Изгой нашего времени

Васильева Екатерина Игоревна.
Екатеринбург. Январь 2020.

Изгой нашего времени.


ОН.
ОНА.

Он. … это что такое? 
Она. Диктофон.
Он. А ну ладно… продолжаем. Так вот, мало того, что он и не квадрат, а просто четырехугольник неопределенной формы. (Пауза). Собственно и всё. Мало кто знает из обычных обывателей, что есть еще красный квадрат. (Пауза).
Она  (ухмыляется).
Он. Но о красном квадрате почему-то никто ничего не говорит, хотя он существует. Я думаю, господин Малевич, когда создавал сие творение, вряд ли он задумывался, что его назовут концептуалистом. Кем-то еще и ну это нормально, потому что многие классики, которые были признаны после жизни, они не задумывались о том, что они будут классиками или они будут не классиками.
Она. Ну а причем тут изгой нашего времени? Ну, вот вы хотели так интервью назвать…
Он. Дак вот дальше, продолжая интервью, и получается, что я сравниваю что такое черный квадрат.

Звук стаканов.

Он. Допустим если сравнить с музыкой, это просто какофония звуков. Вряд ли она кому понравится. Тут все понятно. Если сравнивать черный квадрат, ну аналогии проводить с литературой… Были такие поэты то ли обэриуты, то ли не помню как их называли. Они специально придумывали новые слова. Придумывали новые глаголы. Придумывали новые существительные, прилагательные, например: эээ бокр… поймал бокренка и кудрячит бокренка, че-то такое. Всем понятно, что что-то происходит страшное. Кто-то кого-то поймал и на самом деле херачит... но кто такой бокр и почему он поймал бокренка? Никому не понятно. В этом  была... какая-то концепция. В этом был какой-то мэ-мэссидж, как сейчас говорят, в контексте нашего дискурса. Хотя, все это на самом деле херня полнейшая. (Выпивает). И можно просто сказать – какой в этом смысл в контексте нашего разговора.
Она (смеется).
Он.  И по аналогии с этим, я начал черный квадрат сравнивать с музыкой. То есть набор всех звуков. Вот обрушился бы на вас весь этот набор. Никакой мелодии, никакой гармоники. Любой музыкант бы сказал вам, что это полная... Также как любой художник должен был бы сказать, наверное, что черный квадрат это полный… А по аналогии с литературой, это вот также как звуки, якобы подражающие языку, в том числе, ну в конкретном случае русскому языку. Допустим бодрячий бокр кудрячит бокренка. Все ясно, что кто-то кого-то метелит.
Она (хихикает).
Он. Но кто такой бокр? Мне не понятно. И вот в этом смысле…
Она. Ха, кто-то кого-то бьет. Почему бьет? А я-то думала кто-то кого-то ну это… Херачит кого-то, там богрячий кудрявого это. То есть в этом смысле. Я как-то так все представила.
Он (долго молчит. Тихо). А че, проблемы какие-то что ли?
Она. Нет.
Он. Ты что об этом думаешь?
Она. Нет, просто так звучит. Кто-то кого-то кудрячит это как-то… (Смеется).
Он. Эротично звучит?
Она. Нет, причем тут…
Он.  Вот… вот, может быть мы сейчас находим истоки, почему в тебе  вызывает то, что во мне вызывает, что кто-то кого-то бьет, в тебе вызывает это что кто-то кого-то трахает. Может быть в этом нужно искать истоки?
Она. Истоки чего?
Он (не сразу). Всех критических высказываний по поводу черного квадрата.
Она. Причем тут истоки?
Он.  Ну, у тебя женское, у меня мужское. Мне – подраться, тебе – потрахаться.
Она (все время подхихикивает).
Он. Всё нормально же? Всё как бы логично? Ну а че нет-то?
Она. Ну, а причем тут черный квадрат и наш заголовок?
Он. …Я продолжу дальше. Я начал раскладывать… У меня начали спрашивать, ну а че вы в музыке че-то понимаете? Я говорю, да, я понимаю в музыке. Я, конечно, не профессионал. Я не знаю даже сольфеджио. Но Том Уэйтс тоже не знает нот. Но дело не в этом, а в том что…(Смотрит на диктофон). Это пишется или че? А оно нормально пишется?

Звуки стаканов. Разлив.

Он.  Я попытался каждого классика представить двумя, одним, максимум двумя словами. Вот, например что такое Моцарт? Моцарт это восторг. Причем восторг, как в миноре, так и в мажоре. А начал я думать все-таки со Шнитке, потому что у него есть уникальное сочетание перехода в одной и той же пьесе,  э-э-э с минора в восторг...
Она. Ну, дальше, дальше.
Он. Моцарт это восторг. Что такое Бетховен? Это классическая драма. Или даже классическая трагедия. Что такое Бах? Бах это…вот с Бахом было самое сложное. Бах это… это какая-то… вот глубина такая, которая вот современным даже и не снится. Например, опять же вальсы. Кого мы играем там Шопена, да?
Она. Ну.
Он. Это как, это как приятный. А Шопен это… очень красивый. Рассказчик. Если переводить это все на литературный язык…
Она (что-то есть, чавкает). Дальше.
Он. Пока все. Сделай паузу.
Она. А причем тут изгой нашего времени? Ну к чему это? Вы просили потом озаглавить так. Но не вижу связи.
Он. К тому, что все это подошло потом в итоге к тому, что мое мнение никому… Это во-первых. А во-вторых…
Она. То есть люди с таким мнением, они изгои в обществе? Так и записать?
Он. А во-вторых, что любой критик по литературе, живописи, музыке скажет мне, что это дилетант, который может быть что-то где-то слышал, музыку, может быть он ее любит, но он ни хера в этом не понимает. Потому что мы критики в этом лучше понимаем.
Она. Но вы же тоже влиятельный человек. Вы знаменитость. Кто вам это скажет? Кто эти критики?
Он. Они профессионалы!
Она. А кто им сказал, что они профессионалы?
Он (пауза).  Те же люди, которые сказали что черный квадрат – это шедевр. Круг замкнулся?... вот примерно так. И поэтому человек, который имеет свое представление о том, что есть  литература, искусство, музыка там и живопись, с его точки зрения дилетантской, может быть дилетантской, она критиками не воспринимается вообще никак. Потому что критик, извини меня, почему-то профессионал, а вот дилетант, который слышит то же самое, он не профессионал. Критик ни хера не создал, и дилетант ни хера не создал, но при этом критик признан, потому что признан черный мать его квадрат, а дилетант не признан, потому что он черный квадрат отвергает…
Она. Ну, понятно. Но вы-то при чём. Почему вы себя считаете дилетантом?
Он. Это мы потом. После. А вот где истоки? Где, почему, как?
Она. Деньги. Власть.
Он. Воот! Совершенно верно. А теперь вернемся к началу нашего разговора.

Разлив по стаканам.

