Размышления, часть вторая...

СТЕКЛЯШКИ НА ВИТРАЖ
(часть вторая)

     В начале 90-х годов вывалилось множество информации о Сталине, социализме вообще, о государстве и его прошлом. Официальные признания не явились откровением. Думается, всё происходило страшней, обыденней и, одновременно, фантастичней, больнее, чем можно себе представить. Миллионы сломанных судеб. Абсурдная, больная логика. Но день сегодняшний – всего лишь результат. Итог покалеченного смысла. И если завтра объявятся инопланетяне, чтобы отстреливать блондинов, лысых, или кривоногих – это покажется всего лишь одним из следствий прошлого. Так сказать, законным продолжением. Мы, люди, изобретательны на несчастья, ужасы, беды. Мы талантливы в борьбе с собой.  Интересно, что всегда находится кто-то из нас, который понимает, что должен фиксировать происходящее. Зачем? Для будущих, если они сохранятся.

    Удивительно, что происходит в российском государстве образца 1991! Фантастика, но страшненькая. Придумать подобное самому, пожалуй, было бы невозможно. Два дня назад, ночью, около часа, звонок по телефону:
     – Приходите в домоуправление получить талон.
     – Сейчас? В домоуправление? Какой кретин меня разыгрывает?!
     – Это депутат районного совета… – (называется фамилия). – На ваш дом выдано три талона. Мы их разыграли. Приходите немедленно, вашей семье повезло. 
     Выхожу из подъезда, посмеиваюсь. Иду вместе с М. – соседом по лестничной площадке, его семье с талоном повезло тоже. Депутат – глаза воспалены от усталости – вручает нам по клочку дрянной бумаги (под расписку!). Советует быть у дверей магазина не позднее пяти утра. Иначе, мол, несмотря на талон, на нашу долю ничего не достанется. Возвращаемся. На обратном пути вспоминаю, что в семье нет денег.  М. щедро предлагает взаймы. Вхожу домой. Жена не спит в предвкушении. Ни за какие блага я не согласен ехать раньше восьми утра, времени официального открытия магазина. После обмена репликами завожу будильник на семь.  На талоне надпись: «Свитер мужской, импортный. 100 рублей». Утро. Меня отправляют первым, чтобы стоял в очереди. Жена решает появиться позже, когда, собственно, наступит время реализовать счастливый шанс.
     – Ты, как всегда, купишь что-нибудь не то, – говорит она, и это сущая правда. Примеров – тьма.
     Магазин. Очередь – метров восемьсот. Тысяч десять покупателей. Перед дверями – несколько рядов, разделённых специальными металлическими барьерами. Далее – очередь худеет, почему-то «закругляясь» в самом конце, то есть, люди построены в затылок друг другу, образуя… спираль! Я, сосед М. и его девятнадцатилетняя дочь становимся последними. Впрочем, скоро у нас за спиной появляется кто-то ещё. Очередь начинает «приводить себя в порядок»: мы (и те, кто за нами) ходим, ориентируясь на спину впереди стоящего, какими-то странными кругами. Топчемся практически на одном месте, исполняя восьмёрки, нули, что-то странное. Так проходит минут двадцать. Тот, кто никогда не стоял в очереди (есть ли такие среди моих сверстников?), вряд ли оценит драматичность процесса «упорядочивания» многотысячной толпы. Все сосредоточенно переступают ногами, исполняя круги, с идиотским видом топая друг за другом. Кружится голова. Становится смешно. Народ косится, не одобряя веселья. Выхожу из общей круговерти под предлогом того, что надо бы, мол, на всякий случай проверить, как там, у самых дверей, дела?  Перед входом в магазин – каменная ваза (она же – летняя клумба): полуметровое возвышение. Встаю на неё. Наблюдаю толпу, металлические барьеры, стеклянную коробку вестибюля, внутри которой суетятся два десятка милиционеров. Кажется, двери, которые отворяются наружу, невозможно открыть, – покупатели навалились в предвкушении распродажи. Мне грустно от людского нетерпения, я надеюсь, что сам – не такой. Отсюда, с возвышения, оказывается, удобно смотреть. Наконец какая-то из дверей с усилиями приоткрыта. В щель по одному выдавливают себя милиционеры. Начинают орать. В ответ – возмущенье толпы. Милиция достает дубинки. Резиновые палки смешно перегибаются над головами. Ноль эффекта. Люди напирают. Женские крики (в толпе есть женщины с детьми!), мужской мат. С десяток людей перелезает через заграждения, меняя таким образом расклад очереди. Милиция пытается препятствовать. Дубинки… где же они?! Уже не над головами. Однако, позвольте! Крики боли. Мне страшно. Милиция явно не справляется. Молодые парни из добровольцев пытаются оттеснить толпу от дверей. Общий крик нарастает. Это уже почти вопль. Мне жутко. Тем более что за спиной собралось несколько рядов людей, которые топчутся позади меня, в свою очередь, наблюдая. Таким образом, я в центре человеческой массы и торчу на своем возвышении. Вдруг входные двери магазина распахиваются. Группа милиционеров и парней-добровольцев на секунды оттеснили в стороны передние ряды толпы. В образовавшуюся дыру рванулись ряды задние, в том числе люди, стоявшие за моей спиной. Толкнув, сжали от башмаков до бёдер – я по-прежнему возвышался, – и потащили вперёд! Сметая железные барьеры, вперёд, к самому входу в магазин! Мне больно. Вместе со всеми кричу: «Ё-ё-ё!». Потом: «А-а-ать!». И опять: «Ё-ё-ё!». Толпа (со мной, как со знаменем!) ударила в тощую шеренгу милиции, милиция невероятным образом устояла, пружиня, отбросила. Толпа отступила, оставив меня перед входом. Затем, прильнув, наподдала в спину! Как пущенный вперёд снаряд, я пробиваю милицейский заслон, и, удержавшись на ногах, первым оказываюсь в вестибюле магазина. Дальше неинтересно. До поры, когда наступило время уходить. Прорываться через встречные ряды людей – стаей, группой, сплочённым коллективом обладателей «свитера импортного, мужского». Удивительно, в конце очереди (куда я, как честный человек, вернулся, чтобы рассказать, что происходит у дверей магазина) – люди всё ещё разгуливали кругами и восьмёрками, в затылок друг другу. Там, по просьбе соседа М., я продемонстрировал окружающим «свитер импортный», который был… неподходящего размера! Жена, разумеется, оказалась права: я купил очередное не то.

   Саша Ч. рассказал, как вышел из машины купить ребенку что-нибудь из фруктов. На рынке тётка торгует бананами. Взвесила три штуки.
Восемьсот граммов.
     – Здесь? – изумился Саша. – В этих обрубочках?
     – Не нравится, не покупайте!
     – Проверьте весы, – требует он.
     – Нечем, – отвечает. – Контрольной гири под рукой нет.
     – Попросите у кого-нибудь взаймы!
     – Нет, – говорит тётка. – Ни у кого на нашем рынке такого предмета не отыщешь.
     И усмехается. Ну, Саша рассвирепел, вытащил из кобуры личное оружие (Саша – военный, полковник в штатском) …
     – Вот! – говорит Саша и кладёт на чашку весов «макарова». – По стандарту восемьсот десять граммов с обоймой. Ни больше, ни меньше. Ну? – продолжает он, убедившись, что на тёткиных весах ствол тянет на килограмм и двести граммов. – Как это понимать?
     Тётку, понятно, как ветром сдунуло! Да и остальные из тех, кто торгует или покупает, расступились в стороны. Пришёл хозяин торговой точки – «восточный» человек. Пистолетик уже, разумеется, был у Саши под мышкой, в кобуре.
     – Тебе фруктов надо, дорогой? – радостно заорал хозяин с известным акцентом. – Пожалуйста! Для хорошего человека ничего не жалко, бери!
     – У вас весы неправильные.
     – Какой разговор! При чём тут весы, я угощаю! Бери! Бесплатно! Какие деньги, слушай?! Зачем?
     Саша вычислил в уме реальную стоимость, отсчитал деньги, забрал свои овощи-фрукты, двинулся к дому.
     – Значит так… – сказал он на прощанье, – мимо этого рынка я проезжаю ежедневно. Если ещё раз на этих весах…
     – О чём говоришь, дорогой! – радовался хозяин торговой точки. – Уже сегодня к вечеру здесь меня не будет!

