Путешествие к Босху

Путешествие к Босху.

Знакомство с Босхом
В далёкие 70-е годы прошлого века  друзья подарили мне прекрасно иллюстрированный труд Г.И. Фомина "Иероним Босх". Ранее работ этого великого живописца-голландца я не видел. Работал я тогда в руководстве одного из  новосибирских  заводов атомного ведомства.
Непосвящённому в жизнь крупного военного завода атомного ведомства рядовой рабочий день руководителей показался бы пожаром в бедламе.  Остановки и ЧП предыдущей ночи, утренние капризы военпредов, вскрывшиеся задним числом нехватки в оснащении рабочих мест, завалы текущих испытаний. Непонятные отклонения свойств и параметров изделий, крахи исследований. Возврат подготовленных к финишным проверкам и к отгрузке партий изделий, срывы поставок от смежников. Конфликты и склоки (в коллективах и межличностные), приватные жалобы и доносы. Парткомы, профкомы, помощь селу, плановые совещания, травматизм и заболеваемость, несчастные случаи, возгорания, строптивые директивы санэпидемслужбы.  Донесения о грядущих проверках сверху, аварии в транспортных системах, водо-электро-теплоснабжении, канализации в цехах и  в школах, детсадах, дворцах культуры и спорта, больницах (конечно, конечно, следует извиниться за скучный перечень горящих проблем, но ведь каждая из них – это автономная, но неразгаданным образом связанная со всеми другими частичка). Всё это и многое другое было бы воспринято новичком как беспорядочное, беспрестанное клокотание и бурление. Невинное определение такой ситуации – повышенная информационная нагрузка – звучит как насмешка, если учесть, что она нередко приводит к нервным расстройствам , а то и просто к синдрому хронической безбашенной паники.
Нормальный человек с устойчивой психикой понимает, что это тревожное, суетливое разнообразие должно быть спокойно, привычно упорядочено, разложено по полочкам, роздано для исправления, исполнения и контроля. И это упорядочение непременно должно пополнить уже накопленный, обобщённый опыт по дальнейшему совершенствованию  управления. Тогда сложится общая картина производственного процесса, его единого образа.
Попытки создания такого образа постоянно преследовали моё  воображение. Так, описанный выше пожар в бедламе я пытался представить себе как нормальный, так называемый "индустриальный" метаболизм мифического существа, именуемого Молохом. Молох жадно и беспрерывно заглатывает извне людей (кадры), оборудование,  вагоны и фуры бесформенных кусков металлов, пластмасс и других материалов, контейнеры с химикатами и  унылые бобины проводов и кабелей, мириады электронных компонентов, смешивает всё это и переваривает  в своём чреве со специфическим желудочным соком (разжиженные на бумаге и в памяти компьютеров человеческие мышцы и мозги). В процессе беспрерывного переваривания Молох зычно-парадно и планомерно отрыгивает изящную готовую продукцию. Отрыжке неотвратимо и злорадно сопутствуют яростные перебранки, матерная  ругань, нервные срывы и психозы, хроническая бессонница, инфаркты, язвы внутренних органов и профзаболевания персонала. Случаются временные помутнения рассудка. Одновременно разбрасываются по сторонам молоховские фекалии: сокращённые неудачники, местные диссиденты, алкаши, несуны, склочники-лодыри, профзаболевшие, просроченные материалы и компоненты, и отходы, отходы, отходы.
