Рассказ беженки

                Памяти Ольги Васильевны Артюх, умершей в 2008
                году, посвящается.

               
 Каждый год, когда приходит День Победы,  радио и телевидение много говорят о ветеранах войны.  Это правильно! То, что пережили они -никому не пожелаешь. Я это знаю по рассказам отца и других фронтовиков. А мне в эти праздничные дни  всегда хочется рассказать ещё и о своей маме простой деревенской женщине Ульяне Артюх, которая  прошла через всю войну от начала и до конца со всеми её тяготами и страданиями Без всякого преувеличения именно она сохранила нашу семью… Не хочу высоких слов, но мне кажется, на таких как она, во многом держалась и  держится  наша страна.
  Многое из нашей  жизни военного времени я помню сама, а кое-что  из  рассказов мамы и сестёр.
   Родилась я в Полтавской области, в селе Тепловка, что в Пирятинском районе , на земле очень красивой и плодородной.
Отец и мать любили друг друга, и поэтому семья у нас сложилась большая и дружная. Перед  войной  наш отец  работал бухгалтером в колхозе, а мать была домохозяйкой, поскольку  в семье было семеро детей. Старшие; Гриша,  Таня, Катя  ходили в школу.  Моему младшему брату Ивану шёл шестой, Марусе - четвёртый год, а самой маленькой, Гале, было всего шесть месяцев.   Мне Ольге Артюх в то время было  восемь лет.
  Как рассказывала мама, в 1941 году отца перевели главным бухгалтером в новый совхоз имени Кирова возле города Горловка, что в Донецкой области  и  наша  большая семья переехала  туда. Нам дали неплохой дом с участком, где мы завели даже корову.  Старший брат Гриша начал работать шофером.  Остальные ходили в школу и, как могли,  помогали маме по хозяйству.
     Когда началась война, Гриша в первый же месяц отправился  добровольцем на фронт. Было ему тогда неполных  восемнадцать лет. Отца забрали по повестке через   два  месяца. Так и  осталась наша мама одна с шестью детьми. Благо ещё, что Тане было тринадцать, а Кате двенадцать лет. Они уже были самостоятельными.
    Помню, как провожали отца, как мама полдня рыдала , упав на кровать, а мы все хором утешали её и говорили, что отец и брат скоро вернутся…
    Для  меня война началась, когда однажды  теплым ясным  вечером я стояла возле хаты и ждала Катю, которая пошла за коровой. Я  заметила, что  Катя вдруг бегом погнала корову прямо через совхозное  капустное поле потому, что в небе  появился фашистский самолет. Летел он так низко, что на его крыльях хорошо были видны черные кресты.  Он  развернулся над капустным полем и вдруг стал стрелять по Кате и корове. Увидев  меня, она закричала "Оля убегай!"! Я стояла, как заколдованная и смотрела на сестру, думая  лишь о том, чтобы она уцелела. Фашист улетел только тогда,  когда она скрылась в стайке.
       Осенью в Донбасс пришли немцы, а  наш совхоз  заняли их союзники итальянцы.  На  конях  и телегах они  везли пулеметы , дpугое оружие и  какие-то ящики. Заняв посёлок, солдаты бесцеремонно стали заходить в дома за продуктами.   Зашли и в наш дом,  несмотря на плач мамы, забрали крупу, муку, выгребли  мешок сухарей, который мы насушили на всякий случай, и рассовали  их по своим карманам.
Разместились они в свободных  домах и квартирах,  откуда выехали люди.  Лучшие квартиры  заняло их начальство. Наш дом стоял за  ручьем, на отшибе  и ,может поэтому, итальянцы его не заняли.
  Помню, как  ночами было очень жутко, как выли сирены, извещая  о приближении самолётов, светили прожекторы, выискивая цели в небе. Все кругом грохотало,   везде падали снаряды и бомбы.
 На улицу нельзя было носа высунуть,  из-за обстрелов. Наши били и сюда,  хотя, наверно, знали, что тут осталось несколько семей.  А  итальянцы прятались тут же в соседних домах. По окнам они разложили гранаты, выставили винтовки, ожидая нападения.
    Во время обстрелов мама нас детей  выталкивала в коридор. Он был каменный и  хоть как-то защищал. Только после  бомбёжки  мы заходили в  хату. И так продолжалось круглые сутки, пока были обстрелы.
