Из серии От корреспондентов Крымской войны

    ИЗ СЕРИИ: От корреспондентов Крымской войны 1853 - 1856 гг.

От автора публикации:
Для каждого севастопольца памятны места сражений периода Крымской войны, героической обороны Севастополя. Каждое из этих мест связано с именами защитников, а также воинских подразделений и их командиров.
Наш разговор о Камчатском люнете или, как его называли севастопольцы - "Камчатке". В войсках неприятелей, англо-французских союзниках, его именовали - "Мамелон".
Обратимся в первую очередь к очевидцу событий тех лет, "Запискам" артиллерийского офицера Е.Р. Ершова. А затем к рассказу сослуживца генерал-майора Ивана Петровича Голева, командира Камчатского полка, организатора и исполнителя строительства Камчатского люнета.
Несколько слов об иллюстрациях к данной публикации:
В первой части публикация сопровождается видом укреплений "Мамелона" и  "Малахова кургана" со стороны французских войск. Автор первой фотографии Д. Робертсон. И сделал он её уже после событий сентября, когда союзные войска заняли Севастополь, оставленный русской армией.
Во второй части мы приводим рисунок офицера союзной армии, воспроизведённый на страницах журнала "Британские иллюстрированные новости", который зарисовал "Мамелон" в момент временного перемирия, после неудачного штурма укреплений французскими войсками.
И так:

Из "Севастопольских воспоминаний артиллерийского офицера" Е.Р. Ершова, СПб, 1858 г.

"Как я уже сказал, тихо было в Севастополе, но это была тишь перед бурей. 24 мая (1855 г.) пришлось мне побывать на Камчатском люнете и редутах: Селенгинском и Волынском. А потому и сделаю небольшой очерк о сказанных укреплениях пред рассказом о буре, разыгравшейся у них в этом месяце.
Заложение Камчатского люнета, произведённое в то время, когда сильные неприятельские батареи занимали все главнейшие высоты, окружающие Корабельную сторону, поистине должно почитаться чудом инженерного искусства и доблести наших войск.
Сознавая всю важность этого укрепления, неприятель громил его беспрерывно.
Наружный вид Камчатского люнета – "Камчатки", как его прозвали – был действительно грозен. Оба длинных боковых фаса, изрезанные глубокими, издалека черневшимися амбразурами, постоянно сверкали молниями, посылая в ответ неприятелю свои меткие выстрелы. Амбразуры переднего фаса угрюмо молчали. Выглядывавшие из них дула орудий, казалось, ждали момента, когда появятся перед ними из ближайшей неприятельской траншеи штурмовые колонны, чтобы встретить их картечью.
Постоянный туман порохового дыма, расстилавшийся над люнетом высоко воронками, взбрасываемая земля от бесчисленного множества лопающихся неприятельских бомб и гранат, синеватые дымки неугомонной перестрелки из ложементов, полукругом раскинувшихся впереди у подошвы холма, – все придавало этому укреплению грозный, боевой вид.
Внутренность Камчатки была пересечена высокими, циклопической постройки траверзами, с трудом, однако, ослаблявшими перекрестной огонь осадных батарей. Картина не прерывавшейся деятельности внутри этого укрепления представлялась взорам во всякое время дня и ночи: переменяли подбитые лафеты, настилали платформы, таскали лес на блиндажи и погреба, носили землю на траверзы, на вал и на банкеты, чинили амбразуры и мерлоны; словом, здесь всюду обычно кипела та же  деятельность, как на бастионах во время бомбардирования.
Сообщение люнета с Корабельной стороной было устроено в тылу его.
От заднего конца правого фаса шла глубокая траншея, опускавшаяся с холма в каменные ломки, которыми достигла лощины, расстилавшейся впереди куртины между бастионами Корнилова (Малаховым курганом) и № 2-м. По этой лощине можно было достигнуть выхода в сказанной куртине, так называемой "Рогатке".
Вправо и влево от люнета протягивались глубокие наши траншеи. Первая шла почти до докового оврага; вторая же, по направлению к Килен-балке. В этой последней была расположена наша 4-х орудийная батарея для противодействия неприятельским траншейным батареям, направленным на люнет. Впереди укрепления в виде полукруга раскидывались наши ложементы, соединенные траншеей.
Кстати скажу несколько слов и о ложементах.
Происхождение наших ложементов было почти случайное. По большей части они возникали без особых распоряжений начальства. Люди, высылаемые из укреплений для содержания ночной цепи, чтобы  защитить себя хоть несколько от неприятельских пуль, складывали местами из камня тоненькие стенки в виде полукруга и укрывались за ними. Но пули часто пронизывали эти утлые защиты, а потому их обсыпали снаружи землею, выбирая её изнутри ложемента.
В таком виде ложементы представляли уже более самостоятельности, не спасая, однако, от ядер и гранат.
Впоследствии у нас обратили на ложементы особенное внимание и придали им ещё большую силу и назначение. Войска стали занимать их потом не только днём, но и ночью. На ночь располагалась в них цепь, высылавшая вперед свои секреты, а днём занимали их штуцерные, человека по 4-5 в каждом.
