Водопад памяти. Дети войны

                Афанасий Шипунов.
                Дети войны
                «ВОДОПАД ПАМЯТИ»
               
                **************************************             
Не мало рассказано автором в ранее изданных отдельных рассказах и  повестях о бытие и людях родной деревеньки Дёмина, расположившейся в прекрасном месте Солонешенского района, пока ещё не тронутом большой современной цивилизацией, среди гор Величественного  Алтая.
    Настоящее произведение дань благодарности автора  землякам, преподавшим уроки доброты, честности, стойкости в преодолении невзгод, благословившим и выведшим его на большой жизненный путь.
   Здесь что-то в реальных именах, что-то в собирательных образах героев, наделённых качественными характеристиками от нескольких сельчан, но здесь частица  жизни деревеньки, о её, издалека плывущем, водопаде благодарной памяти, о предках,  сверстниках,  друзьях детства, юности, всё из памяти прошедших лет, мелькающих где-то в туманной дали., всё из жизненной дороги и встречах на  большаках и тропинках бытия.   Здесь и о земляках повстречавшихся  вдалеке от родимого края… Здесь, кто-то из жителей деревеньки, других селений,  несомненно, увидит и себя,  что-то своё и из бытия деревенского, да и может статься, что даже имена совпадут. Ведь на Руси множество одинаковых   имён   в   каждом   селении…
*********************************************************
               
                …В О Д О П А Д…            
                (В виде предисловия)
 …Вы были когда-нибудь на водопадах? Вы видели их завораживающую величественность?    …Издалека «вьётся» чуть видная блистающая ниточка. И вот она, уже расширяясь, всё ближе и ближе. А вот и слышны спокойные всплески се-ребрящейся ленты речушки, видны её очертания, ощутимо освежающее дыхание. Перед взором твоим предстают чуть заметно колеблющиеся, ещё еле различимые  причудливые силуэты волн. Это ещё вдали до обрывистых скал на пути течения вод. А вот и край скалы, с которой с шумом, дробясь на миллионы капель, отбрасываемых по сторонам, с огромной высоты стремительно устремляется вниз поток воды. Этот шум не однороден, не постоянно одинаков. Вначале кажется, что это просто гулкие удары воды об выступы скалы. Но прислушайтесь внимательнее! Он меняется с каждым мгновением и уже не кажется таким однообразным, монотонным, а превращается в своеобразную ликующую симфонию природы, которую хочется слушать ещё и ещё. Слушая эту сказочную, ни с чем несравнимую музыкальность  водопада, твой взор невольно привлекают таинственные силуэты мелькающих водных бликов, на мгновение превращающихся  во что-то причудливое, неземное, завораживающее своей необыкновенностью. И нет сил оторваться от этого прекрасного зрелища  А какими красками раскрашивает его Природа! Вот голубизна, вобранная от небосвода, срывается с верха скалы…А вот уже рассыпается то алмазным серебром, то ярким янтарём, бриллиантовой красой, то пылает алым пламенем восходящего солнца, то льётся изумрудным потоком средь зелени листвы растений, прочно закрепившихся на прибрежной круче. Но у водопада бывают и тёмные дни, когда на пути  речёнки прольются обильные дожди, смывая в её русло и чернозём с горных круч, и не укоренившуюся растительность, нередко и деревца, кустарники…   Вот тогда к водопаду  течёт бурный поток серо-бурой смеси и сбрасывается со скалы вниз с воем и грохотом, но… так же дробясь на, пусть чуть крупнее прежних, брызги, играя своей, не менее причудливой, своеобразной  окраской и рисунками.     И в этот момент тебе открывается не менее эмоциональное в твоём воображении зрелище. Ты видишь мощь, исполинскую силу, величественность играющих волн, несущихся неудержимым могучим потоком, играя и наслаждаясь своей силой  с оглушительными трубными звуками сотен играющих инструментов.
…И всё это – поток прозрачных вод  в обычной повседневной красоте, падающий с высоты в кипящую глубину внизу водопада, и  тот грозный, рычащий поток, образованный Природой,  так же находящий приют в этой глубине, одинаково продолжают свой дальнейший путь, сужаясь по дальности видимости твоему глазу, превращаясь снова в тонкую ниточку и теряясь из поля зрения там… далеко, далеко…
     Когда смотришь на водопад, задумываясь, вспоминая прожитые годы свои, своих предков, родных, близких, друзей, знакомых, так же невольно сравниваешь реальный Природный водопад с Жизненным водопадом, водопадом памяти своей, тонкой ниточкой приходящий от далёких исторических  истоков бытия и теряющийся где-то там…в тонкой ниточке воображения исторического будущего…
    И каждый Человек, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ, сможет не только побывать у природного водопада, но и проследить жизненный водопад памяти родителей своих, поведавших о своём изначальном бытие до дней преклонного возраста и полученных ими памятных знаний от своих родителей… И совсем незабываемыми остаются впечатления своей памяти во всех её  жизненных красках, сменяющихся то яркими, то, вдруг тёмными, то вновь светлыми, искрящимися, играющими бликами брызг на солнце Жизни…И каждый штрих красок жизненного водопада, будь то запечатлённый на холсте художника, или ускользнувший из под Его кисти, каждая капля   искрящихся брызг того водопада, зорко  схваченная объективом фотоаппарата, кинокамеры, или не попавшая в их поле зрения,  остаются в памяти человеческой, видится так, как  хочет видеть Человек, а нередко и против Его воли…
    И вот этот водопад Памяти Человеческой у каждого свой в индивидуальном понимании и видимости, но, в то же время, имеет общее:
движение тонкой, чуть заметной ниточкой, из дальнего далека, приближающийся с увеличением созерцания, шума, треска в сегодняшнем дне, уносящемся в завтрашний день и теряющийся тонкой ниточкой твоего воображения в необъятной, невидимой, загадачно-фантастической  дали  каждого Человека…
 
                ***********************************
               
      …Два, довольно пожилого возраста,  человека медленно, с частыми остановками, поднимались вверх по бугру, где расположено деревенское кладбище. Было видно, что путь этот им не несёт какого-то удовлетворения. Более того он  был им в тягость, и физически, и морально. Оно  по иному и не могло быть. И годы, и состояние здоровья были уже «не те…», да и путь их лежал в траурное прошлое.
    Вот они и кладбищенские холмики… Остановились у целого их рядка, довольно обширного, мало ухоженного. Да и все-то холмики здесь остаются заросшими травой да полевыми цветами. Изредка, кое-где «вытягиваются из травы  садовые многолетники, в своё время  посаженные благородными родственниками, а сейчас - может быть уехавшими  из села, а может быть и ставшими  немощными… Да здесь в деревне как-то и  не заведено учинять блестящее ухаживание за могилами родных. И это вовсе даже не от ленности великой, или нехватки времени. Кажущаяся запущенность – вовсе даже и не есть таковой. Само кладбище исправно огорожено, очищается от сломавшихся веток деревьев. Ну а трава…Так то – святая запущенность по давнишним заветам далёких предков Здесь испокон веков придерживаются негласных традиций «не мешать, не докучать усопшим чрезмерными суетой , шумом, бесцельной говорливостью, да уничтожением «Природного Дара Божьего»…». Только при похоронах, или в поминальные дни здесь многолюдно и неизбежно нарушается  повседневная величественная тишина.  В обычные же дни царят вечная тишина, спокойствие, нарушаемые только пением птиц, да хлопаньем их крыльев. Пришедшие, в основном, здесь стоят в молчаливости, мысленно вспоминая деяния и самих некогда живых  людей, а теперь покоящихся под этими холмиками, а попутно и вспоминая свою жизнь среди тех людей, что были дороги при жизни и дороги сейчас в памяти людской. А вспоминать и  Степану, и  Петру было о чём… Каждому про своё, а что-то и общее, но не сказанное друг другу вслух.
         …Вот два холмика, а над ними христианские памятники
                отца и матери  Степана…
     Ему не очень-то много рассказывали покойные родители, но и не так уж мало «почерпнул» он из тихих вечерних, а то и далеко за полночь, родительских разговоров о прошедшем бытие, о своих отцах, матерях, да дедушках и бабушках. И сейчас, стоя здесь, отчётливо всплывают в памяти эпизод за эпизодом тех разговоров…
    Пра-Дедушка и Пра-Бабушка  Степановы  были своенравные люди. Да и порядки-то во времена их проживание были «диктаторские». Вот бабу-Фёклу и выдали замуж, не спросив её согласия совсем даже за нелюбимого человека.
-Батюшка! Родненький мой! Не губи мою девичью молодость преждевременно! Не отдай меня в муки жизненные с нелюбимым! Позволь мне пойти по дорожке к парню молодому, да полюбовно с ним рука об руку по жизни шагать! – Причитала Фёкла, когда отец объявил свою волю о выдаче её замуж.
-Расплакалась она! – ворчал отец Фёклы, - Ничего! Ничего! Поревёшь, да успокоишься. Жить будете, детей рожать, да семейственность, род наш продолжать. В этом твоё предназначение. И не тебе решать кто будет с тобой рядом по ночам лежать, да продолжателей жизни человеческой  стряпать! Мне на то наплевать, что он тебе не мил! Зато он хозяйственностью большой отцом наделяется. А это для проживания, да взращивания ребятишек важнее твоей любови какой-то.
    И обженили бабу-Фёклу, тогда девицу-Фёклу, с дедой-Еремеем, по тогдашнему Ерёмкой, не спросив и его согласия, а по сговорённости двух отцов. Так вот и жили многие годы не любя друг друга, а уж много позднее, как дети один за другим пошли, стерпелось, да слюбилось…Куда деваться-то? Теперь уж не для себя, а для детей жить приходится…
     Может быть припоминая своё, а может быть и времена другие настали, но Еремей и Фёкла своих детей не неволили, предоставляя им полную свободу выбора при женитьбе парней и  выходе замуж дочерей..
-Чего уж там… Пусть сами решают, как им жизню свою устраивать. – рассуждала Фёкла.
-Да и то верно. Пускай сами выбирают на ком жениться, да к кому замуж итить. – Поддерживал Еремей, - Може лучшее нашего жизня придётся.
     Хоть и не любя жили Фёкла с Еремеем, до времени, но обид друг другу не устраивали. Вот и детям своим привили уважение родственное меж собою и к односельчанам. И самостоятельности им давали в полном достатке, не забывая, однако, и  поприсмотреть за их поведением, да делами ребячьими и, при надобности,  построжиться незлобно, но с наставлениями полезнейшими.
-Оно, ребятки, в жизни должно быть всё чинно и благородно! – говаривал Еремей. – Вот, ежели делать добро людям, так и они к тебе с добром, ежели ты их уважать будешь, то и они тебя  зауважают. А Ежели – наоборот всё, так то и ты от людей не жди чего хорошего. Всё от самого человека зависит. Как ты хочешь для себя, так и для людей делай.
     Поженились Степановы дедушка с бабушкой по любви и взаимному согласию. Обвенчали их в той же церкви, что и Еремея с Фёклой. Да она и одна в деревне-то… Вроде бы всё как и всегда по церковным канонам, но пра-деды Степановы  венчались со слезами на глазах, а дед с бабушкой – в улыбках, в радости, да любезности.    Жили хоть и  не богато, но своим исправным хозяйством:  пара лошадей, три коровы с молодняком, голов пятнадцать овец, 3-4 свиньи, куры, утки, гуси и всякая другая живность на дворе.
    Работали день и ночь. А тут и дети нарождаться стали… Парнишки подрастали, но и помощники-то ишшо никакие. Это уже позднее парни в силу-то укоренились. Уже можно было бы жить  своим хозяйством. Отделили поженившегося старшего сына Игнатия Еремеевича в  отстроенный дом,  двух девчонок замуж выдали, вот и Василий, будущий отец Степана, уже к женитьбе готовится – как-никак четырнадцать стукнуло… А тут… такое  твориться стало в деревне…  Революционные события… Гражданская война… В деревне создался партизанский отряд, руководимый тоже деревенским  парнем.
-Давай, ребяты, строить новую жизню! Кто её желает – ко мне в отряд! Кто не может в отряд – дома оставайся, но помни: до нашего прихода всей силой защищать домочадцев от всяких там рыскающих карателей, беречь хозяйства от разорения. А как потребуется подмога – сообчайте непромедлительно! Мы враз подскочим на помочь. А ежели кто вздумает своей дурной башкой подмогнуть тем карателям, али доносы какие учинить – приедем и разберёмся как следно быть! За предательство жалеть не станем, так и знайте! – Высказал командир отряда при уезде для организации  большой силы – партизанского полка, который в дальнейшем стал грозной боевой единицой в партизанской армии.
              …Большая война была! Людей много погибло.
Одни сражались за установление новой – Советской власти, другие – за прежние порядки, но гибли с той и другой стороны. Село не единожды переходило из рук в руки, то к партизанам, то  колчаковским карателям да «каракорумцам». Обильно полита деревенская землица кровушкой людской. Особо свирепствовали каратели и их приспешники. Они жгли дома партизан. Один за одним под истошные вопли женщин, детей взлетали в небо факелы пылающих строений. Оголтелые колчаковцы грабили население .Упившись грабленым самогоном, а то и преподнесённым угодливыми приспешниками, насиловали девчонок и молодых женщин, истязали до полусмерти престарелых партизанских родителей, жён. Не жалели даже детей. Нередко  казнили целыми семьями…  В ответ в бою партизаны не брали в плен карателей, уничтожая их самих и их прислужников. 
В отличии от карателей домов не палили, над детьми, стариками, женщинами не издевались. Но явно уличённых в пособничестве карателям не щадили. Так же казнили  предателей и доносчиков. Да-аа! Повидала горюшка да потоков кровушки людской родимая деревенька…
    Степанов отец - Василий  с некоторыми деревенскими парнишками тоже не оставались в стороне от событий. Они, совсем даже не подозреваемые карателями, стали незаменимыми помощниками партизан. Их работой  было участие в «летучке». Это оставшиеся в подполье партизанские разведчики добывали сведения, а ребятишки их везли в условное место для доставки в штаб партизанской армии. Вот так и скакали Василий со товарищами малолетними по полям и горам. И никому невдомёк было, что это не ребячьи игрушки, а настоящая не безопасная работа.
 
…Стоит Степан рядом со своим давним товарищем, но увлечённый своими раздумьями, ощущает себя здесь одиноким, потерявшим самое родное, самое дорогое, что бывает в жизни…Стоит молчаливо опустив голову и видит перед собой только холмики, поросшие травой. Под этими двумя, рядышком чуть возвышающимися, холмиками приобрели вечный покой его, мало видавшие в жизни радостей, а больше всего невзгод, отец и мать.
   
    …Отгремели, пронеслись ураганным огнём вихри гражданской войны. И жизнь в селе уже налаживаться стала. Да что-то тревожно, напряженно  в бытие деревенском. Всё чаще в деревню наведываются сотрудники НКВД. Вслед за их приездом из семей исчезали мужики, парни, а позднее присваивалось имя «семья врага народа»…
    К тому времени Василий  уже и в комсомоле побывал, и в партию вступил, был одним из активнейших людей по укреплению Советской власти и мощи Советского государства. И детей уже пятеро  появилось. Работали обои с Марией вначале в коммуне, а затем в колхозе. Вроде бы всё было хорошо, но в одну из ночей…
     Раздался чуть слышный стук в дверь и приглушённое покашливание.
-Василий! Спишь чтоли? Открой-ка.
-Ну чего тебе Павел Иваныч? Чё-то случилось? – вопрошал Василий, впуская в дом пришедшего.
-Давай быстренько сбирайся и в тайгу от греха подальше!
-Да что случилось-то?
-Вот пока ишшо ничего не случилось, а может случиться. Письмо анонимное на тебя, да ишшо вон на троих в районную милицию поступило. Приказали задержать. Завтра приедут из НКВД. А приезды и отъезды вы знаете какие. Так вот давай не встречать эти приезды и не учавствовать в отъездах! Мужики уже собрались. Езжайте в Ойротию, Где-нибудь там  переждёте. А как утихнет всё дадим знать.
 -Да как же это в Ойротию?! Ребятишек вон куча. Куды я от их? Да, опять же без документов. Там ведь тоже могут спросить.
-Ну документы я на вас оформил и отправляю вас в командировку – там по охотничьим делам, по лесным. Думаю же. На то я  и председатель Сельсовета, чтобы думать. Надоели мне эти вопли по деревне, душу и сердце как ножом режут. Хватит уж! Скольких вон добрых и ни в чём неповинных мужиков поувозили… «Враги народа…». Какие они враги?! И вот вы… Что во враги записались?! Нечего балясы точить! Пока ночь, темно – надоть скрыться без посторонних глаз. Поторапливайся! Мужики ужо ждут. А за семьёй… за детишками как-нибудь приглядим. А то, ненароком, и вовсе без отца могут остаться…
      
    Всего этого Степан  не мог видеть и слышать ещё по небытию своёму на Этом Свете, так же как, много позднее, не мог воочию наблюдать за проводами отца  на войну, потому как находился ещё в утробе матери. Но всё это позднее чётко запомнил из рассказов родителей и односельчан.
 
      Ни телефона, ни радио в деревне ещё не было. Весть о войне привёз специальный гонец-нарочный из района.
      Уже закончилась посевная, готовились к заготовке кормов для скота. Стоял прекрасный июньский день. Колхозникам дали выходной – в кои поры раз. С начала посевной  ни единого дня отдыха. Вот правление колхоза и решило дать колхозникам передохнуть малость. Да оно, по большому-то счёту, и в выходной не отдохнуть. Домашних дел невпроворот…Не до отдыха тут… Многое надо успеть сделать в хозяйстве.
      Гонец влетел в деревню и на полном скаку промчался к сельсовету, а через какое-то время раздался набат. Это председатель бил  железным стержнем в подвешенный кусок рельсы, служащий сигналом при пожарах, или иных непредвиденных обстоятельствах, созывая сельчан.
   Василий обустраивал свеже-сделанный погреб и в подземелье не слышал того набата. Прибежала крайне обеспокоенная Мария.
-Василий! Василий! Вылезай незамедлительно! Чтой-то у нас в деревне приключилось. Вон как надрывно рельса-то гудит. Ой! Беда какая-то! Толи пожар где, толи ишшо чё. Вылезай! Беги к сельсовету.! Узнай по какой беде гудит рельса-то! Вон люди бегом бегут. Беги!
     Василий отложил недоделанную работу и помчался  к сельсовету….
      Ещё издали услышал надрывный голос председателя Совета:
-Мужики! Граждане! Не шумите! Давайте подождём ишшо приходящих, а там и  представитель Райисполкома всё по порядку обскажет. Не торопитесь. Надо чтобы все сельчане слышали об чём речь будет.
    Однако долго ждать всё подходящих односельчан уже пришедшие не дали.
-Давай, Иваныч, не затягивай! Зачем оторвал нас от дел домашних? Докладай! Что за срочный сбор учинил? Некогда нам здесь балясы точить. Дел много у каждого. Кто их доделывать-то будет? Завтра снова на работу, а домашние дела опять на баб сваливать?
-Придётся нам, мужики, все домашние, да и колхозные дела на баб сваливать – заговорил Гонец, - некогда нам, мужики, теперь домашними делами заниматься. Теперь дело общегосударственное. И решать его придётся и мужикам, и бабам…
 Война, мужики. Война! Треклятый Гитлер учинил нам бойню. Нонче утром города наши бомбили. Прозвучал призыв партии и Правительства всей нашей мощью людской подняться на защиту Родины - Советского Союза. Так что говорить много не об чем и не время. Готовьтесь  встать монолитной стеной на пути коварного врага. Все готовьтесь! Мужики готовьтесь пойти на фронт, бабы, старички – заменить уходящих. Ежели всей силой навалимся, то и не продержится долго-то вражина. Одолеем быстро и вновь возвратимся к нашим семейным да колхозным делам. Сила-то наша, всего-то Советского народа, вон какая огромадная! Не продержится враг долго на нашем пороге, не устоит, прогнётся и побежит, как пить-дать побежит. А покуда, мужики, готовьтесь пойти в Красную Армию по первому призыву от военкомата. Вот и всё. Расскажите об этом всем, кто не побывал здесь. Да надейтесь – одолеем врага. Не долго ему  нашу землю топтать.
   …С тем и уехал районный гонец.
Сельчане молчаливо расходились по домам каждый со своей думой. «Вот ведь какое дело… Война… Придётся, видно идти на войну-то…Не оставят дома-то…Призовут.»,  «Пойду, наверно, на войну-то…А как же?! Испокон веков все мужики уходили на защиту России-матушки. Пойду!»,   « Заставят идти на войну-то. Идти? А как же с делами-то? Ведь мы вон Ванюшке дом не достроили. Женится, а куды его отделять? Да и парень он деловитый, хозяйственный. Ему в самую пору отдельно своим хозяйством, своей семьёй жить. В колхозе не на последнем месте. Механизатор отменный. А тут… война… Батюшки! Так ведь и его тоже призовут! А кто дом достраивать будет?», «Ну вот… Опять война…Ишшо от тех войн не отошли и опять…»
   «…Я-то…ладно…пойду и повоюю… Этого треклятого Гитлера всё одно побьём. А вот как  Мария-то с этакой оравой здеся одна?...Ох и намается…Ну да, поди, не долго война-то…»
    Вот так рассуждали мужики с горечью о прерывании устоявшегося уклада жизни, о недоделанных неотложных делах и с надеждой на скорую победу над врагом. Но… «недоделанные дела» у коих отодвинулись на долгие годы, а коим и вовсе не суждено к ним вернуться… Долгим, в четыре года, оказался путь к Победе… Четыре года дым, смрад, свист пуль, разрывы бомб и  артиллерийских снарядов, смерть, адские муки раненых на фронтах, пленных в концлагерях и гитлеровских застенках…
   Четыре года неимоверные физические и моральные тяготы голодных, полураздетых, полубосых, изнурённых непомерным трудом женщин, стариков, подростков в тылу…
Четыре года войны и ещё ряд  послевоенных лет недоигранного детства ребятишек, многих  так и не увидевших своих отцов, оставшихся в детской памяти чуть заметными силуэтами родных людей, а коим и вовсе не суждено было их знать…
     Это уже спустя годы осознано, познано в полную меру неимоверное лихолетье, коснувшееся каждую семью, каждого человека, а тогда…
Тогда ещё «тешили себя» надеждой «в считанные дни, ну…может быть месяцы, отбросить вражину с Земли Родной, а то и вовсе побить, чтобы дальше неповадно было соваться в чужой дом…».
   Уже на второй-третий день из Райвоенкомата привозили и вручали повестки о мобилизации, призыве в Красную Армию. Проводы призванных устраивали по деревенским обычаям, как в мирное время призывников на срочную службу.
Устраивали вечеринки, застолья… Хоть и с оптимизмом смотрели в будущее, но у каждого в подсознании «крутилась» тревожная мысль «…Как оно сложится-то всё?...Только бы не на долго…». Парни и молодые семейные мужики  подшучивали над невестами и жёнами: «… Ты тут, Настёна, не очень-то разгуливай без меня! Я ведь возвернуся, да и разберусь как ты меня  ждала, верность свою почитала!».
   Только не всем удалось возвернуться, да «разобраться»… А вот верность абсолютное большинство деревенских женщин сохраняли до конца своих дней, хотя и знали, что их любимые уже никогда не вернутся и  «отчитываться» о своём бытие-поведении не перед кем, кроме как перед своей совестью, да «Светлой Памятью Феденьки… Пети…Вани………..»
     Гармонисты «наяривали» на гармошках так, как будто не на фронт провожали мужиков да парней, а у кого-то на свадьбе, коих у многих уже никогда не будет…
      Вот Ксюшка выплясывает перед своим женихом: 
                Милый в Армию уходит,   
                А я дома остаюсь.
                Кто с вечёрочек проводит?
                Я одна идти боюсь!
Фёдор ей в ответ: А ты, Ксюша, постарайся
                На вечёрки не ходить,
                Лучше дома оставайся
                Пока я буду служить!
У стариков, мужиков в солидном возрасте свои, более приближённые к действительности разговоры:
-Думается мне, Тихон, что быстрой войны и победы совсем даже не бывает. Он ведь, враг-то, готовился заранее и так просто-запросто сдаваться не станет. Его надобно будет силой заставлять отступиться. А силу энту в одночасье не соорудить. На это потребно время. Вот это время-то и не станет одним днём. Тут месяцы, а то и годы потребуются.
-Да так оно, Михайлыч, так. Только  и о том не следно забывать, что Партия и Правительство думали ведь о защите государства. Поди готовность-то к отражению врага устойчивая. Это вот только Гитлер пока наступил на нашу землю потому, что внезапно, гадюка, наскочил. Вот поправимся от внезапности  да и попрем его, начнём хлестать в хвост и гриву.
-Попрём… Попрём, конечно, как  время придёт! Да вот…опять же – время… А когда оно наступит? Тут ишшо загадка немалая. Что плохо наша заграничная разведка работала? Проморгали? Не знали, что фашисты нам бойню готовят? Наверняка знали! Так почему, вдруг, «внезапно»? Не-ет! Тут какой-то просчёт проявился. Не успели мы подготовиться, чтобы врагу ишшо на границе отпор дать. Вот и пропустили, а он теперича по нашей земле идёт. Силища-то у его немалая. Надо прямо сказать – огромнейшая. Ты смотри-ко сколько стран покорил Гитлер! И отовсюду ему сила, хоть и тоже под автоматами, но поступает. И вот чтобы нам силы-то выравнять, да преумножить над его силами, время потребуется. Вот и думайте теперь, мужики, как быстро закончится война.  Думается мне, мужики, что лёгкой и быстрой победы не ожидается. Хлебнём мы лиха взахлёб…Ой хлебнё-ом…
-Ты это.., Михайлыч, не очень-то громко  такими разговорами орудуй! Не дай-то Бог, кто подслушает, да донос устроит. Это ведь могут расценить как  панический настрой в народе, вроде как на мельницу врага воду льёшь. А за это, сам знаешь, что бывает.
-Да не боюсь я что про меня подумают. А рассуждаю как оно и есть на самом деле в жизни. Чего мне бояться-то?  Кому я нужон? Люди все свои. Зла никому не делаю. И рассуждаю не по злому какому умыслу, а чисто из жизненного опыта, да видения бытия сегодняшнего дня. Неужто кто из земляков на старика донести смеет… - не единожды изрекал Михайлыч, при обсуждении того или иного каверзного вопроса.
   И…всё-таки, нашёлся  «бдительный доброжелатель»… Уже на втором году войны Михайлыча арестовали. Держали(как он говорит) в «каталажке» целую неделю. Однако, затем, выпустили за неимением каких-либо доказательств о преступных, зловредных для государства  его деяний.
           Василий был призван в числе первых. Мария успела связать шерстяные носки и рукавицы с двумя пальцами.
-Да к чему ты мне шерстяное-то кладёшь?- упрекал Василий жену. – На улице вон какая жарища, а она тёплые носки…Поди к осени возвернусь…
-Боюсь, Васенька, что пригодятся.
     Не ошиблась Мария в своих догадках. Пригодились тёплые носочки Василию. Да и не только в эту первую зиму были нужны… И многие бойцы, в том числе и Василий, получали их из тыла от  женщин, самих полубосых в зимнюю стужу, но заботливо отправлявших на фронт и физическое , и моральное тепло…
        Скольких бойцов спасли от обморожения  полушубки, валенки, носки, рукавицы, присланные на фронт  с записками  « Согрейся, милый мой! Громи врага и побыстрее возвращайся в семью!». Знали женщины, отправлявшие их, что совсем даже чужому мужу достанутся, но писали записки своему родному человеку. Да и чужому-ли?! Для всех матерей, жён, девушек бойцы на фронте были самыми родными  людьми. А бойцы  убеждали себя в искренней  достоверности, что получают эти вещи и записки именно от своих, «…только вот почерк как-то не тот…».
       Василий не владел какими-либо техническими профессиями, а потому был зачислен в десантно-пехотную часть. Так и пробежал, прошагал, прополз по Земле-Матушке от Смоленска до Берлина, с малыми «передышками» в госпиталях по ранениям.. А тут вот, в самом конце войны, в самый напряжённый и последний рывок к сердцу злобного врага,  угодил снова на «отдых» в госпиталь, теперь уже на полгода…
 Он, не однажды засыпанный землёй от разрывов вражеских бомб, промокший до нитки в болотах, примерзающий к окопным суглинкам в зимнюю стужу, бесстрашно несущийся под шквальным огнём вслед за наступающими танками, испытавший ужасы увиденного зверства над мирным населением отступающих фашистов, в последний день кровопролитных боёв в Берлине не смог дойти всего-то несколько километров до гитлеровского рейхстага. И, странное дело! Василий не горевал, что тяжело ранен «…обыгаюсь, раны заживут – кости-то целы!». Он более всего негодовал и горевал совсем по другому поводу: «…Ах ты, беда какая! Вот надо же! Совсем даже не во время! Ведь и осталось-то всего каких-то пятнадцать-двадцать километров… А вот - на, тебе! Не дошёл… А как хотелось постоять на крыльце того треклятого рейхстага! Ведь всю войну мечтал пустить победную очередь перед эти самым змеиным заведением!...». Утешали только обещания боевых товарищей, что «…если дойдём – твоё имя будет значиться на стенах рейхстага!». И выполнили своё обещание друзья-пехотинцы! Рядом со многими именами заслуженно   было начертано и имя Василия, хотя  и не смог сам-то…

      Да-аа… Нагляделись Василий и друзья-пехотинцы на зверства фашистов…
Не любит об этом рассказывать, а если и станет, то тотчас на глазах слёзы, а сам за сердце хватается… Вот уже столько лет после войны-то, а всё перед глазами горе, мучения людские…
    …Бежит немчура! Бежит! Не может устоять и никогда не устоит под натиском боевых машин и грозного «Ура-а-а!» пехоты!. Василий бежит рядом с земляком Санькой Степановым. Они вместе призваны и вместе попали в одно воинское подразделение. Вместе и помогали друг другу обезопасить своё существование бдительным наблюдением друг за другом в схватке, порой рукопашной, с  вражескими пехотинцами.  Но вот Василий сбавил бег и   с тревогой посмотрел в сторону, а потом стремглав метнулся на соседнюю улицу освобождаемой небольшой   деревеньки. Степанов не преминул последовать за Василием, который успел крикнуть бегущим десантникам:
-Передайте комбату – не потерялись, живы, догоним, а там крики о помощи…
    Истошные крики доносились из пылающего здания, двери которого закрыты на замок и, в добавок,  подпёрты увесистым бревном.
-Санька! Сбивай замок, а я бревнино отодвину.
Удалось быстро управиться и из пылающего ада стали выбегать полуобгоревшие люди… С них Василий и Санька сбивали пламя и  дымящуюся, тлеющую одежду. Невдалеке оказался колодец.
«Надо срочно водой обливать!» и Василий кинулся к колодцу. Схватившись за прикреплённое к журавлю ведро, так и обмер…В глазах помутилось… Он не помнит как и что делал… Очнулся только тогда, когда выложил на полянку очередного, уже не дышащего ребёнка, а добраться до плавающих в колодце уже не мог…В каком-то оцепенении окинул взглядом полянку у колодца, на которой лежали и шевелящиеся, ещё живые малолетние дети, и… бездыханные… Зачем-то стал пересчитывать: «…один…два…три…..пять….одиннадцать…». Досчитав до пятнадцати, схватился за голову и горько, навзрыд заплакал… И это боец(!), прошагавший уже три года по военным дорогам, повидавший немало смертей товарищей, изведавший боль ранений, не раз чуящий  дыхание  смерти за своими плечами…Подошёл Санька, устало сел на землю, на мгновение закрыв лицо руками, но быстро вскочил:
-Васька! Васька! Ты солдат! Хватит нюни распускать! Давай живых-то мальцов спасать! – и добавил - …да усопших земле предать…
    Подходили обезумевшие от страха, боли обгоревших тел, но, кажется забывших про себя, про своё горе, про свои боли, глядя на трепыхающихся и лежащих в неподвижности мальцов… Те, кто ещё мог как-то держаться, брали на руки по живому ребёнку и уходили куда-то молча, вначале маяча силуэтами а потом и вовсе  растворяясь в дыму пожарищ…Василий и Санька вылавливали в колодце тела детей и укладывали в рядок на полянке. Когда было поднято последнее тело, тягостное молчание столпившихся людей нарушили громкие рыдания и душераздирающие вопли… Это кто-то узнавал  своего дитёнка, кто-то соседского или просто знакомого…  Василий уже немного «отошёл» от шокирующего видения:
-Люди! Простите, что не смогли помочь раньше и спасти сгоревших заживо, да утопленных младенцев. Похороните, а мы пойдём бить проклятых извергов. И клянёмся – они понесут  заслуженную кару за все свои злодеяния! Сполна понесут! –   
          Не оглядываясь шагнул прочь…

…Шагнул Василий, а за ним и Степанов, прочь от этого ужаса…Да разве ж уйдёшь от увиденного?!  А сколько ещё подобных эпизодов пришлось им повидать!... Этого никогда невозможно забыть! Всего насмотрелись Василий, Степанов и тысячи, тысячи  других таких же солдат, защитников, освободителей родимой земельки от нашествия чёрного зла фашизма.  И… до конца дней их, эти видения не давали спокойно спать по ночам, забыться в беспечности жизненной. Не столько тревожили, ныли телесные раны военных лет, сколько жгучей болью отзывались в сердце моральные раны видений страданий людских, выворачивали наизнанку душу воспоминания  мучений безвинных, беззащитных детей, женщин, стариков…      
    Этой болью опалило сердце и воспоминанием отцовских рассказов, стоявшего сейчас перед холмиком Степана. Оба молчали, но и Пётр, похоронивший своего отца вдали от родной деревеньки, мысленно тоже вспоминал скупые отцовские рассказы о военном бытие своём.
      …Отец Петра в годы Гражданской войны и революционных событий чем-то особым не отличился. Как и многие ребятишки того времени  был сторонним наблюдателем. И в комсомол не вступал… Но вместе с родителями,  многочис-ленными братьями, да сёстрами  добросовестно работал в коммуне, в колхозе…
         На фронт ушёл так же в первых днях начала войны. Специальности тоже не имел, но перед отправкой в боевые порядки прошёл курс фронтового связиста. Да и наука-то не велика! Таскай за собой катушку телефонного кабеля, связного провода от  штаба до передовой линии… Не велика наука-то… Да вот только… Свистят пули, рвутся бомбы, снаряды, а ты, невзирая на всё это, тащи катушку-то, раскручивай  и тяни провод телефонный в окопы…Связь позарез нужна…Без связи никак нельзя! Надо знать что на передовой делается, а там надо знать какие приказы последуют… Вот и давай эту связь-то! А так-то наука не велика… Бывает кабель снарядом перебьёт, связь потерялась. Иди, ищи где обрыв, соединяй, как можешь, но выдай связь незамедлительно! Знать надо где, что и как…     Нередки случаи, что и не возвернётся связист, Найдут его у пробитого провода, скреплённого крепкой предсмертной хваткой зубами… Тогда уходит в родное селение  «…Погиб смертью храбрых при выполнении боевого задания…».
     На фронте ведь обстановка меняется не по инструкциям. То наступление стремительными темпами, то непредвиденное отступление, и кто не успел -  будет убит наступающим врагом или  будет пленён…
      В одном из таких моментов, оглушённый до беспамятства взрывом  снаряда, отец  Петра – Егор Пантелеевич попал в плен. Когда очнулся – было уже поздно. Его, ещё ничего несоображающего, подняли прикладом автомата и втолкнули в общую толпу пленённых два дюжих немца…
       Помытарился по концлагерям…И всё на краю смерти… Да вот «повезло», если можно это назвать везением. Приехал в лагерь полковник. Выстроили  весь барак пленных. Полковник неспеша проходил по ряду, внимательно пригляды-ваясь. Остановился напротив Егора и…, вдруг, заговорил на чисто русском языке:
-Ты русский солдат?
-Так точно, гер-полковник!
-Откуда родом?
-Из России, коли говорю по-русски, из Великой России - съязвил Егор.
-Ну ты, солдат, меня не раздразнишь! Наказывать я тебя не стану. Ценю смелых! А то, что Россия великая, так и спорить не стану. И вот эта великая Россия будет присоединена к великой Германии!
-Никак нет! Господин полковник! Никогда!
-О-о-о! Да ты совсем храбрый солдат! Я это ценю и хочу сохранить тебе жизнь. – чуток призадумавшись добавил - … может быть и возвращение… когда-нибудь в свой дом… Откуда родом?
-Я же сказал – из России!
-Хватит упрямиться! -  Уже как-то по иному заговорил полковник, - Из каких мест?
-Из Сибири я, с Алтая , господин полковник.
-О-о!  -воскликнул полковник, - Хорошо знаю Алтай! Там мой дедушка после революции по контракту работал на одном из предприятий. Считай, мы с тобой земляки – примиряюще заговорил полковник.
-Нет, господин полковник! Мне такое землячество близко ненужно! Я таких земляков в бою из автомата чевствовал.
-Ну так то – в бою. А здесь совсем другое дело. – не обиделся полковник на дерзость Егора, -Да и автомата у тебя нет. А вот жизни лишать такого храброго мужика никак нельзя. А потому я прикажу выдать тебя в мою собственность.  Будешь не здесь бесполезно погибать, таская камни, а исправно работать на усадьбе нашего имения.     Убивать тебя не станут, и кормить будут много лучше. Убежать не сможешь, а если и убежишь, то всё одно поймают, выпорют, как сидорову козу и опять хорошо кормить и заставлять исправно работать.     Я не убийца какой…Я учёный. И на фронте не был. Здесь работаю на фронт. Моё место не стрелять, а башкой думать. Вот и думаю, придумываю силу германского оружия. Вот так!

Полковник более не стал обходить ряд, развернувшись последовал к, недалеко стоявшему, начальнику лагеря и на  немецком языке что-то громко ему сказал, указывая на Егора.
       Ещё не окончилось стояние пленных на плацу, как двое солдат с автоматами подошли К Егору:
-Пъойшлы! Шнэль! Шнэль! Бистро! Бистро!
     Небрежно подтолкнув автоматом, так, что затрещала лагерная одежда, солдаты, встали по сторонам и повели…
«Ну вот и всё… - подумал Егор, - Полковник просто играл добродушного учёного… Сам же он наверняка не простил такого неуважительного и непокорного разговора пленного с важным полковником. Ну что ж… умирать будем достойно, не на коленях…»
     Однако, всё обернулось благополучным исходом. Солдаты подвели Егора к машине, где уже сидел полковник. Его втолкнули в машину. Солдаты сели с обеих сторон.
-Как звать-то? – спросил полковник.
-Рядовой Советской Армии! – с наглостью отвечал Егор.
-Не рядовой ты Советской Армии, а пленный… пока… И отвечай на вопросы чётко. Я терпеливый и дождусь когда ты поймёшь, что  лучше быть в моём подчинении, как твоего нового хозяина, чем в лагере для военнопленных. Вразумел? Как имя?!
-Егором родители нарекли. А тебе не всё ли равно как меня называть?- опять дерзил Егор, - вот и называй как захочешь.
    И на такую дерзость полковник, кажется, совсем даже не среагировал и спокойно продолжал:
-Ты городской или деревенский?
-Деревенский. Крестьянин. Всю жизнь на земле работал, а пришло время -  вас бить стал!
-Ну ты бил тех, кто тебя бил. А я тебя стрелять не собираюсь и ты меня не станешь стрелять. Во-первых не из чего у тебя стрелять по мне, а, во-вторых – ты вскоре поймёшь, что по мирному-то лучше, чем войной.
-По мирному, может, и лучше, да вот не получается. Мы бы мирно жили, так зачем вы к нам с войной?! Зверьё зверьём ломитесь…
-Ну, скажем, не все ломятся. Это дело политиков. А наше дело работать каждому на своём месте. Вот мне в науке, а тебе на земле, да в хозяйстве моём,…пока…
-Каждому на своём, да вот не на своём месте! Ты-то на своём месте – изобретаешь, как хитроумнее людей убивать, а моё место под твоей подошвой гнуться. А мне может тоже хочется на своё место – к семье своей!
-Ну это больше всего от тебя зависит. Вот одержим победу. Кончится война. Там и посмотрим. Может быть и отпущу к семье, а не то и семью твою сюда. Вот и будете все вместе на моём хозяйстве зарабатывать на пропитание, да проживание.
-Война-то всё равно когда-то закончится. Только вот победа будет не твоя, а наша. Это ты, господин полковник, твёрдо запомни – наша победа будет!
-Вот так, Егор – побеседовали мы с тобой добропорядочно. Время больше не остаётся. Отправлять тебя обратно в лагерь не хочу. Сдаётся мне, что ты мужик безграмотности, но башковитый. Со временем всё поймёшь. Болтать лишнего запрещаю. Особо про политику. На первое время для присмотра приставлю Ивана. Он русский, но преданный мне. Прикажу чтобы не обижал. Да и никто у меня не обидит, если всё по правилам. А если нет – отправлю обратно в лагерь и весь разговор. - приоткрыл дверцу, крикнул – Иван! Зови Штрусса. Поехали! – Что-то сказал по-немецки солдатам. Те вмиг выскочили из машины, в ней место рядом с Егором занял плотный  здоровяк, а за рулём молодой парень в немецкой форме…
      Всю дорогу ехали молча. Опель остановился у высокой каменной ограды с широкими воротами, которые по сигналу водителя вмиг распахнулись и машина въехала на брусчатую площадку перед особняком не то чтобы роскошном, но и не высшей скромности….
     Так Егор попал в работники на хозяйство к немецкому учёному.
     Хозяйство было солидное. Тут и обширный двор перед особняком, и парковая зона с деревьями, каких Егор не видывал, и цветники, и фонтаны и ряд других изяществ и природных роскошностей.
     Но ему не дано было работать в пышущей красоте. Этим занимались местные немецкие работники. Его же определили в крестьянское хозяйство. Ему, вместе с ещё двумя парнями, как выяснилось позднее – латышами, пришлось ухаживать за коровами, молодняком,  свиньями, гусями, курами и другой многочисленной живностью. Это хозяйство располагалось  вдали от особняка, но обнесено всё той же единой оградой.
      Там же была выстроена довольно просторная изба, в которой жили работники.
      Жилось тоже не сладко… Работать приходилось до изнеможения по четырнадцать-шестнадцать  часов без каких-либо выходных. Но кормили нормально и, главное, не издевались, как это было в концлагере.  Присматривал больше всего Иван, но изредка наведывался и хозяин:
-Ну как, Егор? Управляешься? Труднова-то. Понимаю. Но ведь лучше чем в лагере?
-Управляемся, хозяин. Куда деваться-то? Ты бы нам радио, али газетки на русском языке …
-А вот этого вам не полагается. Всё ваше радио и газетки перед вами… Такие вот дела, Егор…

Работал Егор на хозяина-полковника… Он отчётливо понимал, что здесь значительно безопаснее для самой жизни и всё надеялся осуществить свой замысел о побеге…
       Как-то, под Рождество, которое здесь справляли раньше, чем на Руси, выдался случай, когда хозяева справляли праздник. громко веселясь, да и Иван вот уже несколько дней не наведывался для проверки, Егор решил исполнить свой план. «Самое время. – размышлял он. – Все в округе праздник справляют. Шибко-то сторожить не станут. И немчуре окрестной не до пригляда. Гуляют вон. Пусть гуляют! Это всё в мою пользу слагается. Вот только… луна больно ярко светит…».
        Егор ещё с полудённой поры потихоньку приготовил котомку. Положил, тайком изъятого из кухонного ларя, несколько кусков хлеба, спички. А когда полегли спать, да приутихли, наработавшиеся до изнемоготы невольники, оделся потеплее, прихватил котомку и выскользнул за дверь избы незамеченным.. Всё складывалось хорошо: перебрался через каменную ограду и стремительно стал отделяться от усадьбы. Быстро шёл, почти бежал… Но…куда идти? В какую сторону? И шёл наугад… Вот уже и рассвет забрежжил… А вот и солнце всходит… Впереди, видимо, новое селение… Но вокруг ни лесочка, ни кустика… Укрыться негде. В селение не пойдёшь, а в поле видим, как на ладони. Решил прилечь, затаиться. А на долго ли? Здесь не то что в Сибири, хоть и не так холодно, но зябкость «пробирает», долго не продержаться на холодной-то земле. Рискнул, всё-таки, двигаться в обход селения. И вдруг!… Вдали послышался лай собак… «Ах зверьё! Собак на след направили… Теперь всё…Погибель верная…». Лай всё ближе и ближе…И вот уже псы рычат, разинув пасть, рвутся с поводков… «На поводках?- мелькнула мысль, - значит пока травить собаками не станут…».
        Два немца сдерживали  собак, а потом и вовсе их успокоили. «..Эти не военные… Значит хозяин  отправил за беглецом своих…А что он теперь для меня придумает? Видимо отправит в лагерь… Ведь обещал…»

-Ком! Ком! – пробормотал показывая рукой в сторону  первого.
    Пришлось идти. Куда деваться-то?... Ни ружья… ни какого другого оружия…Отбиваться нечем, да и смысла никакого нет…
    В селение не повели. Через поле привели к большаку, где стоял автомобиль хозяина… Распахнулась дверка.
-Залезай! – Приказал хозяин, не ругаясь, не сверкая гневно глазами. Как будто и вовсе ничего не случилось…Махнул немцам  рукой и те отправились в селение.
    Странное дело – хозяин в машине оказался  один.
-Ну и что мне с тобой делать, Егор? По всем правилам застрелить тебя надо бы… при попытке к бегству…Это ведь так заведено в лагере?
-Так, господин полковник! Стреляй! У тебя вон пистоль, а я безоружный. Стреляй! Вот давай – я сейчас побегу, а ты стреляй!
-Никуда ты, Егор, не побежишь. И стрелять тебя я не буду. Дурак ты, Егор! Дурак! Увезу я тебя обратно в усадьбу. А там подумаю, что с тобой делать.
-А ты не боишься, что пока ты меня будешь везти, я с тобой расправиться могу? Вот , хоть ты и здоровее меня, но смекалка-то у меня работает. Вот твой пистолетик изыму, да им же его хозяина…
-Не боюсь, Егор. Тебе надобности такой нет. Ты привык воевать с теми, кто тебя смертно обижал. А я тебя обидел чем? Молчишь. Вот то-то же. Оно, хотя и  «немчура» я в твоём понимании, а унижения  человеческого ты от меня не видывал. Ну то, что ты в работниках у меня – так то  сам Бог велел. Ты ведь пленный. А пленные все должны понести своё предназначение. Кто-то умрёт от пули при побеге, кто-то истощает в каменеломнях от непомерного труда, станет ненужным и будет пристрелен, тоже… при попытке к бегству… А я вот предпочитаю не стрелять, не бить тебя, хотя и полагается отхлестать плетью, али розгами, а заставить тебя, дурака, мозгами шевелить, да трудиться исправно.
      Полковник вышел, открыл  дверцу машины, властно, как будто со злостью, втолкнул Егора на заднее сиденье. «Силён… - подумал Егор. – с таким не справиться.»
-Поехали!
    Полковник  рывком тронул машину с места и быстро «погнал» по большаку…
      Всю дорогу ехали опять же молча. Полковник ни разу не оглянулся, а Егор так и не осмелился попытаться отнять пистолет…   
         Перед воротами усадьбы хозяин  объявил:
-В лагерь я тебя не отправлю, но без наказания не останешься! – необычайно жёстко  произнёс сквозь зубы и добавил уже конкретно – Хлестать плетью – не мой метод. Посажу тебя на пять дней в амбар на воду и хлеб малыми пайками. На работу будет выводить Иван. А ты все эти дни хорошенько думай, русский дурак, что лучше – закопают тебя здесь, или когда-то увидишься с семьёй. Иван! – тот  выскочил, как будто из «никуда» - Отведёшь этого в амбар, где солома. Пять дней вода и хлеб по уставной пайке. На работу, как и прежде. И только под твоим присмотром. Ну часа три пусть подменяет тебя Штрусс, а то устанешь один-то…
 …Вот так-то… Иван устанет караулить беглеца, а с Егором «ничего не случится» 15 часов кормить, поить скотину, чистить дворы, проделывать прочую работу…   «А ведь, однако, всё же повезло… В лагере за побег явно пуля. А тут… Выживу! Может когда лучший случай подвернётся, али наши придут освободят… Придётся смириться с положением…».
       ….В плену, в работниках у полковника, Егор продержался чуть не год. Освободили русские, хотя и союзники всюду рыскали…
      В усадьбу въехал целый взвод автоматчиков во главе с молоденьким лейтенантом. Быстро оцепили  все входы и выходы. Егор с хозяйства бежал в радостных слезах: «Наконец-то! Наконец-то…» только и мог повторять сам себе.      Подбежал к особняку и увидел, как один из солдат выводит полковника. «Странное дело. – подумал Егор,- Почему он не сбежал заблаговременно?...»
     Остановились друг против друга, глядя в упор в глаза.
-Ну вот, Егор, ты и дождался своего часа – спокойно молвил полковник. – Теперь ты надо мной начальник. Теперь твоя власть. Хочешь стреляй, хочешь камни таскать заставляй, а хочешь вези меня в свою усадьбу в работники.
-Так-то оно так, господин полковник, - по привычке заговорил Егор, - Только я не властен над тобой. А если бы и была моя власть – не стал бы стрелять, а убедил бы тебя  работать на нашу страну, а не на извергов фашистских.
-Кто таков?! - Строго спросил лейтенантик.
-Пленённый рядовой Советской Армии, товарищ лейтенант! – чётко отрапортовал Егор, - разрешите объяснить всю обстановку и по этому вот человеку тоже…
-Нечего тут объяснять, да разъяснять. Этого – указал на полковника – в комендатуру, а этого – на Егора – в фильтрационный лагерь Там разберутся!
-Товарищ лейтенант… - хотел снова заговорить Егор, но его резко оборвали:
-Сейчас я тебе не товарищ! Ещё надо разобраться как следует, что ты за гусь и почему ты к этому фашисту со словом  «господин» обращаешься, да к тому же чуть в защиту встаёшь! Увести обеих!
    Но выполнить приказ не успели. Во двор въехал легковой автомобиль из которого вышел советский  полковник:
-Что тут происходит! Что это за командный крик, что за версту слышно?
-Здравия желаю, товарищ полковник! Да вот тут  знатная птица в полковничьих погонах  задержана, не успевшая упорхнуть.
-А я и не собирался «упорхнуть» - спокойно с достоинством отчеканил немецкий полковник. – Мне некуда «порхать» и не от кого. А от своей совести никуда не «упорхнёшь»
-Молчать! – прикрикнул лейтенант.
     Но его одёрнул русский полковник:
-Уймись, лейтенант! Уймись. Чего кричать-то? – и обратился уже к немцу – Так-так. Интересно. И почему это господин полковник не собирался…?
-Да потому, что здесь моя родина. Здесь моя семья. Здесь я на своей земле работал на свою страну. И бежать мне некуда и незачем.
 -Так почему же вы, немцы, позарились на чужую землю, топтали нашу землю стольки годы, убивали людей, жгли селения, рушили фабрики, заводы, предприятия, дома?
-Лично я  ни в кого не стрелял. Ни над кем не издевался, –спокойно отвечал немец – я учёный и моё дело изобретать, работать, как и всем учёным в своих странах, на свою страну. Может быть в чём-то и моя вина есть, но она не преднамеренная, а в рамках гражданского долга перед своей страной.
-Очень интересный разговор. Полковника в мой штаб! И чтобы ни единый волосок с его головы не упал! Усвоил, лейтенант?!
-Так точно, товарищ полковник! Ни единого волоска…
-Товарищ полковник! Разрешите обратиться?!
-Кто таков?
-Рядовой Маскатов! Простите… бывший рядовой…сегодня пленный на немецкой территории.
-Так слушаю тебя, рядовой-пленный.
-Этот … меня вытребовал из концлагеря в своё хозяйство в работники. Я вроде бы, как раб, трудился, но других унижений, издевательств не испытывал. Кормили хорошо, жили в тепле. Этот хоть и немец, но, думаю, заслуживает снисхождения. Позвольте сказать ему несколько слов.
-Да говори уж, заступничек…- недовольно произнёс полковник.
     Егор вплотную приблизился к немцу:
-Вот ведь как получается… Я же тебе говорил, что мы победим, а ты не верил мне. Теперь, похоже, тебе придётся испытать как жить в изоляции от семьи. Я, конечно, сожалею. Не дай-то Бог никому испытать этого. Но теперь ты поймёшь, как быть вдали от семьи…А может быть и не тронут тебя, оставят при семье, если хорошо поймёшь что к чему. У нас законы гуманные…А я вот, всё-таки, на свою землю поеду, да хоть пешком пойду  к семье своей! И скоро  свижусь с ней. И дай-то Бог тебе не расстаться со своей семьёй!
-Ну хватит балясничать! Заступничек…-  повторил русский полковник,- Лейтенант !  Исполняйте!
-Есть!  - откозырял лейтенант.
      Какова дальнейшая судьба немецкого полковника Егору неведомо, а вот его оказалась не так уж безоблачной…
  Уже и на своей земле пришлось помытариться., и совсем даже не скорой состоялась встреча с семьёй.
         Освободили из немецкого плена весной, а домой,  возвернулся только перед декабрьскими морозами. Позднее-то полностью реабилитировали, даже награду вручили, коей был удостоен до плена, а тогда - фильтрационные лагеря… проверки…  расследования…
                ***
   Стояли молча два человека каждый со своими думами…  «Живы ли сейчас однополчане отца - раздумывал Степан, - и где они , если живы?...»
     И у Петра в голове «роятся» мысли: «Вот ведь как оно в жизни-то бывает… Одинаковые беды, да и…, вроде бы, совсем даже в разных вариантах…».    
   Глядя на холмик рядом с отцовским Степан видит не травные заросли, а, как бы в тумане, лицо матери. Вновь нахлынули чувства горьких и, в тоже время, ласковых воспоминаний: «Сколько же Тебе, милая Мама, пришлось в жизни своей поиспытать!...»  …Всю жизнь в труде, бедах, невзгодах. Совсем не по-детски детство старшей дочери в семье. Рано пришлось помогать матери по хозяйству и младших братьев, да сестрёнок нянчить…  Повзрослев, хоть  и не тягостное замужество, да всё с тревогами. Революционные события… Гражданская война… Коммуна… Колхоз… Тревожные репрессионные годы…А тут и Великая Отечественная война… Мужики деревенские все на фронте. Весь непомерный труд, все деревенские невзгоды легли на плечи женщин, стариков, детей….
       Степан на миг оторвал взгляд от холмика, взглянув на Петра: «Вот и его мать, как наша Мама хлебнула горького сполна. Вместе рядышком жили, радом на работе. Вместе горюшко «куковали», преодолевая сообща все невзгоды жизненные»
…Ребятишки – мал-мала меньше. Летом-то ещё терпимо: и на дворе тепло, и всякие травы и другие природные съедобности выживать помогали. А зимой… Матери с раннего утра до  позднего вечера на колхозной работе. Ребятишки целыми днями предоставляются сами-себе. Кто чуть постарше – за младшенькими присматривают. Да и какие няньки-то?!  - Сами по шесть-семь лет…В холодной избе на русской печке так и зимовали. А и печка-то, зачастую чуть тёплая – топить-то нечем… За дровами  в лес надо… А на чём? Да и когда? Работа  с темна до темна… Вот и «приспособились», от безысходности, бабы углы у домов обрубать(откалывать) чтобы хоть как-то  мало-мальски чуть тёплый дух в избе создать. Когда и углы оставались чуть малыми, чтобы только избушка не развалилась, плотно закрывали дверь в «горницу»(вторая комната в дому), утепляли её мякиной  да соломой, а пол выворачивали и рубили на дрова… Сами-то взрослые полураздетые, полуразутые застывали до невозможности на лютом морозе и…дома не согреешься… А тут к холоду пасть разевает ещё и голод… Про себя-то уж мало и думают, а вот чем ребятишек накормить?...А они, несмышлёныши, нередко встречают, разрывающими сердце и душу,  словами: «Мама ись хочу. Ты чё-нибудь принесла?». А что Она, Мама, принесёт? Где что возьмёт? У всех и повсюду голодно…   
-Да-а-а, настрадались наши матери! – сам не замечая того, вслух произнёс Степан.
-Ты о чём это? – не понял Пётр
-Да так я…Припомнил Мамино и наше военное житиё холодное да голодное…
-Вот ведь как, Стёпа, и я об этом же раздумывал. Досталось нашим отцам, да матерям лиха вдосталь, не по одному пуду…               
    Постояли ещё несколько минут у холмиков, поклонились и пошли по кладбищу от холмика к холмику…
       Вот они… покоятся здесь и люди старшего поколения, и  сверстники-одногодки, и совсем ещё молодые, ушедшие из жизни по разным причинам. Перед каждым холмиком в памяти всплывают силуэты некогда живых людей, их прижизненные дела, а с памятников глядят с фотографий  безмолвные взгляды…   
           Платон…Трофим… и десятки других имён, мысленно увязываются с  присутствием  их владельцев в жизни деревенской, напоминающих о далёких годах бытия их и своего в большой и дружной единой сельской семье каждого в отдельности и всех вместе.
    …Анна…С детских лет неравнодушен был Степан к девчонке, а подросши и вовсе влюбился. А она, как будто бы и не замечала его вовсе. И вот ведь как… на расстоянии любил эту девчонку Степан, а вот дружок его сразу же настойчиво стал ухаживать за Аней. С болью наблюдал Степан счастливое их общение но не мог помешать лучшему другу… Так и осталась не объяснённой, до поры, та его первая любовь.       Это уж далеко позднее его тайна стала достоянием Аннушки, а тогда те два молодых человека сыграли свадебку. Степану на ней быть не пришлось – на службе был в Советской Армии. Возвратившись домой, узнал, что Миколка призван тоже на службу.  Степан  насмелился и однажды, встретившись с Аннушкой, дал понять ей о своих чувствах.  Она  не оттолкнула его и, похоже, была готова принять его любовь, но… нравственное воспитание в семье не позволило Степану перейти грани дозволенного. Они встречались ещё несколько раз  лунными зимними вечерами и…даже целовались, но большего Степан себе позволить не мог. Их встречи оставались кристально чистыми, не запятнанными чернотой тайных крамольных дел. Даже в порыве великой любовной притягательности, он  не мог предать дружбу с товарищем детских лет, не мог внести разлад в семью, где к тому времени в ней уже народился ребёнок. Но и страдания становились невыносимыми – быть рядом с любимой, но так далёкой теперь от него по жизненным обстоятельствам… Чтобы более не терзать себя и  не давать каких-либо несбыточных надежд Аннушке, Степан решил уехать из деревни совсем…
    В последствии редкими были встречи Степана в этой семье. Отслужил и Миколка. Каким-то образом узнал о встречах Степана с Аннушкой, да и не мудрено – деревня ведь… Поначалу ревновал, конечно, но в верности жены не сомневался и жили обыкновенной сельской жизнью, как и многие семьи в деревне. Крепкой оставалась и дружба  Степана с Миколкой. Аннушка народила пятерых ребятишек. Всё было хорошо, но… нахлынула беда – умерла Аннушка в расцвете лет, оставив Миколку вдовцом и ребятишек сиротами. Позднее-то нашлась сердобольная женщина и помогла вырастить, проводить в самостоятельную жизнь ребятишек, так и не осмелившись родить совместного дитя, оставшаяся тоже вдовой по прошествии лет, а на кладбище появился ещё один могильный холмик – Миколкин…
    Постояли и здесь, каждый со своими безмолвными воспоминаниями «…Пока мы помним о тех, кто от нас ушли, они для нас живы…». У Степана вновь заныла давнишняя душевная рана и он, поклонившись холмику, поспешил не только покинуть его, но и вообще зашагал за кладбищенскую ограду …
       Закрыв кладбищенскую калитку, какое-то мгновение постояли молча и, так же молча, как будто сговорившись, медленно побрели  в верх по склону холма к листвягу.
      Эти места  им обоим были дороги с самого детства и, каждый раз, приезжая сюда, вместе ли, по одиночке ли, непременно посещали листвяг с волнующими душу эмоциями, как неотъемлемую святую частицу своего бытия.
        Уже в глубине листвяга Степан прервал раздумья свои и Петра:
-Ты смотри, как подросли листвяжки-то! Прямо деревья стали, да вот только… -горько вздохнул продолжая, - только лес-то беда не обошла от этой перестройки…
-Да-а-а…Алчные, бессердечные да шибко бесхозяйственные кои людишки пошли. Глянь-ко что натворили… Это ведь прямо преступление прямое, за что надо бы по всем правилам к ответу привлечь! А всё алчность людская, тяга к лёгкой наживе. Вот и лес распродают все кто может, как захочет, лишь бы деньгу отхватить, а что после останется не задумываются…
-Вот и я про то же. Ну ладно – коли лесок подрос и кому-то невтерпёж стало продать, набивая карманы, так хоть бы следили, чтобы по доброму, по всем правилам, а не варварски относились к вырубке-то…Раньше на вырубках-то требовательность изрядная была к порядку. Всё как следно быть делали. Да ишшо и  новые саженцы высаживали. О будущем думали. Вон мы школьниками, помнишь, специально целыми классами ездили на посадки. Десятками гектаров посадками покрывали. И вот сейчас смотришь на свои труды и радуешься – растёт лесок… А тут вот…
        Каждый с горечью оглядывал округ себя, устремляя взгляд  всё дальше вниз по склону.       Вырубка представляла ужасную картину.   
  Срезы деревьев (пни) оставались в беспорядочном  размере - одни низкие (как и подобает) другие очень высокие. Это при срезах дерева выбирали только ту часть, что «годится» для изделий, а комлевую(не стандартную) оставляли… Вокруг сиротливо качались деревца редкого черемошника, кои пригнутые к земле, кои поломанные, покорёженные. Из лесной травы  красными слезинками плакали кусты кислицы, примятые, втоптанные  в землю колёсами, гусеницами тяжёлой техники. Зловеще чернели высохшие, повсюду в беспорядке разбросанные ветки и вершины некогда стройных лиственниц…
     Тоскливо было на душе этих двух, созерцавших сегодняшнюю картину вопиющей бесхозяйственности,  человеческой чванливой душевной безнравственности, жестокой безучастности к бедам Природы, а может даже преступной  беспечности.
        С чувством сопереживания они, как будто слышали плач Природы за поругание над Ней и им самим хотелось заплакать вместе с погубленными малыми деревцами, кустами кислицы, черемошника, малины, растоптанных преступным, бессердечным сапогом грязных людишек в виде колёс, гусениц тяжёловесной техники…
        Где-то вдали, в лесной глухомани, радуясь, на разные голоса, звонко заливаются своей песней пичуги. А здесь… в такт открывающейся картине, умирающей природной растительности, как будто оплакивая лесную трагедию, слышится одиночный заунывный не то щебет, не то тревожное подвывание: «Тиу-у-ю-у…Тиу-ю-у-ю-ю-у…»
     А вниз по склону горы, как будто  слёзы по лицу, стекают множество, уже начинающие размываться дождями и потоками талых весенних вод борозды, оставленные стаскиваемыми волоком стволами спиленных деревьев.
-Да-а-а… А ведь размоины пойдут по горе-то…Овраги могут пообразоваться…
-Вот то-то и оно…Раньше, ежели волоком-то трелевать – то зимой…
-Зимой. Да и то чтобы кустов, да молодых деревцов не повредить. Одиночно, по-штучно. А счас сцепят большими кучами, да и прут. Техника-то мощная… Сила есть – ума не надо…
-Да вот и дело-то, что всё не обдумавши. Вот и губят всю природу. Вон уж и кислицы-то не стаёт…Толь уж климат не тот становится… Раньше ягод-то всяких множино было. Всем в избытке хватало, а счас чё-то с каждым годом всё меньше и меньше, а то и вовсе который год нет. Ланись мы со своей приезжали - совсем не было. И вот нынче кое-где реденько…
-Обиделась Природа… Не стали люди Её беречь, почитать да уважать. Вот и Она возвращает  им плоды их же деяний или  бездействий…
-Конечно ничего не проходит бесследно. Вот  и Природа… Она ведь тоже вся живая. Не только малые, совсем даже с виду незаметные козявки всякие, пичуги, да разные звери и зверушки, но и деревья, кусты, травка всякая, каждый стебелёк – всё живое и всё к себе внимания, бережливости просит. И ежели к ним с добром – то и они тебе добром ответят, полезностью своею, а ежели зло творишь да во свою алчную наживу – то и для себя не жди добра-то. Вот та же лекарственная растительность: ежели для себя в разумном количестве – то во благо и на пользу, а ежели для наживы – то и вовсе перестанет дары давать. Вон Марьиного Корня уже не стаёт, Бадан исчезает – повыкопали, да повыдрали  на продажу… Да и многое другое так-то исчезает…
 -Да грабят, как могут грабят люди Природу! Думают только про сегодняшний день, в завтрешний не заглядывают. Только бы сегодня по самую верхушку отхватить для своей наживы, а завтра хоть не светай!
-Конечно не все такие-то! Большинство-то понимающие. Стараются не губить Природу.
-Сами-то стараются не губить, а вот  в защиту Её мало кто поторопится встать. Да и опять же… те, не так уж и множественные, но цепкие зловредные хваты всякими уловками пользуются, вроде бы нередко и законными, чтобы урвать от Природы, да и уйти от ответственности. И выходит, что к ним, конечно, простому человеку никак не подступиться. А знающие  да власть имущие, в силу определённых обстоятельств, не всегда заинтересованы в пресекательстве антиприродных деяний, а может быть… при других важных делах руки не доходят…
-Да уж! Всякие важные дела, только не сохранение в благосостоянии Природы нашей дивной. А ведь Она,  и кормит нас, и лечит, здоровье, силы душевные – моральные и телесные придаёт, теплом да лаской согревает. А мы вот к Ней…
-Всё правильно! Всё правильно говоришь! Я вот как сейчас всё помню и до конца дней своих помнить буду…Да и ты не позабудешь! Детство-то, да Природу-Матушку, кормилицу нашу…
-Да как же можно забыть-то?! Ведь здесь вот мы, считай, и выросли на этой, да вон тех горах. Они для нас летом-то – ближе дома родного. С утра до вечера табуном ребячьим. Да дружно так все, каждый с выдумкой своей ребячьей.
-Да-а-а…Пощебетали ребятишками-то…Ну это до того, как в работу не впрягались. А как впрягались…Так уж потом реденько приходилось…
      Оба как-то умолкли, с тоской и болью  глядя округ, погружаясь в свои воспоминания…

        …Зимы в ту пору ох и лютые были! А может быть как и всегда… Может быть это только казалось, что морознее, поскольку…избы были полухолодные – топить печи нечем… Дров нет. В лес пешком не пойдёшь, хотя кое-кто и ходил за дровами-то. Да, опять же, время где взять? Весь день с темна до темна на колхозной работе, а ночью как?... Тут не только  в лесу, но и по деревне-то частенько волки по ночам в окна заглядывали. Скотину и колхозную, и  индивидуальную охраняли с колатушками  да  всякими гремящими приспособлениями. А зверьё не очень-то и пугалось. Попривыкали уже. Для них, выгнатых войной, взрывами, да неимоверным грохотом с насиженных мест эти-то места были благодатью. Вон чабанки вокруг дырявых кошар по всей ночи с побрякушками, как шаманки ходили беспрестанно, а поутру двух-трёх овец находили израненных волками…Оно ещё и после войны многие годы волки стаями наведывались в деревню изрядно, уж не говоря о чабанских стоянках на отдалённых стойбищах.
       Это уже как оставшиеся в живых мужики стали возвращаться по домам так чуток полегче стало, а тогда… В избе-то холодино. Мама ребятишек на печку русскую затолкает: «Сидите там! Чуток теплее…». Сама, заливаясь слезами, брала топор и шла откалывать часть углов избы. Так вот несколько недель чуть подогревала печь, уходя на работу, а возвращалась опять в холодную избу. Ребятишки на целый день оставались предоставлены сами – себе. Старшие-то днём ещё умудрялись на несколько минут на улицу выскочить, обмотав какими-нибудь тряпками детские ножёнки, а младшим так и не дано было с печки слезть – уж больно высоко и боязно шибко… Бывали и попытки, да заканчивались всегда падением с немалой высоты, болючими ушибами и неимоверным детским рёвом с обильным слёзополиванием. Заслышав избные вопли, «маловозрастные няньки» поспешали выяснить что там приключилось. Нередко и «разборки» начинались: «Тебе чё было сказано?! Велено было сидеть на печке, а ты зачем  полез оттуда?! Вот и брякнулся. Да ишшо хорошо, что совсем не убился! А то бы… Беда прямо с тобой! Ну на минутку отлучиться нельзя! Вот возьму счас прут, да отпаздираю как следует, чтобы в другой раз неповадно было!». С такими строгостями вновь водворение на печь. А бывало перед этим   опять же «пострадавшему», вместо великодушного «пожалеть», бутконсы доставались. «Нянька» ладошкой так отшлёпает по голой попе (штанишек-то не было), что уже водворение на печь сопровождалось новым обиженным рёвом…Но через минуту всё забывалось и на печи опять звучал дружеский ребячий смех.
  День-то ещё ничего проходил. А вот к вечеру…
К вечеру так неимоверно  хотелось есть, что снова рёвом реви. С утра, уходя на работу мама оставит на столе ровно по одному маленькому кусочку картовелины, или ещё того меньшему кусочку  хлебушка. Хотя можно ли было назвать это хлебом испечённую смесь помола зерноотходов(охвостья), древесной коры, засушенной летом крапивы и другого разнотравия. Такой хлеб зимой выдавали колхозникам на работе, чтобы хоть как-то поддерживать физические силы для исполнения хозяйственных работ. Конечно же(!)  сами съедали самую малую частичку, а большую несли домой, чтобы подкормить ребятишек, престарелых, немощных людей…
      Вот и ждут ребятишки маму с работы. Нередко и засыпают там же на остывающей печи, не дождавшись как сегодня вечером, так и утром не увидевши, как она уходит на работу…
    Иногда удавалось дождаться маму. Тогда были счастливые минуты общения и в то же время…не малые огорчения для ребятишек, да горькие слёзы для мамы…
    Повзрослее-то ребятишки вопросительно поглядывают, но помалкивают.  Мама старается отвести свой взгляд от ребячьих глазёнок, так и сверлящих в самое сердце. но вдруг:
-Мама я ись хочу. Дай чё-нибудь. - Это малыш-несмыслёнышь «выворачивает» наизнанку материнскую душу, разрывает на части материнское сердце…
-Давай, сыночка, сегодня спать. А утром что-нибудь найдём -  глотая горькие слёзы уговаривает мама. Она снова принесла малую толику пайка. Но нельзя её сейчас же скормить ! На ночь можно усыпить и с голодным желудком. А днём ребячий организм непременно должен получить хоть какую-то поддержку. Вот и приберегает мама до утра по крошечке хоть какой-то питательности…
-Ну ладно – соглашается малец, - Но тогда, мама, спой песенку.
В слезах тяжело вздохнёт «Ну это другое дело…»,хоть и горько на душе-то, а поёт:          То не ветер ветку клонит,
                Не дубравушка шумит.
                То моё сердечко стонет,
                Как осенний лист дрожит…. 
       Мало приходилось маме песен  ребятишкам спеть…Некогда было. Всё в труде, да заботах… А вот впитать Стёпке посчастливилось много – это и с колыбельных, а потом и  с редких посиделок взрослых, да праздничных застолий  на общественных гуляниях по случаю «борозды»(окончания посевной), завершения осенне-полевых работ (это уже в Октябрьские праздники – 6,7,8 ноября…). Сидя сейчас здесь, на лесной поляне, он, вдруг, в своём сознании, отчётливо увидел детские годы, склонившуюся над ним маму и,  сам не замечая того, в глубоком раздумье тихонько запел:
            На коне-е вороном
            Выезжа-ал партизан.
            Э-эй! Сабля остра при нём,
            Две гранаты, наган…
-Ты о чём это?, -встрепенулся отрываясь от своих мыслей Пётр.
-А? Что?
-Мне показалось, что ты или спросил что-то, или сказал нараспев…
-Показалось, Петьша, показалось. А, может быть, и не показалось… Ты вот мне скажи – помнишь ли ты свое детство «печное»? Ну это когда мы целыми зимами по печкам чуть тёплым сидели.
-Да как не помнить?! Охото, шибко охото было выскочить на улицу, а не моги…Оно хоть бы окошки застеклёны были, так хоть бы глянуть на улицу. Окошки-то градом повыбивало, а застеклить нечем. Мало-мальски мама забила чем могла. Так в потёмках и сидели день и ночь.
А больше всего помнится как нестерпимо хотелось есть…
-Да-а…Досталось ребятишкам того времени… Непришлось им наиграться в детство. Голодные, холодные были детские годы. А там и…в работу…Вот и прошло, пролетело оно, детство-то…
-Пролетело…А помнится как-то без злобы, без черноты…Казалось бы и светлого-то нет, ан нет(!) – с какими-то светлыми чувствами всё вспоминается. Трудно, сложно, голодно, холодно, а вот не осталось той черноты в душе, чтобы могла затемнить счастье само-по себе детского бытия. Вот и эти горы, полянки лесные,
кусты кислицы, заросли малинника, да вот  всё это,  то что видится сейчас,  сладкими чувствами воспоминаний откликается на сердце…И так хочется вновь заглянуть в то далёкое время  с позиций сегодняшнего дня!