    Пожили мы дома, какое- то время, пока были  запасы картошки, помидоров и огурцов в подвале, которые  не успели  забрать  итальянцы.  Ну а потом мама перевела нас в бараки поближе к соседям.  Сначала мы занимали маленькую комнату, а потом мама ночью чуть ли не волоком перетащила  нас в следующую квартиру рядом. Там уже  жили четыре семьи, и наша была пятой.  Неподалёку жили и  итальянцы. Запомнилось, что они были злыми и голодными, как  собаки. До сих пор не могу понять, почему их так плохо снабжали продуктами. Зимою они нередко ели мерзлую капусту и жарили  пойманных котов, приговаривая "Кролик, кролик"!
     Ну а мы жили  впроголодь на сухарях, да воде.  Даже с водой  было трудно. По ночам женщины помоложе ползком пробирались за водой к реке. С ними была и наша Таня. Когда начинался сильный обстрел, нас детей загоняли под кровати, а сверху набрасывали подушки и всякое тряпье, чтобы хоть как-то  обезопасить.  Сами матери прятались по углам дома.
    Во время обстрелов с потолка и стен летела штукатурка, куски глины, пыль.  Не забуду, как однажды мама замесила  тесто из оставшейся  муки, а в это время  началась стрельба, и все, что летело с потолка и стен попало  в тесто, но мама не выбросила его, так как больше нечего было есть. Мы ели эти клёцки, выплёвывая камешки и песок.
    Скоро жить здесь  стало невыносимо, поскольку есть больше было нечего. Женщины стали просить коменданта отпустить нас. Он долго не давал разрешения, боясь, что если русские узнают, что здесь больше не будет гражданских семей, то немцев и  итальянцев  окончательно разбомбят.  Женщины плакали, пpocили  его смилостивиться, В конце- концов комендант, видя голодных детей,  выписал пропуск на то, чтобы нас  нигде не задерживали. С этой бумагой ночью мы своей семьёй перебрались на окраину города Горловка, где жили наши  сваты.
   Сваты  отвели нам уголок  в их квартире. Там тоже было холодно, не было света  и воды.   
Город часто бомбили, но до окраин осколки не долетали, зато иногда здесь появлялись немцы и полицаи.
   Через месяц  мы узнали, что из совхоза , где мы раньше жили,  итальянцев вывели, и мы вернулись в свой дом.  Он был сильно повреждён: окна выбиты, крыша и потолок насквозь пробиты снарядами. Оглядевшись, мы поняли, что  дом был ограблен уже не  итальянцами. Не было многих вещей, мебели стола, стульев, теплой одежды.  Пропали и остатки продуктов в подвале.  Кто-то их вытащил.  Позже мама  узнала, что это дело рук нашего свата, у которого мы жили последнее время. Соседи видели здесь именно его. Он не один раз приходил и таскал наши вещи на базар.  Мама хотела пойти поругаться, но  потом  раздумала, и, горько поплакав, сказала- пусть его бог накажет.
     Положение наше стало совсем плохим. У нас осталось немного картошки, которой надолго не хватит,  не было топлива, а впереди зима…
     Немножко пожив в разбитом доме, где нечем было топить, мы перебрались ближе к лесу, в маленький домик пасечника, который отец купил перед войной. Здесь рядом жили ещё две семьи. К нашему домику примыкал небольшой сарай, где мы спрятали корову.  Корову  мама ещё осенью, перед приходом немцев, ночью угнала сюда и договорилась с соседями, чтобы кормили и поили её. А за это забирали молоко. Корова была  стельная и крепко выручила нас этой осенью. Но кто-то  про нее донес немцам. Немцы не раз приходили, хотели забрать ее  и зарезать, но потом почему-то  отстали, наверное из-за того  что  рассчитывали забрать её позже. А вот из-за пропавшего стога сена, который стоял в лесу ,  немцы  чуть маму не убили.  Налетели, стрекочут по своему: "Где сено?" Мама поняла их кое-как и говорит:  «Пан, не брали мы сeно, чужой  кто-то забрал!».   Они поругались, поругались и ушли.
   Когда корма совсем не стало, сосед по просьбе мамы  нашу корову зарезал.  Мясо мы поменяли на тряпки и сухари, а остатки  сварили себе.  Потом мясо кончилось, а ужинали мы обычно сухариками с горячей  водой.
Был уже декабрь, наши продукты заканчивались совсем. Как быть дальше- не знали.
