Когда параллельные пересекаются Часть 2. Маша

                Часть  2.     МАША

  – Ну, кто тама-а?! Кого  еще  лешак  принес? – Петрович, кряхтя,  слез  с  теплой  печи.
  Кто-то  настойчиво  колотил  то  в окно,  то  в  дверь. В  заледенелые  сени  ввалилась соседская  молодуха,  закутанная  в  шаль и широченный  тулуп:
  – Петрович,  миленький! Запрягай  сани,  рожаю  я! Пожалуйста,  быстрее!
  – Ты  чо  ли, Алька?  А  мужик  твой  иде? В  командеро-о-вке…Едрить  его! – Петрович  нетерпеливо  подталкивал  непрошенную  гостью,  торопясь  закрыть  дверь, – Чего  расшоперилась?  Заходь,  заходь.  Всю  избу  выстудила.
  Он  подошел  к  ходикам, подтянул  повыше гирьку  на  длинной  цепочке  и  близоруко  прищурился  на  циферблат:
  – Двенадцатый  час. Полночь! – поднял  вверх указательный  палец, – Ты  мне,  девка, эти  шутки  брось. На  улице  метет,  дальше  носу  не  видать. Щас,  почну  лошадь  запрягать! Едрить  тя! Вон  со  старухой  моей  покалякай,  она  пятерых  дома  родила,  по  чужим  дворам  ночью  не  бегала
  Петрович  скинул  валенки,  собираясь  снова  залезть  на  теплую  лежанку.  Жена  его Палага,  маленького  роста,  пышная  как  сдобная  ватрушка,  уже  суетилась  возле  соседки. Та  с  белым  лицом, сжав  губы  в  ниточку, так  и  сидела  на  лавке возле  двери.
  – Родила-а, – Палага  ковшиком зачерпнула  из  ведра  колодезной  воды  и  протянула  Але, – кода  это было-то,  при  царе Горохе. Пей, пей,  милая. Я  рожала,  а  ребёнков повитуха  принимала,  Лушка  травница. Я  чо  тебе,  повитуха? Чо  случись,  греха  не  оберешься. Сыночка-то  с  Макарихой  оставила? Ну,  ну,  не  реви. Ехать  надо  в  больницу,  чего  уж. Дед,  вишь,  чуть  терпит  человек!
  Петрович,  уже  занесший ногу на  печь, опустился  на  скамью, в  сердцах хлопнул  себя  по  костлявым  коленкам  и зашелся  забористым  матом:
  – Челове-е-к! Едрить тя! Всё  терпела, терпела,  а  щас  невмоготу  стало?! Вот  Серега  вернется  с  этой  камандеровки,  с  ним  и  разбирайтеся. Не  влезал  я  еще  в ваши  бабьи  дела. До  утра  терпежу  нет. Да,  не  поверю  ни  в  жисть! 
  – Что  ты  как  дятел  заладил?! Не  поверит  он. Срать  да  родить  не;коли  годить! Слыхал  приговорку   таку?! – Палага  полезла  за  мужниной  одеждой, – иди,  старый, иди запрягай.
   Аля  уже  ревела  в  голос:
  – Петрович, у меня  воды  отошли. Поехали-и-и…
  Все  пять  километров до соседнего  села, в котором был  единственный  на  всю  округу  роддом, старик  не  переставал  ворчать:
  –  Все  бабы  змеюки. Мужик  только  за  дверь,  а  ей  уж  куды-то  ехать  приспичило. Во-о-ды,  ро-о-ды, едрить  твою,  придумают  ить!
  Аля  родила  прямо  в  приемном  покое  больницы  на  кушетке.  Пожилая  акушерка  поднесла  орущее   фиолетовое  тельце к  лицу  матери:
  – Вот  твоя  торопыга. Девочка. Имя-то  придумала?
  – Маша, – с измученной  улыбкой  сказала  Аля и провалилась  в  зыбкий  сон…
                §
   
