Охота на альбиноса

На четвертом курсе биофака универститета пишут серьезный курсовик, тема его часто становится и темой диплома. Каждый студент знает, что диплом, улучшенный и сокращенный, это диссертация. Поэтому к теме и курсовой работе четвертого курса стоит отнестись очень ответственно. У меня была тема – «Пигментные клетки», те самые, которые определяют цвет волос и глаз, красят кожу при загаре в приятные коричневые тона. Но встречаются эти клетки еще и в неосвещенных тканях – в брыжейке кишки, на сосудах внутри мозга и даже в самом мозге скопление их образуют «черную субстанцию». Что они делают в неосвещенных тканях – науке точно не известно. Для молодого пытливого биолога это вызов: «Не известно? Узнаем!».

В соседнюю группу перевели парня из университета другого города. Он был альбинос – волосы белые, ресницы и брови – белые на легко краснеющем лице. Глаза до того бледно голубые, что тоже кажутся белыми. И имя его было Альберт, но все его звали просто Кролик.
Я подумала, что если хочу раскрыть тайну, что еще делают пигментные клетки в организме кроме превращения солнечного света, надо понять, как справляются организмы вовсе без пигментных клеток. Мне нужен был лоскутик кожи альбиноса. В анатомичке весь доступный материал был нормально пигментированный, ни одного альбиноса, они вообще редкие, среди европейского населения 1 на 20 000. А тут ходит перед носом каждый день… И я стала вынашивать план, как добыть кусочек его кожи незаметно. Я таскала с собой в сумке скальпель, опасную и безопасную бритву, ну а нож у меня всегда на брелоке с собой. Но незаметно никак не получалось.
Ох, не зря альбиносы в некоторых странах собираются в «Ассоциации по защите альбиносов». Вокруг них ходит много поверий и предрассудков. Например, в Южной Африке, где процент альбиносов среди темнокожего населения гораздо выше, чем среди европейцев (!), существует поверье, что альбинос после смерти исчезает - тает в воздухе. В связи с этим всегда находится несколько «исследователей», которые хотят проверить: правда это или нет? И… убивают альбиносов!
Вот звери! Убивают насмерть! И 2, 3 кв. метра прекрасной кожи – псу под хвост. А мне надо всего полквадратных сантиметра…
Я стала на переменах стараться оказываться ближе к Альберту, вдруг он упадет и ранит себя, а я тут как тут – стану его рану перевязывать и отхвачу кусочек кожи для гистологического исследования…
Однажды мы совершенно случайно оказались в длинном темноватом коридоре библиотечного хранилища, - я получала учебники для своей группы цитологов-биохимиков, он – для гидробиологов – ихтиологов. Это мой шанс, - подумала я и прибавила шагу. Когда я почти поравнялась с ним, он резко повернулся ко мне и сказал: «Отличное место и время поговорить. Почему ты меня преследуешь?» И я ему как биолог биологу начистоту выложила свою насущную потребность в надежде, что он, как будущий ученый, меня поймет. Люди завещают для науки свои тела, отдают страждущим свои органы, а я у него возьму очень быстро и безболезненно кусочек кожи, вот прямо сейчас, согласен? Альберт было заколебался, и в белых его глазах читалось: «Может, дать, чтобы эта сумасшедшая отвязалась…». Но я не останавливалась на достигнутом и предлагала варианты один лучше другого:
- Вот хочешь, мы поменяемся, ты чего у рыб изучаешь? Ты мне кусочек кожи, а я тебе то, что ты изучаешь… Что? 
-Чешую, - ответил Альберт,(и правда, ихтиологи, как по годовым кольцам на спиле дерева по чешуе могут определить возраст рыб и даже в каком районе кормилась – хороший был климат в то лето или нет, ну и химический состав тоже многое скажет).
- Хм, - пришла я в минутное затруднение, - но у меня нет чешуи к сожаленью… Хочешь мои волосы или ногти… Или может зуб? Зуб даю!
- Да что ты, зачем мне эти "реликвии"...
- А хочешь, я кусочек срежу с твоей попы, это вообще никто не увидит, кроме твоей жены в будущем.

Вот это я зря сказала, он сразу сильно покраснел, покрылся мелкими каплями пота, вскрикнул, бросил на пол все 10 учебников и умчался вдаль. А я потащилась в библиотеку, сгибаясь под стопкой учебников выше меня самой и грузом невыполненных желаний.

Прошли годы, я обнаружила, что делают пигментные клетки на сосудах мозга и без помощи вымирающего вида альбиносов. Но в том темном коридоре Альберт-альбинос точно меня заразил… Я стала изучать рыб. Лососей.