Он. Только богатые коллекционеры посчитали, что черный квадрат это шедевр и сказали: «Мы его купим на аукционе за миллион долларов». Условно за миллион долларов. И тут критики сказали: «Ни че себе бля эту черную картинку которую мы не замечали бля дураки ёмаё сидели надрачивали там штаны протирали бля ни че ни о том говорили о каких-то фламандцах о босхах говорили». Которые действительно гиганты!  «О Брейгеле Старшем, о Леонардо да Винчи мы все писали зря бляяя». Взялись за голову. «А тут оказывается  нужно говорить просто о черном квадрате». И все ринулись туда. И начали говорить о черном квадрате. Потому что кто-то сказал, что я дам за эту картину вместо десяти долларов миллион долларов. Все. Все решили  бабки. В данном случае. В  конкретном. Я продолжу потом. Все. Делай стоп.
Она. То есть написать, изгой нашего времени это тот, у кого есть свое мнение, но нет денег. Так? И мнение его нафиг не нужно, потому что у него нет денег.
Он. Но ему на самом деле деньги-то и не нужны, и обществу насрать на то, что у него нет денег. Общество хотело бы, чтобы у него были деньги, чтобы он переломил ситуацию, но ему-то наплевать на это, ему наплевать на деньги, поэтому… Я потом почетче могу сформулировать в контексте того, что я тут всё наговорил, но потом. А о чем-то другом говорят на интервью?
Она. В смысле? 
Он. Ну, там, о простых вещах. О живых.
Она. Можно и о живых художниках поговорить. Но учтите, на вас будет всего две колонки. Нужно только главное.
Он. …а вообще всё, что сейчас прекрасного, так называемо прекрасного – это всё договоренность. Просто кто-то сел и договорился, что это будет прекрасно, а это – нет… Вот те же митинги. Что такое митинги сегодня? Это та же самая мода. Каждый получает свое. Молодежь приходит тупо пофоткаться, чтоб потом выложить, что я тут был. Чинушам это удобно, чтобы отмыть денег на этих сборищах, или очередной стройке. Это все фуфло. Пришли типо парк сохранить, деревья им жалко. О чем они вообще? Ведь все понимают, что идут себя показать, а не за идею. Потусоваться, чтоб потом кичиться, и видео залить на сайте, и сидеть потом как задрот перед компом и считать просмотры. И будет ли он помнить че он там на митинге защищал, отстаивал? Нет. И чем тогда эти протестующие лучше чинуш, которые хотя бы честно говорят что – да вот мы затеяли стройку, чтобы отмыть пару лямов себе на новый коттедж. А чем вы лучше? Вы здесь просто за сотню просмотров и лайков. Всё. Это всё, что нужно сегодняшнему человеку.  Венчаются для чего? Чтобы тоже выложить напоказ. А потом развод. И ни капли сожаления. А зачем? Фотки-то остались. Будет что показывать. Вы просто те, кому дома скучно стало сидеть в телефонах, а тут кто-то крикнул, что в сквере тусовка, а ну пойду там потусуюсь. За сквер они ага, деревья им жалко. А че вы не митингуете против того как старики живут. Что вы не вышли? Вот ты, а? Молчишь? Молодая еще да, не коснулось тебя это еще всё? Вот если б у всех реально была идея внутри. Если б каждый себя спросил, зачем я здесь на самом деле. Никто бы не шел просто тусоваться и лайки собирать. Поэтому я даже ЗА, чтоб строили высотки, храмы. Сносили парки. Чтоб вам зажравшимся, скучающим от безделья еще тошнее жилось. Вам стаду. Чтоб вы еще больше задыхались в грязных городах. Чтоб вы поняли, что говна ваши селфи не стоят и блоги. Как воровали, так и будут. До тех пор пока вы будете оставаться тупым стадом с телефонами в руках. Чинуши будут миллиарды отмывать на вас, и правильно делают. Ибо нехер быть такими баранами, которые сыты одними лайками и блогами. Я даже ЗА это все.  И вертел я вас всех тут у себя под пальто. (Пауза).
Она. Это нужно будет вставить?
Он. А что какие-то проблемы? Конечно. А про квадрат убрать можно, чтоб место не занимал. Две колонки, говоришь, на меня оставили?
Она. Просто это не входит в концепцию нашего заголовка…
Он. У нас была какая-то концепция?
Она (не сразу). Просто столько негатива, наши читатели вряд ли…
Он. Не бля, а про квадрат так вообще позитив. Столько позитива. Прям смотришь на него – и душа радуется. Прям жить заново хочется.
Она. Еще нужно что-то про детство…
Он. Чье?
Она. Ну, ваше, естественно.
Он (Пауза). Допустим, что я не всегда был художник Недоразумение. Это мой псевдоним. Ну, это понятно. Хм, Недоразумение. А так моя фамилия детская – Фишка.
Она. То есть Фишер? У вас немецкие корни?
Он. Нет, я говорю – Фишка. Причем тут Фишер? Немецкие корни. Я русский. Фишка. Меня зовут Фишка. То есть фамилия такая Фишка. Вот такая вот фамилия. Да. Не всё так просто. А знаете как было в детстве… Эй, Фишка, ты сдал деньги? Фишка скидывайся, Фишка все скидываются, а ты Фишка почему не скидываешься? Фишка, че идешь на футбол? Фишка, слушай все идут на футбол, а ты Фишка не идешь на футбол. Ты че как Фишка-то? Фишка, Фишка, Фишка. (Пауза). Не кажется, что люди ко мне не столько обращались с каким-то вопросом с целью получить ответ, сколько просто смаковали от самого произношения?
Она. Ну да. Есть немного.
Он. Вот так я стал Недоразумение. Нормально про детство?
Она (что-то ест).
Он. Ну, еще я допускаю, что я и художником-то не всегда был.  Я так-то долго еще в театрах работал. Ну так принеси-подай. Где каждый заслуженный артист ногой открывает дверь и поставленным голосом говорит: «Мне нужна рубашка белая с пуговочками, мать твою, золотистыми». Ну, так просто понимаешь, человек зашел заявку очередную сделать по костюму. (Пауза). Бля, так хотелось взять и ответить хоть раз: «Дак иди и купи себе сам, гондон. Возьми деньги в бухгалтерии под отчет. Сохрани товарный чек, мудак. И купи сам». А приходится говорить, да,  конечно, какой у вас размер, товарищ заслуженный артист. Сейчас оформим. Нет, странные они, эти артисты. Меня вот особенно поражают эти поп певцы. Не поют, а так микрофон в зал делают – типо пойте. Нет, типо их песни должны знать все наизусть. Откуда такая самонадеянность? С чего они взяли, что все должны знать? Представляю, Достоевский вышел бы читать свой роман, останавливается и такой в зал: «А теперь вы, уважаемые зрители, свету ли провалится...», а зал хором: «Или вот мне чаю не пить?». Достоевский снова: «Я скажу, что свету провалиться», зал: «А чтоб мне чай всегда пить». И так все шестьсот страниц. Вот … все эти ряженные на сцене. Человек смешон, когда нарядится, вы замечали это? Когда в халате дома еще ничего, хороший человек, настоящий, а как нарядится, тут всё и понятно. А они каждый день ряженные на сцене. Кто они? Они хоть сами-то спрашивают – кто я? Что я на этом месте? А потом они выходят после спектакля и под окнами матом общаются. (Пауза).
Она. Ясно. Но все как-то не вяжется. Причем тут изгой…
Он (ходит взад вперед). Да ни при чём. Просто чем больше узнаю людей, тем больше хочется смотреть на дуб. А так всё пропадает. (Сам с собой что-то бубнит). Всё уходит – деревни, города, дружба, один клен дурацкий остается. Заметили, как много клена развелось? А в церкви стали свечки разные продавать – потолще, потоньше, по разной цене. Цинизм полнейший. Играют на тупости людей. А кто? Кто играет-то. Попы. И тоже, кто-то придет что ли, и скажет им что так нельзя? Нет. Все привыкли. Договорились, что будут толстые и худые свечки…. А дети стали говорить, что в нашем городе дед мороз жадный, а вот в Сызрани он каждый день подарки дарит… Да, в Сызрани хороший дед мороз. А в Индии так грязно, прям как наши дальние районы. И вообще, секс в семье должен быть по согласию…
Она (не сразу). Нет, не должен. Не обязательно. А вот бюджет по согласию.
Он (продолжает ходить). Ладно, деньги придут, мы же пришли… Заметь, чем старше, тем кажется жизнь пролетает быстро. Но она не идет быстрее. Просто в детстве еще мало что пережито, мало накоплено впечатлений, нечего вспоминать. Вот и кажется, эти дни тянутся и так хочется повзрослеть.
Она. А я из «Родничка» учила стихи. Очень нравились мне эти роднички.  Пять частей у меня было…. И где сейчас эти роднички? Вы читали?
Он (что-то шепчет). В холодной земле. (Пауза). Как же они там… как же им там, наверно, холодно в холодной земле.
Она. Ну, мы снова отошли. Значит, мы остановились так, изгой нашего времени это человек, у которого нет денег…
Он. Да. У него нет денег. У него есть свое мнение, но к нему никто не прислушивается. Потому  что, потому что ха-ха-хах, в итоге, потому что у него нет денег. Круг замкнулся. Вот и всё. И он нафиг никому не нужен со своим мнением.
Она. Тогда как ему жить?
Он. Да так же и жить. Так же и жить, как он жил до этого. То есть иметь свое мнение и всё… Том Уэйтс тоже не знает нот,  и что вы скажете Тому Уэйтсу насчет того, что он не знает нот. А  я скажу им – идите вы…. Они скажут – ну это грубо. Но это честно. И это правильно.

