Девушка, которая поет. Гл. 5

         

- Корш!
Кира обернулась. Вадим прибавил шаг. Преклонив голову, подбежал вразвалочку. Дохнул табаком.
- Ты куда?
- В магазин, а что? – Она подтолкнула плечики вверх, поморщилась, помахала ладошкой перед носом, отгоняя невидимых мошек, - что?
 Бархатные ручки опустились, задевая разрезы платья.
– Ну?
- За молочком? – Спросил он, тяжело дыша.
- С чего ты взял? – И, не желая того ни чуть, заморгала часто-часто.
Улыбка изрезала лицо парня, и по образовавшимся рытвинам скул, стремилась выскользнуть. Он ухмыльнулся.
- Никто не знает, думаешь?
- Что не знает? – Краска равномерно разлилась по лицу девушки, потом потянуло ее вниз под декольте, и рекой тихой по животу еще ниже.
- Ребеночек как?
- Какой ребеночек? Что ты хочешь? - Она пошла вперед.
Вадим не отставал.
- Верка выносила.
- Какая Верка и какой ребеночек, и кто кого выносил? - Кира засмеялась.
Но Стасов понял - это было искусственно.
- Корш, давай не будем, а?
Она бросила на него взгляд снизу вверх, нахмурила брови. Нужно было держаться. А краска все лилась, как из ведра, начиная с темечка.
 Вадим был уверен в своих словах.
«В чем почва уверенности? Подумаешь...»
- Кира Корш! - Обратился он с иронией,- дорогая, всемиуважаемая, Кира Корш…
- Мне не нравится, - перебила она,- когда ко мне так обращаются, понял?
- Нет, не нравится, - повторила она, как только рот парня снова раскрылся.
«А даже если ребенок, то что? Грех? Подумаешь...»
Но губы ее разверзлись. А он следил. Она, по его мнению, должна была сама признаться?
- Какая Верка? Чего молчишь? – Повторила Кира строго. Делишесом - яблоками вспыхнули щеки.
- Так-таки есть ребе-еночек? – Протянул Вадим и поднес кулак к губам. - А?
- Есть - не есть. Тебе, что?
- А вот важно, Кирочка! Если не я, то кто тебе поможет?
- Помощничек тоже!
Она остановилась и смотрела прямо на детского своего друга. И ее неумолимо стал развлекать вопрос. Она ощутила вдруг, что с ним, Вадимом, делившим с ней  дворовые радости - и беды, и слезы, терпение детских ссадин друг от друга, в мировой которых они жарко потом обнимались, что, вот теперь между ними будто возникло что-то, стремительно пробежало тенью.
«В прошлом многое было. И  это надо понять, найти применение...»
 Она ничего не сказала, развернулась и пошла.
«Прощай, Вадик!» - Зачем-то крутилось на уме.
Она не могла произнести этого. Она не могла сказать, как бы на языке не крутилось. Как проклятие всего того юного, веселого, странно забавного, уморного, всего, что оставалось еще навсегда обязательно хорошим, светлым.
- Да стой же! – Окликнул Вадим.
«И?»
«Если бы у меня было чувство хоть на полграммочки, любое чувство, - продолжала думать Кира, - то я бы сейчас продолжала идти вперед. А так – остановилась, видишь?"
Кира остановилась, обернулась к парню.
"И у меня нет чувств. Просто, - думала она,- придется мириться с давним соседом».
- Что? Говори.
Вадим подошел непозволительной спокойно и шаркающей походкой, - непозволительно медленно.
Кира поджала губы.
- Я хотел бы просто - чтобы... знать заранее. Точно знать. Ведь сплетни пойдут, там то да се... А там, глядишь... Зачем это вам?
- От тебя табаком прет. Давно куришь?
Парень потрогал кончик носа.
- Да, так...
- Ну, вот, и мужик ты теперь! Поздравляю!
"Если бы я чувствовала к нему что-то, то рассмеялась на этом месте, - подумала, - а так - нет".
Что-то сдерживало ее еще стоять на этом месте. Будто новые возможности, предательские двери нового мира распахивались перед ней, прихлопывая плотно-плотно порог детства.
Вадим продолжил, лениво:
- Говорят, это Веркин ребеночек, Веркин, алкоголички, поняла? Год ее никто нигде не видел. Вот, ждала, наверное, пока выносит, а потом избавиться решила. Вам и принесла. Не знаешь, почему именно вам?
Вадим поднял на нее водянистые глаза.
Кира потупилась.
- Что еще за новости? Ха-ха!
Стояла, думала, - нет, на этот счет информации у нее не было.
Вадим прикоснулся к ее плечу. Она не обратила внимания.
- Что будем делать-то? – Услышала.
