В армию нас не брали... Главы 19 и 20

Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
_____________________________________

19. А В АРМИЮ НАС НЕ БРАЛИ

Ноябрь 1941 года. Я и Тихон еще не попадали под призыв в армию, а наши попытки пойти добровольцами успехом не увенчались. Уже здесь, на станции Солнцево, как и в Глушково посмеялись над нами:
- Идите, ребятишки, домой, мамки ваши будут плакать.
А мы с Тихоном собирались в Сибирь, где-то незнакомое для нас Кемерово манило своей неизвестностью. Конечно, никто такого билета нам не продал, а мы забрались на платформу с каким-то грузом, которая не понравилась почему-то часовому, и он без всяких окриков сбросил наши мешки, многозначительно посоветовав «не выводить его из терпения».
И снова мы идем по знакомой уже нам дороге, но уже на запад. И представь себе, милый мой читатель, как уж складывалась судьба, что мы прошли по территории более 150 километров, где проходило отступление Красной Армии, в местах, где была разведка и противника, и нашей армии, но нас никто не встретил. Как-то мы ночевали у одной старушки, которая, провожая нас утром, предупреждала, что «таких, как вы, ловют красные». Мы с обидой этой бабке доказывали, что мы идем в райком комсомола, куда нам и предписывалось явиться уже из Солнцевского военкомата. В Глушково, когда мы пришли, было пусто. Райком партии был пуст, райком комсомола тоже.
17 ноября мы возвратились в с. Попово-Лежачи. Шли дожди со снегом, непогода наводила мрачные мысли на тех, кто, наверное, был в нашем положении. Никто в то время не видел культа личности Сталина, думали, что он, Сталин, просто не знал той неразберихи, которая царила в начале войны, если не везде, то, в крайнем случае, нам известном районе. Мы пели о нашей броне, танкистах, о той знаменитой тачанке, которая еще себя покажет.
Отец меня не ждал. Он был уверен, что мы все-таки осуществим свою мечту - уедем в Сибирь. В свое время он там бывал, и у него были добрые воспоминания о ней. Но факт на лицо, я дома и не у дел. У отца за два месяца выросла борода, и внешне он стал каким-то страшным и не одобрял нашего прихода, ворчал: «Что вам, места мало было за Уралом, не сегодня-завтра немцы тут будут, сейчас нет никакой власти, тогда все бегали, размахивали руками, что мы их, а уж на деле слабаки, не могут даже предупредить кого надо, как и что делать». Так оно и было от начала оккупации до конца. Председатель сельсовета на второй по приходу немцев день зарегистрировался в сельсовете у старосты, что он, Костюченко Сергей Иванович ни в каких делах участвовать не намерен.

20.ВОЕННЫЕ БУДНИ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ ПОД НЕМЦАМИ


