Мать-её-ландия

Она пригрохатывала на квадроцикле. Из колей лесного проселка так и летели во все стороны лиловые головастики и изумруды солнц. Но она все равно опаздывала.

Я тихо шел берегом, со спиннингом на плече. До этого – бессмысленно долго парковал джип на дамбе. А еще раньше – соблюдал все до одного фашистские ограничения скорости на шоссе. Но все равно приперался первым на нашу поляну.

Она глушила «квадрик» и, сдирая на ходу футболку и теряя шлепанцы, летела ко мне, и я обхватывал ее, жаркую, сильную, упругую, и мы, целуясь, валились в парнУю траву, на кузнечиков, сучья, муравейники…

Черт те что: то вот глянцевые стебли осоки (на одном сидит жук-бронзовка с кулак) вдруг перерастают сосны, и насекомой мелочи на них уже не разглядеть, то, наоборот, мы сами пронзаем синими макушками стратосферу, а наша поляна вместе со всеми ее травинками и букашками съеживается в зеленую точку на карте мира.

И посредине всей этой свистопляски – она, ее полудетское удлиненное личико, смеющийся сочный рот, малютка слепень на не девчачьей уже, женской груди, полная женская нога, неловко пинающая мячик облака…
 
И в ответ – целая гроздь мячей, разом влетающих ей в ворота… Г-о-о-о-о-л!!!   
               
                ***

Ненависть – всё началось с неё. Квадроциклов тогда на дамбу выперлось целых два: на первом, черном, торчал качок в бейсболке и плавках; на втором, пожарно-красном – две дуры-блондинки в купальниках, как мне ошибочно показалось, мамаша и дочка. Клев и так был никакой, солнце давно довело меня до точки (кипения), да еще новорусская семейка стала гоняться на своих драндулетах по урезу воды, с треском и визгом на полпруда…

А ведь это была просторная старая акватория, эхо молодого коломенского Платонова…

Сколько-то времени я еще упрямничал, механически нахлестывал спиннингом вдоль камыша, но на самом деле давно  был готов отступить. Пока дамбу не облепили дачники, я рассчитывал втайне искупаться голым. Черта с два! Оба новорусских таракана – черный и красный – оказались приткнуты прямо под нос моему «козлу». А их седоки загорали ровно в том месте, где я мечтал содрать с себя осточертевшие плавки.

Строго по канонам подмосковной комедии рыбарь появился из-за кустов весь в тине и водорослях. Но купальщики вежливо сдержались, лишь младшая из сестер фыркнула в сторону. Отец девчонок ограничился парой философских вопросов типа «как клев?» И дальше уж ничто не мешало мне дошлепать до джипа и запихнуть ему в задницу пропахший болотом Дуремаров реквизит…

Над дамбой моталась мягкокрылая белая бабочка. Едва я ступил в зеленый кисель, мимо будто ядро пролетело: старшая девчонка обдала меня хризолитовыми брызгами и пошла размашисто выгребать против солнца. Лишь раз она задиристо оглянулась – под правым глазом у нее была родинка. Мой стиль – по-собачьи: я не догоню тебя, дюгончик!

Вскоре она вернется, и мы познакомимся.

                ***

Не было никаких «взрывов страсти»! Только лютая ровная гравитация… Нас двоих она сплющивала в одно.

Мы, конечно, бывало, и просто так валялись в траве: глазели, как узкоглазый поползень ревниво инспектирует ржавую кору сосны, как белобокие облачка красуются друг перед дружкой в дрожащей вышине, а еще выше через все небо тянет золотую нить паучок-самолетик (ночами принимаемый дачниками за спутник). Но и тогда вся Вселенная сворачивалась в одну-единственную точку – ту, где в траве тайно встречались наши мизинцы – сперва совсем робкие, потом всё смелее…

Она первой теряла терпение, ловя моего разведчика хваткими губами. Следом в плен попадали и безымянный, и средний, и указательный. Вобрать мужчину было для нее так же естественно, как, скажем, проглотить рыбацкий бутерброд с колбасой или, там, вдруг встать на руки посреди поляны. Пофиг ей были мои сомнения, полвека жизни, сантименты. Только мужчина, витамин жизни – здесь и сейчас…

«О чем трахаться будем?» – пошлый стёб зачуханных хипстеров. Мы могли молчать часами. Зачем полое бла-бла, если есть руны тел? А словами мы играли, как игрушками для взрослых, дразнясь и тролля друг друга.

