Линия жизни. Глава 32. Встать, суд идёт

В июне шестьдесят пятого года нас привезли в Серов на подписание статьи двести первой «Окончание следствия». Здесь же мы познакомились со своими адвокатами. Ваську должен был защищать самый опытный адвокат Серова - Шапиро. Вальку – один из лучших адвокатов Свердловска - Бейлин Михаил Романович. У бабули же хватило денег лишь на оплату услуг недавней выпускницы Свердловского юридического института Сидоровой Веры Максимовны.

Вера окончила институт с красным дипломом, вышла замуж – впоследствии её муж стал одним из руководителей Свердловской железной дороги – и вслед за ним приехала в Серов. Опыта у молодого специалиста практически не имелось, но человеком она была очень добросердечным и ответственным. Вера быстро прониклась сочувствием к моей бабуле, а та в ней просто души не чаяла.

Документы об окончании следствия мы подписывали с большим недоумением, потому что наша потерпевшая несколько раз меняла показания: обвиняла то одного, то другого; потом вдруг оправдывала того, кого обвиняла, а обвиняла того, кого раньше оправдывала – и так несколько раз. Мы понимали, что суду, если он действительно захочет, разобраться в такой каше будет непросто.

После подписания документов и беседы с адвокатами мы снова были этапированы в СИЗО: ждать вызова в суд. Наконец вызов был получен. С одной стороны, на душе было тревожно: что нас ждёт? С другой, любая определённость лучше любой неопределённости.

Мы уже знали, что вершить правосудие будет состав судейской коллегии под председательством  Соболева Сергея Ивановича, по отзывам людей бывалых, судьи  справедливого. А поддерживать обвинение должен Главный прокурор Серова Иванисов А.В. Вот тут нам предсказывали незавидную участь: Иванисов характеризовался как человек не столько жёсткий, сколько жестокий, не признающий милосердия по отношению к преступникам.

В один из тёплых июньских дней нас погрузили в воронок и привезли в Серовский городской суд. У здания суда машину встречала уйма народа: друзья, родственники и просто знакомые. Нас ввели в зал заседаний и разместили на скамье за загородкой. Ни клетки, ни наручников не было.

Начала процесса мы прождали не меньше часа; наконец, вышли судьи, но лишь за тем, чтобы объявить, что заседание откладывается ввиду неявки потерпевшей.

Едва они удалились в совещательную, ко мне подошла радостная Вера Максимовна и уточнила:

- Потерпевшая наша из города исчезла: выписалась из общежития и уехала в неизвестном направлении. Судить без неё слишком затруднительно, так как все её показания очень разнятся. Если до завтра её не найдут, вас до суда выпустят под подписку, а это значительно облегчит приговор.

Радости не было предела: мы чуть не прыгали от избытка чувств. А вот наши конвойные потускнели: не было машины для доставки подсудимых в КПЗ. Позвонили в милицию – машину в ближайшее время не обещали. Дружно посмеялись над создавшейся ситуацией, и тут кто-то из нас предложил:

- А пошли пешком. Обещаем, что никуда не сбежим. Да и зачем нам, ведь завтра всё равно отпустят!

И вот представьте картину: двое милиционеров ведут по улице троих преступников. Без верёвок, без наручников,  позади - толпа сопровождающих. Мирно дошли до милиции, попрощались с группой поддержки и отправились на нары в КПЗ. Теперь нас разрешено было держать вместе – следствие окончено.

Ночью долго не могли уснуть, мечтали, как отметим освобождение, пусть даже такое – под подписку…

И, как оказалось, напрасно: насколько сильным ни было наше вчерашнее воодушевление, разочарование оказалось гораздо сильнее. Доблестная советская милиция отыскала беглянку где-то в Поволжье: то ли в Нижнем Новгороде, то ли в Самаре – сейчас и не вспомню. Если бы так же оперативно они работали по розыску преступников, преступности у нас в стране уже не было бы.