Но положение наших удальцов в ложементах в продолжение дня, надо признаться, было незавидное. Ложементы в некоторых местах были удалены от укреплений на значительное расстояние, саженей на 200, и сначала не имели никакого сообщения даже между собою. В летние дни, с трёх часов утра до одиннадцати вечера, под жгучим южным солнцем, среди тысячи опасностей проводили почти целые сутки почтенные герои-труженики.
Неприятель был крепко зол на эти стрелковые ямы, как он называл наши ложементы, и порой неумолкаемо громил их ядрами и гранатами, редко, впрочем, попадавшими, по малой цели ложементов для артиллерийского огня.
В противном же случае, когда выстрел попадал в самый ложемент, то уже тогда разлеталась вдребезги вся эта непрочная защита, и уцелевшим стрелкам приходилось перебегать в ближайший соседний ложемент под настоящим свинцовым дождём.
Положение редутов Селенгинского и Волынского, окружённых подобно Камчатскому люнету постоянной огненной бурей было тем более критическое, что при слабом своём вооружении, сравнительно с громившими его неприятельскими батареями, они были предоставлены почти одной собственной обороне.
Батареи северной стороны и бастион № 2-й хотя и могли действовать по чёрным редутам и вообще на Сапун-гору, но по значительному расстоянию нельзя было надеяться на успешное действие их артиллерии.
Ещё в апреле неприятельские работы против наших редутов значительно усилились. Сильные батареи с трёх сторон обложили их, но, приводя в порядок своё вооружение, не открывали ещё огня. Сознавая слабость наших редутов сравнительно с окружающими их осадными батареями, можно было также сознать близкий конец упорной, геройской обороны этих передовых укреплений.
Наступила минута, когда храбрость должна была уступить силе.
В три часа пополудни 25-го мая усиленная канонада загремела против Корабельной стороны. Самый сильный огонь неприятеля сосредоточен был против передовых наших укреплений. Сначала люнет и редуты отвечали смелой и частой пальбою, но редуты отвечали смелой и частой пальбою, но через несколько часов выстрелы их стали реже, и, наконец, к вечеру замолкли совершенно. Без преувеличения можно сказать, что тучи чугуна врывались в амбразуры, врезывались в мерлоны, срывая и засыпая их.
Подобное бомбардирование продолжалось всю ночь.
Никакие сверхъестественные усилия не могли в течение ночи исправить все сделанные и беспрестанно возобновляемые повреждения.
Утро 26-го мая озарило лишь одни развалины передовых наших укреплений. Брустверов в обоих редутов и даже в Камчатском люнете почти не существовало. Это были просто нагромождённые в беспорядке кучи земли, досок, брусьев и всякой всячины. платформы были разбиваемы бомбами, бросаемыми неприятелем с ожесточением. Подбитая по большей части артиллерия сброшена с места и до половины засыпана землею. Гарнизон, не имевший, как говорится, свободной минуты, чтобы вздохнуть, кое-где лепился за уцелевшими остатками вала; о банкетах нечего и говорить!
Неприятель непрерывно продолжал бомбардирование этих развалин.
С полудня, однако, оно, было, поутихло, но часа через два возобновилось с новой силой.
Перед вечером, часов в шесть с половиною, начался штурм сказанных редутов и люнета.
Понятно, что сопротивление многочисленному врагу было невозможно; храбрость должна была уступить силе.
Три французские дивизии при двух батальонах стрелков, кроме резервов и охотников от всех полков Франции, бросились теперь на штурм.
Сам Пелисье находился в траншее ниже редута Виктории. Преследуя слабые остатки гарнизона наших передовых укреплений, неприятель захватил находившуюся в тылу редутов небольшую Забалканскую (Колокольцева) батарею и увлечённый успехом бросился через Килен-балку на Корабельную сторону.
Бастион № 1-й, возвышавшийся на крутизне над самым почти киленбалковским мостом, почему и мог действовать по неприятельским колоннам за Килен-балку, но не мог обстреливать картечью самого моста. Уже несколько зуавов перебежало мост, ещё момент – и неприятель ворвался бы на 1-й бастион. Но в эту минуту из-за бастиона вылетела легкая № 5-го батарея 11-й бригады, спустилась с высоты и картечью отбросила неприятеля с моста. В то же время, с другой стороны на рейде, явился пароход Владимир и открыл губительный огонь по неприятелю. Подоспевшие наши батальоны бросились через мост, ударили в штыки на французов и заставили их отступить.
Забалканская батарея взята была нами с бою.
Генерал-лейтенант Хрулев, вследствие различных обстоятельств, вновь назначенный начальником левой половины оборонительной линии, но получивший это назначение только за час с небольшим до нападения неприятеля на люнет и редуты, находился, однако, уже на Корабельной стороне и принимал начальствование.
Ординарец генерала прапорщик Сикорский только что успел прибыть на Корнилова бастион для занятия помещения генералу, который намеревался прибыть сюда вслед за ним, как неприятель повёл уже штурм.
Генерал-майор Заливкин принёс большую пользу в это время своими энергическими распоряжениями. Несмотря на томившую его болезнь, с трудом позволявшую ему ходить, он при первой вести о штурме, чтоб не терять времени, поскакал на неоседланной лошади к резервам и направил их к оборонительной линии.