В серо-голубых глазах, колодезных, в которых – синевой ночной на дне отдавала тень ясной луны, когда они рядом сидели на берегу, а дальний полуобраз пылко торопящегося где-то за горизонтом солнца, холодного, юного, и рождающегося только  во вкрапляющее небо покрытое росой, - они оба, детьми наблюдали, терпеливо ожидая.
"Прощай, Вадик!"
Его ладонь плотно прилипла к ее коже. Она почувствовала это и отдернулась. Так было противно!
Но и этого она не могла сказать еще.
Он смотрел на нее во все глаза, призывно будто, вопрошая что-то, так жалостливо.
"Нет, это мне кажется!"
- Что делать, что делать! Да, ничего не делать! Мама сказала - будет воспитывать голыша, вот и все!
- Постой! Так, - крякнул под нос Вадик,-  он же как бы и не ваш. И никак, и вообще...
- А кто здесь вообще? -  Кира пошла вперед, особенно не заморачиваясь, что она такое отвечала, и решила обдумать все дальше само собой, по дороге.
Вадим не отставал, шуршал следами позади.
- Вырастите  алкаша. - Она слышала - Не понимаю – зачем это?
- Алкаша, ха-ха! - Кинула она ответ.
- Перейдет род не ваш - в ваш, а в их, Веркин - в ваш. Представь, какой папашка его заделал, алкаш! Тьфу совсем!
- И слушать не хочу, кто кого заделал... - Она махнула рукой.
- Малыша этого вашего, - бубнил парень.
Ей показалось, что он смеется.
- Мальчика? - Уточнила она.
- Какая разница, Кира? Мальчика, девочку... Ах, так он еще и мальчик. Ну, тогда, Ки-ирочка, это я вас поздравляю!
"Это уж точно он смеется!" - Подумала она.
- А ты уверен? – Кира снова остановилась. Она чувствовала, что ее трясет. Только не понимала от чего. На глаза наворачивались слезы. И этого она не понимала. Но ей нужно было защитить теперь самою себя!
Вадим снова смотрел на нее во все глаза.
«Люблю!» - Читала глупости она в них. И ей хотелось прервать данное никчемное восприятие ею его и сказать какую-то гадость или глупость, чтобы он разочаровался в ней навсегда.
 Ее красота, спортивная упругость тела, непознанная  свежесть, дух жажды жизни. Ее.
- Какая разница… - хрипло произнесла Кира и продолжила идти. Зубы стиснулись до боли камешков. Ах, как хотелось бы сейчас, чтобы все это поскорее кончилось, чтобы он, Вадим, сказал ей что-то другое, хоть что. И, может быть, тогда вернулось то давнее детство, чувства.
"А они ведь были и поцелуи были..."
- Тебе, что говори, ты злая какая-то! – Парень по-прежнему старался держаться рядом.
Она взглянула в раскатистые некрасивые глаза Вадима.
«Нет, это не он!» - Внутри подтвердилось и на душе как-то стало легко-легко.
- Бабье дело… - бубнил он постороннее.
Кира молчала.
В ней искрилась полотном серебряным новая дверь будущей какой-то хорошей жизни и мысль о ребенке в ней просто растворялась, - "даже, если  будут все знать, то что? Алкоголики...»
- Я все-равно уеду. – Выпалила она.
- Куда это?
- Куда? Ха-ха! Куда! В город! - Рукой взметнула бодро.
«Пожалуй, и этого довольно. Молчи, Кира, молчи!»
Но ее несло.
- Поеду в город.
- Ха-ха!
- Да, в город. А что? Не веришь? В столицу, да! А что? – Кира погнала «тройку» в прыть.
- Столицу! - Не унимался Вадим. - Ха-ха-ха! Еще чего! Зачем? Там грязь, вонь. А у нас…
- А у нас - рад - мясистый колорад!
- Не смеши! кому ты там надо?
- А надо! И себе надо, вот!
Он знал характер и упрямство девушки, затих.
- И, что Корш, ты меня бросишь? Ради чего? Ради каких-то институтских парней?
Кира насмешливо мотнула головой. Челка свалилась на глаза.
- Смешной!
- Кира Корш! – Спросил он пугающе серьезным тоном.
Девушка почувствовала, как призывно гулко стучит сейчас сердце у него. Как...
"Ему, действительно, - предположила она, - нужно сказать что-то подленькое, гаденькое. Именно в эту минуту, а? Ну!"
Она подняла пальчик, и потрясая им, и, тут же, глядя на него чужими глазами, неизвестными эмоциями и себе самой, сказала вполголоса:
- Кира Корш, не знакомиться едет с парнями институтскими, нет! Она едет по делу!
У Вадима шевельнулись уши.
Ей и ему, когда взгляды скрестились, показалась ситуация в чем-то комичной. Даже очень, но оба они молча смотрели друг на друга, казалось вечность...