А дело обстояло примерно так. Покинув Серов, наша потерпевшая переехала в другой город, устроилась на работу, поселилась в общежитии и написала своей подружке из Серова письмо: так, мол, и так, да как дела, да как идёт следствие? Вот это письмо и попало в руки милиции. А дальше – дело техники: погрузили нашу потерпевшую под белы рученьки в самолёт, в Свердловске с почётом у трапа встретили, да той же ночью на казённой машине до места препроводили. А утром мы - уже все вместе - встретились в суде.

Суд шёл три дня в закрытом - в виду интимности преступления - режиме. Первым допрашивали Васю. Так как своё преступное деяние он совершил, будучи ещё несовершеннолетним, на суд допустили маму. Преступление Вася признал, но при ответах на вопросы очень путался. Оно и понятно: допрашивали его первым, а тут ещё перекрёстные вопросы судьи, прокурора и адвокатов, каждый из которых защищает своего клиента. Кроме того, трудно сказать, что он реально запомнил, находясь в состоянии глубокого алкогольного опьянения - как, кстати, и его подружка - а что додумал за прошедшие семь месяцев. Короче, как бы там ни было, наш Вася поплыл, стал путаться в объяснениях, а это всегда производит плохое впечатление.

Вторым допрашивали Рудака. Валька тоже довольно тускло справился с поставленной задачей, что было весьма неожиданно, так как держался он всегда очень уверенно, а тут как-то раскис, наверное, тоже растерялся. Мало того, в собственных показаниях он нагородил гораздо больше того, что сказала потерпевшая. Самое интересное, что ещё по окончании следствия, ознакомившись с протоколами допросов, Бейлин предложил Вальке изменить свои показания в соответствии с показаниями потерпевшей:

- Ребята это поддержат, и я сделаю так, что тебя оправдают вчистую, - пообещал он, но Валька отказался. Из солидарности.

Третьим был я. Все мои показания в течение семи месяцев следствия повторялись слово в слово. Перекрёстные и встречные вопросы прокурора и адвокатов ничего к материалам дела не добавили. Наконец прокурор, достаточно попотев со мной, спросил:

- Погадаев, ты же умный парень. Объясни, как ты попал в эту компанию? - и получил ответ:

- Вы знаете, сила вина безмерна. Это не я сказал – это Гомер.

Нужно было видеть лицо Иванисова! Он бухнулся на стул и резко произнёс:

- У меня больше нет вопросов.

Последней допросили потерпевшую. Но это было уже неинтересно. Она пыталась объяснить разночтения в своих показаниях в одном случае плохой памятью, в другом – плохим самочувствием. Но мучили её недолго, да и адвокаты почему-то не стали наваливаться с вопросами. За исключением Бейлина, у которого была задача: полностью оправдать Вальку.

Речь прокурора оказалась недолгой. Обвинив нас в преступлении, которого мы не совершали, он запросил следующие срока: Ваське – восемь, Вальке – семь, а мне – десять лет усиленного режима. Не смог прокурор Иванисов переварить непризнание мною вины, которой на мне не было. Не мог, несмотря на то, что сама потерпевшая мои показания не оспаривала! Так закончился второй день суда.

Оглашение приговора предполагалось на следующий день. Я не останавливаюсь на выступлениях защиты – они стандартны: характеристики, протоколы общих собраний, ходатайства рабочих коллективов и спортивных организаций – короче, если всё это принять во внимание, нас нужно было не судить, а награждать, и, желательно, сразу орденами.

Настроение было кошмарное – за всю ночь я ни разу не сомкнул глаз: мысль о перспективе провести десять лет за решёткой не покидала сознание...

Утром в зале было полно народу. Ребята пытались подбодрить нас, но это плохо помогало, точнее, не помогало вовсе.

Чтение приговора заняло совсем немного времени. Сначала судья перечислил все наши подвиги, а в заключение выдал всем сестрам по серьгам, всем братцам – по яйцам. Вася получил шесть лет, Валька – пять, а я, что было уж совсем удивительно и неожиданно, тоже пять, то есть, в два раза меньше того, что запросил прокурор.