     Более всего смущает, конечно, что я вовсе не такой, как хотелось бы. Что ошибаюсь в самом себе. В ту или другую сторону, и даже в стороны прочие. Поступками, логикой я человек достаточно неожиданный. Только и остается ждать: ну-с, милейший, как мы будем действовать сегодня? Что новенького исполним? Взгромоздим? Вытворим? Замечу, сказанное в одинаковой степени касается и хорошего, и плохого. Это примиряет с непредсказуемостью.

     Храбрость – по незнанию, от скудности воображения. Скорее даже беспечность, что позволяет выглядеть весьма защищённым. Жить на «авось». Но однажды приходится зарабатывать право на другую храбрость. Когда, уже зная о последствиях, сознательно преодолел, победил себя. Ну, и здесь в помощь разнообразные причины: победил от ярости, или безвыходности, от усталости и безразличия к себе. Самое, иногда, непредсказуемое, чем можно защитить и защититься.

     Гастроли нашего театра в городе Алма-Ата. Жара невероятная. Такая, что спать в комнатах гостиницы по ночам невозможно. Кто-то из актёров первый догадался, вытащив на открытый балкон матрац, устроиться под открытым небом. Пытаемся заснуть… Что такое? Сквозь дрёму слышу, кто-то карабкается по перилам, снизу – вверх! Я сошёл с ума? Или это верхолаз-грабитель? Наш номер – на шестом этаже, впрочем, до крыши далеко, ещё несколько этажей… смотрю, мать честная! Два десятка парней дружно пробираются по фасаду вверх, и как пробираются! То есть, как легко скользят с балкона на балкон! А ближе к утру, только встало солнце, – парни возвращаются таким же экстравагантным способом в номера второго этажа. Позже выяснилось: на втором этаже поселили мужскую сборную СССР по спортивной гимнастике. Ну, а на этаже последнем, соответственно, отвели место женской её части. Тренеры провожали питомцев по номерам, закрывая двери на ключ. Впереди престижные международные соревнования, спортсмены должны были соблюдать режим. Но природа брала своё, сборная в полном составе отказалась от спортивного распорядка. Нарушая тренерские установки, организованно и ловко, добираясь за считанные секунды на верхний этаж (предполагаю, в объятия друг к другу!). В одну из ночей мы устроили им овацию. Разумеется, так, чтобы аплодисменты не услышал кто-нибудь посторонний. Кстати сказать, позже из газет выяснилось, что тогда в Алма-Ате наши гимнасты завоевали все мыслимые и немыслимые награды. Спортивные обозреватели хором восхищались, нахваливая тренеров, сумевших правильно организовать и подготовить такую массовую победу нашего спорта.   

     А ты бы хотел, чтобы твоя девушка была чуть менее откровенной, не такой взбалмошной, непредсказуемой, не так больно, мучаясь и мучая, переживала происходящее? Чтобы сделалась чуть больше похожей на прочих, ближе к стереотипу? Чтобы тебе было не так хлопотно?

     После лекций выкатывались на улицу. Купив хлеба и сухого грузинского вина, мы, три молодых и беспечных человека, ехали безбилетниками в трамвае к одному из нас, снимавшему однокомнатную квартиру на окраине города. На удивление вовремя хозяева квадратных метров уехали из Москвы, предоставив нашему приятелю целых три суверенных жилых территории: кухню, комнату и коридорчик. Оставив за собой комнату, приятель предложил бросить жребий. Нашему третьему другу достался коридорчик. Мне выпала кухня. Здесь, расстилая по ночам одеяло, я устраивался головой к холодильнику «Саратов». Прибор вздрагивал изношенным мотором над самым ухом, чтобы разбудить меня и девушку, с которой делили расстеленное одеяло. Мы зажигали газовую конфорку, жарили хлеб. Вино было кислым, с горчинкой. Мы не стеснялись наготы. При свете газа, в голубом полумраке, торопились узнать друг друга. Она – зажмурившись, закусивши губу, я – неловкий и злой от жадности. 
 
     – Здесь время остановилось.
     – Надолго?
     – Как скажешь. Это зависит от тебя.
     – А как же остальные? Пешеходы, троллейбусы, фабрики и заводы, самолёты, поезда?
     – Замерли. Ждут нас с тобой.
     – Но мы ведь не сделаем плохо окружающим? Потом… время снова двинется? Оно ведь не исчезнет?
     – Не волнуйся! Никто ничего не заметит.

     Прежде всего, конечно, ошеломляет, что ты – нереальность, мечта. Ты и ведёшь себя, как мечта: изменяясь по моему желанию. И – как в сладком сне – рядом с тобой невесомо, неожиданно, вдруг. Теряешься от переживаний и, в то же время, принимаешь долгожданное. Узнаешь нечто своё, заветное, откуда-то из самых глубин души. Знакомишься с тем, ради чего (как ни жестоко признать!) жил предыдущие, бескрылые, полные скучных подробностей годы. Жил, готовясь к тому, что складывается сегодня.
       
        В разгар всеобщего веселья мы, не сговариваясь, нашли друг друга в коридорчике прихожей. За спиной – полумрак, громкая музыка, голоса. Перед нами – крашеная белой масляной краской дверь кладовки. Немалое помещение, где в старых московских квартирах имели обыкновение хранить имущество: велосипед и лыжи, одежду, инструменты, книги, подшивки старых журналов, газет, картонные коробки с бесконечным барахлом. Чулан оказался пустым. Позже я узнал, что эта комнатушка остроумно используется как спальня для непривередливых гостей. Пол застелен одеялами, в глубине – подушка.
      Щёлкнула задвижка. Дверь закрывалась настолько плотно, что наступила тишина. Чересчур, кажется, ощутимая. Стало кромешно темно. До сих пор такой темени в жизни моей не случалось, малейший лучик, собственно, находился всегда. Глазам хватало, чтобы со временем начать ориентироваться. Здесь зрение оказалось бессильным. Ощущение чрезвычайное и неожиданное.  Как дыхание моей девушки, стук её сердца, которые внезапно сделались заметны. Как неуверенные прикосновения, попытки разобраться друг с другом на ощупь. Очень быстро одёжка улетучилась. Произошло это как-то само по себе, без наших усилий. Кажется, потом я мог видеть ладонями, животом, губами. И то, что встречалось на пути, пахло свежестью, было прохладным! Совсем нескоро, когда уже стало невмоготу ощущать друг друга, мы опустились на пол. Помню, что сделалось влажно и горячо, ещё более прекрасно, совсем счастливо.

     Однажды зашли в случайный подъезд с тусклой лампочкой. Поднявшись к тёплой батарее, расположились между первым и вторым этажами, присев на подоконнике. Потом, отступив в угол, освободив друг друга от громоздкой зимней одежды, целовались. Длинно, хмельно. Очень скоро это место стало «нашим». Мы приходили целоваться именно туда. В прочих пространствах чего-то не хватало. А ещё через время моя любимая уехала, вышла замуж где-то в другом городе. Как мне показалось, вдруг, ни с чего. Было обидно, я растерялся. Нужно было защитить своё счастье, любовь. Я бродил по улицам, задирая встречных, толкая ни в чем не повинных случайных прохожих, раздражённый, измученный, угрюмый. К счастью, не нашлось того, кто отшлёпал бы меня, дерзкого мальчика. Так или иначе, я привел в «наш» подъезд другую девочку. Чтобы вернуть что-то важное. Повторить ощущение счастья. Было душно, темно, стыдно. Прошлое не возвращалось. Пахло кошачьим дерьмом.   