Погоревав и поплакав, мама с о старшими сёстрами  Таней и Катей решили перебираться на родину в Тепловку.   Можно было, конечно , идти к своим. Фронт был недалеко. По ночам летали наши самолёты. Мы видели, как  самолеты строчили по окопам траcсирующими пулями. Словно жар с неба сыпался. Было страшно. Мама говорила, что  если пойдём к своим, то можем и не выжить. Да и кому мы там возле фронта нужны? А в Тепловке  не стреляют, есть родня. Там мы не пропадём.
    Она пошла к совхозному кузнецу и попросила его сделать сани  покрепче, отдав ему последнее мясо.   Кузнец сани сделал  с будкой из досок и рубероида, которую можно было завесить спереди одеялам. А Таня и Катя ,под руководством мамы,  нам младшим пошили из другого одеяла штаны и бурочки…
     Утром пожевали жареного овса, а маленькой Гале мама сухарик размочила, чтобы покормить и  собрались мы в путь- дорогу. Кинули на эти сани пару подушек, на них посадили Ваню, Марусю и меня с  Галей на руках, которой  тогда был уже годик, и потянули они эти сани на край белого света в сторону Полтавы…
    Обычно шли целый день, минуя жильё, где могли быть немцы, а  на ночь просились ночевать где- нибудь в маленьком  селе. На  еду меняли тряпки, которые у нас остались: кофта -   булка хлеба,  отрез на юбку - булка хлеба, туфельки  -  булка хлеба …  Меняли обычно там,  где ночевали или где-то рядом. Иногда сердобольная хозяйка бесплатно варила для нас капусту с пшеном или кто-то, хоть и редко,  кормил  картошкой в мундирах.
      Однажды мы ещё издали услышали перестрелку и гул самолетов, а когда приблизились, то увидели на  шоссейной  дороге   много немецких солдат и танков, которых бомбили  наши  самолеты. Там был ад кромешный и там, кроме военных, гибли и гражданские русские, бывшие в обозе. Помню, как мама  с Таней и Катей бегом, сколько было сил , побежали и потащили наши сани в поле, хотя бежать по колено в снегу было трудно. Помню, рядом упала лошадь, а невдалеке упал мужчина, весь окровавленный. Мама, не обращала на него внимания и спасала нас .
     Так мама с сёстрами  тянули наши сани изо дня в день, а нас младших, чтобы не ревели и не  замерзли заставляли петь песни. Мы терпели изо всех сил. И даже Галя редко плакала, лежа мокрая у меня на руках почти целый день.  Возьмёт её мама, бывало, сунет холодную пустую грудь, да сухарик размочит в холодной воде, чтобы покормить, и нам по сухарику даст…
    He paз приходилось ночевать в  поле, в каком-то  разбитом  сарае, складе или доме , где крыша  сломана, а стен нет. А там часто ночевали и другие беженцы. Таких  несчастных, как и мы,  было  много.
    Иногда ночевали в селах, недалеко от  леса, где были  партизаны. Помню, когда нас одна добрая женщина пустила переночевать,  быстро появились немцы с полицаями и стали кричать на хозяйку, показывай, мол, где партизаны, а она им в ответ, что нет у меня  партизан, вот пустила женщину c детьми переночевать, а партизаны ко мне никогда не ходят. Офицер кричит, пистолетом в неё тычет, говорит найдем партизан, всех вас перестреляем.  Однако, когда увидели всю нашу семью-  ушли.
   Помню, когда менять на продукты уже было  нечего,  Маруся, плача сняла свои трикотажные штанишки и говорит: "Мама кушать хочу, меняй". А мама  ей отвечает: «Потерпи ,дочурка, сейчас Катя с Олей сходят к тёте, что- нибудь, принесут». Мы с Катей побежали в ближайшие дома, выпросили и принесли кое-что из продуктов и мама  накормила её.  После этого мы часто стали ходить и просить милостыню. Приносили не всегда.  Люди были всякие. Кто даст, а кто еще и ворчит…
    Шли всё больше полевыми дорогами, там меньше опасности, хотя  и там  немцы  встречались часто; и на машинах, и на лошадях, и пешком.
      В марте начало теплеть. Но опять беда! Теперь встречались  лужи, которые не обойти, а обувь у нас стала плохая, за зиму разлезлась,  А совсем стало плохо , когда наша мама  заболела. Однажды,  когда мы  ночевали в  каком-то домике в поле,  у мамы поднялась температура, начался сильный бред.  Таня с Катей где-то нашли повозку с лошадью и увезли маму в городок, в больницу. В больнице на наше счастье под контролем немцев работали советские врачи.