    Маше  исполнился  год,  когда родители  решили  перебраться  из  деревни  в  поселок. Поселок  был  большой. Река  делила  его  на  две  части. За  мостом  проходила  железная  дорога, там селились в  основном  железнодорожники, живущие  своей обособленной  жизнью,  отличной  от  самого  поселка. Сережа  с  Алевтиной  построили  дом  почти  на  стыке  этих  двух  районов. Стены  и  крышу  возвели  всем  миром  быстро,  внутренняя  отделка  затянулась. Сергей любил  все  делать  аккуратно  и  добротно, не  торопясь.  В  хлеву  хрюкал  поросенок,  по  двору  бродили  курицы,  жизнь  налаживалась.  Выбранное  для  дома  место всем  очень   нравилось.  За  огородами  рос  небольшой  лесок, дальше  тянулись луга;,  обрывающиеся  высоким  берегом  реки.
  Сергей  работал  водителем  на  грузовой  машине, Аля  устроилась  счетоводом  в  контору  леспромхоза. Детей  отдали  в  детский  сад. Летом  каждое  утро  все  четверо  усаживались  на  мотоцикл-одиночку  и  отправлялись  по  пунктам  назначения.  За  право  сидеть    впереди  папы  на  бензобаке   Андрейка  с  Машей  вели  отчаянную  борьбу. Победа  чаще  всего  по  решению  папы  доставалась  Андрейке,  что  казалось  Маше  верхом  несправедливости.
  Зимой  дети  часто  болели. Зловредная  ангина  нападала  сразу  на  обоих. Бабушек с  дедушками  не  было, и  родителям  приходилось  изворачиваться,  чтобы  по  очереди  сидеть  с больными. Вот  и  сейчас  Аля  торопилась  домой,  пораньше  отпросившись  с  работы. Сережа  с  утра  смотрел  за  малышами.
  Выйдя  из  магазина  с  полной  авоськой, она  бросила  взгляд вдоль  улицы, и   почему-то   почувствовала  тревогу. Вдалеке на  обочине  по  обе  стороны  дороги  стояли  две  женщины,  они  махали  руками  и  что-то  показывали  друг  другу  явно  в  направлении  Алиного  дома. Первое,  что  пришло  в  голову, это  –  пожар. Аля  помчалась,  не  чуя  под  собой  ног.  Подскальзываясь  на отполированном  машинами  мартовском  снегу, падала, снова  бежала. Тяжелая  авоська  больно  била  по  ушибленной  коленке. Показался  дом  без  всяких  признаков  пожара. Алевтина  остановилась, шумно вдыхая   морозный  воздух, потом  пошла  медленнее. Соседские  старухи, закутанные  в  шали, встретили  ее укоризненными  взглядами  и  почти  одновременно  заговорили:
  – Ты  чо  ж,  девка,  творишь-то?! Детей  одних  оставила. Орут,  как  недорезанные,  сердце  не  терпит. Ладно  ли  там  всё?  Мы  вон  с Семеновной  вышли,  а  сунуться  не  смеем. Мало  ли  чо  в  семье  бывает.
  Из  дома  доносились  детские  надрывные  крики. Аля  прибавила  шаг,  на  ходу бросив  старухам:
  – Сережа  с  ними. Не  знаю,  что  там…
  Аля  просто  ворвалась  в  избу, не  раздеваясь,  побежала  в  спальню. Андрейка  с  Машей сидели  на  кровати,  размазывая  по  лицу сжатыми  кулачками  слезы  и  сопли. От  рыданий  у  Андрюши  даже  голос  охрип:
  – Ма-ма!  Ма-ша  пла-чет, – выговорил  он  прерывающимся  полушепотом.
  На соседней  кровати спал Сергей. Лицо его было  совершенно  безмятежным, лишь  брови  чуть  сдвигались  от  звонких  повизгиваний.  Насилу  успокоив  детей, Аля не  сразу  смогла  разбудить  мужа.
  – А-а. Вот  и  мамка  пришла, – сладко  потягиваясь,  проговорил  Сережа, – а  мы  тут  спим.
  Алевтина  в  сердцах  запустила  в  него  подушкой:
  – Ирод  несчастный! Дети  посинели, ревут  во  всю  матушку, а он  спит. Смотри,  люди  под  окнами  собираются. Один  ты  не  слышишь! Как  так  можно…
  – Да,  ты  что-о!? – Сергей,  все  еще  потягиваясь,  отодвинул  на  окне  занавески. Помахал  рукой  старухам,  все  еще  стоящим  на  дороге. –  Ничего  себе! А я  слышу   во  сне, вроде  бабы  где-то   на  деревне  поют…

                §
 
  Снег  скрипел  под  ногами  и  поблескивал  в  свете  фонарей  россыпью  сказочных  сокровищ.  В  темно-синем  небе дрожали  звездочки, а белые  дымы,  как  причудливые колонны,  поднимались ввысь  из  печных труб  каждого  дома. Андрейка  и  Маша  дали  честное  слово  вести  себя  прилично,  и  теперь  они  все  вместе  шли  в  кино. Алевтина  в  белых  валенках  и  серой  козьей  шубе  держала  Машу  за  руку,  на  шаг  впереди  шагали  мужчины –  Сергей  с  Андрейкой.
  Кинотеатр  располагался  в   бывшей  церкви,  с  куполом,  высоким  каменным  крыльцом  и  узкими  окнами. Маша  с  изумлением  разглядывала  пол  из  цветных  квадратиков  и  полукруглые  высокие  потолки,  все  как  в  царских  дворцах  из  книжки. Веселые  мама  с  папой   со  всеми  здоровались, она  едва  успевала  задирать  голову, чтобы ответить  многочисленным  улыбающимся  тетям. Кругом  говорили  – индийское  кино,  индийское  кино. Индийское  кино  почему-то  называлось  «Бродяга».  Папа  купил  билеты,  и  все  направились  в  зрительный  зал.
  Рассаживались  шумно. В  шубах  и  пальто  сидеть немного тесно. Андрейка  устроился  на  коленях  у  папы,  Маша  с мамой. Тетенька  в  черной  шапочке  загораживала  экран,  Маше  это  не  нравилось. Она  вытягивала  шею  и  тихонько  жаловалась  маме. Тут  «черная  шапочка»  повернулась  к  ним и   сказала  полушепотом:
  – Алечка, как  свет  выключат,  я  сниму, – она  показала  на  голову, – не успела  волосы  прибрать,  торопилась.
  – Ну,  что  ты.  Ничего  страшного,  все  видно, – ответила  мама, –  она  через  пятнадцать  минут  заснет. Да,  дочь?
  – Не-е-т, – Маша решительно  завертела  головой, – я  кино  буду  смотреть.
  Тетенька  улыбнулась, – Коне-е-чно,  надо  посмотреть. А  как  тебя  зовут?
 – Маша. Мне  три  года, – Маша вытянула  вперед  ладошку  с  тремя  растопыренными  пальчиками.
  – Молодчина  какая! А  братика  как  зовут,  скажешь?
  – Андрейка. Ему  пять  лет, – Маша, застеснявшись,  спрятала  лицо  на  маминой  груди.
  – Умничка! Как  ты  хорошо  разговариваешь. Для  таких  хороших  деток где-то  у  меня  гостинчики  были, – тетенька  отвернулась,  порылась  в  сумочке  и  протянула  детям  по  конфете.
  Андрейка  с  Машей  хором сказали  спасибо. В  зале погас  свет.  Лица  всех  сидящих  обратились  к  экрану. В  свете  луча, идущего  откуда-то сзади, на  огромном  белом полотнище  под  громкую  музыку  ожили  черно-белые  картинки.
  – Мама,  это  индийское  кино? – спросила  Маша,  откусывая  конфету.
  – Нет,  это еще  Журнал. Ну,  новости  всякие.
  Конфета  была  шоколадной.  Такие  мама  покупала  только  в  день  получки  и  на  праздники. Немного. Начинка  в  конфете  была  темной,  именно  такие  Маша  любила  особенно. Она  могла  бы  их  съесть сто  тысяч  кило, наверно. Если  серединка  была  белой, то  обкусывались  только шоколадные  стенки. 
  Как  Маша  ни  растягивала  удовольствие,  откусывая  помаленьку, конфета  закончилась.               
  – Мама, – Маша  потянулась  к уху Алевтины, – я  еще  хочу.
  Мама,  не сводя  глаз  с  экрана, нахмурила  брови  и отрицательно  покачала  головой.
  – Еще  хочу  конфету, – голос звучал  громче.
  – Перестань сейчас  же! Больше нет. Понимаешь?! – мама  строго  посмотрела  на  Машу.
  – А  я  хочу  еще! Хочу-у, – не  унималась  дочь.
  Тетенька,  уже  снявшая  черную  шапочку,  обернулась к  ним:
  – Машенька, у  меня  только  две  было. Нету. Я  бы  дала,  но  больше нет, – она  виновато  развела  ладони.
  – Ой,  что  ты,  что  ты! – мама даже  немного  встряхнула  Машу, – ничего  не  надо. Извини. Сейчас  мы  успокоимся.
  – Надо-о!  Не  успокоимся-я-я, – заныла  Маша.
  Со  всех  сторон  на  них  уже  шикали. Даже  Андрейка  стукнул  сестру  по  коленке,  но  та  не унималась. Ничьи  уговоры  не  помогали. Через  двадцать  минут  с  извинениями  и  горящими  от  неловкости  щеками  семейство  выбралось  из  кинотеатра.
  Обратно  шли  быстро  и  молча,  только  Маша  упиралась  ногами,  повиснув  на  маминой  руке,  и  кричала  на  всю  улицу:
  – Хочу-у  в  кино! В  кино-о-о!
  Она  уже  понимала,  что  зря  это  делает,  но  остановиться  не  могла. Так  и кричала со  всхлипами  и завываниями   до  самого  дома. Как  только  захлопнулись  ворота во двор, Сережа  выдернул  из  брюк  солдатский  ремень  и тут  же  во  дворе  зло  отстегал  дочь  пониже  спины. Аля  с  Андрейкой  ушли  в  дом.
   Шапка  сползла  Маше  на  глаза, руками  она  колотила  по  папиной  коленке.   Даже  сквозь пару  теплых  штанов было  больно, но  еще было  стыдно  и  неловко.
  – Я  больше  тебя   не  люблю-ю-ю! – сквозь  слезы  твердила  Маша.
  – Как-нибудь  переживем, – невозмутимо  отвечал отец, – Запомнишь  ты  у  меня  это  кино!

