Завидуя мертвым

      Заложить крутой вираж для летчика-испытателя Вадима Носкова было делом привычным. Чувствовать напор, силу машины, плавно ощущая послушание, повернуть на намеченный курс. Престиж, статус, подкрепленный высокой зарплатой, благополучная семья — красавица жена и дочь. Все исчезло, испарилось в 90-х годах прошедшего века.

       Государство заложило вираж круче — отказалось, расформировало воинскую часть, в которой служил подполковник Носков.

      Спешно уволенный в запас офицер, вдруг превратился в карася, выброшенного рыбаком на сушу. Привычная среда исчезла, способности и умения высококлассного профессионала оказались излишни. Массовый психоз гражданского люда — обогащайтесь кто и как может — был чужд до отвращения духу офицера элитного рода войск. Растерянность, пенсия на уровне прожиточного минимума, унизительная потребность считать каждую копейку привели к расколу в семье. Он потерял жену и дочь. Красавица-жена променяла стройного, храброго, внезапно потерявшего решительность офицера на толстого, лысого, предприимчиво-удачливого коммерсанта. Жалеть, сожалеть, переживать — удел слабых. Подполковник, человек одинокий по характеру, профессионально обученный проявлять волю в трудной ситуации, развод пережил легко. У него было много красавиц-женщин, жена была лишь одной из них. Жаль было расставаться с дочерью, но он понимал: ей с матерью будет лучше, надежнее и комфортнее.

      Вскоре политика без думы прошла. Иметь армию брошенных на произвол бывших офицеров опасно мужам от государства. Они придумали создать класс фермеров из бывших офицеров. Земля бесплатно, кругом пустыри и одичание сельской местности, вместо поля с клевером — ивняк, вместо мелиоративного участка — болото. Налоговые льготы на три года, что можно взять с поля, засеянного час назад, с только что посаженной яблони? До получения урожая, кроме выполненной работы в сельском хозяйстве, необходимо время. Предоставили свободу выбора: хочешь — выращивай картофель, желаешь —посади морковь, можешь персики с мандаринами выращивать. Если есть желание, объясняли чиновники от сельского хозяйства. Есть желание и возможности — строй ферму на 20 коров, если есть желание размахнуться на большее — строй на 200 голов, мы, то есть они, чиновники, будут помогать.

       Действительно, помогли оформить кредит в банке. Купил в разваливающемся совхозе технику, ферму построил на 30 голов, посадил картофель на пяти гектарах, нанял доярок и рабочих. Радость посетила разоренную деревню — появилось семь рабочих мест. В детский сад и школу на прокорм местной детворе поставлял свежие продукты: молоко, мясо и картофель без пестицидов, нитратов и консервантов. У владельца стада удобрение свое, время на поставку полчаса. Реализовал и свой интерес — деньги появились. Решился на расширение бизнеса, купил по сходной цене трактор-трелевочник, «КамАЗ» и пилораму. На новое денег было маловато, взял старое. Выручил старичок-пенсионер, ранее работавший в совхозе механиком, человек имеющий безграничную техническую фантазию. Настоящий Форд-старший на рассвете своей деловой карьеры. Привел технику в работоспособное состояние. Где приспособил деталь от сеялки, какую-то деталь заказал выточить знакомому токарю, тоже местному умельцу. И, надо же, удивлялся бывший летчик, с такими людьми корабль-совхоз затонул, пошел на дно моря экономики. Ответ он нашел вскоре, исходя из собственного опыта. Причина была в айсбергах, которые безмятежно плавали в водах этого моря. Их производили политики. Федеральное правительство разработало закон о госзакупках. Теперь детские сады и школы обязаны были закупать продовольствие для своих нужд по конкурсу. Сразу же объявился неизменный победитель конкурсов — владелец местной продуктовой сети, депутат и близкий к губернатору человек. Быстрые деньги давало молоко, и после введения конкурса продажи шли туго, банку же проценты требовалось отдавать точно в срок. И летчик-фермер завис. Депутат проникся сочувствием и предложил помощь:
— Могу закупить молоко за треть цены. Если откажешься, буду гнать в детсады и школы молоко из сухого порошка.

— Ты же детей травить будешь, — пробовал урезонить его коммерческий пыл Носков.
— С чего ты взял, что травить буду, ясновидящий, видишь будущее? — с издевкой спросил коммерсант.