При первом известии о нападении неприятеля Хрулев поспешно прискакал на место действия и с подоспевшими резервами лично повёл войска в штыки и отбил Камчатский люнет, но вскоре вновь нахлынули целые толпы упорного неприятеля.
Уже смеркалось. Наши, видя необходимость уступить превосходным силам неприятеля, отодвинулись от люнета, два раза переходившего из рук в руки.
Адмирал Нахимов, верхом приехавший на Камчатский люнет за несколько минут до его штурма, не успел, обойдя укрепление, проехать до половины траншеи, соединяющей люнет с Корабельною стороною, как неприятель повёл штурм. Услыхавши выстрелы, залпом раздавшиеся из небольшого числа уцелевших орудий люнета, адмирал вернулся на штурмуемое укрепление и в общей свалке едва не был взят в плен. По обыкновению на нём были эполеты и орден св. Георгия 2-го класса. Матросы едва выручили своего отца-адмирала, бросившись на неприятеля с банниками и ганшпигами, которые уносили они с прочей принадлежностью от заклёпанных орудий люнета.
Французы в жару минутного своего успеха дорвались, было, даже до самого Малахова кургана, но все подобные смельчаки уже не вернулись назад.
Англичане, которые должны были занять ложементы (L’ouvrage des carrirs) у каменоломни впереди 3-го бастиона, соревнуясь с французами, безумно бросившимися на Малахов курган, кинулись на 3-й бастион (Grand Redan) и потерпели такую же участь, как и французы".
                _***_

Алабин П.В.
Часть - 1

ИВАН ПЕТРОВИЧ ГОЛЕВ
1805—1880 гг.
                I.
Ещё одну утрату понесла семья севастопольцев, столь значительно уже поредевшая. (1)
(1) - Действительно: из замечательнейших Севастопольских деятелей, - не говорим о моряках, командовавших отдельными частями или занимавших самостоятельные, более важные посты, - деятелей, упоминавшихся в реляциях, следовательно, выдававшихся своими подвигами, сколько нам известно, остаются ныне в живых лишь следующие лица: граф Тотлебен, граф Коцебу, Крыжановский, Баумгартен, Козляинов 2, Ган, князь Урусов, Тимашев, Герсеванов, Мельников (известный обер-крот) Циммерман, Тидебель, Салов, Краснов, бывшие командиры полков: Украинского - Бельгардт, Азовского - князь Святополк-Мирский, Екатеринбургского - Верёвкин.
( П.А.)


В г. Самаре, в 5-м часу утра 9 октября, скончался генерал- майор Иван Петрович Голев, после продолжительной и тяжкой болезни.
Его торжественно, с подобавшими ему воинскими почестями, похоронил батальон квартирующего в городе Гурийского пехотного полка, в присутствии собравшихся на похороны почти всех, наличных в Самаре, севастопольцев, в Иверском девичьем монастыре, и вот что я счёл долгом сказать, на свежей могиле моего старого полкового командира и друг:
«Горючие слёзы неудержимо льются из очей тех, кому, как мне, покойный И.П. Голев был искренним и верным другом в продолжение долгих лет.
Но не одним слезам дружбы орошать эту свежую могилу. Каждый, кому дорога слава русского оружия, - слава России, должен почтить память усопшего благодарственной слезой.
Генерал Голев имеет право на такое сочувствие, своею кровью вписал в военную историю своего отечества несколько славных строк.
Не стану исчислять здесь подробностей боевого участия генерала Голева в нескольких войнах. Скажу только, что он принадлежал к числу тех 4000 наших героев, которые, в ночь с 14 на 15 сентября 1829 года, под начальством Гейсмара, разбили и уничтожили двадцатишести тысячный отряд турок, под Быйлештами. Довольно будет, если я прибавлю, что в Восточную войну 1853 - 56 годов Голев командовал Камчатским егерским полком.
Слава, которую составил себе Камчатский полк в Севастополе, известна не только военным, но каждому, кого интересует история России.
Все ли, однако, помнят событие, доказавшее, что в своё командование полком, Голев успел вдохнуть в него тот истинно геройский дух, под наитием которого солдаты не знают невозможного, тот дух, что приводит их к великим подвигам?
Известно, что 27 августа 1855 года, мы имели единственный путь отступления из Севастополя - мост через бухту.
Ключом этого отступления для войск левой половины оборонительной линии был 3-й бастион. Перейди этот бастион в руки неприятеля, и большей части армии севастопольских защитников предстояло "лечь костьми", - так как русские армии не сдаются!
Великое значение 3-го бастиона знали союзники, и потому для взятия его пошла вся армия англичан, пошла и... взяла бастион!..
Враг уже торжествовал неслыханную победу, но она была вырвана у него из рук штыками Камчатцев.
Роты Камчатского полка ударили с фланга на англичан, занявших уже бастион, опрокинули их в ров и удержали бастион до прибытия резервов. Два раза, затем, англичане возобновляли штурм бастиона, но, завалив своими трупами его ров, бастиона не взяли.