     Ночь душная, сухая. Парни, сбросив рубахи, шли голые по пояс, девушки осторожно ступали босиком по тёплому асфальту. Свернув в переулок, нашли площадь, фонтан на площади. Кто-то первым шагнул в воду. Шагнули остальные. Девушки плескались, парни отфыркивались. Подошёл полицейский. Пригласили его искупаться, потеснились. Храбро оседлав бордюрчик фонтана, полицейский снял фуражку. Вылил на темечко горсть воды. Капли покатились за ворот, страж порядка уходил с мокрой спиной. Кто-то из парней опустошил клумбу. Девушки сплели браслеты на запястья и щиколотки, пристроили цветы в волосах. Поделив на четверых скамью, расселись парами по краям. Целовались. Решили встретить солнце в горах. Остановили случайный фургон, договорились с водителем. Забрались в кузов. Стены фургона выложены листами металла. От пола к потолку построены рядами коробки пельменей. Закрылись тяжелые двери. Обступили темнота, сырость. Завизжали колёса, шофер погнал. Окаянные коробки лупят по головам, валятся на плечи. Какое-то время было смешно. Потом жутковато. Пространство дыбилось, выставляя острые углы.  Однако, скоро начали ориентироваться, невероятным образом справляясь с уходящим из-под ног полом. Остановились среди холмов. Присели оглядеться на подходящем камушке. На фоне бледного неба, под луной хребет холма крут, щетинист. Линия щетины плавная. С трёх сторон толпятся холмы, со стороны четвёртой, до самого края света – горы. Из-за спины холма потянулись лучи. Воздух стал розовым. Колючий глазу золотой полукруг появился на небе.
– Солнце, друг птичий и человеческий, здравствуй!
     Шли полянами красных и лиловых цветов. Шли полянами ромашек. Девушки гадали, вышло «любит». На склоне одного из холмов росли деревья. Абрикосы рассыпались по веткам, земля казалась рыжей от упавших плодов. Освобождённые от чёрной косточки абрикосы истекали соком во рту. Губы девушек были сладкими.       

     Год Аллы, месяц Танюшки, день Петровны, секунды Верочки… так он отсчитывал время. Год Аллы – тёплый. Сентябрьская погода задержалась почти до Нового года. Женщина приезжала в лёгком пальто. Под ним – свитерок, брюки, заправленные в лёгкие сапожки, трусики. Прочей одежды не было. Тело Аллы – гладкое и нежное, как щека ребенка.
     – Больше у тебя такой подружки не будет! – надменно заметила она в последний день своего года.
     В каком-то смысле это оказалось правдой. Приходили Галочки и Наташки, являлись Евгении и Ульяны, другие, прекрасные, ничуть не похожие на Аллу. Увы, или к счастью? 
 
    Смысл того, что двое рядом, конечно, в объединённом импульсе, в возникающем энергетическом (экзистенциальном, или как там?) поле. В ответах на касания. В построениях общих психологических состояний. В эмоциональном пространстве для двоих (теоретически может быть более, чем двое). Иногда кажется, что если возможно было бы разделить такого рода чувственный потенциал с каменной пирамидой, ветром, мыслью, прочим, достаточно чуждым, – можно и нужно было бы импровизировать в этом направлении.

– Целую тебя… вернее, обнимаю. Если быть совсем точным, жму руку!

     Когда мужики ночью, выпив водочки, приходят на берег реки, и, раздевшись донага, сигают в воду, над которой клубится туман, когда они лупят по воде, матерятся сквозь зубы и потом громко подбадривают друг друга… они кричат тогда время от времени, и вскрик – гортанный, от желудка, или откуда-то ещё, ниже, короткий, от самого нутра, – возглас этот, по-звериному счастливый: нота, реже аккорд, нечеловеческого удовольствия.
     Наплескавшись, отправились в город. Очень скоро шли улицей. Данила держал авоську с напитками. Серёга бренчал на семиструнке. Вспомнилось цыганское, бередящее душу. Прикурив на ходу, женщины пустили сигаретку по кругу, тянули дымок в очередь. Улица оказалась свободной, фонари редкими. Грянули хором и в полную силу. За раскрытыми по-летнему окнами проснулся народ. Кое-где зажгли свет, некоторые бранились. Тормознув машину, сели в неё. Здесь Серёга всерьёз ударил по струнам. Пристроив на коленях короб гитары, уперевшись локтем в близсидящего Данилу. В квартире растерялись по комнатам. Хозяйка дома знакомила с планировкой. В спальне с тёмно-синими обоями лежал ковёр белого, длинного ворса. Серёга тронул рукой, утонув по локоть, оглянулся на хозяйку, – слишком располневшую, не слишком, кажется, молодую, совсем нежеланную. Сошлись за столом, пили кофе. Данила откровенничал: бранил службу, семью, вообще жизнь.
     – Без смысла, – говорил он, прихлебывая кофеёк, – без надежды… – вздыхал, разворачивая шоколадную конфетку. – Не могу сказать, что я мёртв, но, безусловно, не живу уже.
     – Как можно! – пугалась молоденькая подружка Данилы, разворачивая другую конфетку. – Зачем вы говорите… так страшно?
     – Чувствуете? – спрашивал Данила, накрыв её ладошку.
     – Что? – жмурилась она.
     – Моя холодная рука. Рука, которую ничто не согреет.
     – Ничто-ничто? А вдруг… разрешите мне…
     – Рискните, – грустил он. – Кто знает, что ж…
    Данила – мужик крепкий, «не побитый молью цивилизации», – был, конечно, женат. При том, исподтишка и скоро, оглядывал женщин, знакомых и незнакомых.
     – Будто, – представлял себе Серёга, природой ему отпущено чересчур для худенькой, узкоплечей жены, с попкой, которая уместится в ладони этого человека.
     – Вот так, – сказала хозяйка дома, – мы преломили хлеб. Пили одно вино.
     – Вино, кстати, было разным! – откликнулся Данила. – Мы пили водку. Женщины – сухое.
     Хозяйка дома курила. Серёга думал о том, что человек стареет лицом, кожей. Кости становятся тоньше, тело кажется собранным из случайных деталей: руки старухи слишком длинны, голова старика велика, и прочее. Обращаешь внимание на разросшиеся уши, белесые круглые ногти старого человека. Стареют и глазами. Тогда кажется, что собеседник не видит тебя, что взгляд его глубоко в себе, а перед тобою – обратная сторона, «изнанка» зрачков. Мыслями стареют рано. Пересказанные истории преподносятся в очередной раз. Колечки сюжетов с гладенькими фразами, точно пригнанные слова… повтор – признак старости. Будь настороже: начал повторяться – угодил во временное колечко, в «уже было», во вчера, и, природа, которая пустоты не терпит, сейчас распорядится тобою. Там, в зеркале, кто этот человек, с вывернутыми наизнанку зрачками? Перезрелый огурец, стоптанный башмак, окурочек. «Лысый пряник», или «старая перечница». Однако, есть старость – как закат, или осень. Не уксус, но вино, розлива прошлых десятилетий. Не ржавчина, но патина времени. Страница манускрипта. Уходящее. Более и более неповторимое.
     – Приходит иногда в голову! – усмехнулся про себя Серёга, располагаясь в спальне с тёмно-синими обоями. – Однако, какое оно, «вино, розлива прошлых десятилетий»? – думал он в полумраке, глядя, как раздевается хозяйка дома, как складывает одежду на спинку стула: аккуратной стопой.
     Шагнув по белому ковру, Серёга принял женщину лицом, животом, руками. Обнимая её, закрыл глаза. Остро вспомнил другую женщину. Ушедшее лето там, на белой от солнца песчаной косе… у реки с мужским именем, прозванной «батюшкой», «золотым донышком».  Искупаться ещё не успели, остановились перед тем, как войти в воду. Серёга загорел, на тёмное совсем плечо его женщина из прошлого лета положила руку. Пальцы тронули шею, задержались на кожице под сердцем. Будто знакомясь, изучая. Серёга замер тогда с пронзительным желанием ответить, в свою очередь тронуть её светлую, наверное, прохладную кожу. Но, одолев себя, придушил желание. Будто не замечая странный, вопросительный взгляд. С тех пор сохранилась память на кожице под сердцем.
     Однако, в спальне с тёмно-синими обоями наступило утро. Серёга ушёл по мохнатой подстилочке: белой, длинного ворса дороге.
     – «Дорогу осилит идущий». А тот, кто «тянет свой воз»? Кто бредёт, по дороге плетётся, осилит ли? Хотя, всяк есть «идущий», пока не надорвался. А идущему дано осилить, преодолеть… – рассуждал Серёга, поджидая автобус.
     И далее, в салоне, глядя, как старики и старухи осадили переднюю дверь автобуса. Неповоротливые, будто огромные насекомые о четырёх лапах, они мешали друг другу, преодолевая лестницу площадки. Молча, цепляясь, за что ни попадя негнущимися, клешнеподобными руками, немощная старость стремилась к свободной скамье. Таранила рядом стоящих.