    Мать положили в больницу, а нас определили в приют, в отдельную комнату . Там жили ещё семьи, но  когда врач сказал, что у нашей  мамы тиф, беженцы  все ушли. И тут вскоре дизентерией заболела маленькая Галя. Её с Катей положили в другое  отделение. Таня и я каждый день уходили просить милостыню. Катя, которой было в это время одиннадцать лет, по ночам, когда Галя засыпала, как могла, стирала пеленки. Кормила её сухариками, изредка яичком,  которые приносили мы с Таней.  С ней мы каждый день уходили  всё дальше от приюта, чтобы просить милостыню. Часть собранного носили маме, а часть Гале с Катей, а что оставалось, делили по крупинке на  остальных.
 А мама болела очень  долго. Не было лекарств, не хватало питания.  Иногда по просьбе мамы Таня  приносила маленькую Галю к окну, чтобы показать . Мама вставала, цепляясь за кровати и за стены, чтобы взглянуть на них и плакала до тех пор, пока Таня с Галей не отойдет от окна. Врач сказал Тане, что маму нужно лучше кормить, чтобы она поправилась.  Мы старались, как могли, ходили просить милостыню целый день, но и у людей было не густо, давали мало.
      Не забуду мальчишку, хотя и уже не помню его имени. Он узнал, что в приюте живет наша семья, в которой  одни дети, и стал приносить нам суп в  немецком котелке. Он немцам чистил сапоги, мыл мотоциклы, а они его за это кормили. Мальчику было лет  девять, не больше, а он  уже всё понимал и жалел нас.. . Принесет, бывало, еды, а Таня  его спрашивала, ел ли он сам? Отвечал всегда, что  ел и быстро уходил.
Вот такие добрые души  помогали выжить.
    Мама пролежала  сорок дней, но после того, как  Таня  сказала ей, что мы скоро помрём с голоду в приюте, мама упросила врачей её выписать.
Вышла она, опираясь на  две палки, худая, бледная, слабая, -это в свои-то 37 лет!, Раньше у мамы была толстая коса, а за время болезни выпали все волосы остался один пушок.  А на улице весна, тепло, люди в огородах копаются. Нам же надо было ещё добираться до Тепловки.
   Переночевали в городке у одной доброй хозяйки. А хозяйка говорит маме: куда же вы с такими маленькими поедете? Разливы, вода, вы просто не дойдёте. Иди к коменданту города. Он хоть немец, но спокойный и попроси, чтобы вас подвозили хоть немного. И мама  повела нас к этому коменданту.  Он вышел, глянул и руками всплеснул,когда увидел, что перед ним  худая, слабая женщина с палками и куча маленьких детей. Он, что-то сказал секретарше  по- немецки,  та вынесла булку белого хлеба и порядочный кусок сала.  Комендант протянул это маме. Мама поблагодарила и объяснила, зачем пришла. Он быстро написал какую то бумагу с печатью и передал нам. Это было разрешение на то, чтобы нас пропускали и подвозили  до очередного села.
 Мама  низко поклонилась коменданту.
 Не буду судить, правильно ли это, но, думаю, горе её заставило.
Задерживать- не задерживали, но подвозить нас никто не стал. Санки с кибиточкой мы потеряли, да и весна уже была…Вот и пришлось идти  потихоньку пешком, Таня привязывала  себе Галю за спину, а рукой поддерживала маму. Люди ,видя наше шествие, выходили на дорогу, расспрашивали куда мы  идём, подавали нам кто солёный огурчик, кто хлеба кусок, кто молока бутылочку. Так и двигались, пока мама снова  не ослабла.  Силы её оставили, ноги перестали держать.
Одна женщина разрешила нам ночевать в её заброшенном доме.
    Что делать? Самое обидное, что уже было недалеко от наших мест. Мама, видя, что не дойдём, решила послать Катю в  Тепловку  к нашей бабушке и деду, чтобы приехали на телеге нас забрать.
Помню, ушла Катя  к вечеру. Потом она рассказывала, как  просилась у кого-то переночевать, спрашивала людей ,как  найти дорогу. Добрые люди её жалели, пускали переночевать, кормили, а один дед даже ботинки ей починил.  И  она дошла до  Тепловки.
Катя и жена маминого брата жена приехали за нами ночью. Подняли нас, накормили, яичками, пирогами, и на телеге повезли в село.
