Про посох

#govoruntales

Когда ещё был жив вогульский князь Асыка, проезжал он как-то верхом под ветвями огромного древнего дуба, разлапистого настолько, что шапкой его кроны можно было бы накрыть целую деревню.

Погружённого в свои мысли князя вывел из-задумчивости густой скрипящий голос, шедший как-будто из ниоткуда:
-Асы-ы-ыка-а!..
-Чего? - встрепенулся князь, озираясь.
-Ничего-о-о, - ехидно ответил голос, - просто имя твоё нра-авится-а-а...
В этот момент где-то в кроне гигантского дерева загрохотало. Князь успел задрать голову вверх, чтобы увидеть, как прямо на него падает здоровенная палка. Асыка успел отмахнуться рукой, больно ударив предплечье, и палка упала в метре от копыт его коня, однако, и не подумала там оставаться. Будто кто-то дёрнул её за верёвку, и она, сорвавшись с места, полетела обратно в князя. Асыка не был бы правителем вогулов, если бы не сохранил в почтенном возрасте силу и ловкость. Он поймал палку (ушибив кисть), и стал рассматривать колдовской подарок. Палка как палка. Скорее посох, с изогнутым тяжёлым навершием. Обычная на вид, со слезшей корой. Но через руку от неё как-будто разбегалась по всему телу мелкая рябь, и Асыка всем нутром чувствовал сокрытую в неприглядном посохе силу.
-Что мне с этим делать? - крикнул он, подняв лицо к кроне. Но в ответ услышал только шум ветра, гуляющего средь начинающей желтеть листвы.
"Надо бы принести этому дубу жертву на всякий случай" - подумал князь, и отправился дальше по своим делам.

Пробыв некоторое время вместе с дубовым посохом, Асыка обнаружил следующее:
-Посох всегда возвращается назад, его невозможно выкинуть. Причём при попытке отделаться от назойливой палки, она стремиться вернуться обратно с максимальной скоростью, каждый раз угрожая нанести урон. При этом за спиной на тесёмке палка может висеть спокойно.
-Если бросить посох в реку, он довольно шустро поплывёт против течения. Это можно использовать, привязав к нему лодку, или держась за него руками. Но если он окажется в воде непривязанный, сам по себе, то опять же будет стремиться вернуться к хозяину.
-Сломать его крайне сложно, судя по всему. Да и страшновато, мало ли, что будет.
-Зато тяжёлым изогнутым навершием с довольно острым концом можно ломать почти что угодно - хоть лёд на реке, хоть череп врага. Асыка пробовал сделать у кузнеца железные набойки на оба конца, но они через десять минут отвалились сами собой.
-Если поставить посох на землю, и начать вращать его вокруг своей оси - происходит какое-то мощное колдовство. Князь чувствовал, что ещё секунду - и он выпустит из посоха некую разрушительную силу. Поскольку Асыка не был уверен, что сумеет с ней совладать, он прекращал вращать посох, и всё затихало.

Со временем князь ощутил ещё один эффект. Посох как-будто замедлял князя. Всё чаще хотелось не скакать куда-то по вечно неотложным делам, а стоять, глядя, как растёт из древней пермской земли угрюмая, страшная и прекрасная, вековечная Парма; как меняет цвет небо над головой; как сквозь огонь костра проступают видения иных миров, миражи волшебных царств, в которые и хотелось бы отправиться, да бренная плоть не пускает. Асыка понимал, что ему, как повелителю народа, всё это на пользу не идёт. Нужно дела делать, а не сидеть, глядя в одну точку. Но понимал он это только головой. Сердцем же чувствовал, что происходящее хорошо, и правильно. Пролив на корни древнего дуба кровь полдюжины русских, захваченных в последнем набеге, Асыка решил - подарок ему определённо нравится.

Но, несмотря на все усилия князя, христиане, пришедшие с юго-запада, набирали силу. Их рати, приходящие на земли вогулов, становились всё многочисленней. Их священники грозили гибелью местным богам. Они вырубали священные рощи, грабили могилы предков, разоряли святилища, забирали себе всё, до чего могли дотянуться, и даже души вогулов брали, чтобы отдать потом своему жадному богу. Асыка поклялся прогнать их со своей земли. Но что бы он ни делал, русских становилось всё больше и больше.

