Старая дублёнка

           Жила-была старая рыжая дублёнка. Она была такая старая, что можно было сбиться со счёту, перебирая на петельках, сколько ей годочков набежало. Это была нереальная цифра, то ли четырнадцать, то ли восемнадцать… Но душой она была молода. Её бесхитростная (ну мы это ещё посмотрим) душа нетерпеливо алкала, жаждала новых божественных впечатлений. Она хотела непереставая видеть зиму, снег искрящийся, вьюгу, пургу, позёмку, мороз и крепкий пронизывающий насквозь ветерок. Любила украдкой поглядывать на кутающиеся, и мёрзнущие незатейливые по сравнению с ней королевой пуховички и куртёшки, при виде которых она заходилась, закашливалась и закхекхекивалась от смеха. Дублёнка считала, что она благородных кровей, а это вокруг всё плебеи, простолюдины и место им в обслуге.
           И ещё дублёнка так сильно любила своего хозяина, что ни на минуту не могла представить, что расстанется с ним, кроме тёплых месяцев, конечно. И даже в эти ненавистные ей времена она коротала месяцы тем, что аккуратно, не маячив в глаза, приглядывала за своим хозяином, а точнее подглядывала и «глазила» его, чтобы он ни на кого не смотрел, и думал только о ней. Думал о том, как ему зимой будет тепло и уютно по морозцу пройти по улице в её Роскошестве. А однажды летом он буквально выволок (как переменчива человеческая натура) её на балкон, и оставил болтаться на плечиках, как он сказал, проветриться. Она чуть с ума не сошла от его бестактности. Что она зачумлённая какая, насквозь пропахшая, протуберкулёзненная, обкашлянная, бутерами искапанная, колбаской уроненная?   
           Так дублёнка висела на плечиках на балконе дней десять практически одна, слегка насколько было возможно, подглядывая за хозяином через тюль и проклятые шторы. И ведь именно из-за недружественности двух огромных бардовых штор не было ничего видно, хозяин исчез из её поля зрения. Она маялась от того, что потеряла над ним свою власть. - Чары мои над хозяином разрушатся и я стану ненужной и негодной, - так думала дублёнка. Её рассудок мутился. Она молила беспечного повесу Ветерка её раскачивать, да посильнее, так она могла через складки и незадёрнутости, которые каждый день были разные, видеть знакомые черты, силуэт, движения. А в один из дней, когда не было ни Ветерка, ни лёгкого дуновения, и шторы почти задвинуты, из-за полной утраты связи с хозяином, одиночества и потери в связи с этим смысла жизни, дублёнка сникла и чуть не погибла на плечиках. Она болталась, как сушёная вобла, как никчёмная дрянь, и взгляд её ни на чём не мог остановиться.
           Но, наверное для того, чтобы ей было ещё горше, её одолевали какие-то странные крылатые чешуекрылые мохнатые стрекозлиные существа. И один маленький наглый неуёмный с длинным носиком, тонюсеньки пища, тяпнул её в районе лопатки. Дублёнка заорала, как резаная. Она взмахнула, что есть силы рукавом, и надо же… свалилась с плечиков, и валялась на бетонном полу до утра. Всю ночь пребывая в таком плачевном состоянии, она медитировала и колдовала, призывая хозяина. На рассвете со словами: - А я-то думал ты улетела?! – дублёнка была встряхнута, как следует и возвращена хозяином на вешалку в шкаф.