 Составные части этого образа – гигантского рукотворного чудовища – смутно плавали в моём воображении, иногда помогая, а иногда и мешая принятию решений. Они то и дело маячили в голове в причудливых фантастических обличиях. Так, некоторые формы спецодежды и СИЗ (средства индивидуальной защиты) превращали работников в сущих страшил: огромные выпуклые очки, новой формы маски сварщиков, спецкостюмы и противогазы маляров с причудливыми пистолетами-распылителями, пластиковое обмундирование отрядов химзащиты и пожарников. Твёрдые, как доисторические щиты, фартуки; уродующие форму красивых ног бахилы; жёсткие, словно поручи, нарукавники; затейливые респираторы и мишурные  беруши. Сейчас запрещена пескоструйная обработка деталей, но если бы Вы, читатель, увидели рабочий костюм для неё, он напомнил бы вам самые жуткие образы из ваших ночных кошмаров. Некоторые виды нового оборудования выглядели угрожающе, словно оружие враждебных марсиан. С охранных вышек яростной злобой обжигали лютые от долгого стояния  глаза вооружённых постовых. На стройках новых корпусов работал "особый контингент" (заключённые лагерей со сроками не менее 8 лет), к охране которого добавлялись свирепые овчарки. Эпизодическое общение с зэками по производственной необходимости оставляло также яркие следы: помнится, при разборе крупного поджога в кабельной шахте "пахан" стянул с лица респиратор и поразил всех страшными, вечно неприкрытыми зубами (губы у него были когда-то срезаны). Его свирепый, неразборчивый клёкот переводил нам один из его смотрящих, тоже с  изуродованным лицом.
Обратную, светлую картину образовывали прекрасно убранные сборочные цеха, где работала в основном молодёжь, – юноши и девушки в лёгкой, нарядной, подогнанной под себя, отглаженной спецодежде выглядели чистыми ангелами. При этом ответственный за содержание помещений ежедневно докладывал мне о десятках бутылок из-под спиртного, ежесменно находимых в гардеробных для переодевания, – как ни странно, особенно в цехах с преобладанием женского персонала.
 Все эти люди, вмонтированные вместе с оборудованием и роботами в тело моего Молоха, несмотря на многочисленность и разнообразие занятий, осуществляли порознь таинственный единый процесс превращения уже самих по себе невероятных материалов и компонентов в новые, ещё более невероятные продукты. Иногда их  самодовлеющее усердие освещалось вспышками празднеств, на которых в выходном обличии особо выделялись военные, – охранявшие завод и зэков войска МВД и военно-строительные части. Совсем молоденькие, румяные бойцы на праздники одевались в парадные форменки и грохотали маршами и меднозвучными оркестрами, маршировали, сторожили загадочно-значительные (для штатских) знамёна и совершали возле них магически-комичные ритуалы почётного караула. Во время кратких увольнительных их громадные сапожищи мяли траву  газонов у магазинов, а исполинские, красные, но всё же детские руки ухватывали сразу по пятку стаканчиков с мороженым.  Эти праздники также составляли неотъемлемую часть жизни Молоха.
В моём сознании эти бурно живущие, бесчисленные, самостийные, одновременно суровые и радостные картины смутно стремились сложиться воедино в образ воображаемого Молоха, грозного и важного, почитаемого, непредсказуемого и заведомо до конца непознаваемого. В минуты роздыха и фантазийных медитаций неясный имидж моего Молоха расширялся до размеров страны и даже всего мира.
 И вот судьба подарила мне картины Босха. Великий Босх ниспослал мне прозрение, его гениальное мышление помогло мне, совмещая несовместимое, сложить в одно целое мои разрозненные восприятия и построить более ясное изображение моего Молоха.
По вечерам, часов после семи, бурление на заводе остывало, и наступало блаженное время: можно было спокойно разобрать дневные записи и пометки, обсудить важные дела с соратниками, проработать несекретную почту. И после всего этого открыть картины Босха и в полной тишине вновь и вновь поражаться актуальностью его образов. Да, именно актуальностью, ибо он, Босх Великий, за пятьсот лет до нас уже создал своего универсального Молоха – сложный единый мир разобщённых людей, внешне независимых, несвязанных, но объединённых архаически-интуитивным тупо-исполнительским духом своих дел и занятий. Я увидел,  что его Молох был в тысячи раз сложнее и важнее моего, так как он совершал не переделы материалов, а вселенское перемалывание душ человеческих. Его желудочным соком была строгая Вера. Он был воспроизведён Великим Мастером как гениальное воплощение вечного, принудительного коловращения смыслов чувств и вещей. Это переваривание направляет  самость на заданное, предопределённое свыше сотрудничество, имя которому – БОГ. Мне стали понятны босховские якобы оторванные от других изображений отдельные, независимые персонажи, такие как инвалид в коляске, патрули со спецзаданием, отдалённые отряды всадников и др.
