Ходына

          Таинства древних – вот что являлось для Дирижёра  загадочно и не постижимо. Древние были гораздо ближе к изначалу, то, что было за смертью, и перед ней. Жизнь, как изыск истины, неизбежно должна была привести Дирижёра к своим собратьям – гениям-творцам, ушедшим за смертную черту.
           А всё началось с того, что к нему пришла Картина. Она просто явилась в пространстве, у Владислава в квартире, когда дома, кроме него, не было никого. Картина эта сама выбрала его. Возможно, услышала его изыск. Через Музыку они сначала осязали друг друга, а потом предстали – лицом к лицу.
          Исток искусства живописи, как музыки, и слова, был от магии, и Дирижёр это чувствовал и осознавал. Магически плескались звуки музыки, манили его за плоскость полотна. Магически жила композиция картины – поле боя с убитыми витязями на ней. Картина Виктора Васнецова была не статичной, она жила искусно, она имитировала всё до мелочей. Художник сотворил истинную жизнь.
          Очень хотелось проникнуть в эту жизнь, почувствовать очарование её во всех нюансах звуков, красок, запахов. Очень хотелось узнать идею этой Картины, почему здесь зримо присутствует только смерть, и в тоже время жизнью наполнена магия её. Звуки музыки доносили до Дирижёра, что Картина могла пленить, могла вошедшего куда-то повести, однако могла и заворожить..
          Кроме изображения, были в этой картине и слова. Хоть и невидимые и не слышные – они заклинали, обольщали. Два гения, два творца, Поэт и Художник, пересеклись на этом полотне,  Музыка их соединила, и увела в новую тайну в глубине.
          Пора было решиться – Дирижёр знал, что всё возможно ныне для него. Он вслушался в Музыку, и она раскрыла ему то, что было ещё невидимо, перед  Картиной: в степи лежал Камень с древней надписью, и от камня расходилось в разные стороны три тропы.

           Дирижёр сделал шаг – и  оказался перед картиной Васнецова, лицом к лицу, соотнося её и себя. Магия музыки полностью овладела им. Войти в Картину оказалось не так сложно. Надо было лишь подобрать звуки к ней. И Дирижёр съимпровизировал звуки музыки свои.  Тотчас звуки его и Картины отозвались, друг другу, сгармонизировали, и он, не заметив когда, пересёк линию холста,оказавшись в объёме Картины, её существе. Картина была одушевлена, в ней кроме музыки, существовало время.
          Тут же Владислав увидал загадочный камень, лежащий на перекрестии дорог. На нём действительно проступала полустёртая надпись на старо славянском, которую было не прочесть.   
          Тогда Дирижёр выбрал центральную тропу. И только ступил он  на неё  –  как зазвучала музыка, не знакомая ему. Что-то взывающее издалека, что-то исходящее из рыка пардуса, лая лисиц и криков журавлей. Что-то из безнадёжного плача ждущей девицы и нежного шёпота её. И завершилось всё хором кричащих от боли и ужаса людей. Ему показалось это нестерпимым диссонансом. Непроизвольно он сделал шаг назад – тотчас всё смолкло, Владислав оказался вновь перед развилкой трёх дорог.

          Музыка вновь приглашала его ступить на первую тропу. И Дирижёр доверился музыки своей.
          Художник был невидим, но Дирижёр знал, что он здесь, в самой картине и уверенно шествовал за ним. Видно было, что этот гений не признавал ничьи каноны, ибо каноны утверждал свои.
          Владислав опять вступил в Картину, но другим, с иными ощущениями.  Битва с половцами уже произошла, и наступило послесмертие. Мир был всё тот же – Дикое поле, высокая трава, заходящее за туман солнце.  Два мёртвых витязя лежали перед ним. В нужных позах и нужном месте лежали скошенные смертью половцы, червлёные русские, и круглые половецкие щиты. Только что прилетевшие вороны дополняли переферийный антураж.
          Кто-то показывал вошедшему всё это – то ли Художник, то ли им сотворённая Картина. Кто-то пытался войти с ним в диалог.Однако слова его не могли пробиться к Владиславу. Тогда он повернулся, сделав первое движение своё в новом мире. Стервятники с гневным клёкотом выпорхнули у него из под ног.
           Дирижёр огляделся в открывшейся панораме. Поле боя источало какую-то умиротворённость. На этом поле всё только начиналось, и главное предстояло впереди.  Он пристально всмотрелся в тела – половцев и наших. Все они были несомненно мертвы. Наступил жаркий май, и здесь, на юге степи, запах разложения, сообразуясь с замыслом Картины, уже начал исходить от тел. И богатырского вида витязь в центре, и юноша со стрелой в груди были выписаны живописнее всего. Они были центром Картины, главной идеей от творца.
          Картина всё более оживала – подул свежий ветерок, пошевелив светлые волосы юноши, стервятники вновь вернулись, уже не боясь Владислава. Туман быстро уходил, и неожиданно открыл вдали синюю полосу моря. Несомненно, это было Суржское* море. К нему и шло войско Игоря Святославовича.
           Дирижёр сделал ещё один шаг в замысел Картины. Видимое пространство ещё более раскрылось, вплоть до горизонта, рассеивая остатки тумана. А он вновь оказался у камня, на развилке трёх дорог.