                §

     За  перегородкой  раздается  условный  знак  о  готовности, мама  встает  из-за  стола  и  торжественным  голосом,  как  это  делают  ведущие  на  концертах, объявляет  гостям: «Выступа-а-ет  народная  артистка-а  СССР  Мария!»  Занавески  на  дверном  проеме  распахиваются, и  появляется  Маша в выходных  маминых  туфлях  и  мамином  платье, высоко  поднимая  длинный  подол, вся увешенная   бусами, которые только смогла  отыскать. Репертуар  песен солистки  весьма  разнообразен  от «Хаз Булат удалой»  до «Рыжий  рыжик». После  исполнения  каждой  песни  она  низко  кланяется и под  аплодисменты зрителей бежит  в  спаленку  переодеваться. Взбудораженная  всеобщим  весельем Маша  могла  бы  продолжать  свой концерт  до  утра,  петь  и  читать  стишки, но  останавливает  мама. «Все,  хватит, – говорит  она, – это  праздник  для  взрослых. Ложитесь  спать». Ну,  вот  так  всегда, и  когда  приезжают  родственники  или  просто  приходят  соседи, и в гостях,  куда  ездят  всей  семьей.
     Дальше взрослые начинают  разговаривать  тихо,  чтобы Маша с Андрейкой  уснули,  но  это  у  них  плохо  получается  и  совсем  недолго. Больше  всех  слышно  дядю  Колю, когда он  басом говорит: «Кончай  орать,  детей  разбудишь!»  Потом  тетя  Лиза запевает, а другие  подхватывают, красиво на  разные  голоса. Маша  лежит  за  плотно  задернутыми  занавесками  и  слушает. Особенно  ей  нравятся  жалобные  песни, где  все  ходят  парами,  а одна девушка потеряла  жениха,  или где  белый  снег  засыпал  дорожку… На  душе  становится  тихо  и  грустно,  слеза  скатывается  по  щеке  на  подушку. За  столом снова  разговоры  и  смех. Глаза  уже  сами  закрываются, но  Маше  хочется  дождаться,  когда  взрослые, отодвинув  стол,  встанут  в  круг и начнут  плясать. Они  так  смешно  двигаются  друг  за  другом,  ногами  выбивая  чечетку,  и  поют  разные  частушки,  иногда  даже  с  плохими  словами,  и  все хохочут.
    –  Аль, Машка-то  у  тебя  –  прямо  артистка, – слышится  голос  тети  Милы, – выступает,  не  стесняется,  моих  не  вытащишь  на  люди.
– Ой,  и  не  говори. Артистка! – отвечает  мамин  голос, – Всегда  что-нибудь  придумывает. В  садике  воспитательницы  все  просят  меня разрешить  с  ночевкой  к  себе  забирать.
– А  ты  чо?
– Ну,  разрешаю. Они  там  с  ней  занимаются, читают, ей  хорошо  и  им  весело. На  той  неделе  ночевала у  Евгении Михайловны,  так  ведь моя  еще  условия  ставит, пойду,  говорит,  к  вам,  если  проигрыватель  возьмем  из  садика  и  пластинку  про рыбаков. Да  и  утром  полегче. Сережа  уходит  рано,  а  двоих  поднимать,  одевать  и  тащиться  в  садик на  другой  конец  поселка,  сама  понимаешь. Надо  мной  уж  люди  смеются, посмотри, говорят,  как  ты  ходишь. Лечу  куда-то,  руки  назад  оттопырены, как  крылья  у  птицы,  привыкла  уже  тащить  детей  за  собой. Нынче  уж  Андрейка  в  школу  пойдет,  слава Богу.
     Глаза  у  Маши  слипаются, губы  растянуты  в  улыбке, а  в  голове  крутится  любимая  песенка  про  веселых  рыбаков…


