Фамильное бремя

    
     Ахиллесов Аполлон Потапович – среди близких и коллег, просто Потапыч – старик семидесяти трех лет от роду, тучный, с влажными как у бульдога глазами. Бывший слесарь-наладчик, механического участка ташкентского завода «Ташсельмаш» – ныне пенсионер, находящийся на заслуженном отдыхе. 
    Ранним утром, присев в постели, и неистово чертыхаясь, Аполлон Потапович, принялся высвобождать от компресса свою сильно распухшую ногу. Всю ночь нога не давала ему сомкнуть глаз – нестерпимо ныла и дергала, несмотря на старания пенсионера найти ей хоть сколько-нибудь комфортное положение. Размотав бинты, его взору предстала бледная как у покойника нога: с множеством, покрывших припухлость морщин. После само-врачевания капустным листом, она стала похожей на урюк, подвяленный на солнце. Освобожденной от повязки ноге стало немного легче. Аполлона Потаповича до слез растрогала явившаяся картина, и он с большой осторожностью принялся обследовать ушибленный большой палец – причину его основного беспокойства. Палец, раздувшийся как сарделька, на всякие попытки согнуть его, отзывался страшной болью.
     – За что же такая напасть?  –  сокрушенно причитал пенсионер, пытаясь разгадать причину, по коей, судьба весь век не оставляет «вниманием» его многострадальные ноги.
     Воспоминания одно за другим всплывали в его мозгу – листая страницы биографии прожитой жизни, и Потапыч, как будто с самым близким другом, повел сам с собой, неторопливую беседу...
     Вспомянул, как в далеком босоногом детстве наступил на отколотое донышко разбитой бутылки... «Вот он, шрам-то, – отметина уже до смерти...», – Аполлон Потапович провел пальцем по рваному шраму чуть пониже лодыжки. «А этот рубец – когда пацаны накатили на пятку круглую чугунную батарею», – старик оглядел отметину на второй ноге.
     Позднее, уж к годам семнадцати, когда я был в обучении у мастера Захара Захаровича, и уже стал самостоятельно слесарить, так тоже сколько было этих напастей?!.. У мастера-то моего, ещё и фамилия была Захаров. Так он днями, только про баб и судачил, мол, и так он их, и вот так, и вот эдак... Словом, ещё тот мастак... Наслушаешься его похотей, раззявишь варежку, и всё побоку... Помню, как однажды крановщица, Валька, тяжеленный редуктор, начиненный множеством шестеренок, промазав мимо рамы машины, опустила его мне на стопу. О-о-х, и взвыл я тогда. Конечно, сам виноват: наслушаешься Захара Захаровича, и всё больше пялился по сторонам, выглядывая какой бы бабе приладить свой беспокойный «стручок». Размечтался, я тогда, пожирая глазами пышные телеса крановщицы, больше думал, как бы подкатить к ней, чем о командах: «майна», «вира» – вот и влип...
     Припомнил Потапыч и то, как однажды, той же порой, за нарушение трудовой дисциплины перевели его в подсобники. Выкатывая из цеха вагонетку с мусором, он приложился к ней плечом, а ногой, что есть мочи, уперся в пол: «Чувствую, как что-то пронзило мою правую ногу. Взглянул я на ногу-то, а там гвоздище впился в стопу, и торчит острием через шнуровку ботинка, не доглядел я деревянный брусок, словно еж, утыканный гвоздями ну, и...
     Кадры жизненных событий один за другим проплывали в его ещё цепкой памяти...
     Проходя срочную службу в армии, я однажды, сорвавшись в самоволку, перепутал палисадник своей подруги с соседским. Там собака из темноты выскочила здоровущая... Я мигом сиганул назад, через забор, а она хвать меня за голень и повисла железной хваткой. Так и висели мы по разные стороны забора – как замок и дверная скоба, пока хозяин не вышел на шум и не разомкнул собачьи челюсти. Во всей этой истории радовало лишь одно – пес был не бешенный, а так бы ещё сорок уколов в живот – за здорово живешь...
     – По возвращении из армии на родной завод, меня уж снова поджидала каверза. Дежурил я как-то в третью смену, принял я на грудь поллитровку с хвостиком ну и, сморившись, прилег близ отопительной системы покемарить до утра, – до окончания смены. Утром просыпаюсь от боли – нога посередине бедра краснющая как при роже, и горит, будто в адовом огне. Что такое?.. Опосля я смекнул, что всю ночь проспал, прислонившись к горячей трубе – во, надрался! Сменщик, татарин, глянул на мой ожег, пошарил в своей сумке, у него там много было всякой всячины, вытащил какой-то тюбик и говорит:
     – Ерунда, не ссы Ахиллесов. На, возьми мазь, через пару деньков почувствуешь эффект...
