Вешайтесь, духи!

 Ручей протекал под горой, вода в нем была теплой, мутной и пахнущей соляркой, так как его русло проходило через парк советских боевых машин. Пока Серёга помылся и покурил, совсем стемнело, и лишь тоненькая ниточка тропы белела на общем фоне гор. Поднимаясь по тропе, он вдруг увидел перед собой две пары светящихся глаз. Секундное состояние «ступора» и мысли, пролетевшие в голове молнией: «Духи…Плен…Позор». А тело и руки, отработанными месяцами движениями уже действовали. Стрелять-то стрелял, но вот куда? Зато тут же подключились и пацаны. С Серёгой раньше такого не случалось ни разу, в роте близко никого не подпускали — даже если где-то в километре от части обычный чабан разведет костер, то по нему начинали бить прямой наводкой, пока костер не погаснет, а тут светящиеся глаза.
- Кто там, Серёга? – спросил сослуживец по кличке «Татарин».
- Сам не понял, - откликнулся Сергей. – Но там точно кто-то  есть.
Быстрая смена огневой позиции, автоматная очередь, секундная перезарядка автомата, и снова очередь. Сердце билось не просто часто, а пыталось вылететь из грудной клетки. В какую-то секунду наступил момент боевой злости, когда трусоватое желание — выжить, сменилось куда более сильным желанием — убить врага, когда руки и ноги перестают трястись, а тело и голова, наконец-то, начинают работать как единое целое. Когда перестаешь чувствовать дрожь автомата, потому что оружие слилось с тобой и стало продолжением твоего я. Когда стрельба закончилась, пошли посмотреть на объект обстрела. Оказалось, что какой-то мужичок в афганской одежде перелезал через дувал, и Серёга посёк его из АК, а пацаны добавили, и видимо, попали в лёгкие — у того шла розовая пена. Прапорщик улыбнулся и кивнул Сергею, потом подошёл к раненому и добил его одиночным выстрелом.
- Вот так, рядовой, - сказал он Серёге, - ты из обычного носителя погон превращаешься в доблестного бойца.
Тот, кто впервые увидел такую картину, тут же «поплыли» и начали дружно блевать, а прапорщик Кононенко спокойно добавил:
- Мужик, кстати, скорее всего, был мирным, ну да хрен с ним. Сам виноват.

Серёга служил уже девятый месяц, поэтому к виду крови, оторванным частям тела и вывороченным кишкам привык вполне себе сносно. Это поначалу было в диковинку характер ведения боевых действий, когда с гор бьют первую и последнюю машины в колонне, а потом спокойно, не торопясь, расстреливают остальных. Ведь их учили совсем не так, все наши солдаты и офицеры воспитывались на учебниках военной подготовки, которые были ориентированы на опыт боев в Великой Отечественной войне. В Афганистане опыт той великой войны в чем-то пригодился, но во многом он не помогал. Это была совсем другая война, совсем другая идеология и совсем другая страна. Афганистан это с одной стороны – горы, а с другой – пустыни, то неимоверная жара, то жуткий холод. Серёга вспомнил, как он прилетел в Афган  — первое, что он увидел — были дембеля, идущие по взлетной полосе к вертолетам. Подойдя ближе, все новоприбывшие тут же услышали — «Вешайтесь, духи!». А после первой ночи ему было трудно открыть глаза — всё лицо было в мелкой афганской пыли. Ох, уж эта проклятая пыль! Да, Афганистан – это жара, пыль, загрязнённая вода и болезни. Брюшной тиф, желтуха, гепатит и ещё целая куча зараз, которые поджидают тебя здесь наравне с душманами. Редкий солдат обходился без всего этого, а точнее — никто. Впрочем, и сами душманы все как один ходили с этими болезнями, но были и другие… Например, рядовой Гусейнов выпил желтушной мочи и комиссовался. А до того этого чмошника на операции не пускали, но при этом он писал родителям сказки вроде «пишу вам письмо из окопа на каске, а под рукой остался последний рожок патронов». Пацаны, когда это прочитали, ржали всей ротой. Обычно такого домой никогда никто не писал, даже те, кто действительно воевал — писали о том, что целыми днями отдыхают и ничего не делают. А ещё был такой Джиашвили — он был москвичом и в роте считался распоследним гондоном, никто его особо не любил. Так этот стрелял из автомата себе в живот — хотел сделать легкое сквозное ранение и комиссоваться, но развалил себе печень и умер. В общем, самострелов было достаточно.