Гремит посуда. Журналистка что-то роняет на пол. Подбирает с пола, ест.

Он. Ты всё доела что ли? Да я не против черного квадрата, ты пойми. Но зачем его возводить в такой ранг. Это всего лишь черный четырехугольник, обрамленный в рамку, в рамку, а если рамку убрать там будет холст. Вот просто вот закрашенный вот так вот. А когда в рамку его поместили – он черный квадрат. Но он не квадрат ни хрена на самом деле. И я даже не против конкретной картины, ты пойми. А против,  против того, что вокруг этого делается.
Она. Фанатизм? Записать так?
Он. Таких художников масса. Пикассо. Кто такой? Пабло Пикассо великий художник всех времен и народов. Полная херня. Это такой же черный квадрат, это такие же непонятные ноты, если в музыку перевести его. Это такие же непонятные слова, если его перевести  в литературу. Это будет гых-уа-ы-э-ых-блэ-эт-эп-уа-гых. Вот это будет. Вот это будет Пабло Пикассо в литературе. (Пауза). Кто-то мне скажет – я мудак полнейший. Нельзя аналогию проводить между вот этими искусствами. Можно. И нужно. А иначе как, как по-другому нормальному человеку всё это сравнить? Вот тут меня будут драть по полной программе все критики. И будут говорить в живописи свои законы, которые неприемлемы там литературе. В музыке там свои законы, которые неприемлемы нигде. Я для чего эти все провел аналогии, для того чтобы было понятно. Ведь понятно? Бабло (пьет залпом) в итоге решило что нужно, а что не нужно. Закроем эту тему?
Она. Не до конца раскрыта тема заголовка...
Он. И так можно что угодно возвести в искусство. Можно сфотографировать накаченные губы, поместить в рамку и это уйдет за миллион. Хотя вспомнил сразу, это как зад лошади. Вы ездили когда-нибудь в телеге, привязанной к лошади.
Она. Что?
Он. И видели, если лошади враз посрать приспичит, прям в момент, когда она везет вас в телеге, вы видели это зрелище сзади? Нет вот, когда она срет, еще ничего. Но когда заканчивает, то прямая кишка, вот так вот вылазит и так сжимается и делает так вот прям как губы бабы делают. Если б вы дуры  хоть раз это видели, вы б не стали себе губы накачивать.
Она. Вы меня оскорбляете.
Он. Нет что ты, я просто из детства, так сказать вспомнилось что-то… Но продолжим про особое мышление, про новое искусство. Ведь теперь все, у кого особое мышление, даже охраняются законом. Под них законы пишут. А те, кто до сих пор считает, что дважды два четыре, что земля ходит вокруг солнца,  нет. Под нас не пишут законы.
Она. А вот солнце ходит вокруг земли или наоборот?
Он. Ну, мы живем в такое время, что можно думать что солнце. И никто это не оспорит. Ты не был лично в космосе. Не видел. Солнце, то оно есть, то нет. А мы не движемся. Значит, оно ходит вокруг нас. И мало ли что там пресса навязывает. Мы не знаем ничего про космос. Мы как тот ребенок, который сунул палку в муравейник и наблюдает, что будет, и чувствует, что кусает, что-то кисло, но больше он ничего не понимает. Что это? Зачем это? Почему кусает, почему кисло? И что такое кисло? Сейчас назови педика педиком – это оскорбление. Это  охраняется законом. А он назовет тебя натурал хренов – это не будет оскорбление. Все, кто теперь с особым мышлением,  как  сейчас говорят –  все охраняются законом. А сколько сейчас у нас парадов в честь этих особых мышлений. Нет, я не против никого. Но у них есть свой парад. Зачем? Так давайте устроим парад в честь тех, кому 45 плюс или 20 минус. Зачем кричать об этом? Зачем кричать о своем сраном образе жизни? Ты никакой-то особенный, это просто твой образ жизни. Как и у любого другого человека. Давайте тогда сделаем парад, у кого разница возраста в браке большая. А на следующий день парад, у кого нормально три года разница в браке. Всё на показ. Еще и улицы перекрывают в честь этого. А кому-то на работу ехать. Так можно дойти до маразма. Парад тех, кто опаздывает всегда на работу из-за пробок. Парад мужиков, которые стригут ногти, а потом подпиливают. А на следующий день парад тех, кто стрижет ногти, но не подпиливает. И так можно каждую деталь своей просто бытовой жизни выносить на показ как целый митинг, как особое мышление.
Она. А давайте запишем, что изгой нашего времени это тот человек, который не ходит на парады… и на митинги тоже не ходит. (Пауза).
Он. Да. И не подпиливает ногти. И даже не стрижет. Сами отпадут.