3-й бастион остался за нами и севастопольцы левой половины оборонительной линии были спасены, - путь отступления им был обеспечен!
Подвиг Камчатцев достойно оценят историки Севастопольской обороны, но достойнейшую оценку этот подвиг нашёл в своём Верховном, Венценосном Вожде.
Государь Император, на смотру 11-й пехотной дивизии, на Инкерманских высотах, в ноябре 1855 года, изволил, перед фронтом войск, спросить главнокомандующего: "Отчего представляется на смотру только один батальон Камчатского полка?"
Главнокомандующий доложил, что полк, за огромною убылью офицеров и солдат в Севастополе, переформирован из четырёхбатальонного состава в два батальона, из которых один находится на аванпостах (2).
(2) - Камчатский полк вступил в Севастополь, имея: штабс-офицеров - 3, обер-офицеров - 45, нижних чинов - 2983. Во время пребывания в Севастополе на укомплектование оного поступило нижних чинов - 772. Следовательно, полк имел в Севастополе - 3755 человек. В Севастополе полк потерял: убитыми и умершими от ран штабс-офицеров - 4, обер-офицеров - 23; ранеными: штабс-офицеров - 3, обер-офицеров - 24; контуженными: штабс-офицеров - 1, обер-офицеров - 8; без вести пропавшими: обер-офицеров - 1; т. е. всего 64. Нижних чинов: убитыми - 488, ранеными - 1943, контуженными - 1052, без вести пропавшими - 32, итого - 3515. Если из полка ещё могло быть сформировано 2 батальона, то потому, что раненые и контуженные, по выздоровлении, возвращались к своему месту.


Тогда Государь, обращаясь к войскам, изволил сказать громогласно:
"0дин батальон Камчатцев - четырёх стоит!" (3)
(3) - Мои "Походные Записки", т. II, стр. 389. Богданович. Восточная война 1853 - 56 годов, т. IV, стр. 201
Мне прибавлять нечего. Россия в каждом защитнике Севастополя справедливо видела героя.
Кто из вождей Севастопольских сумел вдохнуть в своих подчинённых тот дух, что каждого из них сделал равным четырём, героям, тот спокойно может сойти в могилу - он честно сослужил свою службу России, и она его не забудет!..
Как на засвидетельствование действительности заслуг генерала Голева Царю и Отечеству, мы могли бы ограничиться указанием только на следующий отрадный факт: я счёл своим долгом довести, 9 октября, по телеграфу, до сведения господина военного министра о кончине генерала Голева и 11 октября уже удостоился получить от его сиятельства депешу, сообщившую мне, что с Высочайшего соизволенья, будут по генерале Голеве отслужены панихиды: в Севастополе и в Камчатском пехотном полку, но мы, не ограничиваясь приведением этого, повторяем, отрадного факта, вновь доказавшего: как твердое и честное выполнение своего долга Отечеству на службе Севастопольской, и после двадцатипятилетней отставки, вспоминается и достойно чтится Русским Царём, - позволяем себе сделать беглый очерк служебной деятельности покойного, чтобы доказать его права на уважение и память соотечественников.
Мы сочли не лишним в этом же очерке привести, сохранившиеся в наших Записках, некоторые из рассказов Голева о виденном и слышанном им в его долголетней жизни.
                II.
И.П. Голев, из дворян Петербургской губернии, родился 18-го августа 1805 года.
Нам неизвестно, какое служебное положение занимал родитель покойного, в последние дни свои, но тем, что он с честью служил в военной службе, что доказывается хранящимся у нас Высочайшим рескриптом на его имя, за собственноручною подписью в Бозе почившего Императора Александра I, на пожалованную ему, 23 ноября 1807 года, золотую шпагу за Прейсиш-Эйлаусское дело (4).
(4) - Вот этот замечательный документ, мне подаренный покойным Иваном Петровичем, написанный на полулисте обыкновенной, полубелой бумаги:
Господин майор Голев.
В вознаграждение отличной храбрости, оказанной вами в сражении против французских* войск 27 генваря при Прейсиш-Эйлау, где вы находились у прикрытья батареи и, отражая неприятеля, покушавшегося на оную, атаковали его в деревне Шлодитен и, выгнав онаго, преследовали, нанося ему сильное поражение, причем оказали примерную неустрашимость и рвение к службе. Жалую вам золотую шпагу с надписью "за храбрость", уверен будучи, что сие послужит вам поощрением к вашему продолжению усердной службы вашей. Пребываю вам благосклонный Александр.
В С.-Петербург. 23 ноября 1807 г.
Полагаем уместным сказать здесь: когда, уже около 9 часов вечера, Наполеон увидел необходимость прекратить Прейсиш-Эйлаусскую битву и отступить на соединение со своими свежими войсками, внезапно, в тылу нашего правого фланга, раздалась канонада. Это было наступление Нея, который, следуя на помощь Наполеону, опрокинул все наши и прусские, встреченные им, отряды и атаковать селение Шлодитен, наполненное нашими ранеными. "Бенигсен, опасаясь быть отрезанным от Кенигсберга, отрядил против Нея несколько полков, и в числе их Таврический гренадерский и Воронежский мушкатерский, кои, ударив в штыки, овладели Шлодитеном и заставили французов отступить к Альтгофу. Это был последний акт пятнадцатичасового кровопролитного сражения при Прейсиш-Эйлау".