         …Сколько ни длится время, а ведь всё равно, рано или поздно, когда-то всё кончается прежнее и начинается новое… Вот и зимние дни пролетели…Нет! Не пролетели, а закончились так мучительно долго длившиеся.
       Всё! Теперь для маленьких свободнейшая, прекрасная пора! Уж теперь-то набегаемся вволю! Ни обувки не надо, ни одёжки какой… Да и голод утолить есть чем. Вот крапива на меже огорода появилась и в рост пошла - рвём. Мама вечером сварит и к утру, какая нинаесть – еда… А дальше и вовсе ни какой беды – на гору,
там пучки всякие, ягоды, кандык, барашки, саранки…Съедобностей хоть отбавляй.
        С самого утра свои детские заботы…
-Витьша! Пойдём на гору-то?
-Пойдём. Да вот только мама велела крапивы ведро нарвать. Как нарву, так и пойдём.
-А Вовка сказал, что не пойдёт. Ему мать велела баушке помогать сторожить цыплят. У них одна курица осталась и та выпарила уже. Сколько же? Один, два, три …толи пять цыплят, толи шесть. Вот и караулют чтобы коршун не  упёр.
-Да и то надо. Они, цыплятки-то, подрастут и яички класть будут. Вот и еда…
-А нам мама ничё не наказывала. Она ушла, мы ишшо спали. Да мы и так знаем, что надо крапивы нарвать. А ишшо и кислицы нарвём сходим. Она хоть и зелёна пока, да всё равно испаренная с крапивой пойдёт.
-Да я тоже думаю – пойдёт.
-Анютку-то позвать?
-Да позвать бы… Только у неё отец «враг народа».С такими не надо дружить.
-Витьша, ты сам враг! Анютка хорошая! А ежели  ты так говоришь,  то я с тобой тоже дружить не буду! Так и знай! А с Анюткой буду! За иё и так некому заступиться – братьев-то старших нет, а мать всё на работе. Да ишшо ты так лязгаешь языком-то. Всё! Я пошёл и с тобой больше играть не буду!
-Да ладно, Стёпка! Я так просто сказал. Я ничё. Не против я чтобы Анютка с нами была. Вон Зойка, Валька, Зинка ходют же с нами. И Анютка пусть. Я совсем даже не супротив. Только в деревне так говорят, что отец у них «враг народа».
-Ну ладно, Витьша, ежели так то и я  с тобой играть не буду отказываться. А отец у Анютки никакой не враг народа. Анютка говорила, что мать письмо получила, где он пишет, что в штрафённом  батальёне воюет и, даст Бог, домой возвратится чистым. Ну, наверно, после бани домой-то придёт…Только вот когда?... Ну я побегу. Ишшо с Серёгой надо договориться…
         
       …Босоногая, голопузая ватага разбрелась по всему косогору. Чтобы не затеряться – непрерывно подавали голоса…
-Парнишки-и! Вы где? Здесь чё-то кусты густые, страшно-о…
-Ну так иди к нам.
-А где-э вы?
-Ты, Зинка, вон тот высокий сухой пень видишь?
-Вижу!
-Ну так вот на него и двигай. Как раз к нам  и выйдешь. Ты зачем одна-то упёрлась.
-Да лучше бы вы сюда шли. Здесь кислица рясная. И вам-то под гору, а мне в гору лезти.
-Ну ладно! Жди счас прибегим.
-Анютка-а! Ты где?
-Да мы вот здесь рядом с девчонками.
-Ну и ладно вместе-то.. Рвите там. А то вон Зинка   упёрлась одна, да и боится. 
  Мы к ней…

     А позднее малина поспела – опять всей  гурьбой в малинник. Которые чуть постарше наставления дают:
-Вы, парнишки, под ноги глядите, да в заросли не лезьте. Там шёршни  бывают. Большие шары всем семейством сооружают и живут. А они шибко вредные. Ежели укусит, то и с ног сшибёт, а то и вовсе прибьёт.
Страшно делается, но малину-то рвать всё равно надо. Вот и забываются те настав ления и лезут мальцы куда бы и не следовало, но там малины красным-красно…
-А вы, девчонки, по одной не отлучайтесь. Кучкой, рядышком собирайте ягоды-то. Всем хватит. А по одному можете и потеряться, да и медьведь на одну-то напасть может. Он тоже малину любит, вот по малинникам и шастает…
    Ну тут уж вовсе жуть…Хоть в ту же пору домой беги. Но… Без малины нельзя.
        Парнишки постарше в баловстве своём норовили попугать девчонок и мальцов – подкрадутся незаметно, зашаборчат малинником, да как рявкнут, будто бы медведь… Ну тут девчоничьего визгу на весь лес – никакой медведь не удержится, чтобы от испуга  не пустить наутёк. Бывало девчонки и сами  бега устраивали. Тогда парнишкам приходилось успокаивать их: «Девчонки-и! Не боитесь! Не убегайте! Это мы вас на пужали. Никакого ведьмедя нет!».И опять все собирались в кучку и в малинник… Доброжелательная была детвора. Сообща делали так, чтобы у каждого посудина была заполнена ягодами. Если кто-то сам не успевал – над ним подшучивают: «Вот лентяй! Все уже нарвали полные котелки, а ты отстаёшь. Вот мы счас пойдём домой, а ты оставайся один дорывать.». Подшучивали, но не оставляли одного, а помогали всей гурьбой дополнить котелочек…   
      
-А припомни-ка, Петьша! Ведь совсем даже не игрушечьное  было это дело – «ходить по ягоды». Это, считай, тоже работа была, хоть и развлекательная.
-А как же! Игрушки игрушками, а за лето-то столько набирали ягод, что и  зимой что-то в пузо своё «затолкать» можно было. Всё не так голодно…
-Вот то-то…Всё сводилось к одному – хоть чем-то утолить невыносимый голод.
А ишшо,  помнится – баушка жила с нами рядом. Ребятишек-то своих у них с дедом небыло, так они всё соседских как-то привечали. То мёдом подкармливали…
-Да это уже после войны. А в войну-то у них пасеки не было.
-Да я  это к тому вспомнил про их, что баушка частенько с ребятишками по ягоды ходила. Помнишь?
-Да помню, конечно. Дедушка-то со всеми вместе работал, а баушка маломощная была и на работу не ходила. Только так, реденько когда-когда… А вот приглядеть за соседскими мальцами  считала своей основной работой и непременной обязанностью. Добрая была…

        …Баушка-Марья ходила постоянно в лаптях. Она их вязала сама крючком из крапивных волокон. Это уж позднее из конопляных-то, а тогда из крапивных.     Вот где-то, довольно в отдалении от села, остаётся не вырванной на еду крапива. Как только застареет, ближе к концу лета, баушка сходит, нарежет серпом стебли и домой. Дома высушит и сомнёт на мялке, как и лён, коноплё раньше и позднее мяли. Вся твёрдость изломается и опадёт, а волокна остаются. Вот из этих волокон и вязала баушка лапотки. Получались лёгкие и всё не босая нога.
     Одни-то ребятишки далёко в лес побаивались ходить. «А, вдруг, правда ведьмедь!...Или волки…» Их тогда много было. Ну летом-то в деревню не заходили, а зимой…даже в окна заглядывали… Да, в общем-то, для них летом пищи хватало и  не припоминается ни единого случая, чтобы на людей нападали, но ребятишки всё-таки побаивались углубляться далеко в лес.
Другое дело – с баушкой-Марьей. Она взрослая. С ней не страшно!
    Летом солнышко-то рано всходит. Часикам к десяти-одиннадцати уже и в лесу роса подсыхает.  Баушка обувается в свои лапотки и кличет:
-Стёпа! Петруня! Витюша!.... Собирайте ребятишек! Пойдём по ягоды!
  Тут уж отказов не было. Ещё бы! Баушка поведёт, хоть и далековато, но в такой малинник, где котелки наполнялись крупной ягодой довольно быстро и все отправлялись в обратный путь. А поиграть…это можно будет и потом… Самое главное – заслужить мамину похвалу. Хоть и реденько, но доводилось дождаться её с работы и в полусонном состоянии пообщаться:
-Вот, мама, мы сёдни с баушкой-Марьей ходили в иё малинник. Вон в котелке смотри – какая крупная.
-Вот молодцы-то! Вишь – полнёхонек котелок нарвали. Молодцы! Я вот на противень высыплю, а вы завтра  на солнышке сушите. 
-Ладно, мама.
   И засыпали, довольные материнской похвалой, а того и  не понимали – смогла ли мама  в темноте рассмотреть сколько и какой ягоды принесли домой ребятишки… Важно было услышать и похвалу мамину, и… вообще её голос, который слышали не каждый день, засыпая до её прихода и просыпаясь когда её уже нет дома…

    Раздумья…Раздумья о прожитой  жизни в родной деревеньке вновь погрузили каждого в свои воспоминания…
    Вот они подрастают…И с подрастанием всё дальше и дальше «забираются» в лес, всё выше поднимаются по горам, к их скалистым выступам. Вон она – Церквушка… С одной стороны отвесная гранитная скала, довольно внушительных размеров, а с другой – как будто искусственно сооруженный вал из земли и гранитных валунов, тянущийся вниз по крутому склону до подножия горы. Чудно-то как! Будто разрубили напополам огромный сооружённый вал и одну часть его оставили как и был он сооружён, а другую часть раскидали в разные стороны, оставляя обнажённым сам разрез отвесной стеной высотой в пятьдесят, шестьдесят, а может быть и в сто метров…
-Теперь уже и не подняться…Сил не хватит…
-Ты о чём это?
-Да вот, думаю – теперь уже сил не хватит, «дыхалка» не выдержит подняться до Церквушки-то… Ушли те годы… А бывало…

      Церквушка была одним из наиболее излюбленных мест деревенской детворы. Ребятишки постарше, да и отчаянные мальцы, поднимались по гриве (гребню горы) до скалы, взбирались на её вершину и дух захватывала сама высота, а в детских душах такое ликование!... Кажется ты сам стал самым большим в мире исполином! Перед тобой открывается необъятная  цепочка гор, скрывающаяся там далеко, далеко насколько хватает возможности твоему зрению, а ты стоишь великаном и созерцаешь красоту горного пейзажа… А ещё твоё воображение уже рисует летящим тебя  над всем этим величественным  простором… Здорово! 
А ещё – дух захватывает, глянув вниз со скалы её отвесности! Там, внизу, на едва обозримом расстоянии из земли большими буграми топорщатся обросшие мхом гранитные валуны...     И вновь, как наяву, звучат дедушкины сказки:
«…Раздавным-давно это было…Может лет тыщь тридцать, а может и все пятьдесят тыщь тому назад. Жили на Земле люди-великаны. Подолгу жили. Кои по двести  лет, а кои и до пятисот.  В этом месте от Тауракской седлины через Верх-По речке проходил большой  путь передвижения народов, свободно переселяющихся из одного места в другое, туда через нынешнее Поповское, по своим неотложным надобностям. Да и не было тогда каких границ. Люди свободно могли передвигаться куда им вздумается и никто их нигде не задерживал. А места здесь были благодатнейшие. Всего хватало. Но народился злой, алчный человек – Крумхам. Когда мальцом-то был то играл с ребятишками как и все, но всё норовил кому-нибудь подзатыльник дать, да прозвища всякие придумывать. А как подрос ко взрослости к  девяноста годам, то решил в открытую грабить людей, проходящих здесь. Подговорил себе в помощники ишшо коих человек пять, али десять. И решили они перегородить этот путь. Туда – выше, к горе Медвежьей, нашли огромнейшую гранитную глыбу. Припёрли её и поставили на этом пути, а со всех сторон её соорудили вал. из земли и гранитных валунов. Вал этот пролегал до самых других гор к северу. Это вот счас грива называется. И оставили один проход. Вот возле этого прохода, это вот чичас чуток повыше Церквушки, стали караулить проходящих да и требовать с них подати серебром, золотом, али другими  товарами  диковинными, наиценнейшими, винами да съедобностями заморскими. И так они досаждали людям, что иные решили призвать Крумхама к порядку. Но в те времена ишшо не принято было пользоваться оружием для уничтожения людей, али причинять друг другу какие увечья. Но наказания были эффективными. Всякие наказания были за проступки – это и выселение с этой местности навсегда, и физические отработки на общее благосостояние  селения, и принятие решения  в знак презрения не разговаривать, не уделять какого-либо внимания провинившемуся, и отказ выдавать за него замуж  полюбившейся девицы до тех пор пока тот  искренне не осмыслит и не покается  в содеянном при всём обществе. Да и другие, по нашим временам кажущиеся  совсем даже не наказанием, а тогда считались очень даже действенными и не мало влияющими на моральное состояние оступившегося.
      Крумхаму предложили снести выстроенный вал и не препятствовать далее людскому продвижению. Однако он не сделал этого и тогда всем обществом  приговорили его к выселению на вечные времена. Очень разозлился Крумхам. В бешенстве он хватал валуны и раскидывал их по склонам вала. Но деваться было некуда и он вынужден был подчиниться и удалиться в пустынные места навсегда от родимого места.    Жители же не стали полностью разбирать вал, а проделали в его северной части  промежуток местности, по сегодняшней пойме речки, для свободного продвижения.      За все тысячелетия люди измельчали, а вал превратился для них большой горой со скалой Церквушка.»
     Вот такая легенда-сказка поведана ребятишкам в их детские годы дедушкой-Михеем, который и сам-то казался тогда древним, но очень добрым, мудрым и таинственно-сказочным великаном.
-Вот ведь как! И мы тогда по-детски наивно искренне верили в это чудо.
-Да-а. Умел дедушка-Михей собирать вокруг себя ребятишек и сказки добрые рассказывать, в которые мы верили, как в неподлежащую сомнению действительность.
-Вот то-то и оно, что умел. Это ведь не каждому дано природное мастерство по сегодняшнему пониманию – педагогического воздействия на ребятишек.
-И ведь  каждый рассказ, каждая сказка его были пропитаны искренним пожеланием вместить в  нас  вежливое отношение,  доброту к людям, к  животным, к самой Природе.
-Да оно в деревне стариков и пожилых людей почитали, равно как и они, порой, относились к молодым,  хоть и с некоторыми излишними наставлениями, но всегда с добрыми намерениями.
-Помню, помню как дед-Понтелей  на одной из встреч со школьниками долго и нудно внушал, что «…неуважение к старшим – это большой грех и тех, кто не почитает отца, мать, чужих старших людей Бог накажет…».  Тогда это воспринималось с некоторой воспитательной несовместимостью про Бога-то… А сам-то смысл его наставлений – полезнейший.
-Полезный, конечно. Оно ведь мы тогда не думали совсем о том, что придём к нынешнему состоянию. А вот сегодня сами понимаем, что пожилым людям требуется особое внимание и доброе отношение. А уж чуткое отношение к отцу-матери – это святое.
-Так оно, да и, опять же, кои родители своим поведением не заслуживают того.
-Ну да таких-то единицы. Однако и в их заблудстве надо причины выяснять и помогать встать на путь истинный. Это ведь тоже – добро…            
   -Оно, конечно, добро, да только кто-то это добро понимает, и должным образом воспринимает, а кто-то ишшо и обижается: «Не твоё дело!  Не лезь куды тебя не просят! Сам знаю как мне поступать…». А вот «знаю-то» это и приводит к непотребным деяниям.
-Да вот же…не слухают добрых слов советов… Сами из себя вылезают навыпучку, а потом и маются , сами же от себя и страдают… Вон Витька Мокроухов в деревне-то жил так всё задиристым был. Ну так то в своей деревне. Его уж все знали. Большого-то внимания не обращали и на задиристость его не реагировали, всё старались словами воздействовать. А вот как уехал куда-то там в Горный Алтай так и сгинул.
-Слышал, слышал я про это. Говорят зарезали его в затеянной драке…
-Да вот же…сгинул по своей дурости. А всё одно жаль его – свой же, деревенский. И в детстве-то тоже поиспытал невзгод не мало…Бедно жили. Да тогда все, за самым малым исключении ем, бедствовали, а их семья, поди, поболее всего…
      Как-то сразу оба замолкли, углубляясь каждый в свои мысли, видимо вспоминая каждый своё детство ли, юность ли, своё бытиё ли деревенское, годы прожитые в этой , когда-то бывшей не так уж и малой деревушки, а теперь вот значительно поубавившейся и домами, и сельчанами. Здесь вот после десятка перестроечных лет ребятишек совсем мало нарождалось, а повзрослее всё норовили уехать куда-нибудь в поисках более благоприятных условий для проживания. А где они эти благоприятные-то условия?! Кто их приготовил? Далеко не все находят своё достойное место вдали от родного края… Вот и кои обратно возвертаются в деревню, да в пьянство беспросветное а кои и на чужбине не живут, а прозябают…А то и  от безысходности бытия тоже в пьянство впадают…
-Да-а…Жизня-то она полосатая, - чуть слышно произносит Степан.
-О чём это ты, Стёпа?.
-Да вот, говорю, жизня-то полосатая… То заблистает солнечным светом, а то, вдруг, темнотой подёрнется, чёрной полосой прокатится… У каждого она своя, и у каждого свои светлые и тёмные жизненные полосы на жизненном рисунке вырисовываются.
-Оно, конечно, так, но и   всех, как-то поровну те полосы  накрывают. Не будем ходить далеко. Вот, к примеру, была война. Чёрная полоса на всех. Ну, может быть, у кого-то посветлее, а у кого-то совсем тёмная, но на всех чернота. А вот добыли Победу. Вроде бы на всех светлость пролилась, в общем-то все ликуют – для всех мирная жизня наступает. А приглядись-ко – кто-то ликует, это особо где в семье все целёхоньки остались и возвернулись домой, а в коих семьях, да и не мало таких, почти полдеревни…, горе-горькое, темнота беспросветная застит материнские, вдовьи да детские глаза от слёз безутешных по тем дорогим людям, которые уже никогда не перешагнут порог родного, осиротевшего дома. Вот она, победная-то полоса жизненная,  того Мая сорок пятого года,  толи светлая, толи чернотой подёрнута…
-Ну, ежели судить в общем, да в целом, как у нас нередко трактуется, то несомненно – светлейшая. Тут и спорить никто не станет. А ежели конкретно да в частности, то для каждого человека, отдельной семьи – в затемнении. Да только всё одно светлости больше! Потому как , хоть и с горчинкой, но мирная жизня наступает и обнадёженность в отсутствии опасений за ожидание дальнейших бед исчезает, а надежда на улучшение жизненного бытия явно возрастает. Вот и в песне –«…Это праздник со слезами на глазах…».
  - Да-а-а…Всю и всех жизнь выкрасить в  одинаковые полосы  цветистые совсем даже не можно.    Вот и в наше время…Кто-то успел в перестроечные годы чтой-то нахватать, даже кого-то обокрасть, обкарнать своих же соотечественников, да и возомнил, что в его жизни светлейшая полоса. А светлая ли на самом-то деле? Такому тоже не позавидуешь. Вот если его совесть не мучает за неправедно добытое богатство, так боязнь в окошко стучится, страх вокруг него ходит кругами: «..а, вдруг, ограбят, али пожар приключится.. а не ограбят так – специальные органы допытываться начнут откуда богатство-то появилось…».
-Ну вот в последнем-то, не очень и побаиваются. Ишшо ни один мошенник-миллиардер, даже признанный по суду  виновным, без ничего не остался. Так по мелочам кое-что отберут, а в остальном-то всё остаётся и он поотбыв, не так уж и велик срок, возвращается из тех мест-то и продолжает жить-поживать в своё удовольствие.
    - Да вот же! Уж много людей мнение имеют: Тех, кто наворовал миллиарды, не надо в тюрьмы-то садить, их там ишшо за государственный счёт содержать приходится. Надо всё у них конфисковать, дать им  квартиру, как и всем по количеству семьи– одно-двух-трёх комнатную, с обыкновенными удобствами, как и у всех, да заставить работать  не на элитных работах, а на тех, что работали их низшей сословности подчинённые, с такой же зарплатой. Да следить пристально, чтобы снова не начали воровать, али за границу не вздумали бежать. Вот и пусть себе живут, как весь простой люд!
     - А я вот ишшо думаю и депутатам  высших уровней, чиновникам всех мастей, надобно определить зарплатку, ну пусть хоть не такую как у пенсионеров, пусть в пять раз больше простого пенсионера, но не в сотни тысяч. У коих пенсионеров сегодня пенсия годовая намного меньше, чем месячная «зряплата» депутатов.
-Опять же – всё это так, но…Кто прислушается к размышлениям простого люда?... И вот тут невольно припомнится  Некрасовское:
           «…И пойдут они солнцем палимые,
                И заплачут. Родная Земля!
                Назови мне такую обитель!
                Я такого угла не видал,
                Где бы сеятель Твой и хранитель,
                Где бы русский мужик не стонал…»
-О-о! Да ты ещё из школьных лет стихи помнишь!
   -Ну а как же?! Науки наших лет прочно в памяти укоренились Это ведь сейчас – на всё ответы приготовлены. Раз-раз на компьютере пощелкал и выдаёт тебе дважды два – четыре, а коим и « …сколько надо…»
    -Да уж сейчас, как я знаю, учителям всё больше бумаг, да всяких отписок требуется составлять, а на обучение ребятишек совсем даже времени не хватает. Многие ребятишки сегодня и таблицы умножения-то не знают.
    -Вот, вот. А какие школьные программы-то внедряют… Никакой исторической ценности. Историю-то подстраивают так как надо сегодня, а не так как было в действительности. Вот ты спроси-ко сегодняшних школьников  кто такой В.И.Ленин, Иосиф Сталин, али  маршал Г.К.Жуков,   Конев, Рокоссовский, уж не говоря о других мало известных военачальниках, защитников Отечества нашего, так ведь далеко не каждый правильно ответит.
    -Да что говорить о них-то! Даже о своих земляках толи забывать стали, толи совсем и не знали, не знают … знать не хотят. А ведь сколько  знаменитостей, даже из нашей деревни!...Вон Они кавалеры орденов Славы: Петрован Паршуков, Кондратий Савин… Помнит ли их кто-то в деревне, да и за какие подвиги награждены были. Это в Великую Отечественную 1941-1945годов. А уж про Кокорина-то Петра Дмитриевича, поди и совсем не до памяти и незнания. А ведь он наш – деревенский. Это ишшо Герой вовсе давних времен. Командиром партизанского полка был. Он и создавал полк-то при установлении Советской власти в наших краях, да и не малый решающий вклад сделал при разгроме колчаковщины на Алтае. Ну это вспоминать да вспоминать надо…И не мало про Него повествуется во всяких книгах, музеях Алтайских. Кто пожелает, так и в Интернете может поинтересоваться. Только вот… есть ли интерес-то?...Сейчас не модно, вроде бы, про установление Советской власти, да про события тех лет  ребятишек учить…Он и похоронен здесь…
    -Да вот и дело-то, что не модно. А надо бы! Пускай даже не из политических соображений, коли не модно, а об героических подвигах своих земляков в то время, как отважных и храбрых людях, подающих пример мужества и доблести при  исполнении своего воинского долга, свято верящих тогда, что они действуют во благо своих односельчан.
     -Ну то, как будто далёкое время, хотя и его надо свято помнить потомкам, а вот совсем даже близкое –  после военное, да и уже героям наших дней отдавать дань уважения и памяти надобно с низким поклоном.
Вот ты помнишь Анну Гречину, Дарью Новикову?
  -Да как же! Хорошо помню. Они обои были доярками в колхозе. И обои были на ВДНХ в Москве в своё время за свои достижения в работе.               
   -Да, да. И обои удостоены  золотых медалей Выставки. Дарья – Малой, а Анна – Большой Золотой. Дарья-то одна ездила, а Анна ишшо и с коровами-рекордистками – Розой и Модой. Об их тоже в книгах  по достижениям Алтая описывается.
      -А тут вот  особый случай с нашим земляком. Наверняка знаешь Нестера Ефимова. Так вот толи знают, нет ли о нём нынешние ребятишки? Да, поди, уж и взрослые-то не все знают о его подвигах, как ратных так и трудовых. А ведь, прямо надо сказать, знаменитый наш земляк!  Это вот только вразуметь надо:
вступил он в колхоз одним из первых в деревне и привёл в общественное стадо свою коровушку. Так и служил скотником до ухода на пенсию в одной должности, с перерывом  пребывания на фронтах Великой Отечественной войны. Он  и за ратные подвиги множество раз был удостоен Правительственных наград и за трудовые.
    -Знаю, знаю! У него много всяких медалей за трудовые достижения, Орден «Знак Почёта» Орден Трудового Красного Знамени, а уж Почётных Грамот, Вымпелов, других наград и поощрений краевого, районного и местного уровней и несчесть.
   -Да-а… Много заслуженных людей в нашей деревне! Вот Елена Захарова.. В сиротстве жила, сама себе жизню сызмальства устраивала, как могла. Ишшо, однако, и четырнадцати не было – пошла работать дояркой. Так всю жизнь и работала в животноводстве. Тоже всяких почестей заслужила. И почётные Грамоты, ценные подарки за труд-то, и медали. Да и  Орденом Знак Почёта награждена была.
   -Это мы с тобой вот сейчас вспоминаем, рассуждаем, а знают ли молодые-то сегодняшние люди о своих земляках. А если не знают, так  ведь это и наша вина , старшего поколения. Идти надо к ребятишкам да и рассказывать  обо всём, что знаем из рассказов наши родителей, старших деревенских людей и что сами уже знаем и помним. А то и про летопись деревенскую интерес среди ребятишек  учинить. Может из их кто и проявит патриотизм, да и будет излагать продолжение историческое, вон как Саша Колташев.
      -Да ! Сашка башковитый парень. Окончил в Горно-Алтайске наивысшую школу. да теперь и в аспирантуре, а там, глядишь и в доктора… Много он про историю-то деревенскую изучил, да в толк взял. Только вот всё больше старую историю, а про людей своего ребячьего бытия, да сегодняшних дней, мало, да почти и нет в обнародовании. Ну да, поди, у него всё ещё впереди…
     -Да пропишет ишшо! Ведь помнит же, знает своих деревенских. Вон Виктор Нагибин, Анатолий Котенёв – тоже в своё время награждены Орденом Трудового Красного Знамени. Тогда такой награды был удостоен  и Фёдор Жиглей. Он хоть родом-то из Барсуково, а не мало времени в  нашей деревне жил и тоже считается земляком-односельчанином. Что и говорить! Труженики. Такие награды абы за что не выдают, значит, они своим добросовестным, да героическим трудом их заслужили.
     -Да много, много деревенских трудяг надо помнить и низко кланяться им. Уж мы не станем говорить о таких как Татьяна Назарова, Марина Шипунова, Анастасия Муратова, Улита Нагибина, Татьяна Чичкакова, Анна Паршукова, Евдокия Рехтина и десятки других тружениц в годы войны, о ветеранах Великой Отечественной,  об их тоже в разных книгах сказано не мало. А вот про нынешние и совсем не далёкие трудовые будни, да самоотверженном труде  сельчан помнить теперь уже и молодые люди должны. Вот Поповых-то Ивана Афанасьевича с Марией Парфёновной все ведь знают. Знают, как старейших (теперь уже) жителей села. А хорошо-то разобраться - всё ли знают про их жизненное бытиё? Вот то-то же…И ведь большая часть их семьи  здесь же в деревне своей живёт. Это ведь тоже  патриотизм своего рода. Один только сын уехал по обстоятельствам. А дочери все здесь. И семейство большое Поповых в деревне образовалось.
    Или вот Мария Буркова…Тоже в сиротстве выросла да и всю жизнь проработала дояркой, а Петрован, муж ейный –скотником. И посейчас  живут в деревне. Уже на пенсии. А вот дети поразъехались… Да что поделаешь… Негде работать-то, а жить надо. Вот и поуехали множество молодых людей из села. Терёхины Валентина с Иваном – тоже всю жизню в животноводстве,  Нина Булыгина, теперь-то Сидорова, тоже в доярках всю жизнь. Да и инвалидность здесь приключилась…     Игорь, это сын матери-героини Екатерины Александровны, тоже был в знаменитых доярах, а потом и до директора совхоза дошёл, да что-то не получилось, видно грамотёшка не та… А кои ейные дети  в Куягане живут, кои - в самой  нашей деревне. Отец-то зоотехником да и управляющим на ферме работал, а ребятишек-то множино. Всех-то и не упомнить кто где.
      -Да-аа… Всех земляков надо помнить сельчанам. Вон Афанасий Рыбников, Виктор и Екатерина Назаровы, Алексей Иваныч и Мария Кузьмовна Савины, Горшковы… всех-то и не назвать, а помнить помним и всем помнить надобно. Память – это великая штука! Память многое может рассказать…И не только об односельчанах, но и о своём бытие среди них.
    
       …Приумолкли на мгновение, мысленно возвратившись в те далёкие времена, отделяющиеся от современного бытия десятилетиями…Каждый думал о своём, а получалось об одном и том же.             
               
      
                Перед глазами маячит остов бывшей церкви…
…Они любят эту горку, там, где когда-то величественно возвышалась церковь. Строили её всем селом. Да не только всем селом, но и всем миром окрестных сёл.. Давным-давно это было. Ещё старики рассказывали, что они совсем маленькими были, когда церковь-то построенная стала принимать прихожан. В основном-то своих сельчан, но и из окрестных сёл, где церквей не было, приезжали то обвенчаться, то ребёночка покрестить, а то и так попросту для благости души. Далеко со всех сторон её видно. Умели выбирать места для строительства храмов, чтобы отовсюду вид на них открывался,  когда  ещё самого-то поселения и не видать.      Да и звон колокольный разносился окрест. Особо в праздничные дни. А уж в Престольный-то праздник иконы Казанской Божией Матери этот звон  и вовсе неудержимо величественно плыл меж гор, доходя до соседних сёл.
     В каждый приезд в деревню Они идут на эту горку, усаживаются на зелёную травку и подолгу вглядываются в деревенские пейзажи, с тоской предаваясь воспоминаниям о десятках лет, прожитых здесь. Порой не один час просидят  вот так в задумчивости, погружаясь в мыслях в былое, как будто вновь находясь там – в далёких детских, юношеских годах…  Памятью шаг за шагом проходя по деревне, останавливаются у каждого домика.
      Вот и сегодня сидят Они на этом бугорке, где чуть пониже…развалины  строения… Это останки Той самой, когда-то величественно стоящей на пригорке, первой встречающей лучи восходящего солнца и последней из всего присущего в деревне провожающей  закат, церкви. Мысленно  слышат перезвон колоколов, церковные песнопения, но очнувшись, с болью в сердце видят плоды бездушных деяний…
     Конечно же, Они  ещё не родились и не застали и того времени, когда сельчане шли  в церковь и с благостным состоянием души возвращались домой. Но Они отчётливо помнят само строение, купола без крестов, звонницу без колоколов, внутреннюю церковную роспись без икон и церковной утвари…
     И это было как-то обычным в ребячьей кипучей удали. Взбирались и на колокольню, и под купола, не боясь упасть и разбиться, потому как само внутреннее помещение, приспособленное под зернохранилище, было засыпано толстым слоем пшеницы или  овса.
     И эта горка навевает множество воспоминаний о прекрасных детских годах.  В зимнее время она никогда не пустовала. Здесь целыми днями были слышны ребячьи голоса и задорный смех. Это было излюбленное место для катания на лыжах и санках.
    Многие годы помещение церкви приспосабливали под всякие хозяйственные нужды. Да и поиздевались над ней как только могли. Ну ладно(!) - зернохранилище делали, так это ещё ничего - всё-таки хлеб насущный. Но ведь ещё по временам и курятник устраивали, и телятник…
     А тут и вовсе решили казнить… Отрубили головушку – купола, колокольню, дабы  сделать здесь школу. Но школы не получилось, клуб не прижился, контора фермы несподручной оказалась…
               

В общем – ничего из всех затей не получилось. И стоял сиротливо остов церкви, а потом и вовсе стал исчезать по брёвнышку, да по палочке. И вот теперь только памятник бездушью…
Да и того уже не остаётся! Отдельные алчные личности  готовы всё от самого крупного до самой мелкой щепочки  утащить к себе, не боясь греха, ничуть не стыдясь, не признавая святости, в осуществлении своих, не так уж и необходимых, потребностей. Вот так, от бездушия людского, от тяги к наживе и исчезают памятники старины…
     …А вот сюда – пониже, дом священника был. Потом в нём школа была, опять же – клуб был, а теперь вот снова жилой дом.   
        Школа-то многие годы здесь была. И старшие братья и Они со своими сверстниками в этой школе первоначальные знания получили.    Годы-то были тяжёлые – военные, да и послевоенные ещё длительное время, а тяга к учёбе была особая.  И стремились всеми способами в школу-то попасть. Одёжки, обувки у многих нет, так, пока можно было до морозов, и босиком в школу-то бежали, если даже шлёпая по холодным лужам и грязи.   Конечно, сегодня ребятишками эти россказни воспринимаются, как нечто придуманное и неправдоподобное. Они и представить всего этого не могут. И дай Бог, чтобы ребятишки всех последующих годов никогда не испытали  подобного! Пусть для них всё рассказанное старшими (теперь уже стариками) останется сказкой. А вот Они и,  оставшиеся в живых, их сверстники чётко помнят то холодное и голодное, но такое прекрасное(!) время детства, как росли, взрослели, выходили в большую жизнь… Да и как забыть-то?!
      Вон Виктор  отчётливо помнит как пошёл однажды в школу в галошах (это тогда дорогущая обувка была!), да и потерял их в грязи холодной осенней. Пришёл домой-то босиком, да и закончилась учёба его в том году – не в чем  дальше-то в школу ходить…               
     Или вот он – Шурка… Жили они на самом краю деревни. Это, считай, три километра до школы.   Пожалуй беднее этой семьи в деревне не было. Отца-то на фронте убили. Мать одна с четырьмя ребятишками…С темна и до темна на работе, а всё одно достатка в доме нет. Шурка в школу-то да из школы ходил чуть не весь день. Босичином.  Дойдёт до какой избы, да попросится отогреться. Отогреется и дальше. Так вот, как он сейчас шутит, «перебежками» и добирался туда и обратно. А ведь всё одно  шибко хотелось знания получить! Младшим-то – сестре и двум братьям, полегче было. Тут и Шурка уже работать стал и жизнь полегче стала. Рано он материным помощником стал. Ещё бы играть да играть в детские игры, ан нет (!) – в работу…
       Смышленый Шурка-то. Он и в детстве, и уже во взрослости что-нибудь всё придумывал.       В Армии отслужил исправно, женился. Семья хорошая получилась. Две дочери, два сына, теперь вот уже и внуки…
      …Али вон Васька – до четырёх классов в своей деревне учился. А как окончил четыре-то класса, так, ишшо и ребёнком – в чужие люди…то в Степное, то в Куяган, а то и на Дальний Восток – десять-то классов уже заканчивал в городе Благовещенске, у материных братьев жил. А вот тяга к учёбе не покидала. Поступил, вроде бы, в педагогический институт, да… в армию забрали – отсрочки тогда никакой не было. И только после Армии уж высшее-то образование получил.
      А если глубже-то разобраться, так  это только всего два-три  примера, которые можно приравнять к десяткам деревенских ребятишек.
       Полегче стало, как в деревне семилетку открыли, да и стала школа «храмом» получения первоначальных знаний ребятишками окрестных сёл. Вот из Туманово, Александровки, Новой Жизни привозили ребятишек, определяя их в школу и на постой  в деревенские семьи – интерната-то и в помине не было. В каждой семье своих ребятишек много, вот  и вживались инодеревенские  в семьях сельчан, чувствуя себя совсем даже  не чужими, а как  в своей семье…Ко всем была тогда особая доброта.    И вот тем ребятишкам тоже хотелось получить знания. Ну не все, конечно, в дальнейшем смогли получить высшее образование, да почти никто сразу после школы-то. Это уже потом, своим упорством, да тягой к повышению образования,  добивались желаемых результатов получая кто высшее, а кто – средне-специальное. …Вальки Паршукова и Савина…Люська Марянина… Пётр и Алексей Зятьковы…
    Вот, это тогда: Людка Дробышева, две Райки – Зятькова и Соловьёва.
Позднее-то пофамильно  и по статусу, всяк на своём месте,  с именами по отчеству- Валентина Кондратьевна, Людмила Даниловна...
    У Людмилы Дробышевой мать была со званием «Заслуженная учительница РСФСР», так и она по материной дорожке пошла. А вот у двух Раис совсем иная Судьба.    Родители их были простыми тружениками в животноводстве, да и малограмотными и семейный достаток не тот… Но, всё-таки  и они получили педагогическое образование и передавали знания ребятишкам, работая в школах до последних своих дней жизни.
  Вот Афоньша с Колькой – неразлучные друзья, а сложилось у каждого по своему – Афоньша освоил профессии тракториста, шофёра, да позднее юридический факультет Университета закончил, а Николай так и остался с полученным образованием в своей школе, да полученными профессиями тракториста, шофёра.               

               
                           Припомним в памяти своей
                Те дальние года
                Беспечность золотых  тех дней,
                Ушедших навсегда...                ,               
                Теперь десятки лет вдали
                Осталися мерцать…
                Но не забудутся они!               
                Ведь есть что вспоминать!...
           *********************************************** 
               
Первый ряд  слева: (полулёжа)  Афанасий Шипунов (Живёт в Бийске) и Николай Нагибин (Похоронен в Дёмино)
Второй ряд: Полина Новикова (дразнили Чукча)- жила в Степном, парализована, отправлена в дом инвалидов… (жива ли?...), Людмила Дробышева(Где-то в Кемеровской области),Раиса Зятькова (в дальнейшем Григорьева) – похоронена в Дёмино,(Не помнится чья- Тумановская),далее - Лукьянова…(тоже Тумановская), Раиса Соловьёва (точной Судьбы неизвестно, кажется где-то замёрзла в одну из зимних ночей…и похоронена),
Третий ряд (УЧИТЕЛЯ):Зинаида Гурьяновна, Ефросинья Алексеевна  Щерби-нина(Ване Чертову очень известная личность),Ирина Ивановна (математичка), Екатерина Григорьевна Николаева (Шитикова), (…Запамятовал имя – физорг)., Михаил Георгиевич  Стрижков(умерший, кажется в Никольском Алтайского района), Фаина Васильевна(Вениаминовна) Дробышева (Балабаева)  «Заслуженная учительница РСФСР»
Четвёртый ряд:  Виктор Гордеев (живёт в Куягане Алтайского района), Фёдор(или Алексей?) Кустов (того и другого нет в живых), Костин(Тумановский), далее: кажется Юля Буженец(Ту-мановская), а это вот- Ваня Чертов, (Александровка-Новая Жизнь), Алексей Бражников (умерший, похоронен в Казахстане. Там живёт его жена Людмила - была Ерутина),  Николай Кустов (жил в с.Муны Красногорского района, ослеп, какова судьба сегодня- неизвестно)
                ********* Воспоминание в мае2015 года…*********
               
…Многих! Многих, запечатлённых на этой фотографии, уже нет в Нашем Мире… Ну а живущим она о многом напомнит с ностальгией, с томящими тёплыми, волнующими душу и сердце чувствами о тех далёких днях, о друзьях и подружках, о той прекрасной, незабвенной поре юности, молодости…
…Сколько же могут напомнить школа и  школьные годы, юношество, трудовая жизнь...
     …Вначале Мама его называла «Стёпушка», позднее, уже в школьные годы всяк по-своему – «Стёпка, Стёпша, Стёпа», а то и в шутку «Степендий», в юношеские годы  – «Степан, Стёпша, Стёпа»… Но годы шли и  к его имени  прибавилась приставка отчества… Так и дожил он до сегодняшних дней с той «приставкой» к имени – Степан Александрович. Да и не мудрено! На всяких работах поработал. а под конец вот – на руководящих, да ещё и в системе МЧС…
         Работа, карьерный рост, другие обстоятельства увели его из родных мест, но не смогли заглушить, притупить его память о прожитых годах в отеческом доме, о друзьях детства, юношества и более зрелого возраста  там – в деревне.
     Смышленый был Стёпка, да любознательный. Всё-то ему надо было постичь, до всего докопаться, вклиниться даже во всякие взрослые разговоры, за что иногда и оплеуху получал. Но и памятью обладал исключительной.
      Вот он ещё мальчишка дошкольного возраста… Старшие братья книжки читали, а он многое запоминал мгновенно, в особенности стихи.  Борис Белый был заведующим клубом. И в те годы модно было «ставить» спектакли, уж как могли деревенские девчонки и парнишки.
 В одном из спектаклей надобно было сыграть роль мальца. Ну чтобы правдоподобно было – требовался  пацанёнок. Борис постоянно бывал в Стёпкиной семье, вот и приглядел он его на эту роль. И ведь справился! Деревенские зрители долго аплодировали местным постановщикам, а ему особое внимание уделили: «Молодец, Стёпка! Ну прямо настоящий артист!». А позднее, уж как подрос, при случае, советы выдавали: «Ты, Стёпка, непременно иди учиться на артиста! У тебя это ловко получается.»
    Так вот с того первого спектакля и не покидал сцену Степан до самого уезда в город, играя и в спектаклях, интермедиях, читая стихи и даже распевая песни.
    Учёба ему давалась легко. Ещё до школы, с помощью старших братьев,  выучил всю азбуку и довольно бегло читал книжки. Но и озорной был, может даже не в меру. Его озорство граничило с детским хулиганством. Нет! От задиристости далёк был, а вот  в школьных делах с ним хлопот было предостаточно. То звонок школьный спрячет, до классный журнал кому-нибудь в парту  затолкнёт, да потом ищут его всем классом, а он только похохатывает. А тут, как-то, на учительский стул кнопки разложил. И девчонок, сидящих впереди, за косички дёрнет или легонько булавкой уколет, а те в визг… А то и того хлеще – возьмёт да и ни с того-ни с сего вначале потихоньку, а потом всё громче прямо на уроке петь начнёт:. –Здравствуй Гостья-Зима! Просим милости к на-аам, песни Севера пе-эть по лесам и лугам….».   Это на уроке математики-то!...Ну учительница возьмёт да и выпроводит из класса, чтобы не мешал…Нередко и родителей в школу приглашали за его шалости. Вот тогда дома от отца и ремешка доставалось. Какое-то время затишье, а потом всё по новой… Это когда уже за четвёртый  класс перешагнул, а первые-то  годы  примерным был. Первую свою учительницу очень уважал. Да тогда в селе стар и млад всех учителей  очень даже уважали. Многие одноклассники Марию Семёновну мамой называли.
                Первой  учительнице  посвящается.      
          ТЫ ИМ МАМОЙ БЫЛА
             Много лет пролетело,
                как Ты в школу пришла.
              Ребятишек учила
                и им Мамой была.
             Первоклашки Твои
                тоже уж поседели,
             Вспоминают Тебя…
                Как за партой сидели…
             Я уверен – они
                ничего не забыли
             И пришли бы к Тебе,
                если б рядышком жили.
            Серебрятся виски,
                от того ли, что годы…
           Или тронул мороз,
                от житейской невзгоды?
           Только Ты и сейчас
                для меня молода(!),
       …Наставляешь добром
                так, как было  тогда. 
          Где же, где Ты сейчас !?
                У кого мне узнать?
         Поздравленья свои
                в какой адрес послать?       
         Тех краёв, где живёшь
                и тех улиц не знаю…
         Только всё, что сказал,
                я  Тебе посвящаю.
         С этим праздничным Днём
                от души поздравляю!
         И седую главу
                пред Тобою склоняю.
                ***************************
    Стёпка любил приходить в школу раным-рано поутру. Работали в школе техничками Татьяна Кирилловна, Антонида… Им же в обязанности входило и печи школьные топить. Так вот они приходили в школу  в шесть часов. Затопляли печи и приглядывали, чтобы пожар не приключился. А часикам к восьми , а то и раньше, прибегал Стёпка. Женщины уже так привыкли к его раннему приходу, что если только он чуть призадержится – начинают беспокоиться: «Антонида, чё ето Стёпки-то всё нет?! Уж не заболел ли…». А он тут-как тут. И начинается…
Электричества-то тогда ещё не было. Освещением служили керосиновые лампы. Зажигали их  в исключительных случаях. Стёпка любил эту темноту школьную с отблесками света от печей. Поздоровавшись с женщинами, он задумчиво вглядывался в эти огненные всполохи. И таким сказочным казалось всё вокруг! В воображении вырисовываются самые причудливые сюжеты, видимые только ему одному. И не было сил оторваться от «просмотра своего внутреннего сказочного кино»! И невольно, как-то сами собой, чуть слышно, где-то из далека зазвучат таинственные слова... Вот этот момент затишья и ожидали технички. Они знали, что этот малец сделает и сегодня только для них, как они выражались, «отдельный концерт»  Стёпка тихонько начинал:
                «У «Лукоморья» дуб зелёный,
                Златая цепь на дубе том.
                И днём и ночью кот учёный
                Всё ходит по цепи кругом.
                Пойдёт направо - песнь заводит,
                Налево – сказку говорит…
                Там чудеса, там Леший бродит,
                Русалка на ветвях сидит…»
И в этом полумраке кажется и впрямь в школьном коридоре происходят  сказочные действа …               
…Только, только «исчезли «…там на невиданных дорожках, следы невиданных зверей..», да «крутнулась» «…избушка  там на курьих ножках…»,а вот уже и  «…сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…». И вдруг:
                « Из тёмного леса навстречу ему
                Идёт вдохновенный кудесник…».
Так таинственно читал он от начала до конца Песнь о вещем Олеге», что сам, как будто, находится «там»  и «видит» прощание Олега со своим конём…, слышит его слова:      «…Прощай, мой товарищ,  мой верный слуга,
                Расстаться настало нам время;
                Теперь отдыхай! Уж не ступит нога
                В твоё позлащённое стремя…»
И так жаль становится и Олега, и коня! До слёз больно видеть картину их расставания, когда          «..С коня он слезает угрюмый…
                И верного друга прощальной рукой
                И гладит и треплет по шее крутой…»
Но так надо! Кудесник-старик предупреждал:
      «…Твой конь не боится опасных трудов…
      …И холод и сеча ему ничего…
         Но примешь ты смерть от коня своего.»
Так мечтательно, так упоенно он читает, что женщины невольно прослезятся, когда услышат, что Олег после великих побед со своей дружиной пирует  и, вдруг, вспоминает про своего любимца-коня– жив ли? И вот… трагический конец: «…И внемлет ответу:
              ….на холме крутом
              Давно уж почил непробудным он сном».
Но предсказания Кудесника всё-таки сбылись, когда он прибыл на холм, где «…Лежат благородные кости…» и…О, Боже!
«…Из мёртвой главы гробовая змия
Шипя, между тем выползала;
Как чёрная лента вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь….»
          И снова внезапная минутная тишина в школе, а на крыльце… слышатся шаги приходящих учителей, звонкие голоса ребятишек… Сегодняшний «концерт» окончен.
     А в другие дни, вдруг разопрёт Стёпку на песни. Ну тоже по школьным программам. Как будто он повторяет домашнее задание:
      
         «Сижу за решёткой в темнице сырой,
          Вскормлённый в неволе орёл молодой…
          Мой верный товарищ, махая крылом,
           Кровавую пищу клюёт под окном.
Клюёт и бросает сам смотрит в окно,
Как будто задумал со мною одно.
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
           Мы вольные птицы. Пора, брат, пора –
           Туда, где за тучей синеет гора….»

А вперемешку опять же Лермонтовское:
     «Белеет парус одинокий
       В тумане моря голубом!..
       Что ищет он  в стране далёкой?
       Что кинул он в краю родном?...»
И так вот по всем классикам пройдётся за зиму-то в утренние потёмки в школе. И не только перечитает обязательные по программе школьной стихи, да песни пропоёт, но «прихватит» не мало тех, что ещё слышал, как пели мамы, возвращающиеся пешком поздним вечером с колхозных полей… И тех, что распевали взрослые уже в первые послевоенные годы, а глянешь – тоже на стихи Лермонтова, Пушкина, Твардовского, Исаковского и других знаменитостей, а то и вовсе русские народные.   Вот поёт Стёпка:
             «В глубокой теснине Дарьяла,
              Где роется Терек во мгле,
              Старинная башня стояла,
              Чернея на чёрной скале.

              В той башне высокой и тесной
               Царица Тамара жила:
               Прекрасна, как ангел небесный,
               Как демон, коварна и зла.»
      Аннтонида и Татьяна Кирилловна песню-то знали, певали не раз, а вот, что это на стихи М.Ю..Лермонтова даже и не подозревали. Стёпка же им и изъяснил, да ещё и сказал где можно прочитать полностью огромнейшее стихоповествование.
       …А сколько чудесных детских утренников прошло в этой школе!... Это и Новогодние, и ко всеразличным праздникам…И, конечно же, на всех торжествах ставились своеобразные импровизированные спектакли, постановки, сценки, в которых неизменно участвовал Стёпка. В памяти всплывают «Сказка о рыбаке и рыбке», где старика играет Стёпка, а старуху – Людка Дробышева… «…Жили-были старик со старухой… у самого Синего моря…», или вот – «Колобок»-Стёпка, а «Лисичка – всё та же Людка… «Стрекоза и Муравей»…, да по другим басням…   А вот и более серьёзные, это когда уже в старших классах: фрагменты – «Чапаев», «Красные Орлы», «Как закалялась сталь», «Партизаны», «Молодая гвардия», «Зоя» и много других. Это были маленькие эпизоды из произведений, но такие захватывающие(!), западавшие в душу и сердце, что непременно хотелось походить на тех героев- на Петьку ли, на самого ли Чапая, на Олега Кошевого, молодогвардейцев, на партизан в тылу врага… И этот порыв патриотизма прочно врастал в сознание ребятишек, оставаясь на все времена, включая взрослость, путеводной звездой на дорогах Жизни,, даже при больших политических изменениях в обществе, своего личного бытия.

…Сидят эти двое на пригорке и  вспоминают, кажется,  каждый своё, а выходит всё тоже общее, как могли бы вспомнить и…Вальки, Люськи, Ваньки, Нинки, Тамарки, Нюськи, Вовки, Витьки и… многие, многие другие, чьё детство прошло в этой маленькой школе,  давшей не только знания, но более всего -  ориентир в жизненном пути, воспитавшей патриотизм, любовь к Родине, Родному краю, незыблемые основы духовной нравственности, творения добрых дел и незабвенной памяти школьных дней.
     -А помнишь, Петя, как нас классная руководительница выстраивала весь класс в хор и разучивали: «Смело, товарищи, вногу…», али  вот – « Ой туманы мои, растуманы…». Да ведь с желанием пели, хоть не все и не всегда в такт – кому-то и «медведь на ухо наступил», а всё одно пел.
   -Интересно было…Да а сам-то ты помнишь, Стёпка, как, нередко солистом был? Я
как сейчас  вижу: Ефросинья, как дирижёр стоит и руками показывает, кому петь надо.
. Интересно вспоминается! Вот ,Стёпка, ты стоишь перед хором и, по взмаху руки Ефросиньи:
       «На коне-е вороном
         Выезжал партизан.
         Э-эй! Сабля остра при нём,
         Две гранаты , наган»
Тут классная обеими руками, как будто обнимает весь хор и звучит разноголосо, но громко: «Э-эй! Сабля остра при нём.
                Две гранаты, наган….»
А Ишшо, Стёпа, очень даже прекрасно звучало твоё сольное пение:      
                Посею лебеду на берегу ,
                Посею лебеду на берегу-
                Мою крупную рассадушку,
                Мою крупную зелёную.»   
Только вот я до сего времени не пойму – а зачем это надо было сеять лебеду-то? Её и так по огородам растёт не мало как сорняка. Ещё и выпалывают её, а ты, Стёпка, посеять норовил…
      -Ну так то не я придумал. Это в старинной песне такие слова. А из песни слов не выкинешь.
     -Да я  это так, в шутку. Но всё равно не понятно, если вразуметь-то. Нате-ко, возьмите:                «Посею лебеду на берегу…»
     -Так вот тебе и ответ, Петьша – лебеду-то не в огороде, а на берегу посеять решено. Может там больше ничего, кроме лебеды, не вырастет.
     -Вот ведь как! Не только каждую песню, там стих ли, но и  каждое деяние надо философски рассматривать. Ан глядишь и всё становится на свои места и оказывается всё не случайно, а, вроде бы и закономерно.
     -Да так оно. Вроде бы и не понятно вначале-то, а как поразмыслишь глубже – так и очень даже простая картинка вырисовывается да и закономерность проявляется. Вот, опять же – церковь была построена, как святой храм для душевной святости, а взяли да и осквернили её. Под всякие надобности не по назначению стали применять. А оно оказалось всё напрасным. Ведь ни что не прижилось. Вот те верь и не верь – для чего  Она была предназначена, так и ничего, кроме этого, в Ней не могло быть. Так и во всей жизни – всё должно быть на своём месте и для предназначения. Вот и дом этот, как Его до сих пор зовут «поповским»,предназначен для жилья. Ну многие годы служил школой, так это, вроде бы святое дело – своя духовность в нём должна прививаться и долгое время, как школа была, здесь доброта  в ребячьи сердца и души внедрялась. А вот клуб своё место здесь не нашёл и вновь дом стал жилым, по предназначению своему первоначальному.

…Школа…Сколько же Она дала дёминским мальчишкам и девчонкам не только детских радостей, познания первоначальных наук, мира, но и ввела в историю села, с его сказочным прошлым, с его  героическими ратными и трудовыми подвигами сельчан, с его повседневными, казалось бы обычными, но такими большими делами!
    В воспоминаниях  в туманной дымке проплывают сюжеты рассказов старших:
    …Полыхают пожарища Гражданской войны…
А вон Петр Кокорин ведёт полк на битву с колчаковцами…И вот уже враг бежит…, Чуйский тракт под контролем партизан… А что это там – в Плоцком логу? Это Аверьян Саркин окопавшись отбивается от  карателей. Но…силы далеко неравные и он геройски погибает, защищая родное село, детей, женщин, стариков от расправы озверевших бандитов…
   Многое, ранее неведомое деревенской детворе, узнавали в этой школе. Познают ли что-то из прошлого сегодняшние ученики?...    Все ли школьники села знают о подвигах и самого Петра Кокорина, и его сподвижников, верных боевых товарищей?...Василий Вьюнов… Макар Зятьков…Алексей Скирдов…Василий Рехтин… Отец и братья   Дмитриевы… Братья Дураковы…Фёдор Гордеев… Андрей Важенин… Дмитрий Катков… и десятки других имён.
     Не мало сельчан посложили головы за установление Советской власти, искренне верившие тогда в правоту своего дела. Замучен пытками Николай Мокрушин… Смертельно ранен Пётр Кокорин… Застрелян на Тауракском перевале связной Егор Порозов…До смерти забита шомполами жена партизана Домна Дмитриева… Расстрелянные в Сухом логу… Казнённые в самой деревне… Обильно полита кровью земля села…
        Не менее опасной жизнь была и после разгрома колчаковцев. Бандитские вылазки…Тоже гибнут люди…В их числе секретарь комсомольской ячейки Иван Терёхин…В ушах, как будто сейчас, звучат рассказы, зыбко колышутся в туманной дымке незнакомые силуэты…Партийная ячейка… Иван Кудрявцев, Егор Терёхин, Семён Дмитриев, Яков Марянин, Семён Паршуков, Аркадий Баранов и ещё… ещё…
       А вот - совсем молодые, энергичные в своей кипучей деятельности – первые комсомольцы: Егор Попов, Осип Гордеев, Иван Панин, Анна Шушарина, Данил Марянин, Александр Шипунов, Селивёрст Светов, Василий Маслов, Иван Рехтин, Илья Снегирёв…   
    И  вот уже, хотя  и  в исторической дали, но близкое нам сегодняшнее бытиё. Вот они! Совсем рядом героические личности деревни, к великому счастью тогда ещё жившие и с ними можно было пообщаться воочию, а сегодня… нет ни одного в живых участников великой битвы. И…теперь только в исторических записях можно прочитать, а счастливчикам услышать аудизаписи бесед с Ветеранами, защищавшими нас от порабощения, а то и вовсе от истребления, в годы Великой Отечественной войны 1941-1945годов.
     …Пётр Паршуков, Кондратий Савин, Нестер Ефимов, Гавриил Попов, Алгак Матвеев, Александр Шипунов, Арсентий Дмитриев, Михаил Пчельников, Василий Москвичёв, Анатолий Рожков, Александр Кочемаев, Александр Зятьков, Яков Рыбалко….
 