     Мою любимую исполнили из ветра, облака и молнии! А сам-то я другой совсем, из провода и микросхем.

     Жду девушку на площади под часами. Она опаздывает. Нервничаю. Достаю блокнот. Пишу.
     Что делать с временем, в котором торчишь поганкой-мухомором и ждёшь красотку на свиданье? Для бестолковых в назиданье: 1. Заглядывать прохожим в лица. 2. Для рифмы помянуть орлицу, быть может, позже пригодится. 3. Читать газетные страницы о тех, кто деньги тратит в Ницце. 4. Ронять слезу на рукавицу. 5. На несколько минут жениться на проходящей на девице. 6. Гадать, а кто у нас родится (от той, которая девицей пришла на чистую страницу)? 7. Вдруг вспомнить: надо разводиться сначала, а потом жениться. Когда бы знать, как раздвоиться… 8. Ещё раз помянуть орлицу. Потом козлицу и жар-птицу. 9. И, рассудив о диспозиции, гордиться тем, что ты в столице, что ты не пирожок с горчицей, что ждёшь словесных инвестиций (необразованные братцы, не путайте с инсинуацией!). 10. Здесь автор честь имеет смыться – передохнуть и оглядеться для уточнения сюжетца.
     Закрываю блокнот. Девушка не пришла, хотя времени было предостаточно, тому свидетельством эти страницы. Обидно? Нет, что-то другое… Ах, да! Дописываю в блокноте:
     P. S. С красоткой под часами, пожалуй, разбирайтесь сами! 

     ОН, ОНА:
     – …Как скульптор, я наблюдаю мир, его реальный ракурс с поправками на абсолютные пропорции, имея в виду идеальные соотношения величин. То есть, вполне представляю, какой должна быть реальность, если бы не ряд досадных упущений.
     – По-вашему, в мире не все благополучно?
     – Вот именно. Возьмите хоть меня! Хотелось бы расшириться в плечах, убрать здесь и прибавить там. В соответствии с классическими образцами.
     – А остальных?
     – Что?
     – Остальных вы переделали бы тоже?
     – Это было бы только справедливо, на мой взгляд.
     – Скучно. Вокруг – образчики красоты? Какое прекрасное однообразие!
     – Вам я разрешил бы остаться без изменений. Какие бы то ни было поправки вам, откровенно говоря, ни к чему.
     – Это комплимент?
     – Попытка комплимента. Несколько громоздкого, но…
      Я:
      Пожалуй, и в самом деле жутковато представить компанию Гераклов, Диан, Афродит. Полсотни идеально сложенных женщин, широкоплечих и узкобедрых мужчин в классических позах, – дискобол, облокотившийся на камень, Атлант, поддерживающий небо, прочие (смотри в музеях). Гибкие, крутобёдрые, светлоликие боги, богини, полубоги. И несовершенный я, глазеющий смертный.

     Из откровений гуманоида:
     …есть небольшие отличия. К примеру, я щёлкаю ушами – скверная привычка, одолевающая в самый неподходящий момент. Для тех, кто не посвящён, объясняю: уши мои, как принято в этой реальности, неподвижны вполне по-человечески. Щёлкают, собственно, мышцы. Там, под мочками уха, где подобные моего уровня пристраивают телепатический модуль, который включается после соответствующего усилия. Мышца управляет коммуникативным сенсором. Устройство, конечно, остаётся за гранью перехода из реальности в реальность, но привычка пощёлкивать не отпускает. Что ещё? Могу двигаться нелинейно в пространстве. Кажется, в здешних местах такой способ именуется «телепортацией». Но не пользуюсь этим талантом, во-первых, из этических соображений. А, во-вторых, из точки А в точку В перемещается плоть, набор клеток, а неорганика, увы, нетранспортабельна, если такое громоздкое слово адекватно передаёт существо проблемы. Одёжка, обувь, разнообразные предметы зависают в минус-пространстве. Слишком много энергии требуется, чтобы перебросить всё, что не есть ты сам… доступно ли я выражаюсь? Чтобы доставить необязательное барахло в исходную точку. Ещё одно, малосущественное, но имеющее место отличие: предполагается, что рано или поздно мой мужской (по здешним понятиям) организм окажется способным исполнить второго подобного. Я бы сказал «организм предрасположен отпочковать», в здешних пространствах употребляют глагол «родить», аналогичного в свойствах. Вероятность этого ничтожна, но приходится иметь в виду такое продолжение. Из прирождённой честности замечу, почкование – не самый интересный способ размножения. Матерью вашего ребёнка должна быть любимая женщина. Однако, встречаются места, где дети рождаются от сырости. А иногда от случайно проглоченного насекомого. Заморочка в том, что насекомое каждый раз – другое. Говорят, рассказывают и повествуют, что для полной уверенности необходимо вовремя стать спиной… в смысле подставить спину животворящему Южному ветру. Кое-кто советует при случае испробовать, но я до сих пор воздерживался.

     В актерской жизни было множество банкетов, торжественных и домашних обедов, званых вечеров, ужинов. Но один помню особенно. В 96 году, под Питером, в городе Сосновый Бор мы (я, гитарист и Костя С.), отыграв сольный концертик, торопились на праздничный концерт, где должны были исполнить пару песен «в обойме» самых разных профессионалов из Питера. Концерт был посвящён дате окончания ленинградской блокады. Выступления уже начались, зрители – ветераны-блокадники – сидели в зале. Чтобы не терять время, нас провели через центральный вход. В фойе стояли столы, зрителей ожидало угощение. Что-то остановило глаз. Ближайший столик с едой… которую, как выяснилось, принесли с собой сами ветераны. Что мог позволить себе в то нелегкое время пенсионер, человек, чудом переживший блокаду, а значит, бесконечно больной, и, как правило, нищий? На домашних салфетках, разноцветных чистеньких тряпицах, просто так, на белом пластике стола, – квадратики сиротского печенья, две-три дешёвые карамельки, кубики сахара. Где-то бутерброд с сыром, тройка варёных картофелин. А то и просто – завёрнутый в целлофан ломоть булки за тринадцать копеек. Всё это аккуратно разложено, ждёт. Предполагалось, что после концерта блокадники вернутся к самодеятельному, до комка в горле несправедливо скромному угощению.