И потекли будни обыденной деревенской жизни, только уже при новой власти. Вылезли наизнанку те, кто ждал новой власти. Думаю вот я теперь, а ждали ли они этой власти? Впоследствии она им тоже не нравилась, но так как жаловаться-то некому было, да не куда, их жажда неудержимой мести, даже не своим селянам, не делала им чести. Из оккупированных немцами районов возвращались когда-то раскулаченные и высланные из деревень и хуторов поселяне, предвкушая радость встреч и тяжести разлуки. Но не знаешь, где бродит горе людское. В яру, между пос.Теткино и Белопольем, где они остановились на ночлег, их встретил ночью бывший мой соученик Иван Костюченко и жестоко с ними расправился. Восемнадцать человек было зверски убито, и только по чистой случайности уцелел один дед, который через продолжительное время, уже в 1942 году к концу зимы, узнал в начальнике полиции убийцу своих односельчан и родни. Костюченко был объявлен вне закона у немцев, и ничего доброго ему не сулила встреча с партизанами. Конечно, он действовал не один - это были его отец Данька, Гришка и ряд других прихвостней. Данька после этого из села исчез, его жену и уже Ивана мать немцы повесили в конце села на сухой груше. И долго она болталась на морозе, пока не порвалась веревка, лежала еще и на земле, и только по просьбе старосты ее тело где-то было зарыто. Эти люди, вылезшие при немцах на свет божий, не имели никаких идей, это они ратовали за советскую власть в годы становления ее, вступали безропотно в колхоз, сдав на скотный двор свое майно. Но и по приходу в село немцев кричали «мы вам еще покажем». И это все те люди, которых я часто видел в селе, с их детьми купались в одной речке, ловили рыбу, бегали смотреть кинофильмы, спорили об их содержании, а на сегодня они оказались инакомыслящими, и мы уже оказались непригодными для их общества. Иван Костюченко до сентября 1941 года был секретарем комсомольской организации МТС, теперь разъезжал по селу на кавалерийской лошади, чем походил на батьку Махно. На нем болтались кавалерийский карабин и сабля, откуда-то вытащенный маузер и немецкий пистолет. Блюститель порядка был вооружен до зубов, и кого это он собирался стрелять из висящего на нем оружия? На груди болтался полевой бинокль. Вот уж вояка. Я узнал, что он возглавляет полицию с. Теткино. Я его встречал, он свысока здоровался и, ни проронив ни слова, уезжал. А знал я его хо-рошо - учились вместе. Когда-то по его рекомендации написал статью в газету «Колхозные ребята», приезжал собственный корреспондент, разбиравший тяжбу по поводу рукоприкладства учителя математики Трифона Петровича, впоследствии тоже пришедшего на службу к немцам. В столетие со дня смерти А.С.Пушкина Костюченко помогал мастерить сцену в школе и, конечно, никто думал, что спустя 4 года, из этого неразговорчивого и мелкого воришки вырастет матерый волк. А, кстати, и в детстве у него была деревенская кличка «Волк», за что он нас часто гонял, он был старше на 2 года. Были у него сестра, старше его, и меньший брат.
Отец мой мобилизации не подвергался и остался в оккупации. Купил серой масти кобылицу с оригинальной кличкой «Шурка». Где он ее достал, так это и осталось тайной, но уж больно интересной была эта лошаденка. Она ходила следом за хозяином, он с ней разговаривал, и она его понимала.
Шли однородные дни немецкой оккупации. В селе сначала были старики, дети и молодежь, не попавшая по мобилизации в армию. В зиму начала 1942 г. начали появляться военнопленные, искавшие временного приюта у вдов, а иногда и у незадачливых солдаток. Сарафанное радио приносило страшные новости о гибели отдельных селян или фронтовые новости с той стороны. Появились полицаи, они ходили в какой-то неопределенной форме с немецкими или даже русскими винтовками, с красными мордами от излишне выпитого самогона. Я не помню их активного действия на немцев, но отношения к ним были довольно недружелюбны со стороны моих односельчан. В полицию пошли те, кто не работал или не всегда находил себе работу при советской власти.
Со своим другом Тихоном Варавкиным мы встречались обычно днем, потому что ходить ночью было просто небезопасно. Защитники новой империи, когда видели ночью прохожих, стреляли невесть куда, а откуда ты знаешь, что это не тебя касается. Один раз мы с Тихоном тоже попали под перекрестный огонь охраны, и нас никто бы не убедил, что это, мол, нас не касалось, когда пули ложились рядом. Наша соседка впустила в свой дом вечеринки, где мы зачастую и коротали вечера, что властью разрешалось, сюда часто наведывались и полицаи, опрашивая нас, не приходили ли подозрительные типы, дескать, партизаны. Как-то, идя на очередную гулянку, мы наткнулись на пьяного, лазавшего в грязи. Он не хотел нам уступить дорогу у сарая, пришлось не очень дружески попросить дорогу и, уже лазая в грязи, он кричал, что вы знаете, кто я, мол, есть, я сын полицая. Темень была страшная, ничего не было видно, и он, конечно, не мог узнать нас, чем мы и воспользовались. Когда он зашел на вечеринки и спрашивал, кто сейчас только зашел в хату, конечно, он ничего не узнал. Я уже упоминал раньше о немецком прихвостне Грице и, кстати, это и был его сын, а в детстве его прозывали «Баклажан».
В сентябре 1943 года, когда под натиском советской армии немцы и их помощники бежали, бежал с ними и Гриця, оставив семью в селе. Он долго не давал о себе знать, и уже через десяток лет стало известно, что пристанищем для этих защитников стала Америка. Ох, сколько мрази всякой собралось там в этих Штатах!

_______________________________________
Фото из семейного архива - единственная сохранившаяся фотография с родителями.Александр стоит во втором ряду.Снимок предположительно 1936 года


Рецензии