 Кира опустила глаза, бесшумными подошвами прошла несколько шагов до крыльца магазина уже без сопровождения.
- Все? – Сказала она парню сверху , от крыльца.
- Петь, значит? – Вадим провел языком по высохшим губам.
– Я пошла!
- Иди, - кажется такой был ответ. Она его не слышала.
Кира дернула тяжелую металлическую дверь, подавшись торсом чуть назад, вошла.
- Я подожду тебя! – Услышала она крик в спину.
- Как хочешь. Жди. – Прошептала.
- Тебе чего, Ирочка?
Кира ничего не видела перед собой. Все расплывалось. Глаза не могли привыкнуть к прохладному полумраку или еще от чего-то? Несколько секунд она стояла в полной растерянности.
- Ира, что хочешь?
- Кира, - наконец, произнесла Кира, - мое имя Кира - не Ира.
Она не взглянула на продавщицу Ирину Георгиевну, - пожилую женщину, которой было немногим за сорок (для Киры-то это был огромный возраст!) Девушка кивнула в сторону полок хлебобулочных изделий.
- Хлеб? – Переспросила Георгиевна.
- Хлеб.
- Половинку?
- Что?
- Ирочка, то есть Кирочка, ты какая-то растерянная. Почти тезка.
- Да так… - Руки Киры вязались в платяном кошельке, в котором гремела мелочь. - Ой, я, кажется, деньги забыла.
- Да, вон, шуршит же что-то! – Георгиевна почти перегнулась через прилавок, налегая животом на него.
Кира нащупала бумажные деньги.
- Ах, да!
Улыбнулась, тряхнув длинным хвостиком волос. В горле, от прежнего состояния - стучало и крепилось.
- Что у вас там? – Спросила продавщица, отворачиваясь к полкам, чтобы вынуть хлеб, - новости какие?
- Нет, никаких, - помотала головой девушка.
Георгиевна ухватила короткими мясистыми пальцами свежий пух хлеба и грохнула им о стол.
 «Ничего не случилось, - думала в это время Кира, - просто мир на время, как всегда, впрочем, это время - решил полюбоваться мною. И это не всегда приятно, оказывается».
- Что ты говоришь? – Георгиевна вопросительно поглядела на девушку. Рука ее на секунду зависла в воздухе.
- Нет, ничего!
Георгиевна положила два пальца на булку хлеба, продолжая сминать его.
- Вот только привезли. Горячий еще!
- Ага, хорошо.
«Весь мир как-будто вдруг разве может поменяться безвозвратно?», - думала Кира, - эти люди, бескультурные, не чистые, и не умные, как я раньше жила здесь? В этой вонючей среде!»
- Все? – Спросила Георгиевна, - тогда девять.
«Интерес к сплетням и вся эта сельская жизнь, не выводимый запах коровяка, потных маек мужчин, пьяные и клоунские лица, или женщины, безыскусно вымазанные макияжем. Как скверно все! Кира, Кира! Где ты живешь?!»
«Я уеду и только тогда… Только тогда…»
Георгиевна ждала.
- Вы мне вот, что еще, - добавила девушка вполголоса, и, опустила глаза к мотающемуся желудком платяному кошельку, во внутренности которого тут же запустила кулачок, - вы мне молока дайте.
- Молочка? Есть, есть. Есть свежее, пареное, хорошее. – Георгиевна обернулась к холодильнику. – Какое тебе, то есть вам?
Ее слова ударились о стену магазина и отлетели назад.
- Пареное? - Переспросила Кира и снова начала краснеть.
"Зачем это еще опять?"
- Да, я не знаю. - Ответила.
- Пареное бери. Тьфу, пареное, говорю! – продавщица рассмеялась, прикрывая широкое лицо широкой ладошкой, -  Пастеризованное!
Махнула рукой.
- А как же там эти…, - начала говорить девушка, и забыла.
Георгиевна замерла, ждала, приветственно приоткрыв рот.
- Ну, эти витамины, что ли..., - Кира неслышно хихикнула и повесила улыбку.
- А вы его с супчиком из фруктов покормите. Это лучше даже.
- Кого это?
«Кажется, и хлеба достаточно! - Вырвался голос изнутри. - Какое еще молочко?Выскочить бы и уйти».
Георгиевна жарко, душевно ответила:
- Маленьких кормить надо по-особенному, знаешь ли. Кашки там на молоке, давленые фрукты. Я могу...,- она  вновь, но теперь шурша всем грузным телом, развернулась к полкам с товарами, - я могу предложить тебе яблочко-пюре, картофельное имеется и... что еще, эм-м-м.
- Но свежее же есть свежее, - вставила Кира.
Георгиевна обернулась.
- Да, Кира, да. Свежее – это свежее.
Скоро Кира скупилась.