От наших диалогов, правда, случалось, и сосны краснели до корней иголок. Или то уж  закатное солнце напускало в русский лес византийского дурману?

                ***

Лето красное, девочка-женщина, Подмосковье… Я забросил спиннинги, еще не дописанный, но никому уже не нужный лонг-рид, кляклые литжурналы… Дни напролет кис я в гамаке промеж яблонь в парилке сада. Грудь мне прожигал вредоносный мобильник, часами молчавший, а живот – «сиамец» Сианук, сострадавший хозяину до изможденного засыпания.

Она… Я отыгрывался с нею сразу за всё: за суходрочку отрочества, фарс браков, лихоимство любовниц. Один ее поцелуй, крепкий и свежий – и куда подевались те раны, что я зарабатывал годами окаянства?

Она получала от меня мужчину, я от нее – женщину. Ни понтов, ни бухгалтерии, ни упреков. Только женщина. И мужчина. И поляна у озера.

Но чего только я ни перечувствовал, зависая в одиночестве! То удавка дежавю – сколько же раз в своей жизни ты мечтал о такой вот девчонке? И вот вы голые рядом в июльской траве. А то и приступ молодечества: плевать, мол, что не каждому судьба пташкой перепорхнуть в новый миллениум! Не застрелиться же от этого из двух револьверов, как бунинские поручики…

Нет, не думайте о счастье. Оно скоро кончится.

                ***

Мы изобретали все новые игры в царстве эха. Я был – сивобородый испанский конкистадор, она – юная индейская принцесса. Мушкеты одерживали скорую победу над палицами, завоеватели таскали пленниц за смоляные волосы, и все завершала эпическая групповуха на трупах патриотов.

Потом она изображала боевую белку, я – двуполую тигру. Тигра храбро сражалась, но бравая белка брала верх, овладевая лузершей по всем правилам лесной Кама сутры, с разрыванием горла и пожиранием плоти.

Я даже побывал как-то Персеем, спас Арсеною от клыков алчного чудища и получил рубенсовский приз в кустах бузины.

– Мы завтра улетаем в Новую Зеландию, – вдруг сказала она.

– Это новый косплей? – блеснул я молодежный лексикой. 

Увы… Чиновники сожрали компанию ее отца – тот решил сменить чиновников. На родину маори он замыслил взять лишь дорожный саквояж, а дочерям разрешил – по рюкзачку. Он хотел, чтобы у их семьи осталось как можно меньше общего с Россией. В идеале – ничего.

Мне все тупо не верилось, что это все так и есть. Что игры кончились. На поляне было как-то душно и безнадежно в тот вечер. Мы в последний раз собирали разбросанную где попало одежду, отмахивались от тихоходных лесных комаров, кое-как прилаживали шмотье на покусанные мослы.

Под занавес, наверное, полагалось сказать друг другу какие-нибудь правильные слова, но у нас, как обычно, не нашлось никаких.

Она села на квадроцикл и уехала.

А я еще долго куковал в деревне с Сиануком. Ночами  электрическая лазурная луна без конца умирала и вновь нарождалась из пены облаков над белобровыми кровлями. В окно тянуло гнилью несобранных яблок. И высоко-высоко над Подмосковьем гудел авиалайнер, унося полный салон бесстрастных пассажиров в чужую, недосягаемую, как новый миллениум, Мать-её-ландию.



                2019 – 2020, Ульяновск – Москва