Казахстан Мамины воспоминания Ч. 9

 

Аля – Алевтина Дмитриевна Красова – работала заведующей биостанцией. Была такая в Семипалатинске: биологическая станция, где занимались школьники-юннаты. На биостанции находились различные мелкие животные, птицы, рыбы и прочая живность. С ними занималась научный работник Ольга Николаевна Гомзина. Очень увлечённый биологией человек. В летнее время она постоянно ходила со школьниками в походы, приносили оттуда какие-нибудь экспонаты, знакомились с живой природой. Она была ленинградкой. Муж её был репрессирован, а она была выслана в Семипалатинск. В Ленинграде она работала в зоопарке, и однажды медведь покусал ей руку, так что она плохо ею владела, кисть была изуродована.
А вот Але работа не нравилась, как она говорила, все её обязанности заведующей биостанции сводятся только к добыванию кормов для питомцев биостанции, пополнению её новыми экспонатами и прочими хозяйственными делами. За попугайчиками она ездила в Алма-Ату, привезла их для биостанции, но ей было жалко расставаться с ними, вот они и задержались в нашей комнате на зиму.
Теперь у меня наконец появился адрес, по которому мне стало можно направлять письма. До этого мне, по моему указанию, направляли письма в канцелярию тубдиспансера. Бухгалтер Ольга Ивановна, сама ленинградка, всегда сочувствовала мне и старалась передать эти письма мне побыстрее.
Первое время я очень скучала о Ленинграде, поэтому очень радовалась каждому письму, но, читая их сразу же, как получала, не выдерживала и начинала плакать, невзирая на то, что в эо время передо мной сидели посетители.
Оставшиеся в Ленинграде мама и мои многочисленные друзья писали мне часто.
Пока я работала в детском отделении, где больных было не много, мои слёзы не вызывали отрицательной реакции у посетителей, наоборот, родители больных детей выражали мне сочувствие. Но когда я стала работать со взрослыми больными, эти мои слёзы стали вызывать негативную реакцию, прежде всего у заведующей отделением Тыжновой , и через некоторое время Ольга Ивановна сообщила мне, что главный врач Елизарьев Валерий Николаевич запретил отдавать мне приходившие письма до окончания рабочего дня.
Красовы, и мать , и дочь, приняли меня сразу очень тепло, как родную. Может быть, сказалось то, мы с Алей были ровесницы и обе молодые специалисты, только начинающие свой профессиональный путь.
Раиса Александровна сразу же предложила мне питаться вместе с ними. Я стала отдавать на питание часть своей зарплаты. Готовила еду на всех Раиса Александровна, а мы с Алей только помогали ей – вместе с ней ходили на базар за продуктами. В тот период в Семипалатинске в магазинах почти никаких продуктов не было, разве только соль и спички. Всё приходилось покупать на базаре. Особенно плохо было с сахарным песком. Его почему-то запрещали продавать на базаре, а в магазинах не было. А вот конфеты мы могли покупать в кондитерском магазине, куда товар поступал, как нам говорили, с Московской или Ленинградской кондитерской фабрики. Там был всегда очень большой выбор конфет, вплоть до больших красивых коробок, довольно дорогих.
Может быть так хорошо запомнился мне конфетный магазин из-за того, что в нём произошёл со мной не очень приятный инцидент. А именно, много позднее, когда я была уже замужем, мне с мужем Хаиром однажды зашли в магазин за конфетами. Там, как всегда, была большая очередь. Хаир встал в кассу, а я стояла у прилавка и разглядывала выставленные в витрине под стеклом большие красивые коробки конфет. Вдруг Хаир заметил, что какой-то молодой казах буквально налёг на меня, притиснув к прилавку, и что-то настойчиво мне говорит. Хаиру это показалось подозрительным и он, бросив очередь, подскочил к нам и обратился к казаху на казахском языке с явным возмущением. Тот отпрянул от меня м выскочил из магазина, а мне пришлось объяснять Хаиру, что это был за человек.
В те годы мы ещё очень мало слышали об наркоманах, поэтому, когда в диспансере появился новый больной тяжёлым туберкулёзом, недавно освободившийся из тюрьмы и оказавшийся наркоманом, вызвало у сотрудников диспансера просто шоковое состояние. Всех нас, врачей, строго предупредили, что бы мы не выписывали ему рецепты на наркотические вещества типа…, который мы в то время широко выписывали больным для подавления сильного кашля. Очень скоро я убедилась, что волнения наши не напрасны. Больной оказался на моём участке и хотя в лицо я его не знала, но фамилию я его запомнила хорошо и когда он появился в моём кабинете и стал просить выписать ему …от кашля, я отказалась, и предложила рецепт на отхаркивающую микстуру. Получив от меня отказ, он сначала стал настойчиво убеждать меня, а потом угрожать, вытащил нож, и занёс его, наклонившись надо мной, опираясь на стол, и ногой придерживая дверь, чтобы никто не мог войти в кабинет.