 Примитивный уровень средств и орудий труда как источника хлеба насущного в те времена ещё  не требовал заметного отвлечения коллективного разума на развитие производительных сил. Творческий интеллект лучших людей социума  был направлен на теологию, на разработку глубинной структуры  Веры, на ревностное соблюдение её догматов и на борьбу с еретиками и другими богоборцами, стойко поднимавшими головы протеста. Фундаментальность  методов и средств этих усилий, их результаты позволили сохранить (в общем виде) понятие нравственных ценностей до сих пор.
Да, говорит Великий Босх, – мир тотально греховен, но он ровно настолько же прекрасен обликом и грацией Богом данной Природы, её  разнообразием, ещё далеко нами не познанным и не постигнутым! Он прекрасен неоткрытыми ещё землями и странами, цветами и плодами, непридуманными пока машинами, механизмами и средствами передвижения, рукотворными чудесами, сказочными зверями и птицами, необнаруженными водными чудищами! Он прекрасен жившими прежде и живущими при нас святыми,  праведниками, благоверными донаторами, простыми добрыми человеками, гордо и радостно преодолевающими всевозможные искушения и взлетающими в божественную чистоту небесных высот.
Босх убеждает нас в бренности и недостойной глупости мелкой символики (все эти перевёрнутые воронки, очки, тайные жесты, дырявые шляпы, амулеты, пустоты, заговоры) и призывает зрителей, а, значит, и нас, не искать в них (а этим грешат многие исследователи его творчества)  ключевых моральных эмблем, содержащих нравоучения и замыслы автора. Он с суровой иронией осуждает глупость  этих знаков и обрядов, и  их  толкователей, трактующих вредные, дурные выдумки  и с учёным видом сочиняющих свои труды – псевдонаучные комиксы с заваркой на именитых древних рисунках и гравюрах. Он вновь и вновь утверждает обобщённое Прекрасное Разнообразие Мира, от красоты всякого Божьего творения до перманентной, неотвратимой кары  за грехи, – святой кары, прекрасной своей справедливостью. Это священное возмездие торжественно и победно предстаёт перед нами и в построении общих гениальных композиций, и в  уродстве палачей и их жертв, и в изощрённости пороков, извращённости экзекуций.
 Будем по возможности объективны: Босх рисовал свои шедевры не из нашего времени, а изнутри той социальной атмосферы, которой он дышал и духовно питался. Он занимал вполне определённую, чёткую гражданскую позицию весьма состоятельного, уважаемого человека, знатного горожанина, причастного к руководству своего города  и влиятельного Братства Пресвятой Девы. Noblesse oblige: несомненно, он был как минимум зрителем не только  публичных церемоний наказаний еретиков (ведьм, колдунов, бурно созревающих реформаторов), но и церковных судов, и  инквизиторских дознаний. А безжалостность нидерландской инквизиции, введённой при жизни Босха,  могла дать исчерпывающие материалы для изображения методов и средств пыток и палачества. Последнее ни в коей мере не бросает тени на моральный облик Великого Босха, – идейного, активного члена Братства, бесстрашного, принципиального и преданного воина за  Святую Христианскую Веру.
По существу Молох Босха – это яркая, полноценная, вечная картина мира. Жизнедеятельность  его Молоха основывалась на социальном метаболизме исключительно восприятий, чувств и страстей. И продуктами её были идеи, открытия и произведения расцветающего искусства, бывшего в те времена как мощным идеологическим оружием религии, так и моральным, и даже правовым обоснованием безжалостных наказаний и репрессий. Мир Босха – это реальный мир современного нам общества с незначительными (если говорить о психике и духе) историческими и научно-техническими поправками на рост знаний и опыта. Он вовсе не сигналит об апокалипсисе, а призывает к мужественному осмыслению окружающего и к борьбе за вечные (в его времена христианские) ценности, ярко освещающие путь в Будущее. В полном соответствии с темпами расширения Вселенной равновесные масштабы добра и зла к нашему времени развились и возросли. Ужасы и непристойности Босха выглядят детски невинными по сравнению с картинами современных триллеров, боевиков, фильмов ужасов и различной порнопродукции, однако бурные потоки этих кошмаров апокалиптических ожиданий не вызывают. Всё это – неотъемлемые свойства вечного человеческого общества, говорит Великий Босх.