           Дублёнке было, если быть точным, лет шестнадцать уже. Она урождённая турчанка. Прибыла чартером с челночниками из чудесной Турции. Которую она помнит смутно, ибо была юна и очень поверхностна и смотрела на мир через розовые очки. Но какие же там в нулевые были мастера пошива верхней одежды. Их ласковые чуткие руки она не забудет никогда. В её младенчество они вдохнули столько силы и стойкости, которых хватит на долгие-долгие годы. Они поставили её на ноги, на рукава и шею, дали ей ещё крохе осанку, силуэт, швы, выточки и осознание собственного достоинства. И она понимала, что с этаким багажом, точно в жизни не пропадёшь. Это база, это основа будущей жизни. Но всё это она вспоминает теперь, своих родителей мастеров индпошива и дядюшек подмастерьев, а тогда она была беззаботна и хохотала до упаду, когда её разглаживали добрые, заботливые, нежные руки. Смеялась до слёз, и понимая, что красота требует жертв, терпела и умоляла тётушку Иглу, чтобы она ей по возможности не делала больно. Тогда её волновала только зарождающаяся красивая огненность собственного силуэта, лисий профиль и солнечное обаяние, подаренное ей милой Родиной. И она прекрасно понимала, что миру готовят предъявить что-то невообразимое, что-то типа пера мастеров Вдали или Ботика Челли, о которых она вскользь слышала из соседних мастерских.
           Жизнь дублёнки с хозяином не была так уж легка и безоблачна. Почти на пятый день после их знакомства на рынке, где их свели бодрые торговки, какой-то негодяй и подонок в одном неприглядном флаконе, ну, как бы, друг хозяина вцепился в неё за грудки и вырвал с мясом верхнюю пуговицу дублёнку оцепенела. Она была тогда ещё совсем наивна и верила всем без исключения двуногим. Хозяин был тонкий звонкий, а этот кряжистый с бычьей шеей. Он кричал, тряся за её дублёнкину грудку: - Нет ты не понимаешь?.. Что она должна понимать про эту шкуру. Верхняя пуговица была вырвана с мясом и повисла на хилой ниточке. Дублёнка умоляла хозяина хоть что-то сделать, она же ведь только начала жить, и вдруг такой неудачный почти первый выход в свет. Она красиво и подолгу, глядя на него моргала петельками. Были предриняты какие-то неуклюжие движения, шнурком по кругу хозяин собственноручно обшил кожу и в центре водрузил пуговичку. И оказалось всё достаточно просто, аккуратно, как-будто так и было. Дублёнка подумала: - Ну, хоть что-то, чем совсем ничего. Дублёнка была привередлива. Пуговичка сидела на новой почве как влитая.
           Другой раз подружка хозяина поскользнувшись на льду, не нашла ничего лучше как цапнуть… схватиться своими лапками за ушки ворота и представьте себе они затрещали, как несмазаные ворота и если бы вовремя не подхватил очумелую хозяин и как-то неловко ткнулся в неё губами, воротник бы весь перекосило, а вместе с ним улыбку дублёнки.
           Ещё она до сих пор до дрожи пуговичек вспоминает случай, когда за ними по улице гнался с ножом какой-то полуночный ковбой. Дублёнка понимала явно, что ещё мгновение и она превратится в скоропортящийся товар – макароны или лапшу. Но оказалось нож был пластиковый и ходок, или бегун заблудился, путник просто хотел уточнить дорогу. – Пронесло! – радовалась, как дитя наша героиня.
           Но вот время начинает постепенно набирать обороты. Незамечаемый маховик разрушения вдруг предательски показывает своё острое жало. Лекала жизни и носки всё больнее ранят чуткое самолюбие. Замелькали годочки. Дублёнка начинала понимать, что уже не только годы, а недели и даже дни могут приносить ей огорчения. Шёл просто бестактный неумолимый отъём красоты. – Как это понимать, - возмущалась дублёнка, - я многого не прошу, пусть всё хотя бы как-то замрёт, остановится на одном месте! – Век дублёнки не долог, так что ли получается? – делала для себя сокровенные открытия плод острых лекал и чутких рук. Да и хозяин, он конечно выше всяких подозрений, но крошечная капля с пирожка полгода назад капнула ведь?! Края, уголки, окантовка всё это гораздо бурее и темнее, чем более центральные участки. Медленно, но верно, невооружённому вгляду бросается диссонанс и дисбаланс сил на ранее пышущей ровным цветом поверхности. А что мы видим отдельными участками сейчас? Лёгкий, не страшный, но тем не менее серобуромалин?! – А ну его в болото!, - хныкала про себя дублёнка.