   Бабушка с дедом ждали нас. Бань тогда ни у кого не было, и  баба нас всех сама в корыте перемыла, одела в чистые полотняные сорочки и  в дедовские рубашки. А потом всю ночь со слезами стирала нашу одежонку.   От такой заботы мы давно отвыкли и были на седьмом небе от счастья.
   Пожили мы у бабушки с дедом, недели две-три пока мама немного оклемалась, да и мы все тоже. А в селе  пустым стоял домик  другого нашего деда, который уже умер. И мы перешли туда жить, как в своё родное жилище.
  Тепловку немцы ещё не разорили, так как фронт прошёл мимо, и она оказалась в глубоком тылу. Но все знали, что рано или поздно,  немцы  сюда придут. 
   Люди старались быстрее посеять свои  участки, чтобы запастись на зиму.  Мы тоже успели все посеять, посадить. Дед с бабушкой дали нам семена, да и люди несли каждый день, кто ведро пшеницы, кто жито, мак, семечки, гречиху, все это мы и посеяли. И на еду нам несли кто  крынку молока, кто ведро муки , кто кусок сала, кто яйца, поэтому жили мы пока, не голодая.
Но впереди нас снова ждала война.  Все готовились к худшему. Копали ямы, прятали  продукты, тряпки и что ценного. Мама с Таней тоже  ночами выкопали яму в кладовке и спрятали немного пшена и картошки...
   К зиме пришли и в наше село немцы. Они прожили здесь зиму и весну, Ну, конечно,  вылавливали куриц, резали свиней, грабили дома, насиловали девок, но стрелять, ни в кого пока не стреляли. Они говорили: мы вас не тронем, а вот скоро придут  эсэсовцы- каратели - их бойтесь.
       Помню, поздней осенью фашисты гнали  пленных через наше село. Там были и русские, и украинцы, и люди других национальностей. Они были оборванные, босые, хотя на улице стоял уже мороз. Немцы, вначале не подпускали к ним никого, стреляли вдоль дворов так, что нельзя было высунуться . А пленных сначала  загнали в колхозный двор, а вечером в большой колхозный амбар.  Женщины  жалели их, бросали через ограду узелки с едой, кто хлеб, кто картошку, кто, что мог… Пленные подбирали еду, прятали её за пазуху, за что их  сбивали с ног, били прикладами. А вечером фашисты  вдруг объявили, что кто хочет подкормить пленных, для них будут везти  по улице бочку и туда можно кидать пищу. Женщины  кидали и выливали в бочку кто суп, кто борщ, кто хлеб, картошку, кашу- кто что мог. Говорили, что некоторых пленных женщины  даже  выкупили, сказав, что это брат, муж или родственник. Но таких случаев было мало.
    Эсэсовцы пришли летом следующего года. Первым делом они  отняли и угнали стадо коров . Нашу семью эта беда пока не коснулась, так как у нас коровы не было.
     Потом фашисты  прошли по селу отобрали у всех  лошадей. По ночам полицаи и немцы гонялись за молодежью, чтобы отправить в Германию. Приходили и к нам не раз за Таней, которой исполнилось четырнадцать лет, но ее прятали добрые люди. Молодежь пряталась, где только могла, но их ловили каждую ночь и день,  а с  теми, кто не подчинялся, расправлялись. Женщина, жившая по соседству прятала сына от Германии, но его нашли, а всю их семью расстреляли.
 А один хозяин спрятал корову. Её нашли и забрали, а ему самому выкололи глаза и всего порезали, а  мать  жестоко побили..  Вдобавок схватили  их ребенка годиков двух и кинули в колодец,
   Так они бесились целое лето, а к осени узнав,  что русские наступают,  стали выгонять ночью на улицу семьи, и на  машинах отправлять в Киев. К нам тоже не раз заходили с фонарями наставляли дуло и кричали:  «Матка нах Киев!». Мама плакала и говорила:  « Пан, детки маленькие».., Они же кричали: "Машина, машина!", но мы не выходили. Бог миловал, и они от нас  отстали. Так же и соседи прятались по садам и где кто мог.
   Помню, однажды рано на рассвете началась сильная стрельба. Это наши начали наступление. Тогда мама собрала нас и повела на болото, там был кустарник. Немцы нас не задержали, им было не до этого. Наши палили вовсю, но до Тепловки, в тот день, не дошли. Однако фашисты, зная, что их скоро выбьют, прошли по селу и подожгли  многие хаты. Нам с болота слышны были крики, вой людей, стрельба. А мы весь день пролежали в  кустарнике, видели, как рвались снаряды, и  казалось вот- вот попадут в нас, так  близко свистели осколки. Поздно вечером, когда стемнело, повела нас мама к своему дяде на край села.  Там жили и мамины родные.