В кабинете я находилась одна. Медсестра, с которой я работала, ушла в регистратуру, за карточкой этого больного. Когда она возвратилась, и не смогла открыть дверь в кабинет, она забеспокоилась, забеспокоились и больные, ожидавшие приёма. На счастье в зале ожидания оказался рентгенотехник диспансера Абдарахман, высокий сильный мужчина, который быстро оценил ситуацию, сильным рывком открыл дверь и ворвался в кабинет. Больному ничего не оставалось, как быстро удалиться.
Второй раз наркоман застал меня одну, когда я вела приём в детском отделении. Я уже заканчивала, поэтому уже никого не было, кто ожидал приёма, а медсестра находилась в процедурном кабинете. Сначала он нацелился на стопку бланков-рецептов, лежащих на столе, но я быстро спрятала их в ящик стола. Тогда он схватил тяжёлое пресс-папье от чернильного прибора и занёс его над моей головой. Я начала его убеждать, что даже если я и выпишу ему рецепт на требуемый им наркотический препарат, то аптека без круглой печати ему лекарство не выдаст. Но он вытащил и показал мне сделанный на куске резины отпечаток нашей диспансерной печати и, смазав его чернилами, ловко воспроизвёл нашу печать на листке бумаги.
Ему нужна была только моя подпись, так как подделать её ему никак не удавалось – аптекари не пропускали, зная, как выглядят наши подписи на рецептах. На этот раз, к счастью,  он был настроен миролюбиво, так как уже получил необходимую дозу.
Эпопея с наркоманом имела печальный конец. Состояние здоровья его быстро стало тяжёлым, и его положили в больницу, которую сами больные называли «больницей для смертников». Действительно, в первые годы моей работы в диспансере больные умирали почти ежедневно. Врачи тубдиспансера дежурили там по- очереди. Приходилось дежурить и мне. Приходя на дежурство, мы должны были сделать обход всех больных. Это были всегда тяжёлые для меня обходы, я всегда ощущала свою беспомощность, зная, что фактически я ничем им помочь не могу. Но тем не менее, всегда подходила к каждому, чувствуя, что им нужны даже просто добрые слова, обращённые лично к нему. Медсёстры, делавшие обходы вместе со мной, говорили, что другие врачи ограничивались просто заходом в палату и общим обращением к медсестре, нет ли каких-либо жалоб от больных. Когда поступил в больницу наркоман, я со страхом вошла в палату и попыталась как-то обойтись общими словами ко всем сразу, но больной наркоман заметил моё замешательство и сам подозвал меня к себе словами: «Тамара Николаевна, что же вы ко мне не подходите? Больные говорят, что вы всегда разговариваете с каждым?» Пришлось подойти, как всегда, к каждому. Погибал он как раз в моё дежурство.
 Придя на отделение, я услышала от медсестры, что больной в очень тяжёлом состоянии и несколько раз спрашивал, действительно ли сегодня дежурит врач Нурланова. А когда я вошла в палату и подсела к нему, он задыхаясь сказал: «Я вас ждал, чтобы попросить прощения за то, что мучил вас». Я не могла сдержать слёз и ободрить его как-то словами, но в ту же ночь он умер.
Возвращаюсь в своих воспоминаниях к тому периоду, когда я жила в одной комнате вместе с Красовыми. Жили мы очень дружно. Раиса Александровна относилась ко мне по-матерински, давала всякие житейские советы. Так, например, после того, как я дважды попала впросак, давая деньги в долг на дорогу отъезжающим из Семипалатинска людям, она предложила мне свою зарплату сразу после получения отдавать ей на хранение. Мне действительно было неудобно отказывать людям, когда у меня были деньги, и я верила в  о, что они перешлют мне долг по почте. Первый раз я дала деньги уезжавшей в Аягуз девушке, стажировавшейся у нас в диспансере на рентгенотехника, второй раз уволившейся из диспансера и уезжавшей к дочери в Алма-Ату женщине – прачке. Деньги мне не вернули, хотя в этот период я работала только на одну ставку, и зарплата была не велика, но под руководством Раисы Александровны я стала покупать необходимые вещи.
Мой гардероб, с которым я приехала в Семипалатинск, был очень скромен. Помню до сих пор те наряды. Два новых ситцевых платья, сшитых для меня соседкой Варварой Яковлевной, шёлковое чёрное выходное платье, сшитое ещё до войны, фигурирующее, кстати, на всех фотографиях военной поры, синий шерстяной костюмчик, переделанный из детского платья перед отъездом в Казахстан моей кокой Маней, бархатная жилетка с вышивкой, перешитая ей же из детского пальто. Поэтому первыми покупками были вещи – шерстяное коричневое платье и шерстяной вязаный жакет в белую и голубую полоску. Мне эти вещи не очень нравились, но ничего более подходящее в магазине не нашлось. По совету Раисы Александровны и Али я купила шёлковый кремовый материал на блузку, вместе мы сходили к их знакомой портнихе, которая очень быстро сшила мне кофточку, которая мне очень нравилась и я носила её с удовольствием. Купили на двоих с Алей серый вельвет, из которого та же знакомая сшила нам одинаковые платья. С моим платьем произошла неприятная история – в гостях я прикоснулась подолом к дверце топившейся печки и на платье остались подпалины. Пришлось перекрасить его в чёрный цвет, но так оно мне стало нравится ещё больше. Носила с удовольствием до тех пор, пока не пришлось подарить его приехавшей в гости сестре мужа, которой оно понравилось. Таков обычай у казахов и я его и в дальнейшем соблюдала даже тогда, когда вернулась в Ленинград.