                §
    –  Сережа!!  Ирод  ты  окаянный! Что  вот  ты  придумал,  не  сиделось  нам  дома?! – снег залепляет глаза  и  рот, Алевтине  приходится  кричать  сквозь  пургу.
Рядом, с трудом передвигая  ногами, проваливаясь в сугробы и согнувшись  пополам  от  встречного ветра,  идут  Маша  с  Андрейкой. Каждую  минуту  они  ноющими  голосами спрашивают  одно  и  то  же: «Уже  скоро? Мы  пришли? Мы не  заблудились? Еще  далеко-о-о?»
    Сережина старшая сестра  Таня  живет  в  маленькой  деревушке. У  них  с  мужем  Славой  большая  семья,  пятеро  детей. Сегодня  у Тани  день  рождения, по  этому  случаю  вчера  было  решено  всем  вместе  поехать  в  гости  и  поздравить  именинницу.
– За  час  доедем,– бодрым  голосом  уговаривал Сережа  Алевтину, – чего  там, шестьдесят километров  на  автобусе, потом  на  попутке  кто-нибудь  добросит до  деревни,  делов-то. Не  найдем попутку, так  прогуляемся,  по  прямушке  через  лес километра  два  от  силы.
   С  утра  еще  светило  солнце,  настроение у всех было  приподнятым,  во  всяком  случае  у  Маши  с Андрейкой. Когда они  вчетвером  вышли на  пустынном  тракте  из пузатого  ПАЗика  небо  уже  опустилось  и  посерело,  подул  ветер.
– Ну,  где  наша  попутка?! – Алевтина недовольно  подняла  воротник  козьей  шубы, потом  достала  из  огромной  сумки  с  заготовленными  гостинцами  две  старых  шали и накрест поверх  пальтишек перевязала  ими детей. – Сереж, видишь,  ветер  поднялся  и  темнеет?  Какой  дурак  в  выходной  день  в  эту  дыру  поедет?
– Да,  подвела  погодка. – Сережа  опустил уши  на  шапке  и  завязал  их  под  подбородком, – Что,  мелкота, рванем  пешком? А,  будущий  солдат, небольшой  марш-бросок? – Он потрепал  рукой  по шапке  сына и, решительно  подхватив  сумки,  зашагал  вперед по  чуть  видной  среди  сугробов  дороге, уходящей  в  бескрайнее  белое поле. Остальные с гораздо  меньшим  энтузиазмом  пошли  следом. Одновременно с  началом  их  марш-броска  началась  пурга. Ветер  вдруг  окреп и,  смешивая  снег,  идущий  сверху и лежащий  внизу, огромными  горстями  бросал  прямо  в  лица.
    В  лесу,  куда  свернули  метров  через  пятьсот, было  тише, но  в  темноте стало  труднее  идти, мешали ветки и коряги.
– Мама,  а  волков  здесь  нет? – Маша  уже  совсем  выбилась  из  сил,  ей  казалось, что  идут  они    целую  вечность.
– Какие  волки, Маша? – ответил  отец, – последних  волков  пострелял  дядя Слава  со  своей  бандой,  у  него  мальчишки уже  на  охоту  ходят.  Я, кажется,  уже  вижу  огоньки,  деревня  близко!
    Маша  плохо помнила,  как  дошли  до  деревни, прошли  по  длинной завьюженной улице  до  теткиного  дома, перед  глазами только  мелькали  пятки  папиных  валенок. Потом  ее  раздевали,  растирали,  поили  теплым  молоком  с  медом, и  уложили  в  постель  у  печки. Маша  заснула,  как  только  голова  коснулась  подушки.
     Утро выдалось  по-настоящему  воскресным, солнечным   и  тихим, вчерашняя  пурга походила  на  плохой  сон. Маша открыла  глаза,  ее  зовут  за  стол,  почти  все  уже  поели. Мужчины  во  дворе помогают  по  хозяйству,  кто  рубит  дрова, кто   вчерашний  снег  огребает. Алевтина  с  Таней  готовят  на  кухне  и  о  чем-то  тихо  разговаривают. Двоюродная  сестра  Аня  качает  люльку  с  маленьким  братиком  и с  интересом  разглядывает  Машу.
    На  столе  большая  тарелка  с  горячими  лепешками,  их  называют  табанями, молоко и  много блюдец,  куда  надо  макать  лепешки. В  них  варенье,  мед,  растопленное  масло  и  мелко  покрошенные  яйца  всмятку.
    – Что  вам тут  так  смешно,  девочки? – заглядывает  в  комнату  Алевтина, – ешьте  и  гулять.
– Мама,  просто  нам  с  Аней  все  время  нравится  одно  и  то  же,  и  мы  сталкиваемся  лепешками. Вот  смотри: раз, два, три! Видишь, мы  опять  столкнулись  в  варенье, – Маша  с  Аней  заливаются  смехом.
     Во  дворе  дядя Слава в фуфайке  нараспашку и сдвинутой  на  затылок  шапке колдовал  над  какими-то  досками, трогал их  и  перекладывал. Маша  трижды обошла кругом  кучу досок, с  удовольствием слушая  поскрипывание  снега  под  валеночками.
– Дядя Слава, а  правда,  вы  всех  волков в  лесу постреляли?
– Ну,  всех  не  всех,  а  немного  пострелял. Видела,  в  избе  крылышки  красивые  на  стенах  висят, это  тетерева. Тоже  я  подстрелил.– Слава  отвечал,  медленно  растягивая  слова, и  одновременно  что-то  помечал  карандашом. Потом  он  заложил  карандаш  за  ухо  и  взял  в  руки  молоток.
– Вы  как  краснокожий  индеец, – Маша, задрав голову,  внимательно  и  серьезно  смотрела  в  лицо  дядьки.
Слава  расхохотался, – Может,  краснорожий? Ну,  ты  даешь! Такая  пигалица. Ты  откуда  про  индейцев, Маша,  знаешь, а?
– У  нас  дома  книжки  про  них  есть,  мне  мама  показывала. Индейцы  тоже  немного   красные, у  них  красивые  перья  на  голове и они  любят  охотиться. А  почему  вы  диван  разломали? – она обвела  рукой разложенные   на  снегу  досочки  и  высокую  спинку  дивана,  прислоненную  к  крыльцу.
– Почему же разломал? Разломали  без  меня  некоторые  тут. А  я  разобрал,  чтобы  отремонтировать. Сейчас  кое-что заменим,  соберем, пружинки  подвяжем,  и  будет  лучше  нового.
   – Но  ведь  это  же  магазинный  диван! Вы  не  понимаете? Вы его  в  магазине  купили? – Маша  была  удивлена  такой  самонадеянностью  взрослого  человека. Она  сама  как-то  разломала  куклу,  чтобы  посмотреть,  как  у той  закрываются  глаза,  но починить  ее  после  этого  уже  никто  не  смог.
– Магазинный,  магазинный.  Откуда  же  еще? – Слава  говорил  и  продолжал  что-то  выпиливать.
– И  вы  что,  сможете  сделать  обратно,  как  было?!
Слава  присел  на  корточки  перед  племяшкой  и  взял в  руки  ее ладошку:
– Эх  ты,  Маша  с  Уралмаша! Видишь,  какие  у  меня  руки?  Шершавые,  в  мозолях. Я   ими  вот  этот  дом  построил, печку  сложил, трактор  могу  разобрать  и  собрать,  да  много  чего… Ты  думаешь,  диваны  в  магазин  как  попадают? – он погладил  мягонькую  девчоночью  ручку. – Так  вот,  их  делают  на  мебельной  фабрике такие  же  мужики как  я. Ну  там,  чертежи,  конечно, инструменты… Все,  что  ты  видишь,  сделано  людь-ми!
    Почему-то  эти  простые  слова  ошеломили Машу. Как будто  ей  открыли  большой  секрет,  а  он  оказался  таким  знакомым,  только  она  его  не  разглядела  раньше. Весь  день она молча  кружила  вокруг дяди Славы,  пока он  не  закончил  сборку, а вечером долго сидела на диване, который  снова  поставили  в  большой  комнате, и поглаживала  его  новую дерматиновую  обивку.