           - Что мы имеем в наличии? – думала дублёнка оглядывая     себя со стороны уже более трезвым взглядом. Кожа достаточно ещё ровная и без изъянов, и глядя на неё можно решить, что я ещё в цветущем возрасте. Но вот фурнитура, отделка, петельки, уголки всё это не соответствует принятым нормам столичной кокетки. Да и шьют сейчас уже совершенно по другой моде. А если так значит, то не надо соответствовать этой несносной никчёмной моде, - распалялась дублёнка, - кто её выдумал, а иметь своё неповторимое лицо. Только вот из чего слепить это неповторимое лицо из остатков былой роскоши? И дублёнка начинала мысленно подталкивать, эманировать своими флюидами, вести хозяина в нужное русло, чтобы он наконец-то занялся ремонтом остатков прошлой графской пышности. Дублёнка, как ни странно, усвоила мысль, так называемое правило извилин. Чем меньше фурнитуры, тем больше мозгов!
           Дублёнка была слишком женщина и слишком аристократка. Как женщина она была изнежена и избалована своим хозяином. Она всегда была с ним, что может быть слаще и милее для любящего сердца, быть рядом с любимым каждую секунду. Как кокетка, жеманница она имела счастье всегда видеть его и ещё больше ощущать его серые, пепельные глаза. Глаза, чаще всего задумчивые, иногда вспыхивающие озорными огоньками, но больше философские, "научные", как их про себя называла дублёнка. И ещё о чём ни на минуту не забывала дублёнка так это о своём высокородном происхождении. Её род был знатный, она относится к грандам, нобилям высшего происхождения. Древо её предков насчитывает века, что века, тысячелетия... десятки тысячелетий. Она защищала мёрзнущего, дрожащего, без какого бы то ни было другого белья, первобытного человека в пещере, ещё будучи шкурой. Она служила человеку, о, ужас, плохо отделанной шкурой, без какой бы то не было фурнитуры. Да, она осознавала, что её предки были грубы, но уже тогда они начали своё восхождение вверх по социальной лестнице и лестнице прогресса. Будучи аристократкой высшего порядка и даже немного пресыщенной от такой родословной, и в чем-то сейчас даже стремящейся к простоте, стараясь быть милой и по-царски "угодливой", тем не менее воротничок её всегда был поднят вверх.   
           Во многом, ну не считая капризов и завышенных требований к жизни, конечно жизнь дублёнки со своим хозяином была интересной. Ей повезло с ним. Он был самокритичный, но при этом с чувством юмора и самоиронии. Часто был собран, но любил посмеяться. В хорошем всегда видел хорошее, а в плохом только хорошее. Был незлобив и часто великодушен. Как же ей хорошо спалось и мечталось зимними вечерами. Особенно когда она могла краешком верхней петельки увидеть из прихожей в комнате сверкающую гирляндами, стеклянными игрушками и мишурой ёлку. Она была призвана дарить тепло и согревать озябшие сердца. Она верила, что овладела искусством окутывать дымкой спокойствия и сохранения внутреннего тепла. Сколько раз её хозяин сидя в метро в ней в милой дублёнке утопал в неге и в  безмятежности её жара… Она оберегала его от излишней беготни и суеты сумасшедшего города. О, да она умела любить и охотно делилась этим даром.
           Время летело в такой благоприятной обстановке легко и незаметно. Прошло несколько лет. Хозяин всё также любил свою дублёнку. Но вдруг она стала замечать что в метро, в транспорте, магазине на неё как-то странно начали поглядывать. А спустя какое-то время начали даже слегка шарахаться. Она не могла понять в чём дело? Ведь она также хороша и опрятна, и хозяин у неё смотрится ладно и идеально. Но оглядевшись вокруг дублёнка заметила, что многое поменялось. Если она раньше часто встречала своих подруг, милых дублёнок разных мастей, пошива и происхождения, но всё равно высокородных родственниц и ей было всегда о чём с ними переговорить и даже поплакаться при случае, выжидая время с покупками перед кассой в магазине. Или сидя рядом друг с другом, или напротив в метро, она была неодинока и защищена сёстрами и братьями по носке. Теперь же она поняла в чём дело. Мир окружающий её оказался враждебным. Дублёнок почти нет. Пару своих товарок она видела в метро на жутко источающих запах, бомжах и бомжихах. Их так называли люди и шарахались от них в другую сторону вагона, плотно прижимаясь друг к другу, либо переходя в другой вагон.