 
А сколько их – не вернувшихся в родное село?!. Откроем Книгу Памяти Алтайского края и прочтём, ещё далеко не полный список имён, память о которых нельзя предавать забвению!
                «Это нужно не мёртвым, это нужно живым!»
       -Петро! Вот мы вспоминаем  про односельчан, про жизню нашу, в том числе и в раннем голодном да холодном детстве, а ведь и нынче на Земле-то материнские да детские слёзы потоками льются.   И я совсем недавно у телевизора наплакался.  Это сижу, смотрю ТВ… Сердце сжимается, душа плачет, а из глаз невольно слёзы пробиваются…Показывают сюжет занятий школьников в Горловке, что на Донбассе… Стены изрешетили снаряды…В помещении за столами сидят в верхней одежде ребятишки разных возрастов(как у нас после войны). В холодном помещении учительница ведёт урок. Наскучавшиеся по школе ребятишки с превеликим вниманием и большим интересом слушают исторический рассказ учительницы., всем своим существом  тянущиеся к знаниям… И, вдруг!....  Сюжет: маленький мальчик здесь же прямо на уроке грызёт малюсенький кусочек сухаря, бережно придерживая второй ладошечкой, собирает  съедобные крошки и сыплет в ротик…
Это сегодня-то!...  Голодное, холодное детство… А Сирия, Ливия…другие государства… Беженцы…Ну ладно – взрослые… а дети???... Голодные, в холоде… Это беженцы, а сколько ещё обездоленных ребятишек в нашем родном государстве?!! Вдуматься бы во всё это людям!
                Людям не в одной стране, а во всём мире!!
   Вот смотрю я телевизор и невольно вспоминается своё, оставшееся вдали, скрывшееся за десятками лет, но так и не забывшееся…
    -Да, Стёпа! Разве это можно забыть?!... Новогодний подарок от Деда-Мороза на школьной ёлке, украшенной самодельными игрушками – пакетик с картофелиной и малюсеньким кусочком хлеба, испечённого специально для ёлки из муки молотых зерноотходов. Маленький кусочек…чёрный…но такой «сладкий»! Такое не забывается! Оно вечно останется в памяти Детей войны! Детей тех лет не только нашей деревни, но и всего тогда Советского Союза. Останется в памяти, чтобы не дать повториться в нашем Отечестве, чтобы всеми силами и средствами бороться за счастье всех детей Планеты. Да вот… мы-то уже староваты стаём…
     -Да, Петя, эт ты верно подметил, да только и нам дела находятся. Вот, скажем, к ребятишкам идти в школы, да и рассказывать им о бытие тех наших лет. У нас-то – быль, а нынешние ребятки это воспринимают как некую сказку… Вот и надо пока живы, эту сказку в их сознании  в действительное понимание превратить. Чтобы хоть что-то  знали из бытия далёкого. а то в учебных программах уже ничего не остаётся  от тех событий…От военных и доперестроечных…
           ЭТО ДЕТИ ВОЙНЫ
Я из тех миллионов ребят,
Испытавших голодные дни,
Про которых теперь говорят:
«…Это Дети прошедшей войны»
         
Рано взрослость почуял свою,
Да, казалось, на всё есть ответы,
И покинул родную семью…
В крутоверти Судьбы  шёл  по Свету…

…На холодные взгляды Судьбы
Нам самим надо тем же ответить!
Вспомнить как ушагал от отцовской избы,
Чтоб  своё счастье, вдруг,  где-то встретить.
         
Но суровость Судьбы не учёл…
Силы, кажется, тоже не взвесил…
Думал – в светлое утро ушёл,
Оказалось – шторм жизненный встретил.
               
Чтоб найти своей жизни причал
Шёл по кручам дорог в шквальный ветер,
С Божьей помощью в грязь не упал
И не спился с тоски в тёмный вечер.
         
Только гложет злодейка-хандра,
Хоть и ей не поддаться сумею!
Силуэты родного двора
Позабыть, разлюбить не посмею!

…На пригорке Берёзка стоит.
Хлёсткий ветер к земле Её клонит…
Но Она стойко память хранит,
Всё, что было, забыть не позволит.

Вновь напомнит о доме родном,
Хоть давно рядом с Ней  Его нет…
…О семействе напомнит большом,
Всколыхнёт память прожитых лет…
         
…Вот Отец уходил на войну
 В сорок первом суровом году,
 Оставляя с детьми Мать одну…
«…Видно так запись есть на роду…»

Испытали невзгоды сполна,
Стойко выдержав тяготы лет –
Он на фронте, в тылу здесь Она…
И забвения прошлому нет!
       

Одержали Победу! Конец
Той войне! Радость чувств не унять…
Снова в дом возвратился Отец,
Облегчённо вздохнула и Мать.

Позади всё. Но… помнятся дни –
Как в холодных  цехах голодали…
Чуть подросшие Дети войны
Автоматы на фронт отправляли…

 Деревенский Мальчишка-малец
В своё детство не смог поиграть,
Шёл туда, где работал Отец,
Стал в колхозе Отца заменять.

А в холодной избушке одни
Ожидали уставшую Мать
Несмыслёныши-Дети войны:
«…Мама! Дай что-нибудь пожевать!...»
      
Всем и всё Вам пришлось испытать:
Жуткий холод, голодные дни…
Не забыть и нельзя забывать!
Вам поклон низкий, Дети войны!
        *********** *********

 Они снова всё дальше и полнее углубляются в воспоминания. И в их памяти проплывают сюжеты того далёкого бытия, и по порядку  запомнившихся дней, годов… и вперемешку, от детства до юношеских лет и выбытия из той деревенской жизни в том, теперь до боли любимого уголка…
    …Зимы в те военные годы были лютыми. А снега-то!...Ребятишки сидят на, чуть тёплой, русской печке, поджидая маму…Им тревожно и за неё, и за одну единственную кормилицу-корову…Вчера мама пришла очень встревоженная: «У Мотрёны Шушариной вчерашней ночью волки корову чуть на задрали…Едва отстояли. Соседи помогали.». А «отстаивание» состоит в том, что возле коровьего загончика пришлось жечь заготовленные на зиму берёзовые веники.  Вот и сегодня мамы что-то долго нет… Но вот заскрипели на снегу шаги… «Слава Богу! Пришла мама, а то ведь волки-то и на людей нападают. Были уж такие случаи где-то…». Война-то и на природу на всю повлияла. Вот и  волков со своих мест обычного обитания повыгоняла. А они не такие, как «нашенские». Наши-то серые, как и подобает быть волкам, а энти рыжие, говорят, кто видел их. И называют их вовсе не волками, а шакалами. Вот эти шакалы и бродят по округе, не боясь даже людей. Днём-то ишшо не так наглеют, а как ночь наступает, то не дай Бог оказаться одному, да без палки, али какого другого орудия для защиты, на их пути. Вон по деревне-то стаями рыскают. Бабы, да старики по всей ночи в вёдра, да кастрюли колотят, отпугивая, а они не очень-то и боятся. Тогда приходится огонь разводить, веники жечь… Анютка, соседская девчонка, вчера прибегала и такие страсти порассказала:
      -Услышал наш дедушка какой-то шум у окошка, да скрежет… Глянул в окно-то, на него морда собачья смотрит…А дальше-то три, а то и четыре морды смотрят… Дедушка заругался, закричал « Ах-ты, погань волчья! Я те счас устрою!» Схватил ружьё, да в сенки, из сенок стрельнул. Наверно попал, потому как визги и вой раздался. Мы все поперепугались. Всю ночь не спали. Корову с телёнком от волков спасали.      
        А ишшо дедушка говорил, что в соседнем селе одна баба по сено в поле поехала, так на неё волки напали и загрызли насмерть вместе с конём… А ишшо дедушка на ферме слышал, что в соседней Чегарте доярки утром рано на ферму шли и на них волки напали, едва отбились бабы-то… А ишшо…»
-Да хватит тебе, Анютка, страсти-то нагонять! Тут и без твоих побасёнок  каждого шороха боимся, а ты такое  говоришь, что теперь и днём-то   страшно.
    -А вот вовсе и не побасёнки, а самое настоящее вам говорю, чё от дедушки слышала. Мне уж и самой страшно делается. Как вот счас     домой-то пойду?... Ты, Васятка, поди проводишь? Ты храбрый. Я с тобой не боюсь.
      -Да ладно – провожу. Только бегом надо. А то у меня лишь носки на ноги-то. Пимы у нас одни – только у мамы…
    …Вот и сидят ребятишки поджидая маму…Те, что помладше – уже и заснут, а старшенькие дождутся. Страшно за маму-то… А за корову у нас можно не бояться. Отец, до ухода на войну сделал добротный бревенчатый хлев, где раньше-то размещались и куры, и поросёнок, и овечки, а теперь вот только три курицы, да корова.  Другие бабы в деревне поразбирали хлевушки на дрова, а мама углы у дома рубит,  но хлев не разбирает, а то как потом корову-то сохранить?... Как мама придёт с работы домой, то спокойнее становится и не так страшно слушать за дверью толи завывание ветров, метели, толи вой волчьей стаи…
  Много страху за зиму-то натерпелись маленькие несмышлёныши.То вот про вол-ков-то, заглядывающих в окна – «А, вдруг, окошко разобьют, да в избу заберутся!...», то старшие начнут сказки страшные рассказывать и в темноте мерещатся летающие черти под Рождество да баба-Яга с метлой в ступе,«Только вот как она в ступку-то помещается? Вон у нас ступка, в которой до войны соль толкли, сов-сем даже маленькая…Но, видно, баба-Яга помещается, ежели она колдунья…».
   Хоть и страшно, но Стёпка, пока мама не пришла, ходил во двор посмотреть, как летают по небу-то тёмному, но ничего так и не увидел – «Видно пролетели уже, али ишшо и не прилетали… Попозже посмотреть бы, да…мама уже не пустит на мороз-то…». Ночи зимой длинные, а дни короткие… Это уж после войны у комелька чтением занимались,а тогда и комелька вовсе не было в избе-то, он только в горнице был, а там теперь закрыто наглухо и пол на дрова мама рубит…
           Весной, как только снег сходит, волки  – эти опасные хищники тоже уходят куда-то до следующей зимы. Летом на людей не нападают, а  овец колхозных, да другую животину с выпасов утаскивают. И опять же на пастухов горюшко сваливается – «…Проспал! Не уследил! Не уберёг колхозное добро! Уж не специально ли вредительством занимаешься?!...»  А и пастухи-то… то старые-престарые, то им в помощники десяти, а то  и того меньше парнишки, да девчонки. С ребятишек-то что возьмёшь?... А со старика со всей строгостью спросят… Дедушка-Трофим, бывало, попросит: «Ты, сынок, зорчее поглядывай. У меня-то глаза уж плохо видят, а у тебя - молодые, вострые, вот и поглядывай. Не дай-то Бог от стада отобьётся какая, да волкам на зуб попадётся, а нам с тобой беда – засудят обоих, да в каталажку…». А нам в «каталажку» совсем никакого резона! Вон скоро малина поспеет. Надо будет по малину идти. Парнишки с девчонками пойдут, а я в «каталажке»…Не-ет! Надо слушать дедушку! Вот и  бегаем  вокруг животных, чтобы не дать «какой» отбиться…
        А ведь и поиграть-то хочется!...И тогда попросим дедушку, чтобы он ещё двух-трёх парнишек взял на выпаса. Вот тогда намного веселее! И набегаемся вдоволь, наиграемся и сообща-то  «зорче» наблюдение ведётся за поведением животин…Это всё уже летом, а весной-то ждём не дождёмся как проталинки появятся.   Как только дни становятся длиннее, то и солнышко пригревать начинает.
Снег становится  серым и сугробы, как будто, устают от пухлости - приземистыми
делаются, а из под них струйки талой воды пробиваются, сливаются воедино и образуется ручеёк, скатывающийся с горки, пополняющийся новыми струйками, увеличивающийся в размерах, превращаясь в шумный поток... А вон уже и проталины появились! До них ещё через сугроб надо пробраться… Ну это и не такая проблема! Подумаешь босиком через сугроб метров тридцать! Зато на проталинке можно уже побегать, а то и самодельным мячиком или в лапту поиграть. А больше всего привлекает гора, на той стороне речки. Её, почему-то, называют «Филипповка». Может это потому, что когда-то у её подножья жил дедушка-Филипп, чей дом вон он – до сих пор стоит, хоть и в землю врос по старости…
      До горы тоже надо через ложбинку снежную пробраться. Но уж какая радость, как на гору-то попадёшь! Там вшивик, репки, слизун и другая  питательность уже повылазит. А на вершине и цветки – ветреники. Такие величественные, синего, а то и фиолетового цвета. Ещё бы! Они первые зацветают и им почтение особое. Вот они и «выброжают», как мама скажет…     Подснежники-то – уже позднее. Они такие нежно-голубоватые, почти белые. Тоже из под снега вылезают на самой кромке сугробов. Бывало нарвём букетики, да домой…Хорошо букетик-то в избе смотрится. Да и, как мама говорит: «Душу веселит…». А нам мамину душу повеселить очень даже хочется.      Дальше – больше весна своё берёт: расцветают Барашки, Огоньки, Марьин Корень... А там, глядишь, и черёмуха аромат свой на всю округу изливает… Хорошо весной! Да ишшо и крапива вылезает… Тут один наш парнишка Лёшка как-то изрёк: «Ни хлена, мама, тепель не плападём! Клапива вон вылазит…». Да-а…
         И мечется Память, кувыркается, то в детские годы бежит, то к золотым дням юности «подрулит», то к зрелости жизненной проскочит… То солнечным светом засияет, то хмуростью обернётся, ливнями, жгучими метелями, хлёсткими ветрами засвистит… То гладким жизненным большаком летит, то ухабистыми, каменистыми дорогами да тропами пробирается… Кувыркается Память, озорничает, не стоит на одном месте, от одного времени в другое скачет, даже не по порядку жития, норовит высветить  прошедшее, за десятками лет оставшееся  и каждое время по своему дороговизной отмечает.
     Это ведь только повнимательнее приглядеться к прошедшим дням надобно. И тогда многое вновь промелькнёт перед  глазами…
      «Вон они – скалистые горы… Сколько и чего только они не напомнят!... Дружные ватаги девчонок и парнишек…  Разве можно предать забвению, когда многочисленной, разноликой компанией ходили на горные пикники, или справляли кому-то День Рождения!»   А ещё в памяти проплывали  сокровенные сюжеты, маячащие где-то далеко, далеко в тумане, по-своему дорогие каждому…
А лесные полянки, покрытые цветами!... Гуляющие по ним счастливые парочки.  И… безответная любовь…
     Вы хоть раз видели во тьме ночной цветы «Огоньки»? Это незабываемое зрелище! И вот они - летние ночные прогулки по лесным цветникам с   любимыми девушками… с которыми не суждено было связать свою жизнь, но и незабываемые десятки жизненных лет…       
                «Есть любовь или нет- я не знаю.
                Только где-то, в далёком краю,
                Есть девчонка-поляна лесная,
                Стерегущая юность мою…»
         ПОЛЯНКА ВСЁ ЖДЁТ

Пролетели года безвозвратно.
Голова…серебристой зимой…
Вот бы в юность вернуться обратно(!),
Вновь в цветы на полянке лесной!..

Побродить бы с девчонкой той снова
До зари по росистым лугам…
Да шепнуть ей заветное слово…
Да припасть с пылкой страстью к устам…

Только…прежние дни улетели
И назад их уже не вернуть…
Песни вёсен допеть не успели,
Глядь – к зиме направляется путь…

Не споём уже песен тех звонко…
Юность наша назад не придёт…
Не придёт на свиданье девчонка…
Лишь полянка лесная всё ждёт…
       ************
                ************
     -Вот ведь не думали тогда, что когда-то будет щемить сердце, терзать тоской душу и по этим горам, лесным полянкам, и по грязным в дождливую осеннюю пору улочкам, заметённым  сугробами зимой, пыльным в жаркое лето…
    -Не думали… Тогда не думали, а вот сейчас ни одного дня не проходит чтобы чего-то не припомнилось. Порой самые маленькие, казалось бы ничего не значащие, эпизодики всплывают, а порой - грандиознейшие, по деревенским меркам, события…
                Да! Не думали ни Стёпка с Петьшей, ни все другие друзья-односельчане, что Жизнь их раскидает по разным углам России-Матушки и будут они в одиночку, или при случайных встречах сообща вспоминать былое житиё в родной деревеньке. Будут вспоминать кто-то с любовью, со  сладкой болью в душе и на сердце, а кто-то   только всю черноту дней своих… Да! Далеко не сладко пришлось ребятишкам военных лет. Но ведь и дней своеобразного счастья ребячьего было не мало! Да! Недоедали, недоиграли в детстве, недолюбили, недовеселились в юношеские годы… А там, незаметивши времени, и в самостоятельную жизнь шагнули, где  только самим пришлось её строить как могли и умели. Не всех и не так уж  щедро обласкала Жизнь… Но ведь и улыбок подарила не мало! Так зачем же на неё сердиться?! Зачем хаять и бранить Её на чём Свет стоит?! Ведь всё, что свершилось – то свершилось и ничего не возвратишь, хоть ты как изругай  Жизню-то… А вот не повторить тех ошибок, что к хмурости приводят, предотвратить подобные негативы в наших силах. Только вот…опять же…стоит-не стоит?… Нужно ли это нам теперь, по прошествии многих лет? И всего более вероятно, что большинство уже совсем даже ненужное сегодня, остаётся  лишь нужным, как память о добром, прекрасном или хмуром.
    И всем помнящимся прекрасным надо наслаждаться и сегодня, восполняя душу и сердце своё благодатным влиянием, а негативные явления как-то помнить (без этого не обойтись), но не придавать им трепетных эмоций, дабы не обременять себя сегодня хмуростью и хандрой.   Впрочем – всё это выглядит философски и воспринимать надо всё, как прошедшее, оставшееся там…позади, но чётко отпечатавшееся в памяти., чего забыть невозможно…

    - Стёпа! А что «Витька-то – Хищник» живой ли?
-Не-ет. Он давненько уже почил. В соседней деревне, вон за горой, нашёл вечное пристанище в Сырой Земле-Матушке. Попивал здорово в последнее-то время.
-У них семья тоже большущая была.
-Да, много их ребятишек было в семье – семеро.
Отец-то на фронте был. Слава Богу – выжил, но больной домой возвратился. А Карповна – мать ихняя, тоже горюшка хлебнула. Ой хлебнула!
      Жили Степановы , тогда считалось, в Нижнем Краю. Отца призвали в первые дни войны, как и многих деревенских мужиков. Осталась Карповна с детьми да престарелой матерью одна в доме. Витька только народился. Малюсенький совсем на попечение старших определился. Матери-то приглядывать да обихаживать некогда – на работе колхозной с раннего утра до поздней ночи. Баушка уже немогутная была .Да ладно ещё в семье девчонки были, так как-то по-хозяйски дом, семью содержали. В начале  скотина была, птица и другая живность. Питались пока нормально. А вот когда всё поубыло – тоже беда сплошная. Голодно… Холодно… Тут, как-то, уже в средине войны совсем беда приключилась. Осенью, в хлебоуборочную пору, молотили пшеницу в поле (там «молотяга» на конном приводе устанавливалась). Ребятишки бегали туда, чтобы хоть пшеницы пожевать. Бабы в перерыве разведут костёрчик со всей пожарной предосторожностью, на железной пличке или лопате чуток поджарят пшеничку, сами поедят и ребятишек покормят. А вечером, кто как сможет, чуток в торбочку насыпят и  с большим риском домой несут –«не дай-то Бог приметит кто – беда! …Воровство…».          Вот и у Карповны такая беда приключилась.
  Закончили работать. Теметь уже. Карповна тихонько отлучилась от толпы в темь. Нагребла в торбочку пшеницы. Думала никто не заметит. Ей бы поберечься – в этот день уполномоченный из района был,  да вот…  баушка дома немощная голодная, ребятишки… Приотстала она от всех. А уполномоченный заприметил, да и встретил её у её же дома. Даже в ограду не впустил – сразу же в Сельсовет и в район… Целую неделю держали Карповну в «каталажке».Дома ребячьи вопли…Сама она вся извелась и помутнели глаза от непросыхаемых слёз… Суд… А там  - не посчитались с тем, что дома мал-мала ребятишек полон дом, да старуха-Мать немощная. Осудили. Но каким-то чудодейственным образом по ходатайству колхозного собрания «на отсидку» её не отправили, а приговорили к «принудработам» на полтора года… «Ну да, Слава Богу, что хоть в семье оставили. А то как бы они здесь без меня?...».  О себе-то она уже и не думала…
     Витька предпоследний в семье был. (Ещё один брат народился уже после войны по приходу отца с фронта). Проворный, озорной был Витька, подраться  любил в школьном-то возрасте. Вот и прозвали его «Хищный». Тогда, считай,  у всех клички были.  А вот когда повзрослел чуток, да в юношескую компанию влился, то «хищности» в нём поубавилось, да и вовсе не стало, но хитрюгой так и остался. Но это не мешало ни ему быть в компании, ни компания деревенских парней и девчонок не чуралась его.
    Дружил Витька-Хищный с Надеждой. Вроде бы и неплохая парочка была, да вот что-то не сложилось у них. Может быть от того, что Надежда с родителями уехала из деревни, может быть по каким другим причинам, но каждый обзавёлся своей семьёй и жили как могли…
    - Вот сгинул Витька-то… Семьи не стало. Пил чё-попало… Жалко – дружок ведь был. Ишшо при жизни, бывало, встретимся, я ему: «Витьша! Ты бы поберёг сам себя. Бросил бы пить всякую дрянь Ну водчёнки выпить чуток – куда бы ни шло. А так ведь здоровье-то своё подрываешь. Эти самые стеклоочистители, да другая дрянь шибко плохо на здоровье действует…». А он. с какой-то грустью, да безысходностью: «Жизня-то – она одна…Да и не задалась как следует… Всё перевернулось в верх ногами…», Помолчит, да вновь: «Не задалась жизня-то…Вот ишшо и не старый…И работать мог бы, да…негде. Не берут на работу-то. Всё везде разваливается. Негде работать… Вот и перебиваюсь мимолётными мелкими заработками – в деревне кому что сделать. Денег-то у людей тоже не ахти. Ну и подадут стопочку-две, да накормят… Ну кто-то и деньжонок чуток даст. А что на эти мизерные подачки возьмёшь? Тоска берёт! Душа болит, сердце на куски рвётся… Сам с собой поделать ничего не могу. В детстве никакого просвета… В молодости с любимой девчонкой не сложилось… Женился нелюбя. Детей не народили. Хоть бы жена поддерживала, ан нет – сама попивала изрядно. Вперёд меня «управилась». Остался вот один… И мыкаюсь на Белом Свете.Сердцем-то понимаю, что не правильно поступаю, да сил никаких нет остановиться. Жизня-то хоть и одна, да… если сгину – никто не всплакнёт и не погорюет… некому… Вот и  заливаю своё горькое существование всякой дешёвой дрянью, на какое-то мгновение отвлекаясь от жизни сегодняшней в угарном тумане…»
      Вот и сгинул Витька-Хищный. А я частенько о нём вспоминаю. Жалко его. Ишшо жальчее тех, кто сравнительно нормально живёт…
     -Да жалко, конечно, но ведь они сами  себя ставят в такое положение. При Советской-то власти хоть контроль какой был – то профсоюз, то женсовет, то на собраниях в коллективе построжатся. Всё не давали совсем-то в болото скатиться. А счас чё?... Никто никому ненужон. Сами по-себе как могут так и кувыркаются. Упал – падай! Никто не поможет встать…
      
        Долго ещё вспоминали Степан с Петром о своём житье-бытие, о бывших многочисленных друзьях, а теперь «коих и в живых нет, а коих Жизнь разбросала по Белу Свету…».
      -Мало нас в живых-то осталось. Да и то встречаемся от случая к случаю… То всё какое-то «некогда», то возможности не представляется и по достатку съехаться в деревню из разных земных уголков, то вот ишшо этой «перестройкой» разъединили нас, «рассортировали» по разным государствам теперешным…
     -Да и здоровье, Степан, уже у многих не то, чтобы специально на встречу приехать. А ишшо к кому и ехать-то?! У большинства и родственников-то в деревне не осталось.
   -Ну к кому приехать, это ты, Петро, напрасно говоришь. Земляки-односельчане, которые и в возрасте солидном, но всё помнят и доброжелательно относятся к приездам, даже чужих людей. Да и молодые не отказывают, приглашают. Оно ведь всё одно в деревне о всех помнится, а люди у нас здесь добрые, гостеприимные, приветливые. Может не у всех полный достаток, но гостя всегда встретят. Это в деревне исстари ведётся.
    Помню вон мама наша сердобольная была. Это уже когда она не работала, даже цыган с ребятишками зимой в избу впускала. И отец не перечил. Вот, помнится, одна семья цыганская каждую зиму на малый постой приезжала. Мама даже сдружилась с многодетной цыганкой. Раисой звали цыганку-то. Ну уж не знаю как там по деревне было, наверное всякое, но на нашем подворье единого пёрышка не терялось. Видно доброта-то добром и оборачивается. Раиса день-то по деревне ходит. Пропитание добывает. Муж ейный на заработки нанимался – то кому сено с поля вывезти, то по дрова съездит в лес. А ребятишки дома в избе. Чуть постарше девчонки – с маленькими нянчились. Ну шум, галдёж, конечно, неимоверный… А у мамы на всё хватало терпенья. Она ещё и игры всякие подсказывала, чтобы ребятишки чем-то занимались.  А вот как наш отец  приходил с работы, да цыганские родители заявлялись – все притихали. Строгости  порядошные были. Раиса насбирает по деревне еды и вся «орава», после взрослого застолья,  усаживалась за длинный стол. И вот ведь как! Мы все садились вместе. Нас не разделяли на «своих» и «чужих». Всё что от наших родительских съедобностей и цыганских распределялось равно между всеми. Вот сейчас-то я вспоминаю осознанно всю интернациональную дружбу.  А чего делить-то было?! Все равнаки – голодранцы… А после ужина… Эх бы и сейчас!...Рассаживались кто где может, и на полу, и на лавке, и на печи, а маленькие на коленях взрослых и… начинался «концерт» - все сообща пели. Ой как здорово пели! Вот бы сейчас такой хор сорганизовать! Цыгане пели и свои песни, но более всего русские народные. Вот эти вечера никогда не сотрутся в памяти моей! Это было чудо! Но всему было своё время. Вот и это пение имело границы, каждый вечер по-разному. Маленькие засыпали прямо на коленях, а побольше – кто на полати  за-
берутся и там засопят, кто на печке, кто-то на соломенной постели прямо на полу… И тогда отец скажет: «Всё! На сегодня хватит! Всем спать! Завтра на работу всем…На работу..»
                Работа…У каждого из них она была своя, но каждая направленная  на пропитание, на обеспечение жизненного  бытия своего семейного. Про военные-то годы уж и говорить не надо – там всё понятно безо всяких комментарий. Но и в послевоенные годы не сладко жилось – надо было залечивать глубокие раны в государстве, в народных сердцах, в жизни  деревенской… Тоже невзгод хлебнули в полную меру. Вот и отец, родители-цыгане  каждый по-своему трудился, каждый на своём месте. Да оно постоянного места у цыган и не было никогда – так где и как придётся, а семью-то кормить надо…Ведь маленькие дети, как и мы в своё время, есть просят, не задумываясь, по своей несмышленности, где и как мама добудет что-то поесть…Вот видимо, (Нет точно!) наша мама так сердобольно относилась и к цыганским семьям, потому как всё испытала на себе. Доброта к цыганской семье возымела своё воздействие и на долгие последующие годы. По каким-то причинам Раиса и семья не стали появляться в деревне, но заезжие цыгане почитали традицию и наше подворье от них никогда не испытывало каких-либо козней. Послушаешь по деревне – то там что-то исчезло, то там потерялось, а с нашего единой  щепочки не исчезало, не только чего-то значимого. Позднее-то цыгане зимой в деревню уже не приезжали. Наверное, где-то зимовали в более подходящих местах, может быть «укочёвывали на юга». С наступлением же лета вновь приезжали большим табором. Располагались где-нибудь у речки на большой поляне, выстраивали шатры, палатки и жили тоже продолжительное летнее время. Тоже и подрабатывапи, и цыганки ворожбой занимались. Всё это естественное бытие цыганское, традиционное, неотъемлемое от их жизненных укладов.
     Цыгане каждый вечер, толи для своего успокоения душевного, а может быт и  для малого обеспечения своей жизни кочевой, что всего вернее, по вечерам на поляне устраивали цыганские вечеринки-концерты. Пели, танцевали, играли на гитарах, скрипках и других музыкальных инструментах. И вот на эти зрелища приходили, в немалом количестве, сельчане. Специально каких-либо сборов они не учиняли, но жители приносили кто что мог и складывали на больших расстеленных прямо на земле скатерьтях, палатках. Денег-то не было, а вот продуктов, какие были у самих, сельчане не жалели. Тут и яйца, хлеб, молоко в бутылках, сметана, картошка и другие овощи, а то и  сладкие деликатесы для ребятишек – мёд, варенья…
Хозяева этих вечеринок с поклоном благодарили. Не обходилось и  без традиционных цыганских уловок. Цыганки пользовались большим скоплением народа и, чуть ли не каждому, предлагали рассказать «что было, что будет…». Находилось не мало верующих в ворожбу и охотно соглашались, в обмен на что-нибудь, «узнать свою судьбу». Молодые девчата  непременно хотели узнать «когда доведётся выйти замуж». Да это и не мудрено. Ведь молодых парней в деревне осталось очень даже мало – многих забрала война… Вдовы со слезами просили погадать не случится ли чуда, да возвратятся их мужья домой. Хоть и получили  «похоронки» да… «Может быть ошибочно прислали…Может Он где-то безвести пропал…Поди ишшо возвернётся…». Верили всё вдовы. Всё ждали и ждали не вернувшихся с войны, так и не дождавшись до своей кончины…  А цыганки, как хорошие психологи, вселяли во вдовьи сердца и души веру в возвращение мужей…Шибко-то не врали, но и правду не говорили, всё вокруг, да около: «Вот смутно чё-то видно, но мне то видится, что он упокоенный, а то где-то вдалеке маячит в живом виде. Но ты, милая, не убивайся шибко-то! Даст Бог, поди, и возвернётся. А ежели не вернётся, то видно так Богу угодно.   Вернётся
поди… На всё воля Господня. Ты молись! Молись! Бог-то Он милостливый. Поди и тебе утеху пошлёт…». Со вдов цыганки мзды за свою ворожбу не брали. Даже кто-то и от всей души чего-нибудь предложит – отнекивались принять дар. Тогда сердобольные вдовы говорили: «Возьми! Возьми! Ежели живой – за здравие молитесь, а ежели уж сгинувший – так хоть на помин Его души…»       Ну а молодых девчонок так «обкручивали», что те собственных платков, да немудрёных украшений не жалели. Ещё бы!  «Ой, милая! Дождёшься ты своего счастья! Совсем даже близко оно.  Встретишь ты парня статного, красивого. И долгая полюбовная жизня у вас будет. Вот видишь на твоей ручке две длинные полоски проходят. И смотри-ко близко рядышком. А детей-то народите! И все в радость вам будут….». Ну всё-то одинаково нельзя предсказывать, так другой скажет: «А тебе, милая, придётся ишшо долгонько ждать своего возлюбленного. Видишь вот на ручке твоей одна полоска от другой отстаёт. А за ней вон видна другая полосочка близко к первой. Это, милая, твоё далёкое счастье. И видишь они соединяются во единую и  далеко продолжаются единой. Хоть и не скоро, но счастье твоё большое тебя ждёт. Парень баской, да прилежный для тебя объявится. И будете вы жить во любви да согласии долго, долго. И детей народите, и внуков,  даже правнуков дождётесь в радости  великой».
Всякого наговорят, хоть не всё и сбудется… А веселье у костра длилось за полночь…
             …В памяти  далёкие…далёкие годы…
         ВОЛЬНЫЕ ЦЫГАНЕ

В тумане…Сумрачном тумане
Горят далёкие костры.
Как ветер, вольные цыгане
Их в сентябре в ночи зажгли.

Гитары звонко заиграли
И на лужайке у реки
Цыганов песни зазвучали –
Поют невзгодам вопреки…

Напев цыганский грустно-томный
Над речкой тихою плывёт.
Аккорд, гитар цыганских, звонкий
Манит, в неведомо зовёт.

И грустью сердце наполняют
Напев цыганский, звук гитар,
Будто изведать призывают
Цыганской вольной жизни дар.

Ночь напролёт костры пылают.
Цыгане пляшут и поют,
Лишь поутру чуток прилягут,
А в полдень снова в дальний путь.

В тумане…Сумрачном тумане
Где-то опять костры зажгут,
Как ветер, вольные цыгане
Вновь свои песни запоют…
*******************************
             Сентябрь 2013
******************************* 

               …А сюда вот, чуть левее, деревенский клуб был.
 

 Нет его сейчас... Сначала разобрали и к церкви пристраивали - делали там спортивный зал для школы, а потом снова разобрали и увезли куда-то. Брёвна-то были добротные, старинные, да из лиственницы. Им ещё сотни лет износа не будет, вот и «прибрал» какой-то хват-делец к рукам   Это помещение тоже многое повидало. Тут и школа церковно-приходская была, и штаб партизан в годы гражданской войны, и вот клуб многие годы.
           Клуб этот и в детские годы помнится многим, и в юношеские.
     Нам, ребятишкам того времени, особенно помнится как кино привозили. Уж какими уловками не пользовались чтобы поглядеть фильм.!
      …Про кино-то многое можно порассказать. Это сейчас, то телевизоры, то и кино-то экранное совсем по-другому показывают. Всё усовершенствовано, не чета тем прежним фильмам и киноустановкам, а вот тяги для просмотра особой нет. А тогда…
      Но прежде чем о «тогда» следует маленький экскурс сделать:
     28 декабря 2015 года  Люди Земли отметили  Международный День Кино. Если не всем, то большинству поклонников Кино, известно, что 120 лет назад  в Париже Братья Люмьер  демонстрировали  первый сеанс синематографа.
        С тех пор новый вид искусства прочно вошёл в жизнь человечества.   Ещё В.И.Ленин, в своё время, говорил, что «…из всех искусств важнейшим для нас является кино…».  Да так оно и было! Так оно  есть и сейчас! Только вот…кинотеатры превратились в торговые центры…во многих сельских клубах с десяток лет, а то и более, не видят жители «живого кино».
     Телевидение показывает боевики с убийствами, насилием и всякими негативными явлениями. Для чего?! На что настраивается зритель?! Что, какой патриотизм извлекает молодое поколение?! Есть, конечно, да и не малое количество, и в боевиках героические поступки, но…как-то всё основано, «замешено»  на крови да насилии. Ну зачем?! Зачем выставлять все насилия, всю жестокость на всеобщее обозрение, уродуя психику людей, в особенности детей, подростков? И такие «кина» смотреть  совсем даже не хочется. Да  и… кто-то извлекает доброе, геройски-полезное для всех, а кто-то… учится и делает, как не надо делать…
   Хочется верить, что когда произойдёт «Пересмотр!» на «живое кино», который  принесёт свои положительные плоды и в моральном плане, и в патриотическом воспитании, и в приобщении к этому искусству, как и прежде, наскучавшееся по добрым фильмам население.       
     Так хочется, как было когда-то, прийти  в сельский клуб, сесть на последний  ряд и, под  чуть слышимый рокот киноаппарата в кинобудке за твоей спиной, созерцать действа на белом полотнище экрана! Действа героев, защищавших Родину, действа людей на грандиозных стройках, , на аренах цирка, в школах,  на фермах, на просторах родимых полей и всей необъятной действенности советских людей. Так хочется вновь увидеть свои, Российские кинокомедии с участием полюбившихся киноактёров…, добрые, привлекательные индийские кинофильмы и многое другое!..      
       …Нашему поколению  посчастливилось увидеть   путь становления, развития кино. Вот я отчётливо помню,  как в село привозили в 3-4 месяца, а то и в полгода, один кинофильм. Всей деревней приходили смотреть…   Да и у сельчан на происходящее были разные взгляды. Кто-то с упоением смотрел первый фильм, а потом уже не мог «пропустить» не посмотрев последующие, а кто-то, вот как Дедушка-Лёва, посмотрит единожды совсем не до конца,  да и открещивается неделями: «…Всё это чертовщина, дьвольщина! Черти бегают по стене-то. Только грехов на себя нацеплял, прости Господи, за полгода не отмолить…»
     А нам, ребятишкам, не до грехов было. Уж на что мы только не шли – и динамомашину крутили (это вроде автономной электростанции), под окрики киномеханика: «Тише!....Прибавь, чего уснул?!...»… И под лавки клубные(сиденья) залезали, чтобы нас не смогли найти да выдворить по домам учителя… И с улицы через клубные окна смотрели… Всяко приспосабливались, лишь бы как-то посмотреть фильм.
      Вначале были «немые» фильмы, узкоплёночные…Это уже позднее совершенствовались и аппаратура, и сам кинематограф.          Сейчас в деталях вспоминается  история развития  кинопоказов на моей Малой Родине. При сборе материалов в книгу =Был День «Вчера», есть День – «Сегодня»=, мне посчастливилось пообщаться  с тогда ещё здравствующей ветераном кино Анастасией Ивановной. Из Её рассказа, рассказов старших односельчан и моих личных воспоминаний можно тоже отдельный фильм отснять:
 …В начале организации совхоза (это 1930 и последующие годы), о кинофильмах и понятия не имели. Но постепенно и этот вид искусства всё прочнее входит в жизнь сельчан. В 2-3 месяца один раз  демонстрировались «немые» фильмы. А уж каким сенсационным событием было когда в 1939 году  киномехаником И.М.Поповым в посёлке демонстрировался первый звуковой фильм «Человек с ружьём»! В других же сёлах совхоза в довоенное время  кинофильмов вообще не было...
Вторжение в СССР гитлеровских захватчиков в 1941 году приостановило рост культуры, в том числе и кино .И только в 1948 году жители сёл вновь стали смотреть кинофильмы, в том числе и звуковые, которые демонстрировали киномеханики И.В.Безруков, И.Чаринцев, Н.А.Булыгин, приезжая с кинопередвижками.
    В марте 1952 года районный культотдел направил Н.А.Булыгина для организации закрепления на постоянной основе стационарной киноустановки в посёлке.
  Здесь Николай Арсентьевич и Анастасия Ивановна обрели общее  счастье, создав крепкую прекрасную семью. К великому сожалению Николай Арсентьевич рано сделался инвалидом и, совсем даже не по годам, рано умер, а теперь вот нет и Анастасии Ивановны…      
       Он , а потом и Анастасия Ивановна, сделали огромный вклад в развитие кинофикации в сёлах совхоза, настойчиво изучая и внедряя новые формы демонстрации кинофильмов на всё совершенствующейся аппаратуре.
  О кино Анастасия Ивановна рассказывала увлечённо, с особым упоением и любовью. «Помню, – говорила Она, - в селе открыли новый клуб на берегу реки. Там изредка показывали кино. А вот, как приехал киномеханик Николай Булыгин, так мы с ним и задружили, да и вышла  за него замуж  и стала работать помощником киномеханика.»  Так  и работала Анастасия Ивановна более тридцати лет в кинофикации, до ухода на пенсию…
       Николай Арсентьевич был уважаемым и заслуженным Человеком на селе, да и во всём районе. Ударник Коммунистического Труда,, награждён Прави-тельственными наградами, знаками «Отличник кино».Анастасия Ивановна так же имела множество всеразличных наград и поощрений за долголетний, безупречный труд в кинофикации.      …Вспомнят ли о Них  когда-то потомки?.. Наверное вспомнят… Нельзя не вспомнить!   
     Интереснейшая, да и стремительная История кино в наших сёлах. И в буйном развитии системы, и… в   «затухании» в перестроечный период, и  вот теперь - в  новом возрождении значимости  кино.
    А тогда… В послевоенные годы и во всех других сёлах и посёлках стали чаще и чаще появляться киномеханики, пока ещё с кинопередвижками,  Михаил Жиров, Анатолий Завьялов, Владимир Андреев, Алексей Пфафф…
      А позднее и вовсе стационарные киноустановки в каждом клубе появились, да и кинофильмы стали демонстрироваться более качественные, привлекательные.
        В 1957 году в совхозе впервые демонстрировался цветной фильм «КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК», а в 1965-м в феврале месяце сельчане впервые смотрели широкоэкранный фильм «ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА».
        Булыгины так и «крутили» кинофильмы всяких размеров и на всё совершенствующейся аппаратуре…
        В других сёлах «киношными» делами занимались  киномеханики Иван Саклаков, Виктор Кравченко, Виктор Муратов,  и другие.
        Уже к  1970 году ДК центральной усадьбы  и другие клубы сёл совхоза были укомплектованы отличной стационарной современной киноаппаратурой,, способной демонстрировать по  установленному графику (расписанию) фильмы всех видов, тогда существующих, за исключением стереофильмов.
       Какое это было прекрасное время!  Просмотр фильмов, а затем  их обсуждение в короткие часы досуга в перерывах меж работ, в немногочисленные выходные дни… Порой и жаркие споры разгорались – «правильно… неправильно ли поступил тот или иной герой фильма…». У каждого слагалось своё мнение о происходящем, каждый восхищался, или негативно отзывался о том или ином действе в фильме. В общем равнодушными о просмотре фильма не оставались, да и к размышлениям вели те фильмы, заставляли думать, «работать мозгами», строить своё понимание ситуации. А это ведь не последнее дело, в развитии, высказывании своего личного мнения, а потом приходя к единому…
      А уж как нам, при бытие детском, эти фильмы помогали весело жить! Так хотелось быть похожими на отдельных героев фильма! Как мечтали повторить их подвиги! А то и в играх старались как-то применить увиденное в фильме. Вот  после просмотра фильма «Бродяга» какие только персонажи «не бродили» по школьной ограде, в том числе распевая «…брод-яга я-ааа, бродяга я…». А после других фильмов «появлялись» и «Чита», и «Маугли», и «Тарзан» и другие «зверушки»,лазающие по деревьям, растущим вокруг школьного двора. В выходные дни и время, свободное от занятий, в листвяге выше школы  «бродили» целые отряды «партизан, пограничников, сыщиков, вылавливающих шпионов». А уж разведчиков, «проникающих  в неприятельский стан и добывающих наиважнейшие сведения», так и не счесть.  Прекрасное было время! Но… оно прошло. И сегодня болит душа о забытом этом прекрасном прошлом. И не потому, что «наше время» ушло, а потому, что сегодняшняя картина совершенно приближённая к исходному рубежу.
    …Нет многих клубов, исчезнувших и исчезающих вместе с рядом деревень и посёлков, многие сельчане уже не помнят когда они в последний раз смотрели «живое кино», не из «ящика» - зачастую мразь с длительными рекламными перерывами, не только не дающие какого-либо удовлетворения, но и негативно влияющие на психику человека.
       Другое дело – сесть в кинозале, сельском клубе и с наслаждением посмотреть не боевик с кровавыми разборками, а фильм с добрыми делами и людьми, а иногда и красивую сказку.   Черноты-то мы наяву насмотримся, а вот доброе кино – это лечение от негативной усталости, это воспитание в духе доброты к людям, окружающей природе, стремления сделаться Человеку добрее и творить добро…    
               Вот придумали доброе дело – ГОД КИНО. И очень хочется надеяться, что он возродит прежние традиции просмотров «живых фильмов» как в больших аудиториях, так и  в самых отдалённых, малонаселённых посёлках, принося с собой положительные эмоции, побуждая людей, в особенности молодёжь, к творению добрых дел.  Я за  «живое» КИНО!.   
                Вот такое повествование напомнила Память…
      …Сидят эти двое на бугорке любимом, молча оглядывают открывающийся вид части деревеньки и, как-то по-своему каждый, эпизод за эпизодом «прокручивает» мысленно своё кино своего бытия здесь в далёкие прежние годы
и с томным чувством ностальгии  мысленно снова оказывается там, где десятки лет тому назад проходило, не сладкое но такое прекрасное  беспечное детство, юношество… Снова  раннее детство…зимние вечера в ожидании мамы с работы…ночные завывания нето снежных метелей… вьюги, нето  рыскающих по деревне волков… сказочно- страшноватые «у-у-у-у-у» в дымоходной печной трубе… И сразу же Память «перескакивает» в школьные годы, как будто говоря: «Да хватит уж про войну-то!...Мир ведь настал!» Мир-то настал, да только достатку  не много прибавилось – всё ещё  и  холодно и  голодно… Но годы идут и всё меняется в лучшую сторону. Вот уже все ребятишки в школу пошли. Сели за парты и только что вошедшие в школьные года «первоклашки» и парнишки, девчонки, которым надо бы учиться уже в четвёртых, пятых классах, да война не дала. Вот и пришлось им с этими «первоклашками» за одной партой сидеть. Да ничего! Все дружно познавали школьную «науку». «Большевозрастные» мальцов не обижали, наоборот  доброжелательно-назидательно «шефствовали» над ними. Сами завозили на эту горку санки, усаживали мальцов, а позади сами садились и мчались вниз под гору… А то и лыжи давали «покататься», да «от собак сопровождали до дому»… И вот уже  эти «мальцы» становятся выпускниками и уходят в самостоятельную жизнь. А Память, почему-то, вновь устремляется в дальние детские годы…
         В каких-то промежутках маячат дни времён года, прочно вошедших в детскую память и сохраняющихся до сегодняшних дней.
…Вот она  -  долгожданная весна! Её движение ещё робкое, но вполне заметное. Днём на утоптанной зимней дороге оттаивают клочки сена, соломы и всего, что накопилось за зиму.  Лёд на речке от бурного течения изнутри и солнечных лучей сверху «подтачивается» и проваливается, крошится, «перемалывается» уплывая               
вниз по реке. По берегам, где были проруби для водопоя скота, оголяются жёлтые пятна от навоза. Снег как-то сразу потускнел, под солнечными лучами и тёплым  ветерком интенсивно тает, обнажаются полянки на косогорах…Но, вдруг, всё вокруг потемнело, захмурилось. Низко над землёй поплыли косматые тучи. К полудню они поднимаются выше, образуя  серое покрывало. Кажется вот-вот хлынет дождь. Но вместо него всю округу окутывает  туманная  изморось, ускоряющая таяние снега. В таких случаях говорят: «Дак-ыть  хорошо! Эта изморось быстро снег съедает. Глядишь – весна по-настоящему пришла.» И впрямь - вон уж по забоке виден зеленовато-жёлтый цвет распускающихся серёжек вербы… С косогоров потоки талой воды собираются в единый, с шумом устремляющийся в речку, которая становится очень даже полноводной и опасной не только для детворы, но и взрослых. А вот уже и «зеленя»  широко разливаются… На горах розовые всплески цветущего маральника… Расцветают подснежники, медунки, барашки, а чуток позднее - Марьины коренья, огоньки, кукушкины слёзки, стародубки и  целый неисчислимый ряд других полевых цветов.   Ребячий гомон по всей деревне… Игры в лапту, мячик. В эти игры в  свободное время играли старшие, уже работающие ребятишки и даже взрослые.
       Но всему своё время… А там и лето… Заросли забоки, в которых ненароком  и заблудиться можно… Ребячий визг на речке при купании… Заготовка кормов – неотъемлемая часть  ребячьего бытия. Как здорово! Изумрудные волны травы под лёгким ветерком… перепёлки: «спать пора, спать пора, спать пора…», в лесной глуши  неповторимый разноголосый  птичий гомон…по вечерам скрипит коростель… Радуют взор и душу раскидистые берёзы… величественные лиственницы и пихты…родники с хрустально чистой студёной водой…ночёвка в поле в сенокосье  и… сказки, россказни всякие…Что и говорить – здорово!
     …Вот говорят  скучная пора осени… А ведь в ней своя прелесть! Для ребятишек закончились дни заготовки кормов. Снова школьные занятия, и вместе с ними новая ребячья работа: само-собой разумеющееся - уборка урожая на своих огородах… Но больше всего интересная, увлекательная работа на колхозных полях: вручную уборка турнепса, кормовой свеклы, брюквы…
Тут не только наработаешься, но наиграешься вволю. Ребятишки ведь! Да ещё и разлучённые на всё лето по разным логам ( на сенокосе), а тут собравшиеся все вместе…Ну как не  порезвиться?! И учителя это понимали – давали какое-то время волю. Но  и, незлобно так, пытаются  снова привлечь к работе: «Ребятки! Порезвились да и меру надо знать! Кто за нас норму-то выдавать будет? Давайте-ко дружненько за работу!»  И пошла опять работа – кто выдёргивает овощины, да в кучки складает, кто-то – ботву обрезает, да чистый корень в общую кучу…
     А какая красота осенняя! Лес позолотой покрывается, багрянцем, да  красными вспышками рябины, кислицы высвечивает меж деревьев.. Кажется всё сияет солнечным светом, хотя  его и вовсе не видно из нависших туч. Бывает и «плаксивая» осень. Навевает пустынность, неуютность, тоскливость. Витает пасмурность. Сквозит промозглость, сырость. Вся природа замирает в ожидании заморозков. В небе журавлей клин за клином с тоскливым курлыканьем, на деревьях карканье воронья. На деревенских улицах разбитые, набухшие водой дороги… Бесконечные дожди… А дальше – заморозки, снег и, вдруг(!) вновь возвращается тепло. В кою осень становится чуть не по летнему жарко…  Что и говорить(!) во всякое время года наша деревенская красота и прелесть проявляются. Нередко можно услыхать: «Ой! Так далеко! Глухомань-то какая!». От кого или от чего далеко-то?! От неряшества цивилизованного! От духоты городской! От злобности, невежества духовного! В этом согласен! А глухомань….
      
 В РОДНОМ ЛИСТВЯГЕ

Говорят, что у нас глухомань…
Вот ведь врут, не моргнув даже глазом!
А ты утречком раненько встань
И увидишь, услышишь всё разом.

Попроснулось село, ожило.
Уйма звуков и разных деяний…
Их услышать мне в детстве дано
И сейчас никакой «глухомани» !

Вновь и вновь я в деревню «лечу»,
Чтобы душу наполнить бальзамом,
Подставляю ладони лучу,
Что от Солнца «бежит» вслед за нами.

Вот я снова в родном листвяге
Под кустами смородины красной…
И ликует, поёт всё во мне!
Стала жизнь светлой, тёплой, прекрасной…
************************************               
     Глухомань – это для тех, кто не любит первозданной девственности природной, кому нужны только оглушающие звуки  никчёмных нынешних песен да суматохи людской… А вы пройдитесь по листвягу вдали от суеты городов! Прислушайтесь к пению птиц в лесной чащобе! Зачерпните пригоршней воды родниковой, да сделайте глоток этого кристально чистого природного напитка! В жаркий день укройтесь в тени раскидистых берёз на чистейшей травке у Её корней! И тогда поймёте… кое-что…

 
          МНОГОЕ  ТОТ ПОТЕРЯЛ…

Кто у нас на селе не бывал
Там, в горах, в разноцветии чудном,
Кто у скал вековых не стоял
По весне в листвяге изумрудном,

Кто цветов аромат не вдохнул,
В летний жар с родника не напился,
Кто косой по траве не махнул,
Кто в тени средь берёз не укрылся,

Кто не видел полей «Огоньков»,
Косогоры в цвету «Незабудок»,
Не познал «Марьин Корень» цветов,
Чудный цвет золотых «Стародубок»,

Кто моих земляков не видал,
Там не слыхивал песен старинных –
Значит, многое тот потерял,
Не отведав тех прелестей дивных!
*********************************
*********************************
Кажется много «красноты» в тексте книжки…Но это совсем даже не ошибки!
Это и лексикон, людская речь сельчан на родине автора, что осознанно подчёркивает автор, это и  своеобразные авторские «выкрутасы»…А потому – прости Читатель, но не суди строго!
 С уважением автор.
                Афанасий Шипунов.
                Дети войны
                «ВОДОПАД ПАМЯТИ»
               
                **************************************             
Не мало рассказано автором в ранее изданных отдельных рассказах и  повестях о бытие и людях родной деревеньки Дёмина, расположившейся в прекрасном месте Солонешенского района, пока ещё не тронутом большой современной цивилизацией, среди гор Величественного  Алтая.
    Настоящее произведение дань благодарности автора  землякам, преподавшим уроки доброты, честности, стойкости в преодолении невзгод, благословившим и выведшим его на большой жизненный путь.
   Здесь что-то в реальных именах, что-то в собирательных образах героев, наделённых качественными характеристиками от нескольких сельчан, но здесь частица  жизни деревеньки, о её, издалека плывущем, водопаде благодарной памяти, о предках,  сверстниках,  друзьях детства, юности, всё из памяти прошедших лет, мелькающих где-то в туманной дали., всё из жизненной дороги и встречах на  большаках и тропинках бытия.   Здесь и о земляках повстречавшихся  вдалеке от родимого края… Здесь, кто-то из жителей деревеньки, других селений,  несомненно, увидит и себя,  что-то своё и из бытия деревенского, да и может статься, что даже имена совпадут. Ведь на Руси множество одинаковых   имён   в   каждом   селении…
*********************************************************
               
                …В О Д О П А Д…            
                (В виде предисловия)
 …Вы были когда-нибудь на водопадах? Вы видели их завораживающую величественность?    …Издалека «вьётся» чуть видная блистающая ниточка. И вот она, уже расширяясь, всё ближе и ближе. А вот и слышны спокойные всплески се-ребрящейся ленты речушки, видны её очертания, ощутимо освежающее дыхание. Перед взором твоим предстают чуть заметно колеблющиеся, ещё еле различимые  причудливые силуэты волн. Это ещё вдали до обрывистых скал на пути течения вод. А вот и край скалы, с которой с шумом, дробясь на миллионы капель, отбрасываемых по сторонам, с огромной высоты стремительно устремляется вниз поток воды. Этот шум не однороден, не постоянно одинаков. Вначале кажется, что это просто гулкие удары воды об выступы скалы. Но прислушайтесь внимательнее! Он меняется с каждым мгновением и уже не кажется таким однообразным, монотонным, а превращается в своеобразную ликующую симфонию природы, которую хочется слушать ещё и ещё. Слушая эту сказочную, ни с чем несравнимую музыкальность  водопада, твой взор невольно привлекают таинственные силуэты мелькающих водных бликов, на мгновение превращающихся  во что-то причудливое, неземное, завораживающее своей необыкновенностью. И нет сил оторваться от этого прекрасного зрелища  А какими красками раскрашивает его Природа! Вот голубизна, вобранная от небосвода, срывается с верха скалы…А вот уже рассыпается то алмазным серебром, то ярким янтарём, бриллиантовой красой, то пылает алым пламенем восходящего солнца, то льётся изумрудным потоком средь зелени листвы растений, прочно закрепившихся на прибрежной круче. Но у водопада бывают и тёмные дни, когда на пути  речёнки прольются обильные дожди, смывая в её русло и чернозём с горных круч, и не укоренившуюся растительность, нередко и деревца, кустарники…   Вот тогда к водопаду  течёт бурный поток серо-бурой смеси и сбрасывается со скалы вниз с воем и грохотом, но… так же дробясь на, пусть чуть крупнее прежних, брызги, играя своей, не менее причудливой, своеобразной  окраской и рисунками.     И в этот момент тебе открывается не менее эмоциональное в твоём воображении зрелище. Ты видишь мощь, исполинскую силу, величественность играющих волн, несущихся неудержимым могучим потоком, играя и наслаждаясь своей силой  с оглушительными трубными звуками сотен играющих инструментов.
…И всё это – поток прозрачных вод  в обычной повседневной красоте, падающий с высоты в кипящую глубину внизу водопада, и  тот грозный, рычащий поток, образованный Природой,  так же находящий приют в этой глубине, одинаково продолжают свой дальнейший путь, сужаясь по дальности видимости твоему глазу, превращаясь снова в тонкую ниточку и теряясь из поля зрения там… далеко, далеко…
     Когда смотришь на водопад, задумываясь, вспоминая прожитые годы свои, своих предков, родных, близких, друзей, знакомых, так же невольно сравниваешь реальный Природный водопад с Жизненным водопадом, водопадом памяти своей, тонкой ниточкой приходящий от далёких исторических  истоков бытия и теряющийся где-то там…в тонкой ниточке воображения исторического будущего…
    И каждый Человек, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ, сможет не только побывать у природного водопада, но и проследить жизненный водопад памяти родителей своих, поведавших о своём изначальном бытие до дней преклонного возраста и полученных ими памятных знаний от своих родителей… И совсем незабываемыми остаются впечатления своей памяти во всех её  жизненных красках, сменяющихся то яркими, то, вдруг тёмными, то вновь светлыми, искрящимися, играющими бликами брызг на солнце Жизни…И каждый штрих красок жизненного водопада, будь то запечатлённый на холсте художника, или ускользнувший из под Его кисти, каждая капля   искрящихся брызг того водопада, зорко  схваченная объективом фотоаппарата, кинокамеры, или не попавшая в их поле зрения,  остаются в памяти человеческой, видится так, как  хочет видеть Человек, а нередко и против Его воли…
    И вот этот водопад Памяти Человеческой у каждого свой в индивидуальном понимании и видимости, но, в то же время, имеет общее:
движение тонкой, чуть заметной ниточкой, из дальнего далека, приближающийся с увеличением созерцания, шума, треска в сегодняшнем дне, уносящемся в завтрашний день и теряющийся тонкой ниточкой твоего воображения в необъятной, невидимой, загадачно-фантастической  дали  каждого Человека…
 
                ***********************************
               
      …Два, довольно пожилого возраста,  человека медленно, с частыми остановками, поднимались вверх по бугру, где расположено деревенское кладбище. Было видно, что путь этот им не несёт какого-то удовлетворения. Более того он  был им в тягость, и физически, и морально. Оно  по иному и не могло быть. И годы, и состояние здоровья были уже «не те…», да и путь их лежал в траурное прошлое.
    Вот они и кладбищенские холмики… Остановились у целого их рядка, довольно обширного, мало ухоженного. Да и все-то холмики здесь остаются заросшими травой да полевыми цветами. Изредка, кое-где «вытягиваются из травы  садовые многолетники, в своё время  посаженные благородными родственниками, а сейчас - может быть уехавшими  из села, а может быть и ставшими  немощными… Да здесь в деревне как-то и  не заведено учинять блестящее ухаживание за могилами родных. И это вовсе даже не от ленности великой, или нехватки времени. Кажущаяся запущенность – вовсе даже и не есть таковой. Само кладбище исправно огорожено, очищается от сломавшихся веток деревьев. Ну а трава…Так то – святая запущенность по давнишним заветам далёких предков Здесь испокон веков придерживаются негласных традиций «не мешать, не докучать усопшим чрезмерными суетой , шумом, бесцельной говорливостью, да уничтожением «Природного Дара Божьего»…». Только при похоронах, или в поминальные дни здесь многолюдно и неизбежно нарушается  повседневная величественная тишина.  В обычные же дни царят вечная тишина, спокойствие, нарушаемые только пением птиц, да хлопаньем их крыльев. Пришедшие, в основном, здесь стоят в молчаливости, мысленно вспоминая деяния и самих некогда живых  людей, а теперь покоящихся под этими холмиками, а попутно и вспоминая свою жизнь среди тех людей, что были дороги при жизни и дороги сейчас в памяти людской. А вспоминать и  Степану, и  Петру было о чём… Каждому про своё, а что-то и общее, но не сказанное друг другу вслух.
         …Вот два холмика, а над ними христианские памятники
                отца и матери  Степана…
     Ему не очень-то много рассказывали покойные родители, но и не так уж мало «почерпнул» он из тихих вечерних, а то и далеко за полночь, родительских разговоров о прошедшем бытие, о своих отцах, матерях, да дедушках и бабушках. И сейчас, стоя здесь, отчётливо всплывают в памяти эпизод за эпизодом тех разговоров…
    Пра-Дедушка и Пра-Бабушка  Степановы  были своенравные люди. Да и порядки-то во времена их проживание были «диктаторские». Вот бабу-Фёклу и выдали замуж, не спросив её согласия совсем даже за нелюбимого человека.
-Батюшка! Родненький мой! Не губи мою девичью молодость преждевременно! Не отдай меня в муки жизненные с нелюбимым! Позволь мне пойти по дорожке к парню молодому, да полюбовно с ним рука об руку по жизни шагать! – Причитала Фёкла, когда отец объявил свою волю о выдаче её замуж.
-Расплакалась она! – ворчал отец Фёклы, - Ничего! Ничего! Поревёшь, да успокоишься. Жить будете, детей рожать, да семейственность, род наш продолжать. В этом твоё предназначение. И не тебе решать кто будет с тобой рядом по ночам лежать, да продолжателей жизни человеческой  стряпать! Мне на то наплевать, что он тебе не мил! Зато он хозяйственностью большой отцом наделяется. А это для проживания, да взращивания ребятишек важнее твоей любови какой-то.
    И обженили бабу-Фёклу, тогда девицу-Фёклу, с дедой-Еремеем, по тогдашнему Ерёмкой, не спросив и его согласия, а по сговорённости двух отцов. Так вот и жили многие годы не любя друг друга, а уж много позднее, как дети один за другим пошли, стерпелось, да слюбилось…Куда деваться-то? Теперь уж не для себя, а для детей жить приходится…
     Может быть припоминая своё, а может быть и времена другие настали, но Еремей и Фёкла своих детей не неволили, предоставляя им полную свободу выбора при женитьбе парней и  выходе замуж дочерей..
-Чего уж там… Пусть сами решают, как им жизню свою устраивать. – рассуждала Фёкла.
-Да и то верно. Пускай сами выбирают на ком жениться, да к кому замуж итить. – Поддерживал Еремей, - Може лучшее нашего жизня придётся.
     Хоть и не любя жили Фёкла с Еремеем, до времени, но обид друг другу не устраивали. Вот и детям своим привили уважение родственное меж собою и к односельчанам. И самостоятельности им давали в полном достатке, не забывая, однако, и  поприсмотреть за их поведением, да делами ребячьими и, при надобности,  построжиться незлобно, но с наставлениями полезнейшими.
-Оно, ребятки, в жизни должно быть всё чинно и благородно! – говаривал Еремей. – Вот, ежели делать добро людям, так и они к тебе с добром, ежели ты их уважать будешь, то и они тебя  зауважают. А Ежели – наоборот всё, так то и ты от людей не жди чего хорошего. Всё от самого человека зависит. Как ты хочешь для себя, так и для людей делай.
     Поженились Степановы дедушка с бабушкой по любви и взаимному согласию. Обвенчали их в той же церкви, что и Еремея с Фёклой. Да она и одна в деревне-то… Вроде бы всё как и всегда по церковным канонам, но пра-деды Степановы  венчались со слезами на глазах, а дед с бабушкой – в улыбках, в радости, да любезности.    Жили хоть и  не богато, но своим исправным хозяйством:  пара лошадей, три коровы с молодняком, голов пятнадцать овец, 3-4 свиньи, куры, утки, гуси и всякая другая живность на дворе.
    Работали день и ночь. А тут и дети нарождаться стали… Парнишки подрастали, но и помощники-то ишшо никакие. Это уже позднее парни в силу-то укоренились. Уже можно было бы жить  своим хозяйством. Отделили поженившегося старшего сына Игнатия Еремеевича в  отстроенный дом,  двух девчонок замуж выдали, вот и Василий, будущий отец Степана, уже к женитьбе готовится – как-никак четырнадцать стукнуло… А тут… такое  твориться стало в деревне…  Революционные события… Гражданская война… В деревне создался партизанский отряд, руководимый тоже деревенским  парнем.
-Давай, ребяты, строить новую жизню! Кто её желает – ко мне в отряд! Кто не может в отряд – дома оставайся, но помни: до нашего прихода всей силой защищать домочадцев от всяких там рыскающих карателей, беречь хозяйства от разорения. А как потребуется подмога – сообчайте непромедлительно! Мы враз подскочим на помочь. А ежели кто вздумает своей дурной башкой подмогнуть тем карателям, али доносы какие учинить – приедем и разберёмся как следно быть! За предательство жалеть не станем, так и знайте! – Высказал командир отряда при уезде для организации  большой силы – партизанского полка, который в дальнейшем стал грозной боевой единицой в партизанской армии.
              …Большая война была! Людей много погибло.
Одни сражались за установление новой – Советской власти, другие – за прежние порядки, но гибли с той и другой стороны. Село не единожды переходило из рук в руки, то к партизанам, то  колчаковским карателям да «каракорумцам». Обильно полита деревенская землица кровушкой людской. Особо свирепствовали каратели и их приспешники. Они жгли дома партизан. Один за одним под истошные вопли женщин, детей взлетали в небо факелы пылающих строений. Оголтелые колчаковцы грабили население .Упившись грабленым самогоном, а то и преподнесённым угодливыми приспешниками, насиловали девчонок и молодых женщин, истязали до полусмерти престарелых партизанских родителей, жён. Не жалели даже детей. Нередко  казнили целыми семьями…  В ответ в бою партизаны не брали в плен карателей, уничтожая их самих и их прислужников. 
В отличии от карателей домов не палили, над детьми, стариками, женщинами не издевались. Но явно уличённых в пособничестве карателям не щадили. Так же казнили  предателей и доносчиков. Да-аа! Повидала горюшка да потоков кровушки людской родимая деревенька…
    Степанов отец - Василий  с некоторыми деревенскими парнишками тоже не оставались в стороне от событий. Они, совсем даже не подозреваемые карателями, стали незаменимыми помощниками партизан. Их работой  было участие в «летучке». Это оставшиеся в подполье партизанские разведчики добывали сведения, а ребятишки их везли в условное место для доставки в штаб партизанской армии. Вот так и скакали Василий со товарищами малолетними по полям и горам. И никому невдомёк было, что это не ребячьи игрушки, а настоящая не безопасная работа.
 