                §
   
    Маша  сидела  на  скамейке  у  дома  Докучаевых,  что  жили  наискосок  через дорогу.  Она  терпеливо  ждала,  даже  не пытаясь  постучать  в  ворота,  знала,  что  Ирина  скоро  выйдет  гулять. Свое  ежедневное домашнее задание  Маша  уже  выполнила,  нарвала  целое  ведро  крапивы,  которую  мама  мелко  рубит и  готовит  корм для  поросенка  и  куриц. Причем  по-честному полное  ведро, потому  что  у  мамы  есть  вредная  привычка проверять  и  прижимать  ногой  пышную кучку зелени, отчего  объем собранного в  ведре мог  уменьшиться  до  половины.
   Томилась  в  ожидании  она уже  минут  пятнадцать, но  понимала, надо  чуть  подождать,  чтобы  потом  не  было  отговорок  про  невыученные  уроки  или  еще  чего-нибудь  такое.  Ирина  училась  уже  в  четвертом  классе, Маше  шел  шестой  год.
     – Ну-у,  ты  надоеда! Опять  пришла.  Маш,  давай  не  сегодня. А? – Ирина  стояла  в  проеме  открытой  двери,  на  лице  было  написано  явное  неудовольствие.
Маша  моментально  соскочила  со  скамейки.  Взгляд  ее был  умоляющим:
– Ирина!  Я  целый  день  мечтала,  думала  о  тебе!  Ну,  пожа-а-луйста. Ну,  хоть  чуть-чуть,  совсем  немного!
– У-у-ф! Ладно,  подожди.  Зачем  я  тебе  ее  только  показала?! – дверь  снова  закрылась.
Маша  почувствовала  себя  на  вершине  счастья.  Сейчас  Ирина  вынесет свою  удивительную  книгу «Волшебник  изумрудного  города»  и  прочитает  ей  следующую  главу, а,  может,  и  две. Даст посмотреть  яркие  картинки  про  девочку  Элли с Тотошкой и  Страшилу.  Как  ни  упрашивала  Маша  взять  книгу  на  время  домой,  Ирина  была  непреклонна. Книга  дорогая,  новая,  и  мама  не  разрешает  никому  отдавать. Вот  так  и  приходится  чуть  ли  не  каждый  день  караулить  Ирину  у  ворот.
    Наконец,  снова  звякнула  щеколда,  дверь  открылась  и  появилась  Ирина  с  заветной  книжкой, аккуратно  обернутой  в  газету:
– Давай,  садись  уже.  Помнишь,  где  остановились?
– Конечно,  помню!  Вот  здесь.  Читай,  пожалуйста…
Ирина  читала,  а  Маша,  прижавшись  к  ее  плечу, смотрела  на  страницы  и  ловила  каждое  слово. Вокруг  начали  собираться  ребята  с  их  улицы,  чтобы  играть  в  напильнички. У  ворот  Докучаевых  была  самая  большая  и  ровная  площадка  земли,  очень  подходящая  для  этой  игры. Размахиваешься  и  вонзаешь  напильник  в  землю  как  нож, потом  надо  дотянуться  до  него  и  прирезать  себе  с  того  места  участок  земли, и так,  пока  кто-то  не  захватит  все  поле
   Ребята  начинали  нервничать,  на  земле  уже  был  очерчен  огромный  круг:
– Хорош,  бросайте   свою  книжку. Играем  или  нет?!
– Все,  все! – Ирина  захлопнула  книгу,  остановившись  на  самом  интересном  месте, – потом дочитаем.
Маша  чуть  не  плакала:
– С  ними  все  будет  хорошо, а?
– Ну,  конечно,– рассмеялась  Ирина. – Видишь,  еще  пол  книжки впереди. Про кого  же думаешь написано?. Там, потом..   
– Нет,  нет!  Не  рассказывай, – Маша  даже  уши руками закрыла, – я  сама по  порядку  хочу  узнать.
– Так  учись  читать,  и  все  сама  узнаешь, – Ирина  унесла книжку  в  дом  и  вернулась  с  напильником  в  руках.