Тихоокеанские лососи идут на нерест через два года после рождения в свои родные речки, а отнерестившись, в отличие от Атлантических, все до одного умирают. На Сахалине такую картину приходилось часто наблюдать, когда мощные рыбы, которые против бурного течения горной речки, вверх прыгая по порогам, добрались таки до места своего рождения, сильно и быстро полюбили друг друга, и вот лежат на бережку бездыханные и прямо на глазах меняют цвет кожи от серого серебристого через красный вплоть до мертвенно-белого… Но альбинос-лосось не попался ни разу.

Судьба перекинула меня с тихоокеанского побережья в совсем не океаническую, а горную европейскую страну Австрию. Но речки и озера все-таки имеют среди своих жителей представителей лососевых, и самых красивых (и вкусных) – радужную форель (Salmo fario).
Строгие справочники о Salmo fario пишут такие подробности: «…При развитии форели довольно часто наблюдаются отклонения от нормального развития: двухголовые   рыбки, гермафродитизм и альбинизм». Вот оно! Хоть я дважды поменяла профессию, юношеский интерес к пигментации животных сохранился. И я стала снова «охотиться на альбиноса».

Долгожданная встреча произошла неожиданно и при странных обстоятельствах.
В Австрию приехала из Владивостока моя мама (11 000 км на перекладных самолетах!). Сын в это время проходил поварскую практику в отеле на озере Ахензее, а дочь удивительным авантюрным способом за 20 евро объезжала Европу по среднему диаметру. В первый день пребывания мамы в Австрии я повела ее по променаду Инсбрука – показать почти пряничные домики на стороне Хеттинга и старый город. И у начала Старого моста я получаю одновременно два звонка от детей: «Мама, наш самолет сел в Мюнхене», - дочь, и «Мама, я сломал ногу», - сын.
 Радость и горе, лед и пламень, а мне что – разорваться, как тот червячок Вася?
К решению нерешимых проблем был подключен муж, который все как-то разрулил, и мы, приехавшие из Владивостока, Инсбрука, Порто-Барселоны-Мюнхена и Пертисау все встретились у скамейки на берегу озера Ахензее, на которой лежал зашинированный Ян и ждал транспорта в госпиталь.
Бумажная волокита и неточное попадание имеет место и в Австрии, пришлось подождать. Пока дети бурно общались, мы с мамой прошли к интересному прудику с мельницей, что искусственно сделан около стеклянной горы – музея «Каменного масла». (Вы можете выжать масло из камней? А они могут!). В прудике было многолюдно, точнее многорыбно. Спинок 20 радужных форелей поблескивали на солнышке и задумчиво уходили на глубину. И вдруг среди листьев водных растений мелькнула белесо-желтая бледная тень. Это он, мой альбинос!
 
Он прятался от прямого солнца в тени стен и растений и был восхитительно красноглаз. Я сразу дала ему имя – Альберт (в память о том человеческом альбиносе) и стала наблюдать. Вскоре я заметила, что стая его не любит и не пускает к кормушке (у этого прудика был приделан специальный аппарат, который за 1 евро давал желающему пригоршню отличного рыбьего корма, многие детки этим развлекались, решая проблему кормления рыб). Но тут надо было нестись в госпиталь с сыном, я прикрепила дочь к бабушке,  их забросили домой, и мы с мужем повезли сына в травматологию.

Я была рада, что в нашей уютной квартире и Инсбруке стало так многорыбно, точнее многолюдно. Семейные заботы совсем поглотили меня, но каждый раз, когда я оказывалась на Ахензее – отвозили сына на место практики, навещали в его выходные, привозили мою маму попрощаться перед отъездом в родные пенаты, я непременно забегала навестить Альберта. Научилась его подкармливать, отвлекая и даже отгоняя других рыб, которые иногда нападали на него, робко завтракающего под листиком.

Прошло лето и начало осени. Наступила пора «слива» Ахензее, когда системой сложных шлюзов треть воды в Ахензее уводят на электрические нужды города и к зимним холодам остается крепко обмелевшее озеро с его жителями в толще – готовое к переживанию зимы. Прудики, что украшают дома и музей на берегу зимой иногда замерзают, поэтому все сливают в озеро, видимо, вместе с жителями.

Визит к Альберту поздней осенью, именно тогда, когда я решила забрать его домой любой ценой, имея в машине сачок для вынимания рыб из прудов, пятилитровую канистру и уговоренного мужа нарушить «Verboten!» единственный раз, не увенчался успехом. Альберта не было. Не было и других рыб. И воды в пруде не было, - только увядшие водные растения болтались по дну коричневой массой.