       Нет у депутата совести, с таким работать нельзя, решил фермер и занялся переработкой молока на творог. Оказалось, у депутата в магазинах творог дешевле — его работники делали его в подсобках из прокисшего в пакетах молока. Решил производить колбасу натуральную. У депутата в магазине колбаса была дешевле, он ее закупал у оптовиков со скидкой к цене из-за низкого качества. Тут же в магазинах продавцы ее мыли с помощью моющих средств, смазывали маслом, и вот она опять новая и дешевая, поспешай бери. Конкурировать с торговой сетью фермерам было трудно. Пришло время очередных выборов. Время спектакля, режиссером которого были люди, крепко держащие власть в руках. В каждом регионе свой ответственный за правильный исход — губернатор. И в их губернии местный губернатор заказал встречу с фермерами. Те обрадовались — сейчас о проблемах расскажем.

      Многие видели губернатора впервые — человек в возрасте, галстук красный, костюм серый, седые, коротко стриженные волосы, по-модному худой, выверенная речь и красные от бессонницы глаза. Об их проблемах знает, как их решать — тоже. Все это он в своей речи указал. Лишь позже фермеры узнали — перед ними был воспроизведен доклад, написанный рядовыми чиновниками от сельского хозяйства. Реальные помыслы губернатора заключались совсем в другом. Вопрос о помощи в сбыте продукции вызвал у седого старичка агрессивную реакцию. «На рынке все равны, боритесь, — в его тонком голоске прозвучала угроза. — Не можете конкурировать, займетесь другим делом», — посоветовал он опешившим фермерам. У них латаная-перелатаная техника, труд по 15 часов в день — это их преимущество, а у владельца торговых сетей преимущество — друг губернатор, пустой человек для них, а сверхдрагоценный для тех, кто травит население продовольствием низкого качества. Для фермеров он предложил конкуренцию. Для людей ближнего круга — взаимовыручку за счет средств государственного бюджета. Все понимали фермеры, глядя в воспаленные глаза скользкого человека. Но человечек этот не был им подотчетен. Они его не выбирали. Так мог вести себя, цинично попирая интересы людей, только назначенный сверху. Губернатор с опаской относился к собравшимся фермерам. На встречу с ними он пришел по воле инстинкта политика — впереди выборы. Эти людишки и их идеи казались ему сомнительными. От них исходила угроза безмятежному чиноуправлению губернатора. Интриги, подковерные тяжбы и льстивый обман — привычный набор психологических издержек вполне сносно контролируется послушной командой. Сидящие перед ним таили иную опасность. Эти земляные черви рождали слишком много странных идей, создавали хаос. Губернатор четко осознавал: чем меньше людей, плодящих заразные поветрия, тем здоровее и крепче власть его команды. Вместо благоухания цветастого поля идей губернатор-назначенец предпочитал сплошную прополку, для создания черного пара. Он был всего лишь одним из баскаков многочисленной орды управленцев, создающих на территории России социальный вакуум.

      Губернатор был человеком особой чиновничьей селекции. Когда-то он был согласен с курсом партии, и партия подарила ему кресло профсоюзного босса. Теперь власть принадлежала разномастным олигархам, и он подобострастно ждал их ценных указаний. В благодарность за соглашательство, потакательство и угодничество они купили для него кресло губернатора. Их визави, придя к власти, протолкнул через местный Госсовет налоговые льготы для нефтяников. В период, когда цены на нефть изо дня в день росли, побивая мировые рекорды, до этих проблем Носкову и другим фермерам было далеко, свои были ближе. Банк через судебных приставов наложил арест на коров фермера за просрочку очередных платежей по кредиту. Рассчитался фермер с доярками, открыл ворота частного двора и выпустил коров на бесхозные луга. Скот — собственность банка, смогут, наверное, найти из тысячи клерков какого-нибудь пастуха или нанять из деревенских безработных. Тяжела ноша крестьянина в России — потонул корабль фермера Носкова в российском море экономики, встретив очередной айсберг от политики.

Остался у него лесной бизнес — пилорама и лесозаготовка. Пару лет считал доходы. Доски в деревне всем нужны, кому дом строить, кому забор починить. И тут вдруг опять напасть в виде указа — леса отдать в аренду. Прошли конкурсы. Появились у леса новые владельцы — из Москвы. Из общей финансовой воронки, где деньги всего государственного бюджета теряются. Со столичным уровнем доходов, фермерские доходы сравнить — крошки от теневого каравая. Стоит в лесу деревня, живут в ней жители, а лес вокруг чужой, срубить дерево запрещено.