…Стоит Степан рядом со своим давним товарищем, но увлечённый своими раздумьями, ощущает себя здесь одиноким, потерявшим самое родное, самое дорогое, что бывает в жизни…Стоит молчаливо опустив голову и видит перед собой только холмики, поросшие травой. Под этими двумя, рядышком чуть возвышающимися, холмиками приобрели вечный покой его, мало видавшие в жизни радостей, а больше всего невзгод, отец и мать.
   
    …Отгремели, пронеслись ураганным огнём вихри гражданской войны. И жизнь в селе уже налаживаться стала. Да что-то тревожно, напряженно  в бытие деревенском. Всё чаще в деревню наведываются сотрудники НКВД. Вслед за их приездом из семей исчезали мужики, парни, а позднее присваивалось имя «семья врага народа»…
    К тому времени Василий  уже и в комсомоле побывал, и в партию вступил, был одним из активнейших людей по укреплению Советской власти и мощи Советского государства. И детей уже пятеро  появилось. Работали обои с Марией вначале в коммуне, а затем в колхозе. Вроде бы всё было хорошо, но в одну из ночей…
     Раздался чуть слышный стук в дверь и приглушённое покашливание.
-Василий! Спишь чтоли? Открой-ка.
-Ну чего тебе Павел Иваныч? Чё-то случилось? – вопрошал Василий, впуская в дом пришедшего.
-Давай быстренько сбирайся и в тайгу от греха подальше!
-Да что случилось-то?
-Вот пока ишшо ничего не случилось, а может случиться. Письмо анонимное на тебя, да ишшо вон на троих в районную милицию поступило. Приказали задержать. Завтра приедут из НКВД. А приезды и отъезды вы знаете какие. Так вот давай не встречать эти приезды и не учавствовать в отъездах! Мужики уже собрались. Езжайте в Ойротию, Где-нибудь там  переждёте. А как утихнет всё дадим знать.
 -Да как же это в Ойротию?! Ребятишек вон куча. Куды я от их? Да, опять же без документов. Там ведь тоже могут спросить.
-Ну документы я на вас оформил и отправляю вас в командировку – там по охотничьим делам, по лесным. Думаю же. На то я  и председатель Сельсовета, чтобы думать. Надоели мне эти вопли по деревне, душу и сердце как ножом режут. Хватит уж! Скольких вон добрых и ни в чём неповинных мужиков поувозили… «Враги народа…». Какие они враги?! И вот вы… Что во враги записались?! Нечего балясы точить! Пока ночь, темно – надоть скрыться без посторонних глаз. Поторапливайся! Мужики ужо ждут. А за семьёй… за детишками как-нибудь приглядим. А то, ненароком, и вовсе без отца могут остаться…
      
    Всего этого Степан  не мог видеть и слышать ещё по небытию своёму на Этом Свете, так же как, много позднее, не мог воочию наблюдать за проводами отца  на войну, потому как находился ещё в утробе матери. Но всё это позднее чётко запомнил из рассказов родителей и односельчан.
 
      Ни телефона, ни радио в деревне ещё не было. Весть о войне привёз специальный гонец-нарочный из района.
      Уже закончилась посевная, готовились к заготовке кормов для скота. Стоял прекрасный июньский день. Колхозникам дали выходной – в кои поры раз. С начала посевной  ни единого дня отдыха. Вот правление колхоза и решило дать колхозникам передохнуть малость. Да оно, по большому-то счёту, и в выходной не отдохнуть. Домашних дел невпроворот…Не до отдыха тут… Многое надо успеть сделать в хозяйстве.
      Гонец влетел в деревню и на полном скаку промчался к сельсовету, а через какое-то время раздался набат. Это председатель бил  железным стержнем в подвешенный кусок рельсы, служащий сигналом при пожарах, или иных непредвиденных обстоятельствах, созывая сельчан.
   Василий обустраивал свеже-сделанный погреб и в подземелье не слышал того набата. Прибежала крайне обеспокоенная Мария.
-Василий! Василий! Вылезай незамедлительно! Чтой-то у нас в деревне приключилось. Вон как надрывно рельса-то гудит. Ой! Беда какая-то! Толи пожар где, толи ишшо чё. Вылезай! Беги к сельсовету.! Узнай по какой беде гудит рельса-то! Вон люди бегом бегут. Беги!
     Василий отложил недоделанную работу и помчался  к сельсовету….
      Ещё издали услышал надрывный голос председателя Совета:
-Мужики! Граждане! Не шумите! Давайте подождём ишшо приходящих, а там и  представитель Райисполкома всё по порядку обскажет. Не торопитесь. Надо чтобы все сельчане слышали об чём речь будет.
    Однако долго ждать всё подходящих односельчан уже пришедшие не дали.
-Давай, Иваныч, не затягивай! Зачем оторвал нас от дел домашних? Докладай! Что за срочный сбор учинил? Некогда нам здесь балясы точить. Дел много у каждого. Кто их доделывать-то будет? Завтра снова на работу, а домашние дела опять на баб сваливать?
-Придётся нам, мужики, все домашние, да и колхозные дела на баб сваливать – заговорил Гонец, - некогда нам, мужики, теперь домашними делами заниматься. Теперь дело общегосударственное. И решать его придётся и мужикам, и бабам…
 Война, мужики. Война! Треклятый Гитлер учинил нам бойню. Нонче утром города наши бомбили. Прозвучал призыв партии и Правительства всей нашей мощью людской подняться на защиту Родины - Советского Союза. Так что говорить много не об чем и не время. Готовьтесь  встать монолитной стеной на пути коварного врага. Все готовьтесь! Мужики готовьтесь пойти на фронт, бабы, старички – заменить уходящих. Ежели всей силой навалимся, то и не продержится долго-то вражина. Одолеем быстро и вновь возвратимся к нашим семейным да колхозным делам. Сила-то наша, всего-то Советского народа, вон какая огромадная! Не продержится враг долго на нашем пороге, не устоит, прогнётся и побежит, как пить-дать побежит. А покуда, мужики, готовьтесь пойти в Красную Армию по первому призыву от военкомата. Вот и всё. Расскажите об этом всем, кто не побывал здесь. Да надейтесь – одолеем врага. Не долго ему  нашу землю топтать.
   …С тем и уехал районный гонец.
Сельчане молчаливо расходились по домам каждый со своей думой. «Вот ведь какое дело… Война… Придётся, видно идти на войну-то…Не оставят дома-то…Призовут.»,  «Пойду, наверно, на войну-то…А как же?! Испокон веков все мужики уходили на защиту России-матушки. Пойду!»,   « Заставят идти на войну-то. Идти? А как же с делами-то? Ведь мы вон Ванюшке дом не достроили. Женится, а куды его отделять? Да и парень он деловитый, хозяйственный. Ему в самую пору отдельно своим хозяйством, своей семьёй жить. В колхозе не на последнем месте. Механизатор отменный. А тут… война… Батюшки! Так ведь и его тоже призовут! А кто дом достраивать будет?», «Ну вот… Опять война…Ишшо от тех войн не отошли и опять…»
   «…Я-то…ладно…пойду и повоюю… Этого треклятого Гитлера всё одно побьём. А вот как  Мария-то с этакой оравой здеся одна?...Ох и намается…Ну да, поди, не долго война-то…»
    Вот так рассуждали мужики с горечью о прерывании устоявшегося уклада жизни, о недоделанных неотложных делах и с надеждой на скорую победу над врагом. Но… «недоделанные дела» у коих отодвинулись на долгие годы, а коим и вовсе не суждено к ним вернуться… Долгим, в четыре года, оказался путь к Победе… Четыре года дым, смрад, свист пуль, разрывы бомб и  артиллерийских снарядов, смерть, адские муки раненых на фронтах, пленных в концлагерях и гитлеровских застенках…
   Четыре года неимоверные физические и моральные тяготы голодных, полураздетых, полубосых, изнурённых непомерным трудом женщин, стариков, подростков в тылу…
Четыре года войны и ещё ряд  послевоенных лет недоигранного детства ребятишек, многих  так и не увидевших своих отцов, оставшихся в детской памяти чуть заметными силуэтами родных людей, а коим и вовсе не суждено было их знать…
     Это уже спустя годы осознано, познано в полную меру неимоверное лихолетье, коснувшееся каждую семью, каждого человека, а тогда…
Тогда ещё «тешили себя» надеждой «в считанные дни, ну…может быть месяцы, отбросить вражину с Земли Родной, а то и вовсе побить, чтобы дальше неповадно было соваться в чужой дом…».
   Уже на второй-третий день из Райвоенкомата привозили и вручали повестки о мобилизации, призыве в Красную Армию. Проводы призванных устраивали по деревенским обычаям, как в мирное время призывников на срочную службу.
Устраивали вечеринки, застолья… Хоть и с оптимизмом смотрели в будущее, но у каждого в подсознании «крутилась» тревожная мысль «…Как оно сложится-то всё?...Только бы не на долго…». Парни и молодые семейные мужики  подшучивали над невестами и жёнами: «… Ты тут, Настёна, не очень-то разгуливай без меня! Я ведь возвернуся, да и разберусь как ты меня  ждала, верность свою почитала!».
   Только не всем удалось возвернуться, да «разобраться»… А вот верность абсолютное большинство деревенских женщин сохраняли до конца своих дней, хотя и знали, что их любимые уже никогда не вернутся и  «отчитываться» о своём бытие-поведении не перед кем, кроме как перед своей совестью, да «Светлой Памятью Феденьки… Пети…Вани………..»
     Гармонисты «наяривали» на гармошках так, как будто не на фронт провожали мужиков да парней, а у кого-то на свадьбе, коих у многих уже никогда не будет…
      Вот Ксюшка выплясывает перед своим женихом: 
                Милый в Армию уходит,   
                А я дома остаюсь.
                Кто с вечёрочек проводит?
                Я одна идти боюсь!
Фёдор ей в ответ: А ты, Ксюша, постарайся
                На вечёрки не ходить,
                Лучше дома оставайся
                Пока я буду служить!
У стариков, мужиков в солидном возрасте свои, более приближённые к действительности разговоры:
-Думается мне, Тихон, что быстрой войны и победы совсем даже не бывает. Он ведь, враг-то, готовился заранее и так просто-запросто сдаваться не станет. Его надобно будет силой заставлять отступиться. А силу энту в одночасье не соорудить. На это потребно время. Вот это время-то и не станет одним днём. Тут месяцы, а то и годы потребуются.
-Да так оно, Михайлыч, так. Только  и о том не следно забывать, что Партия и Правительство думали ведь о защите государства. Поди готовность-то к отражению врага устойчивая. Это вот только Гитлер пока наступил на нашу землю потому, что внезапно, гадюка, наскочил. Вот поправимся от внезапности  да и попрем его, начнём хлестать в хвост и гриву.
-Попрём… Попрём, конечно, как  время придёт! Да вот…опять же – время… А когда оно наступит? Тут ишшо загадка немалая. Что плохо наша заграничная разведка работала? Проморгали? Не знали, что фашисты нам бойню готовят? Наверняка знали! Так почему, вдруг, «внезапно»? Не-ет! Тут какой-то просчёт проявился. Не успели мы подготовиться, чтобы врагу ишшо на границе отпор дать. Вот и пропустили, а он теперича по нашей земле идёт. Силища-то у его немалая. Надо прямо сказать – огромнейшая. Ты смотри-ко сколько стран покорил Гитлер! И отовсюду ему сила, хоть и тоже под автоматами, но поступает. И вот чтобы нам силы-то выравнять, да преумножить над его силами, время потребуется. Вот и думайте теперь, мужики, как быстро закончится война.  Думается мне, мужики, что лёгкой и быстрой победы не ожидается. Хлебнём мы лиха взахлёб…Ой хлебнё-ом…
-Ты это.., Михайлыч, не очень-то громко  такими разговорами орудуй! Не дай-то Бог, кто подслушает, да донос устроит. Это ведь могут расценить как  панический настрой в народе, вроде как на мельницу врага воду льёшь. А за это, сам знаешь, что бывает.
-Да не боюсь я что про меня подумают. А рассуждаю как оно и есть на самом деле в жизни. Чего мне бояться-то?  Кому я нужон? Люди все свои. Зла никому не делаю. И рассуждаю не по злому какому умыслу, а чисто из жизненного опыта, да видения бытия сегодняшнего дня. Неужто кто из земляков на старика донести смеет… - не единожды изрекал Михайлыч, при обсуждении того или иного каверзного вопроса.
   И…всё-таки, нашёлся  «бдительный доброжелатель»… Уже на втором году войны Михайлыча арестовали. Держали(как он говорит) в «каталажке» целую неделю. Однако, затем, выпустили за неимением каких-либо доказательств о преступных, зловредных для государства  его деяний.
           Василий был призван в числе первых. Мария успела связать шерстяные носки и рукавицы с двумя пальцами.
-Да к чему ты мне шерстяное-то кладёшь?- упрекал Василий жену. – На улице вон какая жарища, а она тёплые носки…Поди к осени возвернусь…
-Боюсь, Васенька, что пригодятся.
     Не ошиблась Мария в своих догадках. Пригодились тёплые носочки Василию. Да и не только в эту первую зиму были нужны… И многие бойцы, в том числе и Василий, получали их из тыла от  женщин, самих полубосых в зимнюю стужу, но заботливо отправлявших на фронт и физическое , и моральное тепло…
        Скольких бойцов спасли от обморожения  полушубки, валенки, носки, рукавицы, присланные на фронт  с записками  « Согрейся, милый мой! Громи врага и побыстрее возвращайся в семью!». Знали женщины, отправлявшие их, что совсем даже чужому мужу достанутся, но писали записки своему родному человеку. Да и чужому-ли?! Для всех матерей, жён, девушек бойцы на фронте были самыми родными  людьми. А бойцы  убеждали себя в искренней  достоверности, что получают эти вещи и записки именно от своих, «…только вот почерк как-то не тот…».
       Василий не владел какими-либо техническими профессиями, а потому был зачислен в десантно-пехотную часть. Так и пробежал, прошагал, прополз по Земле-Матушке от Смоленска до Берлина, с малыми «передышками» в госпиталях по ранениям.. А тут вот, в самом конце войны, в самый напряжённый и последний рывок к сердцу злобного врага,  угодил снова на «отдых» в госпиталь, теперь уже на полгода…
 Он, не однажды засыпанный землёй от разрывов вражеских бомб, промокший до нитки в болотах, примерзающий к окопным суглинкам в зимнюю стужу, бесстрашно несущийся под шквальным огнём вслед за наступающими танками, испытавший ужасы увиденного зверства над мирным населением отступающих фашистов, в последний день кровопролитных боёв в Берлине не смог дойти всего-то несколько километров до гитлеровского рейхстага. И, странное дело! Василий не горевал, что тяжело ранен «…обыгаюсь, раны заживут – кости-то целы!». Он более всего негодовал и горевал совсем по другому поводу: «…Ах ты, беда какая! Вот надо же! Совсем даже не во время! Ведь и осталось-то всего каких-то пятнадцать-двадцать километров… А вот - на, тебе! Не дошёл… А как хотелось постоять на крыльце того треклятого рейхстага! Ведь всю войну мечтал пустить победную очередь перед эти самым змеиным заведением!...». Утешали только обещания боевых товарищей, что «…если дойдём – твоё имя будет значиться на стенах рейхстага!». И выполнили своё обещание друзья-пехотинцы! Рядом со многими именами заслуженно   было начертано и имя Василия, хотя  и не смог сам-то…

      Да-аа… Нагляделись Василий и друзья-пехотинцы на зверства фашистов…
Не любит об этом рассказывать, а если и станет, то тотчас на глазах слёзы, а сам за сердце хватается… Вот уже столько лет после войны-то, а всё перед глазами горе, мучения людские…
    …Бежит немчура! Бежит! Не может устоять и никогда не устоит под натиском боевых машин и грозного «Ура-а-а!» пехоты!. Василий бежит рядом с земляком Санькой Степановым. Они вместе призваны и вместе попали в одно воинское подразделение. Вместе и помогали друг другу обезопасить своё существование бдительным наблюдением друг за другом в схватке, порой рукопашной, с  вражескими пехотинцами.  Но вот Василий сбавил бег и   с тревогой посмотрел в сторону, а потом стремглав метнулся на соседнюю улицу освобождаемой небольшой   деревеньки. Степанов не преминул последовать за Василием, который успел крикнуть бегущим десантникам:
-Передайте комбату – не потерялись, живы, догоним, а там крики о помощи…
    Истошные крики доносились из пылающего здания, двери которого закрыты на замок и, в добавок,  подпёрты увесистым бревном.
-Санька! Сбивай замок, а я бревнино отодвину.
Удалось быстро управиться и из пылающего ада стали выбегать полуобгоревшие люди… С них Василий и Санька сбивали пламя и  дымящуюся, тлеющую одежду. Невдалеке оказался колодец.
«Надо срочно водой обливать!» и Василий кинулся к колодцу. Схватившись за прикреплённое к журавлю ведро, так и обмер…В глазах помутилось… Он не помнит как и что делал… Очнулся только тогда, когда выложил на полянку очередного, уже не дышащего ребёнка, а добраться до плавающих в колодце уже не мог…В каком-то оцепенении окинул взглядом полянку у колодца, на которой лежали и шевелящиеся, ещё живые малолетние дети, и… бездыханные… Зачем-то стал пересчитывать: «…один…два…три…..пять….одиннадцать…». Досчитав до пятнадцати, схватился за голову и горько, навзрыд заплакал… И это боец(!), прошагавший уже три года по военным дорогам, повидавший немало смертей товарищей, изведавший боль ранений, не раз чуящий  дыхание  смерти за своими плечами…Подошёл Санька, устало сел на землю, на мгновение закрыв лицо руками, но быстро вскочил:
-Васька! Васька! Ты солдат! Хватит нюни распускать! Давай живых-то мальцов спасать! – и добавил - …да усопших земле предать…
    Подходили обезумевшие от страха, боли обгоревших тел, но, кажется забывших про себя, про своё горе, про свои боли, глядя на трепыхающихся и лежащих в неподвижности мальцов… Те, кто ещё мог как-то держаться, брали на руки по живому ребёнку и уходили куда-то молча, вначале маяча силуэтами а потом и вовсе  растворяясь в дыму пожарищ…Василий и Санька вылавливали в колодце тела детей и укладывали в рядок на полянке. Когда было поднято последнее тело, тягостное молчание столпившихся людей нарушили громкие рыдания и душераздирающие вопли… Это кто-то узнавал  своего дитёнка, кто-то соседского или просто знакомого…  Василий уже немного «отошёл» от шокирующего видения:
-Люди! Простите, что не смогли помочь раньше и спасти сгоревших заживо, да утопленных младенцев. Похороните, а мы пойдём бить проклятых извергов. И клянёмся – они понесут  заслуженную кару за все свои злодеяния! Сполна понесут! –   
          Не оглядываясь шагнул прочь…

…Шагнул Василий, а за ним и Степанов, прочь от этого ужаса…Да разве ж уйдёшь от увиденного?!  А сколько ещё подобных эпизодов пришлось им повидать!... Этого никогда невозможно забыть! Всего насмотрелись Василий, Степанов и тысячи, тысячи  других таких же солдат, защитников, освободителей родимой земельки от нашествия чёрного зла фашизма.  И… до конца дней их, эти видения не давали спокойно спать по ночам, забыться в беспечности жизненной. Не столько тревожили, ныли телесные раны военных лет, сколько жгучей болью отзывались в сердце моральные раны видений страданий людских, выворачивали наизнанку душу воспоминания  мучений безвинных, беззащитных детей, женщин, стариков…      
    Этой болью опалило сердце и воспоминанием отцовских рассказов, стоявшего сейчас перед холмиком Степана. Оба молчали, но и Пётр, похоронивший своего отца вдали от родной деревеньки, мысленно тоже вспоминал скупые отцовские рассказы о военном бытие своём.
      …Отец Петра в годы Гражданской войны и революционных событий чем-то особым не отличился. Как и многие ребятишки того времени  был сторонним наблюдателем. И в комсомол не вступал… Но вместе с родителями,  многочис-ленными братьями, да сёстрами  добросовестно работал в коммуне, в колхозе…
         На фронт ушёл так же в первых днях начала войны. Специальности тоже не имел, но перед отправкой в боевые порядки прошёл курс фронтового связиста. Да и наука-то не велика! Таскай за собой катушку телефонного кабеля, связного провода от  штаба до передовой линии… Не велика наука-то… Да вот только… Свистят пули, рвутся бомбы, снаряды, а ты, невзирая на всё это, тащи катушку-то, раскручивай  и тяни провод телефонный в окопы…Связь позарез нужна…Без связи никак нельзя! Надо знать что на передовой делается, а там надо знать какие приказы последуют… Вот и давай эту связь-то! А так-то наука не велика… Бывает кабель снарядом перебьёт, связь потерялась. Иди, ищи где обрыв, соединяй, как можешь, но выдай связь незамедлительно! Знать надо где, что и как…     Нередки случаи, что и не возвернётся связист, Найдут его у пробитого провода, скреплённого крепкой предсмертной хваткой зубами… Тогда уходит в родное селение  «…Погиб смертью храбрых при выполнении боевого задания…».
     На фронте ведь обстановка меняется не по инструкциям. То наступление стремительными темпами, то непредвиденное отступление, и кто не успел -  будет убит наступающим врагом или  будет пленён…
      В одном из таких моментов, оглушённый до беспамятства взрывом  снаряда, отец  Петра – Егор Пантелеевич попал в плен. Когда очнулся – было уже поздно. Его, ещё ничего несоображающего, подняли прикладом автомата и втолкнули в общую толпу пленённых два дюжих немца…
       Помытарился по концлагерям…И всё на краю смерти… Да вот «повезло», если можно это назвать везением. Приехал в лагерь полковник. Выстроили  весь барак пленных. Полковник неспеша проходил по ряду, внимательно пригляды-ваясь. Остановился напротив Егора и…, вдруг, заговорил на чисто русском языке:
-Ты русский солдат?
-Так точно, гер-полковник!
-Откуда родом?
-Из России, коли говорю по-русски, из Великой России - съязвил Егор.
-Ну ты, солдат, меня не раздразнишь! Наказывать я тебя не стану. Ценю смелых! А то, что Россия великая, так и спорить не стану. И вот эта великая Россия будет присоединена к великой Германии!
-Никак нет! Господин полковник! Никогда!
-О-о-о! Да ты совсем храбрый солдат! Я это ценю и хочу сохранить тебе жизнь. – чуток призадумавшись добавил - … может быть и возвращение… когда-нибудь в свой дом… Откуда родом?
-Я же сказал – из России!
-Хватит упрямиться! -  Уже как-то по иному заговорил полковник, - Из каких мест?
-Из Сибири я, с Алтая , господин полковник.
-О-о!  -воскликнул полковник, - Хорошо знаю Алтай! Там мой дедушка после революции по контракту работал на одном из предприятий. Считай, мы с тобой земляки – примиряюще заговорил полковник.
-Нет, господин полковник! Мне такое землячество близко ненужно! Я таких земляков в бою из автомата чевствовал.
-Ну так то – в бою. А здесь совсем другое дело. – не обиделся полковник на дерзость Егора, -Да и автомата у тебя нет. А вот жизни лишать такого храброго мужика никак нельзя. А потому я прикажу выдать тебя в мою собственность.  Будешь не здесь бесполезно погибать, таская камни, а исправно работать на усадьбе нашего имения.     Убивать тебя не станут, и кормить будут много лучше. Убежать не сможешь, а если и убежишь, то всё одно поймают, выпорют, как сидорову козу и опять хорошо кормить и заставлять исправно работать.     Я не убийца какой…Я учёный. И на фронте не был. Здесь работаю на фронт. Моё место не стрелять, а башкой думать. Вот и думаю, придумываю силу германского оружия. Вот так!

Полковник более не стал обходить ряд, развернувшись последовал к, недалеко стоявшему, начальнику лагеря и на  немецком языке что-то громко ему сказал, указывая на Егора.
       Ещё не окончилось стояние пленных на плацу, как двое солдат с автоматами подошли К Егору:
-Пъойшлы! Шнэль! Шнэль! Бистро! Бистро!
     Небрежно подтолкнув автоматом, так, что затрещала лагерная одежда, солдаты, встали по сторонам и повели…
«Ну вот и всё… - подумал Егор, - Полковник просто играл добродушного учёного… Сам же он наверняка не простил такого неуважительного и непокорного разговора пленного с важным полковником. Ну что ж… умирать будем достойно, не на коленях…»
     Однако, всё обернулось благополучным исходом. Солдаты подвели Егора к машине, где уже сидел полковник. Его втолкнули в машину. Солдаты сели с обеих сторон.
-Как звать-то? – спросил полковник.
-Рядовой Советской Армии! – с наглостью отвечал Егор.
-Не рядовой ты Советской Армии, а пленный… пока… И отвечай на вопросы чётко. Я терпеливый и дождусь когда ты поймёшь, что  лучше быть в моём подчинении, как твоего нового хозяина, чем в лагере для военнопленных. Вразумел? Как имя?!
-Егором родители нарекли. А тебе не всё ли равно как меня называть?- опять дерзил Егор, - вот и называй как захочешь.
    И на такую дерзость полковник, кажется, совсем даже не среагировал и спокойно продолжал:
-Ты городской или деревенский?
-Деревенский. Крестьянин. Всю жизнь на земле работал, а пришло время -  вас бить стал!
-Ну ты бил тех, кто тебя бил. А я тебя стрелять не собираюсь и ты меня не станешь стрелять. Во-первых не из чего у тебя стрелять по мне, а, во-вторых – ты вскоре поймёшь, что по мирному-то лучше, чем войной.
-По мирному, может, и лучше, да вот не получается. Мы бы мирно жили, так зачем вы к нам с войной?! Зверьё зверьём ломитесь…
-Ну, скажем, не все ломятся. Это дело политиков. А наше дело работать каждому на своём месте. Вот мне в науке, а тебе на земле, да в хозяйстве моём,…пока…
-Каждому на своём, да вот не на своём месте! Ты-то на своём месте – изобретаешь, как хитроумнее людей убивать, а моё место под твоей подошвой гнуться. А мне может тоже хочется на своё место – к семье своей!
-Ну это больше всего от тебя зависит. Вот одержим победу. Кончится война. Там и посмотрим. Может быть и отпущу к семье, а не то и семью твою сюда. Вот и будете все вместе на моём хозяйстве зарабатывать на пропитание, да проживание.
-Война-то всё равно когда-то закончится. Только вот победа будет не твоя, а наша. Это ты, господин полковник, твёрдо запомни – наша победа будет!
-Вот так, Егор – побеседовали мы с тобой добропорядочно. Время больше не остаётся. Отправлять тебя обратно в лагерь не хочу. Сдаётся мне, что ты мужик безграмотности, но башковитый. Со временем всё поймёшь. Болтать лишнего запрещаю. Особо про политику. На первое время для присмотра приставлю Ивана. Он русский, но преданный мне. Прикажу чтобы не обижал. Да и никто у меня не обидит, если всё по правилам. А если нет – отправлю обратно в лагерь и весь разговор. - приоткрыл дверцу, крикнул – Иван! Зови Штрусса. Поехали! – Что-то сказал по-немецки солдатам. Те вмиг выскочили из машины, в ней место рядом с Егором занял плотный  здоровяк, а за рулём молодой парень в немецкой форме…
      Всю дорогу ехали молча. Опель остановился у высокой каменной ограды с широкими воротами, которые по сигналу водителя вмиг распахнулись и машина въехала на брусчатую площадку перед особняком не то чтобы роскошном, но и не высшей скромности….
     Так Егор попал в работники на хозяйство к немецкому учёному.
     Хозяйство было солидное. Тут и обширный двор перед особняком, и парковая зона с деревьями, каких Егор не видывал, и цветники, и фонтаны и ряд других изяществ и природных роскошностей.
     Но ему не дано было работать в пышущей красоте. Этим занимались местные немецкие работники. Его же определили в крестьянское хозяйство. Ему, вместе с ещё двумя парнями, как выяснилось позднее – латышами, пришлось ухаживать за коровами, молодняком,  свиньями, гусями, курами и другой многочисленной живностью. Это хозяйство располагалось  вдали от особняка, но обнесено всё той же единой оградой.
      Там же была выстроена довольно просторная изба, в которой жили работники.
      Жилось тоже не сладко… Работать приходилось до изнеможения по четырнадцать-шестнадцать  часов без каких-либо выходных. Но кормили нормально и, главное, не издевались, как это было в концлагере.  Присматривал больше всего Иван, но изредка наведывался и хозяин:
-Ну как, Егор? Управляешься? Труднова-то. Понимаю. Но ведь лучше чем в лагере?
-Управляемся, хозяин. Куда деваться-то? Ты бы нам радио, али газетки на русском языке …
-А вот этого вам не полагается. Всё ваше радио и газетки перед вами… Такие вот дела, Егор…

Работал Егор на хозяина-полковника… Он отчётливо понимал, что здесь значительно безопаснее для самой жизни и всё надеялся осуществить свой замысел о побеге…
       Как-то, под Рождество, которое здесь справляли раньше, чем на Руси, выдался случай, когда хозяева справляли праздник. громко веселясь, да и Иван вот уже несколько дней не наведывался для проверки, Егор решил исполнить свой план. «Самое время. – размышлял он. – Все в округе праздник справляют. Шибко-то сторожить не станут. И немчуре окрестной не до пригляда. Гуляют вон. Пусть гуляют! Это всё в мою пользу слагается. Вот только… луна больно ярко светит…».
        Егор ещё с полудённой поры потихоньку приготовил котомку. Положил, тайком изъятого из кухонного ларя, несколько кусков хлеба, спички. А когда полегли спать, да приутихли, наработавшиеся до изнемоготы невольники, оделся потеплее, прихватил котомку и выскользнул за дверь избы незамеченным.. Всё складывалось хорошо: перебрался через каменную ограду и стремительно стал отделяться от усадьбы. Быстро шёл, почти бежал… Но…куда идти? В какую сторону? И шёл наугад… Вот уже и рассвет забрежжил… А вот и солнце всходит… Впереди, видимо, новое селение… Но вокруг ни лесочка, ни кустика… Укрыться негде. В селение не пойдёшь, а в поле видим, как на ладони. Решил прилечь, затаиться. А на долго ли? Здесь не то что в Сибири, хоть и не так холодно, но зябкость «пробирает», долго не продержаться на холодной-то земле. Рискнул, всё-таки, двигаться в обход селения. И вдруг!… Вдали послышался лай собак… «Ах зверьё! Собак на след направили… Теперь всё…Погибель верная…». Лай всё ближе и ближе…И вот уже псы рычат, разинув пасть, рвутся с поводков… «На поводках?- мелькнула мысль, - значит пока травить собаками не станут…».
        Два немца сдерживали  собак, а потом и вовсе их успокоили. «..Эти не военные… Значит хозяин  отправил за беглецом своих…А что он теперь для меня придумает? Видимо отправит в лагерь… Ведь обещал…»

-Ком! Ком! – пробормотал показывая рукой в сторону  первого.
    Пришлось идти. Куда деваться-то?... Ни ружья… ни какого другого оружия…Отбиваться нечем, да и смысла никакого нет…
    В селение не повели. Через поле привели к большаку, где стоял автомобиль хозяина… Распахнулась дверка.
-Залезай! – Приказал хозяин, не ругаясь, не сверкая гневно глазами. Как будто и вовсе ничего не случилось…Махнул немцам  рукой и те отправились в селение.
    Странное дело – хозяин в машине оказался  один.
-Ну и что мне с тобой делать, Егор? По всем правилам застрелить тебя надо бы… при попытке к бегству…Это ведь так заведено в лагере?
-Так, господин полковник! Стреляй! У тебя вон пистоль, а я безоружный. Стреляй! Вот давай – я сейчас побегу, а ты стреляй!
-Никуда ты, Егор, не побежишь. И стрелять тебя я не буду. Дурак ты, Егор! Дурак! Увезу я тебя обратно в усадьбу. А там подумаю, что с тобой делать.
-А ты не боишься, что пока ты меня будешь везти, я с тобой расправиться могу? Вот , хоть ты и здоровее меня, но смекалка-то у меня работает. Вот твой пистолетик изыму, да им же его хозяина…
-Не боюсь, Егор. Тебе надобности такой нет. Ты привык воевать с теми, кто тебя смертно обижал. А я тебя обидел чем? Молчишь. Вот то-то же. Оно, хотя и  «немчура» я в твоём понимании, а унижения  человеческого ты от меня не видывал. Ну то, что ты в работниках у меня – так то  сам Бог велел. Ты ведь пленный. А пленные все должны понести своё предназначение. Кто-то умрёт от пули при побеге, кто-то истощает в каменеломнях от непомерного труда, станет ненужным и будет пристрелен, тоже… при попытке к бегству… А я вот предпочитаю не стрелять, не бить тебя, хотя и полагается отхлестать плетью, али розгами, а заставить тебя, дурака, мозгами шевелить, да трудиться исправно.
      Полковник вышел, открыл  дверцу машины, властно, как будто со злостью, втолкнул Егора на заднее сиденье. «Силён… - подумал Егор. – с таким не справиться.»
-Поехали!
    Полковник  рывком тронул машину с места и быстро «погнал» по большаку…
      Всю дорогу ехали опять же молча. Полковник ни разу не оглянулся, а Егор так и не осмелился попытаться отнять пистолет…   
         Перед воротами усадьбы хозяин  объявил:
-В лагерь я тебя не отправлю, но без наказания не останешься! – необычайно жёстко  произнёс сквозь зубы и добавил уже конкретно – Хлестать плетью – не мой метод. Посажу тебя на пять дней в амбар на воду и хлеб малыми пайками. На работу будет выводить Иван. А ты все эти дни хорошенько думай, русский дурак, что лучше – закопают тебя здесь, или когда-то увидишься с семьёй. Иван! – тот  выскочил, как будто из «никуда» - Отведёшь этого в амбар, где солома. Пять дней вода и хлеб по уставной пайке. На работу, как и прежде. И только под твоим присмотром. Ну часа три пусть подменяет тебя Штрусс, а то устанешь один-то…
 …Вот так-то… Иван устанет караулить беглеца, а с Егором «ничего не случится» 15 часов кормить, поить скотину, чистить дворы, проделывать прочую работу…   «А ведь, однако, всё же повезло… В лагере за побег явно пуля. А тут… Выживу! Может когда лучший случай подвернётся, али наши придут освободят… Придётся смириться с положением…».
       ….В плену, в работниках у полковника, Егор продержался чуть не год. Освободили русские, хотя и союзники всюду рыскали…
      В усадьбу въехал целый взвод автоматчиков во главе с молоденьким лейтенантом. Быстро оцепили  все входы и выходы. Егор с хозяйства бежал в радостных слезах: «Наконец-то! Наконец-то…» только и мог повторять сам себе.      Подбежал к особняку и увидел, как один из солдат выводит полковника. «Странное дело. – подумал Егор,- Почему он не сбежал заблаговременно?...»
     Остановились друг против друга, глядя в упор в глаза.
-Ну вот, Егор, ты и дождался своего часа – спокойно молвил полковник. – Теперь ты надо мной начальник. Теперь твоя власть. Хочешь стреляй, хочешь камни таскать заставляй, а хочешь вези меня в свою усадьбу в работники.
-Так-то оно так, господин полковник, - по привычке заговорил Егор, - Только я не властен над тобой. А если бы и была моя власть – не стал бы стрелять, а убедил бы тебя  работать на нашу страну, а не на извергов фашистских.
-Кто таков?! - Строго спросил лейтенантик.
-Пленённый рядовой Советской Армии, товарищ лейтенант! – чётко отрапортовал Егор, - разрешите объяснить всю обстановку и по этому вот человеку тоже…
-Нечего тут объяснять, да разъяснять. Этого – указал на полковника – в комендатуру, а этого – на Егора – в фильтрационный лагерь Там разберутся!
-Товарищ лейтенант… - хотел снова заговорить Егор, но его резко оборвали:
-Сейчас я тебе не товарищ! Ещё надо разобраться как следует, что ты за гусь и почему ты к этому фашисту со словом  «господин» обращаешься, да к тому же чуть в защиту встаёшь! Увести обеих!
    Но выполнить приказ не успели. Во двор въехал легковой автомобиль из которого вышел советский  полковник:
-Что тут происходит! Что это за командный крик, что за версту слышно?
-Здравия желаю, товарищ полковник! Да вот тут  знатная птица в полковничьих погонах  задержана, не успевшая упорхнуть.
-А я и не собирался «упорхнуть» - спокойно с достоинством отчеканил немецкий полковник. – Мне некуда «порхать» и не от кого. А от своей совести никуда не «упорхнёшь»
-Молчать! – прикрикнул лейтенант.
     Но его одёрнул русский полковник:
-Уймись, лейтенант! Уймись. Чего кричать-то? – и обратился уже к немцу – Так-так. Интересно. И почему это господин полковник не собирался…?
-Да потому, что здесь моя родина. Здесь моя семья. Здесь я на своей земле работал на свою страну. И бежать мне некуда и незачем.
 -Так почему же вы, немцы, позарились на чужую землю, топтали нашу землю стольки годы, убивали людей, жгли селения, рушили фабрики, заводы, предприятия, дома?
-Лично я  ни в кого не стрелял. Ни над кем не издевался, –спокойно отвечал немец – я учёный и моё дело изобретать, работать, как и всем учёным в своих странах, на свою страну. Может быть в чём-то и моя вина есть, но она не преднамеренная, а в рамках гражданского долга перед своей страной.
-Очень интересный разговор. Полковника в мой штаб! И чтобы ни единый волосок с его головы не упал! Усвоил, лейтенант?!
-Так точно, товарищ полковник! Ни единого волоска…
-Товарищ полковник! Разрешите обратиться?!
-Кто таков?
-Рядовой Маскатов! Простите… бывший рядовой…сегодня пленный на немецкой территории.
-Так слушаю тебя, рядовой-пленный.
-Этот … меня вытребовал из концлагеря в своё хозяйство в работники. Я вроде бы, как раб, трудился, но других унижений, издевательств не испытывал. Кормили хорошо, жили в тепле. Этот хоть и немец, но, думаю, заслуживает снисхождения. Позвольте сказать ему несколько слов.
-Да говори уж, заступничек…- недовольно произнёс полковник.
     Егор вплотную приблизился к немцу:
-Вот ведь как получается… Я же тебе говорил, что мы победим, а ты не верил мне. Теперь, похоже, тебе придётся испытать как жить в изоляции от семьи. Я, конечно, сожалею. Не дай-то Бог никому испытать этого. Но теперь ты поймёшь, как быть вдали от семьи…А может быть и не тронут тебя, оставят при семье, если хорошо поймёшь что к чему. У нас законы гуманные…А я вот, всё-таки, на свою землю поеду, да хоть пешком пойду  к семье своей! И скоро  свижусь с ней. И дай-то Бог тебе не расстаться со своей семьёй!
-Ну хватит балясничать! Заступничек…-  повторил русский полковник,- Лейтенант !  Исполняйте!
-Есть!  - откозырял лейтенант.
      Какова дальнейшая судьба немецкого полковника Егору неведомо, а вот его оказалась не так уж безоблачной…
  Уже и на своей земле пришлось помытариться., и совсем даже не скорой состоялась встреча с семьёй.
         Освободили из немецкого плена весной, а домой,  возвернулся только перед декабрьскими морозами. Позднее-то полностью реабилитировали, даже награду вручили, коей был удостоен до плена, а тогда - фильтрационные лагеря… проверки…  расследования…
                ***
   Стояли молча два человека каждый со своими думами…  «Живы ли сейчас однополчане отца - раздумывал Степан, - и где они , если живы?...»
     И у Петра в голове «роятся» мысли: «Вот ведь как оно в жизни-то бывает… Одинаковые беды, да и…, вроде бы, совсем даже в разных вариантах…».    
   Глядя на холмик рядом с отцовским Степан видит не травные заросли, а, как бы в тумане, лицо матери. Вновь нахлынули чувства горьких и, в тоже время, ласковых воспоминаний: «Сколько же Тебе, милая Мама, пришлось в жизни своей поиспытать!...»  …Всю жизнь в труде, бедах, невзгодах. Совсем не по-детски детство старшей дочери в семье. Рано пришлось помогать матери по хозяйству и младших братьев, да сестрёнок нянчить…  Повзрослев, хоть  и не тягостное замужество, да всё с тревогами. Революционные события… Гражданская война… Коммуна… Колхоз… Тревожные репрессионные годы…А тут и Великая Отечественная война… Мужики деревенские все на фронте. Весь непомерный труд, все деревенские невзгоды легли на плечи женщин, стариков, детей….
       Степан на миг оторвал взгляд от холмика, взглянув на Петра: «Вот и его мать, как наша Мама хлебнула горького сполна. Вместе рядышком жили, радом на работе. Вместе горюшко «куковали», преодолевая сообща все невзгоды жизненные»
…Ребятишки – мал-мала меньше. Летом-то ещё терпимо: и на дворе тепло, и всякие травы и другие природные съедобности выживать помогали. А зимой… Матери с раннего утра до  позднего вечера на колхозной работе. Ребятишки целыми днями предоставляются сами-себе. Кто чуть постарше – за младшенькими присматривают. Да и какие няньки-то?!  - Сами по шесть-семь лет…В холодной избе на русской печке так и зимовали. А и печка-то, зачастую чуть тёплая – топить-то нечем… За дровами  в лес надо… А на чём? Да и когда? Работа  с темна до темна… Вот и «приспособились», от безысходности, бабы углы у домов обрубать(откалывать) чтобы хоть как-то  мало-мальски чуть тёплый дух в избе создать. Когда и углы оставались чуть малыми, чтобы только избушка не развалилась, плотно закрывали дверь в «горницу»(вторая комната в дому), утепляли её мякиной  да соломой, а пол выворачивали и рубили на дрова… Сами-то взрослые полураздетые, полуразутые застывали до невозможности на лютом морозе и…дома не согреешься… А тут к холоду пасть разевает ещё и голод… Про себя-то уж мало и думают, а вот чем ребятишек накормить?...А они, несмышлёныши, нередко встречают, разрывающими сердце и душу,  словами: «Мама ись хочу. Ты чё-нибудь принесла?». А что Она, Мама, принесёт? Где что возьмёт? У всех и повсюду голодно…   
-Да-а-а, настрадались наши матери! – сам не замечая того, вслух произнёс Степан.
-Ты о чём это? – не понял Пётр
-Да так я…Припомнил Мамино и наше военное житиё холодное да голодное…
-Вот ведь как, Стёпа, и я об этом же раздумывал. Досталось нашим отцам, да матерям лиха вдосталь, не по одному пуду…               
    Постояли ещё несколько минут у холмиков, поклонились и пошли по кладбищу от холмика к холмику…
       Вот они… покоятся здесь и люди старшего поколения, и  сверстники-одногодки, и совсем ещё молодые, ушедшие из жизни по разным причинам. Перед каждым холмиком в памяти всплывают силуэты некогда живых людей, их прижизненные дела, а с памятников глядят с фотографий  безмолвные взгляды…   
           Платон…Трофим… и десятки других имён, мысленно увязываются с  присутствием  их владельцев в жизни деревенской, напоминающих о далёких годах бытия их и своего в большой и дружной единой сельской семье каждого в отдельности и всех вместе.
    …Анна…С детских лет неравнодушен был Степан к девчонке, а подросши и вовсе влюбился. А она, как будто бы и не замечала его вовсе. И вот ведь как… на расстоянии любил эту девчонку Степан, а вот дружок его сразу же настойчиво стал ухаживать за Аней. С болью наблюдал Степан счастливое их общение но не мог помешать лучшему другу… Так и осталась не объяснённой, до поры, та его первая любовь.       Это уж далеко позднее его тайна стала достоянием Аннушки, а тогда те два молодых человека сыграли свадебку. Степану на ней быть не пришлось – на службе был в Советской Армии. Возвратившись домой, узнал, что Миколка призван тоже на службу.  Степан  насмелился и однажды, встретившись с Аннушкой, дал понять ей о своих чувствах.  Она  не оттолкнула его и, похоже, была готова принять его любовь, но… нравственное воспитание в семье не позволило Степану перейти грани дозволенного. Они встречались ещё несколько раз  лунными зимними вечерами и…даже целовались, но большего Степан себе позволить не мог. Их встречи оставались кристально чистыми, не запятнанными чернотой тайных крамольных дел. Даже в порыве великой любовной притягательности, он  не мог предать дружбу с товарищем детских лет, не мог внести разлад в семью, где к тому времени в ней уже народился ребёнок. Но и страдания становились невыносимыми – быть рядом с любимой, но так далёкой теперь от него по жизненным обстоятельствам… Чтобы более не терзать себя и  не давать каких-либо несбыточных надежд Аннушке, Степан решил уехать из деревни совсем…
    В последствии редкими были встречи Степана в этой семье. Отслужил и Миколка. Каким-то образом узнал о встречах Степана с Аннушкой, да и не мудрено – деревня ведь… Поначалу ревновал, конечно, но в верности жены не сомневался и жили обыкновенной сельской жизнью, как и многие семьи в деревне. Крепкой оставалась и дружба  Степана с Миколкой. Аннушка народила пятерых ребятишек. Всё было хорошо, но… нахлынула беда – умерла Аннушка в расцвете лет, оставив Миколку вдовцом и ребятишек сиротами. Позднее-то нашлась сердобольная женщина и помогла вырастить, проводить в самостоятельную жизнь ребятишек, так и не осмелившись родить совместного дитя, оставшаяся тоже вдовой по прошествии лет, а на кладбище появился ещё один могильный холмик – Миколкин…
    Постояли и здесь, каждый со своими безмолвными воспоминаниями «…Пока мы помним о тех, кто от нас ушли, они для нас живы…». У Степана вновь заныла давнишняя душевная рана и он, поклонившись холмику, поспешил не только покинуть его, но и вообще зашагал за кладбищенскую ограду …
       Закрыв кладбищенскую калитку, какое-то мгновение постояли молча и, так же молча, как будто сговорившись, медленно побрели  в верх по склону холма к листвягу.
      Эти места  им обоим были дороги с самого детства и, каждый раз, приезжая сюда, вместе ли, по одиночке ли, непременно посещали листвяг с волнующими душу эмоциями, как неотъемлемую святую частицу своего бытия.
        Уже в глубине листвяга Степан прервал раздумья свои и Петра:
-Ты смотри, как подросли листвяжки-то! Прямо деревья стали, да вот только… -горько вздохнул продолжая, - только лес-то беда не обошла от этой перестройки…
-Да-а-а…Алчные, бессердечные да шибко бесхозяйственные кои людишки пошли. Глянь-ко что натворили… Это ведь прямо преступление прямое, за что надо бы по всем правилам к ответу привлечь! А всё алчность людская, тяга к лёгкой наживе. Вот и лес распродают все кто может, как захочет, лишь бы деньгу отхватить, а что после останется не задумываются…
-Вот и я про то же. Ну ладно – коли лесок подрос и кому-то невтерпёж стало продать, набивая карманы, так хоть бы следили, чтобы по доброму, по всем правилам, а не варварски относились к вырубке-то…Раньше на вырубках-то требовательность изрядная была к порядку. Всё как следно быть делали. Да ишшо и  новые саженцы высаживали. О будущем думали. Вон мы школьниками, помнишь, специально целыми классами ездили на посадки. Десятками гектаров посадками покрывали. И вот сейчас смотришь на свои труды и радуешься – растёт лесок… А тут вот…
        Каждый с горечью оглядывал округ себя, устремляя взгляд  всё дальше вниз по склону.       Вырубка представляла ужасную картину.   
  Срезы деревьев (пни) оставались в беспорядочном  размере - одни низкие (как и подобает) другие очень высокие. Это при срезах дерева выбирали только ту часть, что «годится» для изделий, а комлевую(не стандартную) оставляли… Вокруг сиротливо качались деревца редкого черемошника, кои пригнутые к земле, кои поломанные, покорёженные. Из лесной травы  красными слезинками плакали кусты кислицы, примятые, втоптанные  в землю колёсами, гусеницами тяжёлой техники. Зловеще чернели высохшие, повсюду в беспорядке разбросанные ветки и вершины некогда стройных лиственниц…
     Тоскливо было на душе этих двух, созерцавших сегодняшнюю картину вопиющей бесхозяйственности,  человеческой чванливой душевной безнравственности, жестокой безучастности к бедам Природы, а может даже преступной  беспечности.
        С чувством сопереживания они, как будто слышали плач Природы за поругание над Ней и им самим хотелось заплакать вместе с погубленными малыми деревцами, кустами кислицы, черемошника, малины, растоптанных преступным, бессердечным сапогом грязных людишек в виде колёс, гусениц тяжёловесной техники…
        Где-то вдали, в лесной глухомани, радуясь, на разные голоса, звонко заливаются своей песней пичуги. А здесь… в такт открывающейся картине, умирающей природной растительности, как будто оплакивая лесную трагедию, слышится одиночный заунывный не то щебет, не то тревожное подвывание: «Тиу-у-ю-у…Тиу-ю-у-ю-ю-у…»
     А вниз по склону горы, как будто  слёзы по лицу, стекают множество, уже начинающие размываться дождями и потоками талых весенних вод борозды, оставленные стаскиваемыми волоком стволами спиленных деревьев.
-Да-а-а… А ведь размоины пойдут по горе-то…Овраги могут пообразоваться…
-Вот то-то и оно…Раньше, ежели волоком-то трелевать – то зимой…
-Зимой. Да и то чтобы кустов, да молодых деревцов не повредить. Одиночно, по-штучно. А счас сцепят большими кучами, да и прут. Техника-то мощная… Сила есть – ума не надо…
-Да вот и дело-то, что всё не обдумавши. Вот и губят всю природу. Вон уж и кислицы-то не стаёт…Толь уж климат не тот становится… Раньше ягод-то всяких множино было. Всем в избытке хватало, а счас чё-то с каждым годом всё меньше и меньше, а то и вовсе который год нет. Ланись мы со своей приезжали - совсем не было. И вот нынче кое-где реденько…
-Обиделась Природа… Не стали люди Её беречь, почитать да уважать. Вот и Она возвращает  им плоды их же деяний или  бездействий…
-Конечно ничего не проходит бесследно. Вот  и Природа… Она ведь тоже вся живая. Не только малые, совсем даже с виду незаметные козявки всякие, пичуги, да разные звери и зверушки, но и деревья, кусты, травка всякая, каждый стебелёк – всё живое и всё к себе внимания, бережливости просит. И ежели к ним с добром – то и они тебе добром ответят, полезностью своею, а ежели зло творишь да во свою алчную наживу – то и для себя не жди добра-то. Вот та же лекарственная растительность: ежели для себя в разумном количестве – то во благо и на пользу, а ежели для наживы – то и вовсе перестанет дары давать. Вон Марьиного Корня уже не стаёт, Бадан исчезает – повыкопали, да повыдрали  на продажу… Да и многое другое так-то исчезает…
 -Да грабят, как могут грабят люди Природу! Думают только про сегодняшний день, в завтрешний не заглядывают. Только бы сегодня по самую верхушку отхватить для своей наживы, а завтра хоть не светай!
-Конечно не все такие-то! Большинство-то понимающие. Стараются не губить Природу.
-Сами-то стараются не губить, а вот  в защиту Её мало кто поторопится встать. Да и опять же… те, не так уж и множественные, но цепкие зловредные хваты всякими уловками пользуются, вроде бы нередко и законными, чтобы урвать от Природы, да и уйти от ответственности. И выходит, что к ним, конечно, простому человеку никак не подступиться. А знающие  да власть имущие, в силу определённых обстоятельств, не всегда заинтересованы в пресекательстве антиприродных деяний, а может быть… при других важных делах руки не доходят…
-Да уж! Всякие важные дела, только не сохранение в благосостоянии Природы нашей дивной. А ведь Она,  и кормит нас, и лечит, здоровье, силы душевные – моральные и телесные придаёт, теплом да лаской согревает. А мы вот к Ней…
-Всё правильно! Всё правильно говоришь! Я вот как сейчас всё помню и до конца дней своих помнить буду…Да и ты не позабудешь! Детство-то, да Природу-Матушку, кормилицу нашу…
-Да как же можно забыть-то?! Ведь здесь вот мы, считай, и выросли на этой, да вон тех горах. Они для нас летом-то – ближе дома родного. С утра до вечера табуном ребячьим. Да дружно так все, каждый с выдумкой своей ребячьей.
-Да-а-а…Пощебетали ребятишками-то…Ну это до того, как в работу не впрягались. А как впрягались…Так уж потом реденько приходилось…
      Оба как-то умолкли, с тоской и болью  глядя округ, погружаясь в свои воспоминания…

        …Зимы в ту пору ох и лютые были! А может быть как и всегда… Может быть это только казалось, что морознее, поскольку…избы были полухолодные – топить печи нечем… Дров нет. В лес пешком не пойдёшь, хотя кое-кто и ходил за дровами-то. Да, опять же, время где взять? Весь день с темна до темна на колхозной работе, а ночью как?... Тут не только  в лесу, но и по деревне-то частенько волки по ночам в окна заглядывали. Скотину и колхозную, и  индивидуальную охраняли с колатушками  да  всякими гремящими приспособлениями. А зверьё не очень-то и пугалось. Попривыкали уже. Для них, выгнатых войной, взрывами, да неимоверным грохотом с насиженных мест эти-то места были благодатью. Вон чабанки вокруг дырявых кошар по всей ночи с побрякушками, как шаманки ходили беспрестанно, а поутру двух-трёх овец находили израненных волками…Оно ещё и после войны многие годы волки стаями наведывались в деревню изрядно, уж не говоря о чабанских стоянках на отдалённых стойбищах.
       Это уже как оставшиеся в живых мужики стали возвращаться по домам так чуток полегче стало, а тогда… В избе-то холодино. Мама ребятишек на печку русскую затолкает: «Сидите там! Чуток теплее…». Сама, заливаясь слезами, брала топор и шла откалывать часть углов избы. Так вот несколько недель чуть подогревала печь, уходя на работу, а возвращалась опять в холодную избу. Ребятишки на целый день оставались предоставлены сами – себе. Старшие-то днём ещё умудрялись на несколько минут на улицу выскочить, обмотав какими-нибудь тряпками детские ножёнки, а младшим так и не дано было с печки слезть – уж больно высоко и боязно шибко… Бывали и попытки, да заканчивались всегда падением с немалой высоты, болючими ушибами и неимоверным детским рёвом с обильным слёзополиванием. Заслышав избные вопли, «маловозрастные няньки» поспешали выяснить что там приключилось. Нередко и «разборки» начинались: «Тебе чё было сказано?! Велено было сидеть на печке, а ты зачем  полез оттуда?! Вот и брякнулся. Да ишшо хорошо, что совсем не убился! А то бы… Беда прямо с тобой! Ну на минутку отлучиться нельзя! Вот возьму счас прут, да отпаздираю как следует, чтобы в другой раз неповадно было!». С такими строгостями вновь водворение на печь. А бывало перед этим   опять же «пострадавшему», вместо великодушного «пожалеть», бутконсы доставались. «Нянька» ладошкой так отшлёпает по голой попе (штанишек-то не было), что уже водворение на печь сопровождалось новым обиженным рёвом…Но через минуту всё забывалось и на печи опять звучал дружеский ребячий смех.
  День-то ещё ничего проходил. А вот к вечеру…
К вечеру так неимоверно  хотелось есть, что снова рёвом реви. С утра, уходя на работу мама оставит на столе ровно по одному маленькому кусочку картовелины, или ещё того меньшему кусочку  хлебушка. Хотя можно ли было назвать это хлебом испечённую смесь помола зерноотходов(охвостья), древесной коры, засушенной летом крапивы и другого разнотравия. Такой хлеб зимой выдавали колхозникам на работе, чтобы хоть как-то поддерживать физические силы для исполнения хозяйственных работ. Конечно же(!)  сами съедали самую малую частичку, а большую несли домой, чтобы подкормить ребятишек, престарелых, немощных людей…
      Вот и ждут ребятишки маму с работы. Нередко и засыпают там же на остывающей печи, не дождавшись как сегодня вечером, так и утром не увидевши, как она уходит на работу…
    Иногда удавалось дождаться маму. Тогда были счастливые минуты общения и в то же время…не малые огорчения для ребятишек, да горькие слёзы для мамы…
    Повзрослее-то ребятишки вопросительно поглядывают, но помалкивают.  Мама старается отвести свой взгляд от ребячьих глазёнок, так и сверлящих в самое сердце. но вдруг:
-Мама я ись хочу. Дай чё-нибудь. - Это малыш-несмыслёнышь «выворачивает» наизнанку материнскую душу, разрывает на части материнское сердце…
-Давай, сыночка, сегодня спать. А утром что-нибудь найдём -  глотая горькие слёзы уговаривает мама. Она снова принесла малую толику пайка. Но нельзя её сейчас же скормить ! На ночь можно усыпить и с голодным желудком. А днём ребячий организм непременно должен получить хоть какую-то поддержку. Вот и приберегает мама до утра по крошечке хоть какой-то питательности…
-Ну ладно – соглашается малец, - Но тогда, мама, спой песенку.
В слезах тяжело вздохнёт «Ну это другое дело…»,хоть и горько на душе-то, а поёт:          То не ветер ветку клонит,
                Не дубравушка шумит.
                То моё сердечко стонет,
                Как осенний лист дрожит…. 
       Мало приходилось маме песен  ребятишкам спеть…Некогда было. Всё в труде, да заботах… А вот впитать Стёпке посчастливилось много – это и с колыбельных, а потом и  с редких посиделок взрослых, да праздничных застолий  на общественных гуляниях по случаю «борозды»(окончания посевной), завершения осенне-полевых работ (это уже в Октябрьские праздники – 6,7,8 ноября…). Сидя сейчас здесь, на лесной поляне, он, вдруг, в своём сознании, отчётливо увидел детские годы, склонившуюся над ним маму и,  сам не замечая того, в глубоком раздумье тихонько запел:
            На коне-е вороном
            Выезжа-ал партизан.
            Э-эй! Сабля остра при нём,
            Две гранаты, наган…
-Ты о чём это?, -встрепенулся отрываясь от своих мыслей Пётр.
-А? Что?
-Мне показалось, что ты или спросил что-то, или сказал нараспев…
-Показалось, Петьша, показалось. А, может быть, и не показалось… Ты вот мне скажи – помнишь ли ты свое детство «печное»? Ну это когда мы целыми зимами по печкам чуть тёплым сидели.
-Да как не помнить?! Охото, шибко охото было выскочить на улицу, а не моги…Оно хоть бы окошки застеклёны были, так хоть бы глянуть на улицу. Окошки-то градом повыбивало, а застеклить нечем. Мало-мальски мама забила чем могла. Так в потёмках и сидели день и ночь.
А больше всего помнится как нестерпимо хотелось есть…
-Да-а…Досталось ребятишкам того времени… Непришлось им наиграться в детство. Голодные, холодные были детские годы. А там и…в работу…Вот и прошло, пролетело оно, детство-то…
-Пролетело…А помнится как-то без злобы, без черноты…Казалось бы и светлого-то нет, ан нет(!) – с какими-то светлыми чувствами всё вспоминается. Трудно, сложно, голодно, холодно, а вот не осталось той черноты в душе, чтобы могла затемнить счастье само-по себе детского бытия. Вот и эти горы, полянки лесные,
кусты кислицы, заросли малинника, да вот  всё это,  то что видится сейчас,  сладкими чувствами воспоминаний откликается на сердце…И так хочется вновь заглянуть в то далёкое время  с позиций сегодняшнего дня!