   В  шесть лет  Маша  уже  бегло  читала. В  их с Андрейкой  комнате стояла  высокая  этажерка,  полная  книг.  Мама  была  заядлым  книгочеем и  каким-то  образом  выкраивала  из  скромного  семейного  бюджета  на  их  покупку. Маша  с  увлечением просто «проглатывала»  книгу  за  книгой. Однажды,  дочитав  «Чудесные  приключения Нильса с дикими  гусями»,  она  подошла  к Алевтине с  выражением  полного  недоумения  на  лице:
– Мама! Почему  я  только  сейчас  увидела  эту обалденную книгу,  ты  мне  ни  разу  ее  не  читала?!
Алевтина аж  руками  всплеснула: Маша! Посмотри,  какая  она  потрепанная. А  почему? – Она  рассмеялась, – Сереж,  ты  слышишь? Вот  спроси  у  папы,  если  не  веришь. Я  прочитала  тебе  ее  раз  двести,  когда  ты  еще  маленькая  была. Только  заканчивали,  ты  снова  просила  читать. Неужели  не  помнишь?
Маша  не  помнила. Зато  твердо  решила  последовать маминому  совету,  дочитав  одну  книгу,  не  сразу  браться  за  другую, пожить  немного  с  полученными  впечатлениями.
   – Маша,  расскажи  лучше  нам,  что  сегодня  в  садике  было, – Алевтин  приобняла  дочь, – Ты  что,  за  воспитательницу там  работала?
Маша  заулыбалась:
– Да-а. Евгения  Михайловна  ушла  по  делам,  а  меня  попросила  читать  сказки  в  группе.
Сережа  возмутился:
– Они  что  там,  с  ума  посходили,  детей  одних  оставили?! – Он  посмотрел  на  жену, – и  ты  ничего  ей  не  сказала?!  А  если  бы  что  случилось,  это  ведь  неуправляемая  орава.
Алевтина  замахала  на  него  руками:
– Уймись  ты.  Там  нянечка  еще оставалась. А  Евгения  в  магазин  побежала,  в  универмаге ситец  сегодня «выбросили».  Вечером  сама  мне  рассказала. Маша  ваша,  говорит,  всех  рядами  усадила  и  читала  до  ее  прихода,  никто  не  пикнул  даже.
–  Меня  все  слушаются,  даже  мальчики, – горделиво  сказала Маша, и,  задрав  голову  кверху,  важно  вышла  из  кухни.
– Не  упади! Ишь,  зазналась  уже, воспитательница, – крикнул  вдогонку  отец.

                §

   Ангина  нападала  внезапно. Не  помогало  ежедневное  проглатывание  рыбьего  жира, рассасывание  кусочков  сахара  с анисовыми  каплями  и  прогревание  ног  в  горчице. Вдруг  становилось  больно  глотать,  поднималась  температура,  начинали  болеть  уши.  Маша  ненавидела  ангину.
   Самым  неприятным  были  уколы  в  гланды. Это просто  пытка! Надо  сидеть, запрокинув  голову  и  широко открыв  рот,  а  над тобой  нависает  врачиха  со  шприцем, а  в  шприце длиннющая  иголка,  сантиметров  десять. Маша  крепко  закрывает  глаза,  впивается  пальцами  в  подлокотники  кресла и начинает  себя  уговаривать  потерпеть  пять  секунд.  Главное  не  кричать  и  не  закрывать  рот. Хрясь! Иголка  впивается  в  гланды,  а  кажется,  будто  в  кость. Из  глаз,  против  воли,  брызжут  слезы.
– Умничка  какая! Маша,  ты  просто  герой  у нас! – врачиха  разбирает  стеклянный  шприц и  улыбается, – приходи  завтра. Хорошо?
– Угу, – кивает Маша,  вытирая  слезы,  и  тоже  пытается  улыбнуться.
  За  дверью  кабинета  ждет  папа,  тихонько  хлопает  по  плечу  и  протягивает  пальтишко:
– Все  нормально?  Больно  было?
– Знаешь,  как  больно! Но  я  терпела, – Маша  одевается  и  берет  папу  за  руку. – Куда  идем?
– Маш,  я  тебя  сейчас  в  садик  отведу,  мне  надо  на  работу,  а  мама  вечером  заберет. Ладно?
   Не  усели  они  сделать  и  нескольких  шагов,  как  какой-то  мужчина  окликнул  папу:
– Серега,  привет! Ты  чего  здесь  делаешь,  заболел?
Мужчина  подошел и протянул  папе  руку:
– Заболел  что ли,  не  работаешь?
Папа  пожал  руку  и  кивнул  в  сторону  Маши:
– Не-ет.  Пацанку  вон  водил  в  больницу  на  уколы.
Двое  мужчин  стояли  над  ней  как  два  высоких  дерева  и  разговаривали  там  вверху  о  работе,  о  машине,  еще  о  чем-то, а Маша  замерла  и  не  могла  выдохнуть  от  обиды. Как  мог  папа  назвать   ее  какой-то  пацанкой?!  Не  по  имени,  не  дочерью,  а  пацанкой! Родной  отец с чужим  дядькой  говорил  о  ней,  как  о  посторонней  девчонке! Она  опустила  голову,  и  слезы  сами  закапали  из  глаз.
    Папа  попрощался  со  своим  знакомым  и  протянул дочери  руку, она  дернулась и,  не  поднимая  головы,  пошла  вперед.
– Ты чо,  замерзла, да?  Или  болит  еще? – Отец  шел  на  шаг  позади  нее. Маша  молчала.
   Они  поднялись  на  крыльцо  детского сада,  Маша  потянула  дверь  на  себя.  Отец    вслед  ей  сказал:
– Пока.  Я  на  работу  пошел. – развернулся  и  ушел.
   Он  ушел  и  не  заметил  ее  слез,  ничего  не  понял!  Стало  еще  обидней. Три  дня  Маша  не  разговаривала  с  отцом,  втайне  надеясь,  что  он  спросит,  на  что  она  обиделась,  прижмет  к  себе,  извинится  или  скажет,  что  она  ошибается…
Потом  поняла,  что  папа  и  не  обратил  внимания  на  ее  бойкот.