А дело было так. Поздно вечером судья Соболев позвонил домой прокурору Иванисову:

- Послушай, но неужели мы этому парню определим такой срок? - на что Иванисов ответил:

- Делай, как ты считаешь нужным – я протест подавать не буду.

Вот такой примерно разговор произошёл между судьёй и прокурором. Об этом мне после суда рассказала Вера Максимовна, и ещё добавила от себя:

- Из приговора видно, что ты им чем-то понравился, иначе меньше восьми лет вряд ли бы получил.

Самое смешное в этой ситуации - а теперь я мог даже смеяться – то, что Васька, будучи малолеткой, был определён паровозом, то есть организатором преступления, который повлиял на действия призывника Рудакова, девятнадцати лет, и участника преступления Погадаева, восемнадцати лет. Вот это здорово! Обычно взрослые подбивают малолеток на нарушение закона, а здесь всё наоборот!

Более того, непонятно, почему ни следователь, ни судья, ни именитые адвокаты не задались простым вопросом: а впервые ли Вася и его зазноба упражнялись подобным образом? Ведь они были близко знакомы достаточно продолжительное время, и это было не первое их приключение!

Кроме того, на момент происшествия Васькина подруга – в отличие от него – была совершеннолетней, и, если на то пошло, то согласно Уголовному Кодексу, именно ей светила статья 119 УК РСФСР за половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости.

Не из-за вероятности ли такого поворота в развитии событий она и слиняла из города, не дожидаясь суда?

Недавно мне стало известно, что Ольга Покрасс сразу после нашего ареста разговаривала с потерпевшей:

- У тебя с ним (Валькой) что-то было?

Потерпевшая ответила:

- Нет. Ничего не было.

Сегодня, взглянув на ситуацию со стороны, я понимаю: осуждения заслуживал только я. И совсем по другой статье!

После объявления приговора нашу команду снова доставили в КПЗ. А через некоторое время сюда же привезли Монгола – тоже после суда. Его прибытие сопровождалось радостными криками:

- Ребята, будем жи-и-ить!!!

Дали Монголу пять лет строгого режима. За кражу велосипеда!!!

И то благодаря тому, что Вовка сумел посеять в душе судьи сомнение в своей виновности. В последнем слове Монгол сделал акцент на том, что замок сарайки, где стоял похищенный якобы им велосипед, был сломан, в то время как при всех совершённых им ранее кражах замки оказывались целыми и аккуратно вскрытыми.

– Гражданин судья, дайте мне десять замков, и я все их без ключа открою, – сказал он. – Зачем мне ломать замок, если быстрее и проще его вскрыть? Да и замком эту висячку назвать трудно: гвоздь, две минуты – и готово.

Хоть в разговорах с нами Монгол и грешил на Башмака, но на следствии и суде по понятным причинам сдать кореша не мог.

Вот так и огрёб пять лет строгого режима за – страшно подумать – велосипед!!! По пятнадцать рублей за год жизни!!! И то благодаря сомнениям судьи в виновности подсудимого, а иначе насчитали бы ещё больше.

После суда Монголу дали свидание. Нина принесла ему передачу: продукты и тёплые вещи, а вот дождалась ли – не знаю.

Через день сформировали этап на Свердловск, где нам и предстояло ожидать отправки по зонам, а перед отправкой дали увидеться с родными. Вот так мы и встретились с бабулей, которая все эти месяцы курсировала между Серовом и Свердловском, надеясь получить свидание. Ну, вот, наконец получила. Она ещё больше похудела, но держалась молодцом – только немного всплакнула – и всё пыталась убедить меня, что всячески будет добиваться моего освобождения.

На следующий день нас повезли в Свердловск. При расставании Монгол напутствовал меня:

- Владик, в жизни никогда не делай двух вещей: не играй в стиры (карты и вообще азартные игры) и не колись. Если я в третий раз сяду на иглу – жить не буду.

Я крепко вбил это себе в голову, как когда-то разговор с отцом о куреве, и думал, что меня эта зараза никогда не коснётся…

Как я ошибался! Коснулось! И то, и другое! Только не меня, а моих детей. Но это случилось гораздо позже…