Сидят в правительстве счетоводы-финансисты, решают государственную проблему, куда деньги эффективнее вложить. В модернизацию — хорошо, в инновацию — отлично. Их решения одобряют назначенцы и губернаторы, у них тоже все хорошо. Безработица в деревне в пределах нормы — семь-девять процентов, а по данным фермера Носкова — семьдесят. В деревне безработные, оставшиеся, перебиваются случайными заработками, которые к доходам можно отнести с большой натяжкой. Счетоводы-финансисты учились плохо, не знают, что прибавочную стоимость создает труд, так читали еще дедушка Маркс и те экономисты-политэкономисты, которых по глубине экономического мышления можно отнести к водолазам. Нынешние счетоводы, по сравнению с ними, просто аквалангисты-любители.

      Пока власть совершает ошибки, гуляют владельцы больших капиталов, закупают оптом виллы, яхты и футбольные клубы, все на деньги обнищавшего российского люда, скупают заводы за пределами отечества — терпят убытки и опять, и вновь, как клопы, возвращаются в Россию подпитаться свежей кровью уже больной экономики страны.

Лес рубить без права пользования — закон нарушать. Честь офицера и закон — категории одного порядка, ими поступиться Носков не смог. Психологическая перегрузка, стресс, бессилие перед лихоимством сломали — заболел фермер Носков. Вначале была просто усталость. Короткий отдых — и вновь за работу. Потом времени на восстановление потребовалось больше. Позднее наступил тяжелый день, когда большую часть времени пришлось отдыхать и меньшую — работать.

Врачей он обходил стороной, а тут пришлось обратиться. Бывший офицер, человек одинокий, врач-онколог, мужчина его возраста, тяжело вздохнув, сказал:

— Уже поздно вы обратились, слишком поздно. У вас рак кишечника, идут метастазы. Жить вам осталось месяца два, если не случится чудо. Я могу вам подсказать адрес частной клиники в Москве, где могут рискнуть сделать вам операцию.

Удар Вадим перенес стойко. Разработал план действий. Обратился к знахарю, тот поил его настойкой из мухоморов и керосином. Легче не стало. Вышел через интернет на московскую клинику — заключил договор, перечислил деньги.

В аэропорту в день отъезда процедура досмотра была упрощена: этим же самолетом летел губернатор, он опаздывал на какое-то очередное заседание. Прежде чем разместить в бизнес-классе губернатора, требовалось побыстрее разместить в эконом-классе пассажиров. Салон бизнес-класса впереди, салон эконом-класса сзади, занавеска между ними, тут — горячий обед и выпивка, там — холодный обед и чай. Власть здесь была максимально приближена к народу. В том времени или в том месте, где есть опасность, власть трусливо, по-собачьи, как та большая серая собака, лающая на всех подряд, почувствовав волчью угрозу, начинает прижиматься к ногам хозяина, вновь обостренно чувственно осознает, главный — народ. Отличие состояло только в выпивке. Для власти такой мелкий грех уже не тяжесть.

В самолет Носков поднимался тяжело, превозмогая боль. Укол обезболивающего, который он сделал сам себе перед посадкой, еще не подействовал. В салоне эконом-класса ему досталось место в последнем ряду. Рядом с ним разместился сухопарый кавказец, на багажную полку он положил сверток и коричневую сумку, похожую на портфель. Вежливо, чисто, без акцента, поздоровался. Вадим посмотрел на него — средний рост, большие залысины, черные, просвечивающиеся насквозь волосы, густые брови. Одет он был в потертые джинсы, подчеркивающие кривизну ног, на ногах спортивные туфли. На теле серая плотная рубашка с коротким рукавом. Левая рука его была перебинтована от кисти до локтя, висела на перевязке. Правая рука была покрыта густым волосяным покровом настолько, что казалось, он пользуется расческой не только для волос на голове.

       Лететь до Москвы было два часа. Встречи с врачами Вадим ждал как избавления от боли. Боль доводила его до отчаяния, до желания покончить с собой. Во время короткого периода болезни он понял: чем больше в городе людей, тем сильнее одиночество. Помочь ему было некому. Обезболивающее стало действовать, измученный повседневной бессонницей Носков задремал. Во сне ему приснился штурман Игорь Симальчук.

— Командир, мы же с тобой экипаж, командир, лучшая смерть для пилота — в воздухе.
— Да-да, — согласился Вадим. — Зачем мне эта земля, лес и корова? Да, я — экипаж. Мне надо было лететь с тобой, Игорь, в Африку.

— Конечно, командир, в Африке было хорошо, мы много летали, пока наш грузовой «АН-24» не сбила ракета «земля-воздух» над Анголой. Командир, в нашей смерти не было боли. Был лишь полет.