           А однажды дублёнка заметила, как вбежавшая в метро девушка в пуховичке села рядом с хозяином. Вдруг скосив правый глаз накрашенный на дублёнку, подскочив, как ошпаренная, мгновенно, дёрнув плечиком пуховичковым, пересела на другое место. Ещё был случай когда хозяин зашёл и сел на свободное, попавшееся ему место. Дублёнка, впавшая в негу, наша доброжелательная ко всем, милая дублёнка обнаружила на себе подозрительные взгляды и подёргивания этими ужасными носами и поскрипывания дикими пуховичками. Они были на изготовке дёрнуться с места и помчаться в другой конец вагона, или сигануть от ужаса в другой. Как говорится: - Вагончик тронется – перрон останется! Но от дублёнки исходил такой приятный аромат чистейшей дорогой ароматной воды благороднейшего разлива, что все на время затаились и остались на своих местах.
           Но что вдруг заметила дублёнка это то, что внезапно подъезды, улицы, транспорт, метро заполонила новая формация верхней одежды, их обладатели называют ласково пуховички. Обладатели эти твердят, что так удобно, практично, обладают отменным стадным инстинктом и отсутствием добротного мыслительного процесса (поверьте дублёнка может читать мысли не только своего хозяина). Обладатели эти всегда находятся в процессе добывания пищи, верят только официальному и влюблены в сверкающий ящик, и в маленький ручной и в большой. Пуховичков было много, очень много, они не блистали статью и красотой, однотипного покроя и по всему видимо тупейшего лекала. Они заполонили всё, эти ужасные безвкусные существа без роду и племени. Многие из них были, - о, боже, о, игрушка природы, с капюшонами. Большего уродства для зимней верхней одежды дублёнка и представить не могла. Они были достаточно юрки, стремительны и наглы. Это как-будто смена времени, эпохи, строя. У них нет ни совести ни приличных понятий. - Это наглый шатающийся сброд, - почти рыдала дублёнка. Она в своей безоблачности не заметила как сменилась формация. Что это – бунт среди бела дня? Это даже не постепенно, это не поступательно, это захват, это революция. Она дублёнка против всего этого. У пуховичков очень цепкие зубы. Их молнии резко надвигаются. Они вездесущи. Они неприхотливы. Они суют свой нос везде и не чураются любой работы. Ума в них нет, им нужно оплачивать текущую жизнь. Их плотно подсадили на новые гаджеты, кредиты, ипотеки и быстрые деньги. Удар неминуем.
           Ещё дублёнка сделала для себя одно пугающее открытие. Она поняла, что люди престранные существа. Конечно они милые добрые, но только для своих. Они безусловно все индивидуальности и с «огромной» родословной никому не нужной. Они люди – все сплошь личности и у каждого своя планета их личного счастья. Но вдруг, когда им предлагается какое-либо событие или новая точка зрения, они вдруг от страха сбиваются а одну кучку, становятся толпой. Толпой, которая может и всё на своём пути снести, и себя уничтожить. – А уж манипулировать сознанием этой толпы проще простого, - делала страшные догадки дублёнка. Оказывается у этих гордых, так любящих себя людей, нет своего мнения, взгляда на предметы, да они и сопоставлять и размышлять-то не могут. Она же помнит, как совсем недавно, ну наверное, четверть людей ходили в красивых презентабельных, и попроще дублёнках, и это считалось определённым достатком, ну не все могли позволить себе их купить. А теперь все, кто даже и может себе позволить чуть больше, чем другие, напялили эти пуховички. И вдруг заметила дублёнка, особенно в местах повышенного скопления, они со страхом, недоверием, брезгливостью, как-будто это исчадие ада, как от чумы шарахаются от дублёнок. Вот она мода! Мода масс! – Грустно! – взгрустнула рыжая.
