Линия жизни. Глава 46. Скоро на волю

Заканчивались сроки, и уходили на волю клиенты исправительной системы. Ушёл Витя Шайда - Шмыгло из Каменск-Уральского, ушли Саша Костоусов и Боря Максимовских - Макс. Готовился к освобождению Балда – ему тоже скостили несколько месяцев.

Проводы друзей обставлялись определённым ритуалом. Спиртного в колонии было не достать, а вот чай имел хождение. Приобретали обычно плитку или две, заваривали бадью чифира, в зависимости от количества провожающих, садились вокруг неё где-нибудь в укромном месте и пили. Признаюсь, лично я никакого удовольствия от этого не испытывал, но традиция есть традиция.

Так провожали всех корешей. Провожали со слезами на глазах, давая обещания обязательно встретиться на свободе.

* * *

С некоторого времени наш отряд – полагаю, что не только наш – захлестнула мода на генитальные прибамбасы. Раньше, когда я слышал выражение «получишь ты от х…я уши», считал его просто фигурой речи, ну, примерно, как дырку от бублика. Но, как выяснилось, уши были: вытачивали из плексигласа шары, шпалы, полумесяцы и через надрез вставляли под кожу полового члена, перебинтовав и предварительно щедро засыпав рану стрептоцидом. Благо, этого порошка было навалом во всех аптечках колонии.

Два наших кореша тоже решили достойно подготовиться к освобождению, чтоб там, на воле, до глубины души поразить подружек своими сверхчеловеческими возможностями.У одного операция прошла блестяще, и некоторое время спустя он с радостным гоготом колотил елдой по краю эмалированной раковины, приговаривая:

– Вот увидишь, Владик, когда выйду да засажу ей, долго она будет между ног заглядывать: ни чёрт ли там был, ни рога ли оставил…

Другому повезло значительно меньше, точнее, не повезло вовсе. Конечно, вставлять в член инородные тела можно…но осторожно: с соблюдением всех норм и правил стерилизации и дезинфекции. Но не случилось. А случилось – напротив – сильнейшее воспаление.

Прежде, чем обращаться к врачу, собрали консилиум. Вердикт сообщества был неутешителен: х…я придётся лишиться:

– На лепил надежды нет: вон Лаптеву палец оттяпали. И ты готовься…

Анфия Ивановна оптимизму не добавила. Когда пострадавший, обливаясь холодным потом, бледной хризантемой предстал пред её ясные очи, доктор, едва кинув взгляд на очаг воспаления, завила однозначно:

– Отрезать, чтоб не мучился…

Больной без чувств рухнул на кушетку – даже наркоз не понадобился…

* * *

Как раз в это время я в очередной раз попал на больничку. Надо сказать, что за всё время отсидки полежал я там раза три-четыре. И всё по одной и той же причине: сначала перед глазами мелькали мушки, потом начиналась жуткая головная боль…

Пока мог – терпел, но во время одного из приступов, когда мучение стало невыносимым, отправился к врачу. Оказалось – зашкаливает давление. Мне прописали горячие уколы – хлористый внутривенно – но это не помогло. Тогда перешли на магнезию внутримышечно. Кто пробовал – не забудет никогда. Кто не пробовал – лучше не надо. Эффект феерический: будто тебе со всей дури дали дубиной по заднице…

Но сейчас – не об этом.

Как раз тогда в ИТУ№2 происходила глобальная перестройка. Не та, с большой буквы «П», после которой страна до сих пор не может толком оправиться, а вполне себе настоящая: старые деревянные здания сносили и на их месте возводили новые кирпичные корпуса. По такому случаю больничку уплотнили, и всех пациентов поместили в одну большую палату площадью метров сто, не меньше, так, что она стала напоминать госпиталь времён Великой Отечественной войны.

Каждое утро группа врачей, возглавляемая Анфией Ивановной, проводила обход, попутно давая какие-то указания хорошенькой медсестричке с пачкой историй болезни, которую она держала на сгибе левой руки. В палате стоял ровный шум: кто-то кашлял, переговаривался, брякал посудой, скрипел пружинами кровати, шуршал газеткой – но только до того момента, когда очередь доходила до нашего членовредителя. В одну секунду в помещении устанавливалась абсолютная тишина – даже мухи замирали, а все взгляды устремлялись в сторону кровати, на которой страдал от собственной дури, не побоюсь этого слова, эксклюзивный больной.

Как сейчас вижу: Анфия Ивановна приподнимает одеяло, совершает какое-то неуловимое движение, затем склоняется к пациенту и что-то шепчет ему на ухо. Тот, бледный от страха и мокрый от пота, таращится в потолок, а потом вдруг начинает безудержно хохотать, да так заразительно, что вместе с ним хохочут врачи, хохочет хорошенькая медсестричка, хохочет вся палата. Затем, как по команде, все затихают. Анфия Ивановна снова приподнимает одеяло, снова запускает под него руку. Уже оклемавшийся больной подзывает её согнутым пальцем, и когда доктор склоняется над ним, что-то шепчет ей в ответ. Теперь хохочет уже она, а вместе с нею – и вся палата...