Богданович. История царст. имп. Александра I и пр. Спб. 1869, т. II, стр. 219.
(П.А.)


Иван Петрович лишился родителей в раннем детстве и был помещён в императорский военно - сиротский дом, (впоследствии преобразованный в Павловский кадетский корпус), откуда выпущен, с чином прапорщика, 8 августа 1823 года, в Томский егерский (ныне пехотный) полк, состоявший в 16-й дивизии бывшей тогда 2 -й армии, фельдмаршала Витгенштейна.
Вот что рассказывал Голев из времён служения его во 2-й армии.
Едва, по выпуску из училища, в 1823 году, Голев приехал на службу в полк, как сделался свидетелем замечательного случая.
Назначен был смотр под Тульчином и в начале октября 1823 года двухдневный манёвр в присутствии, блаженной памяти, императора Александра I.
К смотру был собран весь 6-й корпус. Главнокомандующим был фельдмаршал Витгенштейн, начальником штаба у него Киселёв, (впоследствии граф и министр государственных имуществ).
Известно, что в то время офицеры армии Витгенштейна были проникнуты либеральным духом. Особенно это направление сильнее других сказывалось в 16-й дивизии, которой командовал Михаил Фёдорович Орлов, молодой генерал блистательных дарований, красавец собой, огромного роста, стройный, белый, румяный, брюнет с большой лысиной.
Сам Орлов был человек вполне свободномыслящий, а потому естественно, покровительствовал офицерам того же направления, тем более, что вначале всецело принадлежал к сильно развитому тогда во 2-й армии тайному обществу, известному под именем "Союза благоденствия".
Одним из бригадных командиров дивизии Орлова был генерал Болховской, ещё, будучи капитаном, стоявший в карауле в Михайловском замке, в ночь кончины императора Павла! Волховской не стесняясь, хвастал, что его шарф получил историческую известность.
Государю было издав¬на известно направление Орлова, прежде пользовавшегося особенным расположением государя, но впоследствии лишившегося такового. Участье Орлова в тайном обществе сделалось известным из бумаг арестованного корпусным командиром Сабанеевым майора В.Ф. Раевского, заведовавшего Ланкастерской школой в дивизии Орлова.
Когда, на смотру, пошла мимо государя дивизия Орлова церемониальным маршем, император взволновался до крайности. Волнение это отразилось на коне государя: конь танцевал всё время на месте, под нетерпеливыми движеньями государя, от его шпор и непрестанного дерганья мундштуком. Конь покрылся пеной, стоя на месте. Когда, отсалютовав, Орлов сделал заезд и подскакал к императору, то государь громко сказал ему: "Советовал бы я вам, генерал, больше заниматься вверенной вам дивизией, чем делами моей империи!" (5)
(5) - Подобную этому фразу вкладывают в уста покойного государя, будто бы отнесенную им к князю Волконскому, в другое время. (Богданович. Ист. царс. им. Александра, т. IV, ст. 503). Но Голев, прочтя это указание, настаивал на верности своего рассказа, подтверждая его врезавшимся в его память, дерзким (неудобным для печати) возгласом, который позволяли себе делать офицеры, когда передавался ими друг другу изложенный рассказ.
(П. А.)


В тот же день Орлов и оба его бригадных командиров были устранены от должностей, что возбудило ропот и неудовольствие офицеров, очень любивших Орлова.
Кончился двухдневный манёвр 4 и 5 октября. Войска измучились до крайней степени. Солдатами эти двое суток не варили пищи, они довольствовались хлебом, бывшим в их ранцах. Зато по окончании маневра, солдатам было приготовлено обильное угощение: водка, мясо, булки; для офицеров изготовлен обед, каждому полку отдельно.
Для государя, генералов и полковых командиров всего отряда, для свиты и приглашённых лиц был выстроен особый павильон, в котором приготовилось роскошное пиршество. Во время царского обеда пехота образовала огромное каре, вокруг сказанного павильона, за нею поставили кавалерию и далее, на высотах, артиллерию, которой приказано открыть пальбу, когда начнутся тосты.
Вначале всё шло очень чинно, но едва взвилась сигнальная ракета, и раздался артиллерийский залп, как произошло нечто поразительное. Пехотинцы, как мы выше заметили, проголодавшиеся в течение двух суток, выпив водки, по чарке, по другой, на тощий желудок, опьянели и забылись до того, что когда артиллерия начала стрелять - тоже стали стрелять, без приказания.
Кто начал - потом самое строгое следствие обнаружить не могло. Одним словом, загорался адский огонь вокруг павильона - 50000 человек палило безостановочно! Произошло смятение. Государь сейчас же, не кончив обеда, сел в экипаж и уехал в Тульчин.