     Жизнь – от игрушки к игрушке. От мороженого к петушку на палочке, далее, к поцелуйчикам на морозе, к модной рубахе и штанам клёш («бананам», карго, и т.д.), к аплодисментам, зависти окружающих, престижному образованию, умению с напыщенным видом повторять чужие мысли, пересказывать факты, рассуждать о далёких событиях и незнакомых идеях, без оснований судить чью-то жизнь, заниматься прочим, вполне ничтожным. С возвратом к реальным ценностям, к основе, к тому, что случилось так легкомысленно разбазарить, к желанию простоты, здоровья. К прекрасному в природе и тому, что существует для людей в формах творчества. Разумеется, такого рода движение может прерваться на каком-то этапе. Чтобы оставшуюся жизнь человек сколь угодно горячо и упрямо добивался, к примеру, аплодисментов, не в силах представить ничего помимо.

    Жизнь и литература зависимы прямо и косвенно. Понятное дело, литература берёт от жизни, но имеются связи обратные. Как правило, неявные, внутренние. Ощутимые на, может быть, бессознательных уровнях. Читатель осваивает модели ситуаций, сопереживая, примеряет на себя логику персонажей. То, что сложилось на страницах книги, рано или поздно возвратится в жизнь с большим или меньшим приближением. Логика Пьера Безухова, д’Артаньяна, Рогожина, метафоры Пастернака и точка зрения Монтеня, всё это, и бесконечное прочее, становится частью личности. Итак, на дворе – Пушкинская осень. Где, в определённой ситуации, я был чуть-чуть д’Артаньяном (кто-то, предпочтёт логику Сирано). Как и следовало ожидать, произошли события, подтверждающие (иллюстрирующие) посылки Монтеня о том, что… далее примеры и аналогии. Но, увы, то же с отрицательным искусством. Монстры Кинга, костоломы из бесконечных детективов, смердяковы, иные тёмные. Моё дело, как человека пишущего, разгуливать в самых разных реальностях. Надеяться на иммунитет профессии. По возможности избегать отрицательного.         

     Наш мир делают профессионалы. Красивые и ловкие, энергичные мужчины (реже бодрые девы). У них твёрдая рука и острый глаз. Холодный, изощрённый ум. Точность, расчет, знание. Начиная некое дело, каждый просчитывает результат. Достигает итога, по возможности в определенное время, согласно формулам и таблицам. Их деятельность – талантливое шоу, конструктивистский праздник. Эффектный, красочный, ослепительный. Но совершенствуют и умножают окружающее – дилетанты. Странные и не всегда приятные люди. Неуверенные в себе, нервные юноши (и, почти никогда, – девицы). Каждый из них ежедневно сомневается чаще, чем   все вместе взятые профессионалы за всю свою жизнь. Обыкновенно эти люди смешны и нелепы. В лучшем случае мы жалеем их: в своей непрактичной, далёкой от точных расчётов и формул жизни они возмутительно беззащитны! Даже в открытиях и прозрениях, которые представляются случайными и, главное, бесполезными, – автор не умеет воспользоваться результатом очередной гениальной идеи. Результат осваивают другие. Эти, с твердой рукой, энергичные профи.

     Не удивился, если бы однажды (при определённом уровне знания) выяснилось, что Земля, собственно… плоская. И, отсюда, – ряд практических выводов с точки зрения какой-нибудь над-структурной математики, сверх-вне-пространственной логики. В следующий момент может оказаться, что Земля покоится на трёх китах. Что, предположим, идея «конца света», «предельной точки пространства», – гениальное прозрение на заре человечества. Метафизическая подсказка. Зашифрованная формула, практическая польза которой реализуется при определенном потенциале развития человечества в частности и разума вообще. Весьма ощущаю эту возможность законного беззакония, помня, что человеческая истина сиюминутна. Зависима от уровня знания, этапов развития, от, ясное дело, храбрости.

     Что такое жанр? Точка зрения. На одну и ту же ситуацию ты смотришь и смеёшься. Или плачешь. В стихах. Пишешь целый роман или умещаешься в трёх строчках. Фиксируешь в камне или на холсте, а может быть, карандашом на листе картона.

     В троллейбусе.
     Пьяный, хорошо одетый гражданин:
     – Извините! Простите… ох! Как штормит! Я, знаете ли, по натуре эпикуреец…
     Пьяный, плохо одетый гражданин:
     – Не толкайся, «евреец». А то – по рогам.
     – Эпикуреец!
     – Ну, да, по рогам схватишь, гость Москвы. У нас не задержится.
     – Эпикуреец…
     Старушка, сидящая на местах «для пассажиров с детьми»:
     – А я немцев уважаю. И остальных чёрно-белых. «Угольков». Грубо говоря, импортных. Они знают, как жить.
     Кондуктор:
     – Все мы – турки!
     Старушка:
     – Нет, мы хорошие. Разве что, время от времени срываемся. Иногда.

     Нетрезвый господин в автобусе:
     – Ты кому замечания делаешь? Кому дерзишь? Да я таблицу Менделеева читал! (и далее) Люблю Некрасова… «Бурлаки на Волге» и всё такое прочее.

     Думаю, что время позволяет каждому приблизиться к Истине, почувствовать её. Рядом с ней возникает необходимость в многочисленных каждодневных поправках, самокоррекции. Для этого требуются мужество и сила. Думаю, что очень немногим, лучшим из нас, позволено попытаться взять от Истины. Не для того, чтобы обогатиться, возвыситься между прочими за счет Силы, не принадлежащей кому-либо из нас. А чтобы сделаться в этом мире частью Истины. Отблеском. Искрой.   

     Может быть, Истина – это диагноз, ряд (объёмы) характеристик сегодняшней реальности? Комментарий к происходящему, справочник, который (предполагая изменения) дополняется. Форма движения. Которую позволено наблюдать долями.

     Сначала нагрянул петлеоткручиватель. Он открутил петли и ушёл. Прихватил заодно и дверь. Теперь я живу без двери. Припожаловал порогообиватель. Обил порог. Я ему говорю:
     – Верните на место дверь, пожалуйста!
     – Не моё дело, – отвечает. – Я специалист исключительно по порогам.
     Один за другим в жизни моей являлись паркетчик, трубач (специалист по трубам) и крановщик. С этими глупо было даже вспоминать про дверь. Однажды мимо пробегал головокружитель.
     – Не могли бы вы… – спрашиваю, – закружить эту историю в обратную сторону? В места, где у меня была бы дверь!
     – Нет! – отвечает головокружитель. – У вас голова неподходящая.
     – Неужели?! Чем, скажите на милость!
     – Начинкой. Ваши мысли чересчур легкомысленны и прозрачны.       

     Профессии:
     конструктор ароматов, толкователь запахов. Икебанщик. Главное орало улицы. Хранитель популярных ветров с громом и молнией. Носитель задницы. Демонстратор хорошего настроения, умного вида, высунутого языка. Укротитель завтрашних дней. Содержатель сквозняков. Продавец справедливости (тару приносить с собой!). Настройщик сюжетов. Шуткоделы и шуткоглоты. Смотритель снов. Испытатель пузырьков от газировки. Укуситель эклеров. Чихун («Болезни – почтой!»). Плевако. Сообщун. Молодец-головоломец и девушка-вдоскусвоюшка. Сочинитель инструкций по борьбе с хорошим аппетитом, умным видом, добрым утром и остальным, таким же несокрушимым. Чемпион мира по прыжкам в постели (разумеется, чужой). Телевидиот (впрочем, это призвание).