Молчат.

Она. А у изгоя может быть жена?
Он. Обязательно.
Она. Но тогда, какой же он изгой?
Он. Такой же, как и она.
Она. Значит их уже двое.
Он. Это на самом деле все миф, что человеку нужно общество. Что без него он одичает, что нужен социум. На самом деле человеку для счастья нужен еще один человек. Даже два это уже перебор. С ней это было точно понятно… Мари ее звали.
Она. Но вы же не были женаты. У меня тут так сказано…(листает блокнот).
Он. Ну как бы Маша, но она представилась Мари. Не знаю зачем ей это надо было. Она потом сказала, что она и так старше меня, а тут еще и просто Маша. А так, хотя бы Мари. И так называла себя. Я более взрослая Мари. Так время быстро летит. Ты взрослеешь, а я убываю. А я убываю, говорила она. А ты взрослеешь. Вот я повзрослел, а она убыла…
Она. То есть в колонке личная жизнь можно упомянуть, что у вас была девушка,  ну скажем так взрослая девушка, которая…
Он. Жена.
Она. У вас был один брак?
Он. Представь комнату и много слов. О чем она думает никогда не узнать. Дни путаются. Не замечала присутствующих. Так что при ней и вслух можно было говорить, а она думала, она одна в комнате и продолжала говорить. «Это большое значит, он не угадал меня, вот прямо интересно. Еще это ЕГЭ какое-то. И так идешь на экзамен, страшно, а тут еще ЕГЭ слово-то страшное. Ну, назвали бы просто экзамен. Всякое барахло помнишь, П = 3,14, вот зачем я это помню, вот что это, где мне это пригодится, а я все равно помню, интересно. На деревне дурачок ходил, ну как дурачок, не совсем дурачок, а  дурочкин племянник. Это большое значит. Внуки сейчас у стариков деньги на день рождения как дань берут. Так не навещают, подарочка сами не вышлют. А как дань надо взять, так сразу тут».
Она. Немного того…
Он. Нет. Просто любила говорить. Хотя знаешь, ее интересовало всё. Вот кружка. (Берет кружку). Тебе она интересна? Вот что ты видишь, глядя на нее?
Она. Кружку.
Он. Кружку. А она часами сидела, смотрела на нее и рассуждала. Из чего она сделана. Где добывали материал. Кто добывал. Как звали этих людей. И почему именно они. И сколько эта кружка прошла, чтобы дойти до нашего стола. И почему именно эта кружка, а не другая из общей партии кружек. И сколько рук потрогало ее до нас. Сколько людей прикоснулось. И почему именно эти руки трогали, а не другие. И как звали этих людей, что трогали именно эту кружку. И какая у них судьба. И как она связана с нашей судьбой. Одним словом – кружкина судьба.
Она. Ну вот, мы опять отходим от темы. Ну при чём тут кружка? Мы так никогда не соберем статью...
Он. Ну вот же. Это и есть. Ты только вдумайся. Мы могли с ней просадить десять тысяч в ресторане. Платила она. Большие чаевые. А потом стоим в очереди в магазине и у нее всегда свой мешочек. Это чтоб не покупать каждый раз за пять рублей, а то и за семь. В одном кармане перчатки, а в другом всегда мешочек. Ни в коем разе нельзя выкидывать, говорила она.  Ни в коем разе.
Она. А десять тысяч можно в каждом разе да? Ха-ха.
Он. Я, конечно, пытался и на свои темы с ней поговорить. Вот всё – сразу голова у нее болит. Про турбины газовые ей объяснял. А она уставится на меня и голова болит.
Она. Про турбины? А вы на кого учились?
Он. Теплоэнергетический факультет, кафедра турбиностроения.
Она (пауза, листает блокнот). У меня тут этого не сказано.
Он. Ну вот, я ей и объяснял. Есть газовые турбины, есть паровые турбины.  Ну, паровые  работают на пару, это понятно, как паровоз. Нагревается вода, создается давление пара огромное. И вот этот пар крутит турбину. Понимаешь? А турбина – это агрегат такой состоящий из статора и ротора. Статор – это неподвижная часть. Ротор – это, грубо говоря, такой вал, на который насажены лопатки, как на пропеллер у самолета допустим, только много. Много, много. И вот этот пар давит на лопатки. И вращает ротор. Турбина начинает работать. И вырабатывать электрический ток. Ну, всё же понятно. А газовые турбины –  подается газ в камеру сгорания специальную, он там сгорает и продукты сгорания как раз вот и давят на эти лопатки. Тоже вроде все понятно. (Пауза). Что, тоже голова заболела?
Она. Как-то не вяжется… А как же художественный факультет. А где вы это применяли потом?
Он. Ну, диплом писал. Ну как я мог применить это?
Она. А зачем учились?
Он. Чтобы было. (Пауза). Но Мари ничего так и не поняла в турбинах. А жаль. Вот так у нее мысли только быстро перескакивали. То одно, то другое. Хотя, я предупреждал ее, так вся жизнь пройдет в фантазиях о какой-то другой жизни.
Она. Прям как у вас. Также мысли скачут.
Он. Да? Не замечал…

Молчат.

Он (ходит. Сам с собой). Вот все носятся с этим трюфелями. Трюфель, трюфель, а на вкус опенок жареный. А качок не может мимо зеркала пройти просто так. Сразу упражнения начинает делать, чтоб мышцы заиграли. А ссать захочет, нет, надо доприседать. Каждое утро по всей стране менеджеры поют гимн и делают зарядку. Все-таки у нас жадный дед мороз. А в Сызрани нет. Дети даже говорят – у нас жадный и с черный бородой. А в Сызрани хороший дед мороз. Да…

Молчат.

Она. А что с ней стало? Уж так сильно она была старше?
Он. Что стало? (Пауза). Однажды я болел. Сильно заболел. Лежал долго. Сказали, не встану больше. А она всё ходила за мной. Молча ходила. Год, два. Думал уже бросит… Как-то я спал, ну делал вид что спал, а она наклонилась так ко мне. Близко.
Она. Задушить?
Он. Поцеловать. И я достал из-под одеяла руку, а там у меня заранее был револьвер приготовлен. Вот этот. (Достает из кармана револьвер, показывает).
Она (икает).
Он. И я так в лоб ей наставил револьвер. Вот прям вот так. (Подходит к журналистке и наставляет револьвер в лоб). И смотрю на нее, что будет, а она на меня.
Она. И..и.. что?
Он. И всё.
Она. И…и.. и больше не стало более взрослой Мари?
Он. Не стало. Но не сразу. Мы же все когда-нибудь кончимся. Вот и она со временем убыла.