     Д-а-а, через пару дней нога моя загноилась, и я полмесяца просидел на бюллетене – вот так эффект!..
     Будучи уже женатым, выбрались мы как-то всем трудовым коллективом на маевку, в горы близ Чарвака. Я, откровенно говоря, не хотел ехать, но жинка настояла. Мы с ней в молодости тоже на маевке познакомились, она тогда трудилась на кабельном заводе – опрессовщицей кабелей, ну и меня, значит, вскоре после знакомства тоже «отпрессовала», – теперь мы как два пальчика на одной руке. Работала она опрессовщицей долго, пока несчастье с ней не произошло. Обслуживала она, значит, станок – стрейнер называется, громадная такая штуковина, а внутри её шнек вращается, вроде того, что в мясорубке, только а-а-громадный. Баба моя, значит, всю смену непрерывно сует в пасть этой «мясорубки» свернутую в рулоны сырую резину. Как там, что происходит – я не знаю. Только кобели её, фу ты, чёрт, кабели... с машины той, выходят уже отпрессованные, и, значит, рядком на барабан укладываются. Однажды что-то задумалась она, а шнек, будто караулил – возьми, да и заломай ей руку, еле она успела нажать кнопку «Стоп». Так и оттяпали моей голубке руку по локоть. А фамилия то ее девичья была – Безрукова, тут вот и смекай, какие связи меж фамилией и людьми происходят. После больницы я ее к себе на завод забрал, устроил контролером, – детали на дефектоскопе проверять. Все, думаю, под доглядом будет, тут же, опять, и подсобишь, где, увечной...   
     – И так, никуда не вылезаем сколько уж лет, хоть воздухом горным, целебным, подышим на дармовщинку – аргументировала моя голубка по поводу маевки.
     Я, конечно, сдался, уступил. Потрафил значит увечной...
     Приехали. Как положено, закусили, выпили, ну и завалились на постилки, кто с кем – кто кого себе облюбовал. Я, конечно, с жонкой – как она руку-то потеряла, так я ее еще больше любить стал. У меня и в быту так, смотрю какой-нибудь предмет обихода, или одёжка какая по старости изнашивается, так мне его так жалко становится, аж сердце заходится, как будто родного человека теряешь. Возьму, подлатаю, поправлю, и снова служит, а на душе от этого такая отрада.   
     Прилег я, значит, но чую, в штанине кто-то копошится, я руку поднял, чтобы прихлопнуть того, кто там елозит, а оно меня как жиганет... Я рукой-то и хлопнул не растерялся. Закатываю штанину, смотрю, а там шмелище, в лепешку расплющенный, огромный, стервец, что самолет «Мессершмитт», жало своё вывалил, и только лапками подергивает. Наелся, видать, мяса шашлычного, и на десерт решил человеческой закусить... Ну, и как водится, выбрал меня.
     Женка всполошилась: «Что случилось?» – и ногу мою вертит рукой, а нога-то моя как на дрожжах поднимается, разнеслась до слоновьих габаритов. Тут уж, какая маевка, подхватили меня и в автобус, так всем скопом и нагрянули в нашу заводскую больницу. Врач укол горячий сделал, головой покачал и заявил:
     – Еще бы немного и абсцесс...
     Я не знал, что такое «абсцесс», но понял, что повремени немного, и был бы мне полный – абсцесс...
     Потом, когда уж и дети повырастали, привязалась ко мне еще одна лихоманка. Вздуется, бывало, стопа и болит в суставе – неимоверно, в обувь всунуться, и не думай, дотронуться нет мочи. На это доктор сделал мне заключение:
     – Сытно ел, славно пил, вот теперь расхлебывайся, – артрит у тебя, дед, и медицина тут бессильна. Подагра – болезнь королей, так что, маяться тебе, дед, до скончания лет. Одно средство – диета, – развел он руками и всадил укол промеж суставом.
     …Вот и давеча, какого ляду пнул этот мяч, детство понимаешь взыграло, ладно бы попал, а то саданул мимо, и «поймал» бордюр. Пацанов во дворе решил проучить, вот и проучил сам себя. Эвон как распухла – не дотронуться, – Потапыч снова осторожно ощупал ногу.
     – Все-таки, видать, как не крути, а напасти всё же от фамилий происходят. Кому и когда из моих предков в голову мысль пришла – Ахиллесовыми именоваться?  Отец – так тот вообще, с войны без ноги пришел...
     Эх, надо было бы давно сменить эту чертову фамилию, и избавиться от напастей, а что, может еще и не поздно?..
     Взгляд пенсионера упал на стакан на тумбочке, в котором плавали два зубных протеза. Аполлон Потапович сунул палец в рот, нащупал один единственно оставшийся зуб. «А что ж тогда за оказия с зубами?.. Вроде как, даже и по материнской линии Беззубовых-то не бывало...»