Как-то раз ночью к костру князя, около которого он сидел с ближайшими воинами, вышел косматый старик. Вид его был настолько дик, что угадать в нём человека было непросто. В глубине огромной седой копны волос яростно сверкали звериные глаза, а одеждой ему служила невероятная конструкция из бересты, и мха. Ноги были босы и черны от болотной грязи, а руки терялись в лесном одеянии, иногда возникая костлявыми когтистыми пальцами с разных сторон. Асыка жестом остановил вскочивших воинов, и кивком головы пригласил гостя к костру.
-Кто ты? - спросил его князь.
-Шаман, - ответил старик.
-А имя у тебя есть?
-Нет.
-С чем же пришёл ты, шаман?
-Я избавлю тебя от русских.
-Хо! Это большое дело, - иронично заметил Асыка, - что же ты хочешь за это?
Ирония ничуть не тронула пришельца.
-Мне нужно вот это! - старик ткнул грязным и острым ногтём в дубовый посох, лежавший рядом с князем.
На минуту у костра стало тихо. Князь размышлял, есть ли хоть крупица надежды в словах старика, или он просто безумен?
-Как же ты собираешься прогнать русских этой дубовой палкой, если этого не смог сделать за много десятилетий весь наш народ?
-Я знаю, как использовать силу, а ты нет.
-Но почему я должен верить тебе? Я впервые тебя вижу! И даже не уверен, что ты мне друг, а не враг.
Тогда старик повернулся всем телом к князю, и выпрямился. От этого его рост, как по волшебству, увеличился раза в полтора. Вокруг сгустились сумраки. Шаман посмотрел повелителю вогулов прямо в глаза. Выдержав паузу, которая показалась Асыке вечностью, он сказал:
-Верь. Мне.

И Асыка поверил. Он отдал посох старику, и посох не был против.

В ту же ночь, где-то в самом сердце Пармы, среди вековечного леса, родилась буря. Гигантский смерч поднялся до самого неба, и стремительно понёсся в сторону Чердыни - главной русской крепости, где сидел православный князь. Не было никаких сомнений в том, что смерч разметает эту жалкую крепостицу, и насадит всех русских на еловые ветки, а буря закончит дело, сжигая молниями, и разнося ветром по окрестностям всё, что останется от нежеланных пришельцев.

Но рядом с Чердынью уже стоял монастырь, и в звоннице не замолкая звонил колокол. А купол горел багрянцем, отражая занявшийся в лесу пожар, и крест на его вершине сиял как будто внутренним светом.

Люди видели, как дикий смерч будто налетел на невидимую стену. Он стал биться в неё, беснуясь страшнее, чем полчище демонов под дождём из святой воды, потом начал терять силы, становясь всё меньше и меньше, пока не утих совсем.

С того дня Асыка не видел ни дремучего шамана, ни своего посоха. Однажды князь окончил свою войну, забрав с собой на тот свет чердынского князя, и ему не нашлось настолько же воинственного наследника. Русские продвигались всё глубже в Парму, пока лет через сто после тех событий казачий отряд не обнаружил посреди одного из лесных капищ того самого старика. Он уже начал раскручивать посох вокруг своей оси, чтобы убить ненавистных русских, когда один из них выстрелил, попав тому прямо в лоб.

Асыка не успел узнать об одном из свойств дубового посоха. Его владелец становился если не бессмертным, то почти. Так и шаман за эти сто лет совсем не изменился (хотя он и тогда уже был довольно стар). Пуля, хоть и обезобразила его лицо (если его можно было сделать ещё безобразнее), но не убила. Обнаружив, что шаман ещё жив, казаки попытались добить его - но у них ничего не вышло. Старик отказывался умирать от сабли, вонзённой в сердце. Отрубленная голова довольно быстро приросла назад, как и остальные конечности, которые стали рубить ему заинтересовавшиеся феноменом казаки. Если же отнести голову в сторону от тела, то при первой же возможности она падала на землю, и катилась назад к телу, чтобы прирасти снова. Казаки крестились, пугались, но любопытство было сильнее.