Он продолжает держать револьвер у лба. Журналистка дрожа, выпивает залпом.

Он. Журналистке вообще-то не положено выпивать на интервью. Ты на работе, а сидишь бухаешь,  да и еще и за мой счет.
Она. Я.. я.. я принесла с..собой… как подарок вам,  но…  но вы же сами сказали открыть, и… и… и  вот мы всё пригубили.
Он. Точнее ты. Тоже мне журналистка. Учишься еще?
Она. Закончила.
Он. Не доучилась, значит. Кто ж пьет-то с художниками. Это ж понимать надо как пить с ними. А ты, ты даже ни хрена не понимаешь про турбины, даже ни слова не поняла. Я же вижу не поняла. Тоже голова заболела?
Она. Н-нет.
Он. А че тогда? Просто не поняла?
Она. Не поняла.
Он. А зачем училась?
Она. Чтобы диплом написать.
Он. Написала?
Она. Написала.
Он. И где ты его теперь применяешь?
Она. Ну,.. у вас интервью отправили взять.
Он (не сразу). А, да нам же надо про современное искусство. Там же какие-то проблемы у них вечно… Продолжим?

Он садится, кладет револьвер на стол между собой и журналисткой.

Она. Вам так-то не обязательно про-про искусство…
Он. А про что?
Она. А про что хотите.
Он. А теперь так можно да? А как же проблемы современного искусства?
Она. Да как бы и нет никаких проблем…
Он. Нет? А куда делись? А по телику каждый день за столом десять здоровых мужиков обсуждают какие-то проблемы.
Она. Р-работать не хотят. Вот и придумывают себе проблемы. А так че, искусство оно и везде искусство, и нет никаких с ним проблем… Его просто надо делать и все.
Он. Да, кто-то пишет, кто-то читает. Кто-то снимает, а кто-то смотрит. Кто-то поет, а кто-то слушает. Какой-то опять нахрен замкнутый круг получается. Вот где-то в министерстве знакомая у меня была. Сидит она значит там со всеми вместе. Я ее как-то спрашиваю, вот ты че делаешь там у себя? А она мне. Я исправляю неточности в афише.
Она (ухмыляется). Как это?
Он. Ну, вот сидит в палатах министерства фря такая, и исправляет неточности в афишах театральных там, концертных. Ходит на работу каждый день, получает оклад. Это считается проблемой современного искусства? Вы пришли про черный квадрат меня спросить. Вам не кажется что мы слишком много о нем говорим на фоне того, что кто-то сидит и тупо получает оклад за исправления неточностей в афише?
Она. А что, реально есть такая должность?
Он. Ну вот, я ее и спрашиваю. Вот пекарь печет, на заводе делают детали, уборщица моет, мусорщик вывозит мусор, дворник метет. А ты что делаешь? А она так запросто. Ищу неточности в афише. Ну, чтоб там 18+ стояло. И всякое такое… И всякое такое, понимаешь? Ну, я ей снова. Вот ты идешь в магазин, покупаешь хлеб, который до этого кто-то для тебя испек. Заходишь в чистый кабинет, который уборщица для тебя вымыла и так далее. А что делаешь ты для другого человека? Ищу неточности в афише. Ты понимаешь что 95% населения работает на эти 5%, исправляющих неточности в афише. Обеспечивают им чистоту, комфорт, сытость. И можно ведь бесконечно задавать им этот вопрос. А не поймут. А просто даже не поймут, что от них хотят, что я такое вообще у нее спрашивал, что за набор слов. А потому что сами, пока сами себя не спросят каждый, кто я? Что я на этом месте? Что я сделал? А и не спросят, а вызовут еще охрану и отметелят… Мы как-то гуляли с Мари по Питеру ночью, в белые ночи. К нам то ли пьяный подошел, то ли нормальный, но с отдышкой. Говорит, слушайте, ребята, подскажите, где тут белые ночи, а то посоветовали – проездом будешь в Питере, посмотри, красиво. Я уже полночи гуляю нигде найти не могу. И пошел дальше. Да… и пошел дальше.
Она. Нашел?
Он. А если сосед врач, это же ведь уже не просто сосед? Это как бы даже не просто человек, это же интеллигент как бы. Он уже не сосед как все соседи. Он не просто уже, он как бы образованный. К нему так запросто не пойти за солью. Он же врач, а не сосед какой-нибудь…

Она молчит, смотрит на револьвер. Он берет револьвер со стола, крутит в руках.

Он. А это? Это так. Реквизит. В театре когда работал, прихватил. Понравился.
Она (неохотно смеется). Ха-ха. Ясно. Смешно. А я-то думала… а что стало с Мари?
Он. Ну, говорю же, убыла. (Пауза). Она была буддисткой. Вот и пришел ей конец. Им всем когда-нибудь конец придет.
Она. Ее из-за этого не стало?
Он. Конечно. Из-за чего же еще люди умирают. Становятся буддистами, начинают много думать, не так думать, как все. И всё. И кирдык им. К слову о нашей статье. Мари – вот кто был изгой. Я лишь немного от нее успел… Но всё это было одной лишь теорией. Не знаю, верила ли она сама. Вот здесь внутри. По-настоящему. Надо ценить каждый день. Надо радоваться еде на столе. Любой. Надо солнышку утром радоваться. Птичкам. Но каждый день менеджеры или кто-то еще бегут на работу, поют гимн, и все эти люди живут с одной единственной мыслью, быстрее бы кончился этот день. Но какой тогда смысл, если ты сегодня ждешь, чтобы быстрее закончилось завтра. А завтра ждет, чтоб быстрей неделя прошла. А в выходные, чтобы кончился год, чтобы подбить все отчеты. Дак может пусть вообще вся жизнь побыстрее пройдет. Ну ее на хрен! Че тянуть-то? И не придется ждать. И слушать гимн, и делать зарядку. Кто у нас ценит день сегодняшний? Кто живет просто потому, что утро настало? Где такие люди? Остались ли еще? Или уже давно все ждут побыстрей бы план годовой доделать и с плеч долой.
Она.  Это буддизм в вас говорит. Я читала про это.
Он. Да можно хоть сколько верить буддизму, ***зму, и еще чему-нибудь, но даже это всё просто теория. Если ты чувствуешь себя хреново сегодня, то хоть сколько внушай себе что здорово, что ты просто живешь, что утро настало, что еда на столе, есть работа. Ты обманешь других. Но себя ты не обманешь. Вот здесь внутри ты все равно не будешь радоваться этому дню. Да, ты примешь его. Проживешь. А потом он пройдет, и ты его проклянешь нахрен вместе с его едой и утром и хреновым солнышком. И со сраными голубями вместо хреновых красивых лебедей под окном. (Пауза). Внушать себе радость одного дня, но в то же время ждать чтоб вся жизнь побыстрей прошла – вот человек, и это никогда не понять умом. Потому что всё есть одна теория, просто установка… круг замкнулся. (Пауза). А вот именно они, чистенькие, культурные, в рубашечках,  бегущие петь гимн по утрам, именно они – те, кто стоит вежливо в очереди, завтра первые же будут бить витрины при войне или каких-нибудь там бедствиях. Что пенять на политику, если ты выходишь выгуливать детей и кидаешь окурок в их же песочницу, где они играют. И кто в этом свинстве виноват, политики? Да они дают толчок. Они разжигают конфликты, чтоб урвать себе кусок побольше. Но вы-то, вы-то че ведетесь, как зверье, как бараны. Ходите, как и раньше на работу, пойте свои гимны, стойте молча в очереди. Уступайте место. Кидайте в урну. Народ. Вот где бомба. Народ это есть главная бомба, которая в любой момент взорвется. А не политика, или некая ядерная бомба. Народ – бомба замедленного действия. Псевдовежливость, которая взорвется в любой момент. Псевдородство, потому что так надо, потому что надо сказать соболезную тому, кто потерял кого-то. Выздоравливай больному. С детства прививается эта ложная вежливость друг перед другом. А потом удивляемся, сколько лицемерия и цинизма. Люди так хорошо врут друг другу. А что еще нужно, когда всех всё утраивает? Да так да, нет так нет. Хотя и тут не поспоришь, что не будь всего этого, был бы взрыв. Бомба давно бы взорвалась. Пожалуй, стоит признать, что благодаря лжи воспитанной еще в детстве, народ еще сдерживается. Общее самообладание еще держится. Да, благодаря лжи, привитой еще маленькому ребенку.
Она. Круг опять замкнулся.