 Перестрелка шла всю ночь, а на рассвете  наши солдаты  построили переправу через реку,   вошли  в село, добивая  фашистов. Тетя, мама и вся родня ,слыша перекличку своих, очень  обрадовались, стали обниматься, целоваться. Нас вытащили из под лавок, куда прятали. Но когда мы пришли к своему двору, радость угасла. Мы увидели там одни головешки… Фашисты  спалили и нашу хату. Всё сгорело,  даже то, что прятала мама в подвале,
    После освобождения все погорельцы начали отстраивать дома, кто из чего мог. Лес от нас был далеко, да и некому было ездить туда. Не было и транспорта. Поэтому  строили из камыша , благо, что он рос вдоволь на болотах и был  очень высокий.  Из него с глиной и лепили  мазанки. 
   А нам некому, да и не из чего было делать свой дом. Мать с Таней  хотели рыть землянку, но дед отговорил, пообещал отдать под жильё свой большой амбар. Однако своего обещания он не выполнил до самой зимы.
  И началось опять наше скитание по домам. Некоторые дома , где жили фашисты  не были сожжены. Пустила нас одна женщина на нашей улице. Там мы и прожили остаток  осени и зиму,   В одной комнате нам было очень тесно. А мы дети, сразу после пожара, сделали на своем дворе  маленький домик из кирпича. Вместо окошка  вставили  дверку от печки,  на крышу собрали прутики из фруктовых деревьев, наложили листья дидовника (лопуха), насыпали побольше земли, чтобы дождь не прошибал и целыми днями проводили в своем дворе, а вечером шли в чужой дом ночевать.    Спасало нас то, что люди были кругом добрые. Они помогали друг другу, помогли и нам продуктами и тряпками, у кого  что уцелело.
  Весною  объявили, что война кончилась.. Мы радовались со всеми. Но снова пришли и заботы. Вернулись с войны сыны  той женщины, которая нас приютила. Тогда нашла наша мама брошенный дом, в котором ни окон, ни дверей. Колхоз, который восстановился после ухода немцев, сделал нам рамы, двери.  Помогли и родные. Они пришли, вставили, и застеклили окна, а мы с мамой собирали кирпичи, закладывали дырки в стенах, замазывали глиной, белили.  Помню, когда перешли  сюда жить, обнаружилось, что в этом доме было много крыс. Они точили стены и всё съедали. Хлеб и муку  приходилось хранить в крепком ящике или под потолком. Но это уже было не  так страшно.
  Но главное, что мы пережили войну.
  Мы ждали с войны отца и брата. Первую весточку от своего отца мы получили лишь после освобождения села. Узнали, что он благополучно, хоть и был ранен, закончил войну,  Он приезжал к нам на побывку, привёз подарки. Однако скоро его направили работать бухгалтером  в каком-то предприятии на Урале, куда он   позже и забрал нас.
  А брат Гриша  объявился  лишь в 1945 году, когда война закончилась. Он прислал два письма ,из которых мы  узнали, что на войне наш  Гриша стал сержантом, что не раз был награжден за отвагу, за боевые заслуги. Мама  с сёстрами рыдали, узнав, что он  горел в танке, позже горел  и в машине, на которой подвозил боеприпасы  на передовую, много раз был ранен и контужен. В последнем письме написал, что скоро вернется домой, но не сразу, а заедет сначала к девушке, которая в войну спасла ему жизнь, вывела из окружения…
  Потом письма прекратились.  Ждали мы  его, но так и не дождались. Когда отец стал  посылать запросы в военкоматы Москвы, то пришел ответ от начальника госпиталя. Оказывается, наш брат ни к какой девушке так и не поехал. а лежал  госпитале парализованный. Сказались ранения и контузии. Отнялись ноги, правая рука и вот он нам левой рукой написал эти два письма. А позже  прислала письмо санитарка. Она сообщила, что наш Гриша умер от сердечного приступа.
 Так прошла по нашей семье эта страшная война!
 Наша мамочка дожила до 1967 года. Пережила голод и холод послевоенных лет, подняла с отцом нас всех к самостоятельной жизни и даже успела поняньчить  внуков…
Но это, как говориться, уже совсем другая история, о которой нужно рассказывать отдельно…