     Углы, складки, щели и морщины пространства всегда были, есть и будут. Просто в один странный день человек начинает обращать внимание, замечать эти потайные места мира. Может быть, прозревая? С удивлением, печалью, страхом и почтением к Творцу.

     Кажется, в любой жизни, в том числе и моей, иногда не хватает «штриха», «подсвета», малости, ощущения того, что происходящее не напрасно. Что ряды событий – движение, а не остановка. И очередной день – доля, прибавление в построении того, что до времени не дано знать. Правда, случаются секунды убеждённости и смысла. Будто сквозь облака пробивается луч солнца. В жизни сразу объёмно и цветно, и как связано между собой! Хочется вперёд, а, может быть, и дальше!    

     Появились, наконец, люди, чтобы сначала ощутить, а потом понять: возможность делать добро – награда. Редкая милость, выпадающая на долю избранного. Необходимо быть чутким, чтобы не пропустить данное, не ошибиться в безусловности случая. Узнать в толпе человека, которому назначена именно твоя помощь. Остро почувствовать идею, нуждающуюся в энергии и таланте, если тебе позволено присоединить свою долю усилий. Поначалу многие торопились возможно скорее внести эту долю. Были навязчивы в действиях и поступках. Пока не выявилась закономерность: степень добра индивидуальна. Каждый из нас проходит ряд ступеней, воспитывая себя до времени, когда получит право на доброе дело определённого уровня. Когда, наконец, природа не отвергнет усилий, разрешив исполнить нечто милосердное.

     Сертификат несоответствия. Выдается тем немногим, кто от природы не умеет быть толпой и для общества не годится. Кто окончательно нестандартен. Безнадёжно отличается от окружающих, себе и нам на беду. Кого замечаешь сразу в очереди, вагоне подземки, в переполненном салоне троллейбуса. Он – другой. В чём оно выражается? Как раз именно это любой из нас пытается определить, таращась на такого неподходящего типа: в чём дело? А дело изначально необъяснимо. Метафизическое отличие, разница и самостоятельность раздражают. И провоцируют на дальнейшие действия. Здесь, как защита от нашего раздражения, и понадобится нестандартному господину сертификат.

     Д. пребывал в том возрасте, когда порядочный мужчина предпочитает нарисовать Возлюбленную, ибо действительность, уже не имея того новенького, что должно в очередной раз временно удовлетворить или обмануть, сдаётся пытливому уму и холодному сердцу, демонстрируя бесстыдное несовершенство. Собственно, Д. уже намалевал особей с двадцать женского рода, не жалея дорогостоящей краски, воображения и усилий, но все эти новенькие женщины сразу уходили. Молча и равнодушно. По-видимому, имелись какие-то причины, но было обидно. Наверное, Д. не доставало точного знания темы или талант не оформился, может быть, художник не до конца представлял, чего же он ищет. Так или иначе, однажды Д. повезло: женщина будто нарисовалась сама собой, Д. всего лишь присутствовал. Если угодно, ассистировал. Некоторое время спустя они, как положено, впервые глазели друг на друга, переживая момент воплощения объекта в жизнь. Оба казались настороженными, не представляя себе, чего ждать.
     – Угостил бы, что ли, чаем! – говорит она звучным и низким голосом.
     – А не испортишь себе цвет лица? – спрашивает он голосом тоненьким и тихим.
     – Не твоя забота!
     – В некотором смысле я – твой родитель, – напоминает Д. – Хочешь молока, детище?
     (последующий рассказ может называться «Детище»)

     Ваня проживал на грани… нет, ошибочка в романе! Проживал на Груне Ваня. Даже если и на грани, как изложено чуть ранее, – то на грани Груни он проживать имел резон.

     Васнецов – мужчина из ряда вон выходящий: мощные плечи, шея… остальное чрезвычайное. Ему бы в боковой кармашек автомобильный гудок – «прочь с дороги!».  Верочка разлюбила его через год замужества. Нашлась душа с неразвитой мускулатурой, человек, у которого было довольно жесткости, чтобы сдержать карандаш в пальцах, работая чертёжником. Тот, кому хватило безрассудной храбрости (или непростительного легкомыслия) объяснить жене Васнецова: чтобы обнять Возлюбленную, не обязательно иметь косую сажень в плечах, особенный объём лёгких, стальные мускулы и безразмерные штаны. Достаточно легчайшего прикосновения, на которое захочется ответить. Знатока человеческих состояний звали Игорек.
     – Гоняют мяч, толкают килограммы штанги, прыгают в высоту с шестом те, у кого есть желание и резон! – рассуждал Игорек. – Не хочу сверхчеловеческих достижений, как не желаю третьей руки, второго подбородка, рекордно объёмного живота. Даже, если мой суперживот – чемпион в классе «А», победитель и многое другое.
     На том сошлись. Из уважения к Васнецову встречались, соблюдая конспирацию. О разводе, к сожалению, не могло быть и речи: муж любил Верочку богатырской, наивной и беззаветной любовью, временами переходящей в страсть. Невозможно было и представить, что ожидало Игорька в случае крайнем. Вероятно, Васнецову было достаточно повести плечом или дунуть, исполнить что-нибудь элементарно былинное, чтобы двуногий, посягнувший на внимание Верочки, без следа улетучился. Конечно, обманывать нехорошо, но ещё более нехорошо и опасно наставлять рога кому-нибудь из ряда вон выходящему.

     – Зачем тебе муж? Хлопот не оберешься! Заведи себе чучело мужа. Поставь в коридоре, чтобы не путалось под ногами. Стряхивай пыль и, время от времени, бери из бокового кармана зарплату. Можно сколько угодно ругать такой эрзац или даже бить палкой. Заведи хотя бы фотографию мужа! Вырежи из модного журнала. Лепить или рисовать своё – не советую. Нужно иметь твёрдую руку, опыт. А то нарисуешь такую фальшивку, что не обрадуешься! 
 
     История, рассказанная Сашей К.
     Поздний вечер. Умелец-технарь (назовем его Т.) приглашен к девушке в дом. Перед этим были шампанское, поцелуи, цветы и слова, похожие на цветы. Собственно, продолжение таких историй предопределено. Тем более, что девушка и в самом деле произвела впечатление. Очаровательно краснея, она отправляется принять душ, обмолвившись, что телевизор включить, увы, не получится. Он сломан, так что придется немного поскучать. Разумеется, Т., как знаток электроники, начинает возиться с телевизором, легко находит неисправность, сталкиваясь с необходимостью выбора: либо, дождавшись утра, купить грошовую деталь в магазине, либо решить проблему здесь и сейчас нетрадиционным способом. Придумать нечто технически остроумное, которое, вот уже, кажется, в мыслях, рядом. Но, как всегда в таких случаях, предполагает удачный ход, озарение. С огромным энтузиазмом Т. пытается «въехать» в проблему, подарить решение девушке. Он предельно сосредоточен и отключён от реальности. Что, конечно, замечает полуобнажённая, умытая девушка, появившаяся в комнате. Как человек тактичный, она не смеет отвлечь Мастера от творческого процесса. И, забравшись под одеяло, честно ждёт 10 минут, полчаса, час, засыпает. Между тем, Т. находит ход! Остроумный и трудноисполнимый: к утру телевизор работает. Мастер опустошён душой и вымотан физически, но счастлив. Возвратившись в эту реальность, он видит спящую девушку. Осторожно уходя, он целует её на прощанье и, тихонько прикрыв дверь, уезжает. Больше они не виделись.
     Причина? Что-то несущественное. Если случится писать об этом, подойдет любое, от командировки, до перемен в судьбе одного из героев.    