Связав и так не очень шевелящегося шамана, они кинули его в огромный костёр, разведённый прямо на жертвенном пепелище. Сгорело всё - волосы, странная одежда, верёвки, связывавшие руки и ноги, даже грязь под ногтями. Но не сами ногти, и не остальной старик, который остался лежать весь чёрный от сажи, но живой, в обнимку с дубовым посохом, который тоже не пострадал.

Подивившись такому чуду, казаки решили опять связать диковинного старика, и отнести его к князю. Так и тащили голышом, с прилипшей к животу дубовой палкой (отъединить которую также не получалось).

Князь поудивлялся, поохал, похмурился, и решил отправить диковину с небольшим караваном в Москву. Дело то удивительное - ты его рубишь, а он зарастает. Ты его жжёшь, а он не горит. Не говорит ничего, не шевелится, но видно - жив. Тёплый, и глазами сверкает иногда. Страшно, странно, но дивно. Вон какие чудеса хранит в себе дремучая Парма.

Но до Москвы старик не доехал, угодил к разбойникам-татарам, подкарауливавшим караван. Караванщики были перебиты, а старик, как очевидная жертва правящего режима, к которому любой нормальный разбойник находится в оппозиции, освобождён. Немного придя в себя, шаман проявил свои способности. И хотя ислам колдовство осуждал, разбойники сочли волшебные навыки полезными. Вдали от родных лесов сил что у посоха, что у старика поубавилось, но кое на что он таки ещё был способен. Вытащить лодку из под носа у государевых стрельцов, подняв её против теченья, или разметать погоню небольшим смерчем - такое не каждому по плечу. Но шаман не долго пробыл с разбойниками. Он уже давно чувствовал, что живёт гораздо дольше того, сколько бы стоило жить человеку. В один из дней он подошёл к вожаку разбойников - его звали Амир - вложил в его руки волшебный посох, развернулся, и ушёл в лес. Разбойники нашли его в двадцати метрах от лагеря. Он умер почти сразу.

Амир же принял подарок, и, став бессмертным, стяжал по окрестностям большую славу своей удалью и дерзостью. Молодой разбойник не боялся ни пули, ни клинка, и нахрапом брал самые защищённые караваны. Его ватага росла всё больше и больше, пока не стала реальной проблемой, требующей решения при помощи войска. И в какой-то момент войско было выслано. Амир, излишне уверовав в свои силы, при появлении противника стал раскручивать волшебный посох. Смерч появился, но совладать с ним разбойник не смог. В итоге стихия разметала его собственную банду, а подошедшее войско спокойно добило остальных, развесив трупы вдоль дороги. Амир был взят в плен. Как некогда казаки развлекались с пленным шаманом, так и теперь воевода стал изучать удивительные свойства молодого мусульманина, к которому прирастают обратно отрубленные конечности. На верёвке не вешается, в реке не топится, в огне не сгорает. И посох этот никак не отлепить. Кто-то из воинов пытался разрубить его топором, но рубанул в итоге себе по ноге - вроде как случайно, но желающих навредить дубовой палке больше не нашлось. В итоге посох был во второй раз отправлен в Москву, на этот раз в комплекте с мусульманином.

И снова до туда не доехал. Амир выбрал момент во время переправы через Волгу, бултыхнулся с парома в воду, и решил не всплывать как можно дольше. Конвоиры немного подождали - авось, покажется где? Но этого не случилось, и они понуро пошли докладывать воеводе. Тот надавал всем по шапкам, и приказал искать беглеца вниз по теченью, так как уже понял, что тот наверняка остался жив.

Понятно, его не нашли, так как идти надо было по течению вверх.

Где-то через час Амир вынырнул на поверхность, выбрался на берег, вытошнил, выкашлял из себя воду, которая успела залиться в него за это время. На дворе была середина июня. Солнце согревало всё живое, равно разделяя дармовое тепло между всем сущим. Зелень трепетала на лёгком ветерке. Вокруг было тихо, и спокойно. Амир перетёр верёвки о прибрежный камень, встал, огляделся, несколько раз набрал полную грудь воздуха, поулыбался на тёплое летнее светило, взял посох, и плюхнулся обратно в реку, отдавая себя в руки Аллаха. Посох потащил его дальше. Молодому разбойнику, наверное, впервые в жизни, было спокойно, и хорошо. Так он и плыл день за днём, пока не приплыл к Костроме.