Постепенный отток лучших умов от теологических проблем к проблемам науки и техники привел к истощению интеллектуальных ресурсов, нацеленных на исследования духа человеческого. В этом контексте чрезвычайно точна мысль И.Бергмана о том, что в современном практичном мире познание духа и морали личности сводится к изучению свойств  метаболизма её плоти. Нынешний духовный потенциал человечества, переключившийся на созидание материальных благ и смертельных вооружений,– это пока лишь ребёнок, по сей день живущий в тени босховского Молоха-отца, – мира человеков,  вечного прародителя и арбитра схваток духа, идей, эмоций и страстей. Влияние этой тени слабеет, и растлённое земным прогрессом дитя тайно  грезит об  убогом "евроремонте" отцовского духовного трона...
Поездка в Хертогенбос
Впечатления от картин Босха после первых, "ударных" откликов, всё глубже проникали в моё сознание, и только после многих месяцев их рассматривания и чтения критики я осознал всё величие художественного и философского наследия Босха. Более того, вдохновлённый его мировосприятием, я написал роман, замыслив метод вербального римейка смыслов его изображений. Спустя долгие годы закончились режимные ограничения, я стал "выездным", и смог посмотреть  подлинники его произведений в некоторых европейских музеях. Но с самого начала я мечтал посетить родину Босха и  поклониться ему на земле, его породившей, попытаться погрузиться в атмосферу древнего голландского провинциального городка. В самом начале 2020г я смог достичь этой цели.
В январе мы вдвоём  прибыли в Хертогенбос из Амстердама поездом, и  такси доставило нас в заранее заказанный отель с двойным названием: "Central" и "Golden Tulip". В соответствии с двойным названием, у этого отеля есть два входа-выхода: один из них ведёт прямо к стойке администратора, а другой – к центральной городской площади. Таксист подвез нас к первому, и после устройства в номере мы вышли по второму... К нашему торжеству прямо перед нами возвышался памятник Босху!  Он стоит с палитрой и кистью в руках на площади возле дома, где он жил пятьсот лет назад! В этот день площадь была свободна от периодически возникающего на ней рынка, и обнажённая брусчатка вместе с окружающими её средневековой архитектуры зданиями сразу же окунула нас в глубину ХV-XVI веков.
Самостоятельные пешие экскурсии по городу мы начали немедленно и продолжали их с упорством диких туристов целых две недели. Немедленно после долгожданного поклонения Великому Босху мы отправились к расположенному недалеко Музею Искусств Босха, который оказался закрытым до конца февраля. Это был смертельный удар, который пришлось держать. Затем, совсем рядом,  – к Кафедральному Собору Святого Иоанна, где молился и творил Босх.
 Невозможно описать мощь и разнообразие впечатлений от этого храма; скажу лишь, что каждый день пребывания в Хертогенбосе мы начинали с его длительного посещения. Красоту архитектуры, украшений главного и малых алтарей, фрески, иконы и скульптуры, звучание органа, даже облики прихожан – всё это мы воспринимали как живые комментарии к облику Великого Мастера.
  Что касается других комментариев, данных прислужниками и волонтёрами, то они вызвали у нас чувства, близкие к недоумению и даже доброй иронии. В официальной справочной внутри Собора нам сообщили, что сведениями о месте захоронения Босха они не располагают (в большинстве распространённых по всему миру данных сообщается, что он был захоронен в Соборе). О странном инциденте при реставрации могилы Босха (якобы гроб оказался пустым), и о таинственном свечении и повышенной температуре камней  от погребальной плиты им ничего не известно. О лампе, изготовленной Мастером и о фресках его работы в соборе ничего сказать с уверенностью не могут. И вообще никаких путеводителей и других материалов на русском языке в Соборе не имеется. Чувствовалось, что настойчивое любопытство русских туристов у персонала ответного отклика на нашло. Возможно, в этой позиции отразились как отношение к русским вообще, так и межведомственные взаимоотношения с закрытым Музеем Босха.
