Тайна оторванного уха

Антошка, земский врач, восстал ото сна посередь ночи в страшном смятении духа и тела. Вчера он, пребываючи в измененном сознании, заснул на у себя в прихожей, на лавке в нанковых штанах, сюртуке, в шляпе и в галошах. Голова раскалывалась так, словно в ней варился адский свинец. Из мутной, туманной глубины памяти возникали неясные картины прошлого вечера. Ресторация «Яръ» на Петербургском шоссе, куда они забрели с Модестом Мусоргским уже в изрядном подпитии после покера у Гиляровскиого. Улыбающийся, словно мамкин блин, хозяин ресторации - Федор Аксенов. Цыганский хор Соколова разрывает душу в клочья заунывной песней «Не вечерняя»….

Антошка невероятным усилием воли открыл тяжелые веки, напрягся, словно цирковой силач и, преодолев земное притяжение, усадил свое тело перпендикулярно Земли. В голове зазвенели к всеношной колокола. Пот заливал глаза. Рюмер на стене, возле кровати дополз до 36 градусов и в нерешительности остановился. Антошка полез в карман нанковых порток и, вместо платка извлек из недр на белый свет какой-то неясный предмет, странной конфигурации и структуры. Врач рассеянно пошарил ладошкой вокруг подушки и нащупал пенсне. Нацепив его, и, взглянув на находку, он невольно воскликнул «Ах, дьявольщина! В рот мне пароход, в попку якорь!!!!!»

В руке он держал красное, человеческое ухо. Никакого сомнения не могло быть. Антошка мог узнать ухо среди тысячи других членов тела. Вот же чаша раковины, поросшая пегими волосами, завиток, ладья, а это - бугорок Дарвина, козелок, противокозелок… Ушная раковина данного уха была забита коричневой серой. Видны следы отита. Антошка беспокойно стал ворошить память. Откуда это ухо? Чье оно? Модеста? Гиляровского? Отца Паисия? Помнится они повстречали его возле борделя на Моховой, после обедни. О нет! Он в тревоге пощупал свои уши. На месте! Уф! Облегченно выпустил он воздух.

Сполоснув лицо в тазике с водой, в которой он еще вчера мыл ноги, Антошка стремглав выбежал из дома и пошатываясь, побежал по Тверской Ямской. И вскоре, через три часа, он уже был у комнатах у Мусоргского.
- Модест! Ты только не волнуйся, – тяжело дыша, молвил асессор, - Чье это ухо?
Мусоргский, опухший, одутловатый после вчерашнего, целомудренного мальчишника, с усердием средневекового ученого, долго и внимательно изучал ухо, вертел его, разглядывал на свет, нюхал, щупал, мял и даже лизнул, поморщившись.

- Не мое! – наконец сказал решительно и уверенно композитор, - Факт, не мое. У меня 46-й размер, а это 48-й.
- А чье же тогда?
- Это ухо живописца какого-то! - Модест протянул ухо встревоженному другу.
- С чего ты взял, Модест? Почему это не ухо урядника, сапожника или извозчика? А может быть это ухо публичной девки?
- Не… Ухо это мужское, волосатое и к тому же - оно в краске! В масляной, желтой краске! Взгляни! Это же кассельская желть. Меня такой краской Репин рисовал.
Антошка присмотрелся к уху внимательнее. Да! Действительно! Ушная раковина была испачкана желтой масляной краской! Но откуда ухо таинственного, безымянного живописца оказалось у него в кармане?

2.
 
Винсент приехал в Москву писать портрет царя Александра, под вечер, когда дневной зной ушел на покой, и на город, предвестником ночи, опустился саваном прохладный сумрак. Он долго, бесцельно бродил по ночной Москве, вдыхая русский дух, пока малая, невинная нужда не вынудила его остановиться возле Спасских ворот.
- Что?!!!! Сударь! Вы никак - ссыте? Как вы смеете? Ссыте на Спасские ворота? – услышал он над собой грубый баритон. Винсент осторожно оглянулся. Перед ним стоял высокий исполин, в чиновничьей, долгополой шинели и в широкополой шляпе, надвинутой на глаза. Винсент, смутился, стушевался, покраснел, взопрел, непослушными руками пытаясь спрятать писюн в бархатные кюлоты, но тот, как назло выпадал обратно. Неожиданный, страшный удар, оверхед, поверг Винсента на булыжную мостовую.

- Il ne faut pas, monsieur! Ne me frappez pas! Je ne serai plus! Je voulais juste pisser! – закричал художник жалобным голосом, закрывая голову, -(Не надо, дяденька! Не бейте меня! Я больше не буду! Я просто сильно ссать хотел!)

- Ах! Так ты еще и француз? Лягушатник? – мужик в шляпе в гневе свирепо затопал ногами, - Ужо я тебе сейчас задам трёпку! Сейчас ты получишь тумаков! Вот тебе за восемьсот двенадцатый год! Получил? А за Москву, спаленную пожаром, я тебе вообще уши оборву, скотина ты эдакая! На тебе! На тебе!

Он схватил своими могучими ручищами Винсента за ухо и стал его крутить. Винсент завизжал тонким контральто, изловчившись, укусил мужика за руку, и, вырвался. Он бежал по брусчатке, высоко вскидывая ноги, словно молодой вепрь, преследующий тушканчика. По шее, за воротник блузы, стекала горячая струйка крови. Возле Охотного ряда, художник упал без сознания прямо на руки подоспевшего городового Очумелова.
- Qui ;tait-ce? (Кто это был?) – спросил он, очнувшись в околотке через час.
- O-о-о-оh! – гортанно и театрально воскликнул в непонятном восторге Очумелов, - C'Est Antuan Chekhonte! Il est le plus important ici et, salope baise, bat tout le monde! (О! Это Антон Чехонте! Он всем уши обрывает, кто осмелится ссать на Кремль!)
И Очумелов с нескрываемой досадой, но и с некоторой толикой гордости, указал перебинтованным пальцем на свое перебинтованное ухо.