           Дублёнка заметила, что хозяин Грю, как ласково звала его мама, стал всё чаще на неё заглядываться. Ха, думала дублёнка, что вторая любовь что ли крепче первой? Он пристально, даже придирчиво, а где-то брезгливо, стал всё чаще осматривать её фурнитуру, отделку, петельки, со слегка растрепавшимися ниточками, немного засаленные уголки и находил в ней маленькие недостаточки. Дублёнка этому сопротивлялась и кричала: - Я в порядке, я в полном порядке! Я всё также хороша, свежа и молода! Но по глазам хозяина она видела предательские мысли, что это чистейшее враньё. И она сникала, понурив воротничок.
           И вот однажды произошло ужасное. Был тёплый зимний день. Хозяин оставил дублёнку дома и ушёл в простой куртёшке. Дублёнка в отместку вальяжно развиселась на плечиках, хотя в душе, в самой меховой внутренности, она предчувствовала недоброе. Постепенно петельки искривились, воротничок пополз набок, в расстройстве нервов один рукав предательски безжизнено свесился почти до пола.
           Вечером пришёл хозяин с большим пакетом. Заботливо открыл его и оттуда в квартиру, как попрошайка скользнул так ненавистный дублёнке пуховичок. Он был зелёного цвета, прошитый прямоугольничками. Пока ещё робкий и пугливый он быстро старался освоиться. Хозяин его ещё раз примерил и как-то сразу повесил с краю вешалки. Дублёнке показалось, что он охладел к пуховику и только надобность заставила его купить это «чудо». Она-то помнит, когда он её купил и принёс в дом, он целый вечер в ней как в танце кружился.
           Дублёнка сразу как только хозяин оставил её наедине с пуховичком бросилась в бой. Она ощетинила все свои уголки извлекла острые жала, шёрстка встала у неё дыбом. Она не щадила пуховичок. Конечно, ты Пуховичок удобен и затрат на тебя меньше. Ты, Пуховичок – солдат, неприхотлив и всеяден. Не боишься ни грязи, ни толпы, ни погоды. Легко можно тебя и в стиралку, да и на другой поменять не жалко. Но как часто упрощая одежду, для легкодоступности услуг, быстроты движения и просто удобства, вы, Пуховички, не замечаете, как скудеют ваши мозги и вы легко оболваниваетесь и поддаётесь любой пропаганде. Вы начинаете переставать размышлять и доверяете это другим, принимая всё на веру. И как быстро вместо гуманизма и развития вы возвращаетесь, несмотря на технологии, назад. В ваших глазах появляется животный средневековый страх. И всё это идёт от малого. Сначала откажетесь от лишней петельки, крючочка, завитка, отделки. А дальше тело говорит, мне так удобней, так быстрей, так доступней. - И глядишь красивая девушка идёт в чёрном пуховике, про мужчин я уже молчу, - вздыхала, и говорила почти в вохдух, рыжая дублёнка.
           - Все ходят в чёрном. Большинство! - продолжала нападать, теряющая силы дублёнка. - Пуховички откуда вы взялись? На радость вы или на погибель? – вопрошала дублёнка. Вы мешаете людям! У вас нет своего мнения, вы не размышляете, а только мечтаете о копейке, а не о развитии и поэтому ваша копейка получается мизерная. Вы смотрите, уперив свои взгляды в землю, вместо того чтобы наслаждаться небом. Все становятся чёрными безликими. Женщины-пуховички в мобильниках не могут навариться и наготовиться рецептами еды. Мужчины-пуховички смотрят ролики, где падают, больно ударяются с определённой лексикой, и якобы это очень смешно. И при этом в глазах всё сгущается средневековье. Вас собери всех, дай команду и вы все сами дружно зашагаете в топку. Дублёнка заболела. Это был явный лихорадочный озноб. Её грудь расколыхалась, пуговички едва остались на месте.