Генералы поскакали к своим частям, кричали, махали платками, шляпами, силясь остановить пальбу, но все усилия их были тщетны - пальба продолжалась. Тотчас начали разводить полки по местам, но и тут пальба не прекращалась. Мало того, было множество публики, съехавшейся посмотреть на Государя и на блистательный смотр, множество поляков, помещиков с семействами, со всех окрестностей. Солдаты стали стрелять в экипажи и лошадей публики: многие лошади понесли, другие стали биться на месте; дамы перепугались, поднялся крик, шум; словом произошёл страшный переполох.
Потом рассказывали, что эта пальба произошла отнюдь не случайно, а была устроена заговорщиками, предполагавшими воспользоваться ею, чтобы убить государя. Утверждали, что с этой целью были подговорены особым лица, из числа разжалованных, которых тогда было очень много в полках и что им на этот предмет были розданы боевые патроны.
Мы должны здесь заметить, что настоящий рассказ о неудачном исходе военного празднества под Тульчином, совершенно противоречил рассказу о том же событии Н.В. Басаргина. (XIX век. Сборник Бартенева. Книга I, стр. 83 - 84).
Басаргин говорит, что пальба артиллерии и пехоты производилась при тосте за здоровье Государя, вследствие заранее сделанного распоряжения, тогда как Голев уверял, что пальба пехотой произведена самопроизвольно и даже по злоумышленному подстрекательству.
Голев рассказывал, что по этому поводу производилось строгое следствие, которого быть не могло, если бы пальба была следствием заранее сделанного распоряжения. Выдумать такой факт, как производство следствия, Голев не мог.
Далее. Голев рассказывал, что недовольный происшедшей пальбой, государь уехал до конца обеда, а Басаргин говорит, что государь всем праздником был чрезвычайно доволен. Кому же верить?
Оба очевидцы события. Нельзя ли предположить, что Басаргин, как сам участник заговора, умышленно представил событие не в надлежащем освещении, чтобы не дать повода к предположению о возможности участия заговорщиков в произведении этого беспорядка, вызванного неудавшимся замыслом?
Вот ещё два рассказа Голева, относящееся ко времени стоянки под Тульчином:
Дивизией командовал генерал-лейтенант Корнилов, (отец известного севастопольского героя, убитого в первую бомбардировку). По словам Голева, это был всеми любимый начальник, герой 1812 года, с Георгием на шее, человек твердый, решительный, смелый, всегда прямо и резко говоривший правду сильным мира сего.
После 14 декабря и открытия заговора во 2-й армии, многих офицеров арестовывали, внезапно увозили или преследовали подозрениями и держали под секретным надзором. Между офицерами, а в особенности между начальствующими была паника.
В одном из полков дивизии Корнилова, а именно в Селенгинском, произошла какая-то маленькая неурядица между офицерами, которую почти каждый из начальников того времени, под влиянием той же паники, непременно возвёл бы на степень истории - почти каждый, но не Корнилов. Он окончил это дело домашним образом, даже не доведя о нём до сведения начальства, как о случае совершенно незначительном.
Между тем, нашлись-таки добрые люди, которые передали об этом деле Витгенштейну.
Вот как-то, вскоре после этого, фельдмаршал за обедом у себя и спрашивает Корнилова: "Что у вас там такое в Селенгинском полку было между офицерами, генерал?"
- Ровно ничего, ваша светлость. Пустяки сущие. И говорить то, об этом не стоить, а вот об этом так стоить поразмыслить: как это вашей светлости делается известным, что за тридевять от вас земель, в каком-нибудь Селенгинском полку, какой-то вздор произойдет, а как около вас самих все покарбонарились, вы и заметить не изволили!
Разговор на этом прекратился.
Второй рассказ, уже комического свойства.
Тучков (впоследствии Московский генерал-губернатор), в молодости был большой проказник и шутник.
Гвардия, возвращаясь из Турецкой кампании, некоторое время стояла под Тульчином. Скука в жидовском городишке заставляла искать развлечений.
Тучков занимал хорошенькое помещение, на лучшей улице городка, вместе со своим товарищем Жемчужниковым. Напротив помещалась цирюльня, с обычной вывеской и надписью: "здесь стригут, бреют" и пр. и обозначением цены каждой операции, а именно: за бритье 20 к. и т. д. Тучков прекрасно рисовал. Жемчужников замечает, что дня три кряду Тучков работает над большой картиной, по бумаге на картоне. Каково же было его удивление, когда взглянув на картину, он увидел изображение сидящего на стуле человека, которому другой намыливает лицо, внизу крупная надпись: 10 коп.!
Наутро эта новая вывеска появилась над квартирой товарищей. Не прошло и часу, как какой-то прилично одетый шляхтич, проходя мимо, усмотрел, что здесь можно побриться вполовину дешевле, чем у цирюльника vis -a - vis и вошёл в дом. Его встретил Тучков в архалуке, с мыльницей и кисточкой в руках.
- Можно? - спрашивает шляхтич.
- Садитесь, - отвечает Тучков, подвигая ему стул, и тотчас взбив в мыльнице массу мыла, долго и густо начал мылить ему всё лицо, оставив не замазанными только глаза, лоб и нос, - намылил и говорит: - Готово! - пожалуйте деньги...
- "Так брейте же!"