 Хлеб под пальцами так чудно морщился, и - два пакета молока - в другой руке.
Она почти не слышала, что говорит продавщица.
- Я Дашу свою выкармливала, о-о! Грудь-то сдавила, молоко совсем не шло. А вырастила! Вырастила ль? Видала какая! Спортсменка! С характером. Боевистая, прыткая. Ты на нее чем-то похожа. Вот, поедет за границу. Слышь?
-Да-да, - Кира пошла к выходу.
Она вышла из магазина под гробовое молчание магазина.
Вадим ждал внизу.
- Провожу до дома, что ли? – Спросил он.
- Хочешь – действуйте, пожалуйста. Возьми, вот, неси, помоги.
- А! Да, давай!
Красивые длинные пальцы девушки передали язычок пакета коротким красноватым овальным пальцам парня. От них и него сильно тянуло табаком.
Полдороги Вадик говорил что-то пустое. Кира не слышала. Подбадривал что ли ее на счет "беспризорного" ребенка. А ей это надо было, все это слушать?
- Мы хотели сначала в полицию сдать, - сказала, наконец, Кира, - потом передумали.
- Мама хотела сдать? - Увлеченно спросил Вадик.
- А! - Кира махнула рукой, подобно недавнему жесту Георгиевны. - Не важно.
- Ну, да. Документы, свидетельство. Это все не шутки.
- Документы, свидетельство, ха-ха! Какие еще документы?
- А как ты думала? Что с тобой, Кира?
- Ничего! Только не останавливайся, пошли. Я устала немного и … знаешь, Вадик, я устала уже повторять это слово «ничего, ничего»! Ничего и все - вот!
Они молчали. В руках Вадима неаккуратно и небезопасно  болтался пакет и это, или еще что-то сильно раздражало девушку, но она решила терпеть.
«А! Все-равно!»
«Если пакет разорвется и молоко вылетит - все-равно? Да, не судьба, значит, мальчугану-голышу поесть».
Возник образ мальчика, который был голоден и, кажется, кричал. Кира не могла и подумать, что этот человечек, когда вырастит, будет зваться ее братом.
"Братом? С какой еще радости?"
Да, братом. Она представила этакого малолетнего шкета, глядящего на нее какими-нибудь этак взрослыми глазами, осмысленными, на нее, молодую, красивую женщину...
"О, Боже, какую женщину?"
Да, тогда уже взрослую элегантную, изумрудную женщину. Женщину, которая поет.
- Это невозможно, - вдруг вышло из нее.
- Что такое? – Вадим услышал.
- Этого не может быть. – Повторила она, усмехаясь, встряхивая волосами. Она остановилась. Пакет в руках одноклассника остановился. Маятник погас.
На глаза наворачивались неведомые слезы.
"Зачем?"
"Ах, спрятаться бы где-нибудь!"
 Так захотелось уткнуть лицо куда-нибудь, уткнуть в кого-нибудь.
- Кирюша, - Вадим взялся за запястье девушки. Она не возражала, нет.
"Кажется, нет".
Горячие сухие руки с пальчиками-сосисками... Что-то в них было, наверное, что-то дорогое, видимо, что могло бы помочь ей.
Не ведая саму себя, она прижалась к парню. Они стояли посреди дороги. Он не дышал.
Сердца тюкали: "тюк-тюк".
- Мама хочет, чтобы я осталась здесь еще хотя бы на два года. Два года я не могу.  Ты, понимаешь?
Он не отвечал ,замер. Она чувствовала глухой стук его сердца.
«Странно, и оно у него есть?»
Расплывшиеся по лицу глаза Вадима были максимально серьезны, чудны, смешны.
- Я знал, знаю, что он тебе будет помеха, но то, что ты хочешь уехать – это тоже нехорошо, - сказал он урчащим посторонним голосом.
- Ты не понимаешь…, прошептала она. - Нет, не понимаешь.
Кира отошла.
«Нет, не он этот человек. На кого опереться, к кому привязаться? За что в этой жизни можно ухватиться?»
- Ты мог бы помочь мне? – Спросила она наобум, когда они пошли дальше.
- Могу, а чем?
- Ну…
Помолчали. Она сама ждала от Вадима какое-нибудь дельное предложение. В своей голове – ноль, пустота.
- Убить его, что ли? – Засмеялся Вадим.
Мозг кожи прошелся по спине Киры. Разве так шутят? Вадим чуть дальше шагнул вперед нее, заглядывая в ее глаза, будто хотел, чтобы оценили его дурацкую шутку. Веселыми глазами оборачивался.
«Что же еще такого я не знаю в этом мальчике?»
«Неужели, например, он смог бы, а?»
- Я пошутил, - щелкнул ртом Вадим. Пакет в его руке еще больше выделывал кренделя.

6