Он снова наставляет револьвер в лоб журналистки. Она хихикает.

Он. А это реквизит. И пуля там одна, бутафорская. Поролоновая. Со времен войны застряла. Жму, жму курок, она никак не выходит.
Она. Ха-ха, какой войны?
Он. Войны, где все обо всем договорились. Это ли не война? (Не отводит револьвер от головы). Трюфель, трюфель, а на вкус опенок жареный. Устрицы, устрицы, а на вкус селедка с луком. И так во всем. Во всем договорились. О моде, еде, искусстве. Вы об этом пришли поговорить?
Она. Вы такой интересный человек, мне уже всё интересно. Только не совсем понятно с Мари…
Он (держит револьвер у лба). Мари… так устроен человек. Человек хочет попробовать всё. Еду, тряпки, страны, других людей. Но в силу воспитанности не все всё пробуют, но мысленно ведь все хотят. Ведь хотят? Тогда чем порок мысли отличается от физического. Тот, кто попробовал на деле и тот, кто каждый день думает. Все порочны, так или иначе. На Новый Год все хотят нажраться вкусного, даже воспитанные. Даже мой сосед врач, который как бы интеллигент. Он тоже нажирается вкусного. Это ли не сладострастие. Чем не порок? Мари, говорю, столько еды на столе у нас в Новый Год зачем? А как же – радуйся куску хлеба. Что, говорю, Мари, на один день буддизм отменяется, а завтра мы снова все праведную жизнь ведем? Так что ли? Чем отличается по****овать и хотеть другую еду, той, что у тебя нет на столе. И каждый день хотеть ее? Чем, говорю, отвечай, Мари? (Давит сильнее револьвер в лоб журналистки). Отвечай, Мари.
Она (отклоняется на стуле). Я не Мари.
Он.  Я вижу.
Она. И что вы будете с этим делать?
Он. Трюфель, трюфель, а на вкус опенок жаренный… А ничего не буду делать. Все живут согласно своей совести. Нет ее – ведут себя так. Есть она –  ведут себя иначе. Моя задача как можно дальше держаться от тех, у кого ее нет, и не будет огорчений в жизни. Все огорчения от того, что мы не с теми людьми сталкиваемся. А потом переживаем, а потом огорчаемся, а потом уныние. А уныние это великий грех, как известно. Вот и получается кто из нас хуже. Те, без совести, или мы грешные, унылые. Так это че, опять замкнутый круг какой-то получается?
Она. Вы разочаровались в Мари? Так? Я угадала?
Он. Слишком много глупого накопилось. И не имеет смысла. Глядя на девяностолетнюю старуху, у которой день на день похож, а всё что ее волнует, все девяносто лет – это где взять такую доску-лавку длинную, чтобы на три ее стула растянуть, и всех гостей усадить. Вот вопрос. Интересно. Как же всех усадить за один стол. А внучек в очередной раз не позвонит, придумав что связи не было. Но ведь это не так. Я не социопат, нет. Да, я не хочу видеть людей. Касаться в трамвае. Стоять в очереди. Дышать в затылок. Чувствовать, что и тебе дышат. Но не эта главная причина закрыться от них. Не страх задеть их. А убогость, которую видишь во всем и всех, когда выйдешь на улицу. Дети, просящие на проезд. Старуха сгорбленная с тяжелой котомкой, вечно куда-то идущая. А ведь у нее, наверное, есть дети и у всех этих детей есть по машине и все они сейчас в своих машинах. Но где они, кто бы подвез эту старуху, куда она вечно идет. Когда я вижу эти картины я хочу набить морду кто все это создал. А кто создал? Вот почему не выхожу на улицу подолгу, боюсь сорваться. Вот от чего бежать хочется и чтоб глаза этого не видели, уши не слышали, мозг никогда не знал этого. Но хоть сколько ты сиди в своей коробке, хоть миллион дней,  внешний мир все равно тебя достанет. Найдет. И достанет. (Пауза). А Мари, а Мари ни хрена не понимала в турбинах. Даже поговорить с ней не о чем было. Веришь нет, днями молчали.  И че тут не понятно. Есть паровые, есть газовые.  Ну все же ясно.
Она. А она умерла своей смертью?
Он. Ну, конечно… ну я помог немного. А ты что следователь? Че-то надо тебе?
Она. Мне нет. Интересно просто.
Он. Интересно? А про доску-лавку как? Как вот усадить десять гостей на три стула и одну доску. Вот ведь вопрос. Интересно, да.
Она. Ну, на один стул сядет сама именинница, а на два стула растянет доску.
Он. Это был не вопрос вообще-то. (Пауза). А у тебя ведь, наверное, жив еще муж, да?
Она. Я может и не замужем.
Он. У тебя кольцо.
Она. Жив.
Он. И о чем вам есть поговорить?
Она. О многом.
Он. Например.
Она. Он тоже журналист.
Он. Да, тем и правда много. (Пауза). А про турбины вы разговариваете?
Она. Нет. Про турбины нет.
Он. А че так?
Она. Не довелось как-то.
Он (долго молчит). Значит тоже всегда молчите… Или о тряпках,  о подарках да? А что ты мне подаришь, да?
Она. Нет. Я не люблю, не люблю всякие там цацки. Мне нравится… даже сказать смешно. Раскраски там, фломастеры.
Он. И на восьмое марта?
Она.  Ну да. (Улыбается). В детстве наверно не нараскрашивалась. Да и не было толком.
Он. А мужик как? нормально?
Она. Ну, нормально. Ему-то что? Ему хоть подешевле? (Смеется). Особо не тратится на меня. Говорит, какая я у него экономная. Всем шубы, рестораны, цветы. А мне не надо. Мне раскраску на все праздники. Выгодно.
Он. А в магазине как?
Она. Ну как, как-то покупает.
Он. Нет, как он выбирает? Для кого? (Улыбается). Как это представить? А если есть консультант и он подойдет? Добрый день, вы для кого выбираете? Для девочки. Для какой девочки, большой маленькой? Ну, такая нормальная девочка. То есть не дошкольный возраст? Н-нет не дошкольный. Ага, значит школьница, какой класс? Ну, такой нормальный класс, взрослый класс уже. Ну, в школу ведь ходит? Ну, школа ни школа, ну че-то между. Да нормальная девочка такая уже. То есть уже сообразительная и раскраски надо посложней? Да, сообразительная. Посложней. Картинки покрупней или поменьше? Покрупней попросила. Значит, любит широко водить фломастером? Да, любит. Любит, когда цвета получше видно….  Мм, уже рассуждает. Да, большая значит девочка. Для дочки выбираете или кому-то подарок? Для…жена попросила, для такой уже большой девочки купить…