Кстати, а жизненно важный орган-то Анфия Ивановна спасла…

* * *

Надо сказать, что за все пять лет помню только три случая смерти на нашей зоне. Точнее, один из них произошёл в следственном изоляторе – за забором.

Подследственный, ни имени, ни фамилии которого я не знаю, получил взыскание – карцер. А поскольку курить в карцере запрещается, он решил затариться табачком под завязку. Скатал из полиэтилена тонкую колбаску, начинённую махоркой, перемотал её ниткой – примерно так, как перематывают связку сарделек, и проглотил, а конец нитки прикрепил к зубу, чтоб впоследствии дёрнуть за верёвочку и вытащить всю цепочку.

Не знаю, кто посоветовал парню этот способ. Не знаю, где он планировал раздобыть бумагу для закрутки и огонь. Знаю только, что сделал он это совершенно напрасно. Нет, его не застукали – обыск при поступлении в карцер арестант прошёл вполне успешно. Вёл себя уверенно, я бы даже сказал, вызывающе. Но лучше бы застукали, ибо дальше произошло то, что и должно было произойти: под действием желудочного сока и полиэтилен, и нитка разложились – махорка попала в желудок.

Подследственному стало плохо, но надзирателю он ничего не сказал: то ли побоялся, то ли счёл, что это западло – теперь уже не спросишь.

Когда ему стало совсем худо: резко поднялась температура, и наступило помутнение сознания – надзиратель понял, что с подопечным творится что-то неладное. Он тут же поднял тревогу, парня перевели в больницу и вызвали из города хирургическую бригаду.

Как это говорится: капля никотина убивает лошадь? Не знаю, не видел. Знаю только, что когда беднягу вскрыли – стенки желудка и кишечника были продырявлены насквозь…

Второй случай – из тех, что часто встречаются и на воле. Один из сидельцев умер во время личного свидания с женой, а, если точнее, умер прямо на ней – оторвавшийся тромб закупорил лёгочную артерию. Мгновенная смерть.

И третий случай – нелепый и жуткий.

Молодой парень. Попал на зону за убийство сожителя своей матери: пришёл из армии, а у мамы – личная жизнь бьёт ключом…

Сели – выпили – подрались. Дембель схватил деревянную табуретку и огрел нового папу по голове. Табуретка оказалась крепче черепной коробки: летальный исход – короткое следствие – суд – колония.

Он был очень хорошим парнем: спокойным, работящим. Играл на баяне задушевные русские песни. В отряде музыканта любили. Но однажды после ночной смены нашли повесившимся – прямо в цеху.

Уже после, обсуждая случившееся, вспоминали, что был парнишка задумчив, часто уходил в себя, а его кажущееся спокойствие, видимо, только маскировало душевные терзания. Не знаю, каковы были их отношения с матерью, могу только предполагать, что не нашла она нужных слов, чтобы поддержать сына…

* * *

Шёл последний год моего заключения.

В феврале я получил ещё одно печальное известие: повесилась вдова отца Анна – мать Толика и Валерки. Повесилась после своего дня рождения, оставив мальчишек круглыми сиротами. А ведь бабушке в то время уже перевалило на девятый десяток, и двух пацанов ей было просто не потянуть.

Настроение стало – гаже некуда: я понимал, что это событие коснётся напрямую и меня, но если б мы только могли предположить, каким эхом отзовётся оно много лет спустя!

Новость я узнал от начальника отряда лейтенанта Васина. Наш бывший – Вася Быков - был к тому времени назначен начальником колонии где-то на Севере.

Вскоре приехала на общее свидание бабушка. На неё было жалко смотреть: бабуля ещё больше высохла – по крайней мере, так мне казалось. Она рассказала, что Валерку и Толика забрал к себе младший брат Анны, Вася Чагин, который только-только женился и обзавёлся ребёночком. Вася был на год моложе меня, работал на Полевском заводе рабочим, сам еле сводил концы с концами, а тут ещё два новых рта. Я представил, какая это будет для него ноша…

Бабушка сказала, что детей Вася увёз в Полевской, а вот дом и хозяйство без моего согласия продать невозможно, так как я тоже являюсь наследником. Согласие тут же было оформлено начальником отряда и передано бабушке. Вскоре от неё пришло письмо, что всё продано, правда – переживала она – почти за бесценок: очень торопились. Мне стало спокойнее: теперь точно с голоду не помрут, до моего возвращения денег им должно хватить.

Потянулись последние месяцы заключения. За оставшееся время я старался заработать как можно больше. В отряде было заведено: если человек готовился к выходу на свободу, ему старались подкидывать более высоко оплачиваемые операции. У нас в бригаде заработок и так был весьма приличный, но ребята решили, чтоб часть общего объёма я закрывал на себя.

И вот, наконец, тридцатое октября! По традиции заварили ведро чифира. Подошли кореша из других цехов: Игорь Иванюк - Хохол, Коля Козловский, Коля Мишунин и многие другие…

После обеда позвали на выход. На вахте произвели досмотр, чтоб чего не вынес. Бухгалтер выдал заработанные деньги, если не изменяет память, тысячу двести восемьдесят шесть рублей. Открылись по очереди несколько решётчатых дверей, и я оказался на воле.