Жаркое

        Дедушка снял сапоги. Размотал портянки. Аккуратно, раза три, ставил сапоги, чтобы ждали его точно также, как и каждый день и ни на миллиметр в сторону. Пошёл к радио, которое висело посередине комнаты среди пожелтевших и не очень фотографий родственников со времён изобретения фото... Что уцелело за время войны. Включил радио, повернув ручку-пуговичку вправо. И немного покрутил туда-сюда, чтобы точно так же был тумблер, как и вчера и раньше. Это не важно, громче или нет. Чтобы вот так. Подошёл к своему столику с телефоном и газетой, придвинул телефон на вытянутую руку, достал из брюк очки и развернул газету.
        Я просыпаюсь... Здоровенный топчан-сундук, на нём перина, потом я, тонущий в ней и сверху - пуховое одеяло. Подушка на половину меня всего... Дедушка глянул поверх очков. - Майн зисинке! (мой сладкий)
        С порога, откуда-то вернувшаяся бабушка, смахивает веником снег с валенок и снимает галоши.
        - Абраша, что ми будем кушать?
        - Их вейс? (я знаю?)
        - Ты Зиночке звонил? А Людочке?
        - Паша, имей совесть, дай детям поспать, а мне почитать газету. Пока не прочту, тебе нечем будет дрова растопить...
        Бабушка выпустила длинную речь на идиш, чтобы я ничего не понял, дедушка очень красноречиво промолчал...
        - Сашенька, дедышка таки заслужил сегодня попробовать то, что ми приготовимь. Помой ручки, и иди сюда. Почисть бабушке цибуле. Две средненькие. Потом помой под рукомойником.
        Открыла крышку рукомойника с длинным носиком внизу, прикусив нижнюю губу, подняла ведро и вылила в него полведра. И со звоном закрыла чугунную крышку. Сняла шайбу и три кольца с печки, откуда тут же вырвалось тепло, согревающее всю жизнь, поставила большой казан и налила в него подсолнечное масло. Быстро нарезала лук мелкими кубиками, бросила в казан и присыпала горсткой соли. Мясо, как я бы сегодня нарезал на шашлык, уже было пересыпано крупной солью и бабушка вымыла в миске каждый кусочек.
        - Это затем так делаю, чтоби кровь ушла. Вейз мир... Две тысячи лет, сколько крови випили люди... Так хотя би ми так не будем поступать...
        - Если би я курочку делала, тогда масло не нужно. Достаточно куриный жьир. А посолить лучок надо бистро, тогда горячее сохранится дольше.
        Схватила тряпку, через тряпку схватила горячий казан. Кочергой положила кольца на место, оставила только самое маленькое отверстие и двинула со звоном казан на место. И деревянной длинной ложкой принялась помешивать лук.
        - Лучок обязан мне бить розовий. Он такой самий красивый.
        - Как Иосиф из той сказки?
        Дедушка и бабушка смеются и... Боже, я никогда не забуду эти глаза, переполненные любовью. И не было же обидно! Они смеялись не надо мной, но для меня... Я так и не научился этому искусству. Видимо ещё не был дедЫшкой...
        - Когда лучок красивый, он самый вкусный и теперь ми висипим всё мясо. помешаем и накроем крышичкой.
        Бабушка снова схватила тряпку, сдвинула казан в сторону и плотно, со звоном, закрыла чугунной шайбой отверстие печки.
        - Теперь пусть протушится долго.
        Бабушка села на табуретку, Справа от себя, на другую табуретку положила авоську с картошкой, слева - на третью табуретку - миску с водой, перед собой на полу придвинула ведро для мусора. Начав чистить картошку, запела тихонечко песню:
        - Аидыше маммэ...
        Время от времени она подходила к печке, со звоном снимала крышку и перемешивала мясо той же деревянной ложкой.
        - Абраша, приготовь стол!
        Дедушка медленно снимал очки... Посреди комнаты стоял очень большой, длинный, полукруглый стол, накрытый всегда снежно-белой скатертью и в центре - подсвечник на семь свечей. Вокруг стола - стулья с очень высокими спинками, всегда накрыты снежно-белыми чехлами. Дедушка каждый стул отодвинул от стола, унёс подсвечник, снял скатерть, сложив аккуратно тут же на столе, проглаживая, нет, проутюживая своими руками каждую складку, так же медленно и скрупулезно футляры со стульев... понёс их в другую комнату, что за ширмой. Уже почти положил на комод, как зазвонил телефон. Не выпуская из своих самых сильных на свете рук скатерть с футлярами, вернулся в салон, положил аккуратно на то же место, откуда взял. Поправил, чтобы лежало именно ТАК. Подошёл к своему столику, проверил, на месте ли газета, очки в кармане. Стал смирно, снимает трубку.
        - У аппарата! Людочка! (моя тётя) Как ви себе имеете? Ви все будете? Вос а фрейд! (какая радость).
        Сказал и положил трубку. Вместе с рычажками под трубкой утонул голос тёти Людочки, которая продолжала что-то говорить... Подошёл к большому столу.
        - Абраша кто звонил?
        - Людочка.
        - Что рассказывала?
        - Я знаю? Как обично.
        - И всё?
        - Когда она говорила, что приедут и не хотят целоваться, я не услышал.
        Дедушка застелил стол большой цветной клеёнкой, сверху постелил другую скатерть.
        - Вот, Сашенька, смотри, - бабушка придвигала ногой маленькую скамеечку для ног, я на неё становился и заглядывал в казан.
        Запах, от которого сытый станет голодным! 
        - Когда мясо вот такое румяное и почти готовое, ми режем картошечку вдоль два раза пополам и бросаем прямо туда, доливаем водички, чтоби не совсем закрило. Лаврушечку пол-листочка, перчика два зернышка душистого и пять острого, перемешаем и накроем кришичкой... Двадцать минут и можно насипать.
        В окно постучала соседка и кричит через двойную раму:
        - Тётя Паша, что у тебя опять такое, что во дворе от таких радостей дышать нечем? Дай попробовать, пока будешь мене рассказать, как ты это делаешь... Я конечно не голодная, но не попробовать мне желудок не позволяет.
        Бабушка, довольная, открывает дверь:
        - Иди за большой стол, Сашенька тоже покушает, ми с дядей Абрашей всех подождем...

        Приятного аппетита, ребята!