Я знаю, многие люди

любят осень.


     Я не люблю осень или хотел бы быть равнодушен к ней. Наверное, в этом кроется история всех моих несчастий, ведь я поэт, или, по крайней мере, считаю себя таковым, а поэту свойственно любить осень. Осень опустошает меня, вгоняет в депрессию, я словно призрак, живу и не уверен в жизни своей. Мне трудно объяснить с чем это связано, нет видимых причин.


     Не могу не признать, что осень на удивление поэтичное время, дарит вдохновение, открывает новые творческие возможности, способно влюблять в свои яркие краски леса, в поздние цветы, в свои неповторимые шорохи и звуки. Думаю, главное отличие осени от других времен года заключается в том, что именно осень способна влюблять в себя, тогда как другие времена больше вызывают симпатию и просто нравятся.


     Между тем, я никогда по-настоящему не был влюблен. Мне мало ведомо это чувство. Кто-нибудь может усмехнуться в мой адрес: поэт, который никогда не был влюблен; оказывается, есть и такие поэты. Я не знаю, что ответить. Любовь это сложное, сильное чувство, а у меня больное сердце, и я стараюсь избегать сильных чувств, хотя и прекрасно понимаю, что избегая сильных чувств, избегаю саму жизнь.


     «Осень это совсем не грустно». - Так однажды сказал мой лечащий врач, зайдя ко мне утром в палату. Потом врач ушел, а я поднялся с кровати и подошел к окну. За окном шел дождь, и дул сильный ветер. Я стоял, смотрел в окно и ждал, когда мне будет не грустно смотреть в окно, ведь врач не мог обмануть меня. Я теперь вспомнил эту историю, потому что пришло время пересмотреть свое отношение к осени. Я не отдавал ей должного и искал вдохновения в том, что не дарит вдохновение, ждал приближения ее, словно конца света. Тогда как каждая новая осень всегда оставалась только осенью, вопреки всем моим представлениям о ней. Как и полагается осени, в ней всегда было нечто таинственное и притягательное, даже нечто такое, что за гранью, неподдающееся пониманию, какое-то манящее очарование смерти, которое на самом деле только пробуждает более сильные желания к жизни.


     Свое первое стихотворение я написал в семь лет. Мой дядя, преподаватель русского языка и литературы в школе, был восхищен им и назвал меня гением. Затем в последующие годы появились на свет другие мои сочинения, вызывавшие уже не столь восторженный отклик у дяди и у моего близкого окружения. Я взрослел, набирался знаний и жизненного опыта, вместе с тем мой поэтичный дар все мельчал и мельчал. В тридцать семь лет я, наконец, решился открыть себя миру и отправил небольшую подборку своих последних стихов в один толстый литературный журнал. Через две недели пришел долгожданный ответ. Литературный критик вкратце разобрал мои стихи, назвав их надуманными и непонятными, пожелав мне напоследок удачи в приложении своих способностей в иной сфере человеческой деятельности. Ответ меня огорчил не сильно. Я ожидал подобный ответ, хотя втайне все же рассчитывал на другой. Я решился явить себя миру, но мир был иного мнения на мой счет. Мои стихи не представляли интереса, и я не должен был печалиться об этом, но… Странно, мне иногда кажется, я не меняюсь. Проходят годы, меняются времена и люди, а я по-прежнему смотрю на мир глазами ребенка. Глазами того семилетнего мальчишки, которому однажды сказали, что он гений. Может быть, это было сказано в шутку, может быть, это было сказано в ободряющую похвалу мне, а может быть, и вправду, однажды я был-таки гением. Если это так, то путь от гения до бездарности занял у меня ровно тридцать лет. Но я не верю, что гениальность категория исчерпываемая, и что гений способен скатиться до бездарности. Не знаю… Все слишком иллюзорно, непостоянно: жизнь, поэзия, мнимая гениальность и бездарность одного и того же человека, собственные потери и приобретения. Не знаю… Возможно, я и не гений, но я смотрю на мир глазами гения. Однако, я несправедливо много думаю о себе, а должен был бы думать о мире. Но то ли мир настолько плох, то ли миру самое время подумать обо мне.