     – Откуда этих старух так много? – вслух возмущается на улице девица. – И у всех дела. Как такое может быть?
     – А почему вас не сосчитать? – скрипит в ответ бабулька. – И все мельтешат в глазах. Зачем? От своих 80-ти не убежишь. Если, конечно, очень повезёт.

     Запомни, тот, кто совесть вдруг почует: сравненье с ближним нас врачует!

     – Даёшь советы? Считаешь себя умнее? Ловчей? Талантливей? Ты бы на моем месте исполнил что-нибудь более подходящее? Но зачем тебе на моё место? В мире уже есть ты, близкий к совершенству. Зачем нам ещё? Для чего дубль? Найди, пожалуйста, другой способ размноженья. То есть исполняй себе подобных как-нибудь иначе. Более деликатно. Неявно.
     – В темноте, что ли?

     Размножаться традиционным способом? Почкованьем? А если с помощью личного примера? Мол, делай, как я. Думай, воспринимай, рассуждай (варианты прилагаются), радуйся, будь счастлив (обзор прочих действий). Через некоторое время мир населен подобными. В конце концов, есть школы, газеты, TV, прочее, где народу объяснят преимущества и выгоды сделать из себя точную копию очередного «отца народов», или, на выбор – одну из шести его ипостасей. Семь – хорошая цифра. Семь вариантов счастья на все случаи жизни. Семь оттенков характера. Логику поведения разрешается (в отдельных случаях – рекомендуется) менять ежедневно.   

     Интересно быть Гомером, но слегка. Но очень в меру.
 
     Пробуй. Напиши лучше. Образней и точнее. Вывернись цветной изнанкой. Что изменится? Ты сам. Не уверен, что себе на счастье. Однако продолжай, кто знает…

     Я человек, который ещё не умеет, пока не владеет, до времени не знает, почему-то иногда не слышит и ошибается, ошибается, ошибается!
     Хотя однажды с большим трудом («с большим трудом» – здесь главное!) находит. Чтобы не заметить. Или заметить, но не удержать.
     А потом опять найти. Чтобы всё-таки удержать. Кажется, неожиданно для самого себя, нести какое-то время. И опять потерять. И снова…
     Так всю жизнь.

     Что такое тупиковый мир? Территория, где нет движения? Тупик – это кольцо? Или места, в которых регресс, то есть, движение назад, к логике зверя, растения, минерала? Это равновесие, безразличие, отсутствие милосердия? Хотя милосердие (сочувствие разного рода) должно непременно существовать, хоть бы и в парадоксальной форме. В какой? Пока не знаю, но без милосердия нельзя. Без этого элемента не бывает творчества. Бессмысленны усилия и стремления вообще.

     Помочь умеют немногие. Помешать – практически любой. Мало кто знает, как выстроить, всякий видит, как разрушить. То же в оценках: отрицать проще. Вообще всегда находится тот, кому в удовольствие рубать, искоренять, низводить и крушить. Хоть бы и мысленно (противостоять и бороться с чем-то или кем-то – процесс творческий: необходим собственный потенциал для реального противостояния). Пример: всю ночь я писал на этом листке, полжизни прожил, чтобы сделать некоторые выводы, то есть построить или хотя бы попытаться соорудить нечто самодостаточное. При этом скомкать, разорвать и уничтожить написанное можно за секунду. И как не было.

     Вы железяка, я – растенье. При встрече ёжусь от почтенья!

     Свобода – рабочая площадка, где ты можешь быть одним из инструментов для очередного опыта, теста. Впрочем, можешь и не быть.

     Осень. Краски. Солнечно. Кисло-сладкая свежесть, восковая белизна яблока антоновки. Я тоже осенний. Мыслями, желаньями, надеждами – кисло-сладкий. То, чему положено было пройти – закончилось. То, что предстоит – ещё только складывается. Пока – солнечная, осенняя в ярких красках пауза.

     Зачем такая необходимость: оставить на бумаге, передать, разделить нечто с читателем? Что за игра от Сотворенья? Печальная – весёлая, нежная – грубая, представленная кем-то очередным? Для чего? Ради процесса, конечно! Один складывает, ведёт эту игру, остальные участвуют в предложенном. С удивлением, восхищением, обидой и так далее. Результат – познание очередной модели жизни, предложенной кем-то из нас. Кстати, драматургия жизни реальной не балует разнообразием. Отсюда: не факт, что мои сегодняшние проблемы вдруг не сделаются завтра и твоими тоже.

     Моя непременная вечерняя «стихотерапия». Вывод из организма разного рода токсинов на бумагу. Иногда – выплеск положительной энергии, которой не случилось реализоваться днесь. Большое облегчение или серьёзное опустошение. Читающий «въезжает» в эмоциональное пространство, ограниченное метафизикой рифм.

     Плохая литература – насмешка. Игра в поддавки. Сюжет разворачивается, сколь угодно громоздится. Страсти кипят, а герои на грани гибели. Собственно, наворочено столько и такого, от чего простой человек давно разорвался бы в переживаниях. Однако в назначенный автором момент (автор, как правило, предпочитает ситуации критические, кульминационные) является «бог из машины». Чтобы все поправить, закончить и увязать. Частенько – даже сказать напоследок что-нибудь нравоучительное.   

     Испытанье пониманьем.
     Недерзаньем наказанье. 
     Как последнее утешение – награждение размножением. Как движение, состязание, и спасение от исчезания.
    
     Что бы я сказал А.:
     – Всё, на что ты сегодня способен, это по возможности точно пересказать новость, услышанную в TV-программе, повторить чужую мысль, огласить формулу из учебника, что-либо, вычитанное в иллюстрированном журнальчике или дрянной газетёнке. В редких случаях ты умеешь монтировать (без малейшей коррекции!) банальности, эрзацы, которые тебе навязаны. Потому что (и это главное!) у тебя ещё нет чутья на Истинное. Такая способность – итог, может быть, награда за многие усилия, бесконечные вопросы «почему так?», сомнения «да так ли оно на самом деле?». Результат каждодневных упражнений, наработанная мышца для защиты индивидуальности от буржуазного блефа, от истерии стандартного «сегодня», прочей мороки лукавого.

     Просто вы забыли, господа, что такое «поэзия», «поэт», стихи, осенённые Помощью. Сложенные почти не здесь, преподнесённые как Дар. В украшение и на радость нам, живущим. Сегодня поэзию подменяют информацией. Неуклюжей многозначительностью или ритмом пустых, лишённых начинки слов. Тьма-тьмущим от нашей лукавой цивилизации, которая ищет образчики для тиражирования. Чтобы у каждого в доме, на рукаве, на заднице штанов, от пуза, на ушах и, наконец, на языке и в мыслях. А в результате, – «в печёнках», камнями в почках и геморроем. Нужно быть готовым к поэзии, заслужить, может быть, выстрадать, или нелёгким трудом заработать, соскребая корку каждодневного. Очиститься до сердцевины, а понятнее и проще говоря, – нужно прийти в себя.  Вспомнить истинно человеческое, что получает каждый от рожденья. Что начинает забываться с детства, блекнет, когда мы вступаем в эту унылую и жёсткую игру: взрослую жизнь.

     Чёрное и белое, как противоборство сил Тьмы и Сиятельного. Потоки энергии, способствующие движению в ту или иную из сторон. Невероятные усилия большинства из нас, на то, чтобы уклониться от выбора, задержаться вне, остаться серым. В итоге обмануть природу и собственный смысл.