           Дублёнка так распалилась в своём спиче (речи, она любила щеголять непонятными словами), что не заметила, как вся как-то расстрепалась и перекосилась набок. Пуховик сначала смотрел на неё глупыми стеклянными пуговицами, ибо анализировать  и сопоставлять он не мог, но вдруг как-то услужливо потянув за один задравшийся вверх рукав, выровнял дублёнку по центру плечиков, улыбнулся и взмахнув искуственным рукавом, создал некое движение воздуха вокруг. Дублёнка замолчала и подумала: - Ну вот хоть на что-то ты годен, холоп.
           Утром хозяин надел новый пуховик, сгрёб дублёнку в охапку и бесцеремонно куда-то её понёс. – Ну, вот наконец, - подумала дублёнка, - он займётся ремонтом и отдаст меня какой-нибудь знаменитой пошивальщице. Хозяин, выйдя из квартиры, нёс дублёнку, бестактно тряся и мотая её во все стороны и самое главное в его голове, как показалось дублёнке не было ни одной свежей мысли, как раньше, когда она безраздельно царствовала в его жизни. А теперь она вдруг почувствовала, что он её несёт, как негодную вещь, как половую тряпку, и не оказывает ей никакого почтения. Да и не носил он её раньше вот так, она уже не чувствовала его хозяина души. Да, задумалась она, где его душа, я её не слышу, ау? О, да там какое-то зло? - удивлялась душегрейка. До дублёнки стали доходить какие-то флюиды, эманации, звуки, читая его мысли она содрогнулась. Вдруг дублёнка поняла – это конец. Она не нужна. Её несут на помойку, или бомжам отдадут возле магазина. Она отслужила. Теперь она хлам. Пуховик, тесно облегая стан хозяина, спускался по лестнице вниз, щёлкая молнией и победоносно смотря вперёд стеклянными глазками. Она обмерла. Оцепенела. Она почти умерла. От неизбывного горя и от своей жуткой участи и неприветливой судьбы, дублёнка взмахнула рукавами, как большими крылами и зацепилась ими случайно за перила и запуталась там. Хозяин было рванул её, от этого затрещали старенькие швы, но потом передумал и стал планомерно вытягивать рукава. Дублёнка чувствовала, что рукава у неё словно отбиты топором от предплечья до обшлагов. Хозяин, продолжая высвобождать рукава, сквозь зубы бормотал: - Как ты мне надоела, копчёнка! - Что за копчёнка, он что сдурел? - удивлялась дублёнка, - а потому что рыжая, наверное. Её дорогой Грю подхватил её и вынес из подъезда. Дублёнка, вися на руке, готовясь к худшему, понимая, что жизнь пролетела как один миг, думала, мысли бежали, сломя  то, что выше воротника: - Как неблагодарен, чёрен народ. Как сорока падок на новое и блестящее. Как человек может близкого друга предать... а-а-а, - стонала наша увядающая красавица с тонкой душой. И с поднакопившимися силами, выскользнула из цепких рук ненавистника, и со всего размаху плюхнулась на скамейку мимо которой проходил хозяин. Она даже не плюхнулась, а как-то беззастенчиво развалилась, разлеглась, как куртизанка. Все прелести её были обнажены и на виду. Для большей привязчивости она немного колыхалась всем своим дублёнкиным телом и фурнитурой (про эти чары она услышала из пары аудиорассказов, которые не смущаясь подслушала у девушки в наушниках, максимально близко прильнув к ней). Но и это не прельстило душегуба, а только ещё больше подстегнуло к агрессии. Хозяин грубо схватив её, сказал: - С глаз долой, из сердца вон! А когда она к нему, используя возможность, жарко прильнула к груди, он ответил: - Фу, опротивела, осторчела, скважина, вонючка, и зашагал дальше. Она увидела впереди большие зелёные котлы... там, там она сгорит в пламени небытия дотла, будто и вовсе не любила и не была любима. Коварство жизни. - Ну, нет, злодей, так просто меня не возьмёшь!, - завопила из последних сил дублёнка и упала на асфальт, благо, что он не был особо грязным, она успела это разглядеть.  Она валяясь на асфальте, билась в истерике, заламывала рукава, ревела, как ураган: - Изменник, ты без меня погибнешь, я тебе во сне снится буду, ты очень скоро поймёшь, предатель, кого ты потерял, предал. Да я тебе морду расцарапаю и кровь всю твою выпью. Хозяин, оглянулся по сторонам, занервничал, разозлился не на шутку: - Ах ты, хлам, прокопчённое пропахшее изделие, я сейчас наступлю на тебя и вытру ноги, и буду скакать на тебе, как ненормальный. Ах, ты ж, оголтелая дрянь, выжившая из ума половая тряпка. Почему я её раньше-то не выкинул, столько времени терпел, ходил в этой хламиде, рванине, позорился, насмешки терпел от хороших людей! Сгинь гиена, пошла вон.