В Афганистане Сергей впервые стал всматриваться в людей и видел очень многих, кто приходил очень сильным, а к концу ломался. И, наоборот, видел людей, которые приходили серыми и никакими, а потом приобретали скелет и хребет. Всё-таки война — это одно из самых больших испытаний человека в жизни. В жизни нет более суровой проверки. Надо встать и умереть. На войне проявляется характер, когда очень тяжело, когда невыносимо страшно, когда замерзаешь, голодаешь, нет воды и прочего. С другой стороны, была какая-то искренность, понимание того, что тебя прикроют, а если ранят – обязательно подберут и не бросят в беде, даже такого гадёныша, как Джиашвили. По сути, вы никогда не станете солдатом, пока физиологически не осознаете, что можете умереть, а когда вы эту мысль примите, и она в вас прорастет, тогда вы и становитесь доблестными бойцами. О чём собственно и сказал прапорщик Кононенко.


Жили в постройках, которые возвели сами — углубили грунт на метр, получилось что-то вроде землянки. Затем возвели фундамент и отстроили из самана стены, а сверху натянули палаточную ткань. Внутри стояли двухъярусные кровати, на которых и спали. Саманные стены в случае чего могли защитить от обстрела. Ещё  в части была столовая — но после года службы туда особо никто не ходил, брали там только хлеб. В палатке на печке-буржуйке готовили то, что удавалось достать, жарили картошечку и иногда дикобразов. Кстати очень вкусное мясо. Серега, вспомнив об этом, даже взглотнул, но на ум пришла недавняя операция. Было это в районе баграмского перекрестка – есть там святое место Эсталиф – возникла тогда  жизненная необходимость в поисках пищи, потому что харчи закончились. А о возвращении в полк не могло быть и речи. Так, недолго думая, старшина Смирнов застрелил ишака. Долго его потом варили. В итоге тупо пожевали безвкусного ослиного мяса и совершенно »резинового», но зато напились горячего бульона! Ну, а здесь, в столовой, обычно обедали только «молодые» — там как всегда была баланда, в которой топилась сотня мух, пока её донесёшь до стола. А ещё в части были свои полевые кухни и своя хлебопекарня, а рядом был небольшой дуканчик — где продавали сгущенку, печенье и лимонад в банках.


В конце апреля получили задание ликвидировать банду, мешавшую снабжению советских войск. О местонахождении моджахедов были получены разведданные. Серёга видел, как перед выходом командир роты шептался с сержантом, оба тогда поглядывали в сторону гор. Сержант, который был гораздо старше Сергея, периодически кивал головой. Видимо, соглашался с чем-то сказанным ротным. Этот сержант, кстати, сам был похож на душмана. Азиат с длинными волосами и шикарной бородой. Ротный тоже внешне не походил на советского военного. Борода, шевелюра до ворота. Вообще, половина роты так выглядела. Как говорится, форма номер восемь, что надели, то и носим. Обычно при переходах в горах такие «модники» шли впереди в составе разведывательного дозора. Если наткнешься на противника, тот не сразу сообразит, что перед ним советское подразделение. А это — выигрыш во времени, когда можно принять верное решение и ударить на опережение.

Группа состояла по большей части из  бородатых людишек в трофейных «костюмчиках». Шли с хорошим темпом. И практически без остановок. А когда пришли, то подстроили ситуацию, когда афганцы должны были атаковать автоколонну с продуктами питания. Задачей же было перехватить следующих к месту прохода колонны душманов, ударив по ним из засады. Когда занимали выгодную позицию, то дополнительно ставили вокруг мины. Потому что когда ты находишься на высоте, то облака над тобой. Ночью же они опускаются и уходят под тебя. И когда с рассветом облака вновь поднимаются, то вместе с ними могут подойти и душманы. Ты можешь просто их не увидеть. На позиции вела всего одна тропа. И лохматый сержант на ночь перекрыл ее растяжкой. Наступило утро. Получили задание выдвигаться. Когда начали спускаться, сержант с криками выбежал из палатки и принялся интенсивно махать руками. Только потом до всех дошло, что он кричал «Мина!». Белую нить от парашютной стропы на точно таком же белом снегу заметить очень сложно. Не заметил ее и сапер, который шел впереди. Спасла бдительность сержанта.