- Здесь не бреют, а только мылят, - бреют напротив, не угодно ли отправиться туда.
- "Помилуйте, что же это такое? Дайте хоть полотенце обтереться".
- Нет уж, извините, у нас полотенец нет, - отправляйтесь, отправляйтесь - и, не дав шляхтичу опомниться, выпроводил его за дверь, всего в мыле.
В первую царствования императора Николая турецкую войну, Голев перешёл Прут 26 апреля 1828 года и после блистательного в оной участии, будучи награждён за достопамятное ночное поражение турок под Быйлештами, чином поручика, и двукратно перенеся все ужасы чумы, воротился с полком в Россию только 24 октября 1832 года, т. е. пробыв в Турции и Придунайских княжествах 4 года и 6 месяцев кряду.
Столь продолжительное пребывание в названных местностях дало возможность Голеву в совершенстве изучить молдавский язык, на котором он стал говорить как на русском, что послужило ему в пользу на его дальнейшей службе.
В этот период времени, а именно, в 1880 году, наши войска вторично были поражены ужасным бичом Божиим - чумой. Вот что рассказывал мне Голев о её появлении.
По окончании турецкой кампании, наши армии воротились в Россию, оставив в Молдо-Валахии, впредь до уплаты условленной по Адрианопольскому миру контрибуции, дивизию пехоты, дивизию кавалерии, с соответствующим числом артиллерии и казаков. При отбытии наших войск нигде не было никакого признака чумы. Оставшаяся на оккупацию пехота с артиллерией была размещена в крепости Силистрии и на десятивёрстном вокруг неё пространстве, причём селения и деревни, леса и воды этого района были отданы в распоряжение оккупационных войск. Те турки этого района, у которых были ещё какие-нибудь средства, эмигрировали, остались только совершенные бедняки, да болгары не покидали своих жилищ.
Комендант крепости, инженерный генерал Рупперт, предложил оккупационным войскам на топливо, варку пищи и печение хлеба получать деньгами, по утвержденным ценам, приняв на себя заботу о заготовке необходимого материала. Разумеется, такое распоряжение пришлось очень по сердцу полковым командирам, которые и поспешили условиться с ротными командирами об отпуске им некоторых сумм с тем, чтобы сами роты заготовляли себе топливо. Дело закипело. Пошла усиленная рубка лесов в окрестностях Силистрии, но однажды, а именно, на Николин день, 6 декабря 1830, случилось, что в одной из рот Томского полка, в котором служил Голев, не оказалось дров и ротный командир, по случаю большого праздника, пожалел послать солдат за несколько вёрст в лес, на рубку, приказав фельдфебелю: достать где-нибудь топлива поближе.
Силистрия, как и все турецкие города, не только окружена мусульманскими кладбищами, но изобилует ими в самой городской черте. Турки хоронят своих мертвых без гробов. Они кладут тело в неглубокую могилу и под покойником устраивают нечто вроде односкатной крыши, причём доски и бревешки, служащие материалом для таковой, одним концом упираются в дно могилы, а другим, часто, торчать над её поверхностью.
С одного из таких, ближайших к городу кладбищ, солдаты и натаскали досок и бревешек, повыдергав их из могил. Наутро, когда все в этой роте поднялись, видят, что люди, доставлявшие накануне дрова, не встают.
Сначала думали - утомились. Дали им выспаться, опять поглядели - спят. Чтобы такое значило? Разбудили их, растолкали, видят - они в каком-то неестественном состоянии. Разумеется, их тотчас стащили в лазарет. Там, полковой штаб-лекарь Томского полка Лукин, вместо того, чтобы осмотреть этих людей внимательно и определить их болезнь возможно точнее, отнесся к ним с полной небрежностью, признав их пьяными, и не принял никаких мер к их излечению.
К утру все эти люди умерли. Когда же их раздели и увидели на их теле черные пятна, то и это не образумило Лукина - он признал эти пятна следствием гастрической горячки. Через день в лазарете Лукина умер фельдшер, осматривавший умерших солдат, а затем чума вступила в свои права и пошла, косить людей!
Но Лукин, боясь следствия и тяжёлых для себя его результатов, скрывал от начальства ужасную истину, показывая, что сильное заболевание и смертность происходят от обыкновенных болезней! Однако этот страшный секрет долго удержать было невозможно: о появлении чумы сделалось известным начальству и тотчас наехало в Силистрию множество следователей, присланных Киселёвым, тогда председателем диванов княжеств.
Конечно, следователи не могли остановить эпидемии; она развилась там с большею силою и быстротою, что войска стояли очень скученно в городе и крепости, а вывести их в лагерь было невозможно, потому что ещё лежал снег. Наконец, настал февраль, снег стаял, войска поставили лагерем, приняли строжайшие карантинные меры. Затем эпидемия вскоре начала ослабевать, успев, однако похитить огромное число жертв, как в наших войсках, так и из числа местных жителей.
Штаб-лекаря Лукина, вместо того, чтобы расстрелять за преступную небрежность, следствием, обнаруженную и бывшую причиною гибели стольких людей, назначили главным медиком устроенного тогда чумного отделения, причём он вынужден был провести 3 месяца удалённым от всего мира, посреди зачумлённых, безвыходно в их лагере.