     Тридцать лет довольно большой временной промежуток, чтобы разобраться в жизненных ценностях и в должной мере проявить все свои заложенные и приобретенные умения. Я не хочу вводить себя в заблуждение насчет своего литературного дара и никак не связываю свою жизнь с поэзией, с литературой. Но если однажды мне суждено было пройти путь от гения до бездарности, то почему бы не пройти его вновь, теперь уже в обратном направлении? Я понимаю, что все это довольно глупо, довольно смешно. И даже самые мои сильные и искренние желания и хотения не добавят к моему таланту ничего сверх того, что уже я имею. А имею я не очень много, и в этом я сам виноват. Мне следовало бы быть более позитивным человеком и любить жизнь, а не относится к ней равнодушно; мне следовало бы больше уделять внимания классической поэзии, а не одной только современной, которая, прямо скажем, редко балует читателя шедеврами. Впрочем, все это вполне поправимо. Есть здесь иная проблема и, на мой взгляд, более важная. Не хочется думать, что мой путь из сегодняшнего моего творческого подвала на самый верх, займет опять те же тридцать лет. Это очень долго, и это очень дорогая плата за гениальность. Я не уверен, что смогу дожить до такого счастливого момента своей жизни. Мне хочется верить, что все произойдет значительно раньше, иначе мне попросту не стоит начинать все сначала.


     Итак, чем ознаменуется начало моего обратного творческого пути? Имеет смысл написать об осени, раз уж в ней мне видится чуть ли не главный источник вдохновения для поэта. Правда, сейчас далеко не осень, и, памятуя о моих прежних чувствах к ней, вряд ли стоит ожидать, что из этой затеи выйдет что-то приличное. Однако попробовать, определенно, стоит.


     До самого недавнего времени мне был очень близок сюрреализм. Сюрреализм представлялся мне чем-то настоящим, чуть ли не самым истинным из направлений, и даже время, в которое мы живем, казалось мне, как никакое другое способно наиболее полно соответствовать идеям сюрреализма. И я что-то сочинял в подобном духе, и сам плохо понимал написанное. Потом для меня наступило нечто вроде творческого кризиса с переосмыслением понятий, утратой веры в себя и полным отсутствием новых идей. В конце концов, я решил для себя: все, что в голову взбредет, еще не есть сюрреализм, или я изначально не имею о нем правильных представлений, что-то сам выдумал себе о нем; все не то; я пишу-пишу, а все не о том; сюрреализм – это все не о том. Я нехотя распрощался с сюрреализмом, и было мне чего-то жаль. Мой  продолжительный роман с сюрреализмом оказался не слишком удачным для меня и для моего творчества. В данный же момент сюрреализм пришелся бы весьма кстати. Мне кажется, я смог бы создать сейчас в его рамках что-то необычное и запоминающееся на тему осени. Но я охладел к сюрреализму, да и время его на самом деле давно кануло в небытие, как и его мифическая абсолютная реальность.


     Наверное, стоит начать с прозы, с поэтической прозы. Хотя это и представляется мне довольно сложным, еще более сложным, чем рифмованная поэзия. Я еще никогда не сочинял поэтическую прозу. Исключение случилось лишь однажды, в выпускном классе средней школы, когда я писал сочинение на подобную тему, и за которое в итоге получил тройку. Я готов взяться за сложное, памятуя о первом своем не слишком удачном опыте. И если уж потерплю неудачу, то пусть лучше моя неудача случится в начале моего пути, чем в конце. Прошу уважаемого читателя не быть слишком придирчивым и строгим, к предложенному мною здесь ниже тексту.



                Стихотворение в прозе на тему осени. Без названия. С эпиграфом.


                Долгими темными вечерами.


     Вечер. В доме темно. В доме темно и тихо. Свет не зажигаю. Так хорошо. Темнота скрадывает одиночество. Кажется, кто-то стоит рядом и смотрит вместе со мной в окно. За окном дождь. За окном дождь и ветер. Невольно одолевают мысли. Они такие же сумрачные и нерадостные, как и сам этот ненастный вечер. Скоро становится совсем темно. Уже почти ничего не различаю за окном, но от окна не отхожу. Каждый всматривается в свою бездну. В бездне моих долгих темных вечеров идет дождь и дует ветер. Устаю. Отхожу от окна. Зажигаю свет и бросаю взгляд на часы. Пора растапливать камин. Растапливаю камин и присаживаюсь возле него на маленьком стульчике, смотрю на огонь, вытягиваю к огню руки. Проходит некоторое время, и тепло от пылающего камина начинает приятно разливаться по телу. Сумрачные и нерадостные мысли куда-то уходят, а может быть сгорают в жарком пламени камина. Клонит ко сну. Чтобы не уснуть тут же у камина, встаю со стульчика и иду заваривать чай. Вспоминаю, что где-то в столе или в шкафчике должен быть шоколад. Так и есть, шоколад нашелся. Пью чай с горьким шоколадом и думаю о предстоящей рабочей неделе. Выходные закончились. На этом все. Когда-нибудь я запишу другие свои мысли.


                Доп. Разумнее было бы начать не с «вечера», а с того, что «на дворе осень». Но то, что на дворе осень, ведь и так очевидно.