Появление «шурави» стало для моджахедов громом среди ясного неба. Первым делом их забросали гранатами, убив сразу десятки человек. Среди душманов началась дикая паника – бородачи с автоматами валились на землю и вставали на четвереньки, метаясь из стороны в сторону, как дикие звери. В кромешном хаосе они даже не пытались стрелять, а лишь убегали, отбиваясь руками и ногами. Душманов оказалось больше, чем предполагалось. Боеприпасов не хватало. Завязалась рукопашная и Нурик Алибаев сошёлся со здоровеннейшим «духом». Нелегко пришлось ему, не в своей весовой категории оказался. Из последних сил Нурик, почти задохнувшись под тяжестью духовского исполина, изловчился и перегрыз ему глотку, причем окончательно и бесповоротно лишившись сил. А в это же время бежали навстречу друг другу Серёга и моджахед, Сергей нажал на курок, а в ответ тишина, патроны кончились. Душман успевает выстрелить один раз, но патроны заканчиваются и у него. Сергей, конечно, не понял, подумал, что у того еще что-то есть, но ушлый моджахед быстро сориентировался, и со всего маху врезал прикладом винтовки по серёгиным зубам. Сергей рухнул, душман тут же изготовился заколоть Давыдова штыком, но тут подоспел Татарин и расстрелял вражину в упор. Спас он товарища, даже очень вовремя спас.
- Живой? – спросил Татарин.
- Шифой, - прошепелявил уже беззубый Серёга.
Бой затих. Стали подсчитывать потери. Было убито около двухсот моджахедов, включая китайских и арабских наёмников. Среди наших потерь не было, если не считать ранения и контузии. Ротный тогда посмотрел и сказал, что пришел он в пехоту из ВДВ, но теперь останется в пехоте, наверное, навсегда.

После, перебинтовавшись и отдохнувши, рота вскарабкалась на плато и расположилась на ночевку. Подвезли воду в огромных резиновых бурдюках. Есть никому не хотелось. Да и как на боевых есть? Пробьешь пару дырочек в банке со сгущенкой и посасываешь, запивая вонючей теплой водой. Вроде бы и сытость есть, а с другой стороны, в случае ранения в живот больше шансов выжить. Серёга в тот вечер маялся. На одном из недовыбитых зубов оказался оголённый нерв. Чуть коснись, и боль была адская.

По пути в полк назначили новую операцию: должны были снова сопровождать колонну. Шли как обычно и все были по обыкновению на изготове. Казалось, что после вчерашнего маловероятно встретить кого-нибудь по пути. Душманов проредили изрядно. Но где-то через час езды, на фугасе подорвался МТЛБ, легкий бронированный гусеничный тягач с вооружением. Башню вместе с пулемётчиком, как футбольный мяч унесло вверх на двести метров. Начался интенсивный обстрел. Бойцы, укрываясь за любым маломальским укрытием, отстреливались, кто во что горазд. Но там, где они находились, трудно было спрятаться даже ящерице, не то, что человеку. Кононенко осмотревшись, скомандовал прыгать вниз, внутрь оставшегося МТЛБ, ребята принялись исполнять приказ. Когда дошла очередь до прапорщика, раздался хлопок и отлетевший кусок брони отрезал Кононенко правую ногу по самое колено. Санитары тут же оттащили Кононенко в канаву и наложили жгут. Перестрелка продолжалась ещё около часа, затем прилетели МиГи и посыпали бомбами вдруг неоткуда взявшихся моджахедов.

По окончании искали хирурга. До начала обстрела его видели все, а когда всё завертелось, хирург бесследно исчез. Чудеса, да и только. Ни среди раненых, ни среди убитых его не было. Кононенко под обезболивающим костерил Афган на чём свет стоит, но делу это не помогало. Подошёл лохматый сержант:
- Чёрт, из всей колонны никто не видел, куда пропал Павел Николаевич.
- Я видел, - отозвался героиновый наркоман Шляпа.
- Что ж ты, сука, до сих пор молчал! – проорал сержант. – Где он?!
- Виноват, товарищ сержант. У меня контузия. Не сразу расслышал.
- Где хирург, Шляпа? – орал взбешенный сержант.
- Его того, - затрясся Шляпа. – Башней от МТЛБ сверху накрыло.
Чтобы потом вытащить тело Павла Николаевича, пришлось по всей колонне бегать и собирать домкраты. А что там было вытаскивать? Одна — мешанина из костей и мяса.