         …Сколько ни длится время, а ведь всё равно, рано или поздно, когда-то всё кончается прежнее и начинается новое… Вот и зимние дни пролетели…Нет! Не пролетели, а закончились так мучительно долго длившиеся.
       Всё! Теперь для маленьких свободнейшая, прекрасная пора! Уж теперь-то набегаемся вволю! Ни обувки не надо, ни одёжки какой… Да и голод утолить есть чем. Вот крапива на меже огорода появилась и в рост пошла - рвём. Мама вечером сварит и к утру, какая нинаесть – еда… А дальше и вовсе ни какой беды – на гору,
там пучки всякие, ягоды, кандык, барашки, саранки…Съедобностей хоть отбавляй.
        С самого утра свои детские заботы…
-Витьша! Пойдём на гору-то?
-Пойдём. Да вот только мама велела крапивы ведро нарвать. Как нарву, так и пойдём.
-А Вовка сказал, что не пойдёт. Ему мать велела баушке помогать сторожить цыплят. У них одна курица осталась и та выпарила уже. Сколько же? Один, два, три …толи пять цыплят, толи шесть. Вот и караулют чтобы коршун не  упёр.
-Да и то надо. Они, цыплятки-то, подрастут и яички класть будут. Вот и еда…
-А нам мама ничё не наказывала. Она ушла, мы ишшо спали. Да мы и так знаем, что надо крапивы нарвать. А ишшо и кислицы нарвём сходим. Она хоть и зелёна пока, да всё равно испаренная с крапивой пойдёт.
-Да я тоже думаю – пойдёт.
-Анютку-то позвать?
-Да позвать бы… Только у неё отец «враг народа».С такими не надо дружить.
-Витьша, ты сам враг! Анютка хорошая! А ежели  ты так говоришь,  то я с тобой тоже дружить не буду! Так и знай! А с Анюткой буду! За иё и так некому заступиться – братьев-то старших нет, а мать всё на работе. Да ишшо ты так лязгаешь языком-то. Всё! Я пошёл и с тобой больше играть не буду!
-Да ладно, Стёпка! Я так просто сказал. Я ничё. Не против я чтобы Анютка с нами была. Вон Зойка, Валька, Зинка ходют же с нами. И Анютка пусть. Я совсем даже не супротив. Только в деревне так говорят, что отец у них «враг народа».
-Ну ладно, Витьша, ежели так то и я  с тобой играть не буду отказываться. А отец у Анютки никакой не враг народа. Анютка говорила, что мать письмо получила, где он пишет, что в штрафённом  батальёне воюет и, даст Бог, домой возвратится чистым. Ну, наверно, после бани домой-то придёт…Только вот когда?... Ну я побегу. Ишшо с Серёгой надо договориться…
         
       …Босоногая, голопузая ватага разбрелась по всему косогору. Чтобы не затеряться – непрерывно подавали голоса…
-Парнишки-и! Вы где? Здесь чё-то кусты густые, страшно-о…
-Ну так иди к нам.
-А где-э вы?
-Ты, Зинка, вон тот высокий сухой пень видишь?
-Вижу!
-Ну так вот на него и двигай. Как раз к нам  и выйдешь. Ты зачем одна-то упёрлась.
-Да лучше бы вы сюда шли. Здесь кислица рясная. И вам-то под гору, а мне в гору лезти.
-Ну ладно! Жди счас прибегим.
-Анютка-а! Ты где?
-Да мы вот здесь рядом с девчонками.
-Ну и ладно вместе-то.. Рвите там. А то вон Зинка   упёрлась одна, да и боится. 
  Мы к ней…

     А позднее малина поспела – опять всей  гурьбой в малинник. Которые чуть постарше наставления дают:
-Вы, парнишки, под ноги глядите, да в заросли не лезьте. Там шёршни  бывают. Большие шары всем семейством сооружают и живут. А они шибко вредные. Ежели укусит, то и с ног сшибёт, а то и вовсе прибьёт.
Страшно делается, но малину-то рвать всё равно надо. Вот и забываются те настав ления и лезут мальцы куда бы и не следовало, но там малины красным-красно…
-А вы, девчонки, по одной не отлучайтесь. Кучкой, рядышком собирайте ягоды-то. Всем хватит. А по одному можете и потеряться, да и медьведь на одну-то напасть может. Он тоже малину любит, вот по малинникам и шастает…
    Ну тут уж вовсе жуть…Хоть в ту же пору домой беги. Но… Без малины нельзя.
        Парнишки постарше в баловстве своём норовили попугать девчонок и мальцов – подкрадутся незаметно, зашаборчат малинником, да как рявкнут, будто бы медведь… Ну тут девчоничьего визгу на весь лес – никакой медведь не удержится, чтобы от испуга  не пустить наутёк. Бывало девчонки и сами  бега устраивали. Тогда парнишкам приходилось успокаивать их: «Девчонки-и! Не боитесь! Не убегайте! Это мы вас на пужали. Никакого ведьмедя нет!».И опять все собирались в кучку и в малинник… Доброжелательная была детвора. Сообща делали так, чтобы у каждого посудина была заполнена ягодами. Если кто-то сам не успевал – над ним подшучивают: «Вот лентяй! Все уже нарвали полные котелки, а ты отстаёшь. Вот мы счас пойдём домой, а ты оставайся один дорывать.». Подшучивали, но не оставляли одного, а помогали всей гурьбой дополнить котелочек…   
      
-А припомни-ка, Петьша! Ведь совсем даже не игрушечьное  было это дело – «ходить по ягоды». Это, считай, тоже работа была, хоть и развлекательная.
-А как же! Игрушки игрушками, а за лето-то столько набирали ягод, что и  зимой что-то в пузо своё «затолкать» можно было. Всё не так голодно…
-Вот то-то…Всё сводилось к одному – хоть чем-то утолить невыносимый голод.
А ишшо,  помнится – баушка жила с нами рядом. Ребятишек-то своих у них с дедом небыло, так они всё соседских как-то привечали. То мёдом подкармливали…
-Да это уже после войны. А в войну-то у них пасеки не было.
-Да я  это к тому вспомнил про их, что баушка частенько с ребятишками по ягоды ходила. Помнишь?
-Да помню, конечно. Дедушка-то со всеми вместе работал, а баушка маломощная была и на работу не ходила. Только так, реденько когда-когда… А вот приглядеть за соседскими мальцами  считала своей основной работой и непременной обязанностью. Добрая была…

        …Баушка-Марья ходила постоянно в лаптях. Она их вязала сама крючком из крапивных волокон. Это уж позднее из конопляных-то, а тогда из крапивных.     Вот где-то, довольно в отдалении от села, остаётся не вырванной на еду крапива. Как только застареет, ближе к концу лета, баушка сходит, нарежет серпом стебли и домой. Дома высушит и сомнёт на мялке, как и лён, коноплё раньше и позднее мяли. Вся твёрдость изломается и опадёт, а волокна остаются. Вот из этих волокон и вязала баушка лапотки. Получались лёгкие и всё не босая нога.
     Одни-то ребятишки далёко в лес побаивались ходить. «А, вдруг, правда ведьмедь!...Или волки…» Их тогда много было. Ну летом-то в деревню не заходили, а зимой…даже в окна заглядывали… Да, в общем-то, для них летом пищи хватало и  не припоминается ни единого случая, чтобы на людей нападали, но ребятишки всё-таки побаивались углубляться далеко в лес.
Другое дело – с баушкой-Марьей. Она взрослая. С ней не страшно!
    Летом солнышко-то рано всходит. Часикам к десяти-одиннадцати уже и в лесу роса подсыхает.  Баушка обувается в свои лапотки и кличет:
-Стёпа! Петруня! Витюша!.... Собирайте ребятишек! Пойдём по ягоды!
  Тут уж отказов не было. Ещё бы! Баушка поведёт, хоть и далековато, но в такой малинник, где котелки наполнялись крупной ягодой довольно быстро и все отправлялись в обратный путь. А поиграть…это можно будет и потом… Самое главное – заслужить мамину похвалу. Хоть и реденько, но доводилось дождаться её с работы и в полусонном состоянии пообщаться:
-Вот, мама, мы сёдни с баушкой-Марьей ходили в иё малинник. Вон в котелке смотри – какая крупная.
-Вот молодцы-то! Вишь – полнёхонек котелок нарвали. Молодцы! Я вот на противень высыплю, а вы завтра  на солнышке сушите. 
-Ладно, мама.
   И засыпали, довольные материнской похвалой, а того и  не понимали – смогла ли мама  в темноте рассмотреть сколько и какой ягоды принесли домой ребятишки… Важно было услышать и похвалу мамину, и… вообще её голос, который слышали не каждый день, засыпая до её прихода и просыпаясь когда её уже нет дома…

    Раздумья…Раздумья о прожитой  жизни в родной деревеньке вновь погрузили каждого в свои воспоминания…
    Вот они подрастают…И с подрастанием всё дальше и дальше «забираются» в лес, всё выше поднимаются по горам, к их скалистым выступам. Вон она – Церквушка… С одной стороны отвесная гранитная скала, довольно внушительных размеров, а с другой – как будто искусственно сооруженный вал из земли и гранитных валунов, тянущийся вниз по крутому склону до подножия горы. Чудно-то как! Будто разрубили напополам огромный сооружённый вал и одну часть его оставили как и был он сооружён, а другую часть раскидали в разные стороны, оставляя обнажённым сам разрез отвесной стеной высотой в пятьдесят, шестьдесят, а может быть и в сто метров…
-Теперь уже и не подняться…Сил не хватит…
-Ты о чём это?
-Да вот, думаю – теперь уже сил не хватит, «дыхалка» не выдержит подняться до Церквушки-то… Ушли те годы… А бывало…

      Церквушка была одним из наиболее излюбленных мест деревенской детворы. Ребятишки постарше, да и отчаянные мальцы, поднимались по гриве (гребню горы) до скалы, взбирались на её вершину и дух захватывала сама высота, а в детских душах такое ликование!... Кажется ты сам стал самым большим в мире исполином! Перед тобой открывается необъятная  цепочка гор, скрывающаяся там далеко, далеко насколько хватает возможности твоему зрению, а ты стоишь великаном и созерцаешь красоту горного пейзажа… А ещё твоё воображение уже рисует летящим тебя  над всем этим величественным  простором… Здорово! 
А ещё – дух захватывает, глянув вниз со скалы её отвесности! Там, внизу, на едва обозримом расстоянии из земли большими буграми топорщатся обросшие мхом гранитные валуны...     И вновь, как наяву, звучат дедушкины сказки:
«…Раздавным-давно это было…Может лет тыщь тридцать, а может и все пятьдесят тыщь тому назад. Жили на Земле люди-великаны. Подолгу жили. Кои по двести  лет, а кои и до пятисот.  В этом месте от Тауракской седлины через Верх-По речке проходил большой  путь передвижения народов, свободно переселяющихся из одного места в другое, туда через нынешнее Поповское, по своим неотложным надобностям. Да и не было тогда каких границ. Люди свободно могли передвигаться куда им вздумается и никто их нигде не задерживал. А места здесь были благодатнейшие. Всего хватало. Но народился злой, алчный человек – Крумхам. Когда мальцом-то был то играл с ребятишками как и все, но всё норовил кому-нибудь подзатыльник дать, да прозвища всякие придумывать. А как подрос ко взрослости к  девяноста годам, то решил в открытую грабить людей, проходящих здесь. Подговорил себе в помощники ишшо коих человек пять, али десять. И решили они перегородить этот путь. Туда – выше, к горе Медвежьей, нашли огромнейшую гранитную глыбу. Припёрли её и поставили на этом пути, а со всех сторон её соорудили вал. из земли и гранитных валунов. Вал этот пролегал до самых других гор к северу. Это вот счас грива называется. И оставили один проход. Вот возле этого прохода, это вот чичас чуток повыше Церквушки, стали караулить проходящих да и требовать с них подати серебром, золотом, али другими  товарами  диковинными, наиценнейшими, винами да съедобностями заморскими. И так они досаждали людям, что иные решили призвать Крумхама к порядку. Но в те времена ишшо не принято было пользоваться оружием для уничтожения людей, али причинять друг другу какие увечья. Но наказания были эффективными. Всякие наказания были за проступки – это и выселение с этой местности навсегда, и физические отработки на общее благосостояние  селения, и принятие решения  в знак презрения не разговаривать, не уделять какого-либо внимания провинившемуся, и отказ выдавать за него замуж  полюбившейся девицы до тех пор пока тот  искренне не осмыслит и не покается  в содеянном при всём обществе. Да и другие, по нашим временам кажущиеся  совсем даже не наказанием, а тогда считались очень даже действенными и не мало влияющими на моральное состояние оступившегося.
      Крумхаму предложили снести выстроенный вал и не препятствовать далее людскому продвижению. Однако он не сделал этого и тогда всем обществом  приговорили его к выселению на вечные времена. Очень разозлился Крумхам. В бешенстве он хватал валуны и раскидывал их по склонам вала. Но деваться было некуда и он вынужден был подчиниться и удалиться в пустынные места навсегда от родимого места.    Жители же не стали полностью разбирать вал, а проделали в его северной части  промежуток местности, по сегодняшней пойме речки, для свободного продвижения.      За все тысячелетия люди измельчали, а вал превратился для них большой горой со скалой Церквушка.»
     Вот такая легенда-сказка поведана ребятишкам в их детские годы дедушкой-Михеем, который и сам-то казался тогда древним, но очень добрым, мудрым и таинственно-сказочным великаном.
-Вот ведь как! И мы тогда по-детски наивно искренне верили в это чудо.
-Да-а. Умел дедушка-Михей собирать вокруг себя ребятишек и сказки добрые рассказывать, в которые мы верили, как в неподлежащую сомнению действительность.
-Вот то-то и оно, что умел. Это ведь не каждому дано природное мастерство по сегодняшнему пониманию – педагогического воздействия на ребятишек.
-И ведь  каждый рассказ, каждая сказка его были пропитаны искренним пожеланием вместить в  нас  вежливое отношение,  доброту к людям, к  животным, к самой Природе.
-Да оно в деревне стариков и пожилых людей почитали, равно как и они, порой, относились к молодым,  хоть и с некоторыми излишними наставлениями, но всегда с добрыми намерениями.
-Помню, помню как дед-Понтелей  на одной из встреч со школьниками долго и нудно внушал, что «…неуважение к старшим – это большой грех и тех, кто не почитает отца, мать, чужих старших людей Бог накажет…».  Тогда это воспринималось с некоторой воспитательной несовместимостью про Бога-то… А сам-то смысл его наставлений – полезнейший.
-Полезный, конечно. Оно ведь мы тогда не думали совсем о том, что придём к нынешнему состоянию. А вот сегодня сами понимаем, что пожилым людям требуется особое внимание и доброе отношение. А уж чуткое отношение к отцу-матери – это святое.
-Так оно, да и, опять же, кои родители своим поведением не заслуживают того.
-Ну да таких-то единицы. Однако и в их заблудстве надо причины выяснять и помогать встать на путь истинный. Это ведь тоже – добро…            
   -Оно, конечно, добро, да только кто-то это добро понимает, и должным образом воспринимает, а кто-то ишшо и обижается: «Не твоё дело!  Не лезь куды тебя не просят! Сам знаю как мне поступать…». А вот «знаю-то» это и приводит к непотребным деяниям.
-Да вот же…не слухают добрых слов советов… Сами из себя вылезают навыпучку, а потом и маются , сами же от себя и страдают… Вон Витька Мокроухов в деревне-то жил так всё задиристым был. Ну так то в своей деревне. Его уж все знали. Большого-то внимания не обращали и на задиристость его не реагировали, всё старались словами воздействовать. А вот как уехал куда-то там в Горный Алтай так и сгинул.
-Слышал, слышал я про это. Говорят зарезали его в затеянной драке…
-Да вот же…сгинул по своей дурости. А всё одно жаль его – свой же, деревенский. И в детстве-то тоже поиспытал невзгод не мало…Бедно жили. Да тогда все, за самым малым исключении ем, бедствовали, а их семья, поди, поболее всего…
      Как-то сразу оба замолкли, углубляясь каждый в свои мысли, видимо вспоминая каждый своё детство ли, юность ли, своё бытиё ли деревенское, годы прожитые в этой , когда-то бывшей не так уж и малой деревушки, а теперь вот значительно поубавившейся и домами, и сельчанами. Здесь вот после десятка перестроечных лет ребятишек совсем мало нарождалось, а повзрослее всё норовили уехать куда-нибудь в поисках более благоприятных условий для проживания. А где они эти благоприятные-то условия?! Кто их приготовил? Далеко не все находят своё достойное место вдали от родного края… Вот и кои обратно возвертаются в деревню, да в пьянство беспросветное а кои и на чужбине не живут, а прозябают…А то и  от безысходности бытия тоже в пьянство впадают…
-Да-а…Жизня-то она полосатая, - чуть слышно произносит Степан.
-О чём это ты, Стёпа?.
-Да вот, говорю, жизня-то полосатая… То заблистает солнечным светом, а то, вдруг, темнотой подёрнется, чёрной полосой прокатится… У каждого она своя, и у каждого свои светлые и тёмные жизненные полосы на жизненном рисунке вырисовываются.
-Оно, конечно, так, но и   всех, как-то поровну те полосы  накрывают. Не будем ходить далеко. Вот, к примеру, была война. Чёрная полоса на всех. Ну, может быть, у кого-то посветлее, а у кого-то совсем тёмная, но на всех чернота. А вот добыли Победу. Вроде бы на всех светлость пролилась, в общем-то все ликуют – для всех мирная жизня наступает. А приглядись-ко – кто-то ликует, это особо где в семье все целёхоньки остались и возвернулись домой, а в коих семьях, да и не мало таких, почти полдеревни…, горе-горькое, темнота беспросветная застит материнские, вдовьи да детские глаза от слёз безутешных по тем дорогим людям, которые уже никогда не перешагнут порог родного, осиротевшего дома. Вот она, победная-то полоса жизненная,  того Мая сорок пятого года,  толи светлая, толи чернотой подёрнута…
-Ну, ежели судить в общем, да в целом, как у нас нередко трактуется, то несомненно – светлейшая. Тут и спорить никто не станет. А ежели конкретно да в частности, то для каждого человека, отдельной семьи – в затемнении. Да только всё одно светлости больше! Потому как , хоть и с горчинкой, но мирная жизня наступает и обнадёженность в отсутствии опасений за ожидание дальнейших бед исчезает, а надежда на улучшение жизненного бытия явно возрастает. Вот и в песне –«…Это праздник со слезами на глазах…».
  - Да-а-а…Всю и всех жизнь выкрасить в  одинаковые полосы  цветистые совсем даже не можно.    Вот и в наше время…Кто-то успел в перестроечные годы чтой-то нахватать, даже кого-то обокрасть, обкарнать своих же соотечественников, да и возомнил, что в его жизни светлейшая полоса. А светлая ли на самом-то деле? Такому тоже не позавидуешь. Вот если его совесть не мучает за неправедно добытое богатство, так боязнь в окошко стучится, страх вокруг него ходит кругами: «..а, вдруг, ограбят, али пожар приключится.. а не ограбят так – специальные органы допытываться начнут откуда богатство-то появилось…».
-Ну вот в последнем-то, не очень и побаиваются. Ишшо ни один мошенник-миллиардер, даже признанный по суду  виновным, без ничего не остался. Так по мелочам кое-что отберут, а в остальном-то всё остаётся и он поотбыв, не так уж и велик срок, возвращается из тех мест-то и продолжает жить-поживать в своё удовольствие.
    - Да вот же! Уж много людей мнение имеют: Тех, кто наворовал миллиарды, не надо в тюрьмы-то садить, их там ишшо за государственный счёт содержать приходится. Надо всё у них конфисковать, дать им  квартиру, как и всем по количеству семьи– одно-двух-трёх комнатную, с обыкновенными удобствами, как и у всех, да заставить работать  не на элитных работах, а на тех, что работали их низшей сословности подчинённые, с такой же зарплатой. Да следить пристально, чтобы снова не начали воровать, али за границу не вздумали бежать. Вот и пусть себе живут, как весь простой люд!
     - А я вот ишшо думаю и депутатам  высших уровней, чиновникам всех мастей, надобно определить зарплатку, ну пусть хоть не такую как у пенсионеров, пусть в пять раз больше простого пенсионера, но не в сотни тысяч. У коих пенсионеров сегодня пенсия годовая намного меньше, чем месячная «зряплата» депутатов.
-Опять же – всё это так, но…Кто прислушается к размышлениям простого люда?... И вот тут невольно припомнится  Некрасовское:
           «…И пойдут они солнцем палимые,
                И заплачут. Родная Земля!
                Назови мне такую обитель!
                Я такого угла не видал,
                Где бы сеятель Твой и хранитель,
                Где бы русский мужик не стонал…»
-О-о! Да ты ещё из школьных лет стихи помнишь!
   -Ну а как же?! Науки наших лет прочно в памяти укоренились Это ведь сейчас – на всё ответы приготовлены. Раз-раз на компьютере пощелкал и выдаёт тебе дважды два – четыре, а коим и « …сколько надо…»
    -Да уж сейчас, как я знаю, учителям всё больше бумаг, да всяких отписок требуется составлять, а на обучение ребятишек совсем даже времени не хватает. Многие ребятишки сегодня и таблицы умножения-то не знают.
    -Вот, вот. А какие школьные программы-то внедряют… Никакой исторической ценности. Историю-то подстраивают так как надо сегодня, а не так как было в действительности. Вот ты спроси-ко сегодняшних школьников  кто такой В.И.Ленин, Иосиф Сталин, али  маршал Г.К.Жуков,   Конев, Рокоссовский, уж не говоря о других мало известных военачальниках, защитников Отечества нашего, так ведь далеко не каждый правильно ответит.
    -Да что говорить о них-то! Даже о своих земляках толи забывать стали, толи совсем и не знали, не знают … знать не хотят. А ведь сколько  знаменитостей, даже из нашей деревни!...Вон Они кавалеры орденов Славы: Петрован Паршуков, Кондратий Савин… Помнит ли их кто-то в деревне, да и за какие подвиги награждены были. Это в Великую Отечественную 1941-1945годов. А уж про Кокорина-то Петра Дмитриевича, поди и совсем не до памяти и незнания. А ведь он наш – деревенский. Это ишшо Герой вовсе давних времен. Командиром партизанского полка был. Он и создавал полк-то при установлении Советской власти в наших краях, да и не малый решающий вклад сделал при разгроме колчаковщины на Алтае. Ну это вспоминать да вспоминать надо…И не мало про Него повествуется во всяких книгах, музеях Алтайских. Кто пожелает, так и в Интернете может поинтересоваться. Только вот… есть ли интерес-то?...Сейчас не модно, вроде бы, про установление Советской власти, да про события тех лет  ребятишек учить…Он и похоронен здесь…
    -Да вот и дело-то, что не модно. А надо бы! Пускай даже не из политических соображений, коли не модно, а об героических подвигах своих земляков в то время, как отважных и храбрых людях, подающих пример мужества и доблести при  исполнении своего воинского долга, свято верящих тогда, что они действуют во благо своих односельчан.
     -Ну то, как будто далёкое время, хотя и его надо свято помнить потомкам, а вот совсем даже близкое –  после военное, да и уже героям наших дней отдавать дань уважения и памяти надобно с низким поклоном.
Вот ты помнишь Анну Гречину, Дарью Новикову?
  -Да как же! Хорошо помню. Они обои были доярками в колхозе. И обои были на ВДНХ в Москве в своё время за свои достижения в работе.               
   -Да, да. И обои удостоены  золотых медалей Выставки. Дарья – Малой, а Анна – Большой Золотой. Дарья-то одна ездила, а Анна ишшо и с коровами-рекордистками – Розой и Модой. Об их тоже в книгах  по достижениям Алтая описывается.
      -А тут вот  особый случай с нашим земляком. Наверняка знаешь Нестера Ефимова. Так вот толи знают, нет ли о нём нынешние ребятишки? Да, поди, уж и взрослые-то не все знают о его подвигах, как ратных так и трудовых. А ведь, прямо надо сказать, знаменитый наш земляк!  Это вот только вразуметь надо:
вступил он в колхоз одним из первых в деревне и привёл в общественное стадо свою коровушку. Так и служил скотником до ухода на пенсию в одной должности, с перерывом  пребывания на фронтах Великой Отечественной войны. Он  и за ратные подвиги множество раз был удостоен Правительственных наград и за трудовые.
    -Знаю, знаю! У него много всяких медалей за трудовые достижения, Орден «Знак Почёта» Орден Трудового Красного Знамени, а уж Почётных Грамот, Вымпелов, других наград и поощрений краевого, районного и местного уровней и несчесть.
   -Да-а… Много заслуженных людей в нашей деревне! Вот Елена Захарова.. В сиротстве жила, сама себе жизню сызмальства устраивала, как могла. Ишшо, однако, и четырнадцати не было – пошла работать дояркой. Так всю жизнь и работала в животноводстве. Тоже всяких почестей заслужила. И почётные Грамоты, ценные подарки за труд-то, и медали. Да и  Орденом Знак Почёта награждена была.
   -Это мы с тобой вот сейчас вспоминаем, рассуждаем, а знают ли молодые-то сегодняшние люди о своих земляках. А если не знают, так  ведь это и наша вина , старшего поколения. Идти надо к ребятишкам да и рассказывать  обо всём, что знаем из рассказов наши родителей, старших деревенских людей и что сами уже знаем и помним. А то и про летопись деревенскую интерес среди ребятишек  учинить. Может из их кто и проявит патриотизм, да и будет излагать продолжение историческое, вон как Саша Колташев.
      -Да ! Сашка башковитый парень. Окончил в Горно-Алтайске наивысшую школу. да теперь и в аспирантуре, а там, глядишь и в доктора… Много он про историю-то деревенскую изучил, да в толк взял. Только вот всё больше старую историю, а про людей своего ребячьего бытия, да сегодняшних дней, мало, да почти и нет в обнародовании. Ну да, поди, у него всё ещё впереди…
     -Да пропишет ишшо! Ведь помнит же, знает своих деревенских. Вон Виктор Нагибин, Анатолий Котенёв – тоже в своё время награждены Орденом Трудового Красного Знамени. Тогда такой награды был удостоен  и Фёдор Жиглей. Он хоть родом-то из Барсуково, а не мало времени в  нашей деревне жил и тоже считается земляком-односельчанином. Что и говорить! Труженики. Такие награды абы за что не выдают, значит, они своим добросовестным, да героическим трудом их заслужили.
     -Да много, много деревенских трудяг надо помнить и низко кланяться им. Уж мы не станем говорить о таких как Татьяна Назарова, Марина Шипунова, Анастасия Муратова, Улита Нагибина, Татьяна Чичкакова, Анна Паршукова, Евдокия Рехтина и десятки других тружениц в годы войны, о ветеранах Великой Отечественной,  об их тоже в разных книгах сказано не мало. А вот про нынешние и совсем не далёкие трудовые будни, да самоотверженном труде  сельчан помнить теперь уже и молодые люди должны. Вот Поповых-то Ивана Афанасьевича с Марией Парфёновной все ведь знают. Знают, как старейших (теперь уже) жителей села. А хорошо-то разобраться - всё ли знают про их жизненное бытиё? Вот то-то же…И ведь большая часть их семьи  здесь же в деревне своей живёт. Это ведь тоже  патриотизм своего рода. Один только сын уехал по обстоятельствам. А дочери все здесь. И семейство большое Поповых в деревне образовалось.
    Или вот Мария Буркова…Тоже в сиротстве выросла да и всю жизнь проработала дояркой, а Петрован, муж ейный –скотником. И посейчас  живут в деревне. Уже на пенсии. А вот дети поразъехались… Да что поделаешь… Негде работать-то, а жить надо. Вот и поуехали множество молодых людей из села. Терёхины Валентина с Иваном – тоже всю жизню в животноводстве,  Нина Булыгина, теперь-то Сидорова, тоже в доярках всю жизнь. Да и инвалидность здесь приключилась…     Игорь, это сын матери-героини Екатерины Александровны, тоже был в знаменитых доярах, а потом и до директора совхоза дошёл, да что-то не получилось, видно грамотёшка не та… А кои ейные дети  в Куягане живут, кои - в самой  нашей деревне. Отец-то зоотехником да и управляющим на ферме работал, а ребятишек-то множино. Всех-то и не упомнить кто где.
      -Да-аа… Всех земляков надо помнить сельчанам. Вон Афанасий Рыбников, Виктор и Екатерина Назаровы, Алексей Иваныч и Мария Кузьмовна Савины, Горшковы… всех-то и не назвать, а помнить помним и всем помнить надобно. Память – это великая штука! Память многое может рассказать…И не только об односельчанах, но и о своём бытие среди них.
    
       …Приумолкли на мгновение, мысленно возвратившись в те далёкие времена, отделяющиеся от современного бытия десятилетиями…Каждый думал о своём, а получалось об одном и том же.             
               
      
                Перед глазами маячит остов бывшей церкви…
…Они любят эту горку, там, где когда-то величественно возвышалась церковь. Строили её всем селом. Да не только всем селом, но и всем миром окрестных сёл.. Давным-давно это было. Ещё старики рассказывали, что они совсем маленькими были, когда церковь-то построенная стала принимать прихожан. В основном-то своих сельчан, но и из окрестных сёл, где церквей не было, приезжали то обвенчаться, то ребёночка покрестить, а то и так попросту для благости души. Далеко со всех сторон её видно. Умели выбирать места для строительства храмов, чтобы отовсюду вид на них открывался,  когда  ещё самого-то поселения и не видать.      Да и звон колокольный разносился окрест. Особо в праздничные дни. А уж в Престольный-то праздник иконы Казанской Божией Матери этот звон  и вовсе неудержимо величественно плыл меж гор, доходя до соседних сёл.
     В каждый приезд в деревню Они идут на эту горку, усаживаются на зелёную травку и подолгу вглядываются в деревенские пейзажи, с тоской предаваясь воспоминаниям о десятках лет, прожитых здесь. Порой не один час просидят  вот так в задумчивости, погружаясь в мыслях в былое, как будто вновь находясь там – в далёких детских, юношеских годах…  Памятью шаг за шагом проходя по деревне, останавливаются у каждого домика.
      Вот и сегодня сидят Они на этом бугорке, где чуть пониже…развалины  строения… Это останки Той самой, когда-то величественно стоящей на пригорке, первой встречающей лучи восходящего солнца и последней из всего присущего в деревне провожающей  закат, церкви. Мысленно  слышат перезвон колоколов, церковные песнопения, но очнувшись, с болью в сердце видят плоды бездушных деяний…
     Конечно же, Они  ещё не родились и не застали и того времени, когда сельчане шли  в церковь и с благостным состоянием души возвращались домой. Но Они отчётливо помнят само строение, купола без крестов, звонницу без колоколов, внутреннюю церковную роспись без икон и церковной утвари…
     И это было как-то обычным в ребячьей кипучей удали. Взбирались и на колокольню, и под купола, не боясь упасть и разбиться, потому как само внутреннее помещение, приспособленное под зернохранилище, было засыпано толстым слоем пшеницы или  овса.
     И эта горка навевает множество воспоминаний о прекрасных детских годах.  В зимнее время она никогда не пустовала. Здесь целыми днями были слышны ребячьи голоса и задорный смех. Это было излюбленное место для катания на лыжах и санках.
    Многие годы помещение церкви приспосабливали под всякие хозяйственные нужды. Да и поиздевались над ней как только могли. Ну ладно(!) - зернохранилище делали, так это ещё ничего - всё-таки хлеб насущный. Но ведь ещё по временам и курятник устраивали, и телятник…
     А тут и вовсе решили казнить… Отрубили головушку – купола, колокольню, дабы  сделать здесь школу. Но школы не получилось, клуб не прижился, контора фермы несподручной оказалась…
               

В общем – ничего из всех затей не получилось. И стоял сиротливо остов церкви, а потом и вовсе стал исчезать по брёвнышку, да по палочке. И вот теперь только памятник бездушью…
Да и того уже не остаётся! Отдельные алчные личности  готовы всё от самого крупного до самой мелкой щепочки  утащить к себе, не боясь греха, ничуть не стыдясь, не признавая святости, в осуществлении своих, не так уж и необходимых, потребностей. Вот так, от бездушия людского, от тяги к наживе и исчезают памятники старины…
     …А вот сюда – пониже, дом священника был. Потом в нём школа была, опять же – клуб был, а теперь вот снова жилой дом.   
        Школа-то многие годы здесь была. И старшие братья и Они со своими сверстниками в этой школе первоначальные знания получили.    Годы-то были тяжёлые – военные, да и послевоенные ещё длительное время, а тяга к учёбе была особая.  И стремились всеми способами в школу-то попасть. Одёжки, обувки у многих нет, так, пока можно было до морозов, и босиком в школу-то бежали, если даже шлёпая по холодным лужам и грязи.   Конечно, сегодня ребятишками эти россказни воспринимаются, как нечто придуманное и неправдоподобное. Они и представить всего этого не могут. И дай Бог, чтобы ребятишки всех последующих годов никогда не испытали  подобного! Пусть для них всё рассказанное старшими (теперь уже стариками) останется сказкой. А вот Они и,  оставшиеся в живых, их сверстники чётко помнят то холодное и голодное, но такое прекрасное(!) время детства, как росли, взрослели, выходили в большую жизнь… Да и как забыть-то?!
      Вон Виктор  отчётливо помнит как пошёл однажды в школу в галошах (это тогда дорогущая обувка была!), да и потерял их в грязи холодной осенней. Пришёл домой-то босиком, да и закончилась учёба его в том году – не в чем  дальше-то в школу ходить…               
     Или вот он – Шурка… Жили они на самом краю деревни. Это, считай, три километра до школы.   Пожалуй беднее этой семьи в деревне не было. Отца-то на фронте убили. Мать одна с четырьмя ребятишками…С темна и до темна на работе, а всё одно достатка в доме нет. Шурка в школу-то да из школы ходил чуть не весь день. Босичином.  Дойдёт до какой избы, да попросится отогреться. Отогреется и дальше. Так вот, как он сейчас шутит, «перебежками» и добирался туда и обратно. А ведь всё одно  шибко хотелось знания получить! Младшим-то – сестре и двум братьям, полегче было. Тут и Шурка уже работать стал и жизнь полегче стала. Рано он материным помощником стал. Ещё бы играть да играть в детские игры, ан нет (!) – в работу…
       Смышленый Шурка-то. Он и в детстве, и уже во взрослости что-нибудь всё придумывал.       В Армии отслужил исправно, женился. Семья хорошая получилась. Две дочери, два сына, теперь вот уже и внуки…
      …Али вон Васька – до четырёх классов в своей деревне учился. А как окончил четыре-то класса, так, ишшо и ребёнком – в чужие люди…то в Степное, то в Куяган, а то и на Дальний Восток – десять-то классов уже заканчивал в городе Благовещенске, у материных братьев жил. А вот тяга к учёбе не покидала. Поступил, вроде бы, в педагогический институт, да… в армию забрали – отсрочки тогда никакой не было. И только после Армии уж высшее-то образование получил.
      А если глубже-то разобраться, так  это только всего два-три  примера, которые можно приравнять к десяткам деревенских ребятишек.
       Полегче стало, как в деревне семилетку открыли, да и стала школа «храмом» получения первоначальных знаний ребятишками окрестных сёл. Вот из Туманово, Александровки, Новой Жизни привозили ребятишек, определяя их в школу и на постой  в деревенские семьи – интерната-то и в помине не было. В каждой семье своих ребятишек много, вот  и вживались инодеревенские  в семьях сельчан, чувствуя себя совсем даже  не чужими, а как  в своей семье…Ко всем была тогда особая доброта.    И вот тем ребятишкам тоже хотелось получить знания. Ну не все, конечно, в дальнейшем смогли получить высшее образование, да почти никто сразу после школы-то. Это уже потом, своим упорством, да тягой к повышению образования,  добивались желаемых результатов получая кто высшее, а кто – средне-специальное. …Вальки Паршукова и Савина…Люська Марянина… Пётр и Алексей Зятьковы…
    Вот, это тогда: Людка Дробышева, две Райки – Зятькова и Соловьёва.
Позднее-то пофамильно  и по статусу, всяк на своём месте,  с именами по отчеству- Валентина Кондратьевна, Людмила Даниловна...
    У Людмилы Дробышевой мать была со званием «Заслуженная учительница РСФСР», так и она по материной дорожке пошла. А вот у двух Раис совсем иная Судьба.    Родители их были простыми тружениками в животноводстве, да и малограмотными и семейный достаток не тот… Но, всё-таки  и они получили педагогическое образование и передавали знания ребятишкам, работая в школах до последних своих дней жизни.
  Вот Афоньша с Колькой – неразлучные друзья, а сложилось у каждого по своему – Афоньша освоил профессии тракториста, шофёра, да позднее юридический факультет Университета закончил, а Николай так и остался с полученным образованием в своей школе, да полученными профессиями тракториста, шофёра.               

               
                           Припомним в памяти своей
                Те дальние года
                Беспечность золотых  тех дней,
                Ушедших навсегда...                ,               
                Теперь десятки лет вдали
                Осталися мерцать…
                Но не забудутся они!               
                Ведь есть что вспоминать!...
           *********************************************** 
               
Первый ряд  слева: (полулёжа)  Афанасий Шипунов (Живёт в Бийске) и Николай Нагибин (Похоронен в Дёмино)
Второй ряд: Полина Новикова (дразнили Чукча)- жила в Степном, парализована, отправлена в дом инвалидов… (жива ли?...), Людмила Дробышева(Где-то в Кемеровской области),Раиса Зятькова (в дальнейшем Григорьева) – похоронена в Дёмино,(Не помнится чья- Тумановская),далее - Лукьянова…(тоже Тумановская), Раиса Соловьёва (точной Судьбы неизвестно, кажется где-то замёрзла в одну из зимних ночей…и похоронена),
Третий ряд (УЧИТЕЛЯ):Зинаида Гурьяновна, Ефросинья Алексеевна  Щерби-нина(Ване Чертову очень известная личность),Ирина Ивановна (математичка), Екатерина Григорьевна Николаева (Шитикова), (…Запамятовал имя – физорг)., Михаил Георгиевич  Стрижков(умерший, кажется в Никольском Алтайского района), Фаина Васильевна(Вениаминовна) Дробышева (Балабаева)  «Заслуженная учительница РСФСР»
Четвёртый ряд:  Виктор Гордеев (живёт в Куягане Алтайского района), Фёдор(или Алексей?) Кустов (того и другого нет в живых), Костин(Тумановский), далее: кажется Юля Буженец(Ту-мановская), а это вот- Ваня Чертов, (Александровка-Новая Жизнь), Алексей Бражников (умерший, похоронен в Казахстане. Там живёт его жена Людмила - была Ерутина),  Николай Кустов (жил в с.Муны Красногорского района, ослеп, какова судьба сегодня- неизвестно)
                ********* Воспоминание в мае2015 года…*********
               
…Многих! Многих, запечатлённых на этой фотографии, уже нет в Нашем Мире… Ну а живущим она о многом напомнит с ностальгией, с томящими тёплыми, волнующими душу и сердце чувствами о тех далёких днях, о друзьях и подружках, о той прекрасной, незабвенной поре юности, молодости…
…Сколько же могут напомнить школа и  школьные годы, юношество, трудовая жизнь...
     …Вначале Мама его называла «Стёпушка», позднее, уже в школьные годы всяк по-своему – «Стёпка, Стёпша, Стёпа», а то и в шутку «Степендий», в юношеские годы  – «Степан, Стёпша, Стёпа»… Но годы шли и  к его имени  прибавилась приставка отчества… Так и дожил он до сегодняшних дней с той «приставкой» к имени – Степан Александрович. Да и не мудрено! На всяких работах поработал. а под конец вот – на руководящих, да ещё и в системе МЧС…
         Работа, карьерный рост, другие обстоятельства увели его из родных мест, но не смогли заглушить, притупить его память о прожитых годах в отеческом доме, о друзьях детства, юношества и более зрелого возраста  там – в деревне.
     Смышленый был Стёпка, да любознательный. Всё-то ему надо было постичь, до всего докопаться, вклиниться даже во всякие взрослые разговоры, за что иногда и оплеуху получал. Но и памятью обладал исключительной.
      Вот он ещё мальчишка дошкольного возраста… Старшие братья книжки читали, а он многое запоминал мгновенно, в особенности стихи.  Борис Белый был заведующим клубом. И в те годы модно было «ставить» спектакли, уж как могли деревенские девчонки и парнишки.
 В одном из спектаклей надобно было сыграть роль мальца. Ну чтобы правдоподобно было – требовался  пацанёнок. Борис постоянно бывал в Стёпкиной семье, вот и приглядел он его на эту роль. И ведь справился! Деревенские зрители долго аплодировали местным постановщикам, а ему особое внимание уделили: «Молодец, Стёпка! Ну прямо настоящий артист!». А позднее, уж как подрос, при случае, советы выдавали: «Ты, Стёпка, непременно иди учиться на артиста! У тебя это ловко получается.»
    Так вот с того первого спектакля и не покидал сцену Степан до самого уезда в город, играя и в спектаклях, интермедиях, читая стихи и даже распевая песни.
    Учёба ему давалась легко. Ещё до школы, с помощью старших братьев,  выучил всю азбуку и довольно бегло читал книжки. Но и озорной был, может даже не в меру. Его озорство граничило с детским хулиганством. Нет! От задиристости далёк был, а вот  в школьных делах с ним хлопот было предостаточно. То звонок школьный спрячет, до классный журнал кому-нибудь в парту  затолкнёт, да потом ищут его всем классом, а он только похохатывает. А тут, как-то, на учительский стул кнопки разложил. И девчонок, сидящих впереди, за косички дёрнет или легонько булавкой уколет, а те в визг… А то и того хлеще – возьмёт да и ни с того-ни с сего вначале потихоньку, а потом всё громче прямо на уроке петь начнёт:. –Здравствуй Гостья-Зима! Просим милости к на-аам, песни Севера пе-эть по лесам и лугам….».   Это на уроке математики-то!...Ну учительница возьмёт да и выпроводит из класса, чтобы не мешал…Нередко и родителей в школу приглашали за его шалости. Вот тогда дома от отца и ремешка доставалось. Какое-то время затишье, а потом всё по новой… Это когда уже за четвёртый  класс перешагнул, а первые-то  годы  примерным был. Первую свою учительницу очень уважал. Да тогда в селе стар и млад всех учителей  очень даже уважали. Многие одноклассники Марию Семёновну мамой называли.
                Первой  учительнице  посвящается.      
          ТЫ ИМ МАМОЙ БЫЛА
             Много лет пролетело,
                как Ты в школу пришла.
              Ребятишек учила
                и им Мамой была.
             Первоклашки Твои
                тоже уж поседели,
             Вспоминают Тебя…
                Как за партой сидели…
             Я уверен – они
                ничего не забыли
             И пришли бы к Тебе,
                если б рядышком жили.
            Серебрятся виски,
                от того ли, что годы…
           Или тронул мороз,
                от житейской невзгоды?
           Только Ты и сейчас
                для меня молода(!),
       …Наставляешь добром
                так, как было  тогда. 
          Где же, где Ты сейчас !?
                У кого мне узнать?
         Поздравленья свои
                в какой адрес послать?       
         Тех краёв, где живёшь
                и тех улиц не знаю…
         Только всё, что сказал,
                я  Тебе посвящаю.
         С этим праздничным Днём
                от души поздравляю!
         И седую главу
                пред Тобою склоняю.
                ***************************
    Стёпка любил приходить в школу раным-рано поутру. Работали в школе техничками Татьяна Кирилловна, Антонида… Им же в обязанности входило и печи школьные топить. Так вот они приходили в школу  в шесть часов. Затопляли печи и приглядывали, чтобы пожар не приключился. А часикам к восьми , а то и раньше, прибегал Стёпка. Женщины уже так привыкли к его раннему приходу, что если только он чуть призадержится – начинают беспокоиться: «Антонида, чё ето Стёпки-то всё нет?! Уж не заболел ли…». А он тут-как тут. И начинается…
Электричества-то тогда ещё не было. Освещением служили керосиновые лампы. Зажигали их  в исключительных случаях. Стёпка любил эту темноту школьную с отблесками света от печей. Поздоровавшись с женщинами, он задумчиво вглядывался в эти огненные всполохи. И таким сказочным казалось всё вокруг! В воображении вырисовываются самые причудливые сюжеты, видимые только ему одному. И не было сил оторваться от «просмотра своего внутреннего сказочного кино»! И невольно, как-то сами собой, чуть слышно, где-то из далека зазвучат таинственные слова... Вот этот момент затишья и ожидали технички. Они знали, что этот малец сделает и сегодня только для них, как они выражались, «отдельный концерт»  Стёпка тихонько начинал:
                «У «Лукоморья» дуб зелёный,
                Златая цепь на дубе том.
                И днём и ночью кот учёный
                Всё ходит по цепи кругом.
                Пойдёт направо - песнь заводит,
                Налево – сказку говорит…
                Там чудеса, там Леший бродит,
                Русалка на ветвях сидит…»
И в этом полумраке кажется и впрямь в школьном коридоре происходят  сказочные действа …               
…Только, только «исчезли «…там на невиданных дорожках, следы невиданных зверей..», да «крутнулась» «…избушка  там на курьих ножках…»,а вот уже и  «…сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…». И вдруг:
                « Из тёмного леса навстречу ему
                Идёт вдохновенный кудесник…».
Так таинственно читал он от начала до конца Песнь о вещем Олеге», что сам, как будто, находится «там»  и «видит» прощание Олега со своим конём…, слышит его слова:      «…Прощай, мой товарищ,  мой верный слуга,
                Расстаться настало нам время;
                Теперь отдыхай! Уж не ступит нога
                В твоё позлащённое стремя…»
И так жаль становится и Олега, и коня! До слёз больно видеть картину их расставания, когда          «..С коня он слезает угрюмый…
                И верного друга прощальной рукой
                И гладит и треплет по шее крутой…»
Но так надо! Кудесник-старик предупреждал:
      «…Твой конь не боится опасных трудов…
      …И холод и сеча ему ничего…
         Но примешь ты смерть от коня своего.»
Так мечтательно, так упоенно он читает, что женщины невольно прослезятся, когда услышат, что Олег после великих побед со своей дружиной пирует  и, вдруг, вспоминает про своего любимца-коня– жив ли? И вот… трагический конец: «…И внемлет ответу:
              ….на холме крутом
              Давно уж почил непробудным он сном».
Но предсказания Кудесника всё-таки сбылись, когда он прибыл на холм, где «…Лежат благородные кости…» и…О, Боже!
«…Из мёртвой главы гробовая змия
Шипя, между тем выползала;
Как чёрная лента вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь….»
          И снова внезапная минутная тишина в школе, а на крыльце… слышатся шаги приходящих учителей, звонкие голоса ребятишек… Сегодняшний «концерт» окончен.
     А в другие дни, вдруг разопрёт Стёпку на песни. Ну тоже по школьным программам. Как будто он повторяет домашнее задание:
      
         «Сижу за решёткой в темнице сырой,
          Вскормлённый в неволе орёл молодой…
          Мой верный товарищ, махая крылом,
           Кровавую пищу клюёт под окном.
Клюёт и бросает сам смотрит в окно,
Как будто задумал со мною одно.
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
           Мы вольные птицы. Пора, брат, пора –
           Туда, где за тучей синеет гора….»

А вперемешку опять же Лермонтовское:
     «Белеет парус одинокий
       В тумане моря голубом!..
       Что ищет он  в стране далёкой?
       Что кинул он в краю родном?...»
И так вот по всем классикам пройдётся за зиму-то в утренние потёмки в школе. И не только перечитает обязательные по программе школьной стихи, да песни пропоёт, но «прихватит» не мало тех, что ещё слышал, как пели мамы, возвращающиеся пешком поздним вечером с колхозных полей… И тех, что распевали взрослые уже в первые послевоенные годы, а глянешь – тоже на стихи Лермонтова, Пушкина, Твардовского, Исаковского и других знаменитостей, а то и вовсе русские народные.   Вот поёт Стёпка:
             «В глубокой теснине Дарьяла,
              Где роется Терек во мгле,
              Старинная башня стояла,
              Чернея на чёрной скале.

              В той башне высокой и тесной
               Царица Тамара жила:
               Прекрасна, как ангел небесный,
               Как демон, коварна и зла.»
      Аннтонида и Татьяна Кирилловна песню-то знали, певали не раз, а вот, что это на стихи М.Ю..Лермонтова даже и не подозревали. Стёпка же им и изъяснил, да ещё и сказал где можно прочитать полностью огромнейшее стихоповествование.
       …А сколько чудесных детских утренников прошло в этой школе!... Это и Новогодние, и ко всеразличным праздникам…И, конечно же, на всех торжествах ставились своеобразные импровизированные спектакли, постановки, сценки, в которых неизменно участвовал Стёпка. В памяти всплывают «Сказка о рыбаке и рыбке», где старика играет Стёпка, а старуху – Людка Дробышева… «…Жили-были старик со старухой… у самого Синего моря…», или вот – «Колобок»-Стёпка, а «Лисичка – всё та же Людка… «Стрекоза и Муравей»…, да по другим басням…   А вот и более серьёзные, это когда уже в старших классах: фрагменты – «Чапаев», «Красные Орлы», «Как закалялась сталь», «Партизаны», «Молодая гвардия», «Зоя» и много других. Это были маленькие эпизоды из произведений, но такие захватывающие(!), западавшие в душу и сердце, что непременно хотелось походить на тех героев- на Петьку ли, на самого ли Чапая, на Олега Кошевого, молодогвардейцев, на партизан в тылу врага… И этот порыв патриотизма прочно врастал в сознание ребятишек, оставаясь на все времена, включая взрослость, путеводной звездой на дорогах Жизни,, даже при больших политических изменениях в обществе, своего личного бытия.

…Сидят эти двое на пригорке и  вспоминают, кажется,  каждый своё, а выходит всё тоже общее, как могли бы вспомнить и…Вальки, Люськи, Ваньки, Нинки, Тамарки, Нюськи, Вовки, Витьки и… многие, многие другие, чьё детство прошло в этой маленькой школе,  давшей не только знания, но более всего -  ориентир в жизненном пути, воспитавшей патриотизм, любовь к Родине, Родному краю, незыблемые основы духовной нравственности, творения добрых дел и незабвенной памяти школьных дней.
     -А помнишь, Петя, как нас классная руководительница выстраивала весь класс в хор и разучивали: «Смело, товарищи, вногу…», али  вот – « Ой туманы мои, растуманы…». Да ведь с желанием пели, хоть не все и не всегда в такт – кому-то и «медведь на ухо наступил», а всё одно пел.
   -Интересно было…Да а сам-то ты помнишь, Стёпка, как, нередко солистом был? Я
как сейчас  вижу: Ефросинья, как дирижёр стоит и руками показывает, кому петь надо.
. Интересно вспоминается! Вот ,Стёпка, ты стоишь перед хором и, по взмаху руки Ефросиньи:
       «На коне-е вороном
         Выезжал партизан.
         Э-эй! Сабля остра при нём,
         Две гранаты , наган»
Тут классная обеими руками, как будто обнимает весь хор и звучит разноголосо, но громко: «Э-эй! Сабля остра при нём.
                Две гранаты, наган….»
А Ишшо, Стёпа, очень даже прекрасно звучало твоё сольное пение:      
                Посею лебеду на берегу ,
                Посею лебеду на берегу-
                Мою крупную рассадушку,
                Мою крупную зелёную.»   
Только вот я до сего времени не пойму – а зачем это надо было сеять лебеду-то? Её и так по огородам растёт не мало как сорняка. Ещё и выпалывают её, а ты, Стёпка, посеять норовил…
      -Ну так то не я придумал. Это в старинной песне такие слова. А из песни слов не выкинешь.
     -Да я  это так, в шутку. Но всё равно не понятно, если вразуметь-то. Нате-ко, возьмите:                «Посею лебеду на берегу…»
     -Так вот тебе и ответ, Петьша – лебеду-то не в огороде, а на берегу посеять решено. Может там больше ничего, кроме лебеды, не вырастет.
     -Вот ведь как! Не только каждую песню, там стих ли, но и  каждое деяние надо философски рассматривать. Ан глядишь и всё становится на свои места и оказывается всё не случайно, а, вроде бы и закономерно.
     -Да так оно. Вроде бы и не понятно вначале-то, а как поразмыслишь глубже – так и очень даже простая картинка вырисовывается да и закономерность проявляется. Вот, опять же – церковь была построена, как святой храм для душевной святости, а взяли да и осквернили её. Под всякие надобности не по назначению стали применять. А оно оказалось всё напрасным. Ведь ни что не прижилось. Вот те верь и не верь – для чего  Она была предназначена, так и ничего, кроме этого, в Ней не могло быть. Так и во всей жизни – всё должно быть на своём месте и для предназначения. Вот и дом этот, как Его до сих пор зовут «поповским»,предназначен для жилья. Ну многие годы служил школой, так это, вроде бы святое дело – своя духовность в нём должна прививаться и долгое время, как школа была, здесь доброта  в ребячьи сердца и души внедрялась. А вот клуб своё место здесь не нашёл и вновь дом стал жилым, по предназначению своему первоначальному.

…Школа…Сколько же Она дала дёминским мальчишкам и девчонкам не только детских радостей, познания первоначальных наук, мира, но и ввела в историю села, с его сказочным прошлым, с его  героическими ратными и трудовыми подвигами сельчан, с его повседневными, казалось бы обычными, но такими большими делами!
    В воспоминаниях  в туманной дымке проплывают сюжеты рассказов старших:
    …Полыхают пожарища Гражданской войны…
А вон Петр Кокорин ведёт полк на битву с колчаковцами…И вот уже враг бежит…, Чуйский тракт под контролем партизан… А что это там – в Плоцком логу? Это Аверьян Саркин окопавшись отбивается от  карателей. Но…силы далеко неравные и он геройски погибает, защищая родное село, детей, женщин, стариков от расправы озверевших бандитов…
   Многое, ранее неведомое деревенской детворе, узнавали в этой школе. Познают ли что-то из прошлого сегодняшние ученики?...    Все ли школьники села знают о подвигах и самого Петра Кокорина, и его сподвижников, верных боевых товарищей?...Василий Вьюнов… Макар Зятьков…Алексей Скирдов…Василий Рехтин… Отец и братья   Дмитриевы… Братья Дураковы…Фёдор Гордеев… Андрей Важенин… Дмитрий Катков… и десятки других имён.
     Не мало сельчан посложили головы за установление Советской власти, искренне верившие тогда в правоту своего дела. Замучен пытками Николай Мокрушин… Смертельно ранен Пётр Кокорин… Застрелян на Тауракском перевале связной Егор Порозов…До смерти забита шомполами жена партизана Домна Дмитриева… Расстрелянные в Сухом логу… Казнённые в самой деревне… Обильно полита кровью земля села…
        Не менее опасной жизнь была и после разгрома колчаковцев. Бандитские вылазки…Тоже гибнут люди…В их числе секретарь комсомольской ячейки Иван Терёхин…В ушах, как будто сейчас, звучат рассказы, зыбко колышутся в туманной дымке незнакомые силуэты…Партийная ячейка… Иван Кудрявцев, Егор Терёхин, Семён Дмитриев, Яков Марянин, Семён Паршуков, Аркадий Баранов и ещё… ещё…
       А вот - совсем молодые, энергичные в своей кипучей деятельности – первые комсомольцы: Егор Попов, Осип Гордеев, Иван Панин, Анна Шушарина, Данил Марянин, Александр Шипунов, Селивёрст Светов, Василий Маслов, Иван Рехтин, Илья Снегирёв…   
    И  вот уже, хотя  и  в исторической дали, но близкое нам сегодняшнее бытиё. Вот они! Совсем рядом героические личности деревни, к великому счастью тогда ещё жившие и с ними можно было пообщаться воочию, а сегодня… нет ни одного в живых участников великой битвы. И…теперь только в исторических записях можно прочитать, а счастливчикам услышать аудизаписи бесед с Ветеранами, защищавшими нас от порабощения, а то и вовсе от истребления, в годы Великой Отечественной войны 1941-1945годов.
     …Пётр Паршуков, Кондратий Савин, Нестер Ефимов, Гавриил Попов, Алгак Матвеев, Александр Шипунов, Арсентий Дмитриев, Михаил Пчельников, Василий Москвичёв, Анатолий Рожков, Александр Кочемаев, Александр Зятьков, Яков Рыбалко….
 
 
А сколько их – не вернувшихся в родное село?!. Откроем Книгу Памяти Алтайского края и прочтём, ещё далеко не полный список имён, память о которых нельзя предавать забвению!
                «Это нужно не мёртвым, это нужно живым!»
       -Петро! Вот мы вспоминаем  про односельчан, про жизню нашу, в том числе и в раннем голодном да холодном детстве, а ведь и нынче на Земле-то материнские да детские слёзы потоками льются.   И я совсем недавно у телевизора наплакался.  Это сижу, смотрю ТВ… Сердце сжимается, душа плачет, а из глаз невольно слёзы пробиваются…Показывают сюжет занятий школьников в Горловке, что на Донбассе… Стены изрешетили снаряды…В помещении за столами сидят в верхней одежде ребятишки разных возрастов(как у нас после войны). В холодном помещении учительница ведёт урок. Наскучавшиеся по школе ребятишки с превеликим вниманием и большим интересом слушают исторический рассказ учительницы., всем своим существом  тянущиеся к знаниям… И, вдруг!....  Сюжет: маленький мальчик здесь же прямо на уроке грызёт малюсенький кусочек сухаря, бережно придерживая второй ладошечкой, собирает  съедобные крошки и сыплет в ротик…
Это сегодня-то!...  Голодное, холодное детство… А Сирия, Ливия…другие государства… Беженцы…Ну ладно – взрослые… а дети???... Голодные, в холоде… Это беженцы, а сколько ещё обездоленных ребятишек в нашем родном государстве?!! Вдуматься бы во всё это людям!
                Людям не в одной стране, а во всём мире!!
   Вот смотрю я телевизор и невольно вспоминается своё, оставшееся вдали, скрывшееся за десятками лет, но так и не забывшееся…
    -Да, Стёпа! Разве это можно забыть?!... Новогодний подарок от Деда-Мороза на школьной ёлке, украшенной самодельными игрушками – пакетик с картофелиной и малюсеньким кусочком хлеба, испечённого специально для ёлки из муки молотых зерноотходов. Маленький кусочек…чёрный…но такой «сладкий»! Такое не забывается! Оно вечно останется в памяти Детей войны! Детей тех лет не только нашей деревни, но и всего тогда Советского Союза. Останется в памяти, чтобы не дать повториться в нашем Отечестве, чтобы всеми силами и средствами бороться за счастье всех детей Планеты. Да вот… мы-то уже староваты стаём…
     -Да, Петя, эт ты верно подметил, да только и нам дела находятся. Вот, скажем, к ребятишкам идти в школы, да и рассказывать им о бытие тех наших лет. У нас-то – быль, а нынешние ребятки это воспринимают как некую сказку… Вот и надо пока живы, эту сказку в их сознании  в действительное понимание превратить. Чтобы хоть что-то  знали из бытия далёкого. а то в учебных программах уже ничего не остаётся  от тех событий…От военных и доперестроечных…
           ЭТО ДЕТИ ВОЙНЫ
Я из тех миллионов ребят,
Испытавших голодные дни,
Про которых теперь говорят:
«…Это Дети прошедшей войны»
         
Рано взрослость почуял свою,
Да, казалось, на всё есть ответы,
И покинул родную семью…
В крутоверти Судьбы  шёл  по Свету…

…На холодные взгляды Судьбы
Нам самим надо тем же ответить!
Вспомнить как ушагал от отцовской избы,
Чтоб  своё счастье, вдруг,  где-то встретить.
         
Но суровость Судьбы не учёл…
Силы, кажется, тоже не взвесил…
Думал – в светлое утро ушёл,
Оказалось – шторм жизненный встретил.
               
Чтоб найти своей жизни причал
Шёл по кручам дорог в шквальный ветер,
С Божьей помощью в грязь не упал
И не спился с тоски в тёмный вечер.
         
Только гложет злодейка-хандра,
Хоть и ей не поддаться сумею!
Силуэты родного двора
Позабыть, разлюбить не посмею!

…На пригорке Берёзка стоит.
Хлёсткий ветер к земле Её клонит…
Но Она стойко память хранит,
Всё, что было, забыть не позволит.

Вновь напомнит о доме родном,
Хоть давно рядом с Ней  Его нет…
…О семействе напомнит большом,
Всколыхнёт память прожитых лет…
         
…Вот Отец уходил на войну
 В сорок первом суровом году,
 Оставляя с детьми Мать одну…
«…Видно так запись есть на роду…»

Испытали невзгоды сполна,
Стойко выдержав тяготы лет –
Он на фронте, в тылу здесь Она…
И забвения прошлому нет!
       

Одержали Победу! Конец
Той войне! Радость чувств не унять…
Снова в дом возвратился Отец,
Облегчённо вздохнула и Мать.

Позади всё. Но… помнятся дни –
Как в холодных  цехах голодали…
Чуть подросшие Дети войны
Автоматы на фронт отправляли…

 Деревенский Мальчишка-малец
В своё детство не смог поиграть,
Шёл туда, где работал Отец,
Стал в колхозе Отца заменять.

А в холодной избушке одни
Ожидали уставшую Мать
Несмыслёныши-Дети войны:
«…Мама! Дай что-нибудь пожевать!...»
      
Всем и всё Вам пришлось испытать:
Жуткий холод, голодные дни…
Не забыть и нельзя забывать!
Вам поклон низкий, Дети войны!
        *********** *********

 Они снова всё дальше и полнее углубляются в воспоминания. И в их памяти проплывают сюжеты того далёкого бытия, и по порядку  запомнившихся дней, годов… и вперемешку, от детства до юношеских лет и выбытия из той деревенской жизни в том, теперь до боли любимого уголка…
    …Зимы в те военные годы были лютыми. А снега-то!...Ребятишки сидят на, чуть тёплой, русской печке, поджидая маму…Им тревожно и за неё, и за одну единственную кормилицу-корову…Вчера мама пришла очень встревоженная: «У Мотрёны Шушариной вчерашней ночью волки корову чуть на задрали…Едва отстояли. Соседи помогали.». А «отстаивание» состоит в том, что возле коровьего загончика пришлось жечь заготовленные на зиму берёзовые веники.  Вот и сегодня мамы что-то долго нет… Но вот заскрипели на снегу шаги… «Слава Богу! Пришла мама, а то ведь волки-то и на людей нападают. Были уж такие случаи где-то…». Война-то и на природу на всю повлияла. Вот и  волков со своих мест обычного обитания повыгоняла. А они не такие, как «нашенские». Наши-то серые, как и подобает быть волкам, а энти рыжие, говорят, кто видел их. И называют их вовсе не волками, а шакалами. Вот эти шакалы и бродят по округе, не боясь даже людей. Днём-то ишшо не так наглеют, а как ночь наступает, то не дай Бог оказаться одному, да без палки, али какого другого орудия для защиты, на их пути. Вон по деревне-то стаями рыскают. Бабы, да старики по всей ночи в вёдра, да кастрюли колотят, отпугивая, а они не очень-то и боятся. Тогда приходится огонь разводить, веники жечь… Анютка, соседская девчонка, вчера прибегала и такие страсти порассказала:
      -Услышал наш дедушка какой-то шум у окошка, да скрежет… Глянул в окно-то, на него морда собачья смотрит…А дальше-то три, а то и четыре морды смотрят… Дедушка заругался, закричал « Ах-ты, погань волчья! Я те счас устрою!» Схватил ружьё, да в сенки, из сенок стрельнул. Наверно попал, потому как визги и вой раздался. Мы все поперепугались. Всю ночь не спали. Корову с телёнком от волков спасали.      
        А ишшо дедушка говорил, что в соседнем селе одна баба по сено в поле поехала, так на неё волки напали и загрызли насмерть вместе с конём… А ишшо дедушка на ферме слышал, что в соседней Чегарте доярки утром рано на ферму шли и на них волки напали, едва отбились бабы-то… А ишшо…»
-Да хватит тебе, Анютка, страсти-то нагонять! Тут и без твоих побасёнок  каждого шороха боимся, а ты такое  говоришь, что теперь и днём-то   страшно.
    -А вот вовсе и не побасёнки, а самое настоящее вам говорю, чё от дедушки слышала. Мне уж и самой страшно делается. Как вот счас     домой-то пойду?... Ты, Васятка, поди проводишь? Ты храбрый. Я с тобой не боюсь.
      -Да ладно – провожу. Только бегом надо. А то у меня лишь носки на ноги-то. Пимы у нас одни – только у мамы…
    …Вот и сидят ребятишки поджидая маму…Те, что помладше – уже и заснут, а старшенькие дождутся. Страшно за маму-то… А за корову у нас можно не бояться. Отец, до ухода на войну сделал добротный бревенчатый хлев, где раньше-то размещались и куры, и поросёнок, и овечки, а теперь вот только три курицы, да корова.  Другие бабы в деревне поразбирали хлевушки на дрова, а мама углы у дома рубит,  но хлев не разбирает, а то как потом корову-то сохранить?... Как мама придёт с работы домой, то спокойнее становится и не так страшно слушать за дверью толи завывание ветров, метели, толи вой волчьей стаи…
  Много страху за зиму-то натерпелись маленькие несмышлёныши.То вот про вол-ков-то, заглядывающих в окна – «А, вдруг, окошко разобьют, да в избу заберутся!...», то старшие начнут сказки страшные рассказывать и в темноте мерещатся летающие черти под Рождество да баба-Яга с метлой в ступе,«Только вот как она в ступку-то помещается? Вон у нас ступка, в которой до войны соль толкли, сов-сем даже маленькая…Но, видно, баба-Яга помещается, ежели она колдунья…».
   Хоть и страшно, но Стёпка, пока мама не пришла, ходил во двор посмотреть, как летают по небу-то тёмному, но ничего так и не увидел – «Видно пролетели уже, али ишшо и не прилетали… Попозже посмотреть бы, да…мама уже не пустит на мороз-то…». Ночи зимой длинные, а дни короткие… Это уж после войны у комелька чтением занимались,а тогда и комелька вовсе не было в избе-то, он только в горнице был, а там теперь закрыто наглухо и пол на дрова мама рубит…
           Весной, как только снег сходит, волки  – эти опасные хищники тоже уходят куда-то до следующей зимы. Летом на людей не нападают, а  овец колхозных, да другую животину с выпасов утаскивают. И опять же на пастухов горюшко сваливается – «…Проспал! Не уследил! Не уберёг колхозное добро! Уж не специально ли вредительством занимаешься?!...»  А и пастухи-то… то старые-престарые, то им в помощники десяти, а то  и того меньше парнишки, да девчонки. С ребятишек-то что возьмёшь?... А со старика со всей строгостью спросят… Дедушка-Трофим, бывало, попросит: «Ты, сынок, зорчее поглядывай. У меня-то глаза уж плохо видят, а у тебя - молодые, вострые, вот и поглядывай. Не дай-то Бог от стада отобьётся какая, да волкам на зуб попадётся, а нам с тобой беда – засудят обоих, да в каталажку…». А нам в «каталажку» совсем никакого резона! Вон скоро малина поспеет. Надо будет по малину идти. Парнишки с девчонками пойдут, а я в «каталажке»…Не-ет! Надо слушать дедушку! Вот и  бегаем  вокруг животных, чтобы не дать «какой» отбиться…
        А ведь и поиграть-то хочется!...И тогда попросим дедушку, чтобы он ещё двух-трёх парнишек взял на выпаса. Вот тогда намного веселее! И набегаемся вдоволь, наиграемся и сообща-то  «зорче» наблюдение ведётся за поведением животин…Это всё уже летом, а весной-то ждём не дождёмся как проталинки появятся.   Как только дни становятся длиннее, то и солнышко пригревать начинает.
Снег становится  серым и сугробы, как будто, устают от пухлости - приземистыми
делаются, а из под них струйки талой воды пробиваются, сливаются воедино и образуется ручеёк, скатывающийся с горки, пополняющийся новыми струйками, увеличивающийся в размерах, превращаясь в шумный поток... А вон уже и проталины появились! До них ещё через сугроб надо пробраться… Ну это и не такая проблема! Подумаешь босиком через сугроб метров тридцать! Зато на проталинке можно уже побегать, а то и самодельным мячиком или в лапту поиграть. А больше всего привлекает гора, на той стороне речки. Её, почему-то, называют «Филипповка». Может это потому, что когда-то у её подножья жил дедушка-Филипп, чей дом вон он – до сих пор стоит, хоть и в землю врос по старости…
      До горы тоже надо через ложбинку снежную пробраться. Но уж какая радость, как на гору-то попадёшь! Там вшивик, репки, слизун и другая  питательность уже повылазит. А на вершине и цветки – ветреники. Такие величественные, синего, а то и фиолетового цвета. Ещё бы! Они первые зацветают и им почтение особое. Вот они и «выброжают», как мама скажет…     Подснежники-то – уже позднее. Они такие нежно-голубоватые, почти белые. Тоже из под снега вылезают на самой кромке сугробов. Бывало нарвём букетики, да домой…Хорошо букетик-то в избе смотрится. Да и, как мама говорит: «Душу веселит…». А нам мамину душу повеселить очень даже хочется.      Дальше – больше весна своё берёт: расцветают Барашки, Огоньки, Марьин Корень... А там, глядишь, и черёмуха аромат свой на всю округу изливает… Хорошо весной! Да ишшо и крапива вылезает… Тут один наш парнишка Лёшка как-то изрёк: «Ни хлена, мама, тепель не плападём! Клапива вон вылазит…». Да-а…
         И мечется Память, кувыркается, то в детские годы бежит, то к золотым дням юности «подрулит», то к зрелости жизненной проскочит… То солнечным светом засияет, то хмуростью обернётся, ливнями, жгучими метелями, хлёсткими ветрами засвистит… То гладким жизненным большаком летит, то ухабистыми, каменистыми дорогами да тропами пробирается… Кувыркается Память, озорничает, не стоит на одном месте, от одного времени в другое скачет, даже не по порядку жития, норовит высветить  прошедшее, за десятками лет оставшееся  и каждое время по своему дороговизной отмечает.
     Это ведь только повнимательнее приглядеться к прошедшим дням надобно. И тогда многое вновь промелькнёт перед  глазами…
      «Вон они – скалистые горы… Сколько и чего только они не напомнят!... Дружные ватаги девчонок и парнишек…  Разве можно предать забвению, когда многочисленной, разноликой компанией ходили на горные пикники, или справляли кому-то День Рождения!»   А ещё в памяти проплывали  сокровенные сюжеты, маячащие где-то далеко, далеко в тумане, по-своему дорогие каждому…
А лесные полянки, покрытые цветами!... Гуляющие по ним счастливые парочки.  И… безответная любовь…
     Вы хоть раз видели во тьме ночной цветы «Огоньки»? Это незабываемое зрелище! И вот они - летние ночные прогулки по лесным цветникам с   любимыми девушками… с которыми не суждено было связать свою жизнь, но и незабываемые десятки жизненных лет…       
                «Есть любовь или нет- я не знаю.
                Только где-то, в далёком краю,
                Есть девчонка-поляна лесная,
                Стерегущая юность мою…»
         ПОЛЯНКА ВСЁ ЖДЁТ

Пролетели года безвозвратно.
Голова…серебристой зимой…
Вот бы в юность вернуться обратно(!),
Вновь в цветы на полянке лесной!..