          Схватив дублёнку, вдруг хозяин остановился, и до дублёнки долетел мягкий, ласкающий, женский голос: - Ну, что эти ваши пуховички-работяги, ни вида у них приличного, ни в люди хорошие не выйдешь, да и снашиваются быстро. Только успевай покупать, да выкидывать. То ли дело моя дублёночка, в ней я королева!.. Хозяин постоял какое-то время, о чём-то подумал. Из-за сильного биения швов и колыхания всех внутренностей дублёнка ничего не могла разобрать. Хозяин резко повернул обратно, и дублёнке показалось на мгновение, что она спасена…
           Да это было так! – Спасена! – рыдала рыжая уставшая красавица. Мало того её вернули на прежнее место по центру шкафа. На её любимую королевскую деревянную вешалку - плечики, не то что у некоторых пластмассовые, ширпотреб. Её вешалка была с металлическим крюком очень благородным гражданином. Конечно ей бы хотелось чтобы он был золотым или хотя бы медным… Но и металлический тоже неплохо.
           Но что ещё больше порадовало дублёнку это то, что среди «слуг», через некоторое время, появилась прелестная шубка. Не ошиблась дублёнка в своём хозяине, для неё он был аристократ, учёный, личность, за таким в огонь и в воду! А ссоры? Ничего, с кем не бывает - милые бранятся, только тешатся! Она эта шубка была искусственная, но такая кокетка, такая баловница, озорница с безупречными манерами и с тонкими мыслями… нитками. Её силуэт, осанка и движения были выше всяких похвал. А что уж говорить о фурнитуре, отделке, петельках, крючочках, пуговках и обо всём остальном?!.. И шубка не стала ни заискивать, ни хамить, ни в пуговички заглядывать, как некоторые пуховички, она изысканно улыбнулась дублёнке, слегка качнув воротничком, и сказала: - Очень рада встрече! Дублёнка была польщена, ей давно не хватало таких собеседниц. - Ах, как это чудесно, ах, как прелестно, - подумала про себя и захлопала петельками дублёнка, - они о многом расскажут друг другу. С такой дамой можно даже и поинтриговать, и это будет высший пилотаж. Здесь не как у пуховичков, на еду себе заработать и на ночлег.
           Успокоение страстей, обожание причта. Старая дублёнка медленно дряхлела. Она была в почёте. Её не беспокоили по пустякам. Дублёнка уже и не любила, как раньше выходить на улицу, тем более и зимы стали теплее, лили частенько проливные дожди с промозглыми ветрами. Дублёнка зябла. Да и швы были уже не такими крепкими, их нужно было беречь. Хозяин надевал её только тогда когда хотел совершить прогулку по парку, идя медленно и благородно размышляя о вселенной, философии и о новых знаниях. Да порода всегда в чести. Благородная кровь завораживает, она не терпит примеси. Дублёнка спокойно ликовала.

6.02.20