                §

     –  Лошадка,  везущая  хвороста  воз. И… И…
– И,  шествуя   важно,  в  спокойствии  чинном.  Опять  забыл? – говорит  мама, – давай  еще  раз  с  начала.
Голос  Андрейки:
– Это  дурацкая  строчка,  она  никак  не  запоминается.
За  перегородкой  на  кухне  что-то  шипит,  мама  готовит  завтрак,  пахнет  вкусно. Маша проснулась,  лежит  с  открытыми  глазами  и  слушает, что  происходит  в  доме. Печка  почти  остыла, в комнате  прохладно,  не  хочется  вылазить  из-под  одеяла. Прямо  над ней  на  потолке геометрические  фигуры  от света,  проникающего   из  кухни. За  окном  еще  темно. Сквозь  вышитые  узоры  на занавесках виден  свет  уличного  фонаря.
   – Повторяй,  повторяй, Андрюша, – слышится  голос  мамы, – как будешь  на  уроке  отвечать?
– Может,  меня  и  не  спросят.
– А  если  спросят?
Маше  уже исполнилось  семь  лет,  этой  осенью  она  тоже  пойдет  в  школу.  Чем  ближе  это событие,  тем  больше  волнения  и  какого-то  беспокойства. Что  там  будет,  справится  ли  она?
    Когда  мама  сказала, что  скоро уже отпадет  пора  носиться  как  нагайской  кобыле, а  придется сидеть  смирно  несколько  уроков  подряд  по  сорок  пять  минут, Маша  с  подружкой Наташей решили  тренироваться  в  усидчивости. Они  ставили  перед  собой  будильник,  садились  за  стол,  сложив  руки  одна  на  другую,  и  старались  не  шевелиться  ровно  сорок  пять  минут. Напряженное  молчание  перед  тикающими  часами  давалось  тяжело.  Наташку  начинал  разбирать  смех  на  двадцатой  минуте,  и  все  заканчивалось общим  нервным  хохотом. После  второй  или  третьей попытки  занятие  это  было  оставлено,  как  совершенно  безнадежное.
   «Букварь»  Машу  не  беспокоил, она  уже  хорошо  читала, а  вот  математика  немного  пугала. Андрейка сказал,  что  самая  большая  гадость  это  дроби. Чтобы  рассеять  страхи,  дроби  взялся  объяснять  папа. Он  терпеливо  ломал  спички  пополам,  потом  половинки еще  пополам, и  все  было  понятно,  пока не  начинал  писать  на  листочке  двухэтажные  цифры. В  конце  концов,  мама  сказала,  что  учитель  в  свое  время  все  расскажет  сам,  пока  не  надо об  этом  думать.
   К  учителям  родители  относились  очень  уважительно. Папа  закончил  только  четыре  класса,  дальше учиться  не  пришлось  из-за  войны, а  мама  окончила  и  школу  и  техникум. Когда  однажды  Андрейка  пожаловался  на  дуру  училку,  которая  поставила  ему  плохую  отметку, да еще в  дневнике красным  карандашом  написала «Баловался  на  уроке», разгорелся  большой  скандал. Отец,  самый  мирный  человек  на  свете,  кричал,  что  во  дворе  школы  надо  установить  виселицу и вешать  злостных  двоечников  для  устрашения  других:
– Учительница ночами  не  спит, готовится  к  урокам,  тетрадки  проверяет, а  они,  понимаешь  ли,  слушать  не  хотят,  сами  не  учатся  и  другим  мешают! Вон,  на  ферму надо  отправить,  навоз   лопатой  раскидывать!
А  мама сказала,  что всегда считала   учителей  небожителями  и  даже  представить  не  могла,  что  они,  как  обыкновенные  люди,  ходят  в  туалет.
    Маша  решила  ждать  сентября,  положившись  на  судьбу.

                §

    Каждая  суббота  посвящалась  генеральной  уборке  дома. Тканые  половики  выносились  во  двор  и  тщательно  выхлопывались. Цветы  со  всех  подоконников  составлялись в центр  комнаты и  обильно поливались. Потом  надо  было  протереть  пыль  везде,  где  только  она  могла  присесть, вымыть  окна  и  освободить  пол  от стульев  и  табуреток. Они  протирались  влажной  тряпкой, переворачивались  вверх  ногами и загружались  на  стол  и  диван. Мама  месила  тесто  на  пирожки,  отец  затапливал  баню, Андрейка с  бидоном отправлялся  покупать  у  соседей  молоко.
   – Маша, ты  сначала  пол  подмети,  а  потом  начинай  мыть. Слышишь  меня?! – говорит  мама.
– Ла-а-дно. Сейчас  мультик  закончится,  я  все  сделаю.
– Какой  мультик? Выключай  телевизор  сейчас  же. Все  доделаешь  и  смотри  на  здоровье.
– Кто  же  мне  их  потом  покажет? Сегодня  их  больше  не  будет,  посмотри  программу  сама, – Маша  с  мокрой тряпкой  в  руках  сидит  на  краешке  дивана  перед  телевизором.
– Не  будет,  так  не  будет,  не  умрешь. Давай  домывай  уже. – мама  выключает  телевизор,  а  Маша  с  тяжелым  вздохом  залезает под  кровать. Оттуда  уже  слышит  мамин  голос, – Плинтусы  хорошенько  протирай,  все  уголочки,  я  проверю.
– Ла-а-дно.
Обе  комнатки  вымыты, Маща  расстилает  чистые  половики  на  еще  чуть влажный  пол, расставляет  стулья  и  с  удовольствием  осматривается  кругом. Надо  сменить  воду  в  ведре  и еще  вымыть  на  кухне  и  в  прихожей.
– Мама, освобождай  кухню.  Иди,  посмотри,  как  красиво.
Мама,  вытирая  руки, заглядывает  в  комнату:
– Молодец! Давай  домывай  уже. Не  забудь  про  сени  и  крыльцо. А  ты  что  это,  мусор  подмела  и  перед  печкой  оставила. В  печку  выбросить-то  уже  сил  не  хватило? Ох,  Машка,  помяни  мое  слово,  достанется  тебе  муж  пьяница.
– С  чего  бы  это? – обиженным  голосом  тянет  Маша.
– Поколотит,  поколотит,  отдохнет,  да  опять  начнет, – в  сердцах  говорит  мама, – взялась  за  дело,  так  делай  как  надо!