Во время этого путешествия Амир переосмыслил всю свою жизнь, и пришёл к тому, что больше не хочет делать людям зла. Раз ему больше не грозит смерть, то можно перестать заботиться о собственном брюхе, и начать заботиться о других. Кажется, Аллах должен одобрить такое поведение.

С тех пор он странствовал от деревни к деревне, везде пытаясь сделать что-то хорошее. Получалось оно не всегда, так как делать добро людям - сложное и неблагодарное ремесло. Но Амир потихонечку учился. Он приходил в города, и давал представления на площадях, отрубая себе руки и ноги, и приращивая их обратно. Иногда случались проблемы, если вдруг кому-нибудь в голову приходило крикнуть "колдовство!". Но потом Амир научился отвечать про господне благословение, снизошедшее на него, и уверенно втирать про неисповедимость Его путей и чудес - это решило множество проблем. Странник останавливался на ночлег в самой кривой и бедной избе, а утром исчезал, оставляя хозяину всё заработанное. Через несколько лет по земле пошла молва про божьего человека, способного по царски одарить за гостеприимство. Мусульманская часть населения тут же соотнесла эти слухи со своими легендами о Хизре, православные тоже были впечатлены. Восточная внешность, и неприглядный дубовый посох, как отличительные приметы, начали составлять некоторую проблему. Слава - тяжкое бремя. Амир решил уходить на юг, в полуденные страны, ближе к источнику истинного учения. В идеале куда-нибудь к Мекке, но это как получится.

Долго ли, коротко ль ходил. В конце концов занесло в Иран. Амиру посчастливилось придти в эту страну в то время, когда там правил великий Вакиль од-Дауля - Керим-хан Зенд Мохаммад, говоривший своим подданным "я не король, я просто люблю людей", и тем не менее 36 лет остававшийся властелином. Ступая по иранской земле, Амир видел, как всё потихоньку приходит в порядок после длительной смуты и разобщённости. Отстраивались города, и в первую очередь блестящая столица Ирана - Шираз, строились мавзолеи и памятники в честь великих поэтов. Керим-хан был милостив, и народ часто прославлял его в повседневных разговорах. Он объединил в единое целое всю страну, и правил мудро. Путешествуя по Ирану, Амир решил, что должен дальше делать. Он направился к дворцу правителя.

"Передайте Керим-хану, что слуга Аллаха Амир желает шаху долгих дней жизни, и принёс для него подарок, ниспосланный небесами!". "Не шах, Вакиль од-Дауля - уполномоченный государства" - поправили его, и доложили правителю.
Представ пред Керим-ханом Амир сказал:

-Вот посох, который ниспослал мне Аллах! Многие годы я хожу с ним по земле, он защищает меня от смерти, и помогает совершать добрые дела. Придя в твою страну, я понял, что не смогу сделать людям столько же добра, сколько сможешь сделать ты. Поэтому я решил отдать этот посох тебе, Керим-хан, дабы умножились дни твоей жизни, и польза для всех верных слуг Аллаха от неё возросла. Прими этот дар! С ним твоё тело станет неподвластно для смерти, голода, болезни, меча или стрелы.

В доказательство своих слов Амир выхватил кинжал, спрятанный под одеждой. Охрана уже бросилась к нему, но он вонзил кинжал себе в живот, вытащил, и бросил его на пол. Амир разорвал одежду на своём животе, чтобы Керим-хан мог видеть, как затягивается рана. Про себя странник отметил, что в этот раз выздоровление происходит гораздо медленнее, чем это бывало прежде. Видимо - подумал он - чем дальше посох от своей родины, тем меньше его сила. Но Керим-хан всё равно был впечатлён. Жестом он успокоил всполошившуюся стражу, и спокойно спросил Амира:

-То, что ты показал, похоже на чудо. Но как мне быть уверенным, что чудо это нисходит от Аллаха, а не от Шайтана? Господь и так отмерил мне столько дней, сколько положено. Зачем мне пытаться продлить их сверх того?
-Господь вручил мне посох, и отвёл меня в твои земли, - ответил Амир, - Аллах вложил в мою голову мысль о том, что посохом должен владеть тот, кто сможет принести больше пользы. Керим-хан не может не знать, что ничего не делается без воли Его. На всё воля Аллаха!
-На всё воля Аллаха, - ответил Вакиль од-Дауля, и принял подарок из рук странника. В тот же момент Амир рухнул замертво к его ногам.