Другое дело – волонтёры. По-видимому, это прилежные прихожане, добровольно дежурящие в Соборе старики. Все они отмечены ярко-красными шарфами. Они производят впечатление добрых людей, готовых не только указать любопытным туристам на достопримечательности, но и с удовольствием высказать своё личное мнение о следах Босха в Соборе. Помимо родного голландского, они  знают кто английский, кто немецкий, а поскольку моя спутница, кроме русского и двух иудейских языков свободно владеет и ими, мы  вступали с ними в ежедневные свободные общения.
Один из них заявил, что никаких художественных произведений Босха в Соборе нет, а о месте захоронения его никто ничего не знает. Возможно, сказал он, Босх был захоронен на соборном кладбище (погосте?), которое было разрушено протестантами, контролировавшими Собор в течение почти двух веков. Другой подвёл нас к старой, но недавно реставрированной фреске (сцена распятия) справа от главного алтаря, и сообщил, что автором её был отец Босха. Третий (женщина) отвела нас к большой напольной металлической плите у северного бокового входа, на которой латынью чётко сообщается, что здесь 9 августа 1516г захоронен член Братства Иероним Ван Акен. Она же указала на две расположенные рядом со входом большие картины (иконы?), выполненные маслом. На одной из них изображена Пресвятая дева Мария (подтверждено медной табличкой), а на другой – непоименованный святой. Добрая женщина сказала, что эти картины написаны самим Босхом. Четвёртый сообщил, что расположенная здесь же сильно потускневшая фреска у северного входа (почти над упомянутой плитой) написана Босхом. Пятый удивил нас сообщением о том, что эта самая металлическая надгробная плита была изготовлена и установлена всего несколько лет назад. Вдоволь насмотревшись на  доведённые до нашего сведения следы Босха в Соборе и запечатлев их в памяти и на камерах, мы решили со всеми оставшимися без ответа вопросами обратиться в Музей Босха после его открытия, лично или по почте.
Что же касается повседневной жизни Собора, нам показалось, что она протекает в давно установившемся, спокойном, устойчиво-поступательном темпе. Ежедневно звенят колокола,  проводятся службы, исполняются текущие требы, постоянные прихожане сопровождают ритуалы совместным пением. Особо посещаемо (и прихожанами, и туристами) большое отдельное помещение, в котором посетители покойно располагаются в креслах напротив подиума, роскошно и торжественно украшенного живыми цветами и сотнями горящих свечей. В центре подиума установлено скульптурное изображение Пресвятой Девы Богородицы. По-видимому, это изображение являлось (является?) основной  реликвией Братства.
Собор активно участвует в жизни города, – например, на время праздников Рождества значительная часть его была отведена под экспозицию, совмещающую экспонаты чисто рождественские (многочисленные скульптурные изображения мифического места рождения младенца-Христа, его родителей, пастухов, волхвов,  домашних животных), с чучелами местных и экзотических животных в натуральную величину. Были выставлены также инструменты и скульптурные сцены древних ремёсел. Народ на эту выставку валил с детьми и без детей. Внушительный ареал этой выставки был обильно украшен хвойными растениями и праздничной иллюминацией. Хотя  совершенно особая достопримечательность этого Собора освещена в интернете, всё же не могу не сказать о ней: несколько лет назад духовенство решило дополнить многочисленные скульптурные изображения ангелов на наружных сводах ещё одним, – ангелом в джинсах и с мобильным телефоном. Этому мифическому, оснащённому божественными крыльями и современным оборудованием образу мы отдавали знаки приветствия и уважения каждое утро.
 Начиная каждый день пребывания в Хертогенбосе с Собора, остальное время мы посвящали самому городу, постижению его атмосферы. Одно из главных впечатлений – бережное отношение к сохранению древнего центра. Улицы его образуют сложные, беспорядочные завихрения, так что мы постоянно блуждали в этих очаровательных, отличающихся одна от другой дорожек, берега которых образованы бесчисленными маленькими, тесными, но очень уютными кафе. Не заблудиться в этом малом затейливом кружеве невозможно.