Побродить бы с девчонкой той снова
До зари по росистым лугам…
Да шепнуть ей заветное слово…
Да припасть с пылкой страстью к устам…

Только…прежние дни улетели
И назад их уже не вернуть…
Песни вёсен допеть не успели,
Глядь – к зиме направляется путь…

Не споём уже песен тех звонко…
Юность наша назад не придёт…
Не придёт на свиданье девчонка…
Лишь полянка лесная всё ждёт…
       ************
                ************
     -Вот ведь не думали тогда, что когда-то будет щемить сердце, терзать тоской душу и по этим горам, лесным полянкам, и по грязным в дождливую осеннюю пору улочкам, заметённым  сугробами зимой, пыльным в жаркое лето…
    -Не думали… Тогда не думали, а вот сейчас ни одного дня не проходит чтобы чего-то не припомнилось. Порой самые маленькие, казалось бы ничего не значащие, эпизодики всплывают, а порой - грандиознейшие, по деревенским меркам, события…
                Да! Не думали ни Стёпка с Петьшей, ни все другие друзья-односельчане, что Жизнь их раскидает по разным углам России-Матушки и будут они в одиночку, или при случайных встречах сообща вспоминать былое житиё в родной деревеньке. Будут вспоминать кто-то с любовью, со  сладкой болью в душе и на сердце, а кто-то   только всю черноту дней своих… Да! Далеко не сладко пришлось ребятишкам военных лет. Но ведь и дней своеобразного счастья ребячьего было не мало! Да! Недоедали, недоиграли в детстве, недолюбили, недовеселились в юношеские годы… А там, незаметивши времени, и в самостоятельную жизнь шагнули, где  только самим пришлось её строить как могли и умели. Не всех и не так уж  щедро обласкала Жизнь… Но ведь и улыбок подарила не мало! Так зачем же на неё сердиться?! Зачем хаять и бранить Её на чём Свет стоит?! Ведь всё, что свершилось – то свершилось и ничего не возвратишь, хоть ты как изругай  Жизню-то… А вот не повторить тех ошибок, что к хмурости приводят, предотвратить подобные негативы в наших силах. Только вот…опять же…стоит-не стоит?… Нужно ли это нам теперь, по прошествии многих лет? И всего более вероятно, что большинство уже совсем даже ненужное сегодня, остаётся  лишь нужным, как память о добром, прекрасном или хмуром.
    И всем помнящимся прекрасным надо наслаждаться и сегодня, восполняя душу и сердце своё благодатным влиянием, а негативные явления как-то помнить (без этого не обойтись), но не придавать им трепетных эмоций, дабы не обременять себя сегодня хмуростью и хандрой.   Впрочем – всё это выглядит философски и воспринимать надо всё, как прошедшее, оставшееся там…позади, но чётко отпечатавшееся в памяти., чего забыть невозможно…

    - Стёпа! А что «Витька-то – Хищник» живой ли?
-Не-ет. Он давненько уже почил. В соседней деревне, вон за горой, нашёл вечное пристанище в Сырой Земле-Матушке. Попивал здорово в последнее-то время.
-У них семья тоже большущая была.
-Да, много их ребятишек было в семье – семеро.
Отец-то на фронте был. Слава Богу – выжил, но больной домой возвратился. А Карповна – мать ихняя, тоже горюшка хлебнула. Ой хлебнула!
      Жили Степановы , тогда считалось, в Нижнем Краю. Отца призвали в первые дни войны, как и многих деревенских мужиков. Осталась Карповна с детьми да престарелой матерью одна в доме. Витька только народился. Малюсенький совсем на попечение старших определился. Матери-то приглядывать да обихаживать некогда – на работе колхозной с раннего утра до поздней ночи. Баушка уже немогутная была .Да ладно ещё в семье девчонки были, так как-то по-хозяйски дом, семью содержали. В начале  скотина была, птица и другая живность. Питались пока нормально. А вот когда всё поубыло – тоже беда сплошная. Голодно… Холодно… Тут, как-то, уже в средине войны совсем беда приключилась. Осенью, в хлебоуборочную пору, молотили пшеницу в поле (там «молотяга» на конном приводе устанавливалась). Ребятишки бегали туда, чтобы хоть пшеницы пожевать. Бабы в перерыве разведут костёрчик со всей пожарной предосторожностью, на железной пличке или лопате чуток поджарят пшеничку, сами поедят и ребятишек покормят. А вечером, кто как сможет, чуток в торбочку насыпят и  с большим риском домой несут –«не дай-то Бог приметит кто – беда! …Воровство…».          Вот и у Карповны такая беда приключилась.
  Закончили работать. Теметь уже. Карповна тихонько отлучилась от толпы в темь. Нагребла в торбочку пшеницы. Думала никто не заметит. Ей бы поберечься – в этот день уполномоченный из района был,  да вот…  баушка дома немощная голодная, ребятишки… Приотстала она от всех. А уполномоченный заприметил, да и встретил её у её же дома. Даже в ограду не впустил – сразу же в Сельсовет и в район… Целую неделю держали Карповну в «каталажке».Дома ребячьи вопли…Сама она вся извелась и помутнели глаза от непросыхаемых слёз… Суд… А там  - не посчитались с тем, что дома мал-мала ребятишек полон дом, да старуха-Мать немощная. Осудили. Но каким-то чудодейственным образом по ходатайству колхозного собрания «на отсидку» её не отправили, а приговорили к «принудработам» на полтора года… «Ну да, Слава Богу, что хоть в семье оставили. А то как бы они здесь без меня?...».  О себе-то она уже и не думала…
     Витька предпоследний в семье был. (Ещё один брат народился уже после войны по приходу отца с фронта). Проворный, озорной был Витька, подраться  любил в школьном-то возрасте. Вот и прозвали его «Хищный». Тогда, считай,  у всех клички были.  А вот когда повзрослел чуток, да в юношескую компанию влился, то «хищности» в нём поубавилось, да и вовсе не стало, но хитрюгой так и остался. Но это не мешало ни ему быть в компании, ни компания деревенских парней и девчонок не чуралась его.
    Дружил Витька-Хищный с Надеждой. Вроде бы и неплохая парочка была, да вот что-то не сложилось у них. Может быть от того, что Надежда с родителями уехала из деревни, может быть по каким другим причинам, но каждый обзавёлся своей семьёй и жили как могли…
    - Вот сгинул Витька-то… Семьи не стало. Пил чё-попало… Жалко – дружок ведь был. Ишшо при жизни, бывало, встретимся, я ему: «Витьша! Ты бы поберёг сам себя. Бросил бы пить всякую дрянь Ну водчёнки выпить чуток – куда бы ни шло. А так ведь здоровье-то своё подрываешь. Эти самые стеклоочистители, да другая дрянь шибко плохо на здоровье действует…». А он. с какой-то грустью, да безысходностью: «Жизня-то – она одна…Да и не задалась как следует… Всё перевернулось в верх ногами…», Помолчит, да вновь: «Не задалась жизня-то…Вот ишшо и не старый…И работать мог бы, да…негде. Не берут на работу-то. Всё везде разваливается. Негде работать… Вот и перебиваюсь мимолётными мелкими заработками – в деревне кому что сделать. Денег-то у людей тоже не ахти. Ну и подадут стопочку-две, да накормят… Ну кто-то и деньжонок чуток даст. А что на эти мизерные подачки возьмёшь? Тоска берёт! Душа болит, сердце на куски рвётся… Сам с собой поделать ничего не могу. В детстве никакого просвета… В молодости с любимой девчонкой не сложилось… Женился нелюбя. Детей не народили. Хоть бы жена поддерживала, ан нет – сама попивала изрядно. Вперёд меня «управилась». Остался вот один… И мыкаюсь на Белом Свете.Сердцем-то понимаю, что не правильно поступаю, да сил никаких нет остановиться. Жизня-то хоть и одна, да… если сгину – никто не всплакнёт и не погорюет… некому… Вот и  заливаю своё горькое существование всякой дешёвой дрянью, на какое-то мгновение отвлекаясь от жизни сегодняшней в угарном тумане…»
      Вот и сгинул Витька-Хищный. А я частенько о нём вспоминаю. Жалко его. Ишшо жальчее тех, кто сравнительно нормально живёт…
     -Да жалко, конечно, но ведь они сами  себя ставят в такое положение. При Советской-то власти хоть контроль какой был – то профсоюз, то женсовет, то на собраниях в коллективе построжатся. Всё не давали совсем-то в болото скатиться. А счас чё?... Никто никому ненужон. Сами по-себе как могут так и кувыркаются. Упал – падай! Никто не поможет встать…
      
        Долго ещё вспоминали Степан с Петром о своём житье-бытие, о бывших многочисленных друзьях, а теперь «коих и в живых нет, а коих Жизнь разбросала по Белу Свету…».
      -Мало нас в живых-то осталось. Да и то встречаемся от случая к случаю… То всё какое-то «некогда», то возможности не представляется и по достатку съехаться в деревню из разных земных уголков, то вот ишшо этой «перестройкой» разъединили нас, «рассортировали» по разным государствам теперешным…
     -Да и здоровье, Степан, уже у многих не то, чтобы специально на встречу приехать. А ишшо к кому и ехать-то?! У большинства и родственников-то в деревне не осталось.
   -Ну к кому приехать, это ты, Петро, напрасно говоришь. Земляки-односельчане, которые и в возрасте солидном, но всё помнят и доброжелательно относятся к приездам, даже чужих людей. Да и молодые не отказывают, приглашают. Оно ведь всё одно в деревне о всех помнится, а люди у нас здесь добрые, гостеприимные, приветливые. Может не у всех полный достаток, но гостя всегда встретят. Это в деревне исстари ведётся.
    Помню вон мама наша сердобольная была. Это уже когда она не работала, даже цыган с ребятишками зимой в избу впускала. И отец не перечил. Вот, помнится, одна семья цыганская каждую зиму на малый постой приезжала. Мама даже сдружилась с многодетной цыганкой. Раисой звали цыганку-то. Ну уж не знаю как там по деревне было, наверное всякое, но на нашем подворье единого пёрышка не терялось. Видно доброта-то добром и оборачивается. Раиса день-то по деревне ходит. Пропитание добывает. Муж ейный на заработки нанимался – то кому сено с поля вывезти, то по дрова съездит в лес. А ребятишки дома в избе. Чуть постарше девчонки – с маленькими нянчились. Ну шум, галдёж, конечно, неимоверный… А у мамы на всё хватало терпенья. Она ещё и игры всякие подсказывала, чтобы ребятишки чем-то занимались.  А вот как наш отец  приходил с работы, да цыганские родители заявлялись – все притихали. Строгости  порядошные были. Раиса насбирает по деревне еды и вся «орава», после взрослого застолья,  усаживалась за длинный стол. И вот ведь как! Мы все садились вместе. Нас не разделяли на «своих» и «чужих». Всё что от наших родительских съедобностей и цыганских распределялось равно между всеми. Вот сейчас-то я вспоминаю осознанно всю интернациональную дружбу.  А чего делить-то было?! Все равнаки – голодранцы… А после ужина… Эх бы и сейчас!...Рассаживались кто где может, и на полу, и на лавке, и на печи, а маленькие на коленях взрослых и… начинался «концерт» - все сообща пели. Ой как здорово пели! Вот бы сейчас такой хор сорганизовать! Цыгане пели и свои песни, но более всего русские народные. Вот эти вечера никогда не сотрутся в памяти моей! Это было чудо! Но всему было своё время. Вот и это пение имело границы, каждый вечер по-разному. Маленькие засыпали прямо на коленях, а побольше – кто на полати  за-
берутся и там засопят, кто на печке, кто-то на соломенной постели прямо на полу… И тогда отец скажет: «Всё! На сегодня хватит! Всем спать! Завтра на работу всем…На работу..»
                Работа…У каждого из них она была своя, но каждая направленная  на пропитание, на обеспечение жизненного  бытия своего семейного. Про военные-то годы уж и говорить не надо – там всё понятно безо всяких комментарий. Но и в послевоенные годы не сладко жилось – надо было залечивать глубокие раны в государстве, в народных сердцах, в жизни  деревенской… Тоже невзгод хлебнули в полную меру. Вот и отец, родители-цыгане  каждый по-своему трудился, каждый на своём месте. Да оно постоянного места у цыган и не было никогда – так где и как придётся, а семью-то кормить надо…Ведь маленькие дети, как и мы в своё время, есть просят, не задумываясь, по своей несмышленности, где и как мама добудет что-то поесть…Вот видимо, (Нет точно!) наша мама так сердобольно относилась и к цыганским семьям, потому как всё испытала на себе. Доброта к цыганской семье возымела своё воздействие и на долгие последующие годы. По каким-то причинам Раиса и семья не стали появляться в деревне, но заезжие цыгане почитали традицию и наше подворье от них никогда не испытывало каких-либо козней. Послушаешь по деревне – то там что-то исчезло, то там потерялось, а с нашего единой  щепочки не исчезало, не только чего-то значимого. Позднее-то цыгане зимой в деревню уже не приезжали. Наверное, где-то зимовали в более подходящих местах, может быть «укочёвывали на юга». С наступлением же лета вновь приезжали большим табором. Располагались где-нибудь у речки на большой поляне, выстраивали шатры, палатки и жили тоже продолжительное летнее время. Тоже и подрабатывапи, и цыганки ворожбой занимались. Всё это естественное бытие цыганское, традиционное, неотъемлемое от их жизненных укладов.
     Цыгане каждый вечер, толи для своего успокоения душевного, а может быт и  для малого обеспечения своей жизни кочевой, что всего вернее, по вечерам на поляне устраивали цыганские вечеринки-концерты. Пели, танцевали, играли на гитарах, скрипках и других музыкальных инструментах. И вот на эти зрелища приходили, в немалом количестве, сельчане. Специально каких-либо сборов они не учиняли, но жители приносили кто что мог и складывали на больших расстеленных прямо на земле скатерьтях, палатках. Денег-то не было, а вот продуктов, какие были у самих, сельчане не жалели. Тут и яйца, хлеб, молоко в бутылках, сметана, картошка и другие овощи, а то и  сладкие деликатесы для ребятишек – мёд, варенья…
Хозяева этих вечеринок с поклоном благодарили. Не обходилось и  без традиционных цыганских уловок. Цыганки пользовались большим скоплением народа и, чуть ли не каждому, предлагали рассказать «что было, что будет…». Находилось не мало верующих в ворожбу и охотно соглашались, в обмен на что-нибудь, «узнать свою судьбу». Молодые девчата  непременно хотели узнать «когда доведётся выйти замуж». Да это и не мудрено. Ведь молодых парней в деревне осталось очень даже мало – многих забрала война… Вдовы со слезами просили погадать не случится ли чуда, да возвратятся их мужья домой. Хоть и получили  «похоронки» да… «Может быть ошибочно прислали…Может Он где-то безвести пропал…Поди ишшо возвернётся…». Верили всё вдовы. Всё ждали и ждали не вернувшихся с войны, так и не дождавшись до своей кончины…  А цыганки, как хорошие психологи, вселяли во вдовьи сердца и души веру в возвращение мужей…Шибко-то не врали, но и правду не говорили, всё вокруг, да около: «Вот смутно чё-то видно, но мне то видится, что он упокоенный, а то где-то вдалеке маячит в живом виде. Но ты, милая, не убивайся шибко-то! Даст Бог, поди, и возвернётся. А ежели не вернётся, то видно так Богу угодно.   Вернётся
поди… На всё воля Господня. Ты молись! Молись! Бог-то Он милостливый. Поди и тебе утеху пошлёт…». Со вдов цыганки мзды за свою ворожбу не брали. Даже кто-то и от всей души чего-нибудь предложит – отнекивались принять дар. Тогда сердобольные вдовы говорили: «Возьми! Возьми! Ежели живой – за здравие молитесь, а ежели уж сгинувший – так хоть на помин Его души…»       Ну а молодых девчонок так «обкручивали», что те собственных платков, да немудрёных украшений не жалели. Ещё бы!  «Ой, милая! Дождёшься ты своего счастья! Совсем даже близко оно.  Встретишь ты парня статного, красивого. И долгая полюбовная жизня у вас будет. Вот видишь на твоей ручке две длинные полоски проходят. И смотри-ко близко рядышком. А детей-то народите! И все в радость вам будут….». Ну всё-то одинаково нельзя предсказывать, так другой скажет: «А тебе, милая, придётся ишшо долгонько ждать своего возлюбленного. Видишь вот на ручке твоей одна полоска от другой отстаёт. А за ней вон видна другая полосочка близко к первой. Это, милая, твоё далёкое счастье. И видишь они соединяются во единую и  далеко продолжаются единой. Хоть и не скоро, но счастье твоё большое тебя ждёт. Парень баской, да прилежный для тебя объявится. И будете вы жить во любви да согласии долго, долго. И детей народите, и внуков,  даже правнуков дождётесь в радости  великой».
Всякого наговорят, хоть не всё и сбудется… А веселье у костра длилось за полночь…
             …В памяти  далёкие…далёкие годы…
         ВОЛЬНЫЕ ЦЫГАНЕ

В тумане…Сумрачном тумане
Горят далёкие костры.
Как ветер, вольные цыгане
Их в сентябре в ночи зажгли.

Гитары звонко заиграли
И на лужайке у реки
Цыганов песни зазвучали –
Поют невзгодам вопреки…

Напев цыганский грустно-томный
Над речкой тихою плывёт.
Аккорд, гитар цыганских, звонкий
Манит, в неведомо зовёт.

И грустью сердце наполняют
Напев цыганский, звук гитар,
Будто изведать призывают
Цыганской вольной жизни дар.

Ночь напролёт костры пылают.
Цыгане пляшут и поют,
Лишь поутру чуток прилягут,
А в полдень снова в дальний путь.

В тумане…Сумрачном тумане
Где-то опять костры зажгут,
Как ветер, вольные цыгане
Вновь свои песни запоют…
*******************************
             Сентябрь 2013
******************************* 

               …А сюда вот, чуть левее, деревенский клуб был.
 

 Нет его сейчас... Сначала разобрали и к церкви пристраивали - делали там спортивный зал для школы, а потом снова разобрали и увезли куда-то. Брёвна-то были добротные, старинные, да из лиственницы. Им ещё сотни лет износа не будет, вот и «прибрал» какой-то хват-делец к рукам   Это помещение тоже многое повидало. Тут и школа церковно-приходская была, и штаб партизан в годы гражданской войны, и вот клуб многие годы.
           Клуб этот и в детские годы помнится многим, и в юношеские.
     Нам, ребятишкам того времени, особенно помнится как кино привозили. Уж какими уловками не пользовались чтобы поглядеть фильм.!
      …Про кино-то многое можно порассказать. Это сейчас, то телевизоры, то и кино-то экранное совсем по-другому показывают. Всё усовершенствовано, не чета тем прежним фильмам и киноустановкам, а вот тяги для просмотра особой нет. А тогда…
      Но прежде чем о «тогда» следует маленький экскурс сделать:
     28 декабря 2015 года  Люди Земли отметили  Международный День Кино. Если не всем, то большинству поклонников Кино, известно, что 120 лет назад  в Париже Братья Люмьер  демонстрировали  первый сеанс синематографа.
        С тех пор новый вид искусства прочно вошёл в жизнь человечества.   Ещё В.И.Ленин, в своё время, говорил, что «…из всех искусств важнейшим для нас является кино…».  Да так оно и было! Так оно  есть и сейчас! Только вот…кинотеатры превратились в торговые центры…во многих сельских клубах с десяток лет, а то и более, не видят жители «живого кино».
     Телевидение показывает боевики с убийствами, насилием и всякими негативными явлениями. Для чего?! На что настраивается зритель?! Что, какой патриотизм извлекает молодое поколение?! Есть, конечно, да и не малое количество, и в боевиках героические поступки, но…как-то всё основано, «замешено»  на крови да насилии. Ну зачем?! Зачем выставлять все насилия, всю жестокость на всеобщее обозрение, уродуя психику людей, в особенности детей, подростков? И такие «кина» смотреть  совсем даже не хочется. Да  и… кто-то извлекает доброе, геройски-полезное для всех, а кто-то… учится и делает, как не надо делать…
   Хочется верить, что когда произойдёт «Пересмотр!» на «живое кино», который  принесёт свои положительные плоды и в моральном плане, и в патриотическом воспитании, и в приобщении к этому искусству, как и прежде, наскучавшееся по добрым фильмам население.       
     Так хочется, как было когда-то, прийти  в сельский клуб, сесть на последний  ряд и, под  чуть слышимый рокот киноаппарата в кинобудке за твоей спиной, созерцать действа на белом полотнище экрана! Действа героев, защищавших Родину, действа людей на грандиозных стройках, , на аренах цирка, в школах,  на фермах, на просторах родимых полей и всей необъятной действенности советских людей. Так хочется вновь увидеть свои, Российские кинокомедии с участием полюбившихся киноактёров…, добрые, привлекательные индийские кинофильмы и многое другое!..      
       …Нашему поколению  посчастливилось увидеть   путь становления, развития кино. Вот я отчётливо помню,  как в село привозили в 3-4 месяца, а то и в полгода, один кинофильм. Всей деревней приходили смотреть…   Да и у сельчан на происходящее были разные взгляды. Кто-то с упоением смотрел первый фильм, а потом уже не мог «пропустить» не посмотрев последующие, а кто-то, вот как Дедушка-Лёва, посмотрит единожды совсем не до конца,  да и открещивается неделями: «…Всё это чертовщина, дьвольщина! Черти бегают по стене-то. Только грехов на себя нацеплял, прости Господи, за полгода не отмолить…»
     А нам, ребятишкам, не до грехов было. Уж на что мы только не шли – и динамомашину крутили (это вроде автономной электростанции), под окрики киномеханика: «Тише!....Прибавь, чего уснул?!...»… И под лавки клубные(сиденья) залезали, чтобы нас не смогли найти да выдворить по домам учителя… И с улицы через клубные окна смотрели… Всяко приспосабливались, лишь бы как-то посмотреть фильм.
      Вначале были «немые» фильмы, узкоплёночные…Это уже позднее совершенствовались и аппаратура, и сам кинематограф.          Сейчас в деталях вспоминается  история развития  кинопоказов на моей Малой Родине. При сборе материалов в книгу =Был День «Вчера», есть День – «Сегодня»=, мне посчастливилось пообщаться  с тогда ещё здравствующей ветераном кино Анастасией Ивановной. Из Её рассказа, рассказов старших односельчан и моих личных воспоминаний можно тоже отдельный фильм отснять:
 …В начале организации совхоза (это 1930 и последующие годы), о кинофильмах и понятия не имели. Но постепенно и этот вид искусства всё прочнее входит в жизнь сельчан. В 2-3 месяца один раз  демонстрировались «немые» фильмы. А уж каким сенсационным событием было когда в 1939 году  киномехаником И.М.Поповым в посёлке демонстрировался первый звуковой фильм «Человек с ружьём»! В других же сёлах совхоза в довоенное время  кинофильмов вообще не было...
Вторжение в СССР гитлеровских захватчиков в 1941 году приостановило рост культуры, в том числе и кино .И только в 1948 году жители сёл вновь стали смотреть кинофильмы, в том числе и звуковые, которые демонстрировали киномеханики И.В.Безруков, И.Чаринцев, Н.А.Булыгин, приезжая с кинопередвижками.
    В марте 1952 года районный культотдел направил Н.А.Булыгина для организации закрепления на постоянной основе стационарной киноустановки в посёлке.
  Здесь Николай Арсентьевич и Анастасия Ивановна обрели общее  счастье, создав крепкую прекрасную семью. К великому сожалению Николай Арсентьевич рано сделался инвалидом и, совсем даже не по годам, рано умер, а теперь вот нет и Анастасии Ивановны…      
       Он , а потом и Анастасия Ивановна, сделали огромный вклад в развитие кинофикации в сёлах совхоза, настойчиво изучая и внедряя новые формы демонстрации кинофильмов на всё совершенствующейся аппаратуре.
  О кино Анастасия Ивановна рассказывала увлечённо, с особым упоением и любовью. «Помню, – говорила Она, - в селе открыли новый клуб на берегу реки. Там изредка показывали кино. А вот, как приехал киномеханик Николай Булыгин, так мы с ним и задружили, да и вышла  за него замуж  и стала работать помощником киномеханика.»  Так  и работала Анастасия Ивановна более тридцати лет в кинофикации, до ухода на пенсию…
       Николай Арсентьевич был уважаемым и заслуженным Человеком на селе, да и во всём районе. Ударник Коммунистического Труда,, награждён Прави-тельственными наградами, знаками «Отличник кино».Анастасия Ивановна так же имела множество всеразличных наград и поощрений за долголетний, безупречный труд в кинофикации.      …Вспомнят ли о Них  когда-то потомки?.. Наверное вспомнят… Нельзя не вспомнить!   
     Интереснейшая, да и стремительная История кино в наших сёлах. И в буйном развитии системы, и… в   «затухании» в перестроечный период, и  вот теперь - в  новом возрождении значимости  кино.
    А тогда… В послевоенные годы и во всех других сёлах и посёлках стали чаще и чаще появляться киномеханики, пока ещё с кинопередвижками,  Михаил Жиров, Анатолий Завьялов, Владимир Андреев, Алексей Пфафф…
      А позднее и вовсе стационарные киноустановки в каждом клубе появились, да и кинофильмы стали демонстрироваться более качественные, привлекательные.
        В 1957 году в совхозе впервые демонстрировался цветной фильм «КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК», а в 1965-м в феврале месяце сельчане впервые смотрели широкоэкранный фильм «ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА».
        Булыгины так и «крутили» кинофильмы всяких размеров и на всё совершенствующейся аппаратуре…
        В других сёлах «киношными» делами занимались  киномеханики Иван Саклаков, Виктор Кравченко, Виктор Муратов,  и другие.
        Уже к  1970 году ДК центральной усадьбы  и другие клубы сёл совхоза были укомплектованы отличной стационарной современной киноаппаратурой,, способной демонстрировать по  установленному графику (расписанию) фильмы всех видов, тогда существующих, за исключением стереофильмов.
       Какое это было прекрасное время!  Просмотр фильмов, а затем  их обсуждение в короткие часы досуга в перерывах меж работ, в немногочисленные выходные дни… Порой и жаркие споры разгорались – «правильно… неправильно ли поступил тот или иной герой фильма…». У каждого слагалось своё мнение о происходящем, каждый восхищался, или негативно отзывался о том или ином действе в фильме. В общем равнодушными о просмотре фильма не оставались, да и к размышлениям вели те фильмы, заставляли думать, «работать мозгами», строить своё понимание ситуации. А это ведь не последнее дело, в развитии, высказывании своего личного мнения, а потом приходя к единому…
      А уж как нам, при бытие детском, эти фильмы помогали весело жить! Так хотелось быть похожими на отдельных героев фильма! Как мечтали повторить их подвиги! А то и в играх старались как-то применить увиденное в фильме. Вот  после просмотра фильма «Бродяга» какие только персонажи «не бродили» по школьной ограде, в том числе распевая «…брод-яга я-ааа, бродяга я…». А после других фильмов «появлялись» и «Чита», и «Маугли», и «Тарзан» и другие «зверушки»,лазающие по деревьям, растущим вокруг школьного двора. В выходные дни и время, свободное от занятий, в листвяге выше школы  «бродили» целые отряды «партизан, пограничников, сыщиков, вылавливающих шпионов». А уж разведчиков, «проникающих  в неприятельский стан и добывающих наиважнейшие сведения», так и не счесть.  Прекрасное было время! Но… оно прошло. И сегодня болит душа о забытом этом прекрасном прошлом. И не потому, что «наше время» ушло, а потому, что сегодняшняя картина совершенно приближённая к исходному рубежу.
    …Нет многих клубов, исчезнувших и исчезающих вместе с рядом деревень и посёлков, многие сельчане уже не помнят когда они в последний раз смотрели «живое кино», не из «ящика» - зачастую мразь с длительными рекламными перерывами, не только не дающие какого-либо удовлетворения, но и негативно влияющие на психику человека.
       Другое дело – сесть в кинозале, сельском клубе и с наслаждением посмотреть не боевик с кровавыми разборками, а фильм с добрыми делами и людьми, а иногда и красивую сказку.   Черноты-то мы наяву насмотримся, а вот доброе кино – это лечение от негативной усталости, это воспитание в духе доброты к людям, окружающей природе, стремления сделаться Человеку добрее и творить добро…    
               Вот придумали доброе дело – ГОД КИНО. И очень хочется надеяться, что он возродит прежние традиции просмотров «живых фильмов» как в больших аудиториях, так и  в самых отдалённых, малонаселённых посёлках, принося с собой положительные эмоции, побуждая людей, в особенности молодёжь, к творению добрых дел.  Я за  «живое» КИНО!.   
                Вот такое повествование напомнила Память…
      …Сидят эти двое на бугорке любимом, молча оглядывают открывающийся вид части деревеньки и, как-то по-своему каждый, эпизод за эпизодом «прокручивает» мысленно своё кино своего бытия здесь в далёкие прежние годы
и с томным чувством ностальгии  мысленно снова оказывается там, где десятки лет тому назад проходило, не сладкое но такое прекрасное  беспечное детство, юношество… Снова  раннее детство…зимние вечера в ожидании мамы с работы…ночные завывания нето снежных метелей… вьюги, нето  рыскающих по деревне волков… сказочно- страшноватые «у-у-у-у-у» в дымоходной печной трубе… И сразу же Память «перескакивает» в школьные годы, как будто говоря: «Да хватит уж про войну-то!...Мир ведь настал!» Мир-то настал, да только достатку  не много прибавилось – всё ещё  и  холодно и  голодно… Но годы идут и всё меняется в лучшую сторону. Вот уже все ребятишки в школу пошли. Сели за парты и только что вошедшие в школьные года «первоклашки» и парнишки, девчонки, которым надо бы учиться уже в четвёртых, пятых классах, да война не дала. Вот и пришлось им с этими «первоклашками» за одной партой сидеть. Да ничего! Все дружно познавали школьную «науку». «Большевозрастные» мальцов не обижали, наоборот  доброжелательно-назидательно «шефствовали» над ними. Сами завозили на эту горку санки, усаживали мальцов, а позади сами садились и мчались вниз под гору… А то и лыжи давали «покататься», да «от собак сопровождали до дому»… И вот уже  эти «мальцы» становятся выпускниками и уходят в самостоятельную жизнь. А Память, почему-то, вновь устремляется в дальние детские годы…
         В каких-то промежутках маячат дни времён года, прочно вошедших в детскую память и сохраняющихся до сегодняшних дней.
…Вот она  -  долгожданная весна! Её движение ещё робкое, но вполне заметное. Днём на утоптанной зимней дороге оттаивают клочки сена, соломы и всего, что накопилось за зиму.  Лёд на речке от бурного течения изнутри и солнечных лучей сверху «подтачивается» и проваливается, крошится, «перемалывается» уплывая               
вниз по реке. По берегам, где были проруби для водопоя скота, оголяются жёлтые пятна от навоза. Снег как-то сразу потускнел, под солнечными лучами и тёплым  ветерком интенсивно тает, обнажаются полянки на косогорах…Но, вдруг, всё вокруг потемнело, захмурилось. Низко над землёй поплыли косматые тучи. К полудню они поднимаются выше, образуя  серое покрывало. Кажется вот-вот хлынет дождь. Но вместо него всю округу окутывает  туманная  изморось, ускоряющая таяние снега. В таких случаях говорят: «Дак-ыть  хорошо! Эта изморось быстро снег съедает. Глядишь – весна по-настоящему пришла.» И впрямь - вон уж по забоке виден зеленовато-жёлтый цвет распускающихся серёжек вербы… С косогоров потоки талой воды собираются в единый, с шумом устремляющийся в речку, которая становится очень даже полноводной и опасной не только для детворы, но и взрослых. А вот уже и «зеленя»  широко разливаются… На горах розовые всплески цветущего маральника… Расцветают подснежники, медунки, барашки, а чуток позднее - Марьины коренья, огоньки, кукушкины слёзки, стародубки и  целый неисчислимый ряд других полевых цветов.   Ребячий гомон по всей деревне… Игры в лапту, мячик. В эти игры в  свободное время играли старшие, уже работающие ребятишки и даже взрослые.
       Но всему своё время… А там и лето… Заросли забоки, в которых ненароком  и заблудиться можно… Ребячий визг на речке при купании… Заготовка кормов – неотъемлемая часть  ребячьего бытия. Как здорово! Изумрудные волны травы под лёгким ветерком… перепёлки: «спать пора, спать пора, спать пора…», в лесной глуши  неповторимый разноголосый  птичий гомон…по вечерам скрипит коростель… Радуют взор и душу раскидистые берёзы… величественные лиственницы и пихты…родники с хрустально чистой студёной водой…ночёвка в поле в сенокосье  и… сказки, россказни всякие…Что и говорить – здорово!
     …Вот говорят  скучная пора осени… А ведь в ней своя прелесть! Для ребятишек закончились дни заготовки кормов. Снова школьные занятия, и вместе с ними новая ребячья работа: само-собой разумеющееся - уборка урожая на своих огородах… Но больше всего интересная, увлекательная работа на колхозных полях: вручную уборка турнепса, кормовой свеклы, брюквы…
Тут не только наработаешься, но наиграешься вволю. Ребятишки ведь! Да ещё и разлучённые на всё лето по разным логам ( на сенокосе), а тут собравшиеся все вместе…Ну как не  порезвиться?! И учителя это понимали – давали какое-то время волю. Но  и, незлобно так, пытаются  снова привлечь к работе: «Ребятки! Порезвились да и меру надо знать! Кто за нас норму-то выдавать будет? Давайте-ко дружненько за работу!»  И пошла опять работа – кто выдёргивает овощины, да в кучки складает, кто-то – ботву обрезает, да чистый корень в общую кучу…
     А какая красота осенняя! Лес позолотой покрывается, багрянцем, да  красными вспышками рябины, кислицы высвечивает меж деревьев.. Кажется всё сияет солнечным светом, хотя  его и вовсе не видно из нависших туч. Бывает и «плаксивая» осень. Навевает пустынность, неуютность, тоскливость. Витает пасмурность. Сквозит промозглость, сырость. Вся природа замирает в ожидании заморозков. В небе журавлей клин за клином с тоскливым курлыканьем, на деревьях карканье воронья. На деревенских улицах разбитые, набухшие водой дороги… Бесконечные дожди… А дальше – заморозки, снег и, вдруг(!) вновь возвращается тепло. В кою осень становится чуть не по летнему жарко…  Что и говорить(!) во всякое время года наша деревенская красота и прелесть проявляются. Нередко можно услыхать: «Ой! Так далеко! Глухомань-то какая!». От кого или от чего далеко-то?! От неряшества цивилизованного! От духоты городской! От злобности, невежества духовного! В этом согласен! А глухомань….
      
 В РОДНОМ ЛИСТВЯГЕ

Говорят, что у нас глухомань…
Вот ведь врут, не моргнув даже глазом!
А ты утречком раненько встань
И увидишь, услышишь всё разом.

Попроснулось село, ожило.
Уйма звуков и разных деяний…
Их услышать мне в детстве дано
И сейчас никакой «глухомани» !

Вновь и вновь я в деревню «лечу»,
Чтобы душу наполнить бальзамом,
Подставляю ладони лучу,
Что от Солнца «бежит» вслед за нами.

Вот я снова в родном листвяге
Под кустами смородины красной…
И ликует, поёт всё во мне!
Стала жизнь светлой, тёплой, прекрасной…
************************************               
     Глухомань – это для тех, кто не любит первозданной девственности природной, кому нужны только оглушающие звуки  никчёмных нынешних песен да суматохи людской… А вы пройдитесь по листвягу вдали от суеты городов! Прислушайтесь к пению птиц в лесной чащобе! Зачерпните пригоршней воды родниковой, да сделайте глоток этого кристально чистого природного напитка! В жаркий день укройтесь в тени раскидистых берёз на чистейшей травке у Её корней! И тогда поймёте… кое-что…

 
          МНОГОЕ  ТОТ ПОТЕРЯЛ…

Кто у нас на селе не бывал
Там, в горах, в разноцветии чудном,
Кто у скал вековых не стоял
По весне в листвяге изумрудном,

Кто цветов аромат не вдохнул,
В летний жар с родника не напился,
Кто косой по траве не махнул,
Кто в тени средь берёз не укрылся,

Кто не видел полей «Огоньков»,
Косогоры в цвету «Незабудок»,
Не познал «Марьин Корень» цветов,
Чудный цвет золотых «Стародубок»,

Кто моих земляков не видал,
Там не слыхивал песен старинных –
Значит, многое тот потерял,
Не отведав тех прелестей дивных!
*********************************
*********************************
Кажется много «красноты» в тексте книжки…Но это совсем даже не ошибки!
Это и лексикон, людская речь сельчан на родине автора, что осознанно подчёркивает автор, это и  своеобразные авторские «выкрутасы»…А потому – прости Читатель, но не суди строго!
 С уважением автор.
                Афанасий Шипунов.
                Дети войны
                «ВОДОПАД ПАМЯТИ»
               
                **************************************             
Не мало рассказано автором в ранее изданных отдельных рассказах и  повестях о бытие и людях родной деревеньки Дёмина, расположившейся в прекрасном месте Солонешенского района, пока ещё не тронутом большой современной цивилизацией, среди гор Величественного  Алтая.
    Настоящее произведение дань благодарности автора  землякам, преподавшим уроки доброты, честности, стойкости в преодолении невзгод, благословившим и выведшим его на большой жизненный путь.
   Здесь что-то в реальных именах, что-то в собирательных образах героев, наделённых качественными характеристиками от нескольких сельчан, но здесь частица  жизни деревеньки, о её, издалека плывущем, водопаде благодарной памяти, о предках,  сверстниках,  друзьях детства, юности, всё из памяти прошедших лет, мелькающих где-то в туманной дали., всё из жизненной дороги и встречах на  большаках и тропинках бытия.   Здесь и о земляках повстречавшихся  вдалеке от родимого края… Здесь, кто-то из жителей деревеньки, других селений,  несомненно, увидит и себя,  что-то своё и из бытия деревенского, да и может статься, что даже имена совпадут. Ведь на Руси множество одинаковых   имён   в   каждом   селении…
*********************************************************
               
                …В О Д О П А Д…            
                (В виде предисловия)
 …Вы были когда-нибудь на водопадах? Вы видели их завораживающую величественность?    …Издалека «вьётся» чуть видная блистающая ниточка. И вот она, уже расширяясь, всё ближе и ближе. А вот и слышны спокойные всплески се-ребрящейся ленты речушки, видны её очертания, ощутимо освежающее дыхание. Перед взором твоим предстают чуть заметно колеблющиеся, ещё еле различимые  причудливые силуэты волн. Это ещё вдали до обрывистых скал на пути течения вод. А вот и край скалы, с которой с шумом, дробясь на миллионы капель, отбрасываемых по сторонам, с огромной высоты стремительно устремляется вниз поток воды. Этот шум не однороден, не постоянно одинаков. Вначале кажется, что это просто гулкие удары воды об выступы скалы. Но прислушайтесь внимательнее! Он меняется с каждым мгновением и уже не кажется таким однообразным, монотонным, а превращается в своеобразную ликующую симфонию природы, которую хочется слушать ещё и ещё. Слушая эту сказочную, ни с чем несравнимую музыкальность  водопада, твой взор невольно привлекают таинственные силуэты мелькающих водных бликов, на мгновение превращающихся  во что-то причудливое, неземное, завораживающее своей необыкновенностью. И нет сил оторваться от этого прекрасного зрелища  А какими красками раскрашивает его Природа! Вот голубизна, вобранная от небосвода, срывается с верха скалы…А вот уже рассыпается то алмазным серебром, то ярким янтарём, бриллиантовой красой, то пылает алым пламенем восходящего солнца, то льётся изумрудным потоком средь зелени листвы растений, прочно закрепившихся на прибрежной круче. Но у водопада бывают и тёмные дни, когда на пути  речёнки прольются обильные дожди, смывая в её русло и чернозём с горных круч, и не укоренившуюся растительность, нередко и деревца, кустарники…   Вот тогда к водопаду  течёт бурный поток серо-бурой смеси и сбрасывается со скалы вниз с воем и грохотом, но… так же дробясь на, пусть чуть крупнее прежних, брызги, играя своей, не менее причудливой, своеобразной  окраской и рисунками.     И в этот момент тебе открывается не менее эмоциональное в твоём воображении зрелище. Ты видишь мощь, исполинскую силу, величественность играющих волн, несущихся неудержимым могучим потоком, играя и наслаждаясь своей силой  с оглушительными трубными звуками сотен играющих инструментов.
…И всё это – поток прозрачных вод  в обычной повседневной красоте, падающий с высоты в кипящую глубину внизу водопада, и  тот грозный, рычащий поток, образованный Природой,  так же находящий приют в этой глубине, одинаково продолжают свой дальнейший путь, сужаясь по дальности видимости твоему глазу, превращаясь снова в тонкую ниточку и теряясь из поля зрения там… далеко, далеко…
     Когда смотришь на водопад, задумываясь, вспоминая прожитые годы свои, своих предков, родных, близких, друзей, знакомых, так же невольно сравниваешь реальный Природный водопад с Жизненным водопадом, водопадом памяти своей, тонкой ниточкой приходящий от далёких исторических  истоков бытия и теряющийся где-то там…в тонкой ниточке воображения исторического будущего…
    И каждый Человек, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ, сможет не только побывать у природного водопада, но и проследить жизненный водопад памяти родителей своих, поведавших о своём изначальном бытие до дней преклонного возраста и полученных ими памятных знаний от своих родителей… И совсем незабываемыми остаются впечатления своей памяти во всех её  жизненных красках, сменяющихся то яркими, то, вдруг тёмными, то вновь светлыми, искрящимися, играющими бликами брызг на солнце Жизни…И каждый штрих красок жизненного водопада, будь то запечатлённый на холсте художника, или ускользнувший из под Его кисти, каждая капля   искрящихся брызг того водопада, зорко  схваченная объективом фотоаппарата, кинокамеры, или не попавшая в их поле зрения,  остаются в памяти человеческой, видится так, как  хочет видеть Человек, а нередко и против Его воли…
    И вот этот водопад Памяти Человеческой у каждого свой в индивидуальном понимании и видимости, но, в то же время, имеет общее:
движение тонкой, чуть заметной ниточкой, из дальнего далека, приближающийся с увеличением созерцания, шума, треска в сегодняшнем дне, уносящемся в завтрашний день и теряющийся тонкой ниточкой твоего воображения в необъятной, невидимой, загадачно-фантастической  дали  каждого Человека…
 
                ***********************************
               
      …Два, довольно пожилого возраста,  человека медленно, с частыми остановками, поднимались вверх по бугру, где расположено деревенское кладбище. Было видно, что путь этот им не несёт какого-то удовлетворения. Более того он  был им в тягость, и физически, и морально. Оно  по иному и не могло быть. И годы, и состояние здоровья были уже «не те…», да и путь их лежал в траурное прошлое.
    Вот они и кладбищенские холмики… Остановились у целого их рядка, довольно обширного, мало ухоженного. Да и все-то холмики здесь остаются заросшими травой да полевыми цветами. Изредка, кое-где «вытягиваются из травы  садовые многолетники, в своё время  посаженные благородными родственниками, а сейчас - может быть уехавшими  из села, а может быть и ставшими  немощными… Да здесь в деревне как-то и  не заведено учинять блестящее ухаживание за могилами родных. И это вовсе даже не от ленности великой, или нехватки времени. Кажущаяся запущенность – вовсе даже и не есть таковой. Само кладбище исправно огорожено, очищается от сломавшихся веток деревьев. Ну а трава…Так то – святая запущенность по давнишним заветам далёких предков Здесь испокон веков придерживаются негласных традиций «не мешать, не докучать усопшим чрезмерными суетой , шумом, бесцельной говорливостью, да уничтожением «Природного Дара Божьего»…». Только при похоронах, или в поминальные дни здесь многолюдно и неизбежно нарушается  повседневная величественная тишина.  В обычные же дни царят вечная тишина, спокойствие, нарушаемые только пением птиц, да хлопаньем их крыльев. Пришедшие, в основном, здесь стоят в молчаливости, мысленно вспоминая деяния и самих некогда живых  людей, а теперь покоящихся под этими холмиками, а попутно и вспоминая свою жизнь среди тех людей, что были дороги при жизни и дороги сейчас в памяти людской. А вспоминать и  Степану, и  Петру было о чём… Каждому про своё, а что-то и общее, но не сказанное друг другу вслух.
         …Вот два холмика, а над ними христианские памятники
                отца и матери  Степана…
     Ему не очень-то много рассказывали покойные родители, но и не так уж мало «почерпнул» он из тихих вечерних, а то и далеко за полночь, родительских разговоров о прошедшем бытие, о своих отцах, матерях, да дедушках и бабушках. И сейчас, стоя здесь, отчётливо всплывают в памяти эпизод за эпизодом тех разговоров…
    Пра-Дедушка и Пра-Бабушка  Степановы  были своенравные люди. Да и порядки-то во времена их проживание были «диктаторские». Вот бабу-Фёклу и выдали замуж, не спросив её согласия совсем даже за нелюбимого человека.
-Батюшка! Родненький мой! Не губи мою девичью молодость преждевременно! Не отдай меня в муки жизненные с нелюбимым! Позволь мне пойти по дорожке к парню молодому, да полюбовно с ним рука об руку по жизни шагать! – Причитала Фёкла, когда отец объявил свою волю о выдаче её замуж.
-Расплакалась она! – ворчал отец Фёклы, - Ничего! Ничего! Поревёшь, да успокоишься. Жить будете, детей рожать, да семейственность, род наш продолжать. В этом твоё предназначение. И не тебе решать кто будет с тобой рядом по ночам лежать, да продолжателей жизни человеческой  стряпать! Мне на то наплевать, что он тебе не мил! Зато он хозяйственностью большой отцом наделяется. А это для проживания, да взращивания ребятишек важнее твоей любови какой-то.
    И обженили бабу-Фёклу, тогда девицу-Фёклу, с дедой-Еремеем, по тогдашнему Ерёмкой, не спросив и его согласия, а по сговорённости двух отцов. Так вот и жили многие годы не любя друг друга, а уж много позднее, как дети один за другим пошли, стерпелось, да слюбилось…Куда деваться-то? Теперь уж не для себя, а для детей жить приходится…
     Может быть припоминая своё, а может быть и времена другие настали, но Еремей и Фёкла своих детей не неволили, предоставляя им полную свободу выбора при женитьбе парней и  выходе замуж дочерей..
-Чего уж там… Пусть сами решают, как им жизню свою устраивать. – рассуждала Фёкла.
-Да и то верно. Пускай сами выбирают на ком жениться, да к кому замуж итить. – Поддерживал Еремей, - Може лучшее нашего жизня придётся.
     Хоть и не любя жили Фёкла с Еремеем, до времени, но обид друг другу не устраивали. Вот и детям своим привили уважение родственное меж собою и к односельчанам. И самостоятельности им давали в полном достатке, не забывая, однако, и  поприсмотреть за их поведением, да делами ребячьими и, при надобности,  построжиться незлобно, но с наставлениями полезнейшими.
-Оно, ребятки, в жизни должно быть всё чинно и благородно! – говаривал Еремей. – Вот, ежели делать добро людям, так и они к тебе с добром, ежели ты их уважать будешь, то и они тебя  зауважают. А Ежели – наоборот всё, так то и ты от людей не жди чего хорошего. Всё от самого человека зависит. Как ты хочешь для себя, так и для людей делай.
     Поженились Степановы дедушка с бабушкой по любви и взаимному согласию. Обвенчали их в той же церкви, что и Еремея с Фёклой. Да она и одна в деревне-то… Вроде бы всё как и всегда по церковным канонам, но пра-деды Степановы  венчались со слезами на глазах, а дед с бабушкой – в улыбках, в радости, да любезности.    Жили хоть и  не богато, но своим исправным хозяйством:  пара лошадей, три коровы с молодняком, голов пятнадцать овец, 3-4 свиньи, куры, утки, гуси и всякая другая живность на дворе.
    Работали день и ночь. А тут и дети нарождаться стали… Парнишки подрастали, но и помощники-то ишшо никакие. Это уже позднее парни в силу-то укоренились. Уже можно было бы жить  своим хозяйством. Отделили поженившегося старшего сына Игнатия Еремеевича в  отстроенный дом,  двух девчонок замуж выдали, вот и Василий, будущий отец Степана, уже к женитьбе готовится – как-никак четырнадцать стукнуло… А тут… такое  твориться стало в деревне…  Революционные события… Гражданская война… В деревне создался партизанский отряд, руководимый тоже деревенским  парнем.
-Давай, ребяты, строить новую жизню! Кто её желает – ко мне в отряд! Кто не может в отряд – дома оставайся, но помни: до нашего прихода всей силой защищать домочадцев от всяких там рыскающих карателей, беречь хозяйства от разорения. А как потребуется подмога – сообчайте непромедлительно! Мы враз подскочим на помочь. А ежели кто вздумает своей дурной башкой подмогнуть тем карателям, али доносы какие учинить – приедем и разберёмся как следно быть! За предательство жалеть не станем, так и знайте! – Высказал командир отряда при уезде для организации  большой силы – партизанского полка, который в дальнейшем стал грозной боевой единицой в партизанской армии.
              …Большая война была! Людей много погибло.
Одни сражались за установление новой – Советской власти, другие – за прежние порядки, но гибли с той и другой стороны. Село не единожды переходило из рук в руки, то к партизанам, то  колчаковским карателям да «каракорумцам». Обильно полита деревенская землица кровушкой людской. Особо свирепствовали каратели и их приспешники. Они жгли дома партизан. Один за одним под истошные вопли женщин, детей взлетали в небо факелы пылающих строений. Оголтелые колчаковцы грабили население .Упившись грабленым самогоном, а то и преподнесённым угодливыми приспешниками, насиловали девчонок и молодых женщин, истязали до полусмерти престарелых партизанских родителей, жён. Не жалели даже детей. Нередко  казнили целыми семьями…  В ответ в бою партизаны не брали в плен карателей, уничтожая их самих и их прислужников. 
В отличии от карателей домов не палили, над детьми, стариками, женщинами не издевались. Но явно уличённых в пособничестве карателям не щадили. Так же казнили  предателей и доносчиков. Да-аа! Повидала горюшка да потоков кровушки людской родимая деревенька…
    Степанов отец - Василий  с некоторыми деревенскими парнишками тоже не оставались в стороне от событий. Они, совсем даже не подозреваемые карателями, стали незаменимыми помощниками партизан. Их работой  было участие в «летучке». Это оставшиеся в подполье партизанские разведчики добывали сведения, а ребятишки их везли в условное место для доставки в штаб партизанской армии. Вот так и скакали Василий со товарищами малолетними по полям и горам. И никому невдомёк было, что это не ребячьи игрушки, а настоящая не безопасная работа.
 
…Стоит Степан рядом со своим давним товарищем, но увлечённый своими раздумьями, ощущает себя здесь одиноким, потерявшим самое родное, самое дорогое, что бывает в жизни…Стоит молчаливо опустив голову и видит перед собой только холмики, поросшие травой. Под этими двумя, рядышком чуть возвышающимися, холмиками приобрели вечный покой его, мало видавшие в жизни радостей, а больше всего невзгод, отец и мать.
   
    …Отгремели, пронеслись ураганным огнём вихри гражданской войны. И жизнь в селе уже налаживаться стала. Да что-то тревожно, напряженно  в бытие деревенском. Всё чаще в деревню наведываются сотрудники НКВД. Вслед за их приездом из семей исчезали мужики, парни, а позднее присваивалось имя «семья врага народа»…
    К тому времени Василий  уже и в комсомоле побывал, и в партию вступил, был одним из активнейших людей по укреплению Советской власти и мощи Советского государства. И детей уже пятеро  появилось. Работали обои с Марией вначале в коммуне, а затем в колхозе. Вроде бы всё было хорошо, но в одну из ночей…
     Раздался чуть слышный стук в дверь и приглушённое покашливание.
-Василий! Спишь чтоли? Открой-ка.
-Ну чего тебе Павел Иваныч? Чё-то случилось? – вопрошал Василий, впуская в дом пришедшего.
-Давай быстренько сбирайся и в тайгу от греха подальше!
-Да что случилось-то?
-Вот пока ишшо ничего не случилось, а может случиться. Письмо анонимное на тебя, да ишшо вон на троих в районную милицию поступило. Приказали задержать. Завтра приедут из НКВД. А приезды и отъезды вы знаете какие. Так вот давай не встречать эти приезды и не учавствовать в отъездах! Мужики уже собрались. Езжайте в Ойротию, Где-нибудь там  переждёте. А как утихнет всё дадим знать.
 -Да как же это в Ойротию?! Ребятишек вон куча. Куды я от их? Да, опять же без документов. Там ведь тоже могут спросить.
-Ну документы я на вас оформил и отправляю вас в командировку – там по охотничьим делам, по лесным. Думаю же. На то я  и председатель Сельсовета, чтобы думать. Надоели мне эти вопли по деревне, душу и сердце как ножом режут. Хватит уж! Скольких вон добрых и ни в чём неповинных мужиков поувозили… «Враги народа…». Какие они враги?! И вот вы… Что во враги записались?! Нечего балясы точить! Пока ночь, темно – надоть скрыться без посторонних глаз. Поторапливайся! Мужики ужо ждут. А за семьёй… за детишками как-нибудь приглядим. А то, ненароком, и вовсе без отца могут остаться…
      
    Всего этого Степан  не мог видеть и слышать ещё по небытию своёму на Этом Свете, так же как, много позднее, не мог воочию наблюдать за проводами отца  на войну, потому как находился ещё в утробе матери. Но всё это позднее чётко запомнил из рассказов родителей и односельчан.
 
      Ни телефона, ни радио в деревне ещё не было. Весть о войне привёз специальный гонец-нарочный из района.
      Уже закончилась посевная, готовились к заготовке кормов для скота. Стоял прекрасный июньский день. Колхозникам дали выходной – в кои поры раз. С начала посевной  ни единого дня отдыха. Вот правление колхоза и решило дать колхозникам передохнуть малость. Да оно, по большому-то счёту, и в выходной не отдохнуть. Домашних дел невпроворот…Не до отдыха тут… Многое надо успеть сделать в хозяйстве.
      Гонец влетел в деревню и на полном скаку промчался к сельсовету, а через какое-то время раздался набат. Это председатель бил  железным стержнем в подвешенный кусок рельсы, служащий сигналом при пожарах, или иных непредвиденных обстоятельствах, созывая сельчан.
   Василий обустраивал свеже-сделанный погреб и в подземелье не слышал того набата. Прибежала крайне обеспокоенная Мария.
-Василий! Василий! Вылезай незамедлительно! Чтой-то у нас в деревне приключилось. Вон как надрывно рельса-то гудит. Ой! Беда какая-то! Толи пожар где, толи ишшо чё. Вылезай! Беги к сельсовету.! Узнай по какой беде гудит рельса-то! Вон люди бегом бегут. Беги!
     Василий отложил недоделанную работу и помчался  к сельсовету….
      Ещё издали услышал надрывный голос председателя Совета:
-Мужики! Граждане! Не шумите! Давайте подождём ишшо приходящих, а там и  представитель Райисполкома всё по порядку обскажет. Не торопитесь. Надо чтобы все сельчане слышали об чём речь будет.
    Однако долго ждать всё подходящих односельчан уже пришедшие не дали.
-Давай, Иваныч, не затягивай! Зачем оторвал нас от дел домашних? Докладай! Что за срочный сбор учинил? Некогда нам здесь балясы точить. Дел много у каждого. Кто их доделывать-то будет? Завтра снова на работу, а домашние дела опять на баб сваливать?
-Придётся нам, мужики, все домашние, да и колхозные дела на баб сваливать – заговорил Гонец, - некогда нам, мужики, теперь домашними делами заниматься. Теперь дело общегосударственное. И решать его придётся и мужикам, и бабам…
 Война, мужики. Война! Треклятый Гитлер учинил нам бойню. Нонче утром города наши бомбили. Прозвучал призыв партии и Правительства всей нашей мощью людской подняться на защиту Родины - Советского Союза. Так что говорить много не об чем и не время. Готовьтесь  встать монолитной стеной на пути коварного врага. Все готовьтесь! Мужики готовьтесь пойти на фронт, бабы, старички – заменить уходящих. Ежели всей силой навалимся, то и не продержится долго-то вражина. Одолеем быстро и вновь возвратимся к нашим семейным да колхозным делам. Сила-то наша, всего-то Советского народа, вон какая огромадная! Не продержится враг долго на нашем пороге, не устоит, прогнётся и побежит, как пить-дать побежит. А покуда, мужики, готовьтесь пойти в Красную Армию по первому призыву от военкомата. Вот и всё. Расскажите об этом всем, кто не побывал здесь. Да надейтесь – одолеем врага. Не долго ему  нашу землю топтать.
   …С тем и уехал районный гонец.
Сельчане молчаливо расходились по домам каждый со своей думой. «Вот ведь какое дело… Война… Придётся, видно идти на войну-то…Не оставят дома-то…Призовут.»,  «Пойду, наверно, на войну-то…А как же?! Испокон веков все мужики уходили на защиту России-матушки. Пойду!»,   « Заставят идти на войну-то. Идти? А как же с делами-то? Ведь мы вон Ванюшке дом не достроили. Женится, а куды его отделять? Да и парень он деловитый, хозяйственный. Ему в самую пору отдельно своим хозяйством, своей семьёй жить. В колхозе не на последнем месте. Механизатор отменный. А тут… война… Батюшки! Так ведь и его тоже призовут! А кто дом достраивать будет?», «Ну вот… Опять война…Ишшо от тех войн не отошли и опять…»
   «…Я-то…ладно…пойду и повоюю… Этого треклятого Гитлера всё одно побьём. А вот как  Мария-то с этакой оравой здеся одна?...Ох и намается…Ну да, поди, не долго война-то…»
    Вот так рассуждали мужики с горечью о прерывании устоявшегося уклада жизни, о недоделанных неотложных делах и с надеждой на скорую победу над врагом. Но… «недоделанные дела» у коих отодвинулись на долгие годы, а коим и вовсе не суждено к ним вернуться… Долгим, в четыре года, оказался путь к Победе… Четыре года дым, смрад, свист пуль, разрывы бомб и  артиллерийских снарядов, смерть, адские муки раненых на фронтах, пленных в концлагерях и гитлеровских застенках…
   Четыре года неимоверные физические и моральные тяготы голодных, полураздетых, полубосых, изнурённых непомерным трудом женщин, стариков, подростков в тылу…
Четыре года войны и ещё ряд  послевоенных лет недоигранного детства ребятишек, многих  так и не увидевших своих отцов, оставшихся в детской памяти чуть заметными силуэтами родных людей, а коим и вовсе не суждено было их знать…
     Это уже спустя годы осознано, познано в полную меру неимоверное лихолетье, коснувшееся каждую семью, каждого человека, а тогда…
Тогда ещё «тешили себя» надеждой «в считанные дни, ну…может быть месяцы, отбросить вражину с Земли Родной, а то и вовсе побить, чтобы дальше неповадно было соваться в чужой дом…».
   Уже на второй-третий день из Райвоенкомата привозили и вручали повестки о мобилизации, призыве в Красную Армию. Проводы призванных устраивали по деревенским обычаям, как в мирное время призывников на срочную службу.
Устраивали вечеринки, застолья… Хоть и с оптимизмом смотрели в будущее, но у каждого в подсознании «крутилась» тревожная мысль «…Как оно сложится-то всё?...Только бы не на долго…». Парни и молодые семейные мужики  подшучивали над невестами и жёнами: «… Ты тут, Настёна, не очень-то разгуливай без меня! Я ведь возвернуся, да и разберусь как ты меня  ждала, верность свою почитала!».
   Только не всем удалось возвернуться, да «разобраться»… А вот верность абсолютное большинство деревенских женщин сохраняли до конца своих дней, хотя и знали, что их любимые уже никогда не вернутся и  «отчитываться» о своём бытие-поведении не перед кем, кроме как перед своей совестью, да «Светлой Памятью Феденьки… Пети…Вани………..»
     Гармонисты «наяривали» на гармошках так, как будто не на фронт провожали мужиков да парней, а у кого-то на свадьбе, коих у многих уже никогда не будет…
      Вот Ксюшка выплясывает перед своим женихом: 
                Милый в Армию уходит,   
                А я дома остаюсь.
                Кто с вечёрочек проводит?
                Я одна идти боюсь!
Фёдор ей в ответ: А ты, Ксюша, постарайся
                На вечёрки не ходить,
                Лучше дома оставайся
                Пока я буду служить!
У стариков, мужиков в солидном возрасте свои, более приближённые к действительности разговоры:
-Думается мне, Тихон, что быстрой войны и победы совсем даже не бывает. Он ведь, враг-то, готовился заранее и так просто-запросто сдаваться не станет. Его надобно будет силой заставлять отступиться. А силу энту в одночасье не соорудить. На это потребно время. Вот это время-то и не станет одним днём. Тут месяцы, а то и годы потребуются.
-Да так оно, Михайлыч, так. Только  и о том не следно забывать, что Партия и Правительство думали ведь о защите государства. Поди готовность-то к отражению врага устойчивая. Это вот только Гитлер пока наступил на нашу землю потому, что внезапно, гадюка, наскочил. Вот поправимся от внезапности  да и попрем его, начнём хлестать в хвост и гриву.
-Попрём… Попрём, конечно, как  время придёт! Да вот…опять же – время… А когда оно наступит? Тут ишшо загадка немалая. Что плохо наша заграничная разведка работала? Проморгали? Не знали, что фашисты нам бойню готовят? Наверняка знали! Так почему, вдруг, «внезапно»? Не-ет! Тут какой-то просчёт проявился. Не успели мы подготовиться, чтобы врагу ишшо на границе отпор дать. Вот и пропустили, а он теперича по нашей земле идёт. Силища-то у его немалая. Надо прямо сказать – огромнейшая. Ты смотри-ко сколько стран покорил Гитлер! И отовсюду ему сила, хоть и тоже под автоматами, но поступает. И вот чтобы нам силы-то выравнять, да преумножить над его силами, время потребуется. Вот и думайте теперь, мужики, как быстро закончится война.  Думается мне, мужики, что лёгкой и быстрой победы не ожидается. Хлебнём мы лиха взахлёб…Ой хлебнё-ом…
-Ты это.., Михайлыч, не очень-то громко  такими разговорами орудуй! Не дай-то Бог, кто подслушает, да донос устроит. Это ведь могут расценить как  панический настрой в народе, вроде как на мельницу врага воду льёшь. А за это, сам знаешь, что бывает.
-Да не боюсь я что про меня подумают. А рассуждаю как оно и есть на самом деле в жизни. Чего мне бояться-то?  Кому я нужон? Люди все свои. Зла никому не делаю. И рассуждаю не по злому какому умыслу, а чисто из жизненного опыта, да видения бытия сегодняшнего дня. Неужто кто из земляков на старика донести смеет… - не единожды изрекал Михайлыч, при обсуждении того или иного каверзного вопроса.
   И…всё-таки, нашёлся  «бдительный доброжелатель»… Уже на втором году войны Михайлыча арестовали. Держали(как он говорит) в «каталажке» целую неделю. Однако, затем, выпустили за неимением каких-либо доказательств о преступных, зловредных для государства  его деяний.
           Василий был призван в числе первых. Мария успела связать шерстяные носки и рукавицы с двумя пальцами.
-Да к чему ты мне шерстяное-то кладёшь?- упрекал Василий жену. – На улице вон какая жарища, а она тёплые носки…Поди к осени возвернусь…
-Боюсь, Васенька, что пригодятся.
     Не ошиблась Мария в своих догадках. Пригодились тёплые носочки Василию. Да и не только в эту первую зиму были нужны… И многие бойцы, в том числе и Василий, получали их из тыла от  женщин, самих полубосых в зимнюю стужу, но заботливо отправлявших на фронт и физическое , и моральное тепло…
        Скольких бойцов спасли от обморожения  полушубки, валенки, носки, рукавицы, присланные на фронт  с записками  « Согрейся, милый мой! Громи врага и побыстрее возвращайся в семью!». Знали женщины, отправлявшие их, что совсем даже чужому мужу достанутся, но писали записки своему родному человеку. Да и чужому-ли?! Для всех матерей, жён, девушек бойцы на фронте были самыми родными  людьми. А бойцы  убеждали себя в искренней  достоверности, что получают эти вещи и записки именно от своих, «…только вот почерк как-то не тот…».
       Василий не владел какими-либо техническими профессиями, а потому был зачислен в десантно-пехотную часть. Так и пробежал, прошагал, прополз по Земле-Матушке от Смоленска до Берлина, с малыми «передышками» в госпиталях по ранениям.. А тут вот, в самом конце войны, в самый напряжённый и последний рывок к сердцу злобного врага,  угодил снова на «отдых» в госпиталь, теперь уже на полгода…
 Он, не однажды засыпанный землёй от разрывов вражеских бомб, промокший до нитки в болотах, примерзающий к окопным суглинкам в зимнюю стужу, бесстрашно несущийся под шквальным огнём вслед за наступающими танками, испытавший ужасы увиденного зверства над мирным населением отступающих фашистов, в последний день кровопролитных боёв в Берлине не смог дойти всего-то несколько километров до гитлеровского рейхстага. И, странное дело! Василий не горевал, что тяжело ранен «…обыгаюсь, раны заживут – кости-то целы!». Он более всего негодовал и горевал совсем по другому поводу: «…Ах ты, беда какая! Вот надо же! Совсем даже не во время! Ведь и осталось-то всего каких-то пятнадцать-двадцать километров… А вот - на, тебе! Не дошёл… А как хотелось постоять на крыльце того треклятого рейхстага! Ведь всю войну мечтал пустить победную очередь перед эти самым змеиным заведением!...». Утешали только обещания боевых товарищей, что «…если дойдём – твоё имя будет значиться на стенах рейхстага!». И выполнили своё обещание друзья-пехотинцы! Рядом со многими именами заслуженно   было начертано и имя Василия, хотя  и не смог сам-то…

      Да-аа… Нагляделись Василий и друзья-пехотинцы на зверства фашистов…
Не любит об этом рассказывать, а если и станет, то тотчас на глазах слёзы, а сам за сердце хватается… Вот уже столько лет после войны-то, а всё перед глазами горе, мучения людские…
    …Бежит немчура! Бежит! Не может устоять и никогда не устоит под натиском боевых машин и грозного «Ура-а-а!» пехоты!. Василий бежит рядом с земляком Санькой Степановым. Они вместе призваны и вместе попали в одно воинское подразделение. Вместе и помогали друг другу обезопасить своё существование бдительным наблюдением друг за другом в схватке, порой рукопашной, с  вражескими пехотинцами.  Но вот Василий сбавил бег и   с тревогой посмотрел в сторону, а потом стремглав метнулся на соседнюю улицу освобождаемой небольшой   деревеньки. Степанов не преминул последовать за Василием, который успел крикнуть бегущим десантникам:
-Передайте комбату – не потерялись, живы, догоним, а там крики о помощи…
    Истошные крики доносились из пылающего здания, двери которого закрыты на замок и, в добавок,  подпёрты увесистым бревном.
-Санька! Сбивай замок, а я бревнино отодвину.
Удалось быстро управиться и из пылающего ада стали выбегать полуобгоревшие люди… С них Василий и Санька сбивали пламя и  дымящуюся, тлеющую одежду. Невдалеке оказался колодец.
«Надо срочно водой обливать!» и Василий кинулся к колодцу. Схватившись за прикреплённое к журавлю ведро, так и обмер…В глазах помутилось… Он не помнит как и что делал… Очнулся только тогда, когда выложил на полянку очередного, уже не дышащего ребёнка, а добраться до плавающих в колодце уже не мог…В каком-то оцепенении окинул взглядом полянку у колодца, на которой лежали и шевелящиеся, ещё живые малолетние дети, и… бездыханные… Зачем-то стал пересчитывать: «…один…два…три…..пять….одиннадцать…». Досчитав до пятнадцати, схватился за голову и горько, навзрыд заплакал… И это боец(!), прошагавший уже три года по военным дорогам, повидавший немало смертей товарищей, изведавший боль ранений, не раз чуящий  дыхание  смерти за своими плечами…Подошёл Санька, устало сел на землю, на мгновение закрыв лицо руками, но быстро вскочил:
-Васька! Васька! Ты солдат! Хватит нюни распускать! Давай живых-то мальцов спасать! – и добавил - …да усопших земле предать…
    Подходили обезумевшие от страха, боли обгоревших тел, но, кажется забывших про себя, про своё горе, про свои боли, глядя на трепыхающихся и лежащих в неподвижности мальцов… Те, кто ещё мог как-то держаться, брали на руки по живому ребёнку и уходили куда-то молча, вначале маяча силуэтами а потом и вовсе  растворяясь в дыму пожарищ…Василий и Санька вылавливали в колодце тела детей и укладывали в рядок на полянке. Когда было поднято последнее тело, тягостное молчание столпившихся людей нарушили громкие рыдания и душераздирающие вопли… Это кто-то узнавал  своего дитёнка, кто-то соседского или просто знакомого…  Василий уже немного «отошёл» от шокирующего видения:
-Люди! Простите, что не смогли помочь раньше и спасти сгоревших заживо, да утопленных младенцев. Похороните, а мы пойдём бить проклятых извергов. И клянёмся – они понесут  заслуженную кару за все свои злодеяния! Сполна понесут! –   
          Не оглядываясь шагнул прочь…

…Шагнул Василий, а за ним и Степанов, прочь от этого ужаса…Да разве ж уйдёшь от увиденного?!  А сколько ещё подобных эпизодов пришлось им повидать!... Этого никогда невозможно забыть! Всего насмотрелись Василий, Степанов и тысячи, тысячи  других таких же солдат, защитников, освободителей родимой земельки от нашествия чёрного зла фашизма.  И… до конца дней их, эти видения не давали спокойно спать по ночам, забыться в беспечности жизненной. Не столько тревожили, ныли телесные раны военных лет, сколько жгучей болью отзывались в сердце моральные раны видений страданий людских, выворачивали наизнанку душу воспоминания  мучений безвинных, беззащитных детей, женщин, стариков…      
    Этой болью опалило сердце и воспоминанием отцовских рассказов, стоявшего сейчас перед холмиком Степана. Оба молчали, но и Пётр, похоронивший своего отца вдали от родной деревеньки, мысленно тоже вспоминал скупые отцовские рассказы о военном бытие своём.
      …Отец Петра в годы Гражданской войны и революционных событий чем-то особым не отличился. Как и многие ребятишки того времени  был сторонним наблюдателем. И в комсомол не вступал… Но вместе с родителями,  многочис-ленными братьями, да сёстрами  добросовестно работал в коммуне, в колхозе…
         На фронт ушёл так же в первых днях начала войны. Специальности тоже не имел, но перед отправкой в боевые порядки прошёл курс фронтового связиста. Да и наука-то не велика! Таскай за собой катушку телефонного кабеля, связного провода от  штаба до передовой линии… Не велика наука-то… Да вот только… Свистят пули, рвутся бомбы, снаряды, а ты, невзирая на всё это, тащи катушку-то, раскручивай  и тяни провод телефонный в окопы…Связь позарез нужна…Без связи никак нельзя! Надо знать что на передовой делается, а там надо знать какие приказы последуют… Вот и давай эту связь-то! А так-то наука не велика… Бывает кабель снарядом перебьёт, связь потерялась. Иди, ищи где обрыв, соединяй, как можешь, но выдай связь незамедлительно! Знать надо где, что и как…     Нередки случаи, что и не возвернётся связист, Найдут его у пробитого провода, скреплённого крепкой предсмертной хваткой зубами… Тогда уходит в родное селение  «…Погиб смертью храбрых при выполнении боевого задания…».
     На фронте ведь обстановка меняется не по инструкциям. То наступление стремительными темпами, то непредвиденное отступление, и кто не успел -  будет убит наступающим врагом или  будет пленён…
      В одном из таких моментов, оглушённый до беспамятства взрывом  снаряда, отец  Петра – Егор Пантелеевич попал в плен. Когда очнулся – было уже поздно. Его, ещё ничего несоображающего, подняли прикладом автомата и втолкнули в общую толпу пленённых два дюжих немца…
       Помытарился по концлагерям…И всё на краю смерти… Да вот «повезло», если можно это назвать везением. Приехал в лагерь полковник. Выстроили  весь барак пленных. Полковник неспеша проходил по ряду, внимательно пригляды-ваясь. Остановился напротив Егора и…, вдруг, заговорил на чисто русском языке:
-Ты русский солдат?
-Так точно, гер-полковник!
-Откуда родом?
-Из России, коли говорю по-русски, из Великой России - съязвил Егор.
-Ну ты, солдат, меня не раздразнишь! Наказывать я тебя не стану. Ценю смелых! А то, что Россия великая, так и спорить не стану. И вот эта великая Россия будет присоединена к великой Германии!
-Никак нет! Господин полковник! Никогда!
-О-о-о! Да ты совсем храбрый солдат! Я это ценю и хочу сохранить тебе жизнь. – чуток призадумавшись добавил - … может быть и возвращение… когда-нибудь в свой дом… Откуда родом?
-Я же сказал – из России!
-Хватит упрямиться! -  Уже как-то по иному заговорил полковник, - Из каких мест?
-Из Сибири я, с Алтая , господин полковник.
-О-о!  -воскликнул полковник, - Хорошо знаю Алтай! Там мой дедушка после революции по контракту работал на одном из предприятий. Считай, мы с тобой земляки – примиряюще заговорил полковник.
-Нет, господин полковник! Мне такое землячество близко ненужно! Я таких земляков в бою из автомата чевствовал.
-Ну так то – в бою. А здесь совсем другое дело. – не обиделся полковник на дерзость Егора, -Да и автомата у тебя нет. А вот жизни лишать такого храброго мужика никак нельзя. А потому я прикажу выдать тебя в мою собственность.  Будешь не здесь бесполезно погибать, таская камни, а исправно работать на усадьбе нашего имения.     Убивать тебя не станут, и кормить будут много лучше. Убежать не сможешь, а если и убежишь, то всё одно поймают, выпорют, как сидорову козу и опять хорошо кормить и заставлять исправно работать.     Я не убийца какой…Я учёный. И на фронте не был. Здесь работаю на фронт. Моё место не стрелять, а башкой думать. Вот и думаю, придумываю силу германского оружия. Вот так!