Поражённый этой внезапной и стремительной смертью, Керим-хан со страхом посмотрел на дубовую палку в своей руке. Он спешно подозвал одного из слуг, и отдал ему посох, чтобы тот унёс его подальше, но проклятая деревяха вырвалась из рук слуги, и полетела обратно в иранского правителя, больно ударив того в плечо.

Прошло некоторое время, прежде чем правитель разобрался со свойствами посоха. Посоветовавшись с имамом, Керим-хан решил принял мудрое решение избавиться от него. Вещь определённо принадлежала к миру колдовства, а любое колдовство, как известно, идёт от Шайтана, и противно Аллаху. Был отдан приказ - спрятать посох в большой сундук, окованный железом, обмотать его цепями, и бросить на дно Каспийского моря.

-Проживу столько, сколько проживу - на всё воля Аллаха, - подитожил Керим-хан.

***

Откуда я знаю эту историю? Так я нашёл этот посох. Мы гуляли с сыном по набережной Москвы-реки - той, что идёт вдоль Живописной улицы - когда я заметил торчащую среди подтаявших льдин палку, и ворона, сидящего на ней. Палка торчала почти рядом с берегом, и я решил подойти поближе. Как только я приблизился, ворон посмотрел на меня очень внимательно, а потом заговорил. Его речь лилась прямо в мою голову, а я мог отвечать ему голосом, и он понимал меня. Так мы разговаривали, пока мой сын играл неподалёку со снегом. Ворон рассказал мне следующую историю.

Много лет назад он пролетал над Дербентом, когда вдруг сильнейший порыв ветра отбросил его в сторону моря. За считанные секунды сгустились тучи, и поднялась страшная буря, которая стала швырять ворона из стороны в сторону. Тот уже из последних сил держался в воздухе, но вдруг буря кончилась так же внезапно, как и началась. Ветер улёгся, тучи рассеялись, и ворон смог оглядеться - он находился посреди моря - только где-то там вдалеке виднелась узкая полоска берега. Чтобы долететь до неё, сил бы уже не хватило. Тогда ворон стал внимательно оглядывать водную поверхность в поисках чего-то, что могло бы спасти его. И увидел - это была палка, которую носило по волнам. В изнеможении он стал спускаться к ней - не было уверенности, что палка удержит его на поверхности моря. Но она удержала. Однако, как только лапы коснулись мокрого дерева, ворон понял, что попал в ловушку - посох выбрал себе нового хозяина, улететь от него не получится. Что-то незримое связало птицу с куском дерева. Ворон был довольно умён, и стал исследовать сложившуюся ситуацию. Подняться в воздух вместе с палкой не получалось - она была слишком тяжела. Выходило только бить крыльями над водой, очень медленно передвигаясь в нужном направлении. Это было довольно утомительно, и более чем бессмысленно - волны сводили все его усилия на нет. Сначала ворон боялся гибели от жажды и голода, но со временем понял, что ни пища, ни вода ему теперь не нужны. Волны и ветер носили его по просторам Каспия вместе с магическим куском дуба, намертво вцепившегося невидимыми нитями в живую плоть. С течением времени ворон начал впадать в транс. Море ритмично качало его на своей поверхности, на небе загорались и гасли звёзды, солнце поджигало безбрежный простор всеми красками на рассвете и закате, под птицей проплывали большие и малые рыбы. Где-то вдали, порой, мелькали чьи-то паруса. Иногда менялась погода, и амплитуда движений становилась шире. В бурю посох взлетал на волнах высоко вверх, а потом падал обратно как будто в пропасть, но не тонул, а поднимался на поверхность, чтобы снова взлететь на гребне в небеса - это было довольно захватывающе, как и всё это бесконечное путешествие верхом на старой палке - удивительно длинное, протяжно-разнообразное. Ворону не было скучно. Никогда его ещё не накрывало такое спокойствие. В какой-то момент он понял, что может слышать голос посоха, а после понял, что сам может говорить ему. Они стали общаться, и посох рассказал ему, как на протяжении многих и многих лет пробивал себе путь из османского сундука, окованного железом, и запертого цепями. Он рассказал ему о глухих лесах Великой Перми, бескрайних Татарских Степях, великой Русской Равнине, величественных Кавказских Горах, священной Иранской пустыне. Он рассказал обо всех народах, встреченных попути, о неторопливой мудрости, и сиюминутной глупости, о доблести и трусости, о прямодушии и коварстве, обо всех людях, которые когда-либо касались его рукой, и о тех, что коснулись взглядом. Посох поведал сто тысяч историй, которые происходили с ним, или вокруг него, или были рассказаны рядом. А ворон слушал, и плыл туда, куда несла его судьба. Ему уже не нужно было ничего другого - только бесконечно плыть по волнам, и слушать колдовской голос волшебного куска дерева, звучащий в его пернатой голове.