     По-видимому, надо бы сопротивляться разного рода зависимости. Даже от богатств   и Даров этой жизни. Исключая практические соблазны (о которых не стоит говорить серьёзно), вспомним многочисленные примеры подчинённости желаниям, идеям, собственному таланту. Можно сделаться служителем (даже рабом) здоровья, которое давно ускользнуло, молодости, что отцвела, полиняла, иссякла. Мало ли вокруг примеров людей, зависящих от любви, превратившейся в привычку – в удобные стоптанные шлёпанцы и каждодневный гарнир поступков, слов, ощущений… Наконец, мы чрезмерно дорожим собственной жизнью, Даром, который (дал бы Бог!) – путь к следующему Дару. Здесь граница неведомого и тайного. Имеет смысл остановиться в рассуждениях. Что не мешает ещё раз оглядеть свои «приобретения». Без жалости и строго. Помянув известное «с собой не унесёшь», добавить: да и печально было бы нести «это», даже не бесконечно, но достаточно долго по человеческим меркам. Милосердие природы, видимо, именно в нескончаемом разнообразии. В том, что возможно отказаться, оставить в прошлом всяческую «суету сует». Но отказаться и оставить сознательно. Пережив и пройдя. Все эти упаковки и тару из-под прежних дней-разговоров-желаний-побед-приобретений. Которые, хотелось бы думать, – есть материал для строительства самого себя бесконечного (ещё раз, дал бы Бог!).

     Не скромничаю в выборе судьбы: да мало ли, чему суть быть?!

     Жизнь потрясает тем, что… не кончается!

     С людьми, особенно близкими, стало… здесь задумался: как? Хлопотно? Трудно? Больно? Настороже? Будто бы всё время «в работе»? Ответственно? Так или иначе, я постоянно должен. Временем, силами, вниманием. Жизнью, короче.

     Человек – это оружие. И достаточно опасное.

     Падающие звезды – всего 4. Просторы неба и серебряные царапины. Не больно ли небесной кожице?

     Сомненье – болезнь, которую имеет смысл преодолеть. Барьер. За ним поджидает желанное.

     Одёжка – какая бы то ни было оригинальная – уже никого не удивляет. Разве, для начала, останавливает взгляд, служит причиной, поводом для последующего. Можно и, наверное, нужно предположить, что человеческое тело рано или поздно будет формой, допускающей выбор. Замену и, по желанию, монтаж. Собственно, наше тело и сегодня – не более чем форма одёжки. Что там, внутри, где ты намного более голенький, обнажённый до сути, до бессмертной души?

   Наша всеобщая небрежность: не понимать единственности, уникальности происходящего, пропуская множество оттенков и возможностей. Мол, так будет ещё не раз, успею ощутить в полную силу, оглядеться, взять от того, что происходит. Увы. И как сказал Том Сойер:
     – В конце концов, кончается всё. Даже уроки.

     Луна – чистая, круглая, напитанная серебром. Желающая отдавать этот нереальный, кажется, влажный свет. Ночь надышала облаков. Один белоснежный выдох плывет, торопливо наваливаясь слева, чтобы занавесить, пожалуй, прищурить истекающий светом голый небесный зрак. Но облако – тоненькое, прозрачное, ветхое с прорехами. Луна выскальзывает из очередной дыры, и тогда лохмы перекрученной облачной плоти лепят из себя рожицы и фигуры самых невероятных форм. При этом лунный прожектор кажется неподвижным, а туманные фигуры, пласты и объёмы, будто бы толпятся вокруг, возникая, и, продемонстрировав себя, уходят слева направо.

     Вот странно: будь я свободен, храбр (но только Свободен, Храбр и так далее), будь силён, искренен, будь – гостем, заглянувшим в эти пространства на зависимое от меня же время, предпочел бы, бесспорно, – сад, дождь, звёздное небо и неустроенность, но не короба домов, электрифицированную кухню, бетонные стены. Увы, сегодня я всего лишь стремлюсь к Свободе, Храбрости. Значит ли это, что я ищу сад-дождь-неустроенность? Значит ли, что сегодня не владею, не в силах оценить того, что дано изначально и, как ни печально это писать, – дано преждевременно? 

     Сидеть в кресле-качалке… в старом – лак облез, – крепком и удобном, сделанном для тебя будто! Попивать чай с пряником. Потом закурить, оглядеть небо и полосу сверхзвукового самолета. Эта чёткая прямая делит небо на «мою» часть и на ту, где за горизонтом осталось солнце. И «не моя» часть розовая, а то, что надо мною – белесое, вечернее. Здесь у нас стрекочут кузнечики, и падает капля с рукомойника на дно ведра. Здесь дымится сигарета и флоксы – огромные, белые, темно красные и фиолетовые с чернотой – одуряюще благоухают. И нависают ветки под тяжестью яблок, а яблоки – зелены, не время ещё, они пронзительно кислы, от взгляда на такое яблоко бежит слюна. И бежит слюна от взгляда на кусты красной смородины, на веточки красных тяжелых бусин. А клубника уже сходит, она мелкая и сладкая. И сладки ягоды малины, а чёрные вишни разбросаны, кажется, в воздухе над головой. И весь этот компот созрел во второй половине июля. Стало быть, сидеть в кресле. Дело происходит вечером. И вспоминать день, лес. Семь белых грибов, которые нашёл под елью Мишутя. И ни тебе чего. И разве что только комарам до тебя дело. Впрочем, рядом, в десяти шагах, на веранде дома Миша рассказывает птичьим голосом историю красного трамвая.
     – Дилинь-дилинь! – радуется красный трамвай, выезжая в лес за грибами.
   
     Видимо, секрет не в том, что дерево не может «сказать», то есть передать информацию. Дело в том, что надо уметь услышать (быть готовым слушать), владеть системой знаков. Шёпот ветра, иногда его завывание, или плач, «голос» звёзд, какой он? Рассказ полоски асфальта, как иллюстрация: ряд событий оставили отметины, следы, историю которых можно пытаться угадать. Мы не ощущали радио и TV-волн до появления соответствующих транслятора и приёмника. Очередное приспособление рано или поздно позволит перевести в нашу систему знаков плач ветра, плеск волны. Какую информацию могут заключать в себе сущности чуждые? Хотя, отчего «чуждые»! Всего лишь нечеловеческие.   
     Понять моральную формулу мало. Нужно овладеть ею, сделать своей частью, принять в жизнь для последующих действий. В конце концов, личность – объём, который реализует в действиях множество освоенных правил, навыков, законов. Но внутри нас – гораздо более того, к чему мы всего лишь стремимся. Чем хотели бы руководствоваться, но пока не в силах. Временно, конечно. «Дорогу осилит идущий».

      Если «красота» – лицо Истины – грань, плоскость, один из признаков, точнее, может быть, – следствие… Значит ли это, что «безобразное» – Её изнанка? То, из чего состоит, структура и причина, материал для «красоты», известный «кусок мрамора, от которого отсекут лишнее»? До времени не осенённый повод, место приложения.

     Образчики рецензий.
     1.
        Вариант «антипьесы». С незначительными поправками и значительными сокращениями может служить образцом того, как не следует писать. Рецензент рекомендует данный материал в качестве иллюстрации полного невладения словом.
     2.
       Собрание банальностей на бытовую тему. Попытка беззастенчивой конъюнктуры. Имитация конфликтов, псевдообразы.
     3.
       Одноактный кроссворд. Бессюжетная головоломка, требующая написания пяти дополнительных актов, в которых кратко и доходчиво объясняется происходящее. Возможен вариант постановки с субтитрами.
     4.
       По мотивам телефонного справочника. С доработками может представлять интерес для постановки сериала из жизни рыб.

     Писаке.
     Отдохни. Молчанье – злато. Стиль твой хром. Строка горбата. Прибаутки пошловаты и немеряны числом. Перестань страдать умом! Зря слова не громозди! Лист бумажный пощади…