Полковник более не стал обходить ряд, развернувшись последовал к, недалеко стоявшему, начальнику лагеря и на  немецком языке что-то громко ему сказал, указывая на Егора.
       Ещё не окончилось стояние пленных на плацу, как двое солдат с автоматами подошли К Егору:
-Пъойшлы! Шнэль! Шнэль! Бистро! Бистро!
     Небрежно подтолкнув автоматом, так, что затрещала лагерная одежда, солдаты, встали по сторонам и повели…
«Ну вот и всё… - подумал Егор, - Полковник просто играл добродушного учёного… Сам же он наверняка не простил такого неуважительного и непокорного разговора пленного с важным полковником. Ну что ж… умирать будем достойно, не на коленях…»
     Однако, всё обернулось благополучным исходом. Солдаты подвели Егора к машине, где уже сидел полковник. Его втолкнули в машину. Солдаты сели с обеих сторон.
-Как звать-то? – спросил полковник.
-Рядовой Советской Армии! – с наглостью отвечал Егор.
-Не рядовой ты Советской Армии, а пленный… пока… И отвечай на вопросы чётко. Я терпеливый и дождусь когда ты поймёшь, что  лучше быть в моём подчинении, как твоего нового хозяина, чем в лагере для военнопленных. Вразумел? Как имя?!
-Егором родители нарекли. А тебе не всё ли равно как меня называть?- опять дерзил Егор, - вот и называй как захочешь.
    И на такую дерзость полковник, кажется, совсем даже не среагировал и спокойно продолжал:
-Ты городской или деревенский?
-Деревенский. Крестьянин. Всю жизнь на земле работал, а пришло время -  вас бить стал!
-Ну ты бил тех, кто тебя бил. А я тебя стрелять не собираюсь и ты меня не станешь стрелять. Во-первых не из чего у тебя стрелять по мне, а, во-вторых – ты вскоре поймёшь, что по мирному-то лучше, чем войной.
-По мирному, может, и лучше, да вот не получается. Мы бы мирно жили, так зачем вы к нам с войной?! Зверьё зверьём ломитесь…
-Ну, скажем, не все ломятся. Это дело политиков. А наше дело работать каждому на своём месте. Вот мне в науке, а тебе на земле, да в хозяйстве моём,…пока…
-Каждому на своём, да вот не на своём месте! Ты-то на своём месте – изобретаешь, как хитроумнее людей убивать, а моё место под твоей подошвой гнуться. А мне может тоже хочется на своё место – к семье своей!
-Ну это больше всего от тебя зависит. Вот одержим победу. Кончится война. Там и посмотрим. Может быть и отпущу к семье, а не то и семью твою сюда. Вот и будете все вместе на моём хозяйстве зарабатывать на пропитание, да проживание.
-Война-то всё равно когда-то закончится. Только вот победа будет не твоя, а наша. Это ты, господин полковник, твёрдо запомни – наша победа будет!
-Вот так, Егор – побеседовали мы с тобой добропорядочно. Время больше не остаётся. Отправлять тебя обратно в лагерь не хочу. Сдаётся мне, что ты мужик безграмотности, но башковитый. Со временем всё поймёшь. Болтать лишнего запрещаю. Особо про политику. На первое время для присмотра приставлю Ивана. Он русский, но преданный мне. Прикажу чтобы не обижал. Да и никто у меня не обидит, если всё по правилам. А если нет – отправлю обратно в лагерь и весь разговор. - приоткрыл дверцу, крикнул – Иван! Зови Штрусса. Поехали! – Что-то сказал по-немецки солдатам. Те вмиг выскочили из машины, в ней место рядом с Егором занял плотный  здоровяк, а за рулём молодой парень в немецкой форме…
      Всю дорогу ехали молча. Опель остановился у высокой каменной ограды с широкими воротами, которые по сигналу водителя вмиг распахнулись и машина въехала на брусчатую площадку перед особняком не то чтобы роскошном, но и не высшей скромности….
     Так Егор попал в работники на хозяйство к немецкому учёному.
     Хозяйство было солидное. Тут и обширный двор перед особняком, и парковая зона с деревьями, каких Егор не видывал, и цветники, и фонтаны и ряд других изяществ и природных роскошностей.
     Но ему не дано было работать в пышущей красоте. Этим занимались местные немецкие работники. Его же определили в крестьянское хозяйство. Ему, вместе с ещё двумя парнями, как выяснилось позднее – латышами, пришлось ухаживать за коровами, молодняком,  свиньями, гусями, курами и другой многочисленной живностью. Это хозяйство располагалось  вдали от особняка, но обнесено всё той же единой оградой.
      Там же была выстроена довольно просторная изба, в которой жили работники.
      Жилось тоже не сладко… Работать приходилось до изнеможения по четырнадцать-шестнадцать  часов без каких-либо выходных. Но кормили нормально и, главное, не издевались, как это было в концлагере.  Присматривал больше всего Иван, но изредка наведывался и хозяин:
-Ну как, Егор? Управляешься? Труднова-то. Понимаю. Но ведь лучше чем в лагере?
-Управляемся, хозяин. Куда деваться-то? Ты бы нам радио, али газетки на русском языке …
-А вот этого вам не полагается. Всё ваше радио и газетки перед вами… Такие вот дела, Егор…

Работал Егор на хозяина-полковника… Он отчётливо понимал, что здесь значительно безопаснее для самой жизни и всё надеялся осуществить свой замысел о побеге…
       Как-то, под Рождество, которое здесь справляли раньше, чем на Руси, выдался случай, когда хозяева справляли праздник. громко веселясь, да и Иван вот уже несколько дней не наведывался для проверки, Егор решил исполнить свой план. «Самое время. – размышлял он. – Все в округе праздник справляют. Шибко-то сторожить не станут. И немчуре окрестной не до пригляда. Гуляют вон. Пусть гуляют! Это всё в мою пользу слагается. Вот только… луна больно ярко светит…».
        Егор ещё с полудённой поры потихоньку приготовил котомку. Положил, тайком изъятого из кухонного ларя, несколько кусков хлеба, спички. А когда полегли спать, да приутихли, наработавшиеся до изнемоготы невольники, оделся потеплее, прихватил котомку и выскользнул за дверь избы незамеченным.. Всё складывалось хорошо: перебрался через каменную ограду и стремительно стал отделяться от усадьбы. Быстро шёл, почти бежал… Но…куда идти? В какую сторону? И шёл наугад… Вот уже и рассвет забрежжил… А вот и солнце всходит… Впереди, видимо, новое селение… Но вокруг ни лесочка, ни кустика… Укрыться негде. В селение не пойдёшь, а в поле видим, как на ладони. Решил прилечь, затаиться. А на долго ли? Здесь не то что в Сибири, хоть и не так холодно, но зябкость «пробирает», долго не продержаться на холодной-то земле. Рискнул, всё-таки, двигаться в обход селения. И вдруг!… Вдали послышался лай собак… «Ах зверьё! Собак на след направили… Теперь всё…Погибель верная…». Лай всё ближе и ближе…И вот уже псы рычат, разинув пасть, рвутся с поводков… «На поводках?- мелькнула мысль, - значит пока травить собаками не станут…».
        Два немца сдерживали  собак, а потом и вовсе их успокоили. «..Эти не военные… Значит хозяин  отправил за беглецом своих…А что он теперь для меня придумает? Видимо отправит в лагерь… Ведь обещал…»

-Ком! Ком! – пробормотал показывая рукой в сторону  первого.
    Пришлось идти. Куда деваться-то?... Ни ружья… ни какого другого оружия…Отбиваться нечем, да и смысла никакого нет…
    В селение не повели. Через поле привели к большаку, где стоял автомобиль хозяина… Распахнулась дверка.
-Залезай! – Приказал хозяин, не ругаясь, не сверкая гневно глазами. Как будто и вовсе ничего не случилось…Махнул немцам  рукой и те отправились в селение.
    Странное дело – хозяин в машине оказался  один.
-Ну и что мне с тобой делать, Егор? По всем правилам застрелить тебя надо бы… при попытке к бегству…Это ведь так заведено в лагере?
-Так, господин полковник! Стреляй! У тебя вон пистоль, а я безоружный. Стреляй! Вот давай – я сейчас побегу, а ты стреляй!
-Никуда ты, Егор, не побежишь. И стрелять тебя я не буду. Дурак ты, Егор! Дурак! Увезу я тебя обратно в усадьбу. А там подумаю, что с тобой делать.
-А ты не боишься, что пока ты меня будешь везти, я с тобой расправиться могу? Вот , хоть ты и здоровее меня, но смекалка-то у меня работает. Вот твой пистолетик изыму, да им же его хозяина…
-Не боюсь, Егор. Тебе надобности такой нет. Ты привык воевать с теми, кто тебя смертно обижал. А я тебя обидел чем? Молчишь. Вот то-то же. Оно, хотя и  «немчура» я в твоём понимании, а унижения  человеческого ты от меня не видывал. Ну то, что ты в работниках у меня – так то  сам Бог велел. Ты ведь пленный. А пленные все должны понести своё предназначение. Кто-то умрёт от пули при побеге, кто-то истощает в каменеломнях от непомерного труда, станет ненужным и будет пристрелен, тоже… при попытке к бегству… А я вот предпочитаю не стрелять, не бить тебя, хотя и полагается отхлестать плетью, али розгами, а заставить тебя, дурака, мозгами шевелить, да трудиться исправно.
      Полковник вышел, открыл  дверцу машины, властно, как будто со злостью, втолкнул Егора на заднее сиденье. «Силён… - подумал Егор. – с таким не справиться.»
-Поехали!
    Полковник  рывком тронул машину с места и быстро «погнал» по большаку…
      Всю дорогу ехали опять же молча. Полковник ни разу не оглянулся, а Егор так и не осмелился попытаться отнять пистолет…   
         Перед воротами усадьбы хозяин  объявил:
-В лагерь я тебя не отправлю, но без наказания не останешься! – необычайно жёстко  произнёс сквозь зубы и добавил уже конкретно – Хлестать плетью – не мой метод. Посажу тебя на пять дней в амбар на воду и хлеб малыми пайками. На работу будет выводить Иван. А ты все эти дни хорошенько думай, русский дурак, что лучше – закопают тебя здесь, или когда-то увидишься с семьёй. Иван! – тот  выскочил, как будто из «никуда» - Отведёшь этого в амбар, где солома. Пять дней вода и хлеб по уставной пайке. На работу, как и прежде. И только под твоим присмотром. Ну часа три пусть подменяет тебя Штрусс, а то устанешь один-то…
 …Вот так-то… Иван устанет караулить беглеца, а с Егором «ничего не случится» 15 часов кормить, поить скотину, чистить дворы, проделывать прочую работу…   «А ведь, однако, всё же повезло… В лагере за побег явно пуля. А тут… Выживу! Может когда лучший случай подвернётся, али наши придут освободят… Придётся смириться с положением…».
       ….В плену, в работниках у полковника, Егор продержался чуть не год. Освободили русские, хотя и союзники всюду рыскали…
      В усадьбу въехал целый взвод автоматчиков во главе с молоденьким лейтенантом. Быстро оцепили  все входы и выходы. Егор с хозяйства бежал в радостных слезах: «Наконец-то! Наконец-то…» только и мог повторять сам себе.      Подбежал к особняку и увидел, как один из солдат выводит полковника. «Странное дело. – подумал Егор,- Почему он не сбежал заблаговременно?...»
     Остановились друг против друга, глядя в упор в глаза.
-Ну вот, Егор, ты и дождался своего часа – спокойно молвил полковник. – Теперь ты надо мной начальник. Теперь твоя власть. Хочешь стреляй, хочешь камни таскать заставляй, а хочешь вези меня в свою усадьбу в работники.
-Так-то оно так, господин полковник, - по привычке заговорил Егор, - Только я не властен над тобой. А если бы и была моя власть – не стал бы стрелять, а убедил бы тебя  работать на нашу страну, а не на извергов фашистских.
-Кто таков?! - Строго спросил лейтенантик.
-Пленённый рядовой Советской Армии, товарищ лейтенант! – чётко отрапортовал Егор, - разрешите объяснить всю обстановку и по этому вот человеку тоже…
-Нечего тут объяснять, да разъяснять. Этого – указал на полковника – в комендатуру, а этого – на Егора – в фильтрационный лагерь Там разберутся!
-Товарищ лейтенант… - хотел снова заговорить Егор, но его резко оборвали:
-Сейчас я тебе не товарищ! Ещё надо разобраться как следует, что ты за гусь и почему ты к этому фашисту со словом  «господин» обращаешься, да к тому же чуть в защиту встаёшь! Увести обеих!
    Но выполнить приказ не успели. Во двор въехал легковой автомобиль из которого вышел советский  полковник:
-Что тут происходит! Что это за командный крик, что за версту слышно?
-Здравия желаю, товарищ полковник! Да вот тут  знатная птица в полковничьих погонах  задержана, не успевшая упорхнуть.
-А я и не собирался «упорхнуть» - спокойно с достоинством отчеканил немецкий полковник. – Мне некуда «порхать» и не от кого. А от своей совести никуда не «упорхнёшь»
-Молчать! – прикрикнул лейтенант.
     Но его одёрнул русский полковник:
-Уймись, лейтенант! Уймись. Чего кричать-то? – и обратился уже к немцу – Так-так. Интересно. И почему это господин полковник не собирался…?
-Да потому, что здесь моя родина. Здесь моя семья. Здесь я на своей земле работал на свою страну. И бежать мне некуда и незачем.
 -Так почему же вы, немцы, позарились на чужую землю, топтали нашу землю стольки годы, убивали людей, жгли селения, рушили фабрики, заводы, предприятия, дома?
-Лично я  ни в кого не стрелял. Ни над кем не издевался, –спокойно отвечал немец – я учёный и моё дело изобретать, работать, как и всем учёным в своих странах, на свою страну. Может быть в чём-то и моя вина есть, но она не преднамеренная, а в рамках гражданского долга перед своей страной.
-Очень интересный разговор. Полковника в мой штаб! И чтобы ни единый волосок с его головы не упал! Усвоил, лейтенант?!
-Так точно, товарищ полковник! Ни единого волоска…
-Товарищ полковник! Разрешите обратиться?!
-Кто таков?
-Рядовой Маскатов! Простите… бывший рядовой…сегодня пленный на немецкой территории.
-Так слушаю тебя, рядовой-пленный.
-Этот … меня вытребовал из концлагеря в своё хозяйство в работники. Я вроде бы, как раб, трудился, но других унижений, издевательств не испытывал. Кормили хорошо, жили в тепле. Этот хоть и немец, но, думаю, заслуживает снисхождения. Позвольте сказать ему несколько слов.
-Да говори уж, заступничек…- недовольно произнёс полковник.
     Егор вплотную приблизился к немцу:
-Вот ведь как получается… Я же тебе говорил, что мы победим, а ты не верил мне. Теперь, похоже, тебе придётся испытать как жить в изоляции от семьи. Я, конечно, сожалею. Не дай-то Бог никому испытать этого. Но теперь ты поймёшь, как быть вдали от семьи…А может быть и не тронут тебя, оставят при семье, если хорошо поймёшь что к чему. У нас законы гуманные…А я вот, всё-таки, на свою землю поеду, да хоть пешком пойду  к семье своей! И скоро  свижусь с ней. И дай-то Бог тебе не расстаться со своей семьёй!
-Ну хватит балясничать! Заступничек…-  повторил русский полковник,- Лейтенант !  Исполняйте!
-Есть!  - откозырял лейтенант.
      Какова дальнейшая судьба немецкого полковника Егору неведомо, а вот его оказалась не так уж безоблачной…
  Уже и на своей земле пришлось помытариться., и совсем даже не скорой состоялась встреча с семьёй.
         Освободили из немецкого плена весной, а домой,  возвернулся только перед декабрьскими морозами. Позднее-то полностью реабилитировали, даже награду вручили, коей был удостоен до плена, а тогда - фильтрационные лагеря… проверки…  расследования…
                ***
   Стояли молча два человека каждый со своими думами…  «Живы ли сейчас однополчане отца - раздумывал Степан, - и где они , если живы?...»
     И у Петра в голове «роятся» мысли: «Вот ведь как оно в жизни-то бывает… Одинаковые беды, да и…, вроде бы, совсем даже в разных вариантах…».    
   Глядя на холмик рядом с отцовским Степан видит не травные заросли, а, как бы в тумане, лицо матери. Вновь нахлынули чувства горьких и, в тоже время, ласковых воспоминаний: «Сколько же Тебе, милая Мама, пришлось в жизни своей поиспытать!...»  …Всю жизнь в труде, бедах, невзгодах. Совсем не по-детски детство старшей дочери в семье. Рано пришлось помогать матери по хозяйству и младших братьев, да сестрёнок нянчить…  Повзрослев, хоть  и не тягостное замужество, да всё с тревогами. Революционные события… Гражданская война… Коммуна… Колхоз… Тревожные репрессионные годы…А тут и Великая Отечественная война… Мужики деревенские все на фронте. Весь непомерный труд, все деревенские невзгоды легли на плечи женщин, стариков, детей….
       Степан на миг оторвал взгляд от холмика, взглянув на Петра: «Вот и его мать, как наша Мама хлебнула горького сполна. Вместе рядышком жили, радом на работе. Вместе горюшко «куковали», преодолевая сообща все невзгоды жизненные»
…Ребятишки – мал-мала меньше. Летом-то ещё терпимо: и на дворе тепло, и всякие травы и другие природные съедобности выживать помогали. А зимой… Матери с раннего утра до  позднего вечера на колхозной работе. Ребятишки целыми днями предоставляются сами-себе. Кто чуть постарше – за младшенькими присматривают. Да и какие няньки-то?!  - Сами по шесть-семь лет…В холодной избе на русской печке так и зимовали. А и печка-то, зачастую чуть тёплая – топить-то нечем… За дровами  в лес надо… А на чём? Да и когда? Работа  с темна до темна… Вот и «приспособились», от безысходности, бабы углы у домов обрубать(откалывать) чтобы хоть как-то  мало-мальски чуть тёплый дух в избе создать. Когда и углы оставались чуть малыми, чтобы только избушка не развалилась, плотно закрывали дверь в «горницу»(вторая комната в дому), утепляли её мякиной  да соломой, а пол выворачивали и рубили на дрова… Сами-то взрослые полураздетые, полуразутые застывали до невозможности на лютом морозе и…дома не согреешься… А тут к холоду пасть разевает ещё и голод… Про себя-то уж мало и думают, а вот чем ребятишек накормить?...А они, несмышлёныши, нередко встречают, разрывающими сердце и душу,  словами: «Мама ись хочу. Ты чё-нибудь принесла?». А что Она, Мама, принесёт? Где что возьмёт? У всех и повсюду голодно…   
-Да-а-а, настрадались наши матери! – сам не замечая того, вслух произнёс Степан.
-Ты о чём это? – не понял Пётр
-Да так я…Припомнил Мамино и наше военное житиё холодное да голодное…
-Вот ведь как, Стёпа, и я об этом же раздумывал. Досталось нашим отцам, да матерям лиха вдосталь, не по одному пуду…               
    Постояли ещё несколько минут у холмиков, поклонились и пошли по кладбищу от холмика к холмику…
       Вот они… покоятся здесь и люди старшего поколения, и  сверстники-одногодки, и совсем ещё молодые, ушедшие из жизни по разным причинам. Перед каждым холмиком в памяти всплывают силуэты некогда живых людей, их прижизненные дела, а с памятников глядят с фотографий  безмолвные взгляды…   
           Платон…Трофим… и десятки других имён, мысленно увязываются с  присутствием  их владельцев в жизни деревенской, напоминающих о далёких годах бытия их и своего в большой и дружной единой сельской семье каждого в отдельности и всех вместе.
    …Анна…С детских лет неравнодушен был Степан к девчонке, а подросши и вовсе влюбился. А она, как будто бы и не замечала его вовсе. И вот ведь как… на расстоянии любил эту девчонку Степан, а вот дружок его сразу же настойчиво стал ухаживать за Аней. С болью наблюдал Степан счастливое их общение но не мог помешать лучшему другу… Так и осталась не объяснённой, до поры, та его первая любовь.       Это уж далеко позднее его тайна стала достоянием Аннушки, а тогда те два молодых человека сыграли свадебку. Степану на ней быть не пришлось – на службе был в Советской Армии. Возвратившись домой, узнал, что Миколка призван тоже на службу.  Степан  насмелился и однажды, встретившись с Аннушкой, дал понять ей о своих чувствах.  Она  не оттолкнула его и, похоже, была готова принять его любовь, но… нравственное воспитание в семье не позволило Степану перейти грани дозволенного. Они встречались ещё несколько раз  лунными зимними вечерами и…даже целовались, но большего Степан себе позволить не мог. Их встречи оставались кристально чистыми, не запятнанными чернотой тайных крамольных дел. Даже в порыве великой любовной притягательности, он  не мог предать дружбу с товарищем детских лет, не мог внести разлад в семью, где к тому времени в ней уже народился ребёнок. Но и страдания становились невыносимыми – быть рядом с любимой, но так далёкой теперь от него по жизненным обстоятельствам… Чтобы более не терзать себя и  не давать каких-либо несбыточных надежд Аннушке, Степан решил уехать из деревни совсем…
    В последствии редкими были встречи Степана в этой семье. Отслужил и Миколка. Каким-то образом узнал о встречах Степана с Аннушкой, да и не мудрено – деревня ведь… Поначалу ревновал, конечно, но в верности жены не сомневался и жили обыкновенной сельской жизнью, как и многие семьи в деревне. Крепкой оставалась и дружба  Степана с Миколкой. Аннушка народила пятерых ребятишек. Всё было хорошо, но… нахлынула беда – умерла Аннушка в расцвете лет, оставив Миколку вдовцом и ребятишек сиротами. Позднее-то нашлась сердобольная женщина и помогла вырастить, проводить в самостоятельную жизнь ребятишек, так и не осмелившись родить совместного дитя, оставшаяся тоже вдовой по прошествии лет, а на кладбище появился ещё один могильный холмик – Миколкин…
    Постояли и здесь, каждый со своими безмолвными воспоминаниями «…Пока мы помним о тех, кто от нас ушли, они для нас живы…». У Степана вновь заныла давнишняя душевная рана и он, поклонившись холмику, поспешил не только покинуть его, но и вообще зашагал за кладбищенскую ограду …
       Закрыв кладбищенскую калитку, какое-то мгновение постояли молча и, так же молча, как будто сговорившись, медленно побрели  в верх по склону холма к листвягу.
      Эти места  им обоим были дороги с самого детства и, каждый раз, приезжая сюда, вместе ли, по одиночке ли, непременно посещали листвяг с волнующими душу эмоциями, как неотъемлемую святую частицу своего бытия.
        Уже в глубине листвяга Степан прервал раздумья свои и Петра:
-Ты смотри, как подросли листвяжки-то! Прямо деревья стали, да вот только… -горько вздохнул продолжая, - только лес-то беда не обошла от этой перестройки…
-Да-а-а…Алчные, бессердечные да шибко бесхозяйственные кои людишки пошли. Глянь-ко что натворили… Это ведь прямо преступление прямое, за что надо бы по всем правилам к ответу привлечь! А всё алчность людская, тяга к лёгкой наживе. Вот и лес распродают все кто может, как захочет, лишь бы деньгу отхватить, а что после останется не задумываются…
-Вот и я про то же. Ну ладно – коли лесок подрос и кому-то невтерпёж стало продать, набивая карманы, так хоть бы следили, чтобы по доброму, по всем правилам, а не варварски относились к вырубке-то…Раньше на вырубках-то требовательность изрядная была к порядку. Всё как следно быть делали. Да ишшо и  новые саженцы высаживали. О будущем думали. Вон мы школьниками, помнишь, специально целыми классами ездили на посадки. Десятками гектаров посадками покрывали. И вот сейчас смотришь на свои труды и радуешься – растёт лесок… А тут вот…
        Каждый с горечью оглядывал округ себя, устремляя взгляд  всё дальше вниз по склону.       Вырубка представляла ужасную картину.   
  Срезы деревьев (пни) оставались в беспорядочном  размере - одни низкие (как и подобает) другие очень высокие. Это при срезах дерева выбирали только ту часть, что «годится» для изделий, а комлевую(не стандартную) оставляли… Вокруг сиротливо качались деревца редкого черемошника, кои пригнутые к земле, кои поломанные, покорёженные. Из лесной травы  красными слезинками плакали кусты кислицы, примятые, втоптанные  в землю колёсами, гусеницами тяжёлой техники. Зловеще чернели высохшие, повсюду в беспорядке разбросанные ветки и вершины некогда стройных лиственниц…
     Тоскливо было на душе этих двух, созерцавших сегодняшнюю картину вопиющей бесхозяйственности,  человеческой чванливой душевной безнравственности, жестокой безучастности к бедам Природы, а может даже преступной  беспечности.
        С чувством сопереживания они, как будто слышали плач Природы за поругание над Ней и им самим хотелось заплакать вместе с погубленными малыми деревцами, кустами кислицы, черемошника, малины, растоптанных преступным, бессердечным сапогом грязных людишек в виде колёс, гусениц тяжёловесной техники…
        Где-то вдали, в лесной глухомани, радуясь, на разные голоса, звонко заливаются своей песней пичуги. А здесь… в такт открывающейся картине, умирающей природной растительности, как будто оплакивая лесную трагедию, слышится одиночный заунывный не то щебет, не то тревожное подвывание: «Тиу-у-ю-у…Тиу-ю-у-ю-ю-у…»
     А вниз по склону горы, как будто  слёзы по лицу, стекают множество, уже начинающие размываться дождями и потоками талых весенних вод борозды, оставленные стаскиваемыми волоком стволами спиленных деревьев.
-Да-а-а… А ведь размоины пойдут по горе-то…Овраги могут пообразоваться…
-Вот то-то и оно…Раньше, ежели волоком-то трелевать – то зимой…
-Зимой. Да и то чтобы кустов, да молодых деревцов не повредить. Одиночно, по-штучно. А счас сцепят большими кучами, да и прут. Техника-то мощная… Сила есть – ума не надо…
-Да вот и дело-то, что всё не обдумавши. Вот и губят всю природу. Вон уж и кислицы-то не стаёт…Толь уж климат не тот становится… Раньше ягод-то всяких множино было. Всем в избытке хватало, а счас чё-то с каждым годом всё меньше и меньше, а то и вовсе который год нет. Ланись мы со своей приезжали - совсем не было. И вот нынче кое-где реденько…
-Обиделась Природа… Не стали люди Её беречь, почитать да уважать. Вот и Она возвращает  им плоды их же деяний или  бездействий…
-Конечно ничего не проходит бесследно. Вот  и Природа… Она ведь тоже вся живая. Не только малые, совсем даже с виду незаметные козявки всякие, пичуги, да разные звери и зверушки, но и деревья, кусты, травка всякая, каждый стебелёк – всё живое и всё к себе внимания, бережливости просит. И ежели к ним с добром – то и они тебе добром ответят, полезностью своею, а ежели зло творишь да во свою алчную наживу – то и для себя не жди добра-то. Вот та же лекарственная растительность: ежели для себя в разумном количестве – то во благо и на пользу, а ежели для наживы – то и вовсе перестанет дары давать. Вон Марьиного Корня уже не стаёт, Бадан исчезает – повыкопали, да повыдрали  на продажу… Да и многое другое так-то исчезает…
 -Да грабят, как могут грабят люди Природу! Думают только про сегодняшний день, в завтрешний не заглядывают. Только бы сегодня по самую верхушку отхватить для своей наживы, а завтра хоть не светай!
-Конечно не все такие-то! Большинство-то понимающие. Стараются не губить Природу.
-Сами-то стараются не губить, а вот  в защиту Её мало кто поторопится встать. Да и опять же… те, не так уж и множественные, но цепкие зловредные хваты всякими уловками пользуются, вроде бы нередко и законными, чтобы урвать от Природы, да и уйти от ответственности. И выходит, что к ним, конечно, простому человеку никак не подступиться. А знающие  да власть имущие, в силу определённых обстоятельств, не всегда заинтересованы в пресекательстве антиприродных деяний, а может быть… при других важных делах руки не доходят…
-Да уж! Всякие важные дела, только не сохранение в благосостоянии Природы нашей дивной. А ведь Она,  и кормит нас, и лечит, здоровье, силы душевные – моральные и телесные придаёт, теплом да лаской согревает. А мы вот к Ней…
-Всё правильно! Всё правильно говоришь! Я вот как сейчас всё помню и до конца дней своих помнить буду…Да и ты не позабудешь! Детство-то, да Природу-Матушку, кормилицу нашу…
-Да как же можно забыть-то?! Ведь здесь вот мы, считай, и выросли на этой, да вон тех горах. Они для нас летом-то – ближе дома родного. С утра до вечера табуном ребячьим. Да дружно так все, каждый с выдумкой своей ребячьей.
-Да-а-а…Пощебетали ребятишками-то…Ну это до того, как в работу не впрягались. А как впрягались…Так уж потом реденько приходилось…
      Оба как-то умолкли, с тоской и болью  глядя округ, погружаясь в свои воспоминания…

        …Зимы в ту пору ох и лютые были! А может быть как и всегда… Может быть это только казалось, что морознее, поскольку…избы были полухолодные – топить печи нечем… Дров нет. В лес пешком не пойдёшь, хотя кое-кто и ходил за дровами-то. Да, опять же, время где взять? Весь день с темна до темна на колхозной работе, а ночью как?... Тут не только  в лесу, но и по деревне-то частенько волки по ночам в окна заглядывали. Скотину и колхозную, и  индивидуальную охраняли с колатушками  да  всякими гремящими приспособлениями. А зверьё не очень-то и пугалось. Попривыкали уже. Для них, выгнатых войной, взрывами, да неимоверным грохотом с насиженных мест эти-то места были благодатью. Вон чабанки вокруг дырявых кошар по всей ночи с побрякушками, как шаманки ходили беспрестанно, а поутру двух-трёх овец находили израненных волками…Оно ещё и после войны многие годы волки стаями наведывались в деревню изрядно, уж не говоря о чабанских стоянках на отдалённых стойбищах.
       Это уже как оставшиеся в живых мужики стали возвращаться по домам так чуток полегче стало, а тогда… В избе-то холодино. Мама ребятишек на печку русскую затолкает: «Сидите там! Чуток теплее…». Сама, заливаясь слезами, брала топор и шла откалывать часть углов избы. Так вот несколько недель чуть подогревала печь, уходя на работу, а возвращалась опять в холодную избу. Ребятишки на целый день оставались предоставлены сами – себе. Старшие-то днём ещё умудрялись на несколько минут на улицу выскочить, обмотав какими-нибудь тряпками детские ножёнки, а младшим так и не дано было с печки слезть – уж больно высоко и боязно шибко… Бывали и попытки, да заканчивались всегда падением с немалой высоты, болючими ушибами и неимоверным детским рёвом с обильным слёзополиванием. Заслышав избные вопли, «маловозрастные няньки» поспешали выяснить что там приключилось. Нередко и «разборки» начинались: «Тебе чё было сказано?! Велено было сидеть на печке, а ты зачем  полез оттуда?! Вот и брякнулся. Да ишшо хорошо, что совсем не убился! А то бы… Беда прямо с тобой! Ну на минутку отлучиться нельзя! Вот возьму счас прут, да отпаздираю как следует, чтобы в другой раз неповадно было!». С такими строгостями вновь водворение на печь. А бывало перед этим   опять же «пострадавшему», вместо великодушного «пожалеть», бутконсы доставались. «Нянька» ладошкой так отшлёпает по голой попе (штанишек-то не было), что уже водворение на печь сопровождалось новым обиженным рёвом…Но через минуту всё забывалось и на печи опять звучал дружеский ребячий смех.
  День-то ещё ничего проходил. А вот к вечеру…
К вечеру так неимоверно  хотелось есть, что снова рёвом реви. С утра, уходя на работу мама оставит на столе ровно по одному маленькому кусочку картовелины, или ещё того меньшему кусочку  хлебушка. Хотя можно ли было назвать это хлебом испечённую смесь помола зерноотходов(охвостья), древесной коры, засушенной летом крапивы и другого разнотравия. Такой хлеб зимой выдавали колхозникам на работе, чтобы хоть как-то поддерживать физические силы для исполнения хозяйственных работ. Конечно же(!)  сами съедали самую малую частичку, а большую несли домой, чтобы подкормить ребятишек, престарелых, немощных людей…
      Вот и ждут ребятишки маму с работы. Нередко и засыпают там же на остывающей печи, не дождавшись как сегодня вечером, так и утром не увидевши, как она уходит на работу…
    Иногда удавалось дождаться маму. Тогда были счастливые минуты общения и в то же время…не малые огорчения для ребятишек, да горькие слёзы для мамы…
    Повзрослее-то ребятишки вопросительно поглядывают, но помалкивают.  Мама старается отвести свой взгляд от ребячьих глазёнок, так и сверлящих в самое сердце. но вдруг:
-Мама я ись хочу. Дай чё-нибудь. - Это малыш-несмыслёнышь «выворачивает» наизнанку материнскую душу, разрывает на части материнское сердце…
-Давай, сыночка, сегодня спать. А утром что-нибудь найдём -  глотая горькие слёзы уговаривает мама. Она снова принесла малую толику пайка. Но нельзя её сейчас же скормить ! На ночь можно усыпить и с голодным желудком. А днём ребячий организм непременно должен получить хоть какую-то поддержку. Вот и приберегает мама до утра по крошечке хоть какой-то питательности…
-Ну ладно – соглашается малец, - Но тогда, мама, спой песенку.
В слезах тяжело вздохнёт «Ну это другое дело…»,хоть и горько на душе-то, а поёт:          То не ветер ветку клонит,
                Не дубравушка шумит.
                То моё сердечко стонет,
                Как осенний лист дрожит…. 
       Мало приходилось маме песен  ребятишкам спеть…Некогда было. Всё в труде, да заботах… А вот впитать Стёпке посчастливилось много – это и с колыбельных, а потом и  с редких посиделок взрослых, да праздничных застолий  на общественных гуляниях по случаю «борозды»(окончания посевной), завершения осенне-полевых работ (это уже в Октябрьские праздники – 6,7,8 ноября…). Сидя сейчас здесь, на лесной поляне, он, вдруг, в своём сознании, отчётливо увидел детские годы, склонившуюся над ним маму и,  сам не замечая того, в глубоком раздумье тихонько запел:
            На коне-е вороном
            Выезжа-ал партизан.
            Э-эй! Сабля остра при нём,
            Две гранаты, наган…
-Ты о чём это?, -встрепенулся отрываясь от своих мыслей Пётр.
-А? Что?
-Мне показалось, что ты или спросил что-то, или сказал нараспев…
-Показалось, Петьша, показалось. А, может быть, и не показалось… Ты вот мне скажи – помнишь ли ты свое детство «печное»? Ну это когда мы целыми зимами по печкам чуть тёплым сидели.
-Да как не помнить?! Охото, шибко охото было выскочить на улицу, а не моги…Оно хоть бы окошки застеклёны были, так хоть бы глянуть на улицу. Окошки-то градом повыбивало, а застеклить нечем. Мало-мальски мама забила чем могла. Так в потёмках и сидели день и ночь.
А больше всего помнится как нестерпимо хотелось есть…
-Да-а…Досталось ребятишкам того времени… Непришлось им наиграться в детство. Голодные, холодные были детские годы. А там и…в работу…Вот и прошло, пролетело оно, детство-то…
-Пролетело…А помнится как-то без злобы, без черноты…Казалось бы и светлого-то нет, ан нет(!) – с какими-то светлыми чувствами всё вспоминается. Трудно, сложно, голодно, холодно, а вот не осталось той черноты в душе, чтобы могла затемнить счастье само-по себе детского бытия. Вот и эти горы, полянки лесные,
кусты кислицы, заросли малинника, да вот  всё это,  то что видится сейчас,  сладкими чувствами воспоминаний откликается на сердце…И так хочется вновь заглянуть в то далёкое время  с позиций сегодняшнего дня!

         …Сколько ни длится время, а ведь всё равно, рано или поздно, когда-то всё кончается прежнее и начинается новое… Вот и зимние дни пролетели…Нет! Не пролетели, а закончились так мучительно долго длившиеся.
       Всё! Теперь для маленьких свободнейшая, прекрасная пора! Уж теперь-то набегаемся вволю! Ни обувки не надо, ни одёжки какой… Да и голод утолить есть чем. Вот крапива на меже огорода появилась и в рост пошла - рвём. Мама вечером сварит и к утру, какая нинаесть – еда… А дальше и вовсе ни какой беды – на гору,
там пучки всякие, ягоды, кандык, барашки, саранки…Съедобностей хоть отбавляй.
        С самого утра свои детские заботы…
-Витьша! Пойдём на гору-то?
-Пойдём. Да вот только мама велела крапивы ведро нарвать. Как нарву, так и пойдём.
-А Вовка сказал, что не пойдёт. Ему мать велела баушке помогать сторожить цыплят. У них одна курица осталась и та выпарила уже. Сколько же? Один, два, три …толи пять цыплят, толи шесть. Вот и караулют чтобы коршун не  упёр.
-Да и то надо. Они, цыплятки-то, подрастут и яички класть будут. Вот и еда…
-А нам мама ничё не наказывала. Она ушла, мы ишшо спали. Да мы и так знаем, что надо крапивы нарвать. А ишшо и кислицы нарвём сходим. Она хоть и зелёна пока, да всё равно испаренная с крапивой пойдёт.
-Да я тоже думаю – пойдёт.
-Анютку-то позвать?
-Да позвать бы… Только у неё отец «враг народа».С такими не надо дружить.
-Витьша, ты сам враг! Анютка хорошая! А ежели  ты так говоришь,  то я с тобой тоже дружить не буду! Так и знай! А с Анюткой буду! За иё и так некому заступиться – братьев-то старших нет, а мать всё на работе. Да ишшо ты так лязгаешь языком-то. Всё! Я пошёл и с тобой больше играть не буду!
-Да ладно, Стёпка! Я так просто сказал. Я ничё. Не против я чтобы Анютка с нами была. Вон Зойка, Валька, Зинка ходют же с нами. И Анютка пусть. Я совсем даже не супротив. Только в деревне так говорят, что отец у них «враг народа».
-Ну ладно, Витьша, ежели так то и я  с тобой играть не буду отказываться. А отец у Анютки никакой не враг народа. Анютка говорила, что мать письмо получила, где он пишет, что в штрафённом  батальёне воюет и, даст Бог, домой возвратится чистым. Ну, наверно, после бани домой-то придёт…Только вот когда?... Ну я побегу. Ишшо с Серёгой надо договориться…
         
       …Босоногая, голопузая ватага разбрелась по всему косогору. Чтобы не затеряться – непрерывно подавали голоса…
-Парнишки-и! Вы где? Здесь чё-то кусты густые, страшно-о…
-Ну так иди к нам.
-А где-э вы?
-Ты, Зинка, вон тот высокий сухой пень видишь?
-Вижу!
-Ну так вот на него и двигай. Как раз к нам  и выйдешь. Ты зачем одна-то упёрлась.
-Да лучше бы вы сюда шли. Здесь кислица рясная. И вам-то под гору, а мне в гору лезти.
-Ну ладно! Жди счас прибегим.
-Анютка-а! Ты где?
-Да мы вот здесь рядом с девчонками.
-Ну и ладно вместе-то.. Рвите там. А то вон Зинка   упёрлась одна, да и боится. 
  Мы к ней…

     А позднее малина поспела – опять всей  гурьбой в малинник. Которые чуть постарше наставления дают:
-Вы, парнишки, под ноги глядите, да в заросли не лезьте. Там шёршни  бывают. Большие шары всем семейством сооружают и живут. А они шибко вредные. Ежели укусит, то и с ног сшибёт, а то и вовсе прибьёт.
Страшно делается, но малину-то рвать всё равно надо. Вот и забываются те настав ления и лезут мальцы куда бы и не следовало, но там малины красным-красно…
-А вы, девчонки, по одной не отлучайтесь. Кучкой, рядышком собирайте ягоды-то. Всем хватит. А по одному можете и потеряться, да и медьведь на одну-то напасть может. Он тоже малину любит, вот по малинникам и шастает…
    Ну тут уж вовсе жуть…Хоть в ту же пору домой беги. Но… Без малины нельзя.
        Парнишки постарше в баловстве своём норовили попугать девчонок и мальцов – подкрадутся незаметно, зашаборчат малинником, да как рявкнут, будто бы медведь… Ну тут девчоничьего визгу на весь лес – никакой медведь не удержится, чтобы от испуга  не пустить наутёк. Бывало девчонки и сами  бега устраивали. Тогда парнишкам приходилось успокаивать их: «Девчонки-и! Не боитесь! Не убегайте! Это мы вас на пужали. Никакого ведьмедя нет!».И опять все собирались в кучку и в малинник… Доброжелательная была детвора. Сообща делали так, чтобы у каждого посудина была заполнена ягодами. Если кто-то сам не успевал – над ним подшучивают: «Вот лентяй! Все уже нарвали полные котелки, а ты отстаёшь. Вот мы счас пойдём домой, а ты оставайся один дорывать.». Подшучивали, но не оставляли одного, а помогали всей гурьбой дополнить котелочек…   
      
-А припомни-ка, Петьша! Ведь совсем даже не игрушечьное  было это дело – «ходить по ягоды». Это, считай, тоже работа была, хоть и развлекательная.
-А как же! Игрушки игрушками, а за лето-то столько набирали ягод, что и  зимой что-то в пузо своё «затолкать» можно было. Всё не так голодно…
-Вот то-то…Всё сводилось к одному – хоть чем-то утолить невыносимый голод.
А ишшо,  помнится – баушка жила с нами рядом. Ребятишек-то своих у них с дедом небыло, так они всё соседских как-то привечали. То мёдом подкармливали…
-Да это уже после войны. А в войну-то у них пасеки не было.
-Да я  это к тому вспомнил про их, что баушка частенько с ребятишками по ягоды ходила. Помнишь?
-Да помню, конечно. Дедушка-то со всеми вместе работал, а баушка маломощная была и на работу не ходила. Только так, реденько когда-когда… А вот приглядеть за соседскими мальцами  считала своей основной работой и непременной обязанностью. Добрая была…

        …Баушка-Марья ходила постоянно в лаптях. Она их вязала сама крючком из крапивных волокон. Это уж позднее из конопляных-то, а тогда из крапивных.     Вот где-то, довольно в отдалении от села, остаётся не вырванной на еду крапива. Как только застареет, ближе к концу лета, баушка сходит, нарежет серпом стебли и домой. Дома высушит и сомнёт на мялке, как и лён, коноплё раньше и позднее мяли. Вся твёрдость изломается и опадёт, а волокна остаются. Вот из этих волокон и вязала баушка лапотки. Получались лёгкие и всё не босая нога.
     Одни-то ребятишки далёко в лес побаивались ходить. «А, вдруг, правда ведьмедь!...Или волки…» Их тогда много было. Ну летом-то в деревню не заходили, а зимой…даже в окна заглядывали… Да, в общем-то, для них летом пищи хватало и  не припоминается ни единого случая, чтобы на людей нападали, но ребятишки всё-таки побаивались углубляться далеко в лес.
Другое дело – с баушкой-Марьей. Она взрослая. С ней не страшно!
    Летом солнышко-то рано всходит. Часикам к десяти-одиннадцати уже и в лесу роса подсыхает.  Баушка обувается в свои лапотки и кличет:
-Стёпа! Петруня! Витюша!.... Собирайте ребятишек! Пойдём по ягоды!
  Тут уж отказов не было. Ещё бы! Баушка поведёт, хоть и далековато, но в такой малинник, где котелки наполнялись крупной ягодой довольно быстро и все отправлялись в обратный путь. А поиграть…это можно будет и потом… Самое главное – заслужить мамину похвалу. Хоть и реденько, но доводилось дождаться её с работы и в полусонном состоянии пообщаться:
-Вот, мама, мы сёдни с баушкой-Марьей ходили в иё малинник. Вон в котелке смотри – какая крупная.
-Вот молодцы-то! Вишь – полнёхонек котелок нарвали. Молодцы! Я вот на противень высыплю, а вы завтра  на солнышке сушите. 
-Ладно, мама.
   И засыпали, довольные материнской похвалой, а того и  не понимали – смогла ли мама  в темноте рассмотреть сколько и какой ягоды принесли домой ребятишки… Важно было услышать и похвалу мамину, и… вообще её голос, который слышали не каждый день, засыпая до её прихода и просыпаясь когда её уже нет дома…

    Раздумья…Раздумья о прожитой  жизни в родной деревеньке вновь погрузили каждого в свои воспоминания…
    Вот они подрастают…И с подрастанием всё дальше и дальше «забираются» в лес, всё выше поднимаются по горам, к их скалистым выступам. Вон она – Церквушка… С одной стороны отвесная гранитная скала, довольно внушительных размеров, а с другой – как будто искусственно сооруженный вал из земли и гранитных валунов, тянущийся вниз по крутому склону до подножия горы. Чудно-то как! Будто разрубили напополам огромный сооружённый вал и одну часть его оставили как и был он сооружён, а другую часть раскидали в разные стороны, оставляя обнажённым сам разрез отвесной стеной высотой в пятьдесят, шестьдесят, а может быть и в сто метров…
-Теперь уже и не подняться…Сил не хватит…
-Ты о чём это?
-Да вот, думаю – теперь уже сил не хватит, «дыхалка» не выдержит подняться до Церквушки-то… Ушли те годы… А бывало…

      Церквушка была одним из наиболее излюбленных мест деревенской детворы. Ребятишки постарше, да и отчаянные мальцы, поднимались по гриве (гребню горы) до скалы, взбирались на её вершину и дух захватывала сама высота, а в детских душах такое ликование!... Кажется ты сам стал самым большим в мире исполином! Перед тобой открывается необъятная  цепочка гор, скрывающаяся там далеко, далеко насколько хватает возможности твоему зрению, а ты стоишь великаном и созерцаешь красоту горного пейзажа… А ещё твоё воображение уже рисует летящим тебя  над всем этим величественным  простором… Здорово! 
А ещё – дух захватывает, глянув вниз со скалы её отвесности! Там, внизу, на едва обозримом расстоянии из земли большими буграми топорщатся обросшие мхом гранитные валуны...     И вновь, как наяву, звучат дедушкины сказки:
«…Раздавным-давно это было…Может лет тыщь тридцать, а может и все пятьдесят тыщь тому назад. Жили на Земле люди-великаны. Подолгу жили. Кои по двести  лет, а кои и до пятисот.  В этом месте от Тауракской седлины через Верх-По речке проходил большой  путь передвижения народов, свободно переселяющихся из одного места в другое, туда через нынешнее Поповское, по своим неотложным надобностям. Да и не было тогда каких границ. Люди свободно могли передвигаться куда им вздумается и никто их нигде не задерживал. А места здесь были благодатнейшие. Всего хватало. Но народился злой, алчный человек – Крумхам. Когда мальцом-то был то играл с ребятишками как и все, но всё норовил кому-нибудь подзатыльник дать, да прозвища всякие придумывать. А как подрос ко взрослости к  девяноста годам, то решил в открытую грабить людей, проходящих здесь. Подговорил себе в помощники ишшо коих человек пять, али десять. И решили они перегородить этот путь. Туда – выше, к горе Медвежьей, нашли огромнейшую гранитную глыбу. Припёрли её и поставили на этом пути, а со всех сторон её соорудили вал. из земли и гранитных валунов. Вал этот пролегал до самых других гор к северу. Это вот счас грива называется. И оставили один проход. Вот возле этого прохода, это вот чичас чуток повыше Церквушки, стали караулить проходящих да и требовать с них подати серебром, золотом, али другими  товарами  диковинными, наиценнейшими, винами да съедобностями заморскими. И так они досаждали людям, что иные решили призвать Крумхама к порядку. Но в те времена ишшо не принято было пользоваться оружием для уничтожения людей, али причинять друг другу какие увечья. Но наказания были эффективными. Всякие наказания были за проступки – это и выселение с этой местности навсегда, и физические отработки на общее благосостояние  селения, и принятие решения  в знак презрения не разговаривать, не уделять какого-либо внимания провинившемуся, и отказ выдавать за него замуж  полюбившейся девицы до тех пор пока тот  искренне не осмыслит и не покается  в содеянном при всём обществе. Да и другие, по нашим временам кажущиеся  совсем даже не наказанием, а тогда считались очень даже действенными и не мало влияющими на моральное состояние оступившегося.
      Крумхаму предложили снести выстроенный вал и не препятствовать далее людскому продвижению. Однако он не сделал этого и тогда всем обществом  приговорили его к выселению на вечные времена. Очень разозлился Крумхам. В бешенстве он хватал валуны и раскидывал их по склонам вала. Но деваться было некуда и он вынужден был подчиниться и удалиться в пустынные места навсегда от родимого места.    Жители же не стали полностью разбирать вал, а проделали в его северной части  промежуток местности, по сегодняшней пойме речки, для свободного продвижения.      За все тысячелетия люди измельчали, а вал превратился для них большой горой со скалой Церквушка.»
     Вот такая легенда-сказка поведана ребятишкам в их детские годы дедушкой-Михеем, который и сам-то казался тогда древним, но очень добрым, мудрым и таинственно-сказочным великаном.
-Вот ведь как! И мы тогда по-детски наивно искренне верили в это чудо.
-Да-а. Умел дедушка-Михей собирать вокруг себя ребятишек и сказки добрые рассказывать, в которые мы верили, как в неподлежащую сомнению действительность.
-Вот то-то и оно, что умел. Это ведь не каждому дано природное мастерство по сегодняшнему пониманию – педагогического воздействия на ребятишек.
-И ведь  каждый рассказ, каждая сказка его были пропитаны искренним пожеланием вместить в  нас  вежливое отношение,  доброту к людям, к  животным, к самой Природе.
-Да оно в деревне стариков и пожилых людей почитали, равно как и они, порой, относились к молодым,  хоть и с некоторыми излишними наставлениями, но всегда с добрыми намерениями.
-Помню, помню как дед-Понтелей  на одной из встреч со школьниками долго и нудно внушал, что «…неуважение к старшим – это большой грех и тех, кто не почитает отца, мать, чужих старших людей Бог накажет…».  Тогда это воспринималось с некоторой воспитательной несовместимостью про Бога-то… А сам-то смысл его наставлений – полезнейший.
-Полезный, конечно. Оно ведь мы тогда не думали совсем о том, что придём к нынешнему состоянию. А вот сегодня сами понимаем, что пожилым людям требуется особое внимание и доброе отношение. А уж чуткое отношение к отцу-матери – это святое.
-Так оно, да и, опять же, кои родители своим поведением не заслуживают того.
-Ну да таких-то единицы. Однако и в их заблудстве надо причины выяснять и помогать встать на путь истинный. Это ведь тоже – добро…            
   -Оно, конечно, добро, да только кто-то это добро понимает, и должным образом воспринимает, а кто-то ишшо и обижается: «Не твоё дело!  Не лезь куды тебя не просят! Сам знаю как мне поступать…». А вот «знаю-то» это и приводит к непотребным деяниям.
-Да вот же…не слухают добрых слов советов… Сами из себя вылезают навыпучку, а потом и маются , сами же от себя и страдают… Вон Витька Мокроухов в деревне-то жил так всё задиристым был. Ну так то в своей деревне. Его уж все знали. Большого-то внимания не обращали и на задиристость его не реагировали, всё старались словами воздействовать. А вот как уехал куда-то там в Горный Алтай так и сгинул.
-Слышал, слышал я про это. Говорят зарезали его в затеянной драке…
-Да вот же…сгинул по своей дурости. А всё одно жаль его – свой же, деревенский. И в детстве-то тоже поиспытал невзгод не мало…Бедно жили. Да тогда все, за самым малым исключении ем, бедствовали, а их семья, поди, поболее всего…
      Как-то сразу оба замолкли, углубляясь каждый в свои мысли, видимо вспоминая каждый своё детство ли, юность ли, своё бытиё ли деревенское, годы прожитые в этой , когда-то бывшей не так уж и малой деревушки, а теперь вот значительно поубавившейся и домами, и сельчанами. Здесь вот после десятка перестроечных лет ребятишек совсем мало нарождалось, а повзрослее всё норовили уехать куда-нибудь в поисках более благоприятных условий для проживания. А где они эти благоприятные-то условия?! Кто их приготовил? Далеко не все находят своё достойное место вдали от родного края… Вот и кои обратно возвертаются в деревню, да в пьянство беспросветное а кои и на чужбине не живут, а прозябают…А то и  от безысходности бытия тоже в пьянство впадают…
-Да-а…Жизня-то она полосатая, - чуть слышно произносит Степан.
-О чём это ты, Стёпа?.
-Да вот, говорю, жизня-то полосатая… То заблистает солнечным светом, а то, вдруг, темнотой подёрнется, чёрной полосой прокатится… У каждого она своя, и у каждого свои светлые и тёмные жизненные полосы на жизненном рисунке вырисовываются.
-Оно, конечно, так, но и   всех, как-то поровну те полосы  накрывают. Не будем ходить далеко. Вот, к примеру, была война. Чёрная полоса на всех. Ну, может быть, у кого-то посветлее, а у кого-то совсем тёмная, но на всех чернота. А вот добыли Победу. Вроде бы на всех светлость пролилась, в общем-то все ликуют – для всех мирная жизня наступает. А приглядись-ко – кто-то ликует, это особо где в семье все целёхоньки остались и возвернулись домой, а в коих семьях, да и не мало таких, почти полдеревни…, горе-горькое, темнота беспросветная застит материнские, вдовьи да детские глаза от слёз безутешных по тем дорогим людям, которые уже никогда не перешагнут порог родного, осиротевшего дома. Вот она, победная-то полоса жизненная,  того Мая сорок пятого года,  толи светлая, толи чернотой подёрнута…
-Ну, ежели судить в общем, да в целом, как у нас нередко трактуется, то несомненно – светлейшая. Тут и спорить никто не станет. А ежели конкретно да в частности, то для каждого человека, отдельной семьи – в затемнении. Да только всё одно светлости больше! Потому как , хоть и с горчинкой, но мирная жизня наступает и обнадёженность в отсутствии опасений за ожидание дальнейших бед исчезает, а надежда на улучшение жизненного бытия явно возрастает. Вот и в песне –«…Это праздник со слезами на глазах…».
  - Да-а-а…Всю и всех жизнь выкрасить в  одинаковые полосы  цветистые совсем даже не можно.    Вот и в наше время…Кто-то успел в перестроечные годы чтой-то нахватать, даже кого-то обокрасть, обкарнать своих же соотечественников, да и возомнил, что в его жизни светлейшая полоса. А светлая ли на самом-то деле? Такому тоже не позавидуешь. Вот если его совесть не мучает за неправедно добытое богатство, так боязнь в окошко стучится, страх вокруг него ходит кругами: «..а, вдруг, ограбят, али пожар приключится.. а не ограбят так – специальные органы допытываться начнут откуда богатство-то появилось…».
-Ну вот в последнем-то, не очень и побаиваются. Ишшо ни один мошенник-миллиардер, даже признанный по суду  виновным, без ничего не остался. Так по мелочам кое-что отберут, а в остальном-то всё остаётся и он поотбыв, не так уж и велик срок, возвращается из тех мест-то и продолжает жить-поживать в своё удовольствие.
    - Да вот же! Уж много людей мнение имеют: Тех, кто наворовал миллиарды, не надо в тюрьмы-то садить, их там ишшо за государственный счёт содержать приходится. Надо всё у них конфисковать, дать им  квартиру, как и всем по количеству семьи– одно-двух-трёх комнатную, с обыкновенными удобствами, как и у всех, да заставить работать  не на элитных работах, а на тех, что работали их низшей сословности подчинённые, с такой же зарплатой. Да следить пристально, чтобы снова не начали воровать, али за границу не вздумали бежать. Вот и пусть себе живут, как весь простой люд!
     - А я вот ишшо думаю и депутатам  высших уровней, чиновникам всех мастей, надобно определить зарплатку, ну пусть хоть не такую как у пенсионеров, пусть в пять раз больше простого пенсионера, но не в сотни тысяч. У коих пенсионеров сегодня пенсия годовая намного меньше, чем месячная «зряплата» депутатов.
-Опять же – всё это так, но…Кто прислушается к размышлениям простого люда?... И вот тут невольно припомнится  Некрасовское:
           «…И пойдут они солнцем палимые,
                И заплачут. Родная Земля!
                Назови мне такую обитель!
                Я такого угла не видал,
                Где бы сеятель Твой и хранитель,
                Где бы русский мужик не стонал…»
-О-о! Да ты ещё из школьных лет стихи помнишь!
   -Ну а как же?! Науки наших лет прочно в памяти укоренились Это ведь сейчас – на всё ответы приготовлены. Раз-раз на компьютере пощелкал и выдаёт тебе дважды два – четыре, а коим и « …сколько надо…»
    -Да уж сейчас, как я знаю, учителям всё больше бумаг, да всяких отписок требуется составлять, а на обучение ребятишек совсем даже времени не хватает. Многие ребятишки сегодня и таблицы умножения-то не знают.
    -Вот, вот. А какие школьные программы-то внедряют… Никакой исторической ценности. Историю-то подстраивают так как надо сегодня, а не так как было в действительности. Вот ты спроси-ко сегодняшних школьников  кто такой В.И.Ленин, Иосиф Сталин, али  маршал Г.К.Жуков,   Конев, Рокоссовский, уж не говоря о других мало известных военачальниках, защитников Отечества нашего, так ведь далеко не каждый правильно ответит.
    -Да что говорить о них-то! Даже о своих земляках толи забывать стали, толи совсем и не знали, не знают … знать не хотят. А ведь сколько  знаменитостей, даже из нашей деревни!...Вон Они кавалеры орденов Славы: Петрован Паршуков, Кондратий Савин… Помнит ли их кто-то в деревне, да и за какие подвиги награждены были. Это в Великую Отечественную 1941-1945годов. А уж про Кокорина-то Петра Дмитриевича, поди и совсем не до памяти и незнания. А ведь он наш – деревенский. Это ишшо Герой вовсе давних времен. Командиром партизанского полка был. Он и создавал полк-то при установлении Советской власти в наших краях, да и не малый решающий вклад сделал при разгроме колчаковщины на Алтае. Ну это вспоминать да вспоминать надо…И не мало про Него повествуется во всяких книгах, музеях Алтайских. Кто пожелает, так и в Интернете может поинтересоваться. Только вот… есть ли интерес-то?...Сейчас не модно, вроде бы, про установление Советской власти, да про события тех лет  ребятишек учить…Он и похоронен здесь…
    -Да вот и дело-то, что не модно. А надо бы! Пускай даже не из политических соображений, коли не модно, а об героических подвигах своих земляков в то время, как отважных и храбрых людях, подающих пример мужества и доблести при  исполнении своего воинского долга, свято верящих тогда, что они действуют во благо своих односельчан.
     -Ну то, как будто далёкое время, хотя и его надо свято помнить потомкам, а вот совсем даже близкое –  после военное, да и уже героям наших дней отдавать дань уважения и памяти надобно с низким поклоном.
Вот ты помнишь Анну Гречину, Дарью Новикову?
  -Да как же! Хорошо помню. Они обои были доярками в колхозе. И обои были на ВДНХ в Москве в своё время за свои достижения в работе.               
   -Да, да. И обои удостоены  золотых медалей Выставки. Дарья – Малой, а Анна – Большой Золотой. Дарья-то одна ездила, а Анна ишшо и с коровами-рекордистками – Розой и Модой. Об их тоже в книгах  по достижениям Алтая описывается.
      -А тут вот  особый случай с нашим земляком. Наверняка знаешь Нестера Ефимова. Так вот толи знают, нет ли о нём нынешние ребятишки? Да, поди, уж и взрослые-то не все знают о его подвигах, как ратных так и трудовых. А ведь, прямо надо сказать, знаменитый наш земляк!  Это вот только вразуметь надо:
вступил он в колхоз одним из первых в деревне и привёл в общественное стадо свою коровушку. Так и служил скотником до ухода на пенсию в одной должности, с перерывом  пребывания на фронтах Великой Отечественной войны. Он  и за ратные подвиги множество раз был удостоен Правительственных наград и за трудовые.
    -Знаю, знаю! У него много всяких медалей за трудовые достижения, Орден «Знак Почёта» Орден Трудового Красного Знамени, а уж Почётных Грамот, Вымпелов, других наград и поощрений краевого, районного и местного уровней и несчесть.
   -Да-а… Много заслуженных людей в нашей деревне! Вот Елена Захарова.. В сиротстве жила, сама себе жизню сызмальства устраивала, как могла. Ишшо, однако, и четырнадцати не было – пошла работать дояркой. Так всю жизнь и работала в животноводстве. Тоже всяких почестей заслужила. И почётные Грамоты, ценные подарки за труд-то, и медали. Да и  Орденом Знак Почёта награждена была.
   -Это мы с тобой вот сейчас вспоминаем, рассуждаем, а знают ли молодые-то сегодняшние люди о своих земляках. А если не знают, так  ведь это и наша вина , старшего поколения. Идти надо к ребятишкам да и рассказывать  обо всём, что знаем из рассказов наши родителей, старших деревенских людей и что сами уже знаем и помним. А то и про летопись деревенскую интерес среди ребятишек  учинить. Может из их кто и проявит патриотизм, да и будет излагать продолжение историческое, вон как Саша Колташев.
      -Да ! Сашка башковитый парень. Окончил в Горно-Алтайске наивысшую школу. да теперь и в аспирантуре, а там, глядишь и в доктора… Много он про историю-то деревенскую изучил, да в толк взял. Только вот всё больше старую историю, а про людей своего ребячьего бытия, да сегодняшних дней, мало, да почти и нет в обнародовании. Ну да, поди, у него всё ещё впереди…
     -Да пропишет ишшо! Ведь помнит же, знает своих деревенских. Вон Виктор Нагибин, Анатолий Котенёв – тоже в своё время награждены Орденом Трудового Красного Знамени. Тогда такой награды был удостоен  и Фёдор Жиглей. Он хоть родом-то из Барсуково, а не мало времени в  нашей деревне жил и тоже считается земляком-односельчанином. Что и говорить! Труженики. Такие награды абы за что не выдают, значит, они своим добросовестным, да героическим трудом их заслужили.
     -Да много, много деревенских трудяг надо помнить и низко кланяться им. Уж мы не станем говорить о таких как Татьяна Назарова, Марина Шипунова, Анастасия Муратова, Улита Нагибина, Татьяна Чичкакова, Анна Паршукова, Евдокия Рехтина и десятки других тружениц в годы войны, о ветеранах Великой Отечественной,  об их тоже в разных книгах сказано не мало. А вот про нынешние и совсем не далёкие трудовые будни, да самоотверженном труде  сельчан помнить теперь уже и молодые люди должны. Вот Поповых-то Ивана Афанасьевича с Марией Парфёновной все ведь знают. Знают, как старейших (теперь уже) жителей села. А хорошо-то разобраться - всё ли знают про их жизненное бытиё? Вот то-то же…И ведь большая часть их семьи  здесь же в деревне своей живёт. Это ведь тоже  патриотизм своего рода. Один только сын уехал по обстоятельствам. А дочери все здесь. И семейство большое Поповых в деревне образовалось.
    Или вот Мария Буркова…Тоже в сиротстве выросла да и всю жизнь проработала дояркой, а Петрован, муж ейный –скотником. И посейчас  живут в деревне. Уже на пенсии. А вот дети поразъехались… Да что поделаешь… Негде работать-то, а жить надо. Вот и поуехали множество молодых людей из села. Терёхины Валентина с Иваном – тоже всю жизню в животноводстве,  Нина Булыгина, теперь-то Сидорова, тоже в доярках всю жизнь. Да и инвалидность здесь приключилась…     Игорь, это сын матери-героини Екатерины Александровны, тоже был в знаменитых доярах, а потом и до директора совхоза дошёл, да что-то не получилось, видно грамотёшка не та… А кои ейные дети  в Куягане живут, кои - в самой  нашей деревне. Отец-то зоотехником да и управляющим на ферме работал, а ребятишек-то множино. Всех-то и не упомнить кто где.
      -Да-аа… Всех земляков надо помнить сельчанам. Вон Афанасий Рыбников, Виктор и Екатерина Назаровы, Алексей Иваныч и Мария Кузьмовна Савины, Горшковы… всех-то и не назвать, а помнить помним и всем помнить надобно. Память – это великая штука! Память многое может рассказать…И не только об односельчанах, но и о своём бытие среди них.
    