                §

   Под  окном  кричали:
– Андрейка,  Машка,  пошли  бегать!
Бегать  означает  гулять. На  улице  собиралось  больше  двадцати  детей  примерно  одного  возраста с разницей три-четыре года. Чтобы  раньше  времени  родители  не «загнали» домой, старались  прихватить  с  собой из  дома  какую-нибудь  еду. Чаще  всего  это был  ломоть  хлеба, отрезанный  вдоль  буханки, так,  что  приходилось  придерживать  двумя  руками, намазанный  маслом  и  вареньем,  или  сверху  посыпанный  сахарным  песком. Если  успеваешь  сказать слова «сорок  один – ем  один»,  то  можешь  наслаждаться  куском  сам,  а  если кто-то  опередит тебя,  крикнув «сорок  восемь,  малки  просим»,  обязан  дать  откусить  всем  желающим.
   Зимой  строили  в  сугробах  крепости  и тоннели,  играли  в снежки. Самые  смелые  прыгали  с  крыши  бани  в  сугробы. Дома  перед  крыльцом  лежал  веник,  которым  обметали  друг  друга  с головы  до  ног  от  снега  и  ледышек. Весной  одну  сторону улицы  затопляла  выходившая  из  берегов  река,  в  огородах  можно  было  ловить  рыбу  и  кататься  на  плотах.  Летом  не  хватало  дня  и  вечера,  чтобы  поиграть  во  все  игры,  накататься  на  велосипедах, накупаться  в  реке и полазить  по  развесистым черемухам.
   – Маш,  мальчишки  опять  куда-то  пропали, – зловещим  шепотом  сообщила соседка Олька. Третий  день  среди  играющих  на  поляне незаметно  исчезали Андрейка, Олькин  старший брат  Колька  и  еще  несколько  парней. Очень  интересно,  что-то  происходит и  без  них! Вечером,  как  Маша  ни  старалась,  не  могла  вытащить  из  брата  правды. Отговорки,  что  они  играли  в  другом  месте,  что  это  не  ее  ума  дело,  только  раззадоривали  еще больше. Решено было следить  за  братьями  и  узнать  их  тайну.
   На  другой  же  день  вечером  разведчицы  заметили,  как  мальчишки  по  одному  уходят  в  сторону  проулка,  выходящего  в  лесок  за  огородами. Девчонки пошли  за  ними,  но  за  забором  последнего  огорода  их  ждали  братья. Мальчишки  были  так  злы,  что  их угрозы  выдернуть  руки  и ноги  казались  реальными. Потом  обе  получили  последний  совет убираться  и  молчать,  а  еще скорее  обидный,  чем  больной,  пинок  пониже  спины.
   Поревев  от  души  минут  пятнадцать, решили  идти  до  конца.  Собственно,  так  сказала  Маша,  Олька  боязливо  с  ней  согласилась. Они  медленно  продвигались  вдоль  опушки,  всматриваясь  в  глубь  лесочка,  высокая луговая  трава  почти  полностью  скрывала  их. Наконец  мелькнул  огонек. Дальше  пришлось  продвигаться  чуть  ли  не  ползком.
    На  небольшом  пятачке  под  старыми  высокими  елями  стоял  шалашик,  покрытый  еловыми  ветками, перед  ним  горел  маленький  костер,  вокруг  которого  сидели  мальчишки. Было  плохо  слышно, о  чем  они  говорят, над  чем  смеются, но   до  девчонок  долетали смачно  выговариваемые  матерные  слова. Маша  боялась,  что  какая-нибудь  из искорок,  летящих  вверх, попадет  на  ель  и  та  вспыхнет. Дальше  она  увидела,  как  мальчишки  заталкивают  что-то  в  полые  стебли  пикана  и  раскуривают эти  свои  трубки. Олька  нетерпеливо толкала  в  плечо,  надо  было  уходить.
   Маша  брела  домой,  просто  раздавленная  увиденным,  слезы  стояли  в  глазах. Андрейке  еще  нет  десяти,  а  он  уже  курит,  это  так  опасно,  даже  папа  бросил  папиросы,  взрослый  человек. Если  он  будет  продолжать курить,  это  может  очень плохо  кончиться. Что  же  делать? Промолчать  или  все  сказать  маме?  Андрейка,  конечно,  будет  ее  ненавидеть,  но  потом  поймет, что  лучше плохое  обрывать  сразу!  Она  была  в  этом  уверена.
    Сердце  разрывалось  на  части. Промаявшись  еще  час  в  своей  комнате,  Маша  пошла на  кухню:
– Ма-ам. Ты  обещаешь,  что  не  будешь  ругаться,  если я  что-то  тебе  расскажу?
Мама  повернулась  к  ней  и  пристально  посмотрела  в  глаза:
– Так.  Что  случилось? Говори!
– Ну,  ты  обещаешь?
– Как  я  могу  обещать, если  не  знаю,  что  произошло? Хорошо, говори. Что-то с  Андрейкой?
Маша  кивнула  и  опустила  голову:
– Они  там  в  лесу  с  мальчишками курят  какую-то  траву.  Только  ты  не  ругай  его,  а  просто  поговори. Ты  мне  обещала…
Мама посмотрела  на  нее  долгим  взглядом  и  вышла  во  двор, где  папа  чинил  мотоцикл. Маша  уже  пожалела  о  том,  что  сделала. Когда  час  спустя  на  пороге  появился  веселый  и беззаботный  Андрейка,  она  выскользнула мимо  него  в  сени  и  вжалась  там  в  угол.
    Крик  в  доме  прекратился,  Маша  приоткрыла  дверь и  столкнулась  с  братом.
– Пред-дательница! – зло  и  резко  бросил  он  ей.