           Дирижёр сделал шаг по правой дороге – и вновь  всё пришло в движение. Картина послесмертия ушла, а пришла картина изначала: отчаянно запели трубы русских – но было поздно – они были окружены. Половцы уже скакали вокруг них, кричали, как выводок пардусов перед охотой.
          Это явилось «Слово» от Поэта. А Владислав стоял, незримый, в центре действия, развернувшегося вокруг. Сечь, беспощадная, за жизнь, началась. Вся истина древних вывернулась перед ним, он был внутри её, и от него не скрывалось ничего. И удаль побеждающих, и забвение падающих, и вскрытые тела, и изрыгаемая ярость. Свободно летели отрубленные головы, легко пронзались пиками тела. Люди, как в нечто естественное, играли в жизнь и смерть. И гений-Поэт повествовал, а гений-Художник  выписывал  эту старинную игру.
          Его ввели в действие, однако не звали в соучастники его.
          Музыка всё предсказала. И когда пыль рассеялась и музыкальный фон умолк, Дирижёр вновь увидел себя на развилке трёх дорог.

          Теперь ему предстояла последняя, левая тропа. Он сделал шаг по ней– и тогда полился истинно сказочный глас. Это был человеческий голос, а подыгрывали ему на заднем плане струнные, очевидно гусли. Певец пел песню-диво. Магия её была настолько сильна, что стала рисовать ещё одну, весьма зримую картину. Владислав увидел, как из набросков всё более выявлялись покои какого-то богатого терема. Терем был деревянный, но видно, что хозяин его весьма знатная личность.
          Вот видение прояснилось, на возвышении сидела пара, очевидно, князь и княгиня, в роскошных красных одеяниях, у ног их и находился певец с тем самым дивным голосом. Вокруг располагался  менее знатный люд, одетый поскромнее.
         Музыка ему всё раскрыла, то ли в ритмах, то ли в словах: это был загадочный Боян, певший в княжеском дворце. Певец этот истинно ворожил, изливая волшебство. От его диво-голоса замерло всё вокруг, не смея святотатствовать своими чёрными звуками, и голосами. У всех – княжеской пары, всей челяди её – женщин, девиц, даже суровых воев, текли слёзы.
         Дирижёр опять невидимкой стоял в центре композиции., оказавшись рядом с волшебником Бояном. Слова певца были настолько древние, что Владислав их почти не понимал, но музыка всё раскрывала в них. Походы Муромца, битва со Змеем, пленение чародея Соловья – вот что так ворожило тех людей.
         Однако, у Картины был свой замысел. Ушло видение княжеского терема, и снова явилась степь с полоской синего моря вдалеке. И не было в ней ничего – ни звуков, ни действия, ни человека. И в этой умиротворённой степи, то ли до, то ли после Битвы, возникли первые аккорды – Музыка предлагала ему опять идти вперёд. Она предрекала что-то Дирижёру, на что-то намекала цельное, и выводила к чему-то разъяснявшему в конце.Музыка требовала от него шагов решительных, ответных, ибо выявляла нераскрытость  Картины до конца, и Дирижёр пошёл по предложенной тропе.
             Далеко впереди, в просторе степи, возник какой-то человек. Он шёл издалека, но несомненно к нему навстречу, по его тропе. Вот они сблизились настолько, что различимы стали лица друг у друга, и музыка  Дирижёру поведала, что сам он тоже, не подозревая, шествовал навстречу незнакомцу, и очень давно, а именно всю жизнь.
         То ли в монашеские одеяния чёрные, то ли в страннические был облачён этот человек. Он выявлялся в образе поистине странном – неописуем, непереводим, не произносим. Что-то знакомое и не знакомое чудилось в его лице. Но несомненно, это был русский человек.
         В этот раз Владислав был в образе плотном, видим для иного. Странник, остановившись, поклонился ему, и Владислав сделал тоже самое в ответ. Они всё ещё не узнавали друг друга, не могли эту загадку разгадать.Однако музыка подсказывала Дирижёру: восемь столетий было между ними,и их радо было обнулить..
         Как велика во временах была их Русь!
         Наконец они улыбнулись друг другу – Музыка их физически свела. Она же поведала Дирижёру: странник этот давно искал посланца из грядущего.
        Они пожали друг другу руки, удостоверившись, что всё происходящее есть явь.
        «Кто ты?» – спросил Дирижёр незнакомца – и Музыка перевела слова в магические звуки, понятные любому существу.
        «Я – Слово, – ответил ему странник. – Слово творящий, и Слово творящее. Ты тоже знаешь это Слово. Господь всех наградил единым Словом. И Слово, сказав в начале, узнаешь и в конце. А имя мне – Ходына**, внук Боянов. И это мой о походе Игоревом сказ».
          Владислав в ответ исповедовался перед творцом:
         «Много потомков Бояновых, иже твоих, явилось на Руси, но первое Слово – за тобой. О славном походе Игореве русские вечно будут распевать. А я поведаю тебе великую тайну о Руси. Я расскажу тебе о войске певческом, прошедшим за тобой…»

*Суржское – Азовское море
**Ходына – предполагаемый автор «Слова о полку Игореве».