       …Приумолкли на мгновение, мысленно возвратившись в те далёкие времена, отделяющиеся от современного бытия десятилетиями…Каждый думал о своём, а получалось об одном и том же.             
               
      
                Перед глазами маячит остов бывшей церкви…
…Они любят эту горку, там, где когда-то величественно возвышалась церковь. Строили её всем селом. Да не только всем селом, но и всем миром окрестных сёл.. Давным-давно это было. Ещё старики рассказывали, что они совсем маленькими были, когда церковь-то построенная стала принимать прихожан. В основном-то своих сельчан, но и из окрестных сёл, где церквей не было, приезжали то обвенчаться, то ребёночка покрестить, а то и так попросту для благости души. Далеко со всех сторон её видно. Умели выбирать места для строительства храмов, чтобы отовсюду вид на них открывался,  когда  ещё самого-то поселения и не видать.      Да и звон колокольный разносился окрест. Особо в праздничные дни. А уж в Престольный-то праздник иконы Казанской Божией Матери этот звон  и вовсе неудержимо величественно плыл меж гор, доходя до соседних сёл.
     В каждый приезд в деревню Они идут на эту горку, усаживаются на зелёную травку и подолгу вглядываются в деревенские пейзажи, с тоской предаваясь воспоминаниям о десятках лет, прожитых здесь. Порой не один час просидят  вот так в задумчивости, погружаясь в мыслях в былое, как будто вновь находясь там – в далёких детских, юношеских годах…  Памятью шаг за шагом проходя по деревне, останавливаются у каждого домика.
      Вот и сегодня сидят Они на этом бугорке, где чуть пониже…развалины  строения… Это останки Той самой, когда-то величественно стоящей на пригорке, первой встречающей лучи восходящего солнца и последней из всего присущего в деревне провожающей  закат, церкви. Мысленно  слышат перезвон колоколов, церковные песнопения, но очнувшись, с болью в сердце видят плоды бездушных деяний…
     Конечно же, Они  ещё не родились и не застали и того времени, когда сельчане шли  в церковь и с благостным состоянием души возвращались домой. Но Они отчётливо помнят само строение, купола без крестов, звонницу без колоколов, внутреннюю церковную роспись без икон и церковной утвари…
     И это было как-то обычным в ребячьей кипучей удали. Взбирались и на колокольню, и под купола, не боясь упасть и разбиться, потому как само внутреннее помещение, приспособленное под зернохранилище, было засыпано толстым слоем пшеницы или  овса.
     И эта горка навевает множество воспоминаний о прекрасных детских годах.  В зимнее время она никогда не пустовала. Здесь целыми днями были слышны ребячьи голоса и задорный смех. Это было излюбленное место для катания на лыжах и санках.
    Многие годы помещение церкви приспосабливали под всякие хозяйственные нужды. Да и поиздевались над ней как только могли. Ну ладно(!) - зернохранилище делали, так это ещё ничего - всё-таки хлеб насущный. Но ведь ещё по временам и курятник устраивали, и телятник…
     А тут и вовсе решили казнить… Отрубили головушку – купола, колокольню, дабы  сделать здесь школу. Но школы не получилось, клуб не прижился, контора фермы несподручной оказалась…
               

В общем – ничего из всех затей не получилось. И стоял сиротливо остов церкви, а потом и вовсе стал исчезать по брёвнышку, да по палочке. И вот теперь только памятник бездушью…
Да и того уже не остаётся! Отдельные алчные личности  готовы всё от самого крупного до самой мелкой щепочки  утащить к себе, не боясь греха, ничуть не стыдясь, не признавая святости, в осуществлении своих, не так уж и необходимых, потребностей. Вот так, от бездушия людского, от тяги к наживе и исчезают памятники старины…
     …А вот сюда – пониже, дом священника был. Потом в нём школа была, опять же – клуб был, а теперь вот снова жилой дом.   
        Школа-то многие годы здесь была. И старшие братья и Они со своими сверстниками в этой школе первоначальные знания получили.    Годы-то были тяжёлые – военные, да и послевоенные ещё длительное время, а тяга к учёбе была особая.  И стремились всеми способами в школу-то попасть. Одёжки, обувки у многих нет, так, пока можно было до морозов, и босиком в школу-то бежали, если даже шлёпая по холодным лужам и грязи.   Конечно, сегодня ребятишками эти россказни воспринимаются, как нечто придуманное и неправдоподобное. Они и представить всего этого не могут. И дай Бог, чтобы ребятишки всех последующих годов никогда не испытали  подобного! Пусть для них всё рассказанное старшими (теперь уже стариками) останется сказкой. А вот Они и,  оставшиеся в живых, их сверстники чётко помнят то холодное и голодное, но такое прекрасное(!) время детства, как росли, взрослели, выходили в большую жизнь… Да и как забыть-то?!
      Вон Виктор  отчётливо помнит как пошёл однажды в школу в галошах (это тогда дорогущая обувка была!), да и потерял их в грязи холодной осенней. Пришёл домой-то босиком, да и закончилась учёба его в том году – не в чем  дальше-то в школу ходить…               
     Или вот он – Шурка… Жили они на самом краю деревни. Это, считай, три километра до школы.   Пожалуй беднее этой семьи в деревне не было. Отца-то на фронте убили. Мать одна с четырьмя ребятишками…С темна и до темна на работе, а всё одно достатка в доме нет. Шурка в школу-то да из школы ходил чуть не весь день. Босичином.  Дойдёт до какой избы, да попросится отогреться. Отогреется и дальше. Так вот, как он сейчас шутит, «перебежками» и добирался туда и обратно. А ведь всё одно  шибко хотелось знания получить! Младшим-то – сестре и двум братьям, полегче было. Тут и Шурка уже работать стал и жизнь полегче стала. Рано он материным помощником стал. Ещё бы играть да играть в детские игры, ан нет (!) – в работу…
       Смышленый Шурка-то. Он и в детстве, и уже во взрослости что-нибудь всё придумывал.       В Армии отслужил исправно, женился. Семья хорошая получилась. Две дочери, два сына, теперь вот уже и внуки…
      …Али вон Васька – до четырёх классов в своей деревне учился. А как окончил четыре-то класса, так, ишшо и ребёнком – в чужие люди…то в Степное, то в Куяган, а то и на Дальний Восток – десять-то классов уже заканчивал в городе Благовещенске, у материных братьев жил. А вот тяга к учёбе не покидала. Поступил, вроде бы, в педагогический институт, да… в армию забрали – отсрочки тогда никакой не было. И только после Армии уж высшее-то образование получил.
      А если глубже-то разобраться, так  это только всего два-три  примера, которые можно приравнять к десяткам деревенских ребятишек.
       Полегче стало, как в деревне семилетку открыли, да и стала школа «храмом» получения первоначальных знаний ребятишками окрестных сёл. Вот из Туманово, Александровки, Новой Жизни привозили ребятишек, определяя их в школу и на постой  в деревенские семьи – интерната-то и в помине не было. В каждой семье своих ребятишек много, вот  и вживались инодеревенские  в семьях сельчан, чувствуя себя совсем даже  не чужими, а как  в своей семье…Ко всем была тогда особая доброта.    И вот тем ребятишкам тоже хотелось получить знания. Ну не все, конечно, в дальнейшем смогли получить высшее образование, да почти никто сразу после школы-то. Это уже потом, своим упорством, да тягой к повышению образования,  добивались желаемых результатов получая кто высшее, а кто – средне-специальное. …Вальки Паршукова и Савина…Люська Марянина… Пётр и Алексей Зятьковы…
    Вот, это тогда: Людка Дробышева, две Райки – Зятькова и Соловьёва.
Позднее-то пофамильно  и по статусу, всяк на своём месте,  с именами по отчеству- Валентина Кондратьевна, Людмила Даниловна...
    У Людмилы Дробышевой мать была со званием «Заслуженная учительница РСФСР», так и она по материной дорожке пошла. А вот у двух Раис совсем иная Судьба.    Родители их были простыми тружениками в животноводстве, да и малограмотными и семейный достаток не тот… Но, всё-таки  и они получили педагогическое образование и передавали знания ребятишкам, работая в школах до последних своих дней жизни.
  Вот Афоньша с Колькой – неразлучные друзья, а сложилось у каждого по своему – Афоньша освоил профессии тракториста, шофёра, да позднее юридический факультет Университета закончил, а Николай так и остался с полученным образованием в своей школе, да полученными профессиями тракториста, шофёра.               

               
                           Припомним в памяти своей
                Те дальние года
                Беспечность золотых  тех дней,
                Ушедших навсегда...                ,               
                Теперь десятки лет вдали
                Осталися мерцать…
                Но не забудутся они!               
                Ведь есть что вспоминать!...
           *********************************************** 
               
Первый ряд  слева: (полулёжа)  Афанасий Шипунов (Живёт в Бийске) и Николай Нагибин (Похоронен в Дёмино)
Второй ряд: Полина Новикова (дразнили Чукча)- жила в Степном, парализована, отправлена в дом инвалидов… (жива ли?...), Людмила Дробышева(Где-то в Кемеровской области),Раиса Зятькова (в дальнейшем Григорьева) – похоронена в Дёмино,(Не помнится чья- Тумановская),далее - Лукьянова…(тоже Тумановская), Раиса Соловьёва (точной Судьбы неизвестно, кажется где-то замёрзла в одну из зимних ночей…и похоронена),
Третий ряд (УЧИТЕЛЯ):Зинаида Гурьяновна, Ефросинья Алексеевна  Щерби-нина(Ване Чертову очень известная личность),Ирина Ивановна (математичка), Екатерина Григорьевна Николаева (Шитикова), (…Запамятовал имя – физорг)., Михаил Георгиевич  Стрижков(умерший, кажется в Никольском Алтайского района), Фаина Васильевна(Вениаминовна) Дробышева (Балабаева)  «Заслуженная учительница РСФСР»
Четвёртый ряд:  Виктор Гордеев (живёт в Куягане Алтайского района), Фёдор(или Алексей?) Кустов (того и другого нет в живых), Костин(Тумановский), далее: кажется Юля Буженец(Ту-мановская), а это вот- Ваня Чертов, (Александровка-Новая Жизнь), Алексей Бражников (умерший, похоронен в Казахстане. Там живёт его жена Людмила - была Ерутина),  Николай Кустов (жил в с.Муны Красногорского района, ослеп, какова судьба сегодня- неизвестно)
                ********* Воспоминание в мае2015 года…*********
               
…Многих! Многих, запечатлённых на этой фотографии, уже нет в Нашем Мире… Ну а живущим она о многом напомнит с ностальгией, с томящими тёплыми, волнующими душу и сердце чувствами о тех далёких днях, о друзьях и подружках, о той прекрасной, незабвенной поре юности, молодости…
…Сколько же могут напомнить школа и  школьные годы, юношество, трудовая жизнь...
     …Вначале Мама его называла «Стёпушка», позднее, уже в школьные годы всяк по-своему – «Стёпка, Стёпша, Стёпа», а то и в шутку «Степендий», в юношеские годы  – «Степан, Стёпша, Стёпа»… Но годы шли и  к его имени  прибавилась приставка отчества… Так и дожил он до сегодняшних дней с той «приставкой» к имени – Степан Александрович. Да и не мудрено! На всяких работах поработал. а под конец вот – на руководящих, да ещё и в системе МЧС…
         Работа, карьерный рост, другие обстоятельства увели его из родных мест, но не смогли заглушить, притупить его память о прожитых годах в отеческом доме, о друзьях детства, юношества и более зрелого возраста  там – в деревне.
     Смышленый был Стёпка, да любознательный. Всё-то ему надо было постичь, до всего докопаться, вклиниться даже во всякие взрослые разговоры, за что иногда и оплеуху получал. Но и памятью обладал исключительной.
      Вот он ещё мальчишка дошкольного возраста… Старшие братья книжки читали, а он многое запоминал мгновенно, в особенности стихи.  Борис Белый был заведующим клубом. И в те годы модно было «ставить» спектакли, уж как могли деревенские девчонки и парнишки.
 В одном из спектаклей надобно было сыграть роль мальца. Ну чтобы правдоподобно было – требовался  пацанёнок. Борис постоянно бывал в Стёпкиной семье, вот и приглядел он его на эту роль. И ведь справился! Деревенские зрители долго аплодировали местным постановщикам, а ему особое внимание уделили: «Молодец, Стёпка! Ну прямо настоящий артист!». А позднее, уж как подрос, при случае, советы выдавали: «Ты, Стёпка, непременно иди учиться на артиста! У тебя это ловко получается.»
    Так вот с того первого спектакля и не покидал сцену Степан до самого уезда в город, играя и в спектаклях, интермедиях, читая стихи и даже распевая песни.
    Учёба ему давалась легко. Ещё до школы, с помощью старших братьев,  выучил всю азбуку и довольно бегло читал книжки. Но и озорной был, может даже не в меру. Его озорство граничило с детским хулиганством. Нет! От задиристости далёк был, а вот  в школьных делах с ним хлопот было предостаточно. То звонок школьный спрячет, до классный журнал кому-нибудь в парту  затолкнёт, да потом ищут его всем классом, а он только похохатывает. А тут, как-то, на учительский стул кнопки разложил. И девчонок, сидящих впереди, за косички дёрнет или легонько булавкой уколет, а те в визг… А то и того хлеще – возьмёт да и ни с того-ни с сего вначале потихоньку, а потом всё громче прямо на уроке петь начнёт:. –Здравствуй Гостья-Зима! Просим милости к на-аам, песни Севера пе-эть по лесам и лугам….».   Это на уроке математики-то!...Ну учительница возьмёт да и выпроводит из класса, чтобы не мешал…Нередко и родителей в школу приглашали за его шалости. Вот тогда дома от отца и ремешка доставалось. Какое-то время затишье, а потом всё по новой… Это когда уже за четвёртый  класс перешагнул, а первые-то  годы  примерным был. Первую свою учительницу очень уважал. Да тогда в селе стар и млад всех учителей  очень даже уважали. Многие одноклассники Марию Семёновну мамой называли.
                Первой  учительнице  посвящается.      
          ТЫ ИМ МАМОЙ БЫЛА
             Много лет пролетело,
                как Ты в школу пришла.
              Ребятишек учила
                и им Мамой была.
             Первоклашки Твои
                тоже уж поседели,
             Вспоминают Тебя…
                Как за партой сидели…
             Я уверен – они
                ничего не забыли
             И пришли бы к Тебе,
                если б рядышком жили.
            Серебрятся виски,
                от того ли, что годы…
           Или тронул мороз,
                от житейской невзгоды?
           Только Ты и сейчас
                для меня молода(!),
       …Наставляешь добром
                так, как было  тогда. 
          Где же, где Ты сейчас !?
                У кого мне узнать?
         Поздравленья свои
                в какой адрес послать?       
         Тех краёв, где живёшь
                и тех улиц не знаю…
         Только всё, что сказал,
                я  Тебе посвящаю.
         С этим праздничным Днём
                от души поздравляю!
         И седую главу
                пред Тобою склоняю.
                ***************************
    Стёпка любил приходить в школу раным-рано поутру. Работали в школе техничками Татьяна Кирилловна, Антонида… Им же в обязанности входило и печи школьные топить. Так вот они приходили в школу  в шесть часов. Затопляли печи и приглядывали, чтобы пожар не приключился. А часикам к восьми , а то и раньше, прибегал Стёпка. Женщины уже так привыкли к его раннему приходу, что если только он чуть призадержится – начинают беспокоиться: «Антонида, чё ето Стёпки-то всё нет?! Уж не заболел ли…». А он тут-как тут. И начинается…
Электричества-то тогда ещё не было. Освещением служили керосиновые лампы. Зажигали их  в исключительных случаях. Стёпка любил эту темноту школьную с отблесками света от печей. Поздоровавшись с женщинами, он задумчиво вглядывался в эти огненные всполохи. И таким сказочным казалось всё вокруг! В воображении вырисовываются самые причудливые сюжеты, видимые только ему одному. И не было сил оторваться от «просмотра своего внутреннего сказочного кино»! И невольно, как-то сами собой, чуть слышно, где-то из далека зазвучат таинственные слова... Вот этот момент затишья и ожидали технички. Они знали, что этот малец сделает и сегодня только для них, как они выражались, «отдельный концерт»  Стёпка тихонько начинал:
                «У «Лукоморья» дуб зелёный,
                Златая цепь на дубе том.
                И днём и ночью кот учёный
                Всё ходит по цепи кругом.
                Пойдёт направо - песнь заводит,
                Налево – сказку говорит…
                Там чудеса, там Леший бродит,
                Русалка на ветвях сидит…»
И в этом полумраке кажется и впрямь в школьном коридоре происходят  сказочные действа …               
…Только, только «исчезли «…там на невиданных дорожках, следы невиданных зверей..», да «крутнулась» «…избушка  там на курьих ножках…»,а вот уже и  «…сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…». И вдруг:
                « Из тёмного леса навстречу ему
                Идёт вдохновенный кудесник…».
Так таинственно читал он от начала до конца Песнь о вещем Олеге», что сам, как будто, находится «там»  и «видит» прощание Олега со своим конём…, слышит его слова:      «…Прощай, мой товарищ,  мой верный слуга,
                Расстаться настало нам время;
                Теперь отдыхай! Уж не ступит нога
                В твоё позлащённое стремя…»
И так жаль становится и Олега, и коня! До слёз больно видеть картину их расставания, когда          «..С коня он слезает угрюмый…
                И верного друга прощальной рукой
                И гладит и треплет по шее крутой…»
Но так надо! Кудесник-старик предупреждал:
      «…Твой конь не боится опасных трудов…
      …И холод и сеча ему ничего…
         Но примешь ты смерть от коня своего.»
Так мечтательно, так упоенно он читает, что женщины невольно прослезятся, когда услышат, что Олег после великих побед со своей дружиной пирует  и, вдруг, вспоминает про своего любимца-коня– жив ли? И вот… трагический конец: «…И внемлет ответу:
              ….на холме крутом
              Давно уж почил непробудным он сном».
Но предсказания Кудесника всё-таки сбылись, когда он прибыл на холм, где «…Лежат благородные кости…» и…О, Боже!
«…Из мёртвой главы гробовая змия
Шипя, между тем выползала;
Как чёрная лента вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь….»
          И снова внезапная минутная тишина в школе, а на крыльце… слышатся шаги приходящих учителей, звонкие голоса ребятишек… Сегодняшний «концерт» окончен.
     А в другие дни, вдруг разопрёт Стёпку на песни. Ну тоже по школьным программам. Как будто он повторяет домашнее задание:
      
         «Сижу за решёткой в темнице сырой,
          Вскормлённый в неволе орёл молодой…
          Мой верный товарищ, махая крылом,
           Кровавую пищу клюёт под окном.
Клюёт и бросает сам смотрит в окно,
Как будто задумал со мною одно.
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
           Мы вольные птицы. Пора, брат, пора –
           Туда, где за тучей синеет гора….»

А вперемешку опять же Лермонтовское:
     «Белеет парус одинокий
       В тумане моря голубом!..
       Что ищет он  в стране далёкой?
       Что кинул он в краю родном?...»
И так вот по всем классикам пройдётся за зиму-то в утренние потёмки в школе. И не только перечитает обязательные по программе школьной стихи, да песни пропоёт, но «прихватит» не мало тех, что ещё слышал, как пели мамы, возвращающиеся пешком поздним вечером с колхозных полей… И тех, что распевали взрослые уже в первые послевоенные годы, а глянешь – тоже на стихи Лермонтова, Пушкина, Твардовского, Исаковского и других знаменитостей, а то и вовсе русские народные.   Вот поёт Стёпка:
             «В глубокой теснине Дарьяла,
              Где роется Терек во мгле,
              Старинная башня стояла,
              Чернея на чёрной скале.

              В той башне высокой и тесной
               Царица Тамара жила:
               Прекрасна, как ангел небесный,
               Как демон, коварна и зла.»
      Аннтонида и Татьяна Кирилловна песню-то знали, певали не раз, а вот, что это на стихи М.Ю..Лермонтова даже и не подозревали. Стёпка же им и изъяснил, да ещё и сказал где можно прочитать полностью огромнейшее стихоповествование.
       …А сколько чудесных детских утренников прошло в этой школе!... Это и Новогодние, и ко всеразличным праздникам…И, конечно же, на всех торжествах ставились своеобразные импровизированные спектакли, постановки, сценки, в которых неизменно участвовал Стёпка. В памяти всплывают «Сказка о рыбаке и рыбке», где старика играет Стёпка, а старуху – Людка Дробышева… «…Жили-были старик со старухой… у самого Синего моря…», или вот – «Колобок»-Стёпка, а «Лисичка – всё та же Людка… «Стрекоза и Муравей»…, да по другим басням…   А вот и более серьёзные, это когда уже в старших классах: фрагменты – «Чапаев», «Красные Орлы», «Как закалялась сталь», «Партизаны», «Молодая гвардия», «Зоя» и много других. Это были маленькие эпизоды из произведений, но такие захватывающие(!), западавшие в душу и сердце, что непременно хотелось походить на тех героев- на Петьку ли, на самого ли Чапая, на Олега Кошевого, молодогвардейцев, на партизан в тылу врага… И этот порыв патриотизма прочно врастал в сознание ребятишек, оставаясь на все времена, включая взрослость, путеводной звездой на дорогах Жизни,, даже при больших политических изменениях в обществе, своего личного бытия.

…Сидят эти двое на пригорке и  вспоминают, кажется,  каждый своё, а выходит всё тоже общее, как могли бы вспомнить и…Вальки, Люськи, Ваньки, Нинки, Тамарки, Нюськи, Вовки, Витьки и… многие, многие другие, чьё детство прошло в этой маленькой школе,  давшей не только знания, но более всего -  ориентир в жизненном пути, воспитавшей патриотизм, любовь к Родине, Родному краю, незыблемые основы духовной нравственности, творения добрых дел и незабвенной памяти школьных дней.
     -А помнишь, Петя, как нас классная руководительница выстраивала весь класс в хор и разучивали: «Смело, товарищи, вногу…», али  вот – « Ой туманы мои, растуманы…». Да ведь с желанием пели, хоть не все и не всегда в такт – кому-то и «медведь на ухо наступил», а всё одно пел.
   -Интересно было…Да а сам-то ты помнишь, Стёпка, как, нередко солистом был? Я
как сейчас  вижу: Ефросинья, как дирижёр стоит и руками показывает, кому петь надо.
. Интересно вспоминается! Вот ,Стёпка, ты стоишь перед хором и, по взмаху руки Ефросиньи:
       «На коне-е вороном
         Выезжал партизан.
         Э-эй! Сабля остра при нём,
         Две гранаты , наган»
Тут классная обеими руками, как будто обнимает весь хор и звучит разноголосо, но громко: «Э-эй! Сабля остра при нём.
                Две гранаты, наган….»
А Ишшо, Стёпа, очень даже прекрасно звучало твоё сольное пение:      
                Посею лебеду на берегу ,
                Посею лебеду на берегу-
                Мою крупную рассадушку,
                Мою крупную зелёную.»   
Только вот я до сего времени не пойму – а зачем это надо было сеять лебеду-то? Её и так по огородам растёт не мало как сорняка. Ещё и выпалывают её, а ты, Стёпка, посеять норовил…
      -Ну так то не я придумал. Это в старинной песне такие слова. А из песни слов не выкинешь.
     -Да я  это так, в шутку. Но всё равно не понятно, если вразуметь-то. Нате-ко, возьмите:                «Посею лебеду на берегу…»
     -Так вот тебе и ответ, Петьша – лебеду-то не в огороде, а на берегу посеять решено. Может там больше ничего, кроме лебеды, не вырастет.
     -Вот ведь как! Не только каждую песню, там стих ли, но и  каждое деяние надо философски рассматривать. Ан глядишь и всё становится на свои места и оказывается всё не случайно, а, вроде бы и закономерно.
     -Да так оно. Вроде бы и не понятно вначале-то, а как поразмыслишь глубже – так и очень даже простая картинка вырисовывается да и закономерность проявляется. Вот, опять же – церковь была построена, как святой храм для душевной святости, а взяли да и осквернили её. Под всякие надобности не по назначению стали применять. А оно оказалось всё напрасным. Ведь ни что не прижилось. Вот те верь и не верь – для чего  Она была предназначена, так и ничего, кроме этого, в Ней не могло быть. Так и во всей жизни – всё должно быть на своём месте и для предназначения. Вот и дом этот, как Его до сих пор зовут «поповским»,предназначен для жилья. Ну многие годы служил школой, так это, вроде бы святое дело – своя духовность в нём должна прививаться и долгое время, как школа была, здесь доброта  в ребячьи сердца и души внедрялась. А вот клуб своё место здесь не нашёл и вновь дом стал жилым, по предназначению своему первоначальному.

…Школа…Сколько же Она дала дёминским мальчишкам и девчонкам не только детских радостей, познания первоначальных наук, мира, но и ввела в историю села, с его сказочным прошлым, с его  героическими ратными и трудовыми подвигами сельчан, с его повседневными, казалось бы обычными, но такими большими делами!
    В воспоминаниях  в туманной дымке проплывают сюжеты рассказов старших:
    …Полыхают пожарища Гражданской войны…
А вон Петр Кокорин ведёт полк на битву с колчаковцами…И вот уже враг бежит…, Чуйский тракт под контролем партизан… А что это там – в Плоцком логу? Это Аверьян Саркин окопавшись отбивается от  карателей. Но…силы далеко неравные и он геройски погибает, защищая родное село, детей, женщин, стариков от расправы озверевших бандитов…
   Многое, ранее неведомое деревенской детворе, узнавали в этой школе. Познают ли что-то из прошлого сегодняшние ученики?...    Все ли школьники села знают о подвигах и самого Петра Кокорина, и его сподвижников, верных боевых товарищей?...Василий Вьюнов… Макар Зятьков…Алексей Скирдов…Василий Рехтин… Отец и братья   Дмитриевы… Братья Дураковы…Фёдор Гордеев… Андрей Важенин… Дмитрий Катков… и десятки других имён.
     Не мало сельчан посложили головы за установление Советской власти, искренне верившие тогда в правоту своего дела. Замучен пытками Николай Мокрушин… Смертельно ранен Пётр Кокорин… Застрелян на Тауракском перевале связной Егор Порозов…До смерти забита шомполами жена партизана Домна Дмитриева… Расстрелянные в Сухом логу… Казнённые в самой деревне… Обильно полита кровью земля села…
        Не менее опасной жизнь была и после разгрома колчаковцев. Бандитские вылазки…Тоже гибнут люди…В их числе секретарь комсомольской ячейки Иван Терёхин…В ушах, как будто сейчас, звучат рассказы, зыбко колышутся в туманной дымке незнакомые силуэты…Партийная ячейка… Иван Кудрявцев, Егор Терёхин, Семён Дмитриев, Яков Марянин, Семён Паршуков, Аркадий Баранов и ещё… ещё…
       А вот - совсем молодые, энергичные в своей кипучей деятельности – первые комсомольцы: Егор Попов, Осип Гордеев, Иван Панин, Анна Шушарина, Данил Марянин, Александр Шипунов, Селивёрст Светов, Василий Маслов, Иван Рехтин, Илья Снегирёв…   
    И  вот уже, хотя  и  в исторической дали, но близкое нам сегодняшнее бытиё. Вот они! Совсем рядом героические личности деревни, к великому счастью тогда ещё жившие и с ними можно было пообщаться воочию, а сегодня… нет ни одного в живых участников великой битвы. И…теперь только в исторических записях можно прочитать, а счастливчикам услышать аудизаписи бесед с Ветеранами, защищавшими нас от порабощения, а то и вовсе от истребления, в годы Великой Отечественной войны 1941-1945годов.
     …Пётр Паршуков, Кондратий Савин, Нестер Ефимов, Гавриил Попов, Алгак Матвеев, Александр Шипунов, Арсентий Дмитриев, Михаил Пчельников, Василий Москвичёв, Анатолий Рожков, Александр Кочемаев, Александр Зятьков, Яков Рыбалко….
 
 
А сколько их – не вернувшихся в родное село?!. Откроем Книгу Памяти Алтайского края и прочтём, ещё далеко не полный список имён, память о которых нельзя предавать забвению!
                «Это нужно не мёртвым, это нужно живым!»
       -Петро! Вот мы вспоминаем  про односельчан, про жизню нашу, в том числе и в раннем голодном да холодном детстве, а ведь и нынче на Земле-то материнские да детские слёзы потоками льются.   И я совсем недавно у телевизора наплакался.  Это сижу, смотрю ТВ… Сердце сжимается, душа плачет, а из глаз невольно слёзы пробиваются…Показывают сюжет занятий школьников в Горловке, что на Донбассе… Стены изрешетили снаряды…В помещении за столами сидят в верхней одежде ребятишки разных возрастов(как у нас после войны). В холодном помещении учительница ведёт урок. Наскучавшиеся по школе ребятишки с превеликим вниманием и большим интересом слушают исторический рассказ учительницы., всем своим существом  тянущиеся к знаниям… И, вдруг!....  Сюжет: маленький мальчик здесь же прямо на уроке грызёт малюсенький кусочек сухаря, бережно придерживая второй ладошечкой, собирает  съедобные крошки и сыплет в ротик…
Это сегодня-то!...  Голодное, холодное детство… А Сирия, Ливия…другие государства… Беженцы…Ну ладно – взрослые… а дети???... Голодные, в холоде… Это беженцы, а сколько ещё обездоленных ребятишек в нашем родном государстве?!! Вдуматься бы во всё это людям!
                Людям не в одной стране, а во всём мире!!
   Вот смотрю я телевизор и невольно вспоминается своё, оставшееся вдали, скрывшееся за десятками лет, но так и не забывшееся…
    -Да, Стёпа! Разве это можно забыть?!... Новогодний подарок от Деда-Мороза на школьной ёлке, украшенной самодельными игрушками – пакетик с картофелиной и малюсеньким кусочком хлеба, испечённого специально для ёлки из муки молотых зерноотходов. Маленький кусочек…чёрный…но такой «сладкий»! Такое не забывается! Оно вечно останется в памяти Детей войны! Детей тех лет не только нашей деревни, но и всего тогда Советского Союза. Останется в памяти, чтобы не дать повториться в нашем Отечестве, чтобы всеми силами и средствами бороться за счастье всех детей Планеты. Да вот… мы-то уже староваты стаём…
     -Да, Петя, эт ты верно подметил, да только и нам дела находятся. Вот, скажем, к ребятишкам идти в школы, да и рассказывать им о бытие тех наших лет. У нас-то – быль, а нынешние ребятки это воспринимают как некую сказку… Вот и надо пока живы, эту сказку в их сознании  в действительное понимание превратить. Чтобы хоть что-то  знали из бытия далёкого. а то в учебных программах уже ничего не остаётся  от тех событий…От военных и доперестроечных…
           ЭТО ДЕТИ ВОЙНЫ
Я из тех миллионов ребят,
Испытавших голодные дни,
Про которых теперь говорят:
«…Это Дети прошедшей войны»
         
Рано взрослость почуял свою,
Да, казалось, на всё есть ответы,
И покинул родную семью…
В крутоверти Судьбы  шёл  по Свету…

…На холодные взгляды Судьбы
Нам самим надо тем же ответить!
Вспомнить как ушагал от отцовской избы,
Чтоб  своё счастье, вдруг,  где-то встретить.
         
Но суровость Судьбы не учёл…
Силы, кажется, тоже не взвесил…
Думал – в светлое утро ушёл,
Оказалось – шторм жизненный встретил.
               
Чтоб найти своей жизни причал
Шёл по кручам дорог в шквальный ветер,
С Божьей помощью в грязь не упал
И не спился с тоски в тёмный вечер.
         
Только гложет злодейка-хандра,
Хоть и ей не поддаться сумею!
Силуэты родного двора
Позабыть, разлюбить не посмею!

…На пригорке Берёзка стоит.
Хлёсткий ветер к земле Её клонит…
Но Она стойко память хранит,
Всё, что было, забыть не позволит.

Вновь напомнит о доме родном,
Хоть давно рядом с Ней  Его нет…
…О семействе напомнит большом,
Всколыхнёт память прожитых лет…
         
…Вот Отец уходил на войну
 В сорок первом суровом году,
 Оставляя с детьми Мать одну…
«…Видно так запись есть на роду…»

Испытали невзгоды сполна,
Стойко выдержав тяготы лет –
Он на фронте, в тылу здесь Она…
И забвения прошлому нет!
       

Одержали Победу! Конец
Той войне! Радость чувств не унять…
Снова в дом возвратился Отец,
Облегчённо вздохнула и Мать.

Позади всё. Но… помнятся дни –
Как в холодных  цехах голодали…
Чуть подросшие Дети войны
Автоматы на фронт отправляли…

 Деревенский Мальчишка-малец
В своё детство не смог поиграть,
Шёл туда, где работал Отец,
Стал в колхозе Отца заменять.

А в холодной избушке одни
Ожидали уставшую Мать
Несмыслёныши-Дети войны:
«…Мама! Дай что-нибудь пожевать!...»
      
Всем и всё Вам пришлось испытать:
Жуткий холод, голодные дни…
Не забыть и нельзя забывать!
Вам поклон низкий, Дети войны!
        *********** *********

 Они снова всё дальше и полнее углубляются в воспоминания. И в их памяти проплывают сюжеты того далёкого бытия, и по порядку  запомнившихся дней, годов… и вперемешку, от детства до юношеских лет и выбытия из той деревенской жизни в том, теперь до боли любимого уголка…
    …Зимы в те военные годы были лютыми. А снега-то!...Ребятишки сидят на, чуть тёплой, русской печке, поджидая маму…Им тревожно и за неё, и за одну единственную кормилицу-корову…Вчера мама пришла очень встревоженная: «У Мотрёны Шушариной вчерашней ночью волки корову чуть на задрали…Едва отстояли. Соседи помогали.». А «отстаивание» состоит в том, что возле коровьего загончика пришлось жечь заготовленные на зиму берёзовые веники.  Вот и сегодня мамы что-то долго нет… Но вот заскрипели на снегу шаги… «Слава Богу! Пришла мама, а то ведь волки-то и на людей нападают. Были уж такие случаи где-то…». Война-то и на природу на всю повлияла. Вот и  волков со своих мест обычного обитания повыгоняла. А они не такие, как «нашенские». Наши-то серые, как и подобает быть волкам, а энти рыжие, говорят, кто видел их. И называют их вовсе не волками, а шакалами. Вот эти шакалы и бродят по округе, не боясь даже людей. Днём-то ишшо не так наглеют, а как ночь наступает, то не дай Бог оказаться одному, да без палки, али какого другого орудия для защиты, на их пути. Вон по деревне-то стаями рыскают. Бабы, да старики по всей ночи в вёдра, да кастрюли колотят, отпугивая, а они не очень-то и боятся. Тогда приходится огонь разводить, веники жечь… Анютка, соседская девчонка, вчера прибегала и такие страсти порассказала:
      -Услышал наш дедушка какой-то шум у окошка, да скрежет… Глянул в окно-то, на него морда собачья смотрит…А дальше-то три, а то и четыре морды смотрят… Дедушка заругался, закричал « Ах-ты, погань волчья! Я те счас устрою!» Схватил ружьё, да в сенки, из сенок стрельнул. Наверно попал, потому как визги и вой раздался. Мы все поперепугались. Всю ночь не спали. Корову с телёнком от волков спасали.      
        А ишшо дедушка говорил, что в соседнем селе одна баба по сено в поле поехала, так на неё волки напали и загрызли насмерть вместе с конём… А ишшо дедушка на ферме слышал, что в соседней Чегарте доярки утром рано на ферму шли и на них волки напали, едва отбились бабы-то… А ишшо…»
-Да хватит тебе, Анютка, страсти-то нагонять! Тут и без твоих побасёнок  каждого шороха боимся, а ты такое  говоришь, что теперь и днём-то   страшно.
    -А вот вовсе и не побасёнки, а самое настоящее вам говорю, чё от дедушки слышала. Мне уж и самой страшно делается. Как вот счас     домой-то пойду?... Ты, Васятка, поди проводишь? Ты храбрый. Я с тобой не боюсь.
      -Да ладно – провожу. Только бегом надо. А то у меня лишь носки на ноги-то. Пимы у нас одни – только у мамы…
    …Вот и сидят ребятишки поджидая маму…Те, что помладше – уже и заснут, а старшенькие дождутся. Страшно за маму-то… А за корову у нас можно не бояться. Отец, до ухода на войну сделал добротный бревенчатый хлев, где раньше-то размещались и куры, и поросёнок, и овечки, а теперь вот только три курицы, да корова.  Другие бабы в деревне поразбирали хлевушки на дрова, а мама углы у дома рубит,  но хлев не разбирает, а то как потом корову-то сохранить?... Как мама придёт с работы домой, то спокойнее становится и не так страшно слушать за дверью толи завывание ветров, метели, толи вой волчьей стаи…
  Много страху за зиму-то натерпелись маленькие несмышлёныши.То вот про вол-ков-то, заглядывающих в окна – «А, вдруг, окошко разобьют, да в избу заберутся!...», то старшие начнут сказки страшные рассказывать и в темноте мерещатся летающие черти под Рождество да баба-Яга с метлой в ступе,«Только вот как она в ступку-то помещается? Вон у нас ступка, в которой до войны соль толкли, сов-сем даже маленькая…Но, видно, баба-Яга помещается, ежели она колдунья…».
   Хоть и страшно, но Стёпка, пока мама не пришла, ходил во двор посмотреть, как летают по небу-то тёмному, но ничего так и не увидел – «Видно пролетели уже, али ишшо и не прилетали… Попозже посмотреть бы, да…мама уже не пустит на мороз-то…». Ночи зимой длинные, а дни короткие… Это уж после войны у комелька чтением занимались,а тогда и комелька вовсе не было в избе-то, он только в горнице был, а там теперь закрыто наглухо и пол на дрова мама рубит…
           Весной, как только снег сходит, волки  – эти опасные хищники тоже уходят куда-то до следующей зимы. Летом на людей не нападают, а  овец колхозных, да другую животину с выпасов утаскивают. И опять же на пастухов горюшко сваливается – «…Проспал! Не уследил! Не уберёг колхозное добро! Уж не специально ли вредительством занимаешься?!...»  А и пастухи-то… то старые-престарые, то им в помощники десяти, а то  и того меньше парнишки, да девчонки. С ребятишек-то что возьмёшь?... А со старика со всей строгостью спросят… Дедушка-Трофим, бывало, попросит: «Ты, сынок, зорчее поглядывай. У меня-то глаза уж плохо видят, а у тебя - молодые, вострые, вот и поглядывай. Не дай-то Бог от стада отобьётся какая, да волкам на зуб попадётся, а нам с тобой беда – засудят обоих, да в каталажку…». А нам в «каталажку» совсем никакого резона! Вон скоро малина поспеет. Надо будет по малину идти. Парнишки с девчонками пойдут, а я в «каталажке»…Не-ет! Надо слушать дедушку! Вот и  бегаем  вокруг животных, чтобы не дать «какой» отбиться…
        А ведь и поиграть-то хочется!...И тогда попросим дедушку, чтобы он ещё двух-трёх парнишек взял на выпаса. Вот тогда намного веселее! И набегаемся вдоволь, наиграемся и сообща-то  «зорче» наблюдение ведётся за поведением животин…Это всё уже летом, а весной-то ждём не дождёмся как проталинки появятся.   Как только дни становятся длиннее, то и солнышко пригревать начинает.
Снег становится  серым и сугробы, как будто, устают от пухлости - приземистыми
делаются, а из под них струйки талой воды пробиваются, сливаются воедино и образуется ручеёк, скатывающийся с горки, пополняющийся новыми струйками, увеличивающийся в размерах, превращаясь в шумный поток... А вон уже и проталины появились! До них ещё через сугроб надо пробраться… Ну это и не такая проблема! Подумаешь босиком через сугроб метров тридцать! Зато на проталинке можно уже побегать, а то и самодельным мячиком или в лапту поиграть. А больше всего привлекает гора, на той стороне речки. Её, почему-то, называют «Филипповка». Может это потому, что когда-то у её подножья жил дедушка-Филипп, чей дом вон он – до сих пор стоит, хоть и в землю врос по старости…
      До горы тоже надо через ложбинку снежную пробраться. Но уж какая радость, как на гору-то попадёшь! Там вшивик, репки, слизун и другая  питательность уже повылазит. А на вершине и цветки – ветреники. Такие величественные, синего, а то и фиолетового цвета. Ещё бы! Они первые зацветают и им почтение особое. Вот они и «выброжают», как мама скажет…     Подснежники-то – уже позднее. Они такие нежно-голубоватые, почти белые. Тоже из под снега вылезают на самой кромке сугробов. Бывало нарвём букетики, да домой…Хорошо букетик-то в избе смотрится. Да и, как мама говорит: «Душу веселит…». А нам мамину душу повеселить очень даже хочется.      Дальше – больше весна своё берёт: расцветают Барашки, Огоньки, Марьин Корень... А там, глядишь, и черёмуха аромат свой на всю округу изливает… Хорошо весной! Да ишшо и крапива вылезает… Тут один наш парнишка Лёшка как-то изрёк: «Ни хлена, мама, тепель не плападём! Клапива вон вылазит…». Да-а…
         И мечется Память, кувыркается, то в детские годы бежит, то к золотым дням юности «подрулит», то к зрелости жизненной проскочит… То солнечным светом засияет, то хмуростью обернётся, ливнями, жгучими метелями, хлёсткими ветрами засвистит… То гладким жизненным большаком летит, то ухабистыми, каменистыми дорогами да тропами пробирается… Кувыркается Память, озорничает, не стоит на одном месте, от одного времени в другое скачет, даже не по порядку жития, норовит высветить  прошедшее, за десятками лет оставшееся  и каждое время по своему дороговизной отмечает.
     Это ведь только повнимательнее приглядеться к прошедшим дням надобно. И тогда многое вновь промелькнёт перед  глазами…
      «Вон они – скалистые горы… Сколько и чего только они не напомнят!... Дружные ватаги девчонок и парнишек…  Разве можно предать забвению, когда многочисленной, разноликой компанией ходили на горные пикники, или справляли кому-то День Рождения!»   А ещё в памяти проплывали  сокровенные сюжеты, маячащие где-то далеко, далеко в тумане, по-своему дорогие каждому…
А лесные полянки, покрытые цветами!... Гуляющие по ним счастливые парочки.  И… безответная любовь…
     Вы хоть раз видели во тьме ночной цветы «Огоньки»? Это незабываемое зрелище! И вот они - летние ночные прогулки по лесным цветникам с   любимыми девушками… с которыми не суждено было связать свою жизнь, но и незабываемые десятки жизненных лет…       
                «Есть любовь или нет- я не знаю.
                Только где-то, в далёком краю,
                Есть девчонка-поляна лесная,
                Стерегущая юность мою…»
         ПОЛЯНКА ВСЁ ЖДЁТ

Пролетели года безвозвратно.
Голова…серебристой зимой…
Вот бы в юность вернуться обратно(!),
Вновь в цветы на полянке лесной!..

Побродить бы с девчонкой той снова
До зари по росистым лугам…
Да шепнуть ей заветное слово…
Да припасть с пылкой страстью к устам…

Только…прежние дни улетели
И назад их уже не вернуть…
Песни вёсен допеть не успели,
Глядь – к зиме направляется путь…

Не споём уже песен тех звонко…
Юность наша назад не придёт…
Не придёт на свиданье девчонка…
Лишь полянка лесная всё ждёт…
       ************
                ************
     -Вот ведь не думали тогда, что когда-то будет щемить сердце, терзать тоской душу и по этим горам, лесным полянкам, и по грязным в дождливую осеннюю пору улочкам, заметённым  сугробами зимой, пыльным в жаркое лето…
    -Не думали… Тогда не думали, а вот сейчас ни одного дня не проходит чтобы чего-то не припомнилось. Порой самые маленькие, казалось бы ничего не значащие, эпизодики всплывают, а порой - грандиознейшие, по деревенским меркам, события…
                Да! Не думали ни Стёпка с Петьшей, ни все другие друзья-односельчане, что Жизнь их раскидает по разным углам России-Матушки и будут они в одиночку, или при случайных встречах сообща вспоминать былое житиё в родной деревеньке. Будут вспоминать кто-то с любовью, со  сладкой болью в душе и на сердце, а кто-то   только всю черноту дней своих… Да! Далеко не сладко пришлось ребятишкам военных лет. Но ведь и дней своеобразного счастья ребячьего было не мало! Да! Недоедали, недоиграли в детстве, недолюбили, недовеселились в юношеские годы… А там, незаметивши времени, и в самостоятельную жизнь шагнули, где  только самим пришлось её строить как могли и умели. Не всех и не так уж  щедро обласкала Жизнь… Но ведь и улыбок подарила не мало! Так зачем же на неё сердиться?! Зачем хаять и бранить Её на чём Свет стоит?! Ведь всё, что свершилось – то свершилось и ничего не возвратишь, хоть ты как изругай  Жизню-то… А вот не повторить тех ошибок, что к хмурости приводят, предотвратить подобные негативы в наших силах. Только вот…опять же…стоит-не стоит?… Нужно ли это нам теперь, по прошествии многих лет? И всего более вероятно, что большинство уже совсем даже ненужное сегодня, остаётся  лишь нужным, как память о добром, прекрасном или хмуром.
    И всем помнящимся прекрасным надо наслаждаться и сегодня, восполняя душу и сердце своё благодатным влиянием, а негативные явления как-то помнить (без этого не обойтись), но не придавать им трепетных эмоций, дабы не обременять себя сегодня хмуростью и хандрой.   Впрочем – всё это выглядит философски и воспринимать надо всё, как прошедшее, оставшееся там…позади, но чётко отпечатавшееся в памяти., чего забыть невозможно…

    - Стёпа! А что «Витька-то – Хищник» живой ли?
-Не-ет. Он давненько уже почил. В соседней деревне, вон за горой, нашёл вечное пристанище в Сырой Земле-Матушке. Попивал здорово в последнее-то время.
-У них семья тоже большущая была.
-Да, много их ребятишек было в семье – семеро.
Отец-то на фронте был. Слава Богу – выжил, но больной домой возвратился. А Карповна – мать ихняя, тоже горюшка хлебнула. Ой хлебнула!
      Жили Степановы , тогда считалось, в Нижнем Краю. Отца призвали в первые дни войны, как и многих деревенских мужиков. Осталась Карповна с детьми да престарелой матерью одна в доме. Витька только народился. Малюсенький совсем на попечение старших определился. Матери-то приглядывать да обихаживать некогда – на работе колхозной с раннего утра до поздней ночи. Баушка уже немогутная была .Да ладно ещё в семье девчонки были, так как-то по-хозяйски дом, семью содержали. В начале  скотина была, птица и другая живность. Питались пока нормально. А вот когда всё поубыло – тоже беда сплошная. Голодно… Холодно… Тут, как-то, уже в средине войны совсем беда приключилась. Осенью, в хлебоуборочную пору, молотили пшеницу в поле (там «молотяга» на конном приводе устанавливалась). Ребятишки бегали туда, чтобы хоть пшеницы пожевать. Бабы в перерыве разведут костёрчик со всей пожарной предосторожностью, на железной пличке или лопате чуток поджарят пшеничку, сами поедят и ребятишек покормят. А вечером, кто как сможет, чуток в торбочку насыпят и  с большим риском домой несут –«не дай-то Бог приметит кто – беда! …Воровство…».          Вот и у Карповны такая беда приключилась.
  Закончили работать. Теметь уже. Карповна тихонько отлучилась от толпы в темь. Нагребла в торбочку пшеницы. Думала никто не заметит. Ей бы поберечься – в этот день уполномоченный из района был,  да вот…  баушка дома немощная голодная, ребятишки… Приотстала она от всех. А уполномоченный заприметил, да и встретил её у её же дома. Даже в ограду не впустил – сразу же в Сельсовет и в район… Целую неделю держали Карповну в «каталажке».Дома ребячьи вопли…Сама она вся извелась и помутнели глаза от непросыхаемых слёз… Суд… А там  - не посчитались с тем, что дома мал-мала ребятишек полон дом, да старуха-Мать немощная. Осудили. Но каким-то чудодейственным образом по ходатайству колхозного собрания «на отсидку» её не отправили, а приговорили к «принудработам» на полтора года… «Ну да, Слава Богу, что хоть в семье оставили. А то как бы они здесь без меня?...».  О себе-то она уже и не думала…
     Витька предпоследний в семье был. (Ещё один брат народился уже после войны по приходу отца с фронта). Проворный, озорной был Витька, подраться  любил в школьном-то возрасте. Вот и прозвали его «Хищный». Тогда, считай,  у всех клички были.  А вот когда повзрослел чуток, да в юношескую компанию влился, то «хищности» в нём поубавилось, да и вовсе не стало, но хитрюгой так и остался. Но это не мешало ни ему быть в компании, ни компания деревенских парней и девчонок не чуралась его.
    Дружил Витька-Хищный с Надеждой. Вроде бы и неплохая парочка была, да вот что-то не сложилось у них. Может быть от того, что Надежда с родителями уехала из деревни, может быть по каким другим причинам, но каждый обзавёлся своей семьёй и жили как могли…
    - Вот сгинул Витька-то… Семьи не стало. Пил чё-попало… Жалко – дружок ведь был. Ишшо при жизни, бывало, встретимся, я ему: «Витьша! Ты бы поберёг сам себя. Бросил бы пить всякую дрянь Ну водчёнки выпить чуток – куда бы ни шло. А так ведь здоровье-то своё подрываешь. Эти самые стеклоочистители, да другая дрянь шибко плохо на здоровье действует…». А он. с какой-то грустью, да безысходностью: «Жизня-то – она одна…Да и не задалась как следует… Всё перевернулось в верх ногами…», Помолчит, да вновь: «Не задалась жизня-то…Вот ишшо и не старый…И работать мог бы, да…негде. Не берут на работу-то. Всё везде разваливается. Негде работать… Вот и перебиваюсь мимолётными мелкими заработками – в деревне кому что сделать. Денег-то у людей тоже не ахти. Ну и подадут стопочку-две, да накормят… Ну кто-то и деньжонок чуток даст. А что на эти мизерные подачки возьмёшь? Тоска берёт! Душа болит, сердце на куски рвётся… Сам с собой поделать ничего не могу. В детстве никакого просвета… В молодости с любимой девчонкой не сложилось… Женился нелюбя. Детей не народили. Хоть бы жена поддерживала, ан нет – сама попивала изрядно. Вперёд меня «управилась». Остался вот один… И мыкаюсь на Белом Свете.Сердцем-то понимаю, что не правильно поступаю, да сил никаких нет остановиться. Жизня-то хоть и одна, да… если сгину – никто не всплакнёт и не погорюет… некому… Вот и  заливаю своё горькое существование всякой дешёвой дрянью, на какое-то мгновение отвлекаясь от жизни сегодняшней в угарном тумане…»
      Вот и сгинул Витька-Хищный. А я частенько о нём вспоминаю. Жалко его. Ишшо жальчее тех, кто сравнительно нормально живёт…
     -Да жалко, конечно, но ведь они сами  себя ставят в такое положение. При Советской-то власти хоть контроль какой был – то профсоюз, то женсовет, то на собраниях в коллективе построжатся. Всё не давали совсем-то в болото скатиться. А счас чё?... Никто никому ненужон. Сами по-себе как могут так и кувыркаются. Упал – падай! Никто не поможет встать…
      
        Долго ещё вспоминали Степан с Петром о своём житье-бытие, о бывших многочисленных друзьях, а теперь «коих и в живых нет, а коих Жизнь разбросала по Белу Свету…».
      -Мало нас в живых-то осталось. Да и то встречаемся от случая к случаю… То всё какое-то «некогда», то возможности не представляется и по достатку съехаться в деревню из разных земных уголков, то вот ишшо этой «перестройкой» разъединили нас, «рассортировали» по разным государствам теперешным…
     -Да и здоровье, Степан, уже у многих не то, чтобы специально на встречу приехать. А ишшо к кому и ехать-то?! У большинства и родственников-то в деревне не осталось.
   -Ну к кому приехать, это ты, Петро, напрасно говоришь. Земляки-односельчане, которые и в возрасте солидном, но всё помнят и доброжелательно относятся к приездам, даже чужих людей. Да и молодые не отказывают, приглашают. Оно ведь всё одно в деревне о всех помнится, а люди у нас здесь добрые, гостеприимные, приветливые. Может не у всех полный достаток, но гостя всегда встретят. Это в деревне исстари ведётся.
    Помню вон мама наша сердобольная была. Это уже когда она не работала, даже цыган с ребятишками зимой в избу впускала. И отец не перечил. Вот, помнится, одна семья цыганская каждую зиму на малый постой приезжала. Мама даже сдружилась с многодетной цыганкой. Раисой звали цыганку-то. Ну уж не знаю как там по деревне было, наверное всякое, но на нашем подворье единого пёрышка не терялось. Видно доброта-то добром и оборачивается. Раиса день-то по деревне ходит. Пропитание добывает. Муж ейный на заработки нанимался – то кому сено с поля вывезти, то по дрова съездит в лес. А ребятишки дома в избе. Чуть постарше девчонки – с маленькими нянчились. Ну шум, галдёж, конечно, неимоверный… А у мамы на всё хватало терпенья. Она ещё и игры всякие подсказывала, чтобы ребятишки чем-то занимались.  А вот как наш отец  приходил с работы, да цыганские родители заявлялись – все притихали. Строгости  порядошные были. Раиса насбирает по деревне еды и вся «орава», после взрослого застолья,  усаживалась за длинный стол. И вот ведь как! Мы все садились вместе. Нас не разделяли на «своих» и «чужих». Всё что от наших родительских съедобностей и цыганских распределялось равно между всеми. Вот сейчас-то я вспоминаю осознанно всю интернациональную дружбу.  А чего делить-то было?! Все равнаки – голодранцы… А после ужина… Эх бы и сейчас!...Рассаживались кто где может, и на полу, и на лавке, и на печи, а маленькие на коленях взрослых и… начинался «концерт» - все сообща пели. Ой как здорово пели! Вот бы сейчас такой хор сорганизовать! Цыгане пели и свои песни, но более всего русские народные. Вот эти вечера никогда не сотрутся в памяти моей! Это было чудо! Но всему было своё время. Вот и это пение имело границы, каждый вечер по-разному. Маленькие засыпали прямо на коленях, а побольше – кто на полати  за-
берутся и там засопят, кто на печке, кто-то на соломенной постели прямо на полу… И тогда отец скажет: «Всё! На сегодня хватит! Всем спать! Завтра на работу всем…На работу..»
                Работа…У каждого из них она была своя, но каждая направленная  на пропитание, на обеспечение жизненного  бытия своего семейного. Про военные-то годы уж и говорить не надо – там всё понятно безо всяких комментарий. Но и в послевоенные годы не сладко жилось – надо было залечивать глубокие раны в государстве, в народных сердцах, в жизни  деревенской… Тоже невзгод хлебнули в полную меру. Вот и отец, родители-цыгане  каждый по-своему трудился, каждый на своём месте. Да оно постоянного места у цыган и не было никогда – так где и как придётся, а семью-то кормить надо…Ведь маленькие дети, как и мы в своё время, есть просят, не задумываясь, по своей несмышленности, где и как мама добудет что-то поесть…Вот видимо, (Нет точно!) наша мама так сердобольно относилась и к цыганским семьям, потому как всё испытала на себе. Доброта к цыганской семье возымела своё воздействие и на долгие последующие годы. По каким-то причинам Раиса и семья не стали появляться в деревне, но заезжие цыгане почитали традицию и наше подворье от них никогда не испытывало каких-либо козней. Послушаешь по деревне – то там что-то исчезло, то там потерялось, а с нашего единой  щепочки не исчезало, не только чего-то значимого. Позднее-то цыгане зимой в деревню уже не приезжали. Наверное, где-то зимовали в более подходящих местах, может быть «укочёвывали на юга». С наступлением же лета вновь приезжали большим табором. Располагались где-нибудь у речки на большой поляне, выстраивали шатры, палатки и жили тоже продолжительное летнее время. Тоже и подрабатывапи, и цыганки ворожбой занимались. Всё это естественное бытие цыганское, традиционное, неотъемлемое от их жизненных укладов.
     Цыгане каждый вечер, толи для своего успокоения душевного, а может быт и  для малого обеспечения своей жизни кочевой, что всего вернее, по вечерам на поляне