Ребят увозили в госпиталь в Пули-Хумри. К томным медсёстрам в белых и просвечивающих халатиках. Но на поверку, такая мечта солдата, не всегда оказывалась явью, медсёстры редко бывали томными и сладострастными. По большей части попадались тёти Зины и Елизаветы Петровны. Да и пацаны в основном все были 19-18-летними мальчишками. Эти «тёти Зины» попадали сюда уже в тридцатипятилетнем возрасте, в  добровольно-принудительном порядке. Предложили – они и не отказывались. Документы оформляли очень быстро: даже если вдруг кто-то передумает, бумаги уже были готовы и все равно придется лететь. А в госпитале пациенты поступали в основном с ранениями брюшной полости, и очень многие умирали практически у «тёть Зин» на руках. Потому что жара, +70С, сразу начинался отек легких. Если не успевали отправить в Союз, считай, все: сутки, и человека можно было потерять. Но так же были и счастливые истории, многих вытягивали, переводили в хирургическое отделение. Хвала богу, что были такие героические женщины. Они же больше всех кровь и смерть видели. Донорской крови не хватало - сдавали литрами, падали - но сдавали. Это разве не подвиг? Ребята ходили на боевые операции не каждый день, а они все два года глаза им закрывали и на последний призыв «Мама!» говорили и младшим, и старшим, и своим ровесникам: «Я здесь, сынок...».

Больше всего было обиднее за таких медсестер. Они были служащие, вроде как вольнонаемные, поэтому до сих пор им нет никаких льгот. Никто про них не вспоминает и никому они в России не нужны. Телефонистки, машинистки, повара, официантки, бухгалтеры и медсестры, работавшие в военных частях, в законе не считаются военнослужащими. Они лишены реальных льгот. Им даже не зачли в рабочий стаж «год за полтора», как это было во времена СССР. Унизительная дифференциация действует только в отношении «афганок». К примеру, к числу участников Великой Отечественной войны тот же закон относит лиц вольнонаемного состава, занимавших штатные должности в воинских частях, штабах и учреждениях, входивших в состав действующей армии. В оправдание такого разного подхода этим женщинам не раз отвечали, что в Афганистан они ехали добровольно. Но разве в 1941 году было по-другому?

По справедливости, тех, кто отказывает женщинам в получении удостоверения, надо наказывать. Удостоверение воина-интернационалиста должно быть у всех участников тех событий. Конечно, равнять боевых офицеров и продавщиц, телефонисток, поварих было бы все же неправильно, но так же неправильно полностью замалчивать факты о том, как вчерашние школьницы подрывались на минах или брали автоматы из рук убитых бойцов, которые должны были их охранять. На этом фоне тем более унизительным выглядит ответ из комитета по делам ветеранов Государственной Думы РФ, в котором фактически сказано: «Для вас денег нет». Словно те же дембеля, которые орали во след: "Вешайтесь, духи!".


Серёге вырвали передние зубы, а прапорщик Кононенко отбыл в Союз на одной ноге. Жизнь продолжалась, да и в депрессии долго не сидели. Курили травку, которая очень расслабляла, и про водку не забывали. Для таких случаев афганцы специально гнали самогон для «шурави». «Кишмишовкой» (кишмиш – сорт винограда) торговали везде, и в дуканах и на рынках. Но этот самогон старались брать у надежных продавцов, потому что подлые афганцы могли и отравить – подсыпать например, в напиток какой-нибудь гадости, от которой выпивший потом слеп. В ходу была даже песня про «шароп» (другое название «кишмишовки»), «который загонит меня в гроб». Всезнающий Шляпа называл этот самогон «редчайшей гадостью», потому что лично видел, когда покупал наркоту, как это пойло готовили из гнилого винограда. Конечно, существовала более «благородная» разновидность «шаропа», например, самогон, изготовленный на основе гранатового сока и сахара, но и с ним можно было жестоко просчитаться.

Вся эта афганья дрянь расфасовывалось в полиэтиленовые пакеты, чтобы было легче спрятать. Зато был специальный способ откупоривания этой емкости – обязательно с помощью ввинчивания в пакет автоматного патрона – над котелком: самогон в таком случае стекал весь до капли. Да, можно было достать и медицинский спирт, но этот «благородный» напиток употребляли в основном офицеры. С другой стороны, у военнослужащих имелось достаточное количество чеков Внешпосылторга, доступны были и водка «Столичная», и даже шампанское, но тратить их на бухло особого желания не было. Ведь в том же Кабуле «Столичная» продавалась за 25 чеков бутылка, в пересчете на рубли это 50 рублей, а в Союзе она стоила 3,62 рубля. Естественно, что ребята предпочитали купить что-нибудь из шмоток или аудио-видео аппаратуры, нежели разоряться на «Столичную». Да и анаша была дешевле.