Жили Красовы очень замкнуто. Мне кажется, у них не было ни друзей, ни знакомых. Никогда не приходили гости, и сами не ходили. Думаю, сказывалось их отношение к группе репрессированных. Хотя я не замечала каких-либо отрицательных проявлений со стороны живущих рядом людей, но однажды, уже много позднее, когда я стала заведующей отделением,  и должна была к какому-то празднику дать список кандидатов на поощрение от администрации, я среди первых назвала Раису Александровну, но парторг диспансера Анна Георгиевна Вьюжанина, просматривая этот список, сказала, что нельзя забывать, что та репрессированная. В нашем небольшом коллективе я знала несколько человек репрессированных. Кроме Красовой. Была ещё Вербич Мария Петровна – воспитатель детского стационара диспансера. На биостанции вместе с Алей работала Гомзина Ольга Николаевна, высланная из Ленинграда после того, как был расстрелян её муж.
В Семипалатинске было много, так называемых, спецпереселенцев: немцев, чеченцев, крымских татар.
У меня был общительный характер. Я привыкла иметь друзей. В шестилетнем возрасте у меня был друг – сын главного врача больница Скворцова-Степанова. Наши дома находились рядом. Звали его Толик, он был чуть младше меня. Всё время мы проводили вместе. Его мама Ида Давыдовна занималась не только его воспитанием, но и моим. В моей памяти сохранились воспоминания о том времени. Однажды мы с Толиком гуляли в саду у здания, на втором этаже которого была их квартира. В саду росла малина, но Ида Давыдовна предупредила, чтобы мы не ели её. Мы не удержались. Когда нас позвали завтракать, Ида Давыдовна спросила, не ели ли мы ягоды, а мы смутились и признались. Ида Давыдовна за это признание нас похвалила, сказав, что рада, что мы растём не лживыми детками. Помню, как возила нас Ида Давыдовна на балет «Арлекинада». Мы шептались, нам не было интересно, что огорчило Иду Давыдовну, но она не ругала нас, сказав, что такие постановки, наверное, нам ещё рано смотреть. Дружба наша продолжалась до 1934 года, когда эта семья была репрессирована и выслана из Ленинграда в Пермь. Прощание наше было очень грустное и осталось в памяти на всю жизнь. И всю жизнь я была окружена друзьями. Не удивительно, что и в Семипалатинске у меня появились друзья. Периодически навещали меня Саша Сибилев, Миша Соколинский, вскоре появился ещё новый знакомый – комсомольский организатор, чьё имя забылось. Узнав, что я комсомолка, он явился к нам домой, уговаривая встать на комсомольский учёт в комсомольской организации медицинских работников. Мы гуляли по городу, ходили в кинотеатр.
Все культурные мероприятия для медицинских работников города проводились в Доме Санитарного просвещения. Дом представлял собой деревянное одноэтажное здание, скорее похожее  на барак. Первое торжественное собрание, которое я посетила, было посвящено празднованию Великой Октябрьской революции – 7 ноября. Как это ни странно, сделать доклад на нём поручили новому медицинскому работнику, Саше Сибилёву. Он сначала очень смутился от такого предложения, тем более, что и приличного костюма для торжества у него не было. По совету заведующей Домом Санпроссвета, очень пожилой, на мой взгляд, старой морщинистой женщины, он взял «Блокнот агитатора», который выходил тогда регулярно, бойко зачитал соответствующую случаю передовицу, не смущаясь костюма, больше похожего на спецовку. В дальнейшем ещё неоднократно привлекался к участию в подобных мероприятиях. Под нажимом сослуживцев, купил приличный синий шерстяной костюм, на который сам накопить не мог, хотя не пил и не курил.
Запомнился мне ещё один вечер. Он был посвящён встрече Нового 1948 года. Был банкет с танцами. Было шумно и весело. Я не рассчитала возможности казахстанского мороза, и отправилась на банкет в шёлковых чулках, правда, натянув на ноги валенки, взяв с собой туфли-лодочки на каблуках. Пройти надо было всего несколько кварталов, но ноги выше валенок я отморозила основательно, и окружающим пришлось оказывать мне первую помощь, растирая мои ноги под мои стоны. Но всё обошлось, и я могла танцевать весь вечер. А вот Мише Соколинскому пришлось хуже. У него вместо шапки-ушанки на голове была меховая шапка-пирожок, не закрывающая ушей, и он их отморозил. Хотя ему тоже растирали уши, но не обошлось в дальнейшем и от наложения повязок. Вскоре после встречи Нового года у меня изменилась ситуация на работе