 Каждое кафе чётко разделено на две части: одна расположена на воздухе, другая – за закрытыми дверьми. В лютую январскую голландскую стужу (+3;С) местные жители предпочитают есть и пить на воздухе, даже с маленькими детьми. Кстати, все местные жители в такую погоду ходят простоволосыми, включая самых маленьких детишек. Чтобы не особо зябли ноги, тротуар засыпают толстым слоем опилок, а для иллюзии тепла между столиками горят газовые горелки. Здесь царствуют уют и тихие разговоры. За дверьми же, в тёплых помещениях, нередко царит невообразимый шум и гам, тихим голосом говорить невозможно, а в некоторых, захваченных большими кампаниями, случается горластое хоровое пение. Однако всегда можно найти кафе, тихое и внутри. Например, нам  очень пришлось по душе уютное, всего на шесть двухместных столиков заведение, интерьер которого посвящён лягушкам. Все его стены заполнены изображениями лягушек: рисунками, фотографиями, скульптурками. Хозяйка рассказала, что она упорно собирает лягушечьи фигурки, и число их на полочках по всему помещению перевалило за три тысячи. Во всех кафе можно сытно поесть разнообразных блюд (бургеры, супы, sea-food деликатесы, мясные и рыбные блюда, сыры, множество сладостей) и утолить жажду  широким выбором кофе, прекрасного пива и различного вина и крепких напитков. Что касается цен, то они вполне соответствуют ценам, пересчитанным по офиц. курсу, в наших подобных (увы, только подобных по уюту и разнообразию!) кафе.
 Здания и дороги вековых возрастов выглядят ухоженными и аккуратными, движение автомобилей в центре очень сильно ограничено. Многие предпочитают велосипед, особенно школьники всех возрастов; впрочем, приходилось довольно часто видеть велосипедированные детские коляски для родителя и одного, двух, и даже трёх детей. Иногда неприятен контраст, вызываемый древним видом зданий и их современной "начинкой", – входя в особнячок столетней и более давности надеешься увидеть предложение товара по старому образу и подобию, тебя же окружают до злости знакомые полуголые манекены, унылые вешалки, броские витрины и нередко даже эскалаторы.
Незабываемое впечатление произвёл мгновенно (за ночь) возникающий и так же быстро исчезающий рынок. По субботам и воскресениям всю центральную площадь и прилегающие улицы покрывают шатры, под которыми предлагаются разнообразные товары, в том числе товары, вызывающие сомнения в наличии на них спроса (нас, например, поразили длинные ряды с многими тысячами простейших пуговиц, "штуки" давней разноцветной  мануфактуры, старообразной пряжи, иголки, нитки, заколки и булавки, полотняные кальсоны с завязочками, самодельное мыло, какая-то металлическая рухлядь типа ржавых дверных замков и сломанных велосипедных звонков). Но кроме этих эксцентричных товаров рынок просто берёт за душу запахами  многочисленных живых цветов, всевозможных сыров, мясных и рыбных деликатесов (от сырых до приготовленных), овощей, фруктов, ягод, грибов, хлебов всех сортов и выпечек. Свежих грибов я насчитал двенадцать видов, но из них известны мне были лишь пять: опята, лисички, строчки, вешенки и вечные шампиньоны.
Вскоре после возвращения из Голландии я специально сходил на два наших рынка (Даниловский, побогаче, и Царицынский, попроще) чтобы сделать итоговое сравнительное заключение. По количеству сортов сыров и мяса (я просто считал их там и там, не запоминая названий) все три  рынка примерно равны. По "пышности"  представления товара, его подачи, впереди Даниловский, в серединке голландский, последний Царицынский. Диапазон деликатесных рыб (осетрина, севрюга, сиги и подобн.) у нас шире. У нас больше ассортимент рыб горячего копчения, от лещей, корюшки до лососевых. Разновидностей рыбной продукции средней стоимости (в охлаждённом виде) у них заметно больше; особенно важно учесть, что покупателю могут немедленно поджарить приглянувшийся кусочек. 