Достать наркотики на войне не проблема: афганские мальчишки ежедневно подходят к воротам части и предлагают чарас, гашиш, опиум. Для многих из наших молодых ребят это первый опыт употребления наркоты, и они очень быстро на них подсаживаются.
— Сегодня я живу, а завтра — непонятно, буду ли я вообще, - говорит в таких случаях Шляпа.
К тому же иногда было скучно в свободное время между операциями, бывало, что народ курил аж по десять косяков в день. У кого-то больше была распространена анаша, а кто-то сидел, как Шляпа, на чистейшем героине. На операции, кстати, все просились — в части от дедов было скверно, а на операции можно было чем-то разжиться. А тут, когда всё тихо и спокойно, летали как черти! Например, если старослужащий посылал тебя за буханкой хлеба — то утром ты мог уйти, а вернуться только вечером, потому что по дороге обязательно тебя кто-нибудь перехватывал — «эй, душара, чего борзеешь, сделай то и это». Как-то раз дембеля раздобыли на складе мешок муки. Дали его Татарину с Серёгой и велели взамен принести настоящие афганские лепешки. Что делать? Подошли к переводчику-таджику, а тот пошел в соседний кишлак и договорился с какой-то афганкой, что она им сделает лепешки. Полмешка они отдали ей, а из другой половины она испекла эти самые настоящие лепешки. Пекла ночью, чтобы никто не заметил, а утром сын ее принёс. Дембеля были довольны. В тот день один из них перебрал настолько, что каким-то образом подорвал сам себя гранатой. Ему разорвало грудную клетку, а он даже умереть сразу не смог. Лежал и всё спрашивал: «Пацаны, чё там? Всё хорошо? Жить буду?», а все стояли и испуганно смотрели, как в его развороченной груди бьётся не задетое и живое ещё сердце.


Послесловие

Серёга уходил в армию из одной страны, а вернулся совсем в другую. Как шутит сам Серёга, пока он был в Афганистане, «похоронил» Брежнева, Андропова, Черненко и двух министров обороны СССР – Устинова и Соколова. Правда, шутка эта теперь с оттенком горечи, жаль Серёге, что всё так бездарно закончилось. Когда он вернулся из Афгана, еле работу нашел – никто не хотел брать. Узнают, что воевал в Афганистане, и не берут. Не мог устроиться даже бетонщиком. Дошло до того, что он с одним другом попытался вернуться через три месяца. Ведь два месяца без работы, и все – ты тунеядец, жди товарищей из органов. К тому же не хватало адреналина. На войне все было очень просто. Есть четкое понимание, кто ты и что ты. Есть они и мы. А на гражданке было очень тяжело. Но их назад не взяли. Такая буря бушевала в его душе, что хоть волком вой. В России бывшие воины-интернационалисты оказались не нужны. Ребята ведь уходили в армию из одной эпохи – как ее называли, «брежневский застой», а вернулись в «горбачевский бардак». Все, конечно, были ошарашены. Ну, выдали корочку под названием «свидетельство о праве на льготы», а что толку? Работодатели, наслышанные о неуравновешенности ветеранов, берут их неохотно. Проблема и в профессиональной неподготовленности бывших воинов, почти все они ушли воевать не успев поработать где-нибудь на заводе. Какие из них специалисты? Часто оказывается, что прежняя профессия из-за ранения или контузии становится неприемлемой. Благо Серёге повезло, такой же ветеран-афганец взял его к себе на стройку учеником сварщика. Он был какой-то офицер, но особо не распространялся. Одет был прилично и у него были длинноватые волосы в районе ушей. Сразу и не поверил Серёга, что у бывшего военного, к тому же офицера может быть такая прическа. Оказалось, что в Афгане он попал в плен, к счастью его со временем удалось обменять на пленных душманов. Вот эти-то душманы и отрезали Владимиру Фёдоровичу уши. Но как бы там ни было, Серёга пообтесался, привык и научился сварному делу. Теперь хоть на газовой сварке может работать, хоть на электрической. Стал специалистом первой категории. Но время от времени уходит в запой.