Посох значительно растерял силы, но всё ещё плыл против течения. И однажды они с птицей вошли в дельту Волги. Пейзаж впервые за долгое время сменился, по бокам медленно потянулись берега, стали мелькать редкие города и деревеньки. Иногда, когда их путь пересекался с каким-нибудь плавучим мусором, либо их выносило на мель, ворон давал себе труд немного поработать крыльями, чтобы опять вернуться на большую воду. Но в остальное время он оставался почти недвижим. Осень сковывала их льдом, и тогда ворона заносио снегом, весна выпускала на свободу, и они плыли дальше. Иногда сильный ветер возвращал их назад, но он кончался, и они навёрстывали расстояние. Из Волги ворон и посох свернули в Оку, а оттуда в Москву. Надолго застряли в районе шлюзов, но в итоге прошли и через них.

-За весь этот бесконечный путь ни единый человек не обратил на нас внимание, - рассказывал мне ворон, - ты первый за многие и многие годы. Никто не удивился чёрной птице, медленно дрейфующей против течения, никто не подплыл, не коснулся, не окликнул. Но теперь мой путь окончен, ибо тебя мне послал сам Господь. Отпусти меня, забери посох. Он уже растерял почти все свои силы, и не будет для тебя обузой. Мне уже давно пора отправиться туда, куда уходят все вороны в час усталости. Ты сделаешь для меня эту милость, так как тебя привела сюда судьба.

Я наступил на опасно затрещавший лёд, и аккуратно снял птицу с палки оной рукой, другой же вытащил саму палку из воды, которая тонкими струйками закапала мне на ботинки. После этого я вернулся на берег. Сын наконец заметил, что у меня что-то происходит, и подбежал, чтобы атаковать меня миллионом вопросов. В этот момент ворон, который оказался почти невесомым, свалился с моей руки замертво, и упал на рыхлый снег. Я задумчиво глядел то на мёртвую птицу, то на мокрый посох в своей руке. Никаких особых ощущений от него у меня не было - палка и палка. Я, игнорируя поток эмоций, исторгаемый из себя ребёнком, попробовал отставить посох к дереву - никакого результата. Ни притяжения, ни каких бы то ни было чувств - ничего подобного. Взял посох обратно, и попробовал покрутить его вокруг своей оси, уткнув концом в лёд - конец да трещину. Я поднял палку, чтобы рассмотреть её - просто треснувшая палка. Свободной рукой взял пернатый труп со снега. Посохом расшерудил небольшую полынью в реке, и положил туда покойную птицу - её тут же утянуло куда-то вглубь течением. После этого сунул в карман чёрное перо, оставшееся лежать на снегу, посадил сына на плечи, и пошёл домой, опираясь на подарок старого ворона.

Посох теперь стоит в прихожей, вместе с другими палками, которые сын тащит с улицы. Он от них особо ничем не отличается, кроме размера и формы. Палка и палка. Единственное, на что он ещё, быть может, способен - это проломить чей-то череп - конец по прежнему довольно увесист и твёрд. Но пробовать я не буду. Если бы не чёрное перо, хоть как-то подтверждающее всё мною услышанное, подумал бы, что и не было ничего. Может и не было. Перо - так себе подтверждение. Палка и палка. Палка, как палка.

Пусть себе стоит.