Журналистка все это время смеется.

Он. А он педофилом себя не чувствует в этот момент?
Она. Да вроде нет. Не жалуется.
Он. Сколько тебе лет?
Она. Лет тридцать.
Он. Лет тридцать? Ты че не знаешь точно сколько тебе лет?
Она. Это нетактичный вопрос. (Хихикает).
Он. Мда… каждый по-своему сходит с ума. (Сам с собой). Хотя, вы же не мешаете? Нет? Это ваше дело. Вам ведь никто не запрещает красить. И вы не мешаете. И мы не мешали с Мари. Мы вот молчали. Молчали о турбинах. Вы раскрашиваете где-то лет в тридцать. Какая разница? Главное не мешать друг другу. Это ведь просто. Живи так, чтоб другим не мешать. Ведь все это понимают. Но каждый бесится, что кто-то ему в чем-то мешает, но при этом сам продолжает мешать другим. Так почему взять и не перестать мешать. Ты не мешай этому, он тебе, третий другому. И всё. Это же так просто.
Она (что-то ест. С полным ртом еды). Богатые разжигают революции. Им вечно все мешают.
Он. Что? …да, а потом, когда всё случится, садятся в свои частные самолеты и улетают. А бомбы падают на дома, где по пять детей в семье, которые легли спать и понятия не имели, что какие-то перевороты творятся. И все у них хорошо было с вечера. Вот это и не понятно. Почему тем, у кого по пять детей и живут в бараке или коммуналке, у них все хорошо, а те, кто на мерседесах ездят, им всегда почему-то плохо. Им нужен переворот. Они всегда кричат о том, что плохо живется, бедно, не сытно, не достаточно. И все им мешают. Чем? Чем они помешали? Им что завидно? Завидно, что им нищим и хорошо, а им с деньгами и плохо? Вам завидно или не понятно?

Журналистка что-то переключает на диктофоне.

Он. Не надо.  Я, кажется, всё сказал. (Пауза). А что-то еще принесли?
Она. Подарок? Всё выпили.
Он. Ясно. (Пауза). И что, совсем больше ничего не дарят художникам? Только один подарок?
Она. Ну, будет другое интервью, будет другой подарок.
Он. Всё. Не будет. (Пауза). Я тут как-то на днях стоял на похоронах. Ну, знаешь, бывают такие отношения.... Стоял и думал, зачем жила эта женщина. Я так хочу спросить ее – зачем. Но уже не спрошу. В смысле, зачем тогда живет человек, если вот так все складывается. И вот я стою над ней, и ни слезинки. И только спрашиваю себя, зачем жила эта женщина. А сейчас говорю это и реву, молча реву. Какой-то надрыв случился.  Хотя, я ведь ничего не помню о ней. Её толком и не было в моей жизни. Так помню рывками. Какие-то моменты.  Как у меня в детстве болел зуб, а она гладила меня по щеке, по голове, по лицу. И я засыпал, и не болело. Да… зачем жила эта женщина. Может для того и жила, чтоб у меня тогда зуб перестал болеть. Может. Может хотя бы там… я смотрел на нее и такие мы чужие были. Кто мы друг другу были? Может быть там, мама, всё имеет смысл, может там все мы будем не чужие. А иначе зачем всё это? Зачем тогда и знали друг друга? Спросить бы сейчас. Зачем жила эта женщина…

Журналистка достает еще подарок.

Она. Я вот на случай, если бы мне вдруг интервью понравилось, а мне понравилось, поэтому…
Он. Лучше всего жизнь понимаешь на кладбище. Лежат они и никаких забот не знают, никакой суеты. Лучше всего там понятен смысл этой жизни. А точнее, её бессмыслица. Но в то же время, такая жажда, такая тяга к этой бессмыслице. И чем больше ее, тем больше ее хочется. Тем больше жить хочется. Парадокс, но чем меньше в чем-то смысла, тем больше этого хочется. А нет ничего бессмысленнее жизни, потому и такая тяга к ней. (Бубнит сам с собой). Да, в  холодной земле так холодно, наверное. Нет более одинокого места, чем холодная земля, как же им там одиноко, наверное… А ведь посмотришь в окошки, сколько их было, любили, рожали, умирали, снова дети. Любили, умирали, снова рожали. Какие шторки повесить. Интересно. Куда гостей усадить… А ведь это секунда. Мы вспышка. Мы как та вспышка в небе, то ли вспыхнула звезда, то ли комета. Но для нас это просто секундная вспышка. Хотя, она может горела тысячи лет, чтобы мы только секунду её жизни заметили. Так и мы. Были мы, и нет нас. А все это было так важно –  ремонты, шторки, любить. А еще секунда, и так все неважно становится. Мы просто вспышка во времени. Разница лишь в том, кто в какое время, а больше мы ничем и не отличаемся от той же кометы. Мы ведь гости на земле, а под землей наш дом. В холодной земле… как же, наверное, там холодно в холодной земле… как же они там…интересно…

Журналистка вытирает платком глаза. Смотрит в зеркальце, не потекла ли тушь.