— Да, нет боли, боли нет, полет, — простонал Носков. — Я завидую тебе, Игорь. — Он удивился тому, что Симальчук, веселый, жизнерадостный хохол из Чернигова, с легкостью рассуждает о смерти.

На подлете к Москве его внезапно  разбудила громкая команда:
— Всем сидеть!

     Сосед кавказец стоял в проходе возле его кресла. Впереди себя он подталкивал всхлипывающую стюардессу. В правой руке его был длинный нож, лезвие которого он держал у горла жертвы. На плече террориста висела коричневая сумка, из которой торчали провода. Его левая рука, уже без перевязки, придерживала их. У девушки, рослой, упитанной блондинки, текла кровь из правой ягодицы, пропитывая светлые колготки. Видимо, для большей убедительности бандит кольнул ее ножом.
— Всем оставаться на месте, — повторил он. — Иди, передай командиру, пусть свяжется с ФСБ, — скомандовал он стюардессе. — Если сейчас не освободят Эмира Хиербеха из тюрьмы и не доставят его в аэропорт, я вас взорву! Аллахом клянусь! Взорву! Отца и двух моих братьев всемогущий уже принял в рай, как мучеников, за веру, меня тоже ждет его милость. А если освободят Эмира Хиербеха, останетесь живы, часть из вас я готов выпустить в аэропорту.

      На голове бандита была закреплена телефонная гарнитура. Следя за пассажирами, он стал с кем-то разговаривать по спутниковому телефону на гортанном наречии кавказского горца. Потом была лишь последняя фраза:

— Аллах Акбар!

Аллах, действительно, велик, подумал Вадим, у него много последователей, но зачем так легко они идут на смерть? С кем и ради чего они ведут заведомо проигранную войну? Против всех. Кому объявил свой священный джихад этот безумец — женщинам и детям? В их убийстве нет святости ни в одной из религий. Но он тоже жертвует собой ради мести за отца и братьев. Его сторонники тоже считают, что он совершает подвиг, как и боец Советской Армии, бросившийся на амбразуру ДОТа, спасая командира. Здесь тоже пассионар — самопожертвование? Нет, здесь нет пассионара, в пассионаре борются за жизнь, а не уничтожают ее, рассуждал Носков.
«Убивать тех, кто не способен оказать сопротивление. Знать об этом и убивать — это трусость, а не геройство. Вокруг овцы, а он молодец», — вскипевшая кровь тугой волной омыла мозг Вадима. До скрипа сжав зубы, он знал, что сделает в следующее мгновение.

      Пассажиры в салоне молчали. В их молчании пряталась смесь страха и любопытства. Люди с удивлением смотрели на возможного вершителя их судеб.
Кавказец с презрением глядел на подчинившихся ему. Палач чувствовал согласие своей жертвы на смерть. Оно возвышало его.

     «Смерть в самолете, смерть в самолете, — сумасшедшая мысль горячей волной окатила сердце Носкова. — О ней, о ней я разговаривал с Симальчуком. Все решится, и конец боли, исчезнет истязающая пытка».

     Кавказец с бледным лицом внимательно наблюдал за пассажирами. Когда взгляд его остановился на Носкове, он почувствовал угрозу. Эти пухлые щечки, маленький носик кнопочкой резко контрастировали с тем, что промелькнуло в карих глазах бывшего летчика. В них была холодная ненависть. Злобная гримаса исказила лицо террориста. Откинув подлокотник, Вадим прыгнул на бандита. Левая рука врезалась ему в челюсть. Правой же, используя тяжесть тела, он стал выкручивать его левую руку. Левая несла опасность для всех. Зубами он впился в его кисть, выгрызая вены, отвратительная шерсть, смоченная теплой кровью, набилась ему в рот.
Взвизгнув от боли, бандит вонзил узкое лезвие ножа в левое подреберье прямо в сердце Носкова. Но тот не почувствовал боли. Боль, живущая месяц внутри него, была сильнее.

     Два офицера-уфсиновца, едущие отдыхать с Севера, с места службы на родину, в Дагестан, бросились к террористу. Один из них ударом ноги выбил нож, второй натренированным движением руки, скрутив шею, в течение пяти секунд лишил бандита жизни.

     Освободившиеся от шока стюардессы суетились вокруг губернатора. От перепуга у чиновника случился сердечный приступ.

Попытка пассажиров оказать медицинскую помощь Носкову была безуспешной. Она ему уже была не нужна. Вадим умер еще до посадки самолета, как и хотел несколько мгновений назад — в самолете, в его любимом безбрежном воздушном океане.