Неж-ж-ность

      Нежности во мне отродясь не было. Вакуум; будто при всеобщей раздаче промахнулись. Ладно; я не трепетная первокурсница, я – Павел Сергеевич Воронов. Муж, отец, гражданин, психотерапевт. При таком послужном списке можно жить даже без ушей, не то что без… этой самой.
       Целуя первый раз свою будущую жену, я воспринимал это, как необходимое зло. Вроде как приходишь в гости и вежливо гладишь хозяйскую кошечку. Хозяйка довольна, кошка довольна, а ты… Животных любишь, но покрытый волосками новый костюм, однако, жалко.
       Родилась моя дочь, Наташа. Увидев вопящий розовый комочек, я нервно сглотнул и приказал жене: «Заверни ее. По улице понесем – что люди подумают?..» В общем, повел себя, как нормальный отец.
       Нет, никакой нежности! Мне сорок. Я приземист, блекл, в меру плешив. Я очень хотел в армию, но чертова близорукость увела в институт. «Белый билет» перетек в красный диплом и увенчался должностью психотерапевта в строительной фирме.
       В небесной канцелярии моя фамилия последняя. И в списке на тюремные нары, и в списке на Нобелевскую премию.
       Их было четыре. Только четыре удара нежности за всю жизнь.
       1. Пять раз Земля обошла Солнце. На пятом круге я (случайно!..)_ стал убийцей.
        Поселок близ Чапаевска. Голос бабушки, отчитывающей меня, дополняется мычанием коров. Кругление моих щек пропорционально созреванию арбузов на бахче старика Егора. Мальчишки повзрослее таскают эти арбузы, я стою на стреме…
        И вдруг я раздавил белого мыша. Толстой, тяжелой сандалией. Мыш («мыш» - мужик, «мышь» - баба, - считал я…) – тепленький комочек, подрагивающей красными бусинками глаз. Мыш был домашний, непуганый. Что-то хрустнуло, земля под сандалией подозрительно заалела. Я совершил убийство и упал в крапиву. На шум прибежали…
        Мы хоронили мыша впятером. В сдержанной мужской компании. Мальчишки притащили коробку, сколотили деревянный крест. Закопали на окраине. Положили на холмик две ромашки. Костя стащил из дома бабушкино лекарство на спирту. Выпили. Помянули. Я держал речь. Мне дали вторую кружку настойки…
        «Так умирают достойные…» - выкопал я в памяти фразу, услышанную по радио.
        Жалобно булькнул настойкой и отключился. Отравление.
        Это были самые искренние и нежные слова в моей жизни. Убийцы сентиментальны.
       2. Тринадцать раз Земля обошла Солнце. Я нашел у отца на полке драную книжку: на красном фоне черные тени танков и мужчин в касках. «Публицистика и очерки военных лет. 1941-1945» - скромная загогулина в углу…
      Глаза мои прилепились к этой книге на три месяца. Невыносимые зверства войны учащали сердцебиение. Я читал на огороде, во дворе, в туалете, ночью (под одеялом, с фонариком). Особенно завораживала фраза «груды окровавленного мяса». Я любил подробности. Эту фразу и другие понравившиеся места я старательно подчеркивал ручкой.
       Но отец не поддержал мои модернистские взгляды на литературу. Книга была конфискована и разорвана на листки. На этих листочках сушили яблоки, в эти листочки заворачивали рыбу.  Глядя за обедом на эти промасленные обертки, я вздыхал. И рыба не вдохновляла. Я сурово пил компот и уходил. Нежность стояла комком у горла.
       3. Восемнадцать раз чертова планета обошла вокруг горящего шара.
      Я стоял на перроне.  Уезжал в Самару, поступать в университет. Снарядили меня знатно. Провожали, как солдата в «горячую точку» («А пишите мне, мамо, сразу у плен…»). На голове – кепка и очечки, в руках – билет, паспорт и деньги «на первое время».
       Это была НЕ цыганка. Девчушка лет шестнадцати. Светленькая, босая, в сарафане и соломенной шляпе.
      - Привет, - сказала она.
      - Привет.
      - Ты едешь в Самару?
      - Да…
      - Я тоже хочу уехать отсюда. Но черпачок пронесли мимо…
      - ???
      - Когда Боженька раздавал всякие благости, он отмерил нам, - пояснила девушка, - черпачок – тебе, черпачок – мне. Но он зевнул и пронес мимо меня. И тебе досталось два раза: за меня и за тебя.
      - Досадно, - посочувствовал я.
     - У тебя есть билет, у меня нету, - синий цветок на шляпе девушки укоризненно подрагивал.
     Я безропотно протянул ей билет. Девушка порвала его и кинула в лужу.
     - У тебя есть паспорт, а я – никто и звать никак.
     Я отдал паспорт. Вскоре обрывков в луже прибавилось.
     - У тебя  есть деньги, а я питаюсь травой, - укоряла незнакомка.
     Я отдал деньги. И их – тоже – порвала.
     - Зачем? – спросил я. – Ради справедливости?..
     - Да нет. Так. Скучный день… - девушка зашагала дальше по краю платформы. На левой ноге поблескивал золотой браслет. В сочетании с грязными пятками – трогательно.
      Я послал ей воздушный поцелуй.
      Эта девушка, увы,  не стала моей женой. Я уехал и поступил.
     4.Голубая планета, скрипя и подвывая, завершила тридцать седьмой круг.
     На курортах – бархатный сезон, в моем кабинете – бархатные занавески. «Отклоняющиеся» и «недовольные» сотрудники выплывают из моего кабинета обновленными. Результаты скупой жесткой беседы. Лет пятнадцать я смотрю в это окно с синей бархатной занавеской.
     Лет пятнадцать прихожу домой, снимаю ботинки, и моя Лена кормит меня варениками.
      В этот  вечер никто меня дома не встретил. Дочь была в бассейне. Жена… характерные звуки из спальни не оставляли простора воображению. Скрипела кровать: скрип-скрип…
      Я надел ботинки и ушел. К другу Коле. Через два дня Лена пришла ко мне: я лежал на полу, в винно-водочных ароматах.
      - Привет, - весело сказала она (красивая. Бодрая. И выше меня на два сантиметра). – Да, я тебе изменила. Изменяла и буду изменять. Извини, но ведь ты – ничтожество.
      - Знаешь, что? – веско сказал я. – Сделай мне вареников. Жрать охота… - Нежность впервые проклюнулась в нашей семье. Можно было жить дальше.