Она. Вот так вот бывает… но редко. Придешь вот о каком-то сраном квадрате поговорить, а тут такое интересное интервью получится… с таким человек. А самое главное – действительно с человеком.
Он. Интересно?
Она. Очень.
Он. Очень… А интересно почему? Потому что это говорит как бы известный человек. Или почему?
Она (сморкается в платок). Это так всё… так... возьмите подарок.
Он. Да это всё так…я много личного наговорил. А вам это нужно, чтобы потом ходить и гордиться…
Она. Нет, правда…
Он. А что, если я скажу, что я просто плотник, ну или кто-то еще…
Она. Ну что вы, я не поверю. Вы такой умный, вы не можете быть плотником…
Он. А что если могу? Сразу станет не интересно? Вам не кажется что вам все интересно только тогда, когда вам это удобно что это будет интересно, когда вам будет выгодно?
Она. Не совсем понимаю…
Он. Да я работаю здесь. Неважно кем. Но я просто тот, кого попросили вам сказать, что художник Недоразумение или как его, попросили передать, что заболел и не придет на интервью сегодня. Я пришел сказать вам это. А когда пришел то решил, ну в общем решил то, что решил. И вот.
Она (долгая пауза). Ха-ха-хаа. Вы непредсказуемый человек. И правда Недоразумение. Ха-ха.

Он мочит. Серьезно смотрит на журналистку. Долгое молчание. Она перестает смеяться.

Она. То есть вы не известный художник?
Он. Нет.
Она (не сразу). Тогда какого хрена?
Он. Что какого хрена?
Она.  Я вас че, целый час жизни-то своей слушала? Какого хрена? Дак если б я знала, и так каждый день до слез работаю, как лошадь…
Он. Вот! Об этом я и говорил с вами целый час. Был бы я кем-то, ну кем-то имеется ввиду, по мнению критиков и всей этой ****обратии, то это все разом становится интересно, каждое мое слово, это вознесут как новые идеи, особое мышление и т.д. и т.п. и разберут на цитаты. Да? Но как только тоже самое говорил Я, или такой как Я. То есть никто. Это всё хрень полная. И какого хрена да, ты целый час жизни на меня потратила?
Она (Хнычет). Да знала бы я…
Он. А что не интересно было? Вы же вон как смеялись.
Она. Смеялась да.  Дак я смеялась-то почему...
Он. Почему?
Она. Ну, потому что смешно было ну и…
Он. Ну и? А что сейчас не смешно?
Она. Ну и потому, что это такой великий человек говорит… А сейчас что? Зачем я смеялась? Столько сидела, слушала. Час жизни тратила…
Он. Нет, ты говори, говори. Ты продолжай, я хочу понять эту черту где, где кончается эта грань между человеком и животным. Ты говори, говори,  а я поймаю.
Она. Да мне всё равно что вы тут ловите. Тоже мне психолог.
Он. Нет подожди, ты что-то против сказанного имеешь?
Она. Конечно, имею. Нафиг я сидела слушала это?
Он. Да ты дура ревела тут сидела, смеялась, переживала, соглашалась.
Она. И че? Если б я знала что я у урода какого-то беру интервью, у проходимца, я б и не ревела вовсе.
Он. То есть реветь можно только под басни «великих» людей. А чем отличаются мои басни, если под них человек ревет, смеется, слушает… Какая разница кто это говорит?
Она. Я еще раз повторяю, если б я знала, что ты так просто… я бы не ревела. И еще и подарок отдала. Еще и второй…
Он. Как так просто? А что, если просто, то и  слушать не надо и спросить неинтересно?
Она. Да может и интересно где-нибудь, у подъезда. Но сдать надо интервью. И что я сейчас сдам?
Он. Так мое сдашь.
Она. Дак кому это интересно будет?
Он. Ну, тебе же было интересно? Ты же смеялась, слушала.
Она. Так это потому, что я думала ты другой.  (Прячет второй подарок.)
Он. Так вы девушка смеетесь или плачете над тем что говорят, или над тем, кто перед вами сидит? (Пауза). Так вот возвращаясь к нашей теме, ты все спрашивала,  при чем тут изгой….и кто это. Нет, это не тот, у кого есть свое мнение, но у него нет денег. Этот тот, кого даже слушать не станут и спрашивать сколько у него денег. Кому даже рта не дадут открыть. Даже если это самый интересный, талантливый и богатый человек. Во всех смыслах богатый человек. (Наставляет револьвер на журналистку).  Ну и что ты будешь делать?
Она. Да убери ты эти игрушки, психопат! Завидуешь всем вот и злой. Говнюк! (Собирает свои вещи, уходит).
Он (один). Нет. Я не злой. Я просто когда-то весил тридцать килограмм. Я был овощ. Я выпал из жизни почти на три года. И тогда так все стало ясно. И только она, Мари, сидела возле кровати и говорила, как она меня любит. Меня, овоща уродливого. Разлагающегося. Ты спрашиваешь что с ней? Как она? Я тогда наставил на нее револьвер, чтоб она ушла. Мне было жаль ее. Я знал, что она и год, и десять лет будет молча ходить за мной. Но не такой жизни я хотел для нее. Вот зачем я спугнул ее. Чтоб она ушла. Бросила. Так припугнуть, чтоб испугалась, что застрелю, и уйдет. Но она не ушла. Поцеловала. Сказала. Никогда не будь с теми, кто хоть слезинку из тебя выжал. Хоть бы всю жизнь потом он на коленях стоял прощения просил. Никогда. И будет тебе счастье. Как говорится, одна встреча – одна возможность, и нечего потом ползать…. Конечно, что-то еще говорила. Опять впала в бред. Сама-то столько со мной наревелась, но не ушла. Но так все ясно стало за эти три года. Хочешь узнать, кто тебя окружает?  Кто они твои друзья, коллеги, родственники. Выпади из жизни года так на два на три и ты поймешь, ты нахер никому не был нужен. Ты лежишь, разлагаешься и никого. Ни звонка. Никого, кто когда-то кричал о своих больших чувствах…(Достает из кармана настоящий патрон. Заряжает револьвер. Крутит барабан). Так вот теперь пошла на хер эта ваша любовь, о которой вы так кричали. Вы и понятия не имеете что такое любовь. Дай бог и вам такой же любви и дружбы, о которой вы так все кричите. И чтоб вам с такой же вашей любовью стакан воды поднесли. Потом. Вас никого не было рядом. Вы те, кто если б я умер тогда, даже бы не узнали об этом и не спросили. А где? Ну, может лет через двадцать. А где этот ну помните...  но я здесь, поэтому идите ВЫ все…. Все. Я вас не знал и вы меня тоже. Я с вами не поздороваюсь, и вы со мной, попрошу тоже. А если вы попытаетесь, хотя бы обернуть голову в мою сторону. Я набью вам морду. Обещаю вам это. Я не злой человек, не агрессивный. Нет. Я тихий. Спокойный. Я успокоился. Ведь не всегда же я был такой. Вы сделали меня таким. Вы. Псевдолюди. Вы. Бомба замедленного действия. Вы те, кто кричали…. Я вас не знаю, и вы меня тоже. Я с вами не поздороваюсь, и вы со мной тоже. Все понятно? Вот и хорошо. Вот и договорились. Да, опять договорились. Круг снова замкнулся…(Направляет заряженный револьвер перед собой куда-то в пустоту). Вот кто первый сейчас зайдет или хоть шелохнется в углу, тот и будет первый...

Конец.