В эти роковые три месяца, Лукин спился с кругу и обратился в какое-то подобие дикого зверя. Нечего сказать: большую он, должно быть, принёс пользу порученным ему несчастным страдальцам!
Вот ещё некоторые из рассказов Голева о войне 1829 года.
В армии были убеждены, что барон Гейсмар, бесспорно человек отважный и решительный, блистательными успехами своими в эту камланию и славой, им приобретенной, преимущественно обязан состоявшему при нём Павлу Христофоровичу Граббе (впоследствии граф, прославившийся на Кавказе и наказной атаман Донского войска).
Сам Гейсмар понимал значение для него Граббе и высоко ценил его воинские дарования. Но Граббе был компрометирован по делу тайных обществ во 2-й армии и выслан в полк под команду младшего. (6)
(6) - П.X. Граббе не был судим уголовным судом, но за смелые ответы в комитете, по высочайшему повелению, содержался некоторое время в Динабургской крепости и потом отправлен младшим полковником в Северский конно-егерский полк. (П. А.)
Между тем Гейсмар старался, при всяком важном случае, обходить это распоряжение. Так, дня за три до знаменитого Быйлештского дела, Гейсмар в диспозиции своей поручил полковнику Граббе командование резервом, в составе которого назначил полк пехоты, двухбатальонного тогда состава, и тот полк кавалерии, в котором числился Граббе, состоявший под командой полковника Кельнера.
Таковым назначением Кельнер обиделся и рапортом донёс Гейсмару, что на основании имеющегося у него секретного предписания начальства, основанного на высочайшем повелении, он не может допустить, чтобы полк, ему вверенный, а равно и он сам, были поставлены под команду Граббе, которому более дивизиона поручать не приказано.


Однако Гейсмар был не из числа тех, которые отступаются от своих решений.
Не смотря на грозившую опасность немедленного столкновения с неприятелем вдесятеро сильнейшим, причём ему надлежало дорожить каждым лишним человеком в своём отряде, Гейсмар тотчас дал предписание полковнику Кельнеру отправиться с одним эскадроном вверенного ему полка, за 90 вёрст, прикрывать город Краиов.
Таким образом Граббе остался командовать указанной ему частью, причем имел несомненное влияние на принятие Гейсмаром того отважного и вместе точно рассчитанного решения, которое завершилось славным Быйлештским делом.
Фельдмаршал Дибич любил сильно выпить. В турецкую войну его прозвали: "Самовар-фельдмаршал", потому что у ставки его, от раннего утра до поздней ночи, кипел самовар - Дибич постоянно пил пунш. Даже в поездках его верхом, на рекогносцировку, для осмотра войск и тому подобное, казак всегда возил за ним баклагу с холодным пуншем и стакан.
Венгерская война застала Голева подполковником (он произведён за отличие: в 1837 году в капитаны в 1845 году в подполковники), и командиром батальона в Томском полку, с которым он и перешёл, 6 мая 1849 года, границу Буковины, у м. Новосилнцы, в отряде генер.-лейт. Гротенгельма.
В начале кампании Голев участвовал во многих стычках с венгерцами, из которых более замечательная у Иллова-Маре, 9 июня, где он командовал средней колонной, состоявшей из 3-го батальона Томского полка, дивизиона Буковинского кордонного батальона австрийских войск и небольшой части казаков.
Эта первая стычка наша в Трансильвании с венгерцами, кончилась бегством неприятеля, потерявшего 10 человек убитыми и до 20 взятыми в плен.
Вскоре затем Голев, как превосходно владевший языками немецким и молдавским, был назначен 7 июля временным комендантом значительного города Буковины-Черновцы, где и оставался до конца кампании при исполнении этой трудной и сложной обязанности, за что, равно как и за мужество в делах с венгерцами, удостоился получить от австрийского императора орден Железной короны 2-й степени.
Нашим же правительством за отличное мужество в Венгерскую войну Голев награждён орденом св. Владимира 4 степени с бантом и чином полковника, со старшинством с 9 июля, т. е. со дня оказанного им боевого отличия в деле под Иллова-Маре.
Вскоре за этим, Голев, обративший на себя внимание отличным знанием военного дела, в мирное и военное время, быль назначен, 10 января 1850 года, командиром Камчатского егерского полка, стяжавшего впоследствии, под его командой, славную известность.
Еще во время продолжительной лагерной стоянки под Луцком, для приготовления к смотру императора Николая, Голев своей разумной распорядительностью, отсутствием всякой суетливости, (которою в то время отличалось у нас большинство начальствующих, увлекавшихся напускным рвением к службе, часто, на пределе возможного, но в сущности действовавших не под влиянием чувства долга, а из простого желания отличиться, показав свою часть с казового конца), - точностью и определительностью своих приказаний, живейшей заботливостью о действительных нуждах своих офицеров и солдат, - сумел приобресть общую любовь в полку, что было одной из главнейших причин тех последующих подвигов полка, к которым всего скорее увлекает нашего солдата пример и слово начальника, им любимого.

Продолжение следует...