В целом же можно констатировать, что в номенклатуре рыночных товаров, и овощей-фруктов, и молочных, и мясных, и с некоторой натяжкой рыбных, мы с Западом уравнялись. Больше же всего поразили хлебные ряды, наполненные родным ароматом до непрерывного судорожного сглатывания и вкусовыми миражами молока. Нигде у нас мы не встречали такого вкусного горячего хлеба всевозможных сортов.
Если отбросить ранее упомянутые необъяснимые, военных времён, пуговицы, мануфактуру и кальсоны, то можно смело утверждать, что современные московские рынки по "номенклатуре товаров" уступают хертогенбосскому только рыбными и хлебными рядами.  Но главное отличие чрезвычайно важно и печально для нас: голландцы торгуют в основном своими товарами, а мы – привозными, в том числе и от них. Ну и, конечно, они нас крепко-накрепко превосходят цветами. Есть ещё одно превосходство, – покупатель там более самоуверен и бесцеремонен в отборе товаров, а продавец – бесконечно терпелив и доброжелателен, но без угодничества, а с твёрдым осознанием своего профессионального долга. Это касается не только рынков, но и всех магазинов, общепита, вокзалов, вообще всей сферы обслуживания. О верховном превосходстве – среднем почасовом заработке – говорить нечего.
В Хертогенбосе, как положено древнему североевропейскому городу, есть несколько музеев (он сам по себе – восхитительный музей!); в одном из них мы попали на очень интересную выставку "Ван Гог. Личное". Там, кроме некоторых (многих) его работ, были представлены фрагменты личной переписки и кое-какие сведения, воспоминания, свидетельства его родни и ближнего окружения. Кстати, родовой дом Ван Гогов расположен недалеко, но посетить его не удалось. Очень интересен Музей Карнавалов (они с незапамятных времён проводятся в городе ежегодно до сих пор в феврале); этот музей вполне можно было бы назвать музеем истории города, настолько адекватно карнавалы отражают-сопровождают его развитие. Рассматривая затейливые карнавальные костюмы и слушая гида, мы предположили, что предлагаемая на рынке мануфактура покупается для пошива шутовских карнавальных одежд, как и другая прилагаемая мишура вплоть до пуговиц. Гид подтвердил, что весь город к карнавалу относится с совершенно категорическим энтузиазмом. В городе есть также театр, различные клубы по интересам и капитальная на вид библиотека.
 Побывать в этой библиотеке нам не пришлось: во-первых, ни учебников, ни литературы, ни путеводителей или справочников на русском языке, там не держат, не говоря уж о научно-исторических или художественных трудах. То есть в этой библиотеке нет ни одного издания любого профиля на русском языке. Во-вторых, за посещение заведения хоть на день, хоть  на год, желающему необходимо заплатить 35 евро. Интересно, что точно так же и в центральном туристическом агентстве города, и в отеле полностью отсутствует какая-либо литература на русском, даже любимые туристами карты города или хоть какие-то сувенирные описания. Так же обстоят дела с русскоязычным туристическим сервисом  в столь же древних и уважаемых городах старой доброй Европы – в Гааге и в Утрехте, где мы побывали в течение поездки.
Так где же находится вечный след Гения Босха на его родине? В облике Собора, его интерьере, в окружающих  древних центральных улочках? В тихом, но убеждённом духовном пении прихожан, их отчуждённом облике, их сдержанной корректности? В безмерной доброте глаз продавцов цветов, хлеба, сыра? В обаянии девушек и юношей – официантов, продавцов, персонала музеев? В безукоризненном порядке на улицах и общественных местах? В чудовищной точности графиков движения транспорта? Так, всё это так, но главное его хранилище – это  дух нации, давно ставшей одним из лидеров географических открытий, прорывов в литературном и изобразительном искусствах, решившейся в своё время на  реформаторство и приверженность передовым наукам, но бережно сохраняющей свою историю. Чтобы постичь этот дух, проще всего родиться голландцем или прожить там полжизни.