаешь выходить за меня?
    - Не передумаю, - сурово обронила Наташа. – Рассказывай!
    - Да тут и рассказывать-то, собственно, нечего, душа моя: забеременела Катерина от атташе цесарского посла графа Миллезимо и нынче же родила. Отец пытался приписать этого ребенка покойному императору, да не вышло. Дитя, увы, родилось на свет синее, с шейкой, обмотанной пуповиной. Отец, глянув на свою первую внучку, заревел дико:
    - Всем нам конец! Пропала императорская поросль, и мы пропадем! – Он бухнулся возле постели дочери на колени и обвинил ее. – Катька, ты это накаркала, ведьма проклятущая!
    Князь Иван не был этому свидетелем, он попал домой к похоронам племянницы.
    - Жалко мне дитя невинное, дочку Катеньки, - проговорила Наташа, утирая слезы, - но, останься она в живых, всей фамилии было бы только хуже.
    До назначенной в Горенках свадьбы оставалось всего пять дней. И это было самое тяжелое время для Наташи. Она деловито собиралась. На венчание, решила, наденет робу, в которой матушка венчалась с отцом. Мастерицы из девичьей лишь убавили платье в талии. Еще возьмет с собой черное, траурное платье, в котором ходит по бабушке, чтобы было, во что переодеться на другой день. В сундучок малый Дуняша уложила белье, кое-что из галантереи, да две пары туфелек. Мадам Штрауден и Дуняша не ехали на венчание, они должны были явиться в Горенки немного погодя, с остальными Наташиными вещами. Выходило так, что из семьи Шереметевых, никто не собирался провожать к венцу родную сестру. Брат Петр Борисович, вставший с постели, заявил ей:
    - Не взыщи, Наталья, что простимся мы с тобой дома. К Долгоруким нынче не ступит нога никого из Шереметевых. Маленьких завтра привезут домой.
    Старший брат сильно похудел за время болезни. Наташа видела, что оспины сильно побили его щеки и подбородок. Но, может быть, оспинки скоро не будут так заметны? Наташа в душе даже радовалась, что не станет помехой близким. Она скоро войдет в семью чужую, и разделит чужие горести вместе с мужем.
    Оставался еще вопрос, кому быть посаженными мамами при невесте? Мадам Штрауден - лютеранка! На эту роль согласились старенькие бабушкины приживалки. Обе с радостью решили сопроводить барышню к венцу. Ну, вот и все. Последние денечки в родном доме.
    Однако, накануне венчания, судьба снова испытала Наташу. 7 апреля к шереметевским палатам подлетел нарядный возок, запряженный роскошной четвернею. Граф молодой чуть в обморок не кувырнулся, когда узрел, кто приехал!  Сама герцогиня Мекленбургская! Сестра императрицы пролетела мимо него и даже не взглянула. Прямо облила презрением. Проскакав мимо разинувших рты лакеев, она без объявления ворвалась к Наташе и спросила:
    - Гляжу, ты не передумала?
    Наташа, как вспугнутая птица, склонила перед ней голову:
    - Конечно, нет.
    - Ох ты, моя бедняжка! – всплеснула ручками Екатерина Ивановна. - Сиротка, ведь и поучить-то тебя некому, вот ты и сбиваешься с панталыку! – и добавила строго. – Знай! Это не мои слова! Мать Отечества нашего также думает. Она по исконной широте своего сердца желает тебе добра, Наталья. Государыне угодно, чтобы ты, дщерь прославленного фельдмаршала, присоединилась бы ко Двору. Тебе оставлено фрейлинское место. Я же думаю поручить тебе воспитание моей дочки, Елизаветы Христины, которую следует превратить в настоящую православную царевну. – И доверительно шепнула. - Быть Христе моей наследницей престола!
    - Я желаю ей счастья! – Наташа, вспомнив, что неуместно держать высокую гостью на ногах, пододвинула ей креслице. – Прошу садиться! - Сама осталась стоять рядом. – Что вы еще хотите от меня, ваше высочество? Стать наставницей принцессы Мекленбургской я бы рада, но ведь я завтра венчаюсь!
    - Вот! – фыркнула Екатерина Ивановна. – Вот в том-то все и дело, Наталья! Ее величеству угодно, чтобы ты разорвала помолвку с опальным Иваном Долгоруким! Ивану при дворе нынче не место, а ты можешь сделать блестящую придворную карьеру и, кроме того, возвести в степень высокую своих братьев и сестер. Да где же твой здравый смысл, девушка? Где холодный рассудок? Когда ты поймешь, что все в жизни нашей зависит от воли самодержца? С Иваном Долгоруким ты пропадешь! С ним и его фамилией покончено!
    Будто ледяным ветром дохнуло на Наташу. Задрожав, девушка подняла перевитую тяжелыми косами, головку, чтобы взглянуть в глаза квохчущей, герцогине.
    - Ваше высочество, я всем сердцем люблю князя Ивана! Я дала ему свое честное слово! Да я готова  хоть все земные пропасти с ним пройти!
    Даже веселая герцогиня, давно потерявшая счет любовникам, и та ощутила волшебную ауру, окружавшую эту влюбленную юную графиню, и была немало растрогана. Она с силою притянула к себе упирающуюся Наташу и, принудив ее усесться на кокетливый пуфик у своих ног, поглаживая ее бледную щеку, по-матерински зашептала:
    - Любовь, любовь!  Ох, милая моя девочка, пойми ты, что любовь – обман сущий! Ты безрассудно губишь себя, выбирая заведомо скорбный удел, Наталья. Ваньку Долгорукого ждет ссылка и к тому же, это слабый, безвольный волокита, пьяница и развратник. Ах, ты дура! Он тебя в омут за собой тащит! Ну, пусть ты ему невеста, но ты же с ним не обвенчана!  Будут у тебя другие женихи! Еще и лучше будут, чем Ванька Долгорукий! Мой тебе, Наташа, совет: откажись ты от венчания и приезжай завтра на поклон во дворец. Императрица желает видеть тебя.
    Вся кровь бросилась в голову Наташе.
    - Отказаться от Иванушки? – воскликнула она. – Екатерина Ивановна, миленькая, да что вы такое мне говорите?! Это же бесчестье - с радостью обручаться с ним в дни его величия и отказаться от него в несчастье! - Она глубоко вздохнула и, отстраняясь от Екатерины Ивановны, вскочила на ноги. – О, нет! Слышите! Я не имею такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого! Мы завтра венчаемся, и вы меня не собьете с толку! Пожалуйста! Оставьте меня!
    - Ох, и дура! – повторила нараспев, взмахивая толстыми руками герцогиня. – Я-то к ней с добром, а она и слушать не желает! Послушай, ты дочка Аннушке Салтыковой, а глупа, как телушка! Кажется, я понимаю! Ты, что, позволила Ваньке себя растлить – так сие неудивительно! Так вот почему ты рвешься венчаться с этим сукиным сыном! Может быть, ты от него уже и брюхата? Хо-хо! В тихом омуте черти водятся! Отвечай, ты понесла, что ли, от Долгорукого?
    Наташа едва не задохнулась от гнева
    - Не смейте! – выкрикнула она звенящим голосом. – Как вы только могли подумать? Я девушка! Я невинна! Для меня превыше всего честь!
    Взоры девушки и герцогини скрестились. Испепеляя Наташу взглядом, Екатерина Ивановна поднялась, задрав трясущийся жирный подбородок – она была на голову ниже – и прошипела:
    - Ну, так и сгниешь тогда в Сибири! Бесноватая! Я так государыне и скажу!
    Она развернулась на высоких каблуках и полетела назад вихрем. Только юбки шелестели, да скрипело панье. Петр Борисович бросился за высокой гостьей и настиг ее в парадных сенях. Дрожа, он отпихнул дворецкого и на пороге рухнул перед разъяренной мегерой на колени.
    - Ваше высочество! Умоляю вас! Только не погубите!
    - Ах, ты!.. Пошел прочь, мальчишка! – герцогиня ткнула его кулаком в поддых. – Глядите, какой герой! В дом, дурачина! Застудишься после оспы! Что я государыне-то скажу? – Она прочла страх в остекленевших глазах этого мальчика-вельможи и усмехнулась. – Да ты не бойся, говорю, отпусти эту помешанную. Эх, не тот случай, а то я бы поняла и оценила ее чувства. 
Глава 18

    Утро началось с плача. Будто не к венцу провожали Наташу, а в монастырь. Невеста спустилась к завтраку, одетая в траур и увидела всю семью. Петр Борисович сдержал слово, вернув младших детей домой. Сестры бросились обнимать Наташу, с семейными любимцами на руках, собачкой и любимым котом Персеем. «Ах, вы мои бедненькие», - Наташа погладила животных, потом поцеловала сестриц в темненькие головки. Девочки горько разрыдались, но Петр Борисович на них прикрикнул и приказал унести прочь воющую собачонку, а кота оставили, поскольку он переживал молча. «Куда уж, все веселья прошли», - вздохнула тяжко Наташа. Она и сама готова была расплакаться. Однако нельзя слабость показать, давая тем самым пищу отложить свадьбу. Для старшего брата у нее был подарок. Прежде чем садиться за стол, она преподнесла Петру Борисовичу чертеж «голландского домика», над которым она трудилась все лето и осень. К счастью, успела закончить работу тоскливыми зимними вечерами. Петр Борисович, хоть и поморщился, но взял подарок.
   - Спасибо!  Пожалуйте за стол, любезная сестра!
   Еды было наготовлено, точно на «маланьину свадьбу», как мрачно пошутила про себя Наташа. Искрилось венгерское вино в хрустальных графинах. Подошли лакеи с подносами.
    - Поешь, дитя мое, - по-матерински принялась уговаривать мадам Штрауден Наташу, -  путь-то в село Долгоруких, ох, не близкий, 15 верст! Тебе надо сохранять силы. Вот, слоеные пирожки и яйца, приготовленные по-французски, как ты любишь.
    И Наташа поела, а потом сказала:
    - Не хороните меня до срока. Говорю вам, сфера небесная инако обернется, а  я останусь, слову своему верна. В следующий раз явлюсь перед вами княгиней Долгорукой. Что ж, мне пора.
    Подошло время прощаться. Сколько слез тут пролилось, что и самое жестокое сердце не устояло бы, от жалости бы растопилось. Петр Борисович, обнимая сестру,  украдкой смахнул слезы. Верочка и Катя прилипли к старшей сестре. Ох,  обе ведь остаются без призрения, бедняжки, брошенные на руки гувернанткам! Господин дому-то, ой, как с ними не ласков! Такова, знать, судьба. Но тут неожиданно выступил Сережа. Утер слезы и, голосом подпуская петуха, выпалил, сжимая в объятиях сестру большую:
    - Наташенька, любезная сестрица, послушай! Не езди одна в Горенки. Разреши мне ехать с тобой. Ведь я тебе нужен! Там все чужие! Наташенька, кто-то должен ведь тебя замуж выдавать! Я мал годами, и государыня на меня не станет злиться. А вечером я обязательно ворочусь с кучером Трофимом. Братец Петр Борисович! Вот, ей-богу! - он истово перекрестился. – Дозвольте мне!
    Он завертел головой, переводя мокрые глаза с Наташи на графа.  Очень был привязан к Наташе младший брат.
    - Я, право, с радостью бы взяла тебя, Сережа, всем сердцем, очень тебя люблю, - сказала она. – Да, видишь, какая ужасная беда свалилась на фамилию жениха моего. Никто знать не хочет Долгоруких, словно чума на них. Так вот и мы, Шереметевы, зачумленными окажемся. Нельзя ехать ни одному из вас! Пускай я одна буду обречена, пропадать мне с моим женихом, который мил моему сердцу, но вас я в это дело втягивать не стану. Бог захочет, я к вам вернусь, а теперь давай лучше поцелуемся, братушка мой меньшой, любимый, да и в дорогу.
    Она крепко обняла младшего братишку, и не могла отвести рук, пока Петр Борисович не оттащил от нее упирающегося Сережу. В это время стон стоял в столовой, а в дверях горько рыдала дворня. Люди жалели ласковую барышню.
    - Оставайтесь с Богом! – дрожащим голосом, едва выговорила Наташа. Ей накинули на плечи шубу, и она с мадам Штрауден вышла, не чуя под собой ног, на крыльцо. Там уже стояла запряженная карета, выбранная из тех, что были попроще, без гербов на дверях. Гербы-то, накануне по приказу графа, соскребли нарочно. Дабы не бросалось в глаза, что это графиня Шереметева едет венчаться с опальным князем Долгоруким. Дворовые бросились целовать Наташины руки, лобзали подол траурного платья: «ох, ласточка-касатка наша из дому улетает!» Проводили ее с крыльца, а к карете подойти не осмелились под строгим господским взглядом. В карете уже сидели две убогие старушки, Фетинья, да Иулиания, бывшие бабушкины компаньонки. Да в уголке жалась горничная Дуняша с узлом на коленях. Мадам Штрауден в последнюю минуту решила, что камеристка понадобится барышне. Под сиденьем стоял небольшой сундук с подвенечным платьем. Сопровождали карету в Горенки бородатый кучер Трофим с форейтором и два крепких лакея на запятках.
    Наташа забралась в карету.
    - Жди меня завтра с вещами, Наташенька! – помахала ей мадам Штрауден и приложила к глазам платочек.
    Карета тронулась и покатила по весенним раскисшим улицам. Наташа сидела, вжавшись в бархатные подушки. Перед ней старухи бормотали молитвы. Проехали Никольскую улицу, полусонную после очередного дворцового маскарада, и – вот они – апрельские лужи, золотой свет и солнце! И веселый смех, - такой заразительный и лукавый. Полны московские улицы и проезжих, и прохожих. Все суетятся, торопятся, обгоняя друг друга. Народ спешил по своим делам, катили в каретах чиновные лица, гарцевали гвардейские офицеры, промелькнуло несколько амазонок с кавалерами. «Вот они будут счастливы, -  подумалось Наташе, - они, а не я!» И тут же опомнилась: «Господи, что за мысли? Нервишки расшалились! Право же, это бывает с невестами, а я невеста, которую везут венчаться. Ах, да кто это меня везет? Сам Бог дает меня замуж, а боле никто!»
    Вот уже богатые улицы позади, перед глазами замелькали ветхие заборы, косые избы, выбежали навстречу карете оборванные ребятишки и проводили ее озорным свистом. Из подворотен лениво побрехали собаки, прошли нищие. Вот им-то уж, точно, хуже, чем невесте опального вельможи.
    Наташа размечталась о свадьбе. Всего несколько месяцев назад, ей предстояло венчаться в кремлевском соборе, в один день с императором, а теперь? Венчание в сельской церкви. Матушка и бабушка, Царствие им небесное, упокоились. Единственная подруга княжна Черкасская отвернулась от нее. Боже, какая перемена! Одна только фамилия жениха и будет присутствовать на венчании. И тут мысли Наташи перешли в совершенно иное русло. Она стала размышлять о том, насколько многочисленна фамилия Долгоруких. Ах, какие перемены ожидают ее! Одна, презрев страх, мчится она в неведомое, в старой карете, с горничной и двумя вдовами-приживалками. Ну, как-то родичи жениховы ее встретят? Свекор, свекровь, три деверя и три золовки. Она всем им меньшая и во всем должна будет угождать. Да и приедет  к ним, точно бедненькая сиротка. Ах, какая ужасная перемена! И слезы опять хлынули потоком из глаз Наташи. Вдовы тоже закуксились, Дуняша принялась всхлипывать в своем уголке. Так и привезли Наташу в Горенки, как невольницу, всю залитую горючими слезами. От слез не только платки, и платья промокли.
    А уже встречают!
    Сквозь слезы, словно сквозь ливень, Наташа увидела каменные палаты. Усадьбу князь Алексей Григорьевич возвел еще в молодых годах. Наташе было известно, что место это веселое и устроенное. За домом прекрасные оранжереи, а вокруг в избытке разных построек – флигеля, павильоны, конюшни, псарни, где проводил время покойный император. Да еще – пруды великие, сады, огороды, парк охотничий и зверинец. Имелись подземный ход и даже подземелья, в которых держали непокорных крепостных мужиков, о чем князь Иван, конечно, не рассказал невесте. Наташа и опомниться не успела, как налетела на нее будущая свекровь, обняла и заголосила, а за Прасковьей Юрьевной кинулась вся женская родня, оттеснив старушонок-приживалок. У Долгоруких были приглашены гости, дядья, тетки, кузены и кузины. Наташа со всеми перецеловалась и, окруженная дамами, прошла в отведенные для нее покои - переодеваться. Хорошо, что сразу не влезла в наряд венчальный, а то бы, от слез, хоть ее выжимай. Наташу умыли, припудрили, засупонили в корсет, накинули несколько юбок и причесали. Когда пришел черед робы, то кто-то глумливо засмеялся.
    - Не от бабушки ли взята, роба-то?
    - Сие есть матушки моей покойной наряд венчальный! – сурово глянула на насмешницу Наташа. – В платье оном мать моя венчалась с отцом!
    Порушенная императорская невеста, а это была она, продолжала потешаться:
    - Чай, в этом старом лапотье, ты и в Кремле бы в один день с царем и со мной, венчалась?
    - А что? – рассудительно проговорила вдруг девушка, добровольно выбравшая крест тяжкий. – Посаженным отцом у матушки моей был сам Петр Великий!
    - Девочки, не ссорьтесь! – прикрикнула Прасковья Юрьевна.
    Княгиня придирчивым взором оглядывала невесту. Да, роба богатая и жемчугу на отделку не пожалели! А где ж… фамильные бриллианты, сапфиры, изумруды? На левой руке невестиной - перло бурмицкое. На правой – обручальный перстень. И всего-то? Ах, да, еще в ушах сережки малые с жемчугами.
    Наташа проговорила виновато:
    - Вещи мои прибудут завтра. Однако зачем мне в деревне бриллианты?
    - Да ты что! Бриллианты везде прилично носить знатной даме, - с укором заметила ей княжна Елена.
    На этом и окончился разговор. Наташа отругала себя: надо же быть такой беспечной! Матушка бы не одобрила ее, явившуюся в чужой дом в обличье сиротки. Ну, да ладно, придется и это вынести.
    Так и повели Наташу к венцу. Обе вдовы тут уж вперед выскочили и пошли за ней чинно, задрав подбородки. На пороге церкви передали ее жениху. Князь Иван был одет в серебряный кафтан, с голубой лентой через плечо. Слава Богу, что хоть кавалерию не отняли.
Он взял за руку Наташу и прошептал:
    - Как ты?
    - Хорошо, Иванушка.
    - А я, видишь, как? – он хлопнул себя по поясу.
    - Ты все горюешь, друг мой, о золотых ключах камергерских? – догадалась Наташа.
    - Несчастлив вдвойне! Эх, хоть бы достались ключи мои не тому немцу, так все бы легче! – проговорил он, намекая на Бирена.
    - Ах, да о чем ты? Успокойся, мой друг бесценный, никому не дано знать, долго ли он будет владеть твоими ключами! – успела шепнуть ему Наташа.
    Обвенчали их с князем Иваном в домовой церкви. Провожатые, как и было договоренось, сразу оставили новобрачную. Приживалки откланялись, и домой помчали с подарками. В карету им были положены отрезы на платья, башмаки, чулки и прочая галантерея. Ну, и выпить, и закусить, тоже сунули. Прощайте, честные вдовы, мир вам, с вами обрывается нить, связующая княгиню Наталью Борисовну Долгорукую с родным домом.
    Остальные гости пошли в столовое зало. За свадебным ужином только и разговоров было, что о грядущей напасти. О молодых быстро забыли. Сидя рядом с застенчивой женой, князь Иван сначала лобызал ее руки, а к концу ужина, основательно напился. Кубок за кубком, и обычная в эти дни меланхолия накатила на него, бедного, что и не узнать Наташе прежнего человека. Рядом с ней трясся и рыдал, выкрикивая громким голосом свои обиды, кто-то другой, а не ее Иванушка. Под конец, когда гости начали прощаться, голова князя Ивана скатилась на грудь жены, и она так с ним и просидела некоторое время, боясь пошевелиться. Когда все разъехались, кто-то ущипнул Наташу, с вывертом, повыше локтя.
    - Ну, ты чего расселась-то, - злорадно прошипела разрушенная невеста, - тащи муженька в опочивальню, или ты не знаешь, куда? Так лакеи тебе покажут. Тебе теперь с Ванькой жить-почивать вместе! – И рассмеялась, сверкая своими великолепными глазами. Хотя в смехе ее Наташа уловила скрытые нотки боли. Княжна и глумилась над ней, чтобы скрыть свою боль. – Ну, каково себя чувствует временщика порушенного супруга?
    - Ах, чувства мои впереди! – живо нашлась с ответом молодая княгиня.
    - А поведаешь ли сестре-девушке, каково это - быть бабой?
    Наташа глаза закрыла ладонями, от такого нахальства.
    - Бесстыжая! – шепнула она горько. – Бог тебя накажет, Катя, за слова такие!
    - Ха! Бог уже меня наказал! - огрызнулась бывшая государыня-невеста, и вдруг потянулась рукой со скрюченными пальцами к лицу Наташи. – Дура! Не перечь мне! А то голубенькие глазенки твои выцарапаю!
    Но свекор не позволил дочери дальше измываться над Наташей.
    - Где это видано, - заявил он, - чтобы княгиня на себе мужа таскала? На то рабы есть! Эй, Гришка, Сенька, отнесите князя Ивана Алексеевича в опочивальню! Живо! А ты, милая невестушка, следуй уж за ними своим ходом. Устраивайся со своей холопкой, а помощи не жди, извини уж. Ныне не та пора. Без церемоний обойдетесь.
    - Ах, душенька ты наша, Наташенька, - свекровь обняла невестку и расцеловала бледненькие от переживаний щечки, - мы рады, что судьба тебя к нам определила, люби, жалей Ванюшку, будь ему преданной женой, не бросай, и все будет у вас, слава Богу!
    - Мы целый век будем вместе, матушка!
Наташа посмотрела на свекровь умоляющими глазами, а после – по сторонам. Новые родичи корчили злобные гримасы. Молодая княгиня сделала реверанс и заспешила в отведенные новобрачным покои. Перед нею лакеи волокли пьяного до бесчувствия, Иванушку.      
       
    Супруга Наташи лакеи уложили на перины и разоболокли донага. Потом поклонились молодой барыне и ушли. Молодая жена подошла к широченной кровати, осененной золотым балдахином. Не кровать, а настоящее произведение искусства. Что ей делать, тоже ложиться спать? Она, что, должна сама раздеваться? Нет, прежде надо все кругом осмотреть и отыскать свою горничную. До чего же велики покои! В опочивальню Наташа проникла за лакеями через гостиную и собственную столовую для завтраков. Прямо из опочивальни дверь вела в туалетную и гардеробную. Толкнув дверь, княгиня обнаружила там свою Дуняшу. С помощью камеристки она быстро разделась, умылась, надела тонкую ночную рубашку, всю в кружевах. Босиком пробежала по коврам обратно в опочивальню и остановилась возле кровати. Князь Иван спал, широко раскинувшись... Странная брачная ночь! Хотя ощущения возле обнаженного мужского тела – приятные. Не ясно лишь, как вести себя. Проснется он до утра, или не проснется? Наташа долго стояла и не могла ничего решить. Ее забыли посвятить в таинства первой брачной ночи. Она мечтала о любви и нежности, но явь не сулила ни того и ни другого «Это будет завтра», - решила девушка. Вздохнув, она взяла шаль, закуталась в нее с головы до пяток, опустилась в кресло рядом с кроватью и задремала.
    И приснился ей зеленый луг. Она лежит в мураве, а над лицом ее вьются мотыльки и крылышками трепещут. Такие дразнящие прикосновения. Очнулась, глаза открыла, и увидела мужа своего. Иванушка стоял над ней, голый, на коленях и кончиком языка касался ее век, губ и щек. Глаза его были закрыты. Ах, не мотыльки это, а его поцелуи! Он на руках перенес жену на кровать и будил нежными поцелуями!
    - Иванушка…
    - Душа моя, Наташа! – глаза князя Ивана заблестели из-под спутавшихся кудрей. – Почему ты меня не разбудила-то, белая голубка? Я - мерзкая скотина! Напился на своей свадьбе и уснул! Мне нет прощенья! – и зарылся лицом в грудь Наташину, трепещущую под сорочкой. – Возьми палку и бей меня, я твой раб, твой пес. Ох, моя сладенькая женушка, я так тебя люблю, скажи только одно словечко, цветочек лазоревый, солнышко мое, хочешь, чтобы я умер – и я умру.
    - Что ты! Живи целый век, милый, - пролепетала Наташа и мягко рукой провела по его спутанной шевелюре, - я жена твоя. О, сколько раз я втайне мечтала об этой ночи, и вот мы вместе. Мне так приятно ощущать твои поцелуи. Иванушка! Поцелуй меня горячо! Поцелуй крепко! Я буду тебе преданной женой! Матерью нашим детушкам! И любовницей, - прошептала застенчиво и покрылась жгучим румянцем.
    - Душенька! – князь Иван испытывал к жене страстное и совершенно неведомое ему чувство. В груди тесно, и слезы навернулись на глаза. Он имел многих женщин, а такого не чувствовал. – Так ты не гневаешься на меня, дурака проклятого, ты меня любишь? – пролепетал он потрясенно. - Ты готова вкусить со мной любви? Я весь твой! Сегодня наше первое соитие, и я буду очень осторожен. Ты не бойся.
    Он наклонился и крепко поцеловал жену в губы.
    - Да, супруг мой! Когда ты меня целуешь так сладко, то мне ничего не страшно.
    Князь Иван жарко обнял Наташу. Крепкое юное тело, кожа, как шелк. Невинная красавица! Он засунул руки ей под сорочку и стал ласкать грудь. Тело жены-девственницы с ума сводило. Он повторил поцелуй и почувствовал, как она ответно обнимает его руками за шею. Кончиком языка он раздвинул губы жены и задрожал от сладости ответного поцелуя.
    Это была их ночь! Наташа робела, но князь Иван жаркими ласками увлекал ее в пучину страсти. Она уже успела полюбить его и собиралась верной быть ему до гроба. Ласки невинной жены вызвали в душе князя Ивана смятение, но и он давно страстно желал Наташу. Ее красота, ясный ум, широта души, и чувство долга очаровали его, а независимость взглядов пугала немного. Он полюбил беззаветно.  За такую любовь не страшно и на плаху. Но вдруг его тоже пробрал страх. Он ведь должен сейчас овладеть ею! Разделит ли она с ним ту страсть, которая огнем пылает в его чреслах? Он приподнялся на локтях, зачарованно глядя в лицо супруги.
    - Несравненная! Ты прекрасна, - зашептал князь Иван, руками скользя от пышной груди к бедрам Наташи. – Я знал много женщин, но такой, как ты, еще никогда! Ты – моя жена, мы обвенчаны, но если ты сейчас оттолкнешь меня и прикажешь ждать, пока не сочтешь нужным мне отдаться, то я буду ждать.
    - Что ты, милый Иванушка, - едва слышно прошептала Наташа, - ждать не надо. Зачем же тогда венчались, зачем свадьба? Ах, Бог наделил меня любовью к тебе изрядно, - и вдруг робко улыбнулась. – Ты голый, а нельзя ли и мне… это снять? – она зашевелилась рядом с ним, пытаясь освободиться от сорочки. – Сними, пожалуйста.
    Князь Иван ей повиновался.  Ободренный просьбой, он, осторожно накрыв ее своим длинным телом, стал очень осторожно преодолевать девственную преграду. Войдя в лоно жены, он ощутил, какая она тугая и весь напрягся. Сделав паузу, вновь принялся осыпать ее нежными поцелуями и ласкать шелковистые волосы, рассыпанные по подушке. Почувствовав, что ему удалось успокоить жену, он решительно ворвался в ее лоно, и она, тихо вскрикнув, слегка его оттолкнула. Короткий стон, который услышала Наташа, был ее собственным, и боль мгновенно ушла. Она обняла мужа и  принялась ласково поглаживать по спине:
    - Как сладко, - шепнула ласково. И счастливые слезы заструились по лицу Наташи. Иванушка со стоном вжался в нее, обливаясь любовным потом, тела слились, и души окончательно соединились. Они стали мужем и женой в высшем и полном смысле. Так вот что значит, принадлежать телом и душой!
    … Утром Наташа проснулась первой. Сквозь портьеры просачивались солнечные лучи. Ох, кажется, они проспали? Повернув голову, Наташа с нежностью посмотрела на спящего рядом мужа. Иванушка, лежа к ней лицом, одной рукой обнимал ее грудь, выглядывающую из-под одеяла, а другая рука была подсунута под ее спину. Он и во сне обнимал жену. Одеяло с его стороны было небрежно сбито, и смуглая кожа его поблескивала там, куда падал озорной луч. Вытянув шею, Наташа дотянулась губами до обнаженного плеча мужа – захотелось, чтобы он снова проснулся и приласкал ее. Но тут же, о себе напомнила боль в ее только что раскрывшемся бутоне. Вот как, забыла, что она новобрачная, хороша, - укорила сама себя. А как должна вести себя новобрачная в дому свекра и свекрови, в первое утро после пробуждения? Надо вставать, нехорошо оставаться в постели до обеда, и ей необходима Дуняша, таз с теплой водой и полотенце. Ведь на постели, и на ней самой, должна быть кровь. Наташа пошевелилась, Иванушка что-то пробормотал и потянулся всем ладным телом, открыл глаза. Первым делом, он жадно накрыл своими губами рот Наташи. Ей именно этого и хотелось. Убедиться еще раз, что она угодила ему, что он чувствует к ней, то же самое. Спрашивать об этом она бы сама не посмела. Боялась его насмешить, а, между тем, Наташа не могла знать, что «опытность» ее мужа являлась внешним проявлением его развязности, вызванной вседозволенностью баловня и куртизана. Князь Иван и понятия не имел, как не спугнуть очарование первой ночи. У него ни разу не случалось такой близости ни с кем, хотя и перепортил целый полк девок. Сейчас ему совестно вспоминать об этом. Окруженный доступными красавицами и бесправными рабынями, он не ведал, способен ли на истинную любовь. На самом деле, он был в любви не искусен и в постели далеко незатейлив. Хотя, эта самая простота в первую брачную ночь помогла его невинной невесте. Ведь она знала только, что Иванушка будет с ней и будет ее любить. Как это случиться, Наташа не представляла. Для нее стало счастьем, что они теперь совсем муж и жена, и она радостно отдалась его объятиям и поцелуям.
    - Люблю! – шептал он, словно безумный. – Какая же ты у меня, смелая девочка!
    - И я тебя люблю! – страстно отвечала ему Наташа. – Мой добрый молодец, мой из князей князь! Ты у меня самый лучший, ты самый смелый!
    - Так, значит, навсегда вместе, радость моя?
    - До самой смерти, Иванушка, до самой смерти!
     И вот раздался легкий стук в дверь.
    - Эй, вы там! Ну что, выспались, ребятишки? – раздался ворчливый голос старого князя. – Хороши ночевать! Ванька! А ну, простыню мне!
    Дверь скрипнула и в образовавшуюся щель просунулась рука старого князя, в бесценных перстнях, и три раза щелкнула пальцами.
    - Простыню требует! – шепнул князь Иван Наташе. – Не прогневайся, лапушка!
    Он живо спрыгнул с постели. Наташа была страшно смущена. Зачем простыню-то? Чай, ныне не старая пора? Вроде бы, это должно между ними двумя оставаться?
    - Завернись, пожалуйста, душенька моя, в одеяло, - подсказал Иванушка, а сам, голый, прошлепал к дверям с простыней, стянутой с супружеского ложа.
На простыне было пятно крови, и князь Иван сунул ее отцу. Рука тотчас же убралась, дверь закрылась.
    Не сговариваясь, молодые бросились одеваться. На креслах для них были оставлены два халата. В камине жарко полыхали березовые поленья. Пламя весело разгоняло апрельскую прохладу. Становилось тепло. Наташа обрадовалась, что совершенно не замерзла. За ширмой она нашла все то, что ей было необходимо: таз с теплой водой и полотенце. Вымылась сама кое-как, облачилась в халат и, только после этого, позвала тихонько:
    - Дуняша!
    Камеристка немедленно появилась. И была она сама не своя: выскочила из гардеробной пулей. Чепец на голове набекрень, глаза как плошки.
    - Ой, барышня! – завелась. - Ох! Княгиня, - и грохнулась барыне своей молодой в ножки. – Ой-ой! Красавица ненаглядная моя, уж простите вы меня, дуру! Наталья Борисовна! Как жить-то, матушка-барыня, мы теперь будем?
    Девушка, похоже, тряслась больше, чем госпожа.
    - Тебя кормят тут? – спросила у нее Наташа. – Холопы здешние не обижают?
    - Как можно-с? Боярышня моя ненаглядная, я барыней покойной хорошо вышколена, свое дело знаю. Попробовали бы здешние холопы вам не потрафить, так я бы им глаза выцарапала. Гришка, камердинер князя твоего, услужлив. У меня все готово. Только вот, - она чуть наклонила голову в чепчике, совсем как птичка-синичка, - князя твоего я боюсь-стесняюсь. Не привыкла к мужчине господину!
    Что и говорить? Наташа и сама пока тут не привыкла. Однако страх выказывать на новом месте – последнее дело. Молодая княгиня скоро причесалась и оделась. А и гардероб-то у нее – всего одно траурное платье, в котором сюда приехала. И драгоценностей не прибавилось.
    «Уж поторопилась бы моя милая Мария Ивановна со всем прочим», - размышляла, заканчивая туалет, Наташа. Посмотрелась в зеркало. Лицо, вроде бы, повзрослело. Или, это от бледности?
    В это время, откуда-то, из-за скрытой за портьерами, дверцы, появился Иванушка в вишневом кафтане. Вот, значит, где скрыта спальня ее супруга! Собственно, ничего удивительного. Палаты-то строились на иноземный манер, и у супругов будут разные спальни.
    Князь Иван с поклоном протянул жене руку и повел в Большую столовую.


Глава 19
          
      Спускаясь по лестнице, новобрачные услышали громкие голоса. Видимо, все уже сошлись к завтраку, и за столом начиналась свара, отметил молодой муж. Выросшей в миролюбивой обстановке родительского дома Наташе, стало не по себе, но, раз уж назвалась груздем, так полезай в кузов.
    - Не бойся, жена моя любимая, в нашем семействе лай и рукоприкладство – обычное дело, - шепнул ей Иванушка, - я тебя в обиду не дам!
    И получил достойный ответ:
    - А я и не боюсь, муж мой заботливый, раз ты со мною!
   Молодожены чинно вошли в столовую и застали там всю семью. Князь и княгиня сидели по разные концы стола, красные и с надутыми губами. Юные князья тихонько устроились рядом с матерью, а княжны, наоборот, сидели возле отца. Князь Иван нахмурился, понимая, что только его и ждут, чтобы рвать на части. Стоит ему рот раскрыть, хотя бы для приветствия, и  скандал пойдет, пуще прежнего! Не лучше ли было позавтракать у себя, не выходить к столу? Но отец их уже заметил и поманил рукой.
 - А, вот и молодые! – важно объявил князь Алексей Григорьевич. – Поздравляю вас, детушки, с завершением брака наидостойным! Ты, милая невестушка, у нас молодчина, не подкачала. Видно, что ты следовала во всём «Зерцалу» 14, приучилась к стыдливости, воздержанию. Не то, что иные, которые позволяют кавалерам себя по углам таскать и волочить, яко стервы.  Садись, моя голубушка! – и указал Наташе место с собой рядом.
    - Благодарю вас, сударь-батюшка, - приседая перед ним, сказала Наташа. – Но рядом с вами - место супруга моего, Ивана Алексеевича, а мое, по левую его руку.
    - Все равно, садись, - приказал Алексей Григорьевич, - хочу с тобой поговорить, Наталья! Усади-ка свою жену, Иван!
    - Слушаюсь, папенька, - князь Иван отодвинул стул для Наташи и сам уселся возле нее.
    В это время раздался злорадный смех.
    - Ах, вот и еще одна нахлебница к столу нашему прибыла! - громко объявила княжна Катерина. - А нельзя ли у вас спросить, а за что  это вы, папенька, ее ласкаете? Не за то ли, что явилась к нам голой, точно ворона? Венчалась в обносках, а в оном траурном черном платье, кое сейчас надето на ней, она вчера приехала сюда, да в старой карете без фамильных гербов, с двумя старыми побирушками в качестве компаньонок! Ха-ха-ха! А драгоценности-то, на ней, только гляньте, как на мещанке, за исключением обручального перстня! По-моему, так граф-братец, Петька Шереметев, выгнал ее из дому, в чем была, а вы и уши развесили, принимаете ее, как богатую! Скажи-ка честно, Наташка, а ведь тебя выгнал старший братец на улицу?
    - Нет-нет, что ты, Катенька! У нас в семье траур по бабушке, - объяснила золовке удивленная Наташа. – А старший мой братец долго лежал в оспе и только что встал с постели. Ты разве не знала, дорогая? Меня родные не хотели отпускать сюда венчаться, да я сама настояла на исполнении договора о нашей с Иваном Алексеевичем, свадьбе! Сундуки же мои с приданым привезут завтра, как и драгоценности мои, и деньги и золотые вещи. – Наташа встала и поклонилась свекру и свекрови. - Батюшка, князь Алексей Григорьевич! Матушка, княгиня Прасковья Юрьевна, прошу нижайше простить нас с братом моим Петром Борисовичем и не гневаться на нас, на круглых сирот.
    - Мы не гневаемся, сударыня, мы, наоборот, вам с графом Петром Борисовичем, благодарны, - не вставая с места, поклонился ей старый князь.
    - Наташенька, лапушка ты наша, белая голубка, мы все тебя очень любим, проворковала княгиня Прасковья Юрьевна.
    - Спасибо вам за ласковый прием, дорогие родители,- поблагодарила Наташа. – Отныне в лице моем вы найдете себе послушную дочь.
    - А ты не забыла положить для нас подарки? – пропищала младшая княжна Аннушка.
    - Не забыла, моя бесценная младшая сестричка! Подарки прибудут завтра с багажом. Я буду любить всех родственников моего супруга.
    - Значит, сердце твое и в самом деле, принадлежит Ваньке нашему? – встряла в разговор княжна Елена.
    - Да-да, и сердце, и душа, милая сестра!
    - Ну, ты глупа! – грубо рассмеялась княжна Катерина. – Уверяю тебя, Наталья, большей дуры, чем ты, мне не доводилось пока встречать! Вот, эти две, - она кивнула в сторону младших сестер, - и то умишком покрепче тебя. Что тебя дернуло, притащиться в гнездо опального вельможи, обвенчаться с тем, у кого голова качается на плечах! А Ванька-то, кстати, всех больше виноват в нашем несчастье. Поживешь тут, с нами, немножечко, так узнаешь, за кого ты попала. Эх, и дура ты!
    Наташа с этим не согласилась.
    - Женщины нашей семьи, - проговорила она мягко, - не склонны к авантюрам. Мать моя, бабушка, тетушки Салтыковы, все были честными женами и хорошими матерями. Их мужья верой и правдой служили царям и Отечеству!
    - Зато твой муж – погубил царя!
    - Эй, ты, заткнись! – князь Иван, красный от ярости, схватился за десертный ножик и замахнулся на Катерину, но рука так и застыла в воздухе. – Стерва!
    -  Ха-ха-ха! Ванька сам только что признался в том, что царя угробил! – во весь голос завизжала княжна. – Теперь еще признайся, ирод, что оставил меня вдовой-невестой без места! Ты меня погубил, Ванька, ты! И ты тоже, батюшка родимый! В жертву меня принесли! Достойной жизни меня лишили! Ну, что зенки-то вы оба вылупили на меня? Кто я, по-вашему, теперь такая? Забыли, чай? Я – была и есть - обрученная императорская невеста! – и подняла палец, на котором сиял обручальный перстень. Глядите сюда! - Вот он, государев перстень на моем пальце! Любуйтесь! Что-то не вижу от вас обещанных мне почестей! Ну, так вот, я желаю, чтобы меня обслуживали здесь, как особу, принадлежащую к императорской фамилии! Я должна одна кушать за столом, а вы – мне прислуживать! Вы, все! Давайте-ка, поднимайте зады, да кланяйтесь мне и блюда несите, которые я пожелаю!
    - Спятила!!! – заревел старый князь медведем. – В дому нашем свадьба, твой старший брат сочетался достойным браком, так ты бы хоть на другой день после свадьбы братней помолчала, Катерина! Государыня-невеста? Вспомни-ка, где теперь светлейшая княжна Меншикова?
    - А мне, папенька, наплевать, где теперь Машка! Меншикова была изгнана царем, а у меня его отняла смертушка! Я не отвергнута, как была она! И ныне я намерена в глубоком трауре пребывать по жениху покойному, потому что, осталась по нем девственна и беззащитна! Вы бы, отец и мать, трезвонили об этом по всей столице, а вы дома сидите, вот, как трухлявые пни! Ох, батюшка! Ох, матушка! –  завела она к потолку очи.
    - Катенька, дорогая моя, золотая, - заскулила Прасковья Юрьевна, ломая руки.
    За столом поднялся крик, все младшие дети Долгорукие сразу пришли в движение. Каждый принялся высказывать свое мнение насчет требования государыни-невесты. Никто ее не поддерживал, конечно, а, наоборот, каждый высказывал нанесенные ею, личные обиды и выкрикивал, чем обделила его судьба. Князь Николай орал, что Ванька мешал ему утвердиться в фаворе при покойном государе. Княжна Лена визжала, что ее были обязаны просватать и поскорее дать уйти из семьи.
    - Знали бы, соломки бы подстелили,- ревел в ответ Алексей Григорьевич, - хотели принца тебе найти, Ленка!
    - Ах, мне теперь в монастырь идти, что ли, как государыне-невесте? – захныкала Ленушка.
    - Да замолчишь ли ты, когда-нибудь?! Кому ты нужна, жирная корова?!
    Это выкрикнула государыня-невеста. Задетая за живое, она набросилась на сестру, и, вцепившись той в волосы, повалила возле стола на пол и давай возить визжащую Ленушку за волосы по полу, а та отвивалась от нее руками и ногами.
    Мать бросилась их разнимать, но трудно было растащить диких кошек.
    - Доченьки мои ненаглядные, миленькие, остановитесь… - напрасно выла княгиня.
    - Точно, как дикие кошки! Водой их надо разлить! – взрычал князь Алексей Григорьевич. -  Мать, отойди прочь, кабы они и тебя, старую, не прибили. Ванька! Николашка! Разнимите сестер! Лешка! Крикни лакеев сюда, пусть они прибегут с ведрами и обольют барышень водой!
    Но князь Николай отца даже не слышал. Он стоял, подбоченившись и, глядя на дерущихся сестер, хохотал во все горло. Лешка прятался за его спиной. Тогда Алексей Григорьевич подбежал к старшему сыну, сидевшему смирно возле жены, размахнулся и ударил его кулаком, да так, что тот рухнул со стула.
    - Ванька! Оглох, собака?!
    Наташа от ужаса затряслась вся.
    - Сударь, помилосердствуйте! – дрожащим голосом обратилась она к свекру. – Что вы делаете?
    Ничего-то она не понимала. Отчего, близкие люди так враждуют? Не дай Бог, из-за мелочных пререканий, расколется семья. Куда она попала?
    Наташа смотрела во все глаза на семейство, членом которого сделалась вчера. Второй день замужем, и такая ужасная картина перед глазами. Она заплакала и стала поднимать с пола князя Ивана. Он обнял жену и шепнул на ухо:
    - Это у них в крови, мой ангел, не обращай внимания.
    Да как можно оставаться в стороне? Наташа крепко прижалась к мужу.
    Княжна Катерина, поднятая, наконец, отцом с пола за волосы, отпихнула его и свирепо смотрела на младшую сестру, которую поднимали мать и горничная, прибежавшая на вопли. Ленушка была избита на славу, на личике - синяки, волосы торчат, как солома, фижмы висят лохмотьями. Но князь Алексей Григорьевич уже увивался, вокруг старшей дочки, юлил, просил прощения и шумно вздыхал.   
    - Ох! Тятенька! – завопили вдруг самые младшие, Сашка и Аннушка, во время драки, отскочившие к окошкам и жавшиеся там. – Идите сюда!
    - А? Чего?
    - Кто-то из Москвы к нам приехал!
    - Кого это черт принес? – Алексей Григорьевич выглянул в окно и трижды размашисто перекрестился. – Спаси нас, Господи и помилуй!
    Прасковья Юрьевна тоже перекрестилась.
    - Да кто там, мой батюшка? – прокричала она плаксиво и быстро засеменила через всю комнату, к мужу.
    Алексей Григорьевич, нервно переводя взгляд с жены на государыню-невесту, выдавил с придыханием:
    - Это сенатский секретарь, Васька Степанов! Вот вам и почести желанные, ваше высочество, беда пришла, и оборониться от нее нечем! Эх, кабы ты сохранила!..
    - Нет! Больше ни слова! Молчите, папенька! – тонким голосом выкрикнула Катерина. – Лучше скажите, что не было ничего! Что государева невеста чиста! – И умоляюще посмотрела на отца.
    Махнув на старшую дочку рукой, князь Алексей Григорьевич воззрился на двери. У него побелели губы, и мелко-мелко затряслись брыли щек.
    На пороге возник насмерть перепуганный дворецкий.
    - Князь-батюшка!..
    - Прочь с дороги! - чья-то рука сзади грубо толкнула дворецкого.
    Вступил усатый капитан гвардии и как гаркнул:
    - Встать! Сюда жалует Правительственного Сенату секретарь Василий Степанов с Указом Ея Императорского Величества!
    Широким шагом вступил невысокий, плотный человек в белом коротком парике с буклями. Красное лицо было строгим. Серые глаза с тяжелыми веками уставились на главу опального семейства.
    - Князь Алексей Григорьевич, с чадами и домочадцы! – провозгласил он раскатисто. – У меня Указ Ея Императорского Величества и Правительственного Сената! Приказываю выслушать стоя и беспрекословно повиноваться!
    - Христос-бог! – озадаченно перебил его князь Алексей Григорьевич. – Не угодно ли, сударь, пожаловать в кабинет мой и переговорить там тишайше? Семейство мое, видите, в расстройстве.  Вот ея высочество государыня-невеста…
    - Молчи, князь! – загремел Степанов, и поднял перед ошеломленными членами семьи гербовый лист с тяжелыми красными печатями, висящими на витых золотых шнурах. – Слушайте! Указ от сего 1730 года, апреля 9 числа! - И начал громко читать: «Указали Мы князю Алексею, княж Григорьеву сыну Долгорукову жить в дальних деревнях с женою и детьми и о том ему сказать указ, чтоб он из Москвы ехал немедленно и из той деревни никуда без указу Нашего не выезжал. Брату его князю Сергею по тому ж жить в дальних деревнях с женою и детьми безвыездно. А брату его Ивану… - и старый князь и все семейство с ужасом слушали стоя, и боялись пошевелиться. - … а ехать вам, князь Алексей с семейством, в касимовские ваши деревни, собравшись в три дни и куда последуют дальнейшие указы!» – торжественно закончил сенатский секретарь.
    - В три дни? – заблажил Алексей Григорьевич. – Помилуйте нас великодушно, Василий Степанович, да как же это можно? У меня жена – больная старуха, семейству прибавление – сын женился вчера! Как можно в три дни нам собраться?
    - А вот, как хотите, так и собирайтесь! Шевелитесь! И чтоб апреля 12 вашего духу ни в Горенках, ни в Москве не было бы! Иначе, тебя, князь, с сыновьями, в кандалы закуют и в тюрьму бросят, а баб и девок сошлют по монастырям! – последовал ответ.
    - И ново… блач… бла… чную? - заплетающимся языком, провыл глава несчастного семейства.
    - И ее тоже! – секретарь безошибочно остановил взор свой на Наташе. – Сударыня, что же толкнуло вас венчаться с опальным князем Иваном Долгоруким? – участливо вопросил он. – Вы же знали, графиня, что жены следуют за мужьями в ссылку?
    Услышав вопрос секретаря, Наташа взяла мужа под руку и сказала:
    - Честное слово, сударь! Я не боюсь ссылки в деревню!
    Ошарашенный чиновник с разинутым ртом уставился на новобрачную.
    - Гм, гм… тогда ваше дело. Тогда доброго пути, сударыня, - процедил он.
    Сенатский секретарь, и его спутники шумно удалились, оставив в столовой перепуганную насмерть фамилию – считать дни, в которые надо уложиться со сборами в дальнюю дорогу.
    Несколько минут все подавленно молчали. Князь Алексей Григорьевич выглядел так, будто его вот-вот хватит паралик. Князь Иван, закрыв руками лицо, тихонько стонал. Княгиня Прасковья Юрьевна лежала в креслах без движения. Катерина вдруг, громко топнув ногой, опрометью выбежала из столовой, а за ней с криками припустили все ее сестренки с братишками. Одна Наташа крепилась, она, молча, переводила взор со свекра на своего мужа, лежащего на груди у нее и стонавшего.
    - Батюшка-князь, не нравятся мне эти распоряжения! – неожиданно для себя самой выпалила она. – В чем вина-то ваша, хоть скажите! Вина в указе не была обоснована! Я вам так скажу: нельзя без вины и суда арестовывать и ссылать в ссылку! Батюшка, Иванушка, я очень прошу вас, поезжайте немедленно к государыне, и оправдайтесь! Скажите, что вы не сделали никому обиды!
    И услышала в ответ визгливый смех. Хохотал свекор Наташи! Со стариком случилась истерика, но, не смотря на это, отсмеявшись, он закричал:
    - Ох, ты и младоумна, Наталья! Ну-ка ты, что она говорит-то, «оправдайтесь»? Императрице угодно искоренить нашу фамилию, дура! Может, Анна и не так злобна, да ее избраннику мы не по нутру больно! Теперь, как он усилился, так и за нас принялся – он нас боится! Кто он такой, ведаешь? Петиметр, да из самых, что ни есть, недостойнейших, вот кто он! Богатство и высокое рождение, великие чины и кавалерии, служба стольким царям, верность Отечеству наша – все застит ему глаза! Не лезь-ка не в свое дело, невестушка!
    И Наташа замолчала. Она знала, о ком говорит свекор. О Бирене, фаворите Анны, обиженном прежестоко на Долгоруких и Голицыных! О человеке, только что поднятом из ничтожества. Вот кто желает им погибели!
    Излив свою горечь и желчь бранными словами, князь Алексей Григорьевич, с женой, уползли к себе. Наташа осталась наедине со своим, заплаканным и почти беспамятным от душевного потрясения, супругом.
    - Не думал я, что так скоро, - бормотал Иванушка и тянулся к бутылке.
       Но на этот, первый раз, Наташа не дала ему напиться. Как ни была  она огорчена и испуганна, а не хотела свадебные церемонии пропустить. С трудом, но подбила князя Ивана ехать с визитами в Москву. Самое время было посетить семьи дядюшек и отрекомендовать себя в их милость. И час самый подходящий. Из Горенок обычно отправлялись в столицу после обеда, а ночевать вертались всегда домой. Наташа с мужем отобедали тем, что на столе и поехали.
   

Глава 20

    Москва готовилась к коронации, и под вечер на улицах не протолкнуться. Русская знать ехала в Кремль. С Анной при Дворе явились новые лица, которым все бросились угождать.
    Стрелой ворвался на праздничные улицы экипаж знатных молодоженов, князя и княгини Долгоруких и покатил, ломая колесами апрельские лужицы. По гербам на дверцах и по ливреям лакеев, сразу видно, кто едет. Хорошо, что молодые были увлечены поцелуями, а то увидели бы, как пустеет перед ними улица, кареты отворачивают прочь, а всадники торопятся поскорей проскочить мимо.
    Первым делом, приехали к родному дядюшке молодого мужа, князю Сергею Григорьевичу. Вышли у крыльца, и понять ничего не могут: весь господский средний этаж в потемках! Прошли в сени, потом в гостиную за лакеем. Из комнат выскочил дядюшка в халате, взлохмаченный, на ногах – разные комнатные туфли. Из-за спины его высунулся другой лакей, поставил на стол графин с рюмками и осведомился, варить ли кофе? Дядюшка замахал на него руками, и он исчез.
    - Был ли у вас сенатский секретарь? – поинтересовался он вместо приветствия. – У меня был! Велено мне уезжать в дальние деревеньки и ожидать там дальнейшего указу. Супруга моя чуть со страху не умерла! Неужели, до вас пока не добрались?
    - Добрались, дядюшка Серж! Через три дня велено отъезжать в касимовские деревеньки. Мы с Наташенькой решили вот сделать визиты родне и попрощаться. Когда и при каких обстоятельствах еще свидимся?
    - Эх, кажись, ты, Ванюшка, говоришь дело, - понурился Сергей Григорьевич. - Давайте, что ль, хоть за это, выпьем и поцелуемся на прощанье. – Он подбежал к столу, наполнил рюмки и поднес их молодоженам. – Вот и рассудите: уже беда! Вот такие свадебные конфекты!
    Мужчины выпили до дна и расцеловались, а Наташа рюмку свою в пальчиках повертела, пригубила и обратно поставила.
    - Кажется, дядюшка попал в самую точку: кому, что, а нам с тобой – свадебные конфекты! – обратился Иван к жене. - Простишь ли ты меня, за сей подарок на свадьбу, мой дорогой ангел?
    - Ох, Иванушка, -  тяжело вздохнула Наташа, - не  о том речь. Любовь наша главнее.
    Привлеченная громким разговором, в гостиной появилась заплаканная княгиня Марфа Петровна. Она была урожденная Шафирова, дочь вице-канцлера и уповала на то, что отец при новом дворе пробьется. У них с Сергеем Григорьевичем было четыре сына и три дочки, но Наташа не успела с ними познакомиться.
    Новые родственницы расцеловались.
    - С милым и в шалаше рай! – ободрила Марфа Петровна новобрачную.
    И Наташа оттаяла немного.
    - Спасибо вам, дорогие дядя и тетушка! Разве не чудесно быть всегда вместе, и заботится друг о друге?
    Сергей Григорьевич обвел слезящимися глазами расстроенную компанию и завздыхал:
    - Всем лихо нам! Твоей бабушке, Иван, объявлена та же злая воля. Место ссылки ей, правда, разрешено выбрать самой, то ись, следовать за одним из своих сыновей женатых. За мной, или за Алексеем, отцом твоим! Но завтра я сам к матушке поеду и упрошу ехать со мной, в Муром! Со мной-то, всё же, не то, что с вами.
    - Что ты говоришь, дядя? – с искаженным лицом, князь Иван вскочил с места. – Бабушку тоже ссылают?! Ее-то за что? Да чем же им помешала старуха? Монастырская насельница?
    Старая княгиня Марья Ивановна Долгорукая, мать князей Алексея, Сергея и Ивана, после смерти мужа, проживала на покое в московском Страстном монастыре. Грехи семейные усердно замаливала, да не замолила. Недолго сыновья ее побыли на высоте!
    Князь Иван не удержался и заплакал:
    - Ох, бабушка! Я один во всем виноват! Если бы я знал, к чему приведет мое нечестивое житье, то застрелился бы, ей-богу, застрелился! Мне бы проститься с бабушкой? Возьмешь меня с собой, дядя Сережа?
    - Тю-тю, мой дружок! Тебя в монастырь не пустят, - скукожился Сергей Григорьевич, - как нечестивца, да лучше бы и не светится тебе там преступным своим ликом! Чтобы несчастной матушке не задавали лишних вопросов!
    Князь Иван головой поник. Наташа, видя его в таком горе, возмутилась.
    - Да как же вы можете называть моего мужа преступником, князь? – заговорила юная новобрачная, полыхая щеками.– Благодарим вас, дорогой дядюшка, за прием, и вас, дорогая тетушка, за ласку! Пожалуйста, передайте старой княгине: я вельми сожалею, что не могу представиться ей честь по чести. И еще передайте, что мы с ее старшим внуком очень любим друг друга. Передадите?
    Князь Иван, ломким голосом присоединился к супруге, заверяя расстроенного дядю, что только искренняя любовь привела его к свадьбе в лихую пору. Любовь сделала его другим человеком.
    - Боже, помилуй их! – перекрестился на образа князь Сергей Григорьевич, наполнил опять рюмки токаем и заплакал. – Ну, миленькие вы мои, прощайте, чую, что  проститься нам братом не дадут. Так вы передайте Алексею, что я буду за него усердно молиться.
    Поехали молодые дальше. Второго родного дядю, Ивана Григорьевича, холостяка, обнаружили сильно пьяным. Он лежал на диване и рычал:
    - Все пропало! Двор наш доверху заполнили наглецы курляндцы! Скоро выставят всех нас, русских, к черту на кулички, а то и прикажут удавиться, чтобы самим всем володети! За одну только милость, я благодарю Всемогущего, что не сподобил он меня жениться и детей народить.
    Со своим тезкой князь Иван мог бы напиться до чертиков, но удержался.
    - Бог тебе в помощь, дядюшка! – прокричал он в ухо Ивану Григорьевичу и поскорей увел прочь Наташу. 
    - Поедем ли к двоюродным дядюшкам? – спросил он у жены.
    - Думаю, супруг мой дорогой, надо ехать!
    Князь Василий Лукич принял их, как и подобает, нарядно и богато одетый, в придворном кафтане и при звезде, будто тоже с визитами собирался ехать. У него лакеи расторопно сновали, накрывали ужин в столовой.
    - Никого не жду! – отмахнулся он от расспросов князя Ивана. – Мундир на мне – так это, для приличия, а вдруг, кто заедет? Вот, вы приехали, уже счастье. Сенатские были у меня с утра: мне назначен пост губернатора Сибири! Но это, я думаю, только для подмазки. Придерутся к чему-нибудь и сошлют, а то и заключат в крепость. Садитесь ужинать со мной, дети мои, изопьем горькую чашу.
    Князь Василий Лукич не просил молодоженов не отчаиваться, ибо понимал, что расстаются, может быть, навсегда. У новой императрицы ныне худой советчик, злой и жестокий человек и, честно говоря, погубит он не одну только фамилию Долгоруких, но и другие великие роды, если они не станут перед ним скулить, как собаки. Голицыных, уж точно, сокрушит следом. С Василием Лукичом молодые стали раскланиваться, когда уже стемнело. Хотели еще фельдмаршала Василия Владимировича посетить, хоть на минутку, а он и сам, тут как тут, вместе с братом,  объявился у дипломата. Оба старика приказа о ссылке не получили, но были они люди бесстрашные и захотели узнать обо всем из первых уст. Застав у Василия Лукича молодых Долгоруких, они мгновенно заключили их в объятия и расцеловали.
    - Совет вам, да любовь, детушки! Ищите теперь поддержки только друг у друга, а более ни от кого не дождётесь. Послушайтесь стариков дядек: больше ни к кому из родни не ездите, не примут вас ни в одном доме. Для всех вы - прокаженные.
    Слова эти хлестнули Наташу, будто плетью.
    - Помилуйте, - проговорила она, - дядюшки, родненькие, да что же это такое? Или мы живем не в православной земле, а в какой-нибудь туретчине? Там, читала я, тому, кто впадет в немилость, посылают петлю, чтобы удавился! Неужто, и у нас настало такое время?
    - Эх, дочка, - обнял ее Василий Владимирович, - молчи! Да и вам, братцы с племянничком, советую языки подальше упрятать, худо будет. Особливо тебе, Ванюшка, ты первый после покойного царя был, теперь на тебя всех собак вешать станут, и никто не заступится.
    Князь Иван насупился и ничего не ответил двоюродному дяде. Он только побледнел и задрожал подбородком, а Наташа поспешно стала прощаться. Обнимая старого фельдмаршала, она шепнула:
    - Я плачу, дядюшка, но, надеюсь еще, что увижу, как и гонители наши прольют слезы!
    - Исполать, исполать, белая голубка! Ну, поезжайте с Богом!
    С тем и отправились домой, в Горенки, молодожены. По ночному времени в апрельской слякоти едва не увязли, но доехали благополучно. Загородный дворец был ярко освещен, по двору носились холопы, бранясь и толкаясь, и каждый что-то волок. У каретного сарая Наташа заметила знакомые кареты. Кучер Трофим, выйдя из сарая, степенно поклонился молодой госпоже в пояс.
    - Трофим, с тобой мадам Штрауден приехала?! – крикнула она.
    - Прибыли-с, княгинюшка молодая, ваше сиятельство! – низко кланяясь, ответил кучер.
    Сама не своя от радости, Наташа потащила растерянного супруга в хоромы.
   
А в хоромах та же картина, что и на дворе: лакеи и горничные бегают, будто их палками подгоняют. На лестнице, откуда ни возьмись, появилась княгиня Прасковья Юрьевна, красная, будто рак вареный. С ней – младшая княжна Аннушка, зареванная, с распущенными волосами.
    - Где вас носит-то? – запричитала княгиня. – Ведь велено, чтобы в три дня нас на Москве не было, все собираются в дорогу! Князь-батюшка послал в столичный особняк мажордома с холопами, чтобы все выгребли дочиста, а у нас и тут добра немало, надо все как следует уложить. Советую тебе пошевелиться, невестушка дорогая, – обратилась она почему-то к одной Наташе, и пояснила. – Приехала твоя мадам с вещами, навезла всего!
    - Где моя Мария Ивановна? – встрепенулась Наташа.
    - Она в ваших покоях, где ей еще быть? Беги, она тебя ждет, милая, не дождется: предстоит великая спешка, возы и кареты ваши надо будет вернуть назад.
    - Значит, их придется распаковывать? Ну, я так и знала! – проворчала Наташа.
    - Я же и говорю, много дел предстоит, спать тебе нонича не придется.
    Княжна Аннушка бросилась к Наташе и обняла ее за шею:
    - А мне ты подаришь чего-нибудь?
    - Да, душенька, вот только вещи распакую.
    Но свекровь за руку оттащила свою глупую дочь, да еще и хлопнула ее пониже спины крепко:
    - Нашла время! Ты что позоришься, Аннушка, али родная мать оставит тебя нищей? Ну, разве что, у нас все отымут? Пойдем, пока твои сестрицы не распотрошили и мои сундуки! За ее высочеством и Ленкой глаз, да глаз нужен!
    Княжна Аннушка голосом заревела, и сразу же отстала от невестки, и бросилась, рыдая, догонять мать.
    Князь Иван проговорил трясущимися губами:
- Ну, так ты, радость моя, как, сама управишься с барахлом-то? А я бы пробежался на конюшню, глянул на лошадей. У меня пять чистокровных лошадок, лучших во всей Москве, Наташенька! Да упряжь бесценная, и все такое.
    Как можно было отказать ему?
    В собственных покоях Наташа нашла мадам Штрауден, склонившуюся над сундуками. С ней прибыли четыре горничные и два самых крепких лакея, не считая кучеров.
    - Душа моя! – мадам заключила воспитанницу в объятья. – Счастлива? Вижу по тебе! Ты мне обо всем после расскажешь, а сейчас,  давай-ка, бесценная моя, к делу ближе. Гляди, сколько добра! – и развела пухлыми руками. – Это только малая часть твоего приданого, а остальное граф вышлет потом. Я тут уж нагляделась, что, да как: твоя свекровь с золовками забирают с собой галантерею и особенно, драгоценности. На моих глазах горничные распарывали платья и зашивали туда бриллианты, а также упрятывали их в подушки, и в туфли. Должно быть, они бояться, что могут быть ограблены по дороге. – Мадам широко раскрыла глаза. – Представляешь, дорогая моя, княжны ссорятся, и даже затеваются между ними потасовки! Я видела, как самая старшая княжна била среднюю сестру по голове золотым тазом, которым та хотела завладеть, а младшая укусила среднюю за палец и была за это отодрана за уши самой княгиней! Я вся в растерянности, не знаю, как это объяснить?
    - Ох, и я тоже не знаю! Я не успела привыкнуть к новой семье, только что в чужой дом вошла, Мариечка Ивановна! Ох, до чего же, это, оказывается, страшно! Тяжело и горько!  Одно только и радует меня, что я теперь вместе с любимым человеком, значит, должна все ради него сносить, - голосок Наташи предательски зазвенел слезами. А ведь плакать и не собиралась! Но что делать-то, когда все кругом суетятся, и рыдают, и между собой собачатся из-за добра? В самом деле, ничего она не знала. Куда придется ехать? Где жить? Что с собой тащить в дальнюю дорогу? – Велено нам отбыть в касимовские деревни и там оставаться! – глотая слезы, Наташа уставилась в пол, чтобы не встречаться с глазами мадам Штрауден. Страхи накатили на нее, и к горлу подступил ком, что и двух слов не выдавить. – Зачем это на меня свалилось? Боженька ты мой, что собирать-то? Я никуда в жизни не езжала, что в дороге понадобится, не ведаю. В чем Иванушка мой провинился так, что из Москвы гонят?
    Мадам крепко обняла ее и сказала:
    - Я решила ехать с тобой, Наташенька. Ты – единственный ребенок, которого я вырастила, как своего. В дому брата твоего меня ничто больше не держит, все там чужое. Мое место возле тебя.
    Вместо ответа, Наташа повисла у мадам на шее. Слезы по-прежнему душили ее.
    - Касимовские деревни? Это где? – чтобы отвлечь воспитанницу, перешла к делу гувернантка. Наташа затрясла опять головой в ответ. – Но это же, надеюсь, в России, моя золотая?
    - Да-да, кажется, 90 верст ехать до поместья.
    - Ну, это ничего! Ты же любишь деревню, мое сердечко. Так что, давай-ка будем собираться, хоть и жаль мне тебя трудить. – На глаза мадам тоже навернулись слезы. – Обоим вам с мужем 37 лет, вы оба росли в неге и холе, и забот никаких не знали. Иван Алексеевич жил при дворе. Кстати, а где же он? Неужели оставил все сборы в дорогу на твою волю?
    - Он пошел позаботиться о лошадях.
    - Ну, так вот, это плохо! Муж должен принимать решения!
    - Я думаю, он скоро придет.
    - Тогда ладно, давай скорее засучивать рукава, девочка моя, да и – за дело! – указала мадам рукой на сундуки. – Да, кстати, Петр Борисович прислал тебе со мной тысячу рублей на дорогу. – Она вручила Наташе толстый мешочек. – Правда, я не представляю, каковы могут быть траты. И я никогда не распоряжалась большими деньгами и хозяйством, так что, давай-ка соображать, ибо тут необходим здравый рассудок.
    Наташа только вздохнула в ответ. Покойная мать не успела обучить ее управляться с огромным поместьем, вести закупки, путешествовать со слугами и всем хозяйством. Впрочем, этим действительно, должен бы заниматься муж! А где он? Мадам Штрауден несколько раз прогоняла на конюшню лакея Гришку, и, наконец, рассвирепела:
    - Проклятье! Пускай Гришка тотчас отведет нас на конюшню! Где это?
    - Не надо, не надо, лучше подождем еще, - попросила Наташа.
    Мадам Штрауден нервничала, не зная, сколько возков дадут молодым в дорогу, и сколько прислуги? Не лучше ли часть приданого оставить в Москве, на хранение, у брата?
    - Наверное, лучше, - согласилась с нею Наташа. – Я думаю, что нас скоро воротят обратно, всего в деревне не переносить! А золото и бриллианты – зачем там?
    Грустные их рассуждения, около полуночи, были прерваны появлением супруга Наташи. Князя Ивана привели под руки конюхи. Он и его сопровождающие, были пьяны.
    - Матушка-барыня, - обратился один из мужиков к Наташе, - куды прикажете положить их сиятельство?
   
Утром Наташа поднялась с головной болью и со слезами. Князь Иван не давал ей уснуть всю ночь. Он ворочался на постели, брыкался и орал дурным голосом. Теперь она смотрела на спящего мужа, не ведая, как обращаться с ним, пьяным?
    - Это от горя, - сообщила она мадам Штрауден, заглянувшей в спальню из гардеробной. Гувернантка переночевала там, на сундуках, вместе с сенными девушками, и готова была работать. Она желала получить указания из уст самого князя. – Вот выспится, и распорядится, - заступилась юная княгиня за супруга. Пока лакеи накрывали завтрак в их «собственной» столовой, она сидела около спящего Иванушки.
    - Ты, будто Венера, сторожишь сон спящего Марса, - мадам опять заглянула в спальню и теперь слегка подтрунивала над питомицей, - не время для нежностей, моя дорогая! Глупо надеяться, что человек, достигший высочайшего градуса и столь грубо сброшенный с пьедестала, не ударится в меланхолию. Ты должна помочь ему освободиться от переживаний и пробудить к действию. Иначе мы пропадем!
    Из-за двери раздался взволнованный голосок Дуняши:
    - Ой, принесли завтрак, мадам, будите их сиятельства скорей! Скорей! Кушанье стынет! Тут и в лихое время голодом не морят: еды наготовлены целые горы, и все господа собираются завтракать в своих покоях, потому как очень уж, друг другом они недовольны!
    Мягко сказано! Но голосок камеристки тотчас разрушил безмятежный сон ее разнесчастного супруга. Медленно, тяжело, князь Иван разлепил веки и, глубоко вздохнув, уставился на жену. Видно, во сне он успел освободиться от переживаний, а действительность вновь открывалась ему сущим кошмаром.
    - Свет мой, - нежно позвала мужа Наташа.
    - О, жизнь моя! – он потянулся к ней, и крепко обнял. – Как, да уже день? – спросил дрогнувшим голосом. – Ох, лучше бы мне не просыпаться! Наташенька, одна мне  отрада – увидеть милое личико твое! Скажи, ангел мой, ты все еще меня любишь?
    Ясно, что он до сих пор находится под гнетом вчерашних переживаний.
    - Люблю, Ванюшка.
    - А лучше было бы, если б ты меня разлюбила! Избила бы и прогнала, точно пса шелудивого! Я несчастье тебе принес! Я люблю тебя больше жизни, это - правда, но из-за меня тебе придется ехать в тартарары, в какие-то деревеньки с клоповниками! Я-то думал поселить тебя во дворце невиданном, золотом, хрустальном, с райским садом, а вместо этого поволоку в пропасти земные. Лучше умереть, чем так жить! Пропащий я!
    Он повалился на измятые подушки и заплакал.
    Наташа была поражена: и плачем, и словами, и всем видом супруга. Ясно, что муж ее в меланхолии, но до чего глупо жаловаться и рыдать. Надо напомнить ему, что он – потомок Рюрика. Рюриковичу выказывать слабость свою нельзя, иначе враги обратят эту слабость против него же! Он должен встать и решить с отцом, что надо взять в дорогу, в какой карете они поедут и на чем повезут багаж? Ах, она совсем не узнавала этого юношу, ставшего ее супругом…
    - Иванушка! – голос ее прозвучал ласково и одновременно строго. –  Ты, мой господин, клялся мне перед алтарем, что всегда будешь любить меня и поддерживать, до самой смерти! В горе и радости, пока смерть не разлучит нас! Очнись, Иванушка! У нас много работы! В столовой уже накрыли завтрак. Мне больно оттого, что ты так горюешь.
    В следующую секунду она ощутила себя в крепких объятиях супруга. Князь Иван поднялся вместе с ней с постели и, под ее надзором, умылся и оделся. На мельтешащего за дверями лакея Гришку Наташа замахала руками, и он убрался. Повиснув на жене, князь Иван, появился в столовой. Мадам Штрауден ждала их, не смея уйти завтракать с обслугой.
    - Сударыня, - обратился к ней князь Иван, - мы теперь одна семья, и я прошу вас кушать за одним столом с нами, - он галантно отставил стул для жены и жестом приказал Гришке сделать то же для мадам Штрауден. – Ваше намерение разделить с нами ссылку, мадам, говорит о вашей доброте и отваге. Более того, вы решили заменить мать моей супруге, так что будьте и мне матерью. Вы видите, насколько незавидно мое положение в родном семействе? Мне тяжело, горько, но Господь послал мне ангела-утешителя в лице супруги. – Он нежно взял руку жены и ласково прикоснулся к ней трясущимися губами. – Бесценный мой ангел! Не откажите мне, мадам, в одной просьбе: возьмите дорожные сборы в свои руки. Вы вольны делать абсолютно все, что нужно жене и вам, а мне бы только увезти моих арабских лошадок.
    «Я не ошиблась: у него доброе сердце!» - возликовала про себя Наташа.
    - Я сделаю все, что в моих силах, - пообещала мадам Штрауден, но, по глазам было заметно, как поражена гувернантка поведением супруга Наташи. Бедная девочка в положении, которое и врагу не пожелаешь. Кажется, она получила в мужья слабого человека. Только вчера женился и упивается своим горем, дела сваливая на жену.
    За едой: много мясной и тяжелой пищи, розовый деревенский окорок, нежнейшие телячьи отбивные, и золотистое венгерское - князь Иван не прекращал жаловаться и ругать гонителей Долгоруких. Особенно горевал о своих золотых ключах, которые вот-вот достанутся безродному выскочке Бирену, который блудно живет с императрицей. К концу завтрака князь Иван снова напился, зарыдал пьяными слезами и выполз из-за стола, утирая нос кружевным манжетом, совсем как ребенок.
    - Как-то там скакуны мои? Они арабских кровей, и Бирен именно таких развести хочет! Не дам ему!
    Наташа, уловив его особенное волнение, тоже поднялась с места.
- Боюсь, как бы с ним не случилось чего! – шепнула она мадам Штрауден. – Из глаз не выпущу!
    Уже на бегу, Дуняша набросила шубу ей на плечи и дала в руки платок. Пробегая по разоренным покоям, Наташа увидела, как идут сборы в далекий путь. Свекровь и золовки опять набивали сундуки, и засовывали в карманы все, что только можно засунуть. Свекровь крикнула ей, спросила, чего она берет с собой? «Бери, как мы, все бриллианты и галантерею!» Да только не до того было сейчас Наташе. Она и ухом не повела, и так, бездельно, пробегала за супругом своим по конюшням и псарням, по зверинцам и голубятням, до обеда. На уме только и было: чтобы из глаз Ванюшку не упустить, чтобы с собой не учудил он чего-нибудь. Однако опять напиться допьяна с конюхами, помешать мужу не сумела. Князь Иван уснул в конюшне, на лавке, крытой ковром, и мадам Штрауден  там как раз вовремя объявилась. Она вбежала, вся красная, ее черные бархатные юбки развевались, а седые букольки умилительно тряслись. Светлые глаза метали молнии.
    - Ах, вот вы где, пропащие! – она еле передохнула. - Ваше сиятельство, княгинюшка, если ты хочешь отправить часть вещей к брату, то поднимайся и ступай, чтобы заняться этим. Наташенька, не время сидеть возле пьяного супруга, он тебе не помощник! Идем скорей, чтобы я могла сама отвезти вещи, да сюда воротиться!
    Слезы, хоть и душили Наташу, но она поднялась с лавки, от крепко дрыхнувшего, стонущего во сне, супруга и пошла за мадам ,Штрауден. А в голове-то все мысли – только о нем, об Иванушке драгоценном. Не соображала даже, за что ей взяться, что может понадобиться в деревне-то? Мадам Штрауден тоже только руками разводила, ждала приказа. Про Дуняшу и говорить нечего. Гришка, тот стоял рядом, разинув рот, и откровенно пялился на Дуняшку - до дела ль парню?
    - Не стой столбом, - накинулась на него Дуняша, - собирай, да складывай вещи барина, ты уснул, дубина?! Мы, что ли, должны это делать? Ну, хоть говори, что, да где брать?
    - Да я ж не знаю, я прежде за собаками ходил, - смутился парень.
    - Ты псарь? А в камердинеры к мужу моему, как попал? - удивилась Наташа. – У мужа-то, кажется, прежде другой был камердинер, где он?
    - Да он, барыня, у князя молодого уже не служит! – парень, запустив под парик пальцы, почесал затылок. - Матушка-барыня, тут вот какое дело! Князь наш, Иван-то Алексеевич, сами и рассчитали Иогашку! Денег дали и со двора сшибли.
    - За что?
    - Да, вроде бы, ради его же, то ись, блага. Ты-де, не холоп, а человек свободный, так нечего с нами в петлю лезть.
    - А иначе, он и не поступил бы! Вот, видите, какой у меня муж! – обрадовалась Наташа. – Иванушка - человек великой доброты и благородства, никому зла не сделал, никого ничем не обидел, для добродетелей рожден! Я думаю, что ссылают нас исключительно по оговору и скоро государыня во всем разберется. Возможно, к осени мы воротимся и брать вещей с собой много не надо. На что они в деревне? К тому же, в лесах разбойники могут ограбить. Все ценные вещи надо оставить на Москве, отдать брату на сохранение.
    Гораздо позже назовет она это свое решение «глупым рассудком», а сейчас думала, что права. Научить было - некому. Первым делом - бриллианты, золотую и серебряную посуду, бесценные кружева, модную галантерею, не говоря уж про платья, да туфельки, молодая княгинюшка отослала домой, брату на сохранение. Время было еще холодное, но она и шубы отослала, потому что они были все богатые. Отложила для себя одну шубку, а для мужа тулуп. Платья оставила только черные, которые носила по государю и бабке. Дошло дело до денег. Из тысячи рублей, присланных братом ей на дорогу, отсчитала четыре сотни.
    - Этого хватит пока! – твердо уверила она запротестовавшую, было, гувернантку. – На что нам с мужем в деревнях тратить денежки? Столько прожить – с ума сойти! К тому же, Иванушка от родителя не отделен еще, и мы едем на общем коште. Людей наших, лошадей, собак свекор-батюшка кормить должен.
    Подумала еще и прибавила ко всему себе в утешение, золотую табакерку, пожалованную государем. Да на пальчиках оставила перстень обручальный, кольцо гладкое золотое, любимый перстенек с круглой жемчужиной, перлом – материнский подарок. В ушах еще серьги остались с жемчугами. Да еще брала для себя сундучок с чертежными принадлежностями, и другой – с книгами. Потом пошла - посмотреть, как Гришка уложил в сундук носильные вещи мужа.
    Вот и собралась.
    Мадам Штрауден, отъезжая в Москву с вещами, попросила Наташу:
    - Ангел мой, что ты прикажешь передать братцу-графу?
    В это время как раз князь Иван, всклокоченный и помятый, выбрался из конюшни. Он подковылял к жене и обнял ее за плечи. Тут уж не до слез Наташе. Как ни тяжело было, а горечь принуждена скрывать ради милого человека.
   - Попросите брата, Мария Ивановна, может, его сиятельство, либо кто-нибудь из маленьких захочет со мной проститься? Коли не страшно им! Я ждать их буду с великим нетерпением! – шепнула она.
    Молодые супруги долго смотрели вслед отъезжающим телегам и карете.
    - Ах, чем ты пожертвовала ради меня, моя дорогая голубушка, - вздохнул князь Иван и ласково погладил и поцеловал маленькую ручку.
    - Ты доволен, как я собралась, Иванушка? – тревожно глянула на него Наташа.
    - Доволен, мое сердечко, - проговорил он со страдальческой улыбкой.
    Новобрачные обнялись и отправились на прогулку по обширному парку, окружающему имение Долгоруких. Апрельский сырой день казался им волшебным.
    На другой день после обеда кучер Трофим доставил в Горенки мадам Штрауден. Никто из семейства Шереметевых с ними не приехал. Не посмели? Не захотели? А, впрочем, какая разница теперь? Наташа – отрезанный ломоть. О том, чтобы кто-нибудь из родни приехал завтра, не могло быть и речи: вставать, служить молебен и отправляться в дорогу, надо будет затемно.







Часть III
   
«И стражду с ним и скитаюсь»


«Я готовая была с ним хотя все земные пропасти пройтить»   

«… в радости их не участница была, а в горести им товарищ»

« Вот любовь до чего довела: все оставила, и честь, и богатство, и сродников и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина все непорочная любовь… он один в сердце моем был»
Княгиня Н.Б. Долгорукая. «Своеручные записки»



Глава 21

    В ночь перед отъездом обитатели Горенок худо спали. Будто тени, выползли к заутрене, которую отслужили в той самой церкви, где венчались князь Иван и Наташа. Молились со слезами, как по покойнику. Князя и княгиню вывели из церкви под руки и усадили в самую большую карету. Государыне-невесте подали отдельную, точно такую же, карету, младшим княжнам - одну на двоих, сыновьям – на троих. Молодоженам уступили возок поплоше. Наташа подумала, прижимаясь к Иванушке, икающему с похмелья:
    - «Видать, согрешила я, что такова моя доля: в радости Долгоруких не участвовала, зато в беде стала им товарищ».    
    В обозе всего ехало десять членов опального семейства, и с ними армия холопов и наемных слуг; лошади и собаки. Скарб везли на телегах. Князь Иван имел своих собственных людей десять человек, да пять верховых лошадей любимых. С его женой ехали только мадам Штрауден и Дуняша.
    Двинулись по Владимирской дороге. Усадьба Горенки располагалась как раз вблизи печально известной Владимирки, по которой гоняли каторжных в Сибирь. Рядом с усадьбой находилось место перевалочного пункта, где родственники ждали ссыльных, чтобы проститься. Отсюда и название местности пошло – Горенки, то есть, от слова «горе». Не думал князь Алексей Григорьевич, что самому придется тут горе горевать и по Владимирскому тракту катить в ссылку. И время скверное. От Москвы до Касимова надо было тащиться по апрельской распутице. Царская немилость погнала несчастное семейство в самый разлив, когда вода луга затопляет и превращает ручьи в озера. Едва рассвело, пошел дождь и налетел ветер. Снег на дороге лежал рыхлый, и лошади вязли в нем, и колеса проваливались. Мужская прислуга должна была вытаскивать из снежного плена кареты и телеги. Так и тянулись, через час по чайной ложке, выслушивая гневную брань главы семейства, пока князь Иван, выспавшись, не решил:
    - Эх, была, не была, а выйду я, что ли, поразомнусь.
    Он выпрыгнул из кареты и бросился помогать людям. Дождь и холодный ветер, казалось, придали ему сил. Ни следа не осталось от прежней меланхолии. Князь Иван задорно кричал, командуя мужиками, и тянул с ними карету.
    - А ну, взяли, а ну, дружней, ребята!
    В следующий раз к нему присоединился брат Николаша. Потом и Лешка с Сашкой не усидели, бросились помогать. И вдруг веселей стало на дороге: крик, задорные шутки, смех.
    Ехали Долгорукие с небольшими остановками. Приедут на стан, и посылают людей закупать овес для лошадей и сено. Князь Иван всегда шел сам, и Наташа от него не отставала. Она радовалась всему новому. Смотрела вместе с мужем, как задают корм лошадям, как они овес хрумкают, и тут же присматривалась, до чего много идет овса. Ум ее не дремал. Начала входить в экономию, и считать деньги быстро научилась. Поняла глупость свою, да где уж теперь, кого пошлешь к брату за деньгами по такой дороге? Вот приедут на место, тогда пошлют, но ехать до назначенной им на житье деревни, теперь осталось все еще восемьсот верст. Не шутка! Очень нравились Наташе любимые лошадки мужа. Такие красавицы, глаз не оторвешь! Золотисто-гнедые арабские скакуны с квадратными лбами и длинными, изогнутыми шеями, похожи на лебедей. У брата Петра, таких, кажется, не было, лошадок, а может, просто она не интересовалась?
    - Иванушка, так и хочется писать с них портреты, - сказала она на ушко мужу, - жалею, что я не живописец!
    Раз в большой деревне остановились. Когда начали задавать лошадям корм, к молодым подковылял князь-батюшка, за которым, злорадно усмехаясь, следовала разрушенная царская невеста, в шубке, отороченной горностаем. Выражение лица свекра не понравилось Наташе, но она вежливо поклонилась ему и Катерине.
   - Лошадок холим? – язвительно спросил князь. – Ох, и хороши лошадки, а вот ихний хозяин обнаглел. Всякий женатый человек должен хозяйничать самостоятельно, а не грызть старому отцу спину! – И уставился злыми глазами на сына. – Твоя жена, Ванька – дочь великого фельдмаршала Шереметева, а не какого-нибудь выскочки. Так что, накладно мне вас кормить! Содержите-ка себя сами, отправляйтесь далее на своем коште, а не на общем. Вот вам мой сказ!
    Князь Иван не ожидал от отца такого – возмутился:
   - Да ведь вы, батюшка, не выделили еще меня! Ни земли не пожаловали мне, ни денег! В дороге, думаю, некогда этим заниматься! Вот, когда на место приедем…
    - Вото, кукиш тебе, а не место! Ты чем думал, когда женился, обормот? – Алексей Григорьевич сложил кукиш и свирепо сунул под нос Ивана. – Дурак ты, Ванька, и ты, матушка моя, безголовая маланья! Чего теперь отделять-то вам, когда всему нашему состоянию – пшик? Приедем на место, и я вам выделю из того, что нам оставят, немножко. Домик дам, а, может и деревеньку малую, уж не обессудьте, а пока, чего имеете, тем и кормитесь и людей содержите. В пути, коли есть нечего, можно прокормиться охотой. Поняли?
    Князь махнул рукой, повернулся и побрел обратно. Княжна тоже повернулась и, прежде чем отойти, бросила:
    - Друг друга едите!
    Князь Иван вспыхнул, но Наташа, не понявшая намека, рассердилась.
    - У меня взято четыреста рублей на дорогу, - объявила она мужу, - и есть нам, сударь, друг друга, не придется, мы научимся экономить! Я ведь, Иванушка, и вправду сглупила! Брат мне прислал тысячу, а я, четыреста рубликов взяв, шестьсот обратно ему взяла и отослала! Простишь ли ты меня за это? Посылать к брату за деньгами сейчас, по такой дороге, неразумно!
    Муж, притянув ее к себе, поцеловал в лоб:
    - Наташенька, лапушка моя, проживем уж, не беспокойся!
   
И дальше поехали по апрельской распутице. Пойма реки Оки превратилась в настоящее море. Дожди! Ветры! Серело небо над головой, но и солнышко изредка улыбалось. Прилетела весна – нежная, как первая любовь девичья. Но по-прежнему вытаскивали из воды кареты молодые князья вместе с мужиками.
    Проделав 90 верст, въехали в провинциальный город. Время – обед, и только всем семейством расположились в чьем-то большом доме – беда тут, как тут.
    - Солдаты на дворе, князь-батюшка! Гвардейский капитан к вашей милости! – доложил князю Алексею Григорьевичу дворецкий.
    Не успел тот оглянуться, как офицер вступил в комнату, где обедали и гаркнул:
    - Слушайте, князь Алексей Григорьевич с семейством, я – капитан гвардии Воейков, и послан сюда, объявить вам ея императорского величества манифест!
    Дети подскочили, опрокидывая лавки. Ложки попадали со звоном на пол.
    - Тиха! – закликнул Алексей Григорьевич семью. – Сначала выслушайте! – и обратился к начальству. – Докладывайте, капитан!
   Капитан, кашлянув, развернул свиток с государственными печатями.
  «Понеже всем нашим верным подданным известно есть, - начал он читать глухим голосом в нос, -  коим ненадлежащим и противным образом князь Алексей Долгорукий с сыном своим князь Иваном, будучи, при племяннике нашем блаженныя памяти Петре Втором … не храня его величества дражайшего здравия, поступали, а именно: по пришествии его величества к Москве, во-первых, стали всеми образы тщиться и не допускать, чтоб в Москве его величество жил, где б завсегда правительству государственному присматривался, и своих подданных … обхождение видеть мог, но всячески приводили … младого монарха, под образом забав и увеселения, отъезжать …в дальныя и разныя места, отлучая его величество от доброго и честного обхождения, что тогда народу весьма прискорбно и печально было. И как прежде Меншиков,… племянника нашего, взяв в свои собственные руки, на дочери своей в супружество сговорил, так и он, князь Алексей с сыном своим и братьями родными, его императорское величество в таких младых летах, которые еще к супружеству не приспели, Богу противным образом… привели на сговор супружества к дочери его князь Алексеевой княжне Катерине…»
    Далее следовали подробные описания всех вин главы опальной фамилии и прочих ее членов. Мороз пробирал Долгоруких, пока слушали, а конец был таков:
    «… и за такие его (Алексея Григорьевича) преступления хотя и достоин, быть наижесточайшему истязанию, однако ж, мы, милосердуя, пожаловали вместо того, указали, лиша всех его чинов и кавалерии сняв, послать в дальнюю его деревню, в которой ему жить безвыездно за крепким караулом».
    - По указу ея императорского величества, князья Долгорукие, извольте снять с себя кавалерии! – не давая ни минуты передышки, приказал капитан.
    - И это все? – дрожащим голосом вопросил глава семейства. Он был до того напуган, особенно же словами о «наижесточайшем истязании», что с радостью расстался со своими орденами. Сыновья последовали отцовскому примеру. Некогда было размышлять о том, что подвергаются поруганию – только бы отпустили.
    Спать все повалились натощак – ни у кого не было аппетита. Молодые князь и княгиня, обнявшись в углу, на какой-то лавке, пошептались.
    - Боже мой, какое это правосудие, - возмущалась Наташа, - знать, в Москве постыдились безвинно ограбить и выслали на дорогу?
    - Тише, лапушка, - муж принялся ее целовать с нарастающей пылкою страстью.
    Утром тронулись, и в дальний путь тронулись, и, едва только отъехали, выяснилось, что никто не знает дороги в имение. Князьям некогда было посещать дальние деревеньки, и кучера все оказались московские. А тут дороги лесные, непроходимые, телеги, нагруженные разным добром - тяжелые. Население – редкое, спросить некого. Пришлось поплутать по всяким пропастям земным, частенько располагались на ночлег в поле, а то и на болоте. Молодым супругам приходилось хуже всех. Их, после отделения на собственный кошт, отринули, будто щенят беспородных и бесполезных. Везде их место – последнее. Однажды заблудились, и пришлось заночевать в поле. Глава семейства распорядился так: лучшее место – ему с супругой, следующее – государыне-невесте, потом княжнам, за ними – холостым братьям. Вокруг лагеря, под телегами, улягутся люди.
    - А нам куда? В болото? Мы что ли, из иной партии? – от всего сердца возмутилась Наташа.
    - Ты разве не поняла? – проворчал муж.- Мы – последние спицы в колеснице!
    - Не серчай, барышня, сейчас все устроим, - шепнула Дуняшка.
    Глянула Наташа: мадам Штрауден рядом стоит, сцепив пальчики под подбородком. Она ничего не говорит, но в глазах – жалость. И, в то же время, решительности полна мадам. Тоже, как и Наташа, скитается по доброй воле. «На судьбу роптать нечего, - решила молодая княгиня, - я сильная, вот и буду руководить мужем, потерявшим самообладание».
     Она распорядилась, чтобы люди поставили палатку, там, где было отведено им место. Доски постелили в воду, а на них навалили перины, одеяла, подушки. Спать пришлось, не раздеваясь, сняли лишь башмаки. Обнялись и до утра крепко спали.
    Проснулись – батюшки – в водяной жиже! Постель снизу промокла! Башмаки, оставленные на досках, полны воды! Голова, как чугунная! Наташа выглянула наружу, чтобы немного освежиться.  И ахнула: несказанная красота! Под утренними лучами весь луг, на котором они стояли, был зеленый-зленый, а рос на нем один чеснок полевой. Это от чеснока шел тяжелый дух, от которого голова разболелась. Выскочила Наташа, как была и бегом в карету. Дуняша собрала все, что было сухого, и закутала госпожу. Потом к Наташе присоединился муж. На завтрак им подали овсяной каши с изюмом, да чай с черствыми баранками.
    - А вино? – скривился князь Иван. – Под вино-то я, может, эту бурду и съел бы.
    - А как же экономия? - набирая полную ложку каши и поднося мужу, укорила его Наташа. – Ешь, Иванушка! Вино Гришка подаст, вина у нас есть немного.
    Весь день, до вечера, опять провели в дороге. А вечером, как ужин поспел, сели молодые вместе со своими людьми возле костра есть кулеш с салом. На старых коврах – князь Иван с Наташей и мадам Штрауден, а слуги – кто как. Пока ужинали – стемнело. И тут же все ахнули: два месяца встали над головой! Один - большой, а другой, поменьше. И долго любовались путешественники на эту удивительную картину, не решаясь идти спать. Когда легли, молодые приласкались и уснули под сиянием двух месяцев, на талой земле. Поутру солнечный свет разбудил Наташу. Вскочила и подняла князя Ивана:
    - Ох, где это мы? В самом болоте стоим, чуть не утонули!
    Бог помиловал на этот раз Долгоруких. Оказывается, что в темноте дорогу они потеряли и ехали до этой остановки все по болоту. Заторопились отсюда убираться поскорей. И опять долго плутали, пока на прямую дорогу не выбрались.
    В дороге, нельзя сказать, чтобы все мучились, иной раз и развлечься давал Господь. Мужчины Долгорукие любили псовую охоту и, когда стали встречаться перелески, где земля уже подсохла, садились верхом и пускали гончих по следам дичи. Князь Иван хоть и не великий охотник, но не отставал от отца и меньших братьев. Доказал, что ловко владеет штуцером.  От нужды ли, от пробуждения ли тайной силы, князь Иван становился терпеливым и метким охотником.
    В такие часы его юная супруга, оставаясь одна, не могла найти себе места. Наташу снедала тоска по дому, но она любила мужа и с каждым днем он дороже ей становился. Чем дольше они были вместе, тем лучше она его узнавала. Он был добр, не имел склонности к семейным склокам, с честностью и прямотой относился к братьям и отцу. Ах, как Наташа за него боялась! Едва скроется кавалькада из глаз, так она сразу в слезы. Наедине с собой можно было наплакаться досыта.  Наплакавшись, до боли в глазах, всматривалась в весенние сумерки.
    Один раз князья увлеклись погоней за оленем и сбились с дороги. Алексей Григорьевич крикнул сыновьям:
    - Надо возвращаться! Завязнем здесь и потонем!
    - Нет! Мы его возьмем, тятенька! – в один голос крикнули Иван и Лешка.
    Ударили по лошадям и скрылись с собаками в густом перелеске. Князь Иван ощутил азарт погони. Гнали зверя по кочкам и буеракам, из сил выбились. Смотрят - впереди ручей. Олень преодолел его одним скоком.
    - Вперед! – крикнул Алексей, но псы завертелись, отчаянно заскулили.
    Князь Иван указал брату рукой на воду:
    - Гляди-ка, а тут не глубоко? Перейдем вброд и дальше поскачем.
    - А собаки?
    - Следом за нами побегут!
    Князь Иван, не задумываясь, направил своего скакуна в воду, но конь заартачился. Это был молодой конь, не проворный, да и седок, одетый в шубу, отягощал его своим весом. Князь Иван хотел сбросить с себя тяжелую одежду.
    - Эй, постой, брат, побереги шубу! – решительно остановил его Алеша. – Я в одном кафтане и подо мной добрый конь, давай-ка я первым поеду, а ты – за мной.
    Князь Иван помешать не успел – и только брызги во все стороны полетели! Конь Алексея ступил в воду передними ногами, а задними уже не успел, да и покатился с берега – как ключ ко дну! Шляпа слетела с Лешкиной головы и поплыла по черной воде. По счастью, Лешка ухватился за конскую гриву крепко.
    - Держись, браток! – князь Иван, не умея плавать, зажмурился и приготовился бросаться в воду, на выручку.
    - Стой, барин!
    Оглянулся – Гришка! По счастью, парень решил догнать господ и поспел вовремя. Кафтан долой и – в воду! Схватил меньшего князя за волосы, выволок на бережок. За ними и лошадь выплыла сама.
    В этот день князь Иван по-другому глянул на своего младшего братишку. Он с трудом выносил братьев, да они и росли врозь. Князь Иван, пока занимал первое место при государе, не обращал на них никакого внимания. Они же завидовали ему. А в последний год, по приказу родителя, частенько нападали на него и жестоко били. Николай уже соперничал с ним, Алексей с Сашкой вели себя как волчата, у которых повырастали зубы: больно кусались.
    И вот теперь князь Иван крепко обнял Алешу и в первый раз попросил у него прощения:
    - Прости, плохо думал о тебе, а ты меня спас! В шубе-то я потонул бы!
    Младший брат, мокрехонек, трясся так, зуб на зуб не попадал.  Князь Иван, набросив на него свою шубу, подсадил на лошадь, и опять долго плутали по перелескам – пока не стемнело. Еле отыскали своих. 
    - Ангел мой, а мы  ведь чуть было не утонули! – князь Иван бросился с воплем к жене. – Меня брат спас, последовав в воду прежде меня, а его из воды вытащил Гришка! Оба мокрехоньки! На помощь! Водки!  Выпьем, и будем оттирать их!
    Принесли водку, но Алешу забрала к себе маменька, а Гришку взялась выхаживать Дуняша. Утром пустились с ними, дрожащими от озноба, в дорогу, и в какой-то деревеньке, на дворе у местного батюшки, стали оттирать заново и насилу отогрели в бане.
    Наташа, когда опасность миновала, долго плакала и взяла с мужа слово, что он больше охотиться не поедет.
    Князь Алексей Григорьевич на сыновей только фыркнул:
    - Ф-фу! Богу усерднее молитесь, Он ваши животы спас!
    В этой деревеньке решено было остановиться. Недалеко от деревенской церкви расставили палатки. Утром попадья и все местные бабы истопили баньки, и гости по очереди помылись, постирались. Поп с попадьей не могли нарадоваться на господ великих, что к ним приехали. Мужики с бабами тут жили приветливые. Стояла деревенька на берегу широкой реки. Люди княжеские поудили рыбки. Бабы деревенские напекли пирогов с рыбой и угостили князей. Утром третьего дня решено трогаться в путь, и люди уже устраивались на боковую, как вдруг видят: вся деревня валом валит к ним, да бегом, будто сам нечистый рогами толкает в спины. У мужиков и у баб, глаза как плошки. Ребятишки ревут, цепляясь за материнские подолы. И попик с ними, размахивает какой-то бумагой.
    - Господи спаси и помилуй нас, грешных! – вышел к ним князь Алексей Григорьевич. – Почто всем гвалтом? Откель такая гроза, шумиха? Мы, вроде бы, мирно с вами!
    - Не вы! А иные лихие изверги нас ограбить и убить хочут! Спасите наши души, князь-батюшка! – попик подбежал и повалился князю в ноги, заливаясь слезами. – Вот только что ко мне подкинули письмо разбойники, они хотят в наше село приехать, нас всех побить до смерти, а избы сжечь! Помогите, у вас есть ружья, избавьте нас от напрасной смерти, а то нам и оборониться-то нечем! У мужиков ничего, кроме топоров, нетути! У нас тут рядом воровское гнездо: на той неделе соседнюю деревню разорили, избы пожгли, и люди в лесу, в шалашах, мыкаются. Обороните, Христом-богом вас молю, князья дорогие!
    - Христом-богом и мы молим! – подхватили жители и повалились на колени в грязь, поползли к Алексею Григорьевичу, стали обнимать ноги. Наташе в ноги тоже кинулись две бабенки с ребятишками на руках, завыли в голос, чуть подол платья не оборвали. Спасибо, муж обнял ее за плечи и держал крепко, а то б сознания со страху она лишилась. Впервые переживала такое. Свекровь трагически всхлипывала рядом. Прасковья Юрьевна слыла нежным созданием и к старости, да еще в таком ужасном несчастье, впала в полнейшее нервное расстройство. Дочери с двух сторон прилепились к ней и пытались увести в палатку. Одна государыня-невеста нашла силы съязвить в адрес Наташи.
    - Что же ты, будучи такой трусливой, пошла замуж за пропащего-то?
    Наташа не удостоила ее ответом. Она бросилась теребить за рукав сначала мужа, а потом и свекра.
    - Боюсь до смерти разбойников, давайте поскорей уезжать отсюда! – умоляла она, но никто ее не слушал. – Неужели, я не права, Иванушка? – принялась Наташа ходить за своим мужем.
    - Любой честный дворянин на моем месте не дал бы погибнуть людям, оказавшим ему гостеприимство, - заключил в объятия жену князь Иван. – Да и любым беззащитным людям, Наташенька! Стыдиться тебе бы пришлось меня, кабы я задал отсюда деру, - поцеловав жену, он еще добавил. – Твой отец был человек отважный!
    Слова мужа сразу привели в чувство Наташу.
    - Благодарю, что ты напомнил мне о моем отце, милый! Ты – самый лучший из людей, ты – самый отважный и ты меня любишь!
    - Люблю, а теперь, дщерь фельдмаршальская, ступай, успокой маменьку!      
Молодая княгиня со всех ног кинулась к свекровиной палатке. Через несколько минут она уже сидела у ложа Прасковьи Юрьевны с книгой Ефрема Сирина на коленях.
    В эту ночь мужчины в лагере не сомкнули глаз. Они лили пули, заряжали ружья, готовясь на драку. Но солнце взошло, а кругом было по-прежнему тихо-тихо.
    - Господь Бог избавил нас от войны с разбойниками, - объявил Алексей Григорьевич за завтраком. Иван с Наташей на этот раз были приглашены. – Помолимся, да и в путь! – Он устал, но глаза его смеялись, венгерское вино золотилось на утреннем солнышке в хрустальном бокале.
    Едва кончили завтрак, как опять прибежали мужики с бабами, принялись кланяться и благодарить: - Слава вам, князья православные! Благодаря вам, ваши сиятельства, мы остались живы! Ночью-то водой, точно, подъезжали сюда супостаты, да побоялись, вишь, увидевши ваш великий обоз - дали тягу!
    Плача вместе со всеми, местный поп благословил отъезжающий обоз иконой.
    Наташа была счастлива уехать. Прочтя свекрови из Ефрема Сирина, она всю ночь плакала и дрожала. Одна мадам Штрауден знала, чего стоила эта ночь ее подопечной, но  мужу Наташа не обмолвилась ни словечком, о том, что пережила.
    Ох, слава Богу, уехала!
    Чем дальше, тем хуже приходилось молодым. Казна их сильно истончала. Деньги таяли прямо на глазах, а глава семейства оставался верен раз принятому решению: выворачивайтесь, как хотите! К столу княжескому, где угощались московскими припасами, их так больше ни разу и не позвали, и приходилось питаться, как простой народ. Они ели крестьянские щи, тюрю, кашу без масла, пили молоко. Главное, чтобы хватило на лошадей, беспокоился муж Наташи. Нельзя, чтобы красавицы потеряли стать! Наташа с ним соглашалась, а с остальными общаться перестала. Допекли ее, прежде всего золовки – завидовали ей, особенно Катерина. Она осталась и без мужа и без почета, а Наташа и замужем и любима.
    Даже, не смотря на нищету и опалу – счастливица!

Глава 22

    Три недели плутали Долгорукие в половодье и достигли, наконец, городка Касимова, на реке Оке. Основал Касимов в 1152 году князь Юрий Долгорукий, и жили там мещеры – финно-угорский народ. Оттого прежде и назывался он Городец-Мещерский. В 15 столетии город подарен был татарскому царевичу Касиму, отсюда и название. С той поры Касимов развивался на стыке двух религий – христианской и мусульманской. Наташа об этом где-то прочла, и вот теперь, ехала по городским улицам и головой вертела: порывалась увидать собственными глазами настоящую мечеть с минаретами. Да так и не увидела. На высоком берегу Оки предстала Наташиным глазам церковь – то была самая старая церковь Касимова-городка – Богоявленская. А мечеть? Увы, некому было ей объяснить, что по приказу Петра I мечеть давно уже разобрали. Да еще одну, презабавнейшую историю, она слышала от покойной матери. Направляясь в Персидский поход и во второй раз проезжая через Касимов, да будучи в веселом настроении, Петр Алексеевич пожаловал своему шуту, местному уроженцу Ивану Балакиреву, титул хана.
    Не удалось Наташе осмотреть достопримечательности. В Касимове обоз останавливался на два часа, чтобы отобедать. Свекор очень торопился попасть в свои деревеньки, сетуя, что де вот, при каких обстоятельствах довелось  дальние вотчинки узреть собственными глазами. Согласно указу, определявшему место ссылки Долгоруким, эти деревни были как раз на полпути, но все вместе с главой фамилии радовались выпавшей передышке. До следующего особого указу, объявил старый князь, поживем, а там видно будет. 15 мая прибыли они в касимоаскую вотчину – большое село Никольское.
    Наташа, покидая карету на широком дворе усадьбы, ликовала.
    - Ой, хорошо-то как! По крайней мере, - оживлённо говорила она мужу, - лошадям сено не надо покупать!
    Князь Иван весело щурился: майское солнышко припекало, деревья вокруг начали зеленеть, и тут и там из земли тянулись голубые цветочки, в траве на обочине канавы желтела мать-и-мачеха. Иван бросился собирать букет и с поцелуем вручил довольной супруге.
    Княжна Катерина наградила невестку убийственным взглядом:
    - Цветочков нарвали ей, а она и радуется, полоумная! Ну? И кто тут счастливица?
    - Весна! – князь Иван подхватил на руки и закружил Наташу.
    - Ох, и дураки! – бросила княжна злобно и отошла к матери.
Наташа не обиделась, она вдруг почувствовала, что уже не тоскует по родному дому. Если честно, то она почти не думала о своей родне. Она крепко связала свою судьбу с князем Иваном, а родным в Москву обо всем напишет, как только достигнут они указанного места. Вот, наверно, обрадуются братец Сергей и сестры, Верочка и Катюша. За графа она не ручалась, да Бог с ним.
    Тут только Наташа заметила, что слуги таскают в господский дом поклажу, лошадей распрягают и ведут в конюшню. А они-то? Им нужно позаботиться о своей квартире!
    - Иванушка, - затеребила она мужа, - пойди, узнай, где нам остановиться? Куда батюшка нас поселит?
    Господский дом был на вид обширен, длинен, имел всего один этаж и построен был, явно, в прошедшем веке. Все устроено слишком просто, но зато окна большие, и выходят прямо на проезжую дорогу. Поэтому Наташа и понадеялась, что всем места хватит.
    Ах, напрасно!
    - Пойдем, - сказал князь Иван, легонько прикасаясь к плечу размечтавшейся супруги, - нам надо устраиваться. – И вздохнул. – Ох, моя дорогая, нам указано место – на подворье у мужика.
    - Где?!
    Князь Иван невесело усмехнулся:
    - Это моя фамилия срывает на мне злобу, и в первую очередь – разрушенная невеста, а отец пляшет под ее дудку. Вот в какое семейство ты попала, ангел мой! – и коснулся губами завитка на шее жены. – Я загубил твою жизнь, ангел мой, Наташенька.
    Он осекся и замолчал.
    - Ах, - возразила ему жена, - что ты! - Я счастлива, что вышла за тебя, мой друг. Мне лучше скитаться с тобой по белу свету, чем тосковать в роскоши, и блеск Двора меня совершенно не прельщает. Пойдем, - она взяла мужа под руку и повела его к телегам и пригорюнившимся холопам, - будем устраиваться там, где нам укажут.
    Подошел местный староста, хитроватый мужичок с пегой бородой, назвался Петрушкой Репиным и принялся низко кланяться:
    - Ваши сиятельства, а не угодно ли вам будет остановиться на моем подворье? Изба у меня почти новая, строил я ее для себя и своего семейства, но покуды старшие мои сыновья по приказу господина управляющего живут в Касимове на оброке.
    - А скотина у тебя не стоит в избе? – спросил князь Иван.
    - Помилуй бог, барин, скотинка уж вся переведена из дому в хлев, и с утра до вечера ныне на поскотине пасется. Пастушонком у нас мой младший сынишка. Пожалуйте, добрый барин и ты, барыня-красавица, - раскланялся он перед Наташей.
    - Должно, лучшего жилья, барышня, нам не предложат, - шепнула княгине на ухо Дуняшка.
    Пешком отправились, сначала по обочине дороги, потом полем и вступили на деревенскую улицу. Наташа покорно шла под руку с мужем и ужасалась. Дома она, правда, проявляла заботу о мужиках: лекарства посылала, одежонку, а на праздник – лакомства. В первую очередь старалась для родственников своих дворовых. Жаль, что о других подумать, как-то все не успевала. А теперь думала, ах, как крепостным людям живется! Вот, если сама станет  хозяйкой…
    Но ей не пришлось додумать до конца. Пришли. Разбитной староста бросился скорей отворять перед ними воротца, и очутились молодые князь и княгинюшка на мужичьем дворе. Наташа вошла, и ступить куда, не знает, куда дальше идти? Сама-то избенка невелика. Сложена она из тонких бревен длиной до четырех саженей из шестнадцати венцов в высоту и, так как принадлежала старосте, то отапливаемое жилье было больше, чем у соседей. По фасаду – два маленьких окошка, затянутых бычьими пузырями, и под венцом третье, такое же, но не затянутое. Наташа догадалась, для чего это сделано. Чтобы выпускать дым. Изба топилась по-черному. Входить надо было через сени, небольшую пристроечку, напоминающую шалаш. Входя в избу, Наташа успела заметить на дворе отдельные службы: хлев, сенник.  И тут ее чуть с ног не сшибло! Она нос зажала и глаза зажмурила. Дыму-то! Дыму! Печь уже протопилась, но дым плотно стоял в помещении, и все стены в избе черной копотью покрыты. Копоть напоминала собой смолу, твердую и гладкую. Если дотронешься, то не испачкаешь рук, Наташа это проверила, прикоснувшись к стене пальчиком, когда входила. Много места в избе занимала глинобитная печь с шестком. Вдоль стен тянулись земляные лавки – завалинки. В землю были вбиты колышки, переплетены прутьями, а между стенкой и плетнем земля засыпана. Сверху для сидения положены доски, покрытые половиками. В крестьянской избе – роскошь, указывающая на особое положение старосты. Перед лавками – грубо сколоченный стол на козлах. В красном углу – закопченные образа. Полы в избе - земляные, утоптанные. Чистые. Видимо, здесь рачительная хозяйка.  Сама старостиха обернулась к неожиданным гостям от печи – из-под кики на Наташу уставились глаза, изъеденные дымом. Княгиня вспомнила, что и в Кускове, благодаря едкому дыму от печей и лучин, многие крестьянки теряли зрение. И еще слышала, что в черной избе крестьянам и их скотине зимой теплее. Сверху, с печи, свесились четыре вихрастые головенки и одна – девчоночья, с косичкой. Девчонка прижимала к себе самого маленького из братцев.
    Баба ухват отставила и – головой в пол.
    - Ох, милостивцы вы мои, князь и красавица княгинюшка молодые, - заголосила она, - господа добренькие, мы рады вам услужить сердечно, мы в вашей воле! Ох, не велите только убираться с малыми чадами из избы!
    В это время перепуганный малыш, словно в подтверждение слов матери, на руках у девчонки ударился ревом, а следом и остальные запищали. Надо было что-то отвечать, но тут черные стены, земляной пол, печка – все пошло кругом в глазах Наташи. Она вскрикнула и упала без чувств. Муж подхватил ее на руки и вынес на свежий воздух. Вдвоем с мадам Штрауден они уложили Наташу в карете на подушки. Дуняша поднесла барыне хрустальный флакон с солью.
    - Она очнется сейчас, - сухо обратилась к испуганному князю Ивану гувернантка, - но не может быть и речи, чтобы остановиться в избе, скажу я вам! Думайте, Иван Алексеевич!
    Князь Иван растерянно тер глаза кулаками и чуть не плакал.
    - Неужели у вашего отца совсем нет сердца?  - спросила мадам. И сама себе ответила. – Он мстит вам, я это понимаю!
    Кивнув, князь Иван поцеловал слабо пошевелившуюся ручку своей супруги, и на ее губах заиграла виноватая улыбка.
    - О, простите! Не беспокойтесь, мне уже хорошо, - пролепетала Наташа, и в это мгновение князь Иван понял, как она его любит. Вместо того чтобы жаловаться,  у него просит прощенья.
    Обнявшись, они прижались друг к другу, не стыдясь присутствия доброй гувернантки. Их ласки были так чисты, что мадам, зардевшись, выскользнула из кареты и утащила с собой Дуняшку. 
    - Давай подумаем, милочка, - проговорила она, - если изба совершенно не подходит, то нельзя ли использовать под покои сарай? Ведь это сарай, где кладут сено? – она указала на одно из ветхих строений. – По крайней мере, здесь не дымит.
    Мадам подозвала старосту, переминавшегося с ноги на ногу, и вскоре для молодых приготовлена была спальня. В сараюшку перетащили ковры, перины, одеяла и подушки. Для тепла поставили жаровни. Нашли широкую лавку, на которой уместились предметы для совершения туалета: золотые и серебряные тазы и кувшин для умывания. Один из углов загородили китайской ширмой, за которой скрыли фарфоровые  уринники для отправления нужды.
    Вот и поселились Наташа с мужем на дворе деревенского старосты в сарае. Хозяйство их было немудреное, деньги почти кончились, так хоть тут мужики господских лошадей стали кормить овсом и сеном. Мадам Штрауден и Дуняша заняли соседний сарайчик, а остальные люди, если не стояли на карауле над господским добром, то спали и ели на соседском подворье. Столоваться же самих молодых и гувернантку пригласили в господский дом. За это особое спасибо княгине Прасковье Юрьевне. Свекровь полюбила Наташу и в первый же день набросилась на старого князя чуть не с кулаками, чтобы над сыном и молодой снохой, не измывался.
    - Цените, сударь, какое сердце золотое досталось нашему Иванушке! – заявила она мужу. - Дочь благороднейшего господина, богатейшая наследница, свойственница нынешней императрицы, не раздумывая, обвенчалась с женихом, впавшим в жестокую опалу, и теперь следует за ним в ссылку! Будем молить Бога, чтобы сын наш, благодаря этому ангелу, переменился. В день их венчания я еще не понимала, что это возможно, а только надеялась, но зато теперь знаю точно. Переменись и ты, батька, к старшему сыну!
    Она взяла мужа за руку и, подведя к окну, указала на дорогу, по которой шла молодая пара. Рука князя Ивана лежала на талии жены, и Наташа, прижимаясь к нему, застенчиво улыбалась. У ворот их ждала княжна Катерина, ревниво поглядывая на невестку. Ей не за что было злиться на Наташу, разве за то, что та сумела найти счастье. Гордячка княжна и дальше продолжала говорить с молодой княгиней неуважительно и постоянно настраивала отца против нее и брата.
    Глядя на детей, старый князь вдруг почувствовал страшную усталость. Жена упрекнула его, что он жесток, но Алексей Григорьевич был слабым человеком. Судьба ненадолго ему улыбнулась, и теперь он вдвойне отыгрывался на близких людях. С тяжелым сердцем он заявил супруге:
    - Эх, твои бы слова, сердешный дружок, да Богу в уши! Дай-то Бог, чтобы ты оказалась права, иначе беспутный Иван погубит семью после моей смерти. Так и быть, я поступлю по-твоему, разрешу им столоваться с семьей: Ванька наш старший сын и кто знает, может быть, нам с тобой скоро удастся получить внука?
    Только теперь Прасковья Юрьевна пришла в замешательство от такой простой логики своего супруга. Она вспыхнула и прижала к щекам обе ладони: ох!
    Князь, удивленный тоном супруги, ухмыльнулся. Сын и сноха вместе больше месяца, и притом, объятий не размыкают. Оба обладают завидным здоровьем и пылают огнем страсти. Князь и предположить не мог, какой огонь скрывается под серьезной маской благовоспитанности  молодой Шереметевой, всем известной затворницы-недотроги. А его старший сын – распутник и негодяй, неужели и он воспылал любовью к юной супруге? Князь до сего дня не мог поверить, что его привередливый сынок влюбился. Ни одна из невест его прежде не устраивала, даже цесаревна Елизавета была избрана им из чистейшего тщеславия, а сколько дам и девиц были им изнасилованы, и грубо оскорблены прямо у матушки княгини Прасковьи Юрьевны под носом. Князь Алексей Григорьевич считал сына глупым и бессердечным. Выходит, он ошибался?
    - Ты был вельми несправедлив к Иванушке, - с упреком произнесла Прасковья Юрьевна, - но теперь-то ты внял, наконец, а, батька? Иван питает к жене серьезные чувства. Думаю, что мы скоро будем дедом, да бабкой.  Наш первый внук! Первый солнечный лучик в нашем с тобой злосчастье!
    - Да, дорогая! Тогда можно спокойно умереть, - согласился Алексей Григорьевич. Князь и княгиня обнялись и, впервые за много лет, нежно поцеловались.
Прошел месяц. В деревне в июне – сущий рай. Разгоралось лето, в цветении трав и в голосистых трелях лесных птичек. Каждое утро восход солнца радовал живописной яркостью розоватых и золотых красок. Наташа поднималась в самую рань и вместе с супругом бежала в лес, чтобы нарвать цветов на полянах, пока не сошла роса. Букеты цветов стали лучшим украшением их с князем Иваном, жилища и гостиной свекрови. Молодые бесхитростно наслаждались друг другом, смеялись, шутили в кругу обычно недружелюбных сестер и братьев Свекор наблюдал за ними, с удовлетворением отмечая, как изливается в груди его теплое чувство к доброй снохе. Только теперь он понял, какого счастья лишился покойник фельдмаршал Шереметев, скончавшись до срока. А был бы он жив, Наталья не сидела бы сейчас в кругу опального семейства, задорно смеясь шуткам своего мужа. Кажется, все забыли о своих горестях и наслаждаются беседой. Даже у Катерины горели щеки, и среди здорового гогота молодых братьев зазвенел ее мелодичный смех. Наконец князь и княгиня, чтобы не мешать молодежи, неторопливо встали и перебрались к окну. Усадив в кресло княгиню, Алексей Григорьевич приказал слуге наполнить кубки золотистым венгерским.
    - За то, моя матушка, - начал он, и вдруг слова застряли у него в горле. А следом за ним  Прасковья Юрьевна вскрикнула не своим голосом:
    - Ах, батюшки мои, едут! – закричала она.
    Громкий вскрик матери заставил детей выскочить из-за стола и тоже броситься к распахнутым, по случаю жары, окошкам. Все окна в столовой выходили на большую дорогу, и издалека было видно, как в клубах пыли мчатся конные, и громыхают колесами телеги. Пыль великая стоит столбом, а обоз мчится так скоро, будто выступает в атаку.
    Наташа тоже высунулась в окошко и подумала. – Видно, смех не к добру. Бог наказывает за беспечность.
    – Смотри, Иванушка! Телеги несутся парами, а в них – солдаты! А вот в коляске покоевой следует  офицер! – сказала она к мужу.
    Князь Иван высунулся из окна почти по пояс и закричал:
    - Офицер гвардии! Это по наши души!
    Катерина тоже подлетела и принялась отталкивать брата, щипля его немилосердно:
    -  Пусти, Ванька, не засти мне!
    - А ну, тише, вертоголовые, сейчас узнаем, что за беда! – остановил детей князь Алексей Григорьевич.
    Но не успели оглянуться, как коляска с офицером уже влетела на широкий двор усадьбы, а за ней проследовали, громыхая, телеги. Солдаты спрыгнули на землю.
    - Ой, сколько солдат-то! Раз, два, три! - Принялись считать младшие князья. - Семь, восемь, девять, десять! Тринадцать, четырнадцать, … девятнадцать, двадцать, … двадцать три, двадцать четыре…
    - Всего двадцать четыре человека, - повторила шепотом перепуганная Наташа. Она медленно положила ладони на подоконник и склонилась над ним, собираясь с мыслями. – Плакать нельзя, надо встречать удары судьбы стойко, – уговаривала себя. – Что бы ни было, но нас с Иванушкой разлучить не могут. Нельзя сердить «их», если «они» на нас разозлятся, то пострадают, прежде всего, муж мой и свекор.
    Слезы, сами по себе, обильно заструились по щекам Наташи. Не видя ничего из-за слез, она нашарила рукой спинку стула, упала на него, дрожа. Князь Иван, встав за спиной жены, положил трясущиеся ладони ей на плечи.
    Солдаты ворвались в хоромы. Два гвардейца встали на караул возле дверей, и офицер, прибывший в коляске, обратился к сбившимся в стаю Долгоруким:
    - Воля государыни-императрицы! Гвардии капитан-поручик Артемий Макшеев с новым указом из Москвы! Велено объявить вам, князь Алексей Григорьевич, и вам, князь Иван Алексеевич, что вы со всем вашим семейством, выказали непослушание, нарушили предыдущий указ, а именно, отказались ехать в пензенские деревни, куда вас высылали!
    - Что?! Как это – отказались? Да что вы такое говорите, капитан-поручик? – закричал Алексей Григорьевич. – Мы здесь, только на время, мы - только передохнуть!
    Гвардейский капитан, человек, добросердечный, сделал упреждающий жест. 
    - Князь, - мягко заговорил он, - видите ли, то, что вы здесь остановились на передышку – не моего ума дело. Выслушайте же приговор со смирением.
    Алексей Григорьевич застонал, прикрывая слезящиеся глаза руками.
    - Ну, давайте уж, добивайте скорей!
    Капитан-поручик подавил вздох и принялся за чтение:
    - Того ради, что князья Долгорукие, имярек, нарушили указ ея императорского величества и отказались ехать в пензенские деревни, - послать князя Алексея Григорьевича с женою и всеми детьми в дальнюю ссылку, а куда, того им пока знать неведомо. И за ними послать пристойный конвой - офицера и солдат и держать их в том месте безвыездно за крепким караулом, никуда, кроме церкви, не пускать, переписки ни с кем не иметь, бумаги и чернил не давать. Ссыльным на содержание определить по одному рублю в день. Все владения их, князей Долгоруких, будут конфискованы в пользу короны…
    Кажется, целая вечность прошла в молчании, а пролетела всего одна минута. Все слова указа смешались в Наташиной голове: ничего она не поняла из того, что объявили, кроме как повезут их, кажется, на край света. Да еще, то втемяшилось, что ее имя в указе не прозвучало. «Послать князя Алексея Григорьевича с женою и всеми детьми». А почему о князе Иване не сказано «с супругой»? Не собираются ли их с мужем разлучить? С родни, оставшейся на Москве, такое станется.
    Наташа в беспамятстве кинулась с протянутыми руками, к офицеру:
    - Выслушайте меня, умоляю, капитан, а почему вы не назвали моё имя? Я – его законная супруга! – и она ухватилась за князя Ивана обеими руками. – Мы обвенчались в Горенках апреля осьмого дня, нам надо вместе, а иначе никак, совершенно не возможно! Я люблю его больше всего на свете, ради него я оставила знатных родственников, и богатство и честь, и вот ныне стражду с опальным мужем вместе, и скитаюсь! Этому причина лишь непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом! Жить нам вместе, и вместе умереть!
    - Княгиня, бедная вы моя, - растрогался капитан Макшеев, - о том, чтобы вас разлучить, у меня нет указа, а более мне сказать нечего, уж извините. Раз вас отпустили с мужем, стало быть, можете следовать за ним доброй волей. 
    - Не плачь, милая, – князь Иван обнял жену обеими руками. А ей только того и нужно было. Наташа как ухватилась за мужа, так они и застыли на месте. Пусть только попробуют друг от дружки их оторвать. «Что за мир вокруг нас такой суровый и почему мораль и ценности сего мира так отличаются от моих», - горевала юная княгиня. Все остальное из головы вылетело. Наташа даже не слышала, какой плач и крик поднялся в доме. Она спрятала покрасневшее, мокрое лицо на груди князя Ивана, не в силах взглянуть на ужасный мир, да на беду лютую, которая с ними приключилась.
    Большой усадебный дом Долгоруких превратился в огромный разворошенный муравейник. Господа и многочисленная челядь с плачем носились, собирались. Слуги падали господам своим в ноги, умоляли не оставлять их на растерзание новым хозяевам. Женщины голосили так, будто пришел час Страшного суда и их вот-вот низвергнут в огонь адский. Сроку на сборы отводилось всего несколько часов, а за три недели успели распаковать большую часть вещей.
    В столовую, где сидели, обнявшись, молодые, несколько раз прибегали мадам Штрауден и Дуняша. Невменяемое состояние и слабость Наташи пугали их, ибо уезжать из деревни приказано вечером, а ночевать в дороге. Князь Иван, которого мадам несколько раз тормошила и звала отчаянным голосом, едва отмер.
    - Моя жена, - пролепетал он, - так ослабела со страху, что на ногах не устоит, Мария Ивановна, войдите в наше положение. Она боится, что нас разлучат.
    Пришлось гувернантке и горничной, ползая на коленях, разуверять насмерть перепуганную Наташу.
    - Ах, ласточка наша сизокрылая, да что тебе в голову пришло? Разве ты не поняла, что говорил капитан Макшеев? Ты вольна следовать за своим законным супругом. Кто же разлучит мужа с женой? В обычае вашего государства ссылать жену вместе с мужем, коли уж ему выпало такое несчастье, – плакали они обе.
    - Спросите еще раз у капитана-поручика Макшеева, так ли он говорил? Я бы хотела, чтобы он лично подтвердил свои слова, - с трудом, дрожащим голосом, выговорила Наташа, - коли человек он честный, то подтвердит.
    Она и в самом деле только этого хотела, и Мария Ивановна побежала за капитаном.  Она уговорила Макшеева снова посетить молодых в столовой, и он отправился туда, но, видимо посчитав, что плачущая женщина не в себе, ничего ей не сказал, а лишь постоял, посмотрел и вышел. Завечерело, и в столовую принесли ужин. Князь Иван, положив руки жене на плечи и повернув ее к себе лицом, вымолвил:
    - Вот и всё, пора и нам, голубушка. Принесли ужин и надобно поесть. Пообещай мне, что больше не будешь плакать.
    Он поцелуями начал стирать слезы с опухших век Наташи.
    И тут юную княгиню словно прорвало. Она вскочила на ноги и начала метаться. По всему дому разлетелся ее голос:
    - Где капитан-поручик? Господин офицер! – напустилась она на Макшеева. – Вы что, не видите: я еще не собралась в дорогу! Немедленно отпустите меня на квартиру собираться! У нас карета, у нас лошади верховые арабских кровей!
    Капитан-поручик застыл под ее натиском и едва выдавил:
    - Собирайтесь поскорее, ведь все родные ваши давно готовы. – И потом прибавил. – А лошадки-то ваши, арабские, у вас взяты!
    - Что?
    - Конфискованы, говорю вам, ваши арабские скакуны!
    - Что?! – в ужасе выкрикнул муж Наташи.
    Зато она с трудом, но выдавила улыбку:
    - Тут самим живу остаться бы, Иванушка!
    Князь Иван сразу притих и оправился к избе старосты вместе с Наташей. За ними следом двинулся караул – два солдата с оружием. Тут не до разговоров супругам. Молча, шли. Солдаты ни на пядь от них не отставали. Добро, на месте выяснилось, что слуги уже собрали вещи. Запряженная карета и несколько телег с добром, стояли на улице.
    Мадам Штрауден на ухо шепнула Наташе:
    - Ничего, что я отблагодарила старостиху, дала связку сахарных баранок?
    Наташа ей благодарно кивнула. Они сели в карету, и тут поезд тронулся. Повезли их в какой-то город. Где этот город и как он называется? Неужели такая страшная тайна?

Приехали опять в Касимов. В дороге Наташа успокоилась немного, чтобы принять новый удар. Привезли их на пристань. Отсюда уже предстояло им плыть водою, сначала по реке Оке, а после до Нижнего Новгорода по Волге. Тут, на пристани, перекусили. Князь Алексей Григорьевич, угостив своего конвоира из остававшихся запасов царских токаем, сумел-таки умаслить его и узнать страшную тайну того места, где им предписано отбывать ссылку. Везут их ноне в Березов-городок, что отстоит от столицы на 4000 тысячи верст и боле.
    - Выходит, на место Меншикова? – понурился Алексей Григорьевич. – Пропали мы!  Ах, не скажете ли вы мне, любезный капитан, куда погонят моих братьев единокровных, Сергея, да Ивана? И двоюродного, Василия Лукича? Сжальтесь, сударь, удовлетворите просьбишку обреченного на смерть арестанта. Знаю, что дороги мне обратной нет.
    Князь дрожал всем своим тучным телом, опираясь на руку старшего сына, и выглядел настолько жалким, что капитана прошибли слезы. Ох, не того человека избрали конвоировать арестантов, не того! Служака ревностный сдался перед лицом лютой беды, свалившейся на вверенное ему семейство и шепотом, на ухо, сообщил Алексею Григорьевичу и Ивану:
    - Знать вам не велено, ну, да уж ладно: только не выдавать меня, чур! Иначе я, князья, пропаду через свою к вам жалость, а вам самим плахи не миновать. Везут князя Сергея Григорьевича с женой, детьми и матерью в Ораниенбург, на самое первое местопребывание Меншиковых, а князя Ивана, княж Григорьева сына – в Пуст-Озеро. А что до князя Василия Лукича, то я и сам не знаю, простите.
     Белее белого сделалось Наташино лицо, как только муж ей обо всем поведал. Сидели они с князем Иваном, обнявшись, на корме струга, плывшего мимо зеленых окских берегов. Вот новость, так новость! Князь Иван мысленно дураком себя обругал. От ужаса, что их могут разлучить навеки, Наташа совсем не обратила внимания на слова их конвоира, о том, что их велено содержать под строжайшим караулом, как злодеев и врагов императрицы. И лишь теперь, провожая глазами зеленые берега, впала в отчаяние. Березов! Березов-городок стоит на краю света. Что будет, если родные не узнают больше о ней? Чернил и бумаги давать им не велено, корреспонденции никакой иметь нельзя, а как жить без этого? Как без свету!
    Наташа нервно прижалась к груди мужа. Бледная и дрожащая, она так и просидела до вечера, пока муж ее не разговорил.
    - Подумай, Иванушка, каково мне слышать такие вести, - вздохнула несчастная, - я лишилась  своего дому и всех родственников оставила, и не смогу иметь от них писем? Как они будут жить без меня? Сережа очень ко мне привязан. Сестрицы младшие остались. О, Боже ты мой, неужели я больше их не увижу? Не узнаю, как живут, и учится ли Сережа, и вышли ли замуж Верочка и Катюша? Сережа-то без моего руководства, не многого достигнет, не будет дальше учиться, а поступит в кавалергарды, как хотел. Старший брат ему препятствовать в том не будет. Ох! – она подняла полные слез глаза на мужа и спросила. – Иванушка! А, может быть, им неправду про меня скажут, что я уже умерла, что нет меня на белом свете, и что могилка моя затерялась, где-то здесь? – Задрожавшей рукой Наташа обвела  широкий речной простор и сама же себе ответила.- Ну, так что же? Думаю, они обо мне поплачут, а потом будут говорить, мол, это и хорошо, что она, бедненькая, лежит в могиле. Это лучше, чем промучиться целый век. Вот, что они скажут! И невдомек им будет, что я жива. Ох, как это несносно!
    Кровь вскипела в сердце Наташи, дыхание перехватило, горючие слезы ручьем хлынули из глаз, ноги обмякли.  Она почувствовала, что не сможет встать на ноги, хотя, кого в этом винить? Сама выбрала и судьбу и человека, который ей всего свету дороже. Наташа плакала и плакала… Князь Иван, беспомощно выслушавший ее жалобы, ласкал ей волосы, и тоже плакал.  Он пожалел, что выложил жене правду. За время, что она ему принадлежала, он чувствовал в ней единственную опору. О, если ангел его умрет от горя, то и он погибнет: сопьется, превратится в грязь, в дерьмо. Дерьмом он себя уже и так считал, с того самого дня, когда позволил отцу подложить в постель юного императора Катерину. Но Наташа! Он полюбил, и собирается выжить, во что бы то ни стало. Главное – это выжить в мире, полном дерьма и зла.
    Князь Иван плакал и долго не мог сообразить, что теперь сам он плачет в объятиях своей нежной супруги. Наташа гладила его по мокрым щекам, целовала его глаза, нос, рот, уши и шептала:
    - Очнись, милый, очнись скорей! Теперь уже ничего не поделаешь, Иванушка, супруг мой милый, придется нам вместе ко всему привыкать, и я не постыжусь любви своей ни перед Богом, ни перед целым светом. Ты для меня всего дороже, ты, а более никто!
    Князь Иван жадно, горячо впился в подставленные ему губы. Последовал долгий поцелуй, а затем оба подняли головы и посмотрели в глаза друг другу. Глаза Наташи сияли решимостью и любовью.
    - До самой смерти! – выдохнула она.
    Князь Иван, ошеломленный и очарованный ею, не мог выговорить ни слова.      

Глава 23

     Розоватый утренний туман рассеялся. Где-то в монастыре звонили к утрене. Золотые лучи засверкали на водной глади. Из густого леса на берег вышло семейство оленей и замерло, наблюдая за стругами, плывущими по реке.
    Долго пришлось плыть опальным князьям Долгоруким по рекам Оке, Волге и Каме. Струги, где шли на веслах, а где тянули их бурлаки, бредя по берегу бечевою. Их монотонное пение поначалу испугало Наташу, а потом стало нравиться. Много чего повидали в пути арестанты, но пока местные картины только радовали глаз любознательной молодой княгини. Любовалась она дремучими лесами, холмами, поросшими изумрудной травой, утесами волжскими. Миновали славные русские города Владимир и Муром, прошли мимо Нижнего Новгорода, мимо Казани и начались вятские земли. Леса тут густые, воды глубокие. Зверя, рыбы не счесть. Плыли медленно, и казалось Наташе, что путешествию не будет конца. Такие мысли ее радовали, хорошо бы, лето не кончалось. Плыли, и плыли бы по тихой воде.
    Наташа, вытирая разрумянившееся лицо полотенцем, смотрела на воду и прислушивалась к звону, далеко разносившемуся по водной глади. Свежесть летнего утра в эти ранние часы, когда вся фамилия почивала на перинах, после доброго ночного возлияния, бодрила Наташу. При ее нежном воспитании, мудрено сносить тяжкое бремя, свалившееся на ее плечи, а она вдруг принялась везде отыскивать хорошее. Муж ее любит, новые родственники становятся к ней и добры и любезны. Много допекала ее княжна Катерина, но отец с матерью заставили старшую дочь уважать невестку. Про младших и говорить нечего. Ленушка с Анютой в дороге присмирели и жались к матери, которая день ото дня, слабела и почти не покидала постели. Донимала княгиню жара и гнус по вечерам, а всего пуще, терзалась она мыслями о своих детях. Жизнь детям узнать довелось почестями и богатством, а не смирением. Науку постигали в гостиных и бальных залах. А что теперь? Княжнам, видно, уготовано старое девство в краю бедном и унылом. В отличие от них невестка – счастливица.
    Утро раннее. Болезная свекровь спит и  не зовет Наташу, а как проснется, то начнет плакаться и просить не оставить несчастных сироток после ее смерти.
    - Не горюйте, матушка, - сто раз на дню утешала Прасковью Юрьевну Наташа, - мы же одна семья.
    В самом деле, так. Все одинаковые теперь арестанты, над всеми властвует капитан Макшеев с командой. Капитан человек жалостливый, дай ему Бог здоровья. Допивает с Алексеем Григорьевичем остатки божественного токая, успокаивает, говорит любезности дамам. С князем Иваном – уже друзья. Князь Иван, как и отец, пьет горькую, не просыхает. Муж еще спит, и Наташа прислушивается к его дыханию, ровному, как течение реки. Когда Иванушка напивается, то на себя не похож: кричит, плачет, сопли утирает рукавом, жену не слушает и жалуется, все вспоминает. Уж больно не дают ему покою отобранные золотой камергерский ключ и кавалерии. Наташа краснеет, слушая «пьяные романсы». Зато, стоит мужу проспаться, и вот он – прежний ее влюбленный супруг, ласковый, простой и добросердечный.
    Наташа закончила умываться и направилась в свой шалаш на палубе, чтобы взглянуть на мужа. По дороге она схватила взглядом, что люди уже суетятся, значит, готова на завтрак каша. Капитан Макшеев, стоя на палубе, о чем-то рассуждает с камердинером Алексея Григорьевича – стариком Капитоном. Наташа им улыбнулась и пошла дальше. У всех заботы. А князю Ивану, всяк день – пасмурный, всякая ночь – пьянство. Неужели, она настолько плохая жена, что не может отвлечь от тяжелых дум ненаглядного своего? Жена, как солнце, должна осушить все его горести и невзгоды.
    Муж уже проснулся и, посмотрев на нее с виноватой улыбкой, позвал:
    - Иди ко мне, лапушка!
    Наташа наклонилась над ним, и он поцеловал ее в губы.
    - Вставай, Ванюшка, завтрак готов, - сообщила она. – Макшеев уже на палубе разговаривает с Капитоном.
    - А ну его! – князь Иван обнял жену за шею и уложил рядом с собой. – Ты любишь меня, ангел Наташенька? Мне кроме тебя никого не нужно!
    Вот так - каждый день! Ночью князь Иван хмур и пьян, а с утра ласков и светел. И Наташа заторопилась к нему приласкаться.
    -  Макшеев сказывал, - напомнила она мужу, когда они нехотя поднимались, будто плыть нам по воде еще целых два дня. В Соли Камской пересадят нас в кибитки и повезут через Камень Уральский по горам. Как ты думаешь, это будет ужасно?
    - Кажется, ничего хорошего, - пробормотал муж.
    - Про Камень Уральский я в детстве еще в книгах читала, - взялась рассуждать Наташа, - горы сии первым изобразил на карте Клавдий Птолемей под названием Имаус. Зовутся они также Рифейскими, или Гиперборейскими. А Уральскими названы недавно господином Татищевым, позаимствовавшим сие название не то у татар, не то у башкирцев от местного слова «ур», кое означает «гора», либо «пояс». В недрах же оных гор содержатся разнообразные поделочные камни, самоцветы, золото, железо, медь, а покрыты они лесами густыми и тундрами, в которых гибель зверья, и птицы.
    - Бедная ты моя, - вздохнул князь Иван, останавливая поток ее речей опять поцелуем.
Плыли еще два дня по Каме и 1 августа высадились в Соли Камской. Город сей располагается у левых притоков Камы – рек Усолки и Боровой. Жизнь и название дала ему соль. Возник городок при соляных промыслах, организованных купцами Калиниковыми, выходцами из Вологды, около 1430 года. В описываемое время Соль Камская являлась транзитно-торговым центром между Москвой и Китаем и крупным перевалочным пунктом на пути в Сибирь. В городе имелось порядком каменных зданий и церквей. И первым же делом повел капитан Макшеев своих подопечных ссыльных Долгоруких в дом воеводы. Шли пешком, только Прасковью Юрьевну лакеи несли в кресле. У нее от расстройства совсем отказали ноги, и глаза не открывались уже от слез. Княгиня тихо охала и жалобно просила занести ее в храм, хоть какой-нибудь, по дороге, чтобы напоследок помолиться. Добросердечный командир ей в этом не отказывал и терпеливо уговаривал потерпеть.
- Уж вы, пожалуйста, сударыня, потерпите, осталось-то всего ничего, вот расположимся, договоримся о транспорте и  заодно узнаем, в какой храм идти. Дел у меня по горло, а отпустить вас одних не могу, уж вы простите, - извинялся Макшеев.
    Дом воеводы понравился Наташе: белокаменный, а оконца с кокошниками в красных наличниках. Сам воевода тоже приветлив, но разрешил остановиться у себя только Макшееву, чете старших Долгоруких и порушенной императорской невесте. Остальным пришлось стать на квартиры в ближайших домах. Наташе с мужем опять досталось место в сенцах у бедной вдовы, зато мадам Штрауден хозяйка отвела в горнице лавку. И на том спасибо. Сколько им тут отпущено-то? Ночь-две?
    Оказалось, целых четыре! Пока собрали повозки, да каждую коляску и телегу покрыли кожей, чтобы в пути не промокла, да погрузились, с командира семь потов сошло. В конце концов, он исполнил просьбу больной княгини и в воскресенье, перед самым отъездом, сходили к обедне. Помолились. Поплакали. В понедельник утром двинулись в путь. Предстояло одолеть Уральский хребет и триста верст проделать по извилистым горным тропам до Тобольска – столицы Сибири.

Усаживаясь в коляску, Наташа уже мечтами была в Тобольске. Интересно увидеть град сей! Там сидели на воеводстве ее дедушка, кто-то из Долгоруких и князь Черкасский, отец княжны Варвары. Наташе приходилось слышать: князь Алексей Михайлович Черкасский страшно разбогател на этой службе, но, ужасная идеалистка, она и мысли не допускала, чтобы упрекнуть свою единственную подружку, в том, что ее богатство произошло нечисто. Разве что, в Сибири золото само выплывает из рек и само идет в руки.
Однако измучилась Наташа дороге! К обеду ее до того растрясло, что хоть кричи криком: пожалуйста, остановитесь! Ехать тряско, повозка то подскакивает, то кидает из стороны в сторону, потому что дорога вся усыпана диким камнем и до того узка, что в упряжку можно запрячь всего одну лошадь.
   Наташа скотину жалела и громко посетовала:
   - Бедняжка, ведь она из сил выбивается!
   Конвоир, ехавший сзади, имя его было Евсеев, услыхал:
   - Сударыня, - прокричал он, заглядывая в коляску, - не кручиньтесь, таково дело: ежели две лошади впрячь, то одна другую обязательно в ров стащит! Высуньтесь-ка, да сами и поглядите! Где едем-то и как! А скоро, глядишь, придется идти пешком, дорога-то и вовсе веревочкой будет виться!
    Наташа выглянула и не сдержала крик. Ох, батюшки-светы! По обе стороны дороги – рвы! Да какие! И обросли эти рвы лесом, густым, вышины и толщины невероятной. В это время они как раз въехали на гору. Наташа с мужем, завороженные, крепко уцепившись друг за дружку, смотрели по сторонам. Больше всего их поразила бездна, открывшаяся их взору. Так, должно быть, зрят с большой высоты птицы на вершины леса. Дубы, сосны, ели тянулись сплошной зеленой рекой.
    - Ах, Иванушка, да я отродясь такого лесу не видывала! - шепнула мужу Наташа. – Ой, у меня сердце сейчас из груди выскочит! Давай, попросим, чтобы остановились!
    В это время из других повозок донеслись стоны и плач. Особенно кричали и плакали младшие княжны и служанки, но конвоиры оказались глухи к женским слезам. Кричи, не кричи, хоть изойди криком, они свое дело знают: им бы только вперед бежать. Наташа сто раз, наверно, обратилась к Евсееву, а он все одно ей твердил безжалостно:
    - Терпите, сударыня! По целому дню мы будем так ехать, с ура, до ночи. Надо спешить! Мы вас в Тобольске передадим на руки другой страже, а сами – домой. Нам, барыня, домой больно охота! И мы - тоже люди!
    Наташа замолчала. Ехали – пять верст в гору и столько же вниз, потом также снова и снова. Выйти по нужде нельзя было, приходилось терпеть. Перекусили, не покидая повозок, чем попало. Жара к тому же одолела. Ближе к вечеру налетел гнус. Места глухие. Не встретилось ни одного жилья, ни одного человека за весь день. Солнце стало садиться, и тут объявили остановку. Вышли, еле разминая ноги. Слава Богу, под ногами мох.
    - Ставим палатки! – распорядился капитан Макшеев. – Быстро! Солнце сядет, наступит кромешная тьма! Так что, холопы, не спать, - ноги в руки и шевелитесь!
    Слуги забегали, засуетились, и палатки поставили так, что арестантские оказались в середине, а по краям прочие. Князя Ивана с женой больше не обижали. Князь Алексей Григорьевич как-то сник и все больше вокруг больной супруги увивался. Прасковью Юрьевну носили повсюду в кресле, в том числе и по нужде. Княжна Катерина и та примолкла, сидела на поваленном стволе, обмахивалась шелковым разрисованным опахальцем, а глаза – яркие, влажные, как у оленьей самки. Наташа к ней подошла, и стали они, молча, сидеть вместе и смотреть на закат. И вдруг блеснул последний луч солнца. И все бы: тьма кромешная поглотила бы маленький лагерь, если б не разведенный заранее костер. Ужинать сели уже в темноте, при свете костра и факелов, а вот постели в спешке не собрали и повалились кое-как, чуть ли не на голой земле. Наташа с мужем поцеловались, крепко прижались друг к другу и уснули.
    А утром – опять в путь. Пошли тропы крутые, куда как более страшные обрывы, скалы. Евсеев оказался прав, тут и людям, и господам и слугам, пришлось вылезать из повозок и идти пешком. Двигались гуськом, смотря в затылок друг другу. Хуже всего приходилось женщинам. У Прасковьи Юрьевны язык распух, глаза стали закатываться. Пришлось соорудить носилки, чтобы ее положить и нести. При виде страданий матери, младшие Долгорукие заревели, семеня за носилками, да криком не помогли горю. Лишь вызвали недовольство конвоя. Из-за княжон-плакс и их служанок, отряд двигался, через час по чайной ложке. Но вина лежала и на самих конвоирах. Подготовились к переходу по горам плохо, Наташу и княжон никто не предупредил, чтобы они запаслись простой обувью, и они стерли себе ноги в туфлях. Молодая княгиня, будучи не такой привередливой, как золовки, беспрекословно влезла в сапоги князя Ивана. А как идти? Ножки маленькие, в больших сапогах - болтаются, того и гляди, подвернешь лодыжку, либо споткнешься. Да ничего, скоро наловчилась. Кончилось же тем, что княжны Катерина, Лена и Анюта, не могли больше ступить ни шагу. Царская невеста губы в кровь искусала, а младшие – те обе ревели дурным голосом, пока обоз из-за их воплей, не остановился.
    - Босиком, что ли идти княжнам? – заголосила горничная Аниска.
    - А мы далее не пойдем, - скидывая свои туфельки и садясь на пень, объявила императорская невеста. – Останемся здесь и умрем, вот интересно, что тогда капитан в Москву будет докладывать? А? Знать, забыл, кто я такая? – И повертела у капитана под носом обручальным кольцом. – Вот он, знак величия моего!
    Семья охнула, все ужаснулись, заслышав такие крамольные словеса, но Макшеев, спасибо ему, при виде мучений девушек, велел посадить их верхом и для безопасности привязать к лошадиным спинам веревкой, а лошадей вести под уздцы.
    - Держитесь крепче, сударыни, а вниз не глядите, - посоветовал он княжнам, и поползли дальше.
    Наташа поначалу стойко терпела нужду, хотя стали вдруг у нее обнаруживаться признаки какой-то странной болезни. В глазах темнело, кружилась голова и немного тошнило. Князь Иван держался сносно, если не считать приступов меланхолии. Тогда он замыкался и не словечка не отвечал на вопросы жены. Хорошо, что был с ними еще один человек, которому молодая чета была небезразлична. Мадам Штрауден всегда была рядом в трудную минуту, и словом подбадривала и делом.
    Проделав так первые сорок верст, ссыльные добрели до первого маленького домика – перевалочного пункта для проезжающих. Да невелика радость! Изба на подставе топилась по-черному, прокопченный потолок нависал прямо над головой, на грубо сколоченном столе – лучина, вдоль стен – лавки. Окон нет. По стенам нагло прогуливались тараканы. Скреблись мыши по уголкам. На одной лавке устроили больную княгиню, на другой – старого князя, а печка, которую солдаты быстро растопили,  досталась младшим княжнам. Катерина заходить в черную избу наотрез отказалась. Велела разбить себе палатку на лужайке, а вокруг расположились остальные. Ночь проспали, и в путь, до следующей подставы.
    Наташа, будучи в сознательном возрасте, переезжала с матерью только из Санкт-Петербурга в Москву, и обратно. Она впервые ехала далеко и не ночевала в своей постели. Думала ли, на что себя обрекает? В иную минуту ей хотелось лечь и умереть прямо на дороге. Рядом с ней страдал муж. Глянет, бывало, Наташа на него, и дурные мысли бегут прочь. Невозможно всего описать, какую нужду терпели, какие виды мелькали перед глазами. На Урале много порожистых рек и ручьев. Вода в реках и озерах чиста и прозрачна, так что дно можно разглядеть на большой глубине. После дождей уровень воды обычно поднимался, реки мутнели, но пока дождливое время не наступило. На берегах рек попадались редкие убогие деревушки, а потом опять тянулось безлюдное пространство. Камни-останцы торчали как призраки. Разноцветный ковер покрывал поляны, а скалы – знаменитые уральские лишайники. Раз Наташе попалось на глаза дупло – жилище лешего. В другой раз она наткнулась на след медвежьей лапы и страшно перепугалась. Хорошо, что рядом охрана. Наташа докучала Макшееву, расспрашивая о диких зверях и лесной нежити. Капитан отшучивался и смеялся, указывая на гигантские каменные хребты, поросшие сплошной зеленой стеной, уже начинающей играть яркими красками недалекой осени. Да, не за горами красная уральская осень. Наташа удивлялась деревьям, росшим на камнях. Любовалась живописными водопадами. Зато горные дороги ужасны. Ночи холодны и тревожны. Еда однообразна. По утрам Наташу мутило, и мадам Штрауден поглядывала на нее с тревогой, а Дуняша пыталась ублажить ягодами, собранными ею на остановках. Капитану Макшееву не раз случалось задерживать обоз, из-за самочувствия молодой княгини. Капитан вопросительно поглядывал на гувернантку, но она ускользала от ответа. Лицо мадам принимало странное выражение, и она, по мнению капитана, не то чего-то боялась, не то просто не понимала, что к чему. Добродушный капитан, не мог бы избавить от нужды ее подопечную, как и сделать поездку менее опасной.

    Продвигались вперед медленно по узким горным тропинкам, по камням спотыкались, пока не начинало смеркаться. Осень близилась, но до сей поры, до конца августа, ни капли дождя не упало на каменистую почву, но в один день словно разверзлось небо! Дождь хлынул как из ведра с полден, и зарядил до самого вечера, всех вымочило до нитки. Коляски, в которых ехали ссыльные, покрыты кожами, но кожи быстро промокли. Люди были вынуждены сначала кутаться в одеяла и салопы, потом бесполезно прижиматься друг к другу. Что за ад кромешный познали! Им выбежать бы, куда-нибудь забиться, в пещеру, либо берлогу, - увы, вокруг настоящая пустыня. Сплошной камень, а между каменьями пробивается редкая растительность. Все, включая капитана Макшеева, читали молитвы, стуча зубами:
    - Богородица-заступница, Христос-бог, помогите нам, грешным!
    Ох, живыми, кажется, не доехать. И люди, и лошади совсем выбились из сил, как вдруг впереди замаячило какое-то строение, еле заметное за сплошной дождевой завесой.
    - Станок! Приехали! – прохрипел капитан, всовывая голову в кибитку молодых. Наташу обдало водой, хлынувшей с его шляпы.
    - Ой, господин Макшеев, вы будто прямо из реки! – крикнула она, пригибаясь как можно ниже.
    - И вы оттуда же, сударыня! Я вам советую как можно быстрей выскакивать и бежать в избушку, чтобы успеть обсушиться.
    - Благодарю вас, капитан!
    Наташа еле выбралась наружу. Бог, наконец-то, внял молитвам. Дождь перестал. В это время все остальные тоже покидали коляски, мокрые, в самом деле, как будто только что из реки. Надо было скорее высушиться, чтобы не умереть от простуды.
    - Беги, - заторопил муж Наташу. –  Скорее, а то места на всех не хватит!
    В самом деле! Фамилия-то велика, и в избенке, все не поместимся, догадалась Наташа. Она была единственная из женщин, кто в эту минуту находился на ногах. В это время муж ее бросился помогать вытаскивать из колясок мать с сестрами. Все они были без памяти, а Катерина отчаянно ругала холопов.
    - Дураки! Тащите меня на печку скорей! На печку!
    Лакеи бегом протащили ее в избу мимо Наташи, потом  туда же проследовала на носилках Прасковья Юрьевна, чье лицо было мертвецки-синим. Княжон Лену и Аннушку протащили на руках, хлюпая по грязи, братья.
    - Наташенька, что ты ждешь? – мадам Штрауден под руку потащила свою питомицу в избу, но ее на пути перехватил старый князь.
    - Сударыня, ради Христа, помогите, разберитесь с медикаментами, ради моей бедной жены, они где-то завалялись в ее коляске!
    Мадам Штрауден пришлось оставить Наташу и броситься ему на помощь. Проводив взглядом гувернантку, старающуюся ради нее всем угодить, Наташа ощутила, наконец, дикий холод. Пора было спешить в избу, чтобы обсохнуть и позаботиться о свекрови и золовках. Наташа переступила порог избы. «Господи, Боженька ты мой» - последнее, что мелькнуло в ее мозгу. А дальше – яркий сноп искр, взрыв в голове, - темнота.
    Очнулась Наташа на лавке, под одеялом. Возле нее стоял на коленях Иванушка, смертельно бледный, держал ее руку и поливал горючими слезами. За его спиной перешептывались испуганные княжны, мадам Штрауден и Дуняша.
        - Ай, очнулась! – громко вскрикнула Катерина. – А мы думали, ты умерла! Напугала ты нас, растяпа, а особливо своего Ваньку! Да не реви ты, паршивый пес! – она грубо пихнула башмаком брата. – Чего ей сделается? Подумаешь, приложилась о матицу лбом, дуреха! Не могла голову наклонить!
    - Что со мной было-то? – пролепетала Наташа?
    - Ты в избу вошла, только через порог переступила и хрясь о матицу лбом – она низка очень оказалась, - со злорадством сообщила княжна Ленушка. – А ты ростом высоченная, даже повыше Катьки! Забыла, что здесь тебе не хоромы?
    - Заткнись, дура! – прикрикнула на Ленушку государыня-невеста.
    - А я разве неправду говорю?
    Между сестрами завелась обычная перебранка.
    - Ай, вправду ведь, не сообразила, - память быстро возвращалась к Наташе, - ударилась крепко, чуть-чуть бы еще, и голова бы слетела с плеч. А всему виной – многолетняя привычка. Милая моя мадам, - она ласково прикоснулась к руке расстроенной гувернантки, - не вы ли меня с малолетства приучали, повторяя «ходи прямо»? Да и не люблю я кланяться-то! Вот ведь! Еще одно маленькое приключение! Да и темно в избе было!
    - Верно, - улыбнулась мадам Штрауден сквозь слезы. – Ты – как матушка твоя. А уж как ты нас всех перепугала!
    - Я чуть со страху не умер, - провыл князь Иван, - ты около четверти часу без памяти лежала. А если бы умерла, то и я бы наложил на себя руки.
    - Ах, да жива я, Иванушка, - Наташа, все еще слабая, протянула руки и обняла мужа за шею. – Спасибо, что позаботились обо мне, и даже нашли сухое одеяло! Чье оно?
    Оказалось, что одеяло принес капитан Макшеев. Хлопот у него и так полон рот. На сырости и холоде печка в ставке никак не хотела растопляться, костры тухли, а надо приготовить на всех харч, не допустить, чтобы кто-нибудь из подопечных заболел и умер, либо покалечился, как Наташа. Но молодой, здоровый организм молодой княгини не пострадал. Головокружение прошло, и она пожелала встать и посмотреть, как чувствует себя больная свекровь. Прасковья Юрьевна лежала без всякого движения. У нее не действовали теперь не только ноги, но и руки.

 Скоро выяснилось, что несчастное приключение не прошло бесследно для Наташи. Головокружения и тошнота возвращались, особенно по утрам. А однажды приключился с ней ужаснейший приступ рвоты. Едва утром все поднялись, и сели есть кулеш с салом, как Наташа вдруг позеленела и, зажимая себе рот юбкой, опрометью кинулась к ручейку, весело журчавшему на дне овражка. Она неуклюже скатилась по камням и глине к воде, и ее тут же вывернуло наизнанку. Постанывая, она забыла, что на нее глядят, должно быть, и что муж опять страшно перепугался. Ох, только бы ее не трогали!
    Мадам Штрауден за локоть удержала князя Ивана на месте и шепнула дурню:
    - Переждать бы некоторое время, тогда это пройдет! Я не знаю, как это бывает, но женское чутье мне подсказывает: со многими женщинами это происходит в самом начале.
    - В каком начале? Что происходит-то?
    - Ах, Иван Алексеевич, ах,  – посетовала гувернантка.
    - Право, я, сударыня, ничего не понимаю!
    - Да тут и понимать-то нечего! – прошипела мадам, указывая глазами на увлеченное едой семейство. – Не будоражьте их, - и незаметно поманила к себе пальчиком Дуняшку. Когда девушка подошла, мадам шепотом заговорила с нею. – Дуняша, а как давно у барыни твоей прекратились крови?
    Охнув, девушка заалела, как маков цвет:
    - В последний раз это в имении еще было, - пролепетала она и вдруг вытаращила глазищи. - Ох-ох-ох, а я-то, дура!
    - Дурочка, конечно, - криво усмехнулась мадам Штрауден, - как и твоя юная госпожа! Я, думаю, командир наш уже догадался, в чем, собственно, дело. Боже ты мой! Ведь уже два месяца с половиной! Иван Алексеевич, я поздравляю вас! Думаю, вы можете поставить в известность вашего батюшку. Дуняша, а мы с тобой, пойдем-ка и успокоим нашу бедненькую овечку, ведь ей очень плохо. Такое суровое испытание для нежной маленькой девочки!
    Оставив ошарашенного князя Ивана, в сопровождении горничной, мадам быстрым шагом направилась к ручью, где Наташа, все еще лежала, свернувшись калачиком, на густом мху. Глаза ее были обращены к небу. Высокая грудь плавно вздымалась и опускалась.
    - Милая ты моя, - наклоняясь над ней, проговорила гувернантка. – У тебя будет ребенок, Наташенька! Это очевидно, даже для меня! Теперь тебе придется быть очень мужественной, мое сердечко, ведь нам ехать и ехать. Твой муж уже знает, в чем дело. Я полагаю, что и свекру сказать надо. Ему предстоит стать дедом.
    - Дедом? Ох! У нас с Иванушкой будет ребенок? О, как я рада! – встрепенулась Наташа, но тут ее несчастный желудок снова пришел в неистовство, и она со стоном склонилась над ручьем. Стеная и трясясь всем телом, покрываясь испариной, она стоически боролась с приступом рвоты, в то время как мадам и Дуняша заслоняли ее юбками. Когда приступ кончился, Наташа поднялась на ноги и обратилась к мадам:
    - Я не запомнила, испытывала ли моя маменька такие муки, Мария Ивановна, голубушка, вы должны знать?
    - Увы, бесценная моя, я ж состояла при графских детях, а не при ее сиятельстве.
    - Но почему так скоро?
    - Разве, моя голубка? Твоя матушка беременела пять раз за семь лет.
    - О?! - повеселела Наташа. – Я буду заботиться о своем дитятке, даю слово.
    Они вернулись к семейству.
    - Ребенок? – князь Иван обнял жену и залился краской. – Ангел мой, мы теперь втроем, и ничто нас не разлучит. Но, как же ты перенесешь дальнейший путь, моя родная? Я не подумал, что это произойдет так скоро! Кто поможет тебе рожать? И маменька расхворалась, на беду. Опять я виноват, - изрек он упавшим голосом, - мне настолько хорошо с тобой, что я только и думал о нашем удовольствии! Ох, кажется, я не исправим, – пожаловался он и припал губами к руке Наташи.
    - Ничего, Иван Алексеевич, ничего, - мягко проговорила мадам Штрауден, - когда придет время, мы уже будем в Березове, а там тоже люди живут, и женщины рожают младенцев. Одна беда, что аборигенки, думается мне, везде одинаковы: прежде принимают роды, а потом моют руки, ну, да я за этим прослежу. А теперь пойду-ка я и порасспрошу служанок Прасковьи Юрьевны, не разбирается ли кто-нибудь из них в том, что нужно есть и пить будущей матери.
    Мадам направилась к кибитке больной княгини.
    - О Господи, - воскликнул кто-то, - неужели я не ошиблась?
    Сколько язвительности было вложено в одну-единственную фразу! Супруги помедлили, прежде чем обернуться к княжне Катерине. Наташа прожила в семье мужа уже достаточно, чтобы понять, как та ненавидит брата, и какую игру ведет с ней. Старшая золовка ей люто завидует, и лучше бы отвести ссору.
    - Ты не ошиблась, Катюша, - мягко проговорила она и стиснула незаметно руку мужа. – Ну, разве это не чудесно? Я хочу много детей!
    - Вот как! - княжна снова язвительно хмыкнула, засмеялась, и отошла прочь.

Узнав о своей беременности, Наташа воспрянула духом. Она носит следующего главу фамилии Долгоруких! То, что это будет мальчик, у нее ни тени сомнения не возникало. Уверенности ей придавала необычайная радость ее свекра. На остановках молодым теперь первым выделяли лучшее место и готовили удобоваримую еду отдельно для Наташи. Ей нельзя было есть жирную пищу. Для нее готовили морсы из местных кислых ягод и по утрам, когда обоз трогался, она под руку с мужем версту, или больше, медленно шла пешком.
    Себя Наташа уже не жалела. Беременность – обычное дело в жизни замужней женщины. Она каждую ночь, кроме дней, когда у нее бывали женские недомогания, любилась с мужем. Еще бы не понести ребёнка! Долг перед семьей - прежде всего!

Глава 24

    Вот и до славного города Тобольска добрались. Про Тобольск – пуп земли Сибирской, Наташа кое-что дома тоже прочесть успела. До прихода Ермака на просторах Западной Сибири властвовали сибирские татары, до поры считавшиеся непобедимыми. Город на берегу большой реки Иртыш основали летом 1587 года, при царе Федоре Иоанновиче, в 17 верстах от татарской столицы Искер, казаки воеводы Данилы Чулкова, разгромившие последнего сибирского хана Ораз-Мухаммеда. И стал Тобольск столицей Сибири и форпостом по пути на Восток. Хлынули сюда всевозможные товары. Ехали купцы из Великого Устюга, Вятской земли, Казани, Москвы. Бухарцы, хивинцы везли драгоценные ткани, мерлушку-войлок, сушеные фрукты и пряности, и здесь меняли на драгоценные меха. Петр I покровительствовал Тобольску, и при нем город стал административным центром Сибирской губернии, простиравшейся от Камы до берегов Тихого океана, росла промышленность, положено было начало образованию, книгопечатанию и даже театру.
    Наташа вертела головой, словно бы отыскивала что-то глазами.
    - Сударыня, может, вы потеряли чего? –  полюбопытствовал капитан Макшеев.
    - Да будто бы на высоком холме белокаменный кремль с башнями и соборами стоять должен…
    Макшеев, взяв княгиню под локоток,  аккуратно развернул ее:
    - А вот, любуйтесь! Извольте-ка, сударыня, поглядеть прямо вверх.
    Наташа ахнула: красота неземная! Вот каков краешек русской земли!
    - Кремль возвели при злополучном князе Матвее Гагарине, руками плененных шведов, - словоохотливо объяснил Макшеев, - при нем же выстроили Рентерею, сиречь казнохранилище под Прямским ввозом. – Он указал рукой. – Взгляните, кремль красуется на горе в центре города и посему виден с любой точки. Гора же рассечена пополам глубоким оврагом и по нему проложена дорога наверх. Видите, деревянную лестницу? Всего 198 ступеней! Построена же сия лестница в прошлом веке. Поднявшись по ней, вы прямо упретесь в Дмитриевские ворота. Это и есть Прямский взвоз, либо его еще именуют Софийским. Кремль располагается по обе стороны от взвоза. Справа – Софийская часть - сосредоточие духовной жизни. По левую сторону – Вознесенский город с дворцом наместника.
    - А сидит здесь сейчас вице-губернатор Болтин Иван Васильевич, - заметил князь Алексей Григорьевич. Он подошел и тяжело оперся на палку. – Мне обязан он назначением, после того, как я отозвал отсюда двоюродного братца Мишу. Как насчет того, капитан, чтобы нам с Иваном Болтиным повидаться? Может быть, он смилостивится и не пошлет в Березов невестку с сыном? Ей бы родить тут.
   - Увы, князь, увы, - Макшеев в ответ только развел руками, - и рад бы посодействовать, да не могу, государственный интерес. Я один отправлюсь к его превосходительству господину Болтину с докладом, а вам по инструкции следует встать лагерем и ждать. Здесь недалеко есть трактир, где можете отобедать, я этим прежде распоряжусь. О том, где вы будете поселены, и кто примет дальнейшую над вами команду, распорядится вице-губернатор.
    - Ой, беда, батюшка, неужели от нас отстранят этого славного человека? – спросила тоненьким от слез, быстро подкатывающих к ее горлу, голоском молодая княгиня. – Я стала до того плаксива, извините, но всякую беду обязуюсь переносить стойко. Удастся ли нам другого командира приводить в жалость, как этого? – ее голосок снова истерически взлетел вверх, из глаз неудержимо хлынули слезы. Подбежавшие золовки с ужасом уставились на Наташу, но князь Иван обнял жену и прижал к сердцу. Он понимал, как ей сейчас тревожно. Наташа плакала у него на груди, пока в ее сознание не ворвался гневный возглас княжны Катерины:
    - Никто ж не звал тебя с нами ехать, дура! Чего теперь воешь? Ненавижу тебя! Ненавижу вас всех! – бросила она прямо в глаза отцу. – Это вы с Ванькой меня погубили! О, если бы я могла убить вас! Убила б!
    Наташа заплакала еще горше:
    - Да что ты такое говоришь, золовушка дорогая? Думай, что хочешь, Катя, но не обвиняй никого! Я люблю мужа, и за любовь мою не страшусь заплатить жизнью, готова целый век с ним странствовать и всякие беды переносить! Ох, Катя! Самые ужасные беды!
    - Ты можешь относиться к муженьку своему, как тебе будет угодно, но глупая эта любовь доведет тебя до могилы, - прошипела княжна, и глаза ее угрожающе сузились. – В Березове пропадешь с Ванькой…
    Не успела она договорить, как отлетела в сторону от толчка князя Ивана:
    - Гадюка! – закричал он. – Ах, какая же ты гадюка, Катька!
    - А ну, цыц! - вклинился меж ними отец. – Эх, дети, из-за чего это вы, дурные мои, сцепились? И так уж пропали мы! Разойдитесь! – он кулаком с силой отшвырнул Ивана от Катерины.
    Вот какая постыдная картина! И все это на глазах у солдат и местных зевак. Обыватели сбежались поглядеть на ссыльных. Всего два года назад проезжал тут опальный Меншиков с семьей. Тогда много говорили про первую порушенную невесту Петра II. И вот теперь за ней следует вторая. Обнаружив злобный нрав княжны, обыватели взялись переглядываться с нескромными жестами и ухмылками.
    Князь Алексей Григорьевич испугался за свою любимую дочку, а еще более, за беременную сноху, но рядом теперь находился незнакомый унтер-офицер, назвавшийся Федором Толкуновым, и князь прикусил язык. Новый начальник, наконец-то сообразив, что подопечные стали предметом развлечения, повел их в трактир. Там им подали наваристые мясные щи, гречневую кашу, соленые огурчики, подовые пироги с грибами, крутые яйца, свежий хлеб, молоко и клюквенный квас – холодный и на вкус приятный. От щей Наташа отказалась, но поймав язвительную усмешку старшей золовки, решила не давать толков о своем состоянии. Слезы ее просохли, и она с охотой отведала каши с молоком, с удовольствием похрустела огурчиком и попросила себе большую кружку квасу. Вся еда была добрая и свежая. Старый князь велел принести вино и принялся потчевать нового начальника. Унтер-офицер был неразговорчив, но пил – по усам текло. К концу обеда он разомлел и стал таращить глаза на надменную красавицу княжну Катерину, а та, приметив заигрывание, взяла и надменно отвернулась. Князь Алексей Григорьевич в страхе принялся ерзать на лавке: даже ссылка не заставит дочь изменить свой проклятущий надменный нрав. Забыла, кто она отныне такая? Ссыльнокаторжная…
    «Я ничего не забыла, я покойного государя невеста, а ты холоп, из солдатни в унтера выбился», - так и читалось в глазах княжны Катерины.
    Слава Богу, скоро воротился капитан Макшеев. Добрый ангел-хранитель Долгоруких хмуро оглядел общество. В его глазах Наташа заметила тревогу: он что-то узнал? Что это могло быть? Не дай Боже, если их задумали разлучить с Иванушкой, она продолжала этого бояться. Молодая княгиня схватила мужа за руку и крепко к нему прижалась всем телом.
    - Ссыльные князья Долгорукие, - заговорил Макшеев, - выслушайте меня и повинуйтесь! Сейчас вас отведут в острог, где вы будете поселены. – И, на невысказанный вопрос старого князя, быстро добавил. – Лично я не встречался с Его превосходительством господином Болтиным, но монаршую волю и дальнейшую перемену участи вашей, вице-губернатор вам объявит, полагаю, через меня. Извольте следовать за мной.
    - Что же это за перемена? – князь Алексей Григорьевич лязгнул зубами и задрожал.
    - Горе вам, князь, ох, горе! Велено вас сдать, с рук на руки, точно арестантов, тутошнего гарнизона офицеру с командой также в 24 человека, и не в моей больше воле как-то смягчить участь вашу!  Я должен буду возвращаться обратно в Москву, взяв с собой почти всех ваших холопов, ибо они поступят в ведение ее величества. – И жалостливо покосился на мадам Штрауден. - И тем, кто, добровольно следует с вами в ссылку, тоже приказано возвращаться в Москву.
    - Как?! Я не могу оставить свое дорогое дитя, господин Макшеев! – переполошилась гувернантка. - Наташенька мне перепоручена ее покойной матерью, графиней Анной Петровной Шереметевой!
    - А меня не отошлют? – перебила гувернантку Наташа.
    - Нет, вы – венчанная жена ссыльнокаторжного!
    - Возможно ли, умягчить сердце вице-губернатора и пропустить меня? – спросила мадам Штрауден.
    - Вряд ли, его превосходительство - покорный исполнитель монаршей воли! Вы вернетесь в Москву, мадам.
    - О, капитан! Неужели я потеряю, всех, кого люблю, и никогда больше их не увижу?! – закричала Наташа.
    -Увы, это так и есть! Постарайтесь набраться мужества, дорогая княгиня. Далее с вами будут поступать, как с каторжниками, как с подлыми людьми, даже могут высечь шелепами, снисхождения не будет!
    - Я лучше умру, чем покину мужа!
    - Тогда, сударыня, следуйте за мной, - учтиво пригласил Наташу Макшеев и выпустил из трактира вперед всех. Он успел привязаться к этой юной, храброй женщине и ее мужу. «Как жаль, что их положение так переменилось, - думал он, - но ничего уже нельзя сделать, Долгорукие обречены».
    Печальная процессия медленно двинулась по берегу, конвоируемая охраной. Местный люд, прослышавший о столичных арестантах, пытался следовать за ними из любопытства, но капитан удвоил караул. Перед высокой лестницей, ведущей в город, унтер Толкунов выстроил заслон из своих подчиненных, чтобы перегородить путь наверх, пока не проведут туда всех арестантов. Никто из ссыльных не промолвил лишнего словечка, все были печальны, удручены. Князь Алексей Григорьевич пошел впереди, ведя за руку княжну Катерину. За ними следовали молодые князь и княгиня, от которых ни на шаг не отставала мадам Штрауден, решительно настроенная защищаться. Остальные дети брели за ней, они успели привязаться к разумной и доброй женщине, понемногу начинавшей заменять им мать, в особенности девицам. Шествие замыкали носилки с неподвижной княгиней Прасковьей Юрьевной, чья жизненная сила таяла с каждым часом. С момента объявления Долгоруким ссылки, она утратила всякую способность выживать и не находила утешения даже в детях. Иногда, еле ворочая языком, она лепетала молитвы, и всякий раз молила о прощении покойную княгиню Дарью Меншикову и ее дочь Марию. Верно, ей уже являлись скорбные тени, и той и другой.
    Пока шли, небо совсем потемнело, к дождю. Не вымочит ли их опять до нитки, торопясь поспевать за мужем, размышляла Наташа. Она двигалась бодро. Разумеется, она морально уже готова к испытаниям, а е беременность пока не заметна, тошнота более не мучит. На юную женщину вдруг сошло озарение: она обязана уговорить мадам Штрауден не перечить суровому начальству. Мадам дала матушке слово защищать и оберегать драгоценное дитя, но не в сибирской же ссылке! Кто же знал, что такая судьба подстерегает Наташу? Она сама выбрала свою судьбу! Ей суждено жить в Богом забытом Березове с любимым человеком, а мадам Штрауден воротится в Москву и поведает о судьбе Наташиной братьям и сестрицам, и другим родственникам. Да-да, даже лучше, если мадам окажется в безопасности. Когда-нибудь эта ссылка окончится, и они непременно соединятся все вместе.
    Ссыльных провели мимо дворца вице-губернатора, и Наташа оценивающе оглядела палаты. Она знала, что этот дворец возводил для себя князь Матвей Гагарин, превеликий богач, казнокрад, не пожелавший подчиняться Петру Великому и повешенный по его приказу на площади, возле Двенадцати коллегий. Наташа тогда была маленькой и боялась проплывать мимо на лодке, раз он там висит. А, впрочем, она ничего не знала об этом человеке. За что был повешен? Да за кражу ли?
    Их провели мимо бесчисленных служб, к длинной казарме из толстых бревен - острогу. Наташа окинула взглядом крытую галерею и бойницы. Здесь был расквартирован Тобольский полк, так что ссыльные оказались под крепким караулом. На внутреннем дворе было неряшливо и грязно. Придерживая обеими руками юбки, женщины опасливо пробрались в острог. Им выделили большое помещение и предложили располагаться, кто, где хочет, но, как оказалось, ни прилечь, ни просто присесть, было негде. Всему вина – грязь беспросветная, тараканы, мерзкие запахи.
     Слава богу, что были нары для постелей, посередине – русская печь, под иконами - огромный стол, лавки и несколько стульев. Маленькие окошечки на ночь закрывались ставнями. Освещение было крайне скудным, но у Долгоруких  в достатке имелись восковые свечи. Для слуг выделили такое же помещение рядом.
    - Где я тут буду спать? – зафыркала княжна Катерина. – Батюшка! Неужели мне нельзя получить отдельный покой? Вы должны упросить Макшеева! В противном случае, я  начну закатывать истерики и превращу вашу жизнь в ад! В дороге хоть можно было разбивать палатку! Все эти вредные, вонючие, брюхатые и едящие друг друга твари будут рядом! Я не потерплю такого отвратительного соседства!
    - Это ты про нас, что ли, говоришь?! – князь Иван резво подскочил к сестре с жатыми кулаками. - Злобная ведьма! Не забывай, что ты тут не императорская невеста, а обычная ссыльная потаскуха! Жене моей рядом с тобой зазорно находиться!
    - Ванюшка! – Наташа с воплем бросилась между супругом и золовкой.
    - Арестанты! Всем молчать! – грубый оклик заставил всю несчастную фамилию разом обернуться. – Встать! Всем слушать стоя! Кто это тут лежит? Старуха? Ах, княгиня? Она при смерти? Ну, и ладно! Я – нонешний ваш самый главный начальник, тобольского гарнизону капитан Шарыгин!
    Теперь в дверях стояло какое-то чучело гороховое, а за его спиной переминался с ноги на ногу столичный гвардейский капитан-поручик Макшеев. Из коридора в комнату лезло еще несколько усатых физиономий. Значит, это и есть смена караула – местный офицер с командой. Именно этому лицу предстояло теперь покоряться Долгоруким и под его началом следовать до конца и оставаться потом в Берёзове под присмотром. Дай бы Боже им до конца подчиняться Макшееву, уж они понемногу научились бы и терпеть, и даже заискивать, перед умным и обходительным человеком. Новым титулованием – «арестанты» – их пока что Макшеев ни разу не обижал. Знал их на высоте, и потому совестился оскорблять. А вот вам теперь новое начальство – иного имени теперь не ждите, и обращение, значит, соответственное и почтение. Нет ничего хуже!
    При входе нового начальника, Наташины глаза поневоле расширились от изумления. Был он не высок, но и не мал, худ, грудь впалая, а пузо торчком, и щетина на подбородке как кабанья. Усы, видимо, объект особенного тщеславия, закручивались кверху. Засаленный видавший виды парик, лихо сбитый на самый затылок, выставлял плешивую голову местной величины, какою, судя по замашкам, считал себя офицер. Костюм же его и вовсе был смеху подобен: старая епанча поверх заношенной рубахи, солдатские штаны ниже колен, на босу ногу башмаки. Руку с грязными обкуренными ногтями он держал на эфесе шпаги. Зато уж спеси – хоть отбавляй! Одним словом, глупейшая позитура.
    Наташа не выдержала и прыснула, прикрываясь ладошкой. И тотчас, следом за ней, хихикнули обе младшие золовки. Что и говорить, все три девчонки еще, всех моложе, как же им утерпеть и не посмеяться?
   - Этта что? – новое начальство гневно выкатило глаза на главную ослушницу – она оказалась выше его ростом.
    - Жена моя! – князь Иван заступил собою Наташу.
    - Ты, чья сама по себе? Выйди и отвечай!
    - Вы, сударь, не учтивы, - Наташа храбро выступила из-за спины мужа, - я, последовав в ссылку за супругом, добровольно стала арестанткой и посему требую к себе хотя бы вежливого тона. Я – дочь фельдмаршала Шереметева! Мой старший брат – граф Петр Борисович Шереметев, владелец несметного богатства. Я сама наследница огромного состояния и по матери моей состою в родстве с императрицей!
   В рыжих глазах начальства сверкнул огонь.
   - А! Значит, ты дура! - глубокомысленно изрек он, продолжая пялиться на Наташу. - От чего отказалась! Но мне-то наплевать на такое великое происхождение и богатство! Твоя родословная ничего не меняет! Ссыльнокаторжная! – проревел он.
    - Моя жена беременна!
   Князь Иван поспешил урезонить разбушевавшегося мерзавца, в чьей они пребывали теперь власти, и тот оскалился.
    - Ага, доброй жене полагается быть беременной, это ладно, - затем, дернув плечом, начальник указал пальцем на Наташиных золовок. – Они кто такие?
    - Это мои младшие дщерицы, - пролепетал испуганный Алексей Григорьевич, - они пока у меня малолетки: Елена – 15 лет, Анна – 13! Телушки глупые, уж вы простите.
    - А ты сам, старый дурак, кто?
    - Я - князь Алексей Григорьевич Долгорукий!
    - Да какой ты теперь князь! – последовал нахальный ответ низкорожденного сукина сына. – Ты – арестант Алексей Григорьев сын Долгорукий! Отвечай! Ты женат? Вдов?
    - Женат! Супругу мою, Прасковью Юрьевну, свалили хвори, это вот она тут лежит, - Алексей Григорьевич указал капитану на неподвижную княгиню, уложенную на нары. – Молю вас о величайшем снисхождении.
    - Что?! Никакого снисхождения к вам не будет! Старуха скоро помрет, так туда ей и дорога! – выкрикнул капитан Шарыгин. – А кто тут еще с тобой? Эти парни?
     - Сыновья мои! Иван, 22 лет от роду, как вы только что слышать изволили уже, женатый. Николай, холост, 18-ти лет. Алексей, недоросль – 14-ти, и Александр –малолеток, 12-ти неполных годков.
    Капитан, оценивающе оглядывая всех, хмурился и глядел туча тучей. Он вроде нарочно принимал такой вид, будто тратить лишние слова на арестантов для него зазорно. Он считал, что арестантов надо побольше стращать, и, когда это удалось, раздулся от самомнения, точно жаба.
    - Мои глаза, - обратился он к Макшееву, - отчего-то не зрят одну, особо порученную мне арестантку! Которая тут девка Катерина Долгорукая?!
    Макшеев поморщился, будто у него заныл зуб:
    - Господи Иисусе! Неужели вы не видите, Шарыгин, звезду первой величины?
    Императорская невеста сама вышла и задрала подбородок.
    - Я – княжна Катерина Алексеевна Долгорукая, ее высочество обрученная невеста императора Петра Второго! Ты что-либо имеешь сообщить мне, капитан? – властно заговорила она. – Я требую особенного почтения к своей царственной особе!
    - И эта туда же! Одна требует вежливости, а другая еще чище! Особенного почтения ей? С ума посходили, вы, каторжанки, али что? Я – ваш начальник! – осуждающе проревел капитан. – Вы должны… ниже травы склоняться перед моей особой! Кланяться мне вы должны!
    - Я - не собираюсь! – грубо отрезала княжна Катерина. – Ибо я – высокородная принцесса, императорская невеста, и намерена стоять за ту честь, которой почтил меня государь наш законный! Ты – всего лишь подданный жениха моего! – отчеканила она и помахала перед его носом пальцем с обручальным императорским перстнем. – Вот знак любви ко мне покойного императора! Иль ты ослеп?
    Капитан Макшеев уставился на нее с нескрываемым восхищением. Княжна в гневе выглядела прелестно. На ней было красное платье с брабантскими тысячными кружевами, длинные черные волосы, перетянутые бархатной лентой, рассыпались по плечам и сплошным блестящим потоком падали ниже талии. Она куталась в горностаевую алую накидку и испепеляла врага своего яростными огромными глазами.
    Капитан Шарыгин разразился издевательским хохотом.
    - Разрушенная невеста, - выдавил он, давясь от смеха. – Ха-ха-ха! Ты теперь просто зовешься: девка Катька, дочь Долгорукого, а не ваше высочество! А ну-ка, охолонь, дура! Не можешь, или не хочешь понять, что ты теперь каторжница? А ну-ка, покажи мне, то самое кольцо, которым бахвалишься! – он жадно протянул руку. – Я должен удостовериться, что ты обручалась с покойным государем!
    - Нет! – княжна резко отстранилась от невежи. – Я высокородная княжна, а ты кто, чтобы глазеть на знак любви покойного императора Петра Алексеевича? Пошел прочь от меня!
    - Христос-бог! – непослушным языком промямлил Алексей Григорьевич. – Не слушайте ее, Христом Богом прошу, господин Шарыгин. – Нужные слова застряли у него в горле. Князю показалось, что язык его уже отнялся. Что за дура Катька! Взбесилась?
    Но глупый капитан тоже распетушился.
    - Уймись, проклятая арестантка! – заорал он, надвигаясь на отчаянную девицу. – Я должен знать, ты, или не ты государева невеста и не спускать глаз с твоей особы! Предъявляй обручальное кольцо! Не то я буду вынужден применить силу! Эй, солдаты, хватайте эту девку и заворачивайте ей руки!
    Он сам подскочил к княжне со шпагой в руке, но она оказалась быстрей его и проворней. Княжна ловким движением выхватила у него шпагу и отскочила с ней в дальний угол.
    - Не подходи! – громко выкрикнула она, приставляя лезвие к своему горлу. – Зарежусь! А унижать себя не отдам какому-то сукину сыну!
    - Ой, Богородица-заступница!.. – громко заскулил князь Алексей Григорьевич, ломая руки. – В уме повредилась дочь моя старшая Катерина! Это она от горя, господин капитан…
    - Катька! – в испуге заорал князь Иван вслед за своим родителем. – Уймись, проклятая дура! Как ты можешь подвергать всех нас опасности? Ты же презирала его…
    - Да, презирала, но должна отстоять честь свою, которую вы с отцом  довольно потоптали! – огрызнулась княжна Катерина. – Этот торчок не смеет так обходиться с государыней!
    - Ведьма! Никакая ты не государыня!
    - Не надо, Катюша, - тихим голосом воззвала к ней Наташа, выходя из-за спины мужа. - Иванушка правильно говорит. Неужели тебе отрадно видеть семью свою погубленной? Мать твоя лежит беспомощная, но все слышит. Погляди на несчастного отца, на сестер!
    А в ответ - отчаянный взвизг:
    - Заткнись, блаженная! 
    От дверей, наконец, отделился капитан Макшеев. Он попробовал подступиться к мятежнице, и уже протянул руку, как она сделала умелый выпад, но, к счастью, промахнулась. Шарыгин же, долгих несколько секунд только хлопавший своими безумными глазами, наконец, понял, какую совершил ошибку. С матерной руганью он отпихнул капитана Макшеева, прыгнул на девушку и железной хваткой стиснул изящное запястье. Шпага выпала из дрожащих пальцев княжны, а капитан, грубо заломив руку Катерины, и ткнул ее лицом в грязный пол.
    - Кольцо, стерва! – прохрипел он.
    Княжна принялась бешено вырываться, извиваться, пытаясь укусить его за руку. 
- Батюшка! Ванька! Наташка! – взывала она. – Где ваша гордость? Почему позволяете этому скоту надо мной измываться?
    Наташа, было, дернулась, но князь Иван крепко стиснул ее за талию и прижал голову к своему сердцу. В ее ушах теперь отдавались только гулкие удары сердца мужа. А из остальных братьев посмел дернуться только Санька, но Николай крепко саданул его кулаком в ухо.
    В это время два солдата бросились на помощь Шарыгину, и он, подняв кверху руку княжны с перстнем на пальце,  прорычал:
    - Вот оный перстень удостоверяет, что она и есть девка Катерина Долгорукая! С этой минуты я должен не спускать с оной девки глаз! Всем понятно?
    - Ступай к дьяволу! – огрызнулась княжна, отталкивая начальство. – И вы все тоже! – она яростно обвела глазами фамилию. – Придет время, и все вы сдохнете, трусливые, подлые собаки! Ванька! Пропадешь пропадом, свинья! Вы позволили этому ублюдку прикоснуться к моей особе, так за то и поплатитесь!
    - Злобная девка! – заявил довольный первой победой новый начальник. – В следующий раз я велю тебя выпороть кошками, и тогда поглядим, как ты запоешь. Теперь ты, старик, - обратился он к князю Алексею Григорьевичу, - скажи-ка, - она честная ли девица, или… уже? Тут у нас всякое, разное говорят про твою дочку, понимаешь ли?
    Теперь уже и терпеливый Макшеев налетел на распоясавшегося мерзавца и яростно прошипел:
    - Господин Шарыгин, не забывайтесь! Или же присылайте мне секундантов!
    Однако Шарыгин не повел и ухом. Он хмуро глянул на столичного хлыща и махнул рукой.
    - Сударь, – буркнул он, - чего ты, это, ей-богу, из-за каторжной то? Отныне сия наглая девка всецело в моей власти. Не беспокойтесь, буду отцом родным и ей, и всем этим каторжникам, а теперь давайте завершим дело. – Он вытянулся и проорал. – Арестанты, слушай указ! Укзом Ея Императорского Величества повелевается вам все драгоценности, кои на вас, снять, изъять из укладок и из шкатулок, из карманов, и представить к досмотру! Вещи, краденные из императорской казны, конфискуются! С разрешения Ея Императорского Величества вам можно оставить при себе немного денег на прожитие, да иконы в окладах. Супругам, венчанным честь по чести, в церкви, оставляются обручальные кольца. – Он выразительно посмотрел на князя Ивана и Наташу, потом на Алексея Григорьевича. И снова на Наташу. – Что на тебе есть графского, то оставляется: шереметевское добро нерушимо. Что у тебя есть?
    - У меня? Сережки, да перло жемчужное на пальце, – пролепетала Наташа.
    - Чего же мало так?
    - Я подумала: а где здесь носить драгоценности?
    - Хм, а ведь разумно, - согласился с ней капитан Шарыгин. Потом он отстал от молодой Долгорукой и переключился на главу семейства. – Это все, что касается вещей бесценных, Алексей Григорьев, а теперь насчет прочего вашего добра и всяких пожитков: они тотчас же подвергнутся тщательному досмотру и все излишнее конфискуется в казну Ея Императорского Величества! Понятно? Времени на то, чтобы предъявить драгоценности, вам дадено не более одного часу. Приступайте! Думаю, мне не придется больше огорчать дам? – добавил он язвительно. – В отличие от Меншиковых, вам, Долгорукие, еще везет. Вспомните, а вы-то, с чем Меншиковых оставили? Перечислять, или не надобно? – и издал противный, скрипучий смешок, увидев глаза старого князя. – Э-э-э! То-то, старый леший! Знает кот, чьи сливки лакал!
    Покричав и покуражившись, новый начальник, громко топая, отбыл восвояси. С ним ушли капитан Макшеев и часть караула. Замкнули дверь, и снаружи оставили стражу. К женщинам были допущены мадам Штрауден и служанки. Перепуганные, дрожащие, Наташа и княжны принялись исполнять суровое распоряжение императрицы. Все плакали, у всех головы раскалывались, но княжна Катерина не уставала изводить невестку: «дурочка, сейчас была бы с добром великим». Она укоряла Наташу за оставленное на Москве приданое, хохотала, как безумная и бранилась.
    - Привыкайте, - говорила она сестренкам и Наташе, - чай жить нам теперь с хамами, так и самим хамами надо становится.
    - Нет, не все люди такие хамы и грубияны, как эти, - не соглашалась Наташа.
    Княжна усмехнулась, забавляясь ее наивностью:
    - Поживем – увидим!

В тот же день ссыльные принялись устраиваться на временное житье в остроге. Капитан Макшеев, переговорив с тюремным начальством, добился, чтобы самую большую камеру отдать под столовую и общее помещение для всех арестантов, а для житья отмыли и отскребли четыре маленькие каморки. Люди Долгоруких потрудились на славу, и вечером отдельно легли спать князь с княгиней, порушенная царская невеста, младшие княжны и молодая супружеская чета. Младшие князья устроились в общей камере. Мадам Штрауден досталось местечко с холопками.
    Едва уснули, снова напасть. Полчища клопов, как будто только и ожидали этой минуты! Так принялись кусаться, что все проснулись, и никто уже больше не сомкнул глаз. За всю дорогу, ни в одной избе не были так изъедены. Пришлось вставать, закутываться и бежать спасаться во двор. Солдаты сжалились и натаскали сена, навалив на какие-то повозки. Так на повозках, дрожа от холода, арестанты провели ночь.
    - Надо бы мне лично встретиться с вице-губернатором, - утром пристал старый князь к капитану Макшееву, - поклонюсь ему в ножки, чтобы переселили нас, либо отправили бы поскорей в Березов.
    - Это вряд ли, - вздохнул Макшеев, - судно для вас пока не готово. А давайте-ка лучше зададим вашим холопам труд,  велим снова отмыть, отскоблить и ошпарить кипятком камеры. В них до вас разбойники какие-то сидели. Да дело-то и не в них вовсе, князь, не в разбойниках, ибо тюрьмы везде кишат насекомыми. Уж потерпите!
    - Потерпим, - понурился Алексей Григорьевич. – А как насчет встречи с его превосходительством?
    Капитан Макшеев помолчал немного.
    - Его превосходительство с вами, князь, вчера видеться не пожелал, - ответил он тихо. – Долгорукие, - говорит, - объявлены врагами государыни-императрицы «за великоважную вину перед Отечеством», и сюда посланы на безвыходное поселение до окончания живота под крепким караулом. Что нам обсуждать с князем Алексеем Григорьевичем? И так дело ясно! Я же, князь, вельми незначительная персона, не мне спорить с вице-губернатором всей Сибири!
    - Истинно так! – скукожился Алексей Григорьевич. – Ныне я рожа каторжная, а в прежние времена Болтин во дворце у меня заморскими винами угощался! Эх!..
   Но в тот же день вице-губернатор переменил решение. Иван Васильевич Болтин был порядочным, мягкосердечным человеком и помнил добро. Высокий пост достался ему именно от Долгоруких, после того, как возвысившаяся фамилия отозвала в Москву прежнего губернатора князя Михаила Владимировича Долгорукого. Услышав о тяжелой болезни княгини Прасковьи Юрьевны и страданиях юных княжон, Болтин глубоко опечалился. Больше всего его поразило, что вместе с князем Иваном сослана его молодая супруга. Новобрачная – дочь великого Шереметева! А по матери она в свойстве с самой государыней. «Ну и дела! Что за женщина воцарилась над нами, - подумал он о новой государыне, - не может быть, что у природной русской царевны столь жестокое сердце. Вероятно, к власти рвутся новые фавориты, иностранцы. Страшные люди, несдобровать нам». Поразмыслив, Болтин решил принять опальных князей Алексея и Ивана с супругой. Он послал за Макшеевым, а ближе к вечеру ему доложили:
    - Доставлены ссыльные князья Долгорукие!
    - Заводите!
    Вид опального князя чиновника просто обескуражил. Тяжело опираясь на костыль, в кабинет вступил сгорбившийся старик вместо сиятельного и наглого вельможи. Смотрел затравленно. На князе Алексее был дорогой кафтан, напудренный парик, но без привычного блеска орденов и бриллиантов – просто не узнать человека. Молодые носили траур. Губернатор взглянул на Наташу: «Что ж, молодица скромная, ох, поторопилась семья выдать ее за падающего фаворита».
   Ссыльные князья неловко поклонились. Вслед за ними Наташа, насколько могла, учтиво присела. Вдруг у нее резко потемнело в глазах, по спине пробежала струйка ледяного пота. «Не хватало грохнуться в обморок…»
    - К сожалению, господа, я должен принимать вас в печальную пору жизни вашей, - поклонился Болтин. – Соболезную, советую это принять, как Божью волю.
    - Что поделать, Иван Васильевич, покарал Всевышний! – гнусаво заговорил князь Алексей Григорьевич. – Отнял у нас милостивого государя, он мне как сын родной был! Дни и ночи напролет о нем плачем. Невеста бедная, Катенька, не осушает глаз. Супруга моя обезножела, и дети, боюсь, осиротеют скоро. Невестка вот в тягости. Не знаю, как мы дотащимся до определенного нам места, до Берёзова. Сколько же это верст надо плыть водой? Нельзя ли оставить нас где-нибудь в деревне под Тобольском? Или хоть молодых супругов? Невестка моя, Наталья Борисовна, носит первенца.
    - Увы, князь, Березов-городок определен вам императорским указом, и я ничего не в силах переменить, - прозвучал ответ. – Я туда лично не наведывался, но по рассказам очевидцев – глушь, и соседями вашими будут медведи. Мой вам совет – из любой жизненной ситуации извлекайте благо. Ваше благо в том, что посылают вас в тихое местечко. В Березове церкви есть, и будете там о спасении души молиться. – И обратился прямиком к Наташе. – Как вы устроились в остроге, мадам? Не в моей власти определить вас в другое место, но предоставить вам некоторые блага я в силе. Скажите, чем могу услужить вам, дочери великого Шереметева?
    Упав на колени, Наташа простерла к нему ладони:
    - Ваше превосходительство! – воскликнула она. – У меня одна, по разумению моему, не великая просьба. Не откажите в милости, выслушайте меня, ради Бога, не за себя прошу, а за близкого человека, не хотящего меня в беде оставить! Позвольте моей воспитательнице, шведке Марии Штрауден последовать за мной в Березов!
    - Иностранке? Сударыня, это невозможно! – сокрушенно покачал головой Болтин. – Встаньте, пожалуйста, графиня, не унижайтесь. – Он явно нарочно обратился к Наташе по отцовскому титулу. - Мне горько, что я не могу вам ничем помочь, ваша гувернантка обязана воротиться в Москву, это приказ! Повторяю, она человек иностранный! Князь Иван Алексеевич, помогите вашей супруге.
    Болтин так зыркнул на младшего Долгорукого, что тот со всех ног бросился поднимать жену с полу. Опираясь на мужа, Наташа горько рыдала:
    - Если вы не выпустите со мной мою гувернантку, сударь, то, что же будет со мной в ледяной пустыне? Я жду ребенка, а кто мне поможет? Не лишайте меня женского общества!
    - Сударыня, а ваши родственницы? А служанки? – удивился вице-губернатор.
    - Вы должны знать, что моя свекровь тяжко больна, разве вам, сударь, не говорили? Мои золовки и моя личная камеристка – невинные создания, все незамужние девицы! А прочим рабам до меня дела нет! Поверьте мне на слово, государь милостивый, что на остальную женскую прислугу, у меня надежды никакой! О, пожалуйста, не разлучайте меня с моей воспитательницей! Может быть, вы подумаете? Еще раз испросите императрицу?
    - На это не надейтесь, - отказался Болтин.
    - Милостивый государь, как вы жестоки! – Наташа закрыла руками лицо.
    - Сожалею, Наталья Борисовна, - донесся до неё голос Болтина. – Одно посоветую вам: вы молоды и здоровы, так что, крепитесь!
    Князь Алексей Григорьевич стоял столбом во время всей этой сцены. Болтин, глядя на него и на растерянного князя Ивана, подумал, как может быть прихотлива и переменчива слепая фортуна. «Всего бы немного и эта прелестная графиня, наследница несметного богатства, не досталась беспутному фавориту Петра II. А теперь, после венчания, должна страдать вместе с павшим князем Иваном. На что обречена эта нежная красавица? Почему ее не защитила родня? Но не мое это дело».
    Иван Васильевич Болтин быстро справился с собой и заговорил с Алексеем Григорьевичем о том, что ждать ему во время пребывания в тобольском остроге. Он сообщил, что из всего наличного состояния князя, того, что осталось после обыска, ему сохранят тысячу рублей на обзаведение провизией в дорогу, а все остальное добро снова осмотрят и конфискуют особые чиновники.
    - А капитан Ша … Шарыгин? Он? – пролепетал Алексей Григорьевич.
    - Капитан Шарыгин будет возглавлять ваш конвой, князь, - сурово ответил вице-губернатор, - и по прибытии на место тоже будет вам головою. Покоряйтесь ему и не ропщите! В сопровождении караула в Тобольске вы можете посещать церковь, а ваша прислуга здешний базар для закупки необходимого вам провианта. Закупайте продукты впрок, и на березовские разносолы не надейтесь. Туда хлеб привозят за тысячу верст водой, земля не родит никакого овоща, даже капусту. Пуд сахару стоит 9 рублей с полтиной. Придется вам смириться с жалким состоянием. Одно повторяю: молитесь! – чиновник махнул рукой, и затем, взяв со стола серебряный колокольчик, позвонил. Вбежавший слуга объявил с порога:
    - Ваше сиятельство, пришли князь и княжна Меншиковы, допустить умоляют! Говорят, мол, услышали, что Долгорукие у вас, так хотели бы с ними перевидаться. 
    - Зачем это им? – побледнел вице-губернатор. – Не хватало мне тут скандалу!
    Болтину вовсе не улыбалось, чтобы в его присутствии столкнулись гонители и жертвы, поменявшиеся теперь местами. Вот еще одна гримаса фортуны. Что хотят сказать сироты Долгоруким, которые безвинно загнали их вместе с отцом в ссылку, сжили со свету, а теперь сами едут на их место? Впрочем, вполне естественно их желание плюнуть в глаза Алексею Григорьевичу и Ивану. Не надо бы этой встречи!
    Но уголком глаза Болтин уже заприметил движение за плохо прикрытой дверью, повернулся и разглядел двух нетерпеливо переминающихся подростков.
    - Впусти! – зашипел он на лакея.
    Князья Алексей Григорьевич и Иван со страхом переглянулись. У обоих лица стали белей мела. Наташа догадалась, что свекор взмок и, не дай Бог, сейчас рухнет прямо на пол. Иванушка неловко и трусливо улыбнулся, точно нашкодивший школяр.
    - Князь Александр Александрович и княжна Александра Александровна Меншиковы, они уже с месяц живут у меня, - объявил Болтин. – Они должны будут отправиться в Москву в сопровождении того самого кортежа, с коим прибыли сюда вы, князья Долгорукие, - при последних словах чиновника, Наташа заметила на губах его едва уловимую усмешку. – Если вы имеете что-либо сказать друг другу, говорите, у вас в распоряжении четверть часа.
    Широким жестом он пригласил Меншиковых подойти поближе. Княжна Александра выглядела хрупкой в черном бархатном платье с серебряным позументом, девическую грудь прикрывала дымчатая косыночка, русые волосы заплетены в косу. Князь Александр был в зеленом кафтане, явно с чужого плеча и старых ботфортах.
    Князь Иван не узнал бы юного Меншикова, кабы вице-губернатор его не представил. Какая разительная перемена! Вместо заносчивого и гордого мальчишки, коего ненавидел Петр II, стоял робкий и тихий отрок. По мнению князя Ивана, дети Меншиковы сами приложили руку к своей погибели, не пожелав сколь-нибудь пособить отцу. В своей гордыне забыли, что являются подданными юного государя, что недолго веревочке виться – конец всегда сыщется. Наташа подошла поздороваться к княжне, хотя и мало ее знала. Целуясь с нею, пыталась угадать,  что за надобность сиротам встречаться со своими врагами?
    Князь Алексей Григорьевич тихим голосом обратился к юному Меншикову:
    - Вот как привело нам встретиться, князь Александр Александрович: теперь нас везут в ссылку, а вы возвращаетесь оттуда. Примите мое соболезнование по поводу кончины батюшки и сестрицы. Прошу у вас прощения за грех свой и каюсь! Кару великую наслал Всемогущий Бог на наше семейство. Не поминайте нас лихом! – и поклонился, приложив к впалой груди, мелко трясущиеся пальцы.
Князь Иван тоже поклонился, но не Наташа, которая не чувствовала себя виноватой. Свекор и супруг – истинные виновники несчастья этих юных созданий.
    - Мы не держим на вас зла, - подняв глаза, заговорил молодой Меншиков. – Мы так много пережили в ссылке, а наш отец научил нас смирению и укрепил в нас веру в Господа Бога. Нельзя всех страданий наших описать, батюшка умер, оставив нас в жалком состоянии. Но в ссылке он не был празден! Всегда смиренный, молитвою только и утешался, и молитва его перед Богом была неусыпная, а пост и воздержание нелицемерные. Злобы ни на кого не имея, он просил у Бога только Царствия небесного. Всегда с нами читал Священное писание, твердил нам о незлобии, чтобы и мы никому не помнили зла. Вот об этом-то мы и пришли вам сказать, князь Алексей Григорьевич, согласуйтесь же во всем с Божьей волей и не ропщите, несите беду с благодарением.
    Такая длинная речь утомила юношу, и он неловко умолк, не зная, как повести себя дальше с Долгорукими. У князя Алексея Григорьевича задрожал отвисший подбородок.
    - Сынок, доченька, - затянул он гнусаво, - ох-ти мне, окаянному! Не думал, не гадал! Голуби вы мои чистые, да неужели, прощаете нас с сыном?
    - Мы сострадаем вам, - поспешила на помощь меньшому брату княжна Александра, - у вас все впереди, бедненькие! Полгода ночь, и мороз лютый, а еды нет никакой, и в остроге ужасно сыро! Смерть на каждом шагу, - вымолвила она и с жалостью посмотрела на Наташу. – Господи, княгинюшка, все это так ужасно и не похоже на столицу! Вот и сестрица Машенька умерла…
    - Не надо, Санюшка, - брат встревожено взял сестру за руку.
    - Ну, не буду! Прошу только, ходите на кладбище, молитесь там на ее могилке, - забормотала Александра. – Машенькина могилка возле Спасской церкви. Ох, бедная ты моя! – княжна протянула руки и обняла крепко дрогнувшую Наташу. Сердце молодой Долгорукой упало. «Отчего умерла княжна Мария? Почему юный князь оборвал сестру?»
    - Как же они умерли, батюшка ваш и сестрица? – решился спросить старший Долгорукий.
    - Батюшка скончался ударом апоплексическим, а Машеньку оспа унесла в могилу, - ответил молодой князь. – Но мы здесь затем, чтобы сделать вам небольшой подарок. Пожалуйста, не удивляйтесь, мы же христиане! Отец своими руками выстроил храм и добротный дом для нашей семьи за стеной острога. Стоит наш домик на берегу реки, летом там очень хорошо, зимой не страшны самые лютые морозы. Мы подумали, что вы не откажетесь принять дом в подарок? Не знаю, может быть, господин Болтин иного мненья, но мы с сестрой дарим вам его, заселяйтесь, да и живите! Храни вас Бог!
    - И вас храни Бог, миленькие князь Александр и княжна Александра! – в один голос заговорили Долгорукие.
    - Нет, господа! – неожиданно строго вмешался в разговор вице-губернатор. – Если князь Александр дарит вам дом, то вам необходимо не забывать, что он находится за стенами острога, а вы будете заперты внутри. Именно заперты! Выходить за его стены без охраны вам строжайше запрещается. Это все, что сказано насчет вашего житья в указе. Вы должны быть благодарны за подарок, но вы им не воспользуетесь до особого распоряженья. Вам понятно? А теперь, князь Александр, забирай сестру, и уходите отсюда поскорее. Милость возвращается к вам, однако моя обязанность – следить за вами до отбытия. Конец встрече! Прощайтесь!
    - На ваше счастье, капитан Макшеев, что будет вас сопровождать – добрый человек, - успела шепнуть Наташа Александре, когда обнимались на прощанье.
    Меншиковы поспешно удалились. Из-за дверей тут же возник лакей Болтина. Вице-губернатор махнул ему рукой. Лакей понял его жест и крикнул в коридор:
    - Конвой! Уведите арестантов!
    Пока Долгорукие оглядывались, сам Болтин тоже исчез за потайной дверцей. Короткий разговор с детьми Меншикова окончательно поверг в уныние Алексея Григорьевича и Ивана. Всю дорогу в острог Наташа утирала украдкой слезы, горюя, что не сумела отстоять любимую гувернантку. Меншиковых она мало знала, а мадам Штрауден была с ней всю жизнь! Наташа старалась овладеть собой, но муж со свекром ей очень мешали. Оба плелись следом, жалуясь и утирая рукавом сопли. Каторжники! Им нельзя будет выходить из острога! А как же Меншиковы-то? Чем Александр Данилович заслужил разрешение срубить себе дом добротный? Алексей Григорьевич с сыном не могли взять в толк, как это произошло, что вчера еще великолепные, обожаемые вельможи, они стали вдруг хуже каких-нибудь холопов! Хуже Меншиковых! Теперь уже ясно, насколько серьезно дело. Но мудрость, мужество, умение выстоять в пору несчастья милостивый Господь Бог не даровал этим представителям древнейшего и благороднейшего семейства.
    - Они должны понимать, что мы князья Долгорукие, - уныло проблеял князь Иван, входя в предназначенную им с женой каморку.
    - Ах, и глупый ты у меня, Иванушка! – вздохнула Наташа. – Бог дал Долгоруким не больше, чем остальным смертным, обласкав на час. Меня только и подкрепляет то, что ты ни в чем, Иванушка, не виновен. Ты непристойным делам не был причастен, и мне казалось, что нельзя без вины человека осудить. Однако теперь знаю, что при несчастливом случае, правда не помогает.
    Князь Иван так и застыл на месте.
    - Ох, Наташа! До чего же ты мудра, моя чистая голубица, - пролепетал он. – Ты росла обожаемой дочерью, с рождения тебя баловали, лелеяли, а рассуждаешь ты, прямо как какая-нибудь простая девчонка, прошедшая сквозь огонь и воду. Удивляюсь тебе!
    - И я удивляюсь тебе, Иванушка! Неужели в семье великих Долгоруких дети их, вместе с молоком матери своей, не впитали, что такое долг, честь, мужество, гордость, благородство?
    В ответ князь Иван пожал плечами:
    - Да поможет нам Бог! Я люблю тебя, моя золотая! Бедная ты моя!
    - И я люблю тебя! - развернувшись всем корпусом, Наташа погладила мужа по поникшей бедной головушке, прильнула к его груди и запустила пальцы в густые кудри. Кудри гладкие, шелковистые, как и его душа, нежная и доверчивая. Наташа не знала, что сможет так отчаянно полюбить человека. Она никогда не полюбит никого другого.
Глава 25

    Имущество Долгоруких шерстили двое суток. Потом принялись и за людей. Мадам Штрауден ясно дали понять, что в Березов она никоим образом, допущена не будет. Она иностранка, и не хватало еще, чтобы русское правительство обвинили в преследовании безвинной шведки. Что скажет Европа? Мадам Штрауден принялась отчаянно сопротивляться. Дошла до самого вице-губернатора. Господин Болтин встретил ее сурово. Холодный как лед, он строжайше отчитал и выдворил прочь настырную даму, посоветовав ей  не усугублять строгости, выпавшие на долю арестантам. После этого уже ничего не оставалось, кроме как отдать последний долг любимой девочке и устроить ее в пути на ужасный остров как можно лучше. Мария Ивановна первым делом потребовала отвести ее на то суденышко, которое ремонтировали на пристани для Долгоруких. Это был старый дощаник,  в просторечии, «осетрина». Большое, длинное, плоское судно, в каютах которого можно было разместить и постели, и столы с лавками. Одно худо: в помещениях нельзя выпрямиться во весь рост, можно только сидеть, или лежать. Дощаники – давно испытанные, проверенные в плавании по Оби суда. Явившуюся на пристань мадам ужаснул вид этого разбитого корыта, но, пользуясь свободою, она решила устроить там сухое и теплое гнездышко для Наташи. Для именитых арестантов судно выделили самое худое – в небрежении ли, из желания ли помучить? Ахнула, Мария Ивановна и за голову схватилась: весь корпус состоял из одних дыр! Доски вышли из пазов, и дыры насквозь светились. Каково же будет оно скрипеть при малейшем ветре? Поднялась на палубу – та черным черна!
    - Это от копоти, - пояснил ей седобородый мужик, плотник. - Работники раскладывали огонь, так и осталось. А чего ты, барыня, хошь-то? Суденышко сие, доложу я тебе, отставное, тем летиком еще списано на дрова, да не дошли руки. Так бы ему и гнить на берегу, а тут вы. Велено вас как можно скорей отправить водой, вот и хватились, какого-нибудь судна, да все они, либо в плавании, либо на ремонте. Торопится, начальство-то, не осмеливается вас держать долго.
    - А эту вот развалину-то, вы, ребята, стало быть, быстро сможете починить? – удивилась мадам Штрауден.
    - Да не-е. Не быстро, барыня, а тут, вишь, какое дело-то: ее ведь и чинить-та неча, - буркнул мужик в бороду.
    - Как же так, нарочно дают такое корыто, чтобы всех утопить?! Силы небесные! – ужаснулась мадам Штрауден.
    - Не кричи, барыня, не гневайся, откуда ж я знаю? Наше дело маленькое, а на все Божья воля.
    Подхватив юбки, Мария Ивановна обошла суденышко и облюбовала на корме каюту с окошком. Потом, едва удерживая рыдания, побежала на базар. Не смотря на то, что она только сопутствовала ссыльным, с ней пошагали два солдата. Местный базар поразил шведку многообразием товаров. Не досуг, но пробежала по пушным и рыбным рядам, чтобы удостовериться, чем сибирская земля богата, и по тем, где торговали заморскими товарами, шелками, коврами, китайским фарфором, чаем, пряностями. Иноземцы торговали беспошлинно. Купцы съехались со всей России, можно было встретить и вятичей, и ярославцев, и пермяков. Пока Мария Ивановна добиралась до нужных ей прилавков, голова кругом пошла. Добро, что караульные с большим вниманием отнеслись к ней. Когда запыхалась, принесли ей испить квасу, помогали торговаться с купчишками. Под их опекой мадам Штрауден отобрала вдоволь разных товаров на обивку стен Наташиной каюты, чтобы сырость не просочилась, чтобы лапушка не простудилась, и приказала покупки на судно привезти. В тот же день, она с жаром принялась осуществлять задуманное с помощью Дуняши, Гришки и того мужика, с которым на палубе разговорилась – старика-плотника Парамоши. Без него вряд ли они справились бы. Совместно со своей усердной командой, мадам Штрауден отмыла всю каюту, от пола до потолка, прибрала, затыкала щели своими одеялами, шалями и платьями, обила стены сукном, разгородила помещение на две части, соорудив, таким образом, нечто вроде павильона.  Тепленький, очень уютный чуланчик вышел, здесь можно было в тепле и покое спать, хотя двигаться приходилось только внаклонку. Работая, Мария Ивановна плакала, но и радовалась, что хоть тепло будет милой девочке. Лежать мягко, а по ночам муженек согреет. Возвращаясь в тюрьму берегом Иртыша Мария Ивановна, Гришка и Дуняша наслаждались ветерком и рассматривали суда и лодки, которым числа не было. Все трое молчали, но думали об одном и том же: почему для Долгоруких не могли дать вон, то судно, или вот это? Мадам взялась пересчитывать дощаники – сбилась со счета. Не погубить ли уж задумали несчастных князей? Утонут в глубоководной Оби, поминай, как звали! Не затем ли приставили к Долгоруким самого бесполезного офицера гарнизона? Мария Ивановна обезумела от страха за воспитанницу, но дорогой отошла немного. Ничего ведь уже не поделаешь. Судьба! Если бы не умерла бабушка Салтыкова, Наташенька бы не связала себя узами брака с несчастным женихом. Бабушка нашла бы способ убедить внучку свадьбу отложить. А так в беде своей Наташеньке винить некого. Мадам Штрауден поняла, что ей только и остается горячо молиться за Наташу. Ведь она ей не просто воспитательница, а скорей мать, единственная мать на белом свете.
    В остроге царила обманчивая тишина. Княгиня Прасковья Юрьевна лежала, почти не подавая признаков жизни. Князь Алексей Григорьевич сидел рядом и бормотал молитвы. Катерина часами просиживала на своих нарах, вперив сухой, мрачный взор в одну точку. Младшие сыновья играли в карты, дочери вышивали. Выходить из камер, кроме как в общую столовую, или уединяться на двор без нужды, никому не дозволялось. Юные супруги, посему принуждены были поститься без утехи: возле них всегда шныряли. Князь Иван присоединялся к братьям, но иногда на него накатывала меланхолия, и тогда он что-то неразборчиво бормотал, за трапезой допьяна напивался и засыпал мертвецки пьяный. Устав сидеть около него, Наташа сожалела об оставленных на Москве книжках. Хоть бы какой-нибудь роман в руки взять, и то утешение. Только сейчас она поняла, как пуста жизнь без чтения и утешалась, вышивая платки, вместе с золовками. Она пересказывала младшим княжнам содержание любимых французских романов и сочинения Плутарха.
    И все бы ничего, может, если бы арестантам не докучал капитан Шарыгин. Человек поразительно убогий и спесивый, он являлся к подопечным по несколько раз в день. Со всеми членами ссыльного семейства он обращался надменно и грубо, как с подлыми людьми, хамил им напропалую, стращал наказаниями.  Видно, он считал, что говорить с преступниками человеческим языком подло. Внушил ли кто-нибудь это ему, или он сам так понимал свои обязанности? При этом он не гнушался трапезничать с арестантами за одним столом. Затрапезную епанчу свою скидывал, садился за стол, выбирая обычно место рядом с молодой женой Долгорукого, и набрасывался на пищу. Он мог бы завести старый обычай и начинать кушать первым, унижая сотрапезников, но Макшеев пока не позволял, спасибо. Причем, еды подавались горы, а вина были заморские. Венгерское Шарыгин кушал охотно, но любил больше горелку. И объедался так, будто ходил голодный с неделю. Беседа за столом велась обычно между старым князем, Макшеевым и Наташей. Молодушка – ох! - не могла долго сдерживаться, имея в соседях такое чучело, как Шарыгин и со смехом утыкалась в свою тарелку. Ей иногда хотелось разговорить и его. Как-то раз, протянув руку, и осторожно погладив Наташу под столом по коленке, капитан  заявил:
    - А ты разумница, семи пядей во лбу, Полкан-девка! Поговорил бы с тобой, но у меня книги сгорели! Да ты не смейся! Велено мне вас стеречь, чтобы не ушли!
    - Что вы говорите, сударь мой? – сделала большие глаза Наташа. – Чего за нами смотреть-то? Эх вы,  умник, нас ведь не караул ваш удерживает, а невинность наша. Со временем правда откроется, и тогда возвратят нас в прежнее состояние.
    - Как бы не так, в прежнее состояние, ишь ты? - процедил Шарыгин сквозь зубы и занялся поросенком с гречневой кашей.
    Он больше ничего не говорил, и Наташа, сдерживая неуместный в таком случае, смех, только наблюдала, какая досада разливается по лицу глупого капитана. Шарыгин не обладал чувством юмора. Вряд ли удастся когда-нибудь угодить этому чуду-юду. «Помоги Боже, всем нам, - молилась про себя молодая Долгорукая. - Что будет с нами, когда господин Макшеев нас покинет?»
    Также думали князь Алексей Григорьевич и все его чада и домочадцы. Долгорукие без всяких слов покорялись новому начальству, но, ни одного способа приласкать его не нашли. Даже княжна Катерина, и та, после истерики, приключившейся с ней во время первой встречи, перестала напоминать родне и начальству о своем высоком титуле и обручении с государем.
    - Надеюсь, эта скотина не поселится с нами в Березове, - как-то сказала она Наташе. – Господи, что с нами будет? – Она заломила маленькие руки и драматически вздохнула. – Зачем я не убежала со своим венцем?
    - Катя, Катя! – с дрожью в голосе обняла ее Наташа. – Подумай, если вы невиновны, то все это ненадолго! Ужо, во всем разберутся!
    - Кто? Ах, какая ж ты… дура! - золовка дернула головой, и оттолкнула от себя Наташу.
    А та почувствовала, как ей сдавливает горло. Слезы близко. В последнее время она так много плачет. И есть о чем. Вот, старшая из золовок, та на деле переживает драму. Отдала сокровище свое цесарцу Миллезимо. Ах, бедная. Как не повезло Кате, что ей пришлось, любя одного, обручаться с другим, с малолетним и нечувствительным государем. А тот, второй? Наташа попыталась вспомнить лицо графа Миллезимо. Как он хорош собой и каким обольстительным представал перед мечтательной Катериной, как, должно быть, ухаживал за девушкой, на которой собирался жениться. Им надо было бежать, но победила расчетливость и практичность. Боже мой, неужели Кате и в самом деле придется окончить дни в глухой ссылке, одинокой?
    Только раз ссыльное семейство с близкой прислугой под караулом сопроводили в Софийский храм. Пришли к ранней обедне и встали большой толпой перед Царскими вратами. К глазам Наташи подступили слезы, когда она обвела ими внутренность собора. Она вбирала глазами райскую красоту убранства и плакала о своей тяжкой доле, добровольно избранной. Со стен взирали на нее строгие лики мучеников. Они будто говорили: «будь готова испить до дна сию чашу». С высоких хоров неслось стройное пение, облегчающее душу. После службы Наташа захотела исповедаться. Старый протопоп отец Даниил внимательно выслушал ее и сказал ласково, положив тонкие руки на покрытую платком головушку бедняжки княгини:
   - Ты права, дочь моя, люби мужа, учи его преодолевать грех уныния. Ты чистая голубица, ты будущая мать. Благословляю тебя, и помни, на все воля Господня. Я буду горячо молиться за тебя, раба Божия Наталья. Господь ниспослал тебе испытание, но со временем ты упокоишься, служа мужу своему и младенцу. Ступай и поставь свечу Пречистой Богородице Заступнице, дабы благодатная помощь Ея излилась на вас с мужем, печалующихся о судьбе своего чада. Проси о сохранении чистой и праведной жизни. Ступай с Богом!
    В знак почтения, Наташа облобызала протянутую ей руку отца Даниила, пахнущую елеем, и отправилась ставить свечу к иконе. На душе стало легче.
     Так пробегали дни, а по ночам теплые губы мужа, если бывал он трезв, ласкали кожу Наташи, от нежной шеи спускаясь к груди, блуждая по животу и зарываясь в самом потайном местечке между ногами, ах и сладко было любиться с молодым мужем и засыпать в нежных его объятиях. 
       
    Наконец, ссыльным была объявлена последняя воля, что для услуг они имеют право взять с собой только десять человек дворни: «пять мужеска и пять женска пола». Приказано было отбирать холопов из тех, кто был постарше, а молодых мужиков отослать назад. Здоровые, крепкие холопы, что волки, - только и ждут, как сбежать. Начнут пьянствовать и гулять, строить ковы. Так что, выбор сразу пал на стариков: камердинера Алексея Григорьевича - Капитона Ильина Протасьева, повара Тимофея Лукина, дядьку младших князей Фому Наумова, дворового Семена Архипова, плотника, знавшего и кузнечное ремесло и тринадцатилетнего казачка Никитку, малорослого и рябого. К тому же, доводился Никитка родным внуком повару. Из служанок полагалось взять по одной на каждую женскую персону. Утвердили кандидатуры: любимая старшая горничная княгини Прасковьи Юрьевны Авдотья Петрова, которая доводилась женой камердинеру Алексея Григорьевича. Две вдовы: камеристка княжны Катерины Арина Захарьева, ходившая за ней с детства, Авдотья Михайлова, няня младших княжон, да еще девка Мавра Петрова – швея, она же и прачка. С молодой княгиней Натальей Борисовной отправлялась ее камеристка, Дуняша. Слуги были довольны своей участью: по крайней мере, в чужую неволю не попадут. Всю жизнь прожившие при Долгоруких, они были беззаветно преданы своим господам. Горевали только два человека, да и то украдкой. Гришка с Дуняшей полюбили друг друга и здесь, в холодных краях, надеялись обвенчаться. Знать, не судьба. Дуняша ни за что на свете не оставит свою барышню, да и на Москве они с Гришкой – рабы разных господ.   
              Однако …
    Человек предполагает, а Бог располагает. За день до отплытия обе младшие золовки прокрались в Наташину каморку. Судя по глуповатому выражению их личиков, они чего-то боялись, к тому ж, невестка, заплаканная, лежала на нарах, в обществе плачущей мадам Штрауден.
    Наташа из-под мокрых ресниц сурово глянула на золовок.
    - Ну, знаете ли, - проговорила она сердито, - раз пришли, то выкладывайте! Чего вам?
    - Да Маврушке, - робко начала Аннушка, - придется шить-чинить всю одежду.
    -  Нам же придется обновлять весь свой гардероб, - заговорила Елена, более, чем сестра, бойкая. – Наши платья шились ведь для дворца, а не для студеного климата Березова. Не так ли, Наташенька?
    - Так, миленькие, конечно, в Березове придется нам одеваться по-другому, - ответила Наташа, не понимая пока, куда клонят золовушки, - станем ходить просто.
    - Вот-вот, - энергично закивала Лена, - не замерзать же нам! А кто будет нас обшивать-то?  Мы приедем туда к зиме. Если не захотим окоченеть, то придется нам там, на месте, тотчас хвататься за работу!
    - Я не очень-то искусная швея, но я буду стараться, - пообещала Наташа.
    - Но мы-то не умеем совсем шить! – запищала Аннушка. – Шитье – разве царское это дело? Нас и не учили, мы только вышивать можем, золотом, да шелками. Шить для нас всех одежду должна Маврушка, и ей же, бедненькой, поручено обстирывать все семейство. Она не справиться одна. Вот мы и пришли к тебе, Наташенька, сказать, что нам потребуется еще одна молодая девка! Помощница прачек, Матрешка Иванова, подошла бы идеально. Она и шить научена, и стирать, и услужлива, и знает свое место! Ах, Наташа…
    - Так что же вы хотите от меня-то?
    - Мы хотим… нет, миленькая наша сестрица, мы не хотим, мы… тебя слезно просим… да мы готовы в ножки тебе упасть…
    - Что вы тянете-то?
    - Ну, что уж там! Мы просим тебя на место твоей Дуни принять нашу Матрешку!
    - А я как же?
    - Ох, Наташа, чем тебе хуже Матрешка-то?
    - Да твоя раба нам и не ко двору! – прошипел над самым ухом Наташиным голос разрушенной государыни-невесты. Княжна Катерина неслышно вошла, будто кошка на мягких лапах и, пододвинув мадам Штрауден, уселась тоже на постель. – Видишь ли, Дунька твоя уж больно смазлива, - сказала она, потягиваясь, - и будет она с березовскими парнями миловаться, как и сейчас крутит шашни с человеком твоего мужа Гришкой. Аль ты не замечала?
    - Я это приметила еще в Селище.
    - Ну, так вот, за смазливой девкой станут гоняться казаки с солдатами, уведут ее у тебя замуж, и будешь ты мыкаться без служанки. А вот наши девки все дурны! Молодые казаки на них и не глянут! У Маврушки на рыле черти горох молотили, а  Матрешка на левый глаз крива, да, к тому же, у нее губа заячья. И вот тебе мой сказ, сестрица: я твою девку видеть в Березове не хочу! И коли не отставишь ты свою Дуняшку, то я поедом съем ее, изведу, прибью, будто бы ненароком! Тебе не ясно?
    - Ясно, но как я, одна-то буду… без горничной-то, - растерялась Наташа, понимая, что княжна Катерина не шутит.
    - Нашлась бедненькая! Одна? Да ты с муженьком своим утешаешься еженощно! Вот я – точно одна! Потрафила бы ты хоть бы разок государыне своей, а Наталья?   
    - Уступи нам, - жалобно протянула Ленушка.
    - Оставь нашу Матрешку! –  Аннушка обеими ручками уцепилась за невестку.
    «Я не хочу! Почему я должна уступить им? – в ужасе подумала Наташа. – Все-таки Дуняша – родная, близкая мне душа. И в то же время, почему она должна делить со мной ссылку? Холод, голод, болезни мне угрожают, но я сама это выбрала, я – жена князя Ивана, пока смерть не разлучит нас, а она – чем виновата?»
    - Так и быть уж, смахивая слезы, сказала золовкам Наташа, - я отошлю свою камеристку назад, а на ее место возьму вашу девушку, но я должна кое-что сделать для Дуняши. – Улыбка промелькнула по лицу бедной княгини. – Слушайте меня, милые, я вот как поступлю: прежде, чем отсюда уедем, я выдам Дуняшу мою за вашего Григория! Да, так я и сделаю! Я сейчас же обращусь к Макшееву за содействием, чтобы им обвенчаться в здешней церкви! Дуняша, - пояснила она, -  моя, а не моего брата, и я вам её подарю. Пусть отныне она станет холопкою князей Долгоруких и обвенчается с вашим холопом Григорием! Дуняша! Дуняша! Сейчас же иди сюда! – закричала она, не слушая, что говорят ей взволнованные золовки.
    Не дожидаясь Дуняшки, Наташа соскочила с нар, и бросилась навстречу своей служанке. Она раскрыла девушке объятия и так бурно зарыдала на плече у нее, что привлекла в казарму остальных членов семейства, Макшеева и даже Шарыгина. Какая еще беда случилась с молодой княгиней? Уж не выкинула ли она? Если это случилось, то, по крайней мере, охранники не должны нести за это ответственности. А Наташа уже не могла ни о чем думать, кроме свадьбы своей служанки Авдотьи с холопом мужа Григорием. 
    Неожиданно свалившиеся хлопоты скрасили последний день пребывания Долгоруких в Тобольске. Сам вице-губернатор решил не вмешиваться в вышеозначенное дело. На одну холопку Шереметевых меньше – стало быть, одной рабой лично императрицы-матушки, отписавшей все имущество Долгоруких на себя, больше. Свадьба слуг, хоть и не великое, но все-таки развлечение. Наташа подарила верной горничной любимое голубое платье, княжны уделили из своего гардероба прозрачную вуаль, и швея Мавруша превратила ее в фату, украсив искусственными цветами из шелка. И все же, Наташе с трудом удалось успокоить плачущую невесту.
    Дуняша в голос рыдала и голосила:
    - Барышня, миленькая, да как можно мне от вас отстать? Невозможно! Мать с тятенькой сживут меня со свету дома, за то, что я с вами не поехала! А эта Матрешка? Да она ни к чему не приучена, кроме как платья мыть! Лгут барышни, она ничего больше не умеет! Вот вам крест! Ох, госпожа моя, лучше вы меня тут бросьте, а я как-нибудь, своим ходом до Березова доберусь…
   - Что ты, глупая, - уговаривала молодая княгиня служанку, - разве можем мы противоречить ее величеству? Я ведь больше не графиня Шереметева! Я – жена ссыльнокаторжного  Ивана Долгорукого! Так судьба определила, и пускай так и будет. Я нашла счастье со своим мужем, найдешь и ты со своим. За меня же не бойся, Дуняша, родная, миленькая моя, не докучай ты мне больше!
    Дуняша всю ночь прорыдала, обнимая колени своей хозяйки, а на следующий день на трясущихся и слабеющих ногах приплелась в церковь, где и была наскоро обвенчана с бывшим князей Долгоруких холопом Григорием Ивановым. Отец Даниил отслужил напутственный молебен всем людям, наутро покидавшим Тобольск. Одни отправлялись назад в Москву, а другие – в суровую ссылку. Из церкви все вернулись в казарму в сопровождении обоих начальников - Макшеева и Шарыгина. Сели обедать. Даже больную княгиню перенесли с кровати и усадили на стул со спинкой и подлокотниками, обложив подушками. Стул этот где-то выпросил и распорядился принести Макшеев. На стол поставили остатки венгерского вина из погребов незабвенной памяти покойного Петра II, были поданы наваристые щи с говядиной, жареное мясо с кашей, кулебяки, соленые огурцы, квашеная капуста, тертая редька со сметаной, пареная репа, пироги с клюквой, брусникой, морошкой и несколько кувшинов с холодным квасом. Пока кушали, Макшеев незаметно мигал слугам, чтобы те больше подливали вина Шарыгину. И сказал, уже не таясь, как только новый командир уткнулся опухшей красной рожей прямо в редьку со сметаной:
    - Господа мои, очень прошу я вас, мужайтесь! Лишь благодаря моей к вам сердечной дружбе, вы находились в относительном благополучии. Зная вас на высоте, не мог я сурово с вами поступать и с дюжину приказов царских нарушил. А натерпитесь вы ужо горя! Говорил я вам, что новый командир ваш и его солдаты - люди необычайные. Они будут поступать с вами, как с подлыми людьми. Никакого снисхождения не ждите, и во всем Шарыгину покоряйтесь. Жалко покидать вас, но, увы, служба! Давайте, князья, попрощаемся! - Он встал, пошатываясь, и раскрыл объятия князю Алексею Григорьевичу – Князь-батюшка, коли чего не так, было, простите! Не поминайте лихом! – Потом крепко обнялся с князьями Иваном и Николаем, поцеловал руки дамам. Все плакали, словно расставались с родным человеком. Долгорукие привыкли к Макшееву, как ни худо им было, а все же, он, по возможности, облегчал им тяготы дороги, терпел вместе с ними опасности. Ссыльные страшились будущего. Женщины были особенно напуганы, почти не могли есть-пить. Еда перед ними осталась почти нетронутой. Наташа,  стараясь кое-как удерживаться от слез, беспокоилась о муже, чтобы он лишка не выпил. Княжна Катерина тоже сдерживалась и, сидя у окошка, отворачивалась от незадачливых родственников. Весь вид ее говорил: вы плачете, а с какой стати?
    В этот вечер ссыльные долго сидели за столом, и не заметили, как испортилась погода, небо заволокло тучами, за онами почернело, и хлынул дождь.
    - Родная моя, - позвала мадам Штрауден Наташу, - давай-ка отведем Ивана Алексеевича на покой и побеседуем возле него тихонько.
    Наташа робко кивнула:
    - Только я боюсь, что снова разрыдаюсь, - призналась она.
    Вместе они взяли под руки князя Ивана и уложили на нары. Наташа принялась возле него хлопотать.
    - Ты счастлива и в беде, - тихо проговорила гувернантка. – Утешусь хоть этим, бедная моя девочка.
    - Я очень счастлива, - Наташа смущенно улыбнулась. – Мариечка Ивановна, я так его люблю! Никогда не думала, что смогу так влюбиться с первого взгляда. Меньше года назад я была барышней, интересующейся только науками, и вот как я изменилась. И все благодаря моему Ивану Алексеевичу!
    - Да, разумеется, я это приметила, еще там, в Москве, но только теперь осознаю всю глубину твоего чувства, - вздохнула мадам Штрауден, - я желаю тебе счастья, моя золотая, но! – И посмотрела на Наташу, как никогда прежде, строго. - Послушай меня, дитятко мое милое, видишь ли, как хорошо ты собралась в тяжкий путь: ни рабы своей ты не имеешь ни полушки денег. Вот, - она полезла рукой в карман кофты, - возьми, здесь всего 60 рублей, сумма не велика, но, хоть какие-никакие, деньги! Тебе пригодится, на повитуху, на крестины. Жаль, что меня не будет с тобой!
    - Это же… ваши сбережения?
    Наташа заплакала и почти без чувств упала на руки своей старой гувернантки.
    - А как же вы-то, родненькая моя?
    - Я ведь назад, к брату твоему, возвращаюсь, мое сердечко, - мадам поцеловала свою питомицу в гладкий лоб. – И я горда, что воспитала тебя, Наташенька, героиней. Хоть и малая, а и моя заслуга есть в том, что все наши замыслы с твоей матерью осуществились, хотя мы не думали, не гадали, что тебя ожидает жестокая судьбина. Теперь я верю, что судьба человека до рождения предначертана высшей силой. Боже мой, как причудлива иногда прихоть слепой фортуны!
    Наташа спрятала заплаканное лицо на груди своего преданного друга. Больше такого друга у нее не будет, не считая, конечно, мужа.
    - Усни, радость моя, у тебя был трудный денек, а завтрашний ожидается еще труднее, - шепнула мадам, гладя Наташу по головке. – Ты должна беречься сама и беречь свое дитятко.
    Они обе прикорнули на нарах, где в бесчувственном состоянии спал муж Наташи, и до утра только сонное дыхание и храп тревожно спящих людей наполняли казарму.
    Дождь лил, как из ведра, но к утру небо прояснилось. Этим утром ссыльные должны были покинуть темный острог с его затхлым воздухом и взойти на ожидающее их судно - дощаник. Пока от них утаивали, как прозвали это суденышко плотники, занимавшиеся его починкой: душегубка!
    До судна ссыльные и провожающие шли пешком. Река была рядом, и вице-губернатор дозволил отбывавшим в Москву людям проводить несчастных арестантов. На пристани долго прощались, целовались, плакали, благословляли друг друга. Подняться на палубу, разрешили только капитану Макшееву, старику дворецкому и мадам Штрауден. Еле оторвав от себя рыдающую Дуняшу, Наташа взошла на судно с мадам Штрауден. Рука об руку вступили в каюту. У обоих – глаза на мокром месте, обе едва держатся на ногах. Но увидела Наташа, как убрана каюта ее, и ахнула: да как ей благодарить Марию Ивановну за всю доброту и ласку? За все, чем помогала она в дороге многотрудной, за любовь ее и воспитание!
    - Батюшки, неужели больше не увидимся? Неужели в последний раз? – Наташа с истошным воплем бросилась на шею к той, что заменила ей матушку родную. Как они тут ухватились друг за друга, что невозможно было ни растащить, ни водой разлить. Руки, что обнимали друг дружку, замерли, будто они каменные сделались, окаменели тела, и, кажется, дух вон.
    Сплошная черная тьма объяла несчастную Наташу.
Глава 26

             Где я? Ох, как  мне плохо-то! Мария Ивановна? Иванушка?
    Не разлепляя ресниц, Наташа попыталась приподняться, навстречу тому, кто заботливо подносил к ее губам чашку. Вода пролилась, и чашка тут же сменилась флакончиком с нюхательной солью. Наташа отвела его рукой, открыла глаза и узнала мужа.– Ох, Иванушка?
    Опомнившись, она сообразила, что лежит в каюте-чуланчике на постели, а муж сидит рядом, держит ее за руку и нежно целует
    Увидев, что супруга очнулась, князь Иван наклонился и зашептал:
    - Бесценная моя! Я люблю тебя, ох, как же я люблю тебя, ангел мой светлый!
    - Я тоже люблю тебя, Иванушка! Только тебя! Тебя одного, навеки!
    И тут – словно толчок! Наташа села рывком, испуганно озираясь.
    - А далеко ли мы отошли от берега? Ванюша? Мария Ивановна и Дуняша, уже сошли? Может, они на берегу стоят? Мне б напоследок еще хоть разочек на них глянуть. Ох! Мария Ивановна моя, матушка моя вторая, ненаглядная!
    Наташа рывком отбросила одеяло, вскочила и стала карабкаться наверх. Ветер ударил в лицо: воздух был сырым и промозглым. Над головой шелестел старый парус, впереди расстилался водный простор. Город исчез из виду, места были незнакомые, тянулись берега, поросшие густым лесом. Напрасно Наташа вертела головой, бросалась на края борта, вглядываясь в сероватую бесконечность. Ничего, кроме воды и берегов. Она свесилась через борт, безнадежно опустив руки.
    - Стой! Дура! Взбесилась? Пошла прочь! Отвечать за тебя не собираемся! – прорычал, возникая за ее спиной, солдат. – Ничего уже не увидишь! Уплыли далеко! – Он рывком поставил Наташу на ноги, продолжая браниться.
    - Как далеко-то, пожалуйста, объясните мне, сударь? – она затормошила солдатика, не обращая внимания на его брань.
    - Откуда мне знать, - стражник кулаком отмахнулся от нее, словно от мухи, - иди в каюту, барыня. Все ваши вон, притихли, как мыши, одна ты - судорога!
    - Ах, моя гувернантка, и моя горничная остались в Тобольске, я надеялась еще хоть разок их повидать, - пожаловалась Наташа.
    - Не все по охоте, - пробурчал солдатик, - привыкай, барынька. Смотри-ка, сострадалец твой сюда волочется.
    Князь Иван неслышно возник за спиной Наташи. В руках он держал длинный, отороченный мехом, плащ. Руки его от пережитого слегка дрожали.
    - Голубушка моя бедная, - проговорил он, - надень теплую накидку, не простудись, - и заботливо накинул плащ Наташе на плечи, тщательно завернул в него дрожащую жену и прислонил к своей широкой груди. – Ты же вся трясешься, пойдём, приляжем. Прикажешь, так я стану теперь твоей горничной, душа моя. Обещаю, что не пожалеешь, - невесело пошутил- то, но Наташе это было слышать приятно.
    Но покачала в ответ головой, и они, не размыкая объятий, вернулись в свой бедный чуланчик и там долго целовались, лежа на пледе, кинутом поверх старой перины. Наташу больше не волновала ни убогость обстановки, ни даже грубая брань на палубе. Она совсем не рассердилась на солдатика: он ведь заботился о ней. Каторжная? Ну и что, зато вместе с мужем.
    Так они и плыли всю ночь. Несчастные? Счастливые?
    Правда, утром Наташа хватилась: на пальце нет любимого перстня с жемчугом, того самого, что покойная мать подарила ей на четырнадцатый день рожденья. Знать, в воду он соскользнул, когда она вчера по палубе-то металась! Пальчики от переживаний исхудали, вот и скатился перстенек в воду. Ох, да ладно, подумала Наташа, жизнь тратится, а тут и всего-то, перло жемчужное потонуло, пускай уж щуке достанется.
    В это же утро ссыльные испытали на себе силу реки. Не успели отзавтракать, как задул ветер, и разразилась буря с великим ужасным громом и молниями. На воде гроза страшнее, нежели на земле. Наташа уцепилась за мужа. Золовки ее, деверья, тоже все в кучу сбились, к отцу своему прижались. Стало судно с боку на бок вертеть. Скачет утлый дощаник по волнам, а  вода уж через борта хлещет! Носом то вниз, то вверх! А люди падают, катаются по палубе.
    - Хватайтесь за что-нибудь! - орут солдаты.
    Никто их не слушает. Золовки визжат, будто их режут. Сущее свету преставление! Капитан Шарыгин, белый, бледнее своей рубахи, метался с рыком:
    - К берегу! К берегу пристаем! Канальи!
    Тем и спаслись, что удалось пристать к берегу, но всю ночь гром гремел, и молнии зигзагами  раскалывали черное небо, свирепо  ревела буря, и хлестал ливень.
    - Батюшки, как голова-то у меня кружится, и тошнит меня, - пожаловалась Наташа. Ее несколько раз вывернуло наизнанку, и она, обессиленная, утратила всякий страх. Очередной раскат грома застал ее распластанную на постели, с закрытыми глазами, тяжело дышащую. Князь Иван, стоя на коленях, крестился и лепетал молитву пересохшими губами:
    - Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!   
    Всю ночь никто не сомкнул глаз на судне, и только к утру силы небесные сменили гнев на милость.  Позавтракав на скорую руку, поплыли дальше.
    Три недели предстояло плыть водой до самого Березова-городка. В начале сентября сильно похолодало, сырость так и пробирала до костей. Утром и вечером висел сплошной туман, мелкий противный дождик шуршал по крыше каюты. Потом выпало несколько благоприятных деньков, когда ничего не докучало, кроме мерзкого дождичка, да сырой мги. Наташа из своего чуланчика выходить боялась. Она наказывала Матрешке открывать окно и высовывалась наружу, подышать-то хотелось. А вода – совсем близко, судно сидит глубоко. Наташа робко руку протянула и погрузила пальчики в воду. И выдернула – вода ледяная. Потом решилась повторить попытку - терпеть можно. Занятие какое-нибудь нужно ей было, не все же горючими слезами исходить. Взяла платок свой, слезами залитый и стала мыть. Перемыла их штук с десяток и сама себе удивилась: оказывается, она не безручка, не белоручка! Потом и за другие вещи принялась: себе кофточку и мужу рубаху выстирала. Матрешка на барыню поначалу таращилась, как на чумовую.
    - А ты не гляди на меня, как солдат смотрит на вошь, - сказала Наташа служанке, сама не ведая, откуда к ней пришло это выражение, видно, где-то слыхала, – и я ведь человек! Мне теперь хозяйственным делам обучаться надо. Ты ведь не умеешь ничего, кроме как стирать. Вот и учи меня.
    На другой день опять стала голова болеть у Наташи. Вышла она на палубу, прошла из конца в конец и от удивления засмеялась.
    - Сударь мой, - обратилась она к караульному солдату, - а что это за лодочки за нами плывут в одной связке?
    - Энти? – страж меланхолично ковырнув в носу пальцем, оскалил зубы. – Энти не для вас.
    - А для кого же, господин хороший?
    - Любопытная ты, сорока!
    - Ох, знаю я за собой эдакий грех, служивый! Но это ведь не государственная тайна? Не секрет?
    - Нет! – стражник обвел сострадательным взглядом фигуру беременной женщины. Живот уже понемногу стал выпирать. – Это спасительные плавсредства для капитана и команды! Поняла ли?
    - Не поняла!
    - Ну, так слушай! Мы, в случае беды, не собираемся спасать вас, арестантов! Мы лодки энти для себя ведем, для спасения живота нашего.
    - Ах, вот в чем дело! - Наташа сочла лодки: всего десять штук и троекратно крестом обмахнулась. – Буде имя Господне благословенно! Пресвятая Владычица Богородица, не оставь нас в страшный час смертный.
    Она отошла от солдата и медленно заковыляла по палубе. Тошнота опять подступила к горлу. С трудом справившись, остановилась возле шатких перил и оперлась о них рукой. Потом подняла тяжелую голову, увидела сизые тучи в небе и в другой раз перекрестилась. Тонким голосом она обратилась к младшим княжнам, Елене с Аннушкой - те тоже подышать вышли:
    - Ох, неужто, миленькие, небо всегда в этих краях серыми тучами закрыто? Вечные сумерки! Кабы не красавцы кедры, ели, да сосны по берегам, то в сущее Плутоново царство попали мы. Страшно! Кто может обитать в этих лесах?
    - Вестимо, баба-Яга и лешие, - пролепетала Аннушка, - ой-ой, а вдруг они сейчас выскочат из лесу? Я боюсь! Ленка, мне страшно!
    - Цыц, дурочка! – Елена сильно дернула сестру за косицу. – Нашла, чего бояться! Уж лучше бы баба Яга с лешим выскочили, да нас съели вместе с этими хамами. Лучше быть съеденными и не мучиться.
    - А я думаю, лучше утопиться - подошла к ним бледная, но тщательно наряженная царская невеста. – Предлагаю, девы, обратиться русалками. Айда, в воду! Я – первая! Глядите-ка! – и перевесилась через борт. - Да тут невысоко, прыг и сразу ко дну камнем! Ну что, милые? Трусите? А ну, глядите, как я!
    - Стой! Чертова дурища! То одна кидаться думала, а теперь вторая! – благим матом заорал стражник. – Держите ее, ребята!
    Следом за княжной резво кинулись два солдатика, схватили и оттащили прочь. Как только ноги ее коснулись палубы, княжна лягнула того и другого, зарычав:
    - Прочь, ублюдки! Ненавижу! Не желаю в Березове гнить! Там, куда вы везете нас, нет никакой жизни! Что будет со мной? Я государя покойного невеста, вот, кольцо его обручальное, у меня на пальце!
    - Замолчи, стерва худа! Ты нонича девка Катерина Алексеева дочь, вот кто ты! – загремел, появляясь на палубе, капитан Шарыгин, сопровождаемый старшим Долгоруким. – Полюбуйся-ка, старый дурак, что за дочерь ты воспитал, стерву! Последний раз терплю ее выходки! Велю тебе хорошенько проучить дочь, а коли не получит она острастки, то выдеру ее сам в присутствии всей команды! А вы чего тут торчите? – накинулся он на младших княжон. – Вы тоже топиться вздумали, губошлепки?
    - Нет, что вы, - остановила его Наташа, - помилосердствуйте, капитан, - ситуация начала казаться молодой княгине забавной. – Вот, вышли на ветерок, подышать, посмотреть на окрестности. Мутит меня, сударь, ей-пра.
    - Коли мутит, гуляй, мы скоро к берегу причалим, - милостиво разрешил  капитан, - но только не наблюй тут мне, на чистой палубе. Коли захочешь поблевать, то перегибайся через перилы, а солдаты тебя будут держать за ноги, мало ли чего может приключиться с тобой? Тебя жаль. Ты, Наталья, баба хорошая.
    Наташа не стала с ним спорить. В самом деле, до чего ж прихотлива судьба! Господи помилуй! Какое великое имя сменила павшая фамилия, и какое обрела! Арестанты! Не бывает худшего имени на белом свете.
    - Спасителю мой! Прости мне дерзкие мысли, - мысленно обратилась Наташа к Богу, наблюдавшая с палубы, как утлое суденышко швартуют к причалу. Мужики на пристани с удивлением косились на него. Уж не света ли преставление? Как на таком суденышке можно плыть? Все доски, из которых оно сделано, разошлись, вода, должно быть, заливает внутрь через дыры? Наташа заметила, что рты у мужиков вытягиваются в ухмылках. Чего это они скалят зубы? О, да никак пересчитывают лодки, ведомые за суденышком-душегубкой? Это те, на которых капитан Шарыгин будет спасаться, бросив на погибель арестантов.
    «Однако, коли Божья воля, то доплывем», - решила Наташа, продолжая с любопытством наблюдать за происходящим.
    На берегу, местные мужики продавали рыбу. Только что выловленная, она отчаянно трепыхалась в больших корзинках, бадейках, чанах, или же, раздувая жабры, томилась прямо на речном песке, у кромки воды. Мимо суденышка с арестантами рыбаки с трудом проволокли живого осетра, яростно отбивавшегося хвостом, и оттого мужики шатались и матерились во всю глотку.
    -  И здоров же, леший, коли прикинуть на глаз, то аршина два будет, и пудика три весу, - смущенно пробормотал, останавливаясь рядом с Наташей, повар Долгоруких, Тимофей, - вот уж не думал, что в этих краях водятся великаны такие! Энтот уже взрослый, осенью на зимовку заплыл. Взять такого, так до Березова хватит. Верно ведь, матушка моя?
    Наташа ответила старику мягкой улыбкой:
    - Ах, Тимоша, жалко мне его, - сказала она, - такого красавца просто грешно есть. И хочется мне его приручить. Крикни-ка, Тимофей, пожалуйста, мужикам и спроси, сколько они хотят за эту рыбину?
    - Мигом! – обрадовался повар и заорал:
    - Эй, божьи души, сколько за осетра просите?
    - А не дорого, - ответили с берега Тимофею рыбаки, - всего копейка!
    - Так дешево? – изумилась Наташа. – Беру! И еще заплачу копейку, если вы его привяжете на веревку к моему окошку. Порадуйте меня, ребята, бедненькую невольницу.
    Мужики тут же исполнили ее желание и еще в ножки Наташе поклонились:
    - Благодарим покорно, барыня милостивая!
    Обе младшие Наташины золовки так и прыснули в кулачки: что за блажь!
    - Пускай плывет со мной, - объяснила им Наташа, - чтобы не одна я была невольница, и осетр со мною.
    - Как и все мы, невестушка, - зло повела очами Катерина. – Любопытно, доплывет ли красавец твой до Березова, и доплывем ли мы сами? Трудно представить! - Она круто развернулась и пошла в отведенную ей каюту. Прямая, с гордо оттопыренными локтями. «Фу, дурочка, хоть и беременная! Ни дня не может прожить без игрушки! Девчонка, что с нее взять?» - достаточно понятно говорил весь облик порушенной императорской невесты. Младшие княжны опять захихикали, к ее удовольствию, но Наташа и бровью не повела. Муж потихоньку проскользнул к ней, взял под руку, и они долго гуляли вдвоем по палубе, до обеда.
    - Ты спасла несчастную рыбину от ножа повара Тимошки, - весело шутил князь Иван, - хоть я бы с удовольствием превеликим отведал кулебяки с вязигой 15, а, кроме того, и щеки осетринные я тоже, Наталья Борисовна, вельми уважаю.
    - Ага, и я, - согласись Наташа, - но думаю, что сия рыбина сможет стать нам товарищем по несчастью.

    Так завелась новая привязанность у Наташи. Громадная рыбина: на теле пять продольных рядов костяных щитков, морда вытянутая, коническая, с небольшим беззубым ртом в нижней части головы. Глаза круглые, как яблоки, сердитые. Наташа придумала ему имя – Аникей, что по еллински означает «удачливый», «непобедимый». Она кормила осетра мелкой рыбешкой и разговаривала с ним.
    Крошечная флотилия, состоящая из суденышка и десяти лодок, продолжала свой путь. 1066 верст от Тобольска – не шутка. Осень вступила в свои права, и погода портилась, день ото дня становилось хуже. Ветер то и дело шатал судно, и тогда раскалывалась голова у беременной женщины. И опять тошнота мучила ее непрестанно. Хоть совсем ложись, да помирай! Так бы и было, но, жалея беременную молодушку, горничная болезной старой княгини, да няня младших княжон, бабы опытные и нарожавшие на своем веку по десятку ребятишек, нашептывали князю Ивану:
    - Ты, князь Иванушка, не отчаивайся, не у тебя первого жена страдает. Сударь ты наш, княгинюшке молодой необходим свежий воздух! Ты не держи ее в клетушке, а чаще выводи, бедненькую, наверх, на свежий ветерок, и полегчает. 
    Князь Иван прислушался, и они с девкой Матрешкой под руки стали выводили Наташу на палубу и укладывали ее там, на тюфяке, накрыв шубой. Ветер на воде пронзительно холоден. Дождь сечет, вода плещется у самых ног. Волны такие высокие, сплошной ужас! А Наташа от страданий своих почти ничего не замечала. Лежала в полузабытьи, слушала крики чаек, вдыхала холодный воздух с дождем, шептала первые, приходившие на ум, слова молитв, а то и вирши. И в самом деле, становилось ей намного легче. Тогда она могла беседовать с дежурившим возле нее мужем. Князь Иван бережно гладил живот Наташи, и они говорили о своих чувствах. Сердца их бились от счастья: они влюблены и ждут дитя.
    - Сын, - безоговорочно утверждала Наташа, о девочке, почему-то, не думалось.
    - Мой отец будет рад, а сам я хотел бы назвать нашего первого сыночка в честь твоего прославленного батюшки – Борисом, - предлагал князь Иван.
    - Не первого, - мягко отказывалась Наташа, - первенца мы назовем Михаилом, в честь старшего брата моего, живота лишившегося от мук в турецкой неволе. Я знаю от матери, что отец непременно хотел дать одному из внуков это имя.

    Однажды вечером Наташа в своем закутке пересказывала мужу комедию господина де Мольера, но остановилась на полуслове, услыхав вопли на палубе:
    - Ой! Буря! Буря! Глядите, какие волны-то на реке!
    И сразу же последовал раскатистый удар грома.
    Наташа бросилась к окну и увидела страшный зигзаг молнии и огромную волну, захлестнувшую весь обзор – то же светопреставление, что и вначале! Откуда ни возьмись, налетел великий ветер, и судно запрыгало по волнам, накренилось, закачалось, завертелось с боку на бок, то взлетая, то падая. По палубе громко затопали, поднялся шум и гам. Женщины зашлись в отчаянных рыданиях.
    - Бежим, глянем, что там? – предложила мужу Наташа. – Солдаты справятся ли? Надо помогать! Я, кажется, догадываюсь, что это такое. Жестокая непогода в этих краях налетает внезапно, и плыть дальше нельзя, Иванушка.
    - Нет, стой! Милый мой дружочек, я боюсь, как бы тебя наверху не затоптали, я один сбегаю! – князь Иван, отстранив жену, высунулся наружу.
    - Ах, что там?
    - Черт знает, что такое, все носятся, руками машут, орут, а батюшка громче всех. Сиди тут, Наташа! Родненькая моя, стемнело сильно, а надо к берегу приставать, иначе утонем. Я пойду, помогу этим скаженным! Умоляю, побудь тут!
    Князь Иван выскочил на палубу, и тогда Наташа бросилась на его место. Высунув голову наружу, она громко ахнула.  На реке поднималась буря гораздо страшней первой! Вокруг судна, насколько хватало глаз, бушевали волны! Солдаты рассыпались по всей палубе, а между ними мельтешили капитан Шарыгин, слуги и все мужчины Долгорукие. Князь Иван, подбежав к Шарыгину вплотную, тоже что-то громко закричал, размахивая руками. Сквозь свист и пронзительный вой ветра, Наташа смогла различить слова капитана:
    - Не могу,… погода… не допускает! Сам знаю, что надо причаливать… только к какой чертовой матери приставать будем? Солдатики? Да они-то почем знают, чурбаны этакие!
    Наташа вся содрогнулась. С губ ее едва не сорвался крик. Боже милостивый, беда-то, какая! Кругом буря свирепствует, а на суденышке нет ни одного толкового человека, кто хотя бы, умел определить, где в реке мели, а где глубь-пропасть, да где б можно пристать к берегу, переждать непогоду. Знать и вправду задумали погубить фамилию Долгоруких, отправив в опасный путь с бестолковой командой, да на суденышке дырявом! Ни сам капитан Шарыгин, ни его подчиненные не умеют обращаться с судном. Солдаты, мужики, взятые от сохи, плывут, куда несет ветер. А кругом темень темная, и огни, только их зажгут, сразу гаснут.
    - Ой, утонем! – без голоса завопила Наташа. – Иванушка мой, уж тонуть, так вместе, иду к тебе! – Она попыталась выбраться, да не вдруг вылезешь без чужой помощи на палубу. Голоса ее не услышали, а руки-ноги вдруг затряслись, и голова от отчаяния пошла кругом. Да тут еще крышка люка – хлоп и закрылась со стуком над головой. Дрожащими руками Наташа, как могла, уцепилась за эту крышку. – Ой, Боженька, да пусти же меня к мужу, - заплакала она, - помоги до него добраться! – В ярости она начала бешено и в то же время беспомощно, пытаться справиться с крышкой люка и своим непослушным телом, хотя уже ни на что не надеялась.
    - Якорь! – долетел до ее ушей отчаянный крик князя Ивана. – Эй, мужики, якорь надо бросать! Сюда, дубины! Николай, Сенька, Тимофей, Никитка, а ну, взяли!
    Якорь бросили в самую глубь, посередине реки. Раздался всплеск, а потом отчаянный, почти дикий вопль князя Ивана:
    - Проклятье! Якорь оторвало!
    - Не якорь, а цепь, болван! Вон она, где зацепилась! – громко возразил ему Николаша. – Надо обратно привязать! Сенька! Никитка!
    - И воду, воду, ребята, отчерпывайте и выливайте, - заголосил Алексей Григорьевич. – Христос-бог, пошевеливайтесь!
    По палубе раздался бешеный стук ботфортов. Повинуясь князьям, солдаты принялись за работу: привязали якорь и начали вычерпывать воду, кто, чем мог. В солдатской ругани потонул отчаянный вой и плач, раздававшийся из кают княжон и больной княгини. А потом снова голос князя Ивана:
    - Оторвался! Оторвался-таки треклятый якорь! Нас несет, незнамо куда!
    Теперь стало ясно, что ничем не удерживаемое и неуправляемое, суденышко отдалось на милость безжалостной стихии. Волны понесли его, точно щепку! Люди обезумели, и поднялся такой крик, что Наташа подскочила на своем месте и, с неожиданным для себя проворством, удивительным в ее состоянии, принялась биться головой и карабкаться по лесенке. Она боролась за свою жизнь и за жизнь мужа, хотя ничего не видела и не знала, что там случилось. С трудом, преодолев несколько шатких узких ступенек, как-то сумела открыть люк и выползти наружу. На палубе она встала на четвереньки и решила так продвигаться среди всеобщего хаоса и беспорядка. Она чувствовала, что ноги и руки ее вновь обмякли, но медленно продвигалась к цели. «Ребенок! Что будет с моим ребенком? – беспокоилась она. – Хотя, какое дело теперь до несчастного малютки? Все утонем! О! Юный государь Петр Алексеевич, будь ты проклят, за то, что ты умер! Будь проклята  злобная императрица Анна! Лучше бы я осталась и убила тебя своими руками, чем так бесполезно погибать!» Вдруг Наташа ударилась обо что-то головой, от боли вскричала и повалилась на доски палубы. И только тут она поняла, что суденышко стоит на месте.
    - Эй, люди, где мы, что случилось? Кто тут? -  окликнула она, беспомощно шаря руками по доскам. – Есть ли кто-нибудь рядом со мной? – никакого ответа не последовало, все где-то в темноте метались и бранились. – Огня? Почему огонь не зажигаете? – заплакала Наташа, догадываясь, что, кажется, угодила в западню: ни зги не видно и куда дальше ползти она не знает, чего доброго, свалится в воду, утонет. Вот ведь, какая! Наказывал ведь ей Иванушка сидеть в каморке, так не послушалась, себе на беду! Объятая ужасом, она вся сжалась в комок и заверещала, что есть мочи. – Иванушка! Я здесь!
    А где, здесь-то? Не ведала, ничего она не знала.
    - Сердце мое, Наташенька, иду к тебе, не шевелись, оставайся на месте! – донесся из темноты голос ее мужа.
    - Стой, куда, князь, верная погибель! Дай, батюшка, я огонь зажгу!
   Наташа узнала голос Семена Архипова, самого крепкого из холопов и повернулась в ту сторону, откуда он раздавался. Ошиблась, однако. Руки ее ухватились за  какие-то перила, скользнули по ним вниз, но впереди оказалась пустота, бездна. Вероятно, эта часть ограждения была снесена во время бури. Просто каким-то чудом Наташа не сорвалась в темноте в реку! С диким коротким воплем, сдирая до крови кожу с рук, она буквально повисла над водой и боялась пошевелиться. Пропала! Совсем пропала! Ох, ты, дитятко мое, нерожденное…
     Наверное, прошла всего какая-нибудь минута, но ей-то показалось – миновал век. Наташа с леденящим ужасом чувствовала: немеют руки. Она совсем обессилела, в глазах – красная пелена, в ушах – шум, из носу вот-вот кровь хлынет. Почему никто не сказал ей, какие страхи придется выносить в дороге? Быть вместе с любимым – великое счастье, а на деле – сплошной ужас! Значит, не на то судьба определила Наташу, чтобы в покое мужа любить. «Господи, Боже мой, помоги мне!» - взмолилась несчастная. И, когда она уже готова была разжать пальцы, на палубе вспыхнул свет, это удалось зажечь фонарь. Потом вспыхнул еще один. Наташа напрягла последние свои силенки.
    - Наташенька! – князь Иван, высоко держа фонарь, торопливо начал протискиваться к жене, расталкивая солдат. Держась за него, следом трусил Алексей Григорьевич. – Родная моя, – князь Иван схватил жену и поставил на ноги, – держись за меня, тебе нельзя тут оставаться.
    - Мне страшно, - дрожащим голосом призналась Наташа, - скажи, милый, где мы? – прижавшись к мужу, она потерлась щекой о грубую ткань его кафтана.
    - Не знаю, милая, - ответил он, целуя подставленные ему губы, - нас занесло сюда в темноте.
    - И никто на судне не знает, доченька, - просипел Алексей Григорьевич, - пропадем мы тут все.
    - А если нам фонарями вокруг посветить? – предложила Наташа.
    - И то дело! – князь Иван поднял фонарь и позвал зычно. – Эй, там, люди! Капитон! Тимофей! Семен! Идите-ка сюда, скорее, с фонарями! Светите!
    На неверных ногах к ним подковылял Капитон, неся второй фонарь, подобрались остальные. Все пребывали в растерянности, но фонари были в руках теперь почти у всех. Стали смотреть, и увидели поразительную картину: нет большой реки, а есть не то залив, не то какое-то болото. Как-то, видать, буйным ветром притянуло сюда судно, и стояло оно теперь, зажатое меж двух берегов, точно в ящике. Один берег не густо березняком порос, а зато другой – сплошной березняк. До утра здесь потерпеть можно, а там, может быть, Бог поможет.
    - Ребятушки, - обратился Алексей Григорьевич к младшим сыновьям, - мать-то с сестрами одни, ступайте к ним и там пока оставайтесь. Бедненькие девчушки мои, они с ума бы не сошли со страху. А супруге моей и того хуже, чем дочерям, и так уж путь сей крестный много живота княгинюшкиного унес.
    - Мы сейчас же пойдем к маменьке и сестрицам, папенька, - согласился князь Николай, - а только вы тут с Иваном глядите в оба! Чуется мне, что командир наш со своим отрядом вознамерился нас бросать. Они вон, уже в лодки усаживаются, чтобы свои животы быстрее спасти, а на нас им наплевать, чем мы скорее утопнем, тем им лучше.
    - Чего ты такое говоришь-то? – надсадно заблеял Алексей Григорьевич и завертел головой, отыскивая глазами Шарыгина. – Господин капитан! Вы тут? Ох, беда-то, какая, беда всем нам грозит неминучая, конец пришел! Посоветуйте, что нам делать? Коли здесь помирать, так, стало быть, без напутствия, придется? С нами ведь батюшки нет, кто нам грехи-то наши отпустит?
    Шарыгин вырос перед ним – зверь зверем.
    - Сам грехи себе отпускай, старый черт! – проревел он, топая на князя ботфортом. – Грехов у тебя и сына твоего старшего – несть числа, и по мне, так я бы всю вашу семейку проклятую утопил, к лешему, окромя, вот, вашей невестки, ангельской души! Молите Бога, чтобы мы продержались до утра в этой пропасти окаянной!
    - Попробуйте только, капитан, бросить нас здесь, - злобно прошипел голос княжны Катерины. Она неслышно подошла к расходившемуся офицеру и теперь испепеляла его ненавидящим взглядом. – Пожалеете!
    - Молчать! – огрызнулся он. – Стерва!
    - А ты - червяк ублюдочный, – смело парировала Катерина, - не забывай, с кем говоришь!
    Отчаянный вопль, раздавшийся в эту же секунду, заставил Шарыгина со всех ног броситься, расталкивая людей, к борту, и все прочие устремились бегом за ним.
    - А! Люди добрые, смотрите! – блажным матом провыл кто-то из слуг, кажется, это был дядька младших князей Фома. - Господи Иисусе, смотрите, что делается-то! Земля проваливается в реку вместе с лесом!
    С лицами, исполненными ужаса, окаменев в тех самых позах, в которых их застал вопль Фомы, смотрели ссыльные и их командиры, как совершается нечто невероятное. В самом деле, такому и названия не придумаешь!
    - Как во времена Потопа, - словно зачарованная, пролепетала Наташа, держась за мужа, - как в последние времена.
    Князь Иван бережно прижал к груди трепетное тело супруги. В отличие от других, они не кричали и не бились в истерике. По лицу Наташи текли слезы. Она готова была пропасть в этой ужасной пучине вместе с мужем, и рука об руку с ним, предстать пред Всевышним.
    На их глазах земля вместе с лесом опустилась на несколько саженей в реку под страшный шум леса, а судно поднялось кверху на волнах. Потом все произошло наоборот: земля поднялась, и судно вместе с водой опустилось. Так продолжалось несколько раз.
    - Команда! Слушай! – прохрипел капитан Шарыгин, когда вода в реке в очередной раз опустилась. – Живей! К лодкам! Надо отчаливать, пока не поздно! Не то сгинем тут вместе с каторжниками! – И завернувшись в плащ, первым бросился занимать место в лодке.
    - А мы? А мы-то? – Князь Николай с братьями, заступил ему дорогу. – Что значит ваше поведение? Куда же вы, подлые собаки? Нас бросаете погибать?
    В ответ Шарыгин издевательски заблажил:
    - Кому вы нужны, каторжные ублюдки!
     Но с другой стороны, княжна Катерина плюнула прямо ему в рожу:
     - Тьфу, на тебя, сукин сын! Однако ты о нас еще услышишь! Убегай поскорей, трус, а мы спасемся, отправимся в Америки и оттуда пошлем петицию императрице Анне! Ты бросил людей, тебе вверенных, и за это тебя повесят! Ха-ха-ха-ха!
    От дьявольского смеха княжны все, кто был на палубе, зажали уши.
    - Командир! – Подскочил к Шарыгину один из членов команды. – Глядите: лодок-то больше нет!
    - Как нет?!
    - Частью, утонули, а частью, вон, плавают, вверх днищами!
    -  Это… конец! – прорычал Шарыгин.
    - Никак нет, вашвысброд! Смилостивился Всевышний! Земли уже столько оторвало, что залив превратился в озеро, и ветер, вроде бы, утихает. Скоро с Божьей помощью, землю рвать перестанет, и мы далее потечем! – ответили ему.
    - Слава Тебе, Господи! – вскричал старый князь. – Давайте же скорей у Бога вымаливать для всех нас живота, ребята! Он Своим милосердием животы наши спасет! Капитон, неси скорее иконы Спасителя и Божией Матери-заступницы!
    - Князь-батюшка, - низко поклонился Капитон князю, - есть у меня икона Николая Чудотворца, не прикажешь ли и ее сюда вынести?
    - Выноси, Капитошенька!
    Вмиг иконы были вынесены на палубу, и все, вместе с вышедшими из своего укрытия младшими княжнами и остальной женской прислугой, принялись горячо возносить молитвы. Даже больная княгиня, ведомая под руки Авдотьей Петровой и сыном Николаем, еле волоча ноги, присоединилась к общей молитве. За ней вынесли тюфяк, подушки и уложили, дав в руки ей икону Божией Матери «Взыскание погибших», к которой прибегают оказавшиеся в смертельной опасности. Неожиданно сильным голосом княгиня провозгласила:
    - Взыщи нас, погибающих, Пресвятая Дево, не по грехом бо нашим наказуеши нас, но по человеколюбию милуеши: избави нас от ада, болезни и нужды и спаси нас!
    И стала понемногу утихать буря, но до самого утра сохранялась серьезная опасность, что ветер налетит вновь, поднимет волны, и утлое суденышко втянет в погибельную бездну. Весь остаток ночи и ссыльные, и стража провели на коленях, бормоча молитвы. И в самом деле, землю перестало рвать, и с рассветом милость Божия поспешила к несчастным. Ветер совсем стих, и на свету судно вышло из западни-залива в большую реку.
    Едва проплыли немного, как крик Наташи долетел из ее каюты:
    - Батюшки! Аникея-то нет!
    Князь Иван, мягко отстранив расстроенную жену, обследовал место и тоже осетра не обнаружил.
    - Ни рыбины, ни веревки, - объявил он, - чай, освободился Аникей наш, Наташенька, и уплыл вместе с веревкой, ну, туда ему и дорога. Все равно, по прибытии, пришлось бы его зажарить и съесть. Не огорчайся!
     Что Наташе оставалось? Только вздохнуть и согласиться с мужем. В самом деле, ведь, рыбине куда лучше, там, где глубже. Прощай, Аникей! Долгой тебе жизни на дне речном, живи лет до ста!
   
    Дальше ссыльные следовали почти без приключений, если не считать, конечно, ветров, то и дело внезапно налетавших по дороге, да скверного обращения стражников - страшных хамов и грубиянов. Капитан Шарыгин совершенно озверел, пережив адские мытарства. Он говорил лишь о том, что больше ни за что не пустится в плавание по воде осенней. Что и говорить, все натерпелись великих страхов. Наташа с золовками молились, чтобы поскорее ступить на твердую землю, хоть бы где. Так что, Березов-городок мнился теперь им землей обетованной. В последнюю неделю пути измученная Наташа ни сидеть, ни лежать не могла, ей гораздо легче становилось, когда муж водил ее под руку по палубе. Несмотря на непогоду, они подолгу прохаживались на ветру, внимательно созерцая крутые обрывистые берега, поросшие лесом. Все чаще мелькали перед глазами густые леса.
    - Скорее бы приплыть в этот Березов, Березовый городок, - вслух рассуждала Наташа. – Жаль, прежде мне в голову не пришло поинтересоваться, при каком царе, и кем он выстроен? Одно ясно, для чего его поставили: для упрочения владычества над сей землею, присоединенною к российскому великодержавному скипетру. Интересно, сколько народу там проживает, и дворов сколько, и из чего избы построены? И сколько в городке церквей? Есть ли школа, чтобы учить местных ребятишек? И местный воевода – добрый ли человек?
    Иногда на берег реки выбегало стадо оленей и резвилось у воды, важно выступал из лесной чащи великан лось с огромными рогами, белки прыгали по ветвям, мелькали огненные лисьи хвосты. Волки, медведи, те, видимо, скрывались в густой темной чаще леса, на глаза путешественникам не показывались. Песцы, росомахи, куницы, горностаи, тоже без числа водились в этих краях, да, сколько ни высматривай, с палубы суденышка их не увидишь. Зато резкие крики соек, хриплый хохот каких-то неведомых птиц, по ночам уханье филина разносились далеко по воде. И страшно и любопытно, и в горестном состоянии ума, хоть какое-то развлечение. Все неведомое дразнило разум Наташи, но пока никто не был в состоянии дать ответы на ее многочисленные вопросы.
    Князь Иван, когда она особенно пускалась в размышления, бережно дотрагивался до ее щеки, гладил бледную кожу и утешал нежным поцелуем:
    - Вот когда приплывем, тогда все и узнаем, - говорил он, – а я счастлив, что ты рядом со мной, жена любимая. Самое великое чудо для меня – то, что ты меня полюбила. До сих пор не могу постичь, как я сумел завоевать твое сердце?
    - И я тоже всей душой счастлива, супруг мой. Моя любовь принадлежит тебе навеки, Иванушка, - шептала ему Наташа.
    Князя Ивана поражала искренность и честность его жены, но и сам он был с нею беспредельно честен. Он не мог представить какую-нибудь другую женщину на ее месте. Он радовался, что обрел в ней супругу и раскаивался в своем эгоизме, в том, что вовремя не отказался от нее, чем и обрек на лишения и муки. Разумеется, радость обладания любимой женщиной брала верх. Он любил жену все сильнее и сильнее, но обещал куда больше, чем мог исполнить на самом деле.
    Почти полгода – с апреля по сентябрь – гонимая фамилия колесила, ползла, плыла, медленно продвигаясь к указанному месту ссылки. Одним холодным утром на исходе сентября, Наташа проснулась как от толчка, перелезла через спящего крепко мужа, и оделась. Пошатываясь, взобралась на палубу. Там уже стоял главный их командир, капитан Шарыгин и наводил подзорную трубу на берег.
    Наташа медленно подошла и встала с ним рядом.
    - Подъезжаем? – спросила она.
    - А?! Да почем же я знаю? – зло просвистел, сквозь стиснутые зубы, капитан. – На сотни и сотни верст – только вода, вода, к лешему ее, да сплошная тундра, да леса, да вот еще, мать бы их так и разэдак, - туманы!
    Он грубо выругался и пошел дальше браниться, как и всегда, по поводу бесконечной воды и прескверного обзора: плывем, черт знает, куда!
    - Позвольте же и мне хоть глазком глянуть в трубу, - потребовала Наташа.
    - Изволь! Однако, мне не понятно, что тебе-то за охота в трубу эту чертову пялиться, а, молодка? – Шарыгин пожал плечами, но трубу дал.
    - Ох, сударь, спасибо! – Кто бы знал, как же соскучилась по подобным вещам Наташа. Будучи в дороге, совсем забыла она свои науки. Схватив трубу, прильнув к окуляру, Наташа умело навела резкость, и – ах! – буквально глазам своим не поверила: впереди было какое-то селение, окутанное вязким сырым туманом. Березов?! Несомненно! На высоком берегу реки постепенно перед глазами начала являться бревенчатая крепость. Обнесенная рвом, земляным валом и деревянными стенами с боевыми башенками по углам, она выглядела вновь отстроенной. После пожара, припомнила Наташа чей-то рассказ и закричала:
    - Смотрите! Смотрите! Вот он, Березов-городок!
    В ее восклицании не было восторга. Одно только нескрываемое удивление. Да и разглядела она пока мало. В перламутровом небе появился крест над шатровой крышей деревянного храма. С одной стороны городка необозримо тянулись дремучие леса, с другой – обширные луга, переходящие в топкие болота. Сам городок будто «сидит» в центре великого, холодного озера-моря.
    Привлеченный голосом жены, князь Иван выбрался на палубу, подошел и обнял ее за плечи.
    - Тоска, - произнес он упавшим голосом, - и умереть не жалко, - и Наташа спиной почувствовала, как он дрожит. Рука мужа легла на ее живот, выпирающий под платьем. – Вот, значит, где нам придется жить!
    - Да, придется, - ровным голосом проговорила Наташа. – Жить надо.

 2013 год






Примечания


1 Майорат – неделимая вотчина. Наследование недвижимости, прежде всего земли, происходит по принципу первородства, то есть, собственность полностью переходит к старшему из наследников, а младшие должны пробиваться службой, или выгодной женитьбой.

2 Епанча – длинный, широкий, круглый парадный или дорожный плащ, без рукавов, с широким отложным воротником

3 Исполать – хвала, слава, ай да молодец, славно, спасибо. В.И. Даль. Толковый словарь.

4 Пилястр(а) – ит. «колонна», «столб». Вертикальный выступ стены, условно изображающий колонну.

5 Анфилада фр. «нанизывать на нитку». Ряд последовательно примыкающих друг к другу комнат.

6 Шумен – пьян.

7 Куафер – фр. парикмахер.

8 Ангажировать (фр.) - приглашать даму на танец.

9 Ученые девицы – княжна Катерина имеет в виду цесаревну Анну Петровну, старшую дочь Петра I (1708 – 1729) и великую княжну Наталью Алексеевну, сестру Петра II (1714-1729)

10 Брательник – младший брат.

11 Фалбалы – оборки.

12 Граф Миллезимо – шурин австрийского посла графа Вратислава, возлюбленный княжны Катерины Долгорукой. В их отношения грубо вмешался князь Алексей Григорьевич, чтобы выдать дочь за Петра II.

          13  Аграф – застежка, пряжка, кокарда на шляпе.

      14 Зерцало – «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению. Собранное от разных авторов» литературно-педагогический памятник начала XVIII века, пособие для обучения и воспитания детей дворян, составленное сподвижникам Петра I (Я.В. Брюсом и др.) Впервые издано в 1717 году.

15  Вязига (визига) – название употребляемой в пищу хорды (эластичной спинной струны, заменяющей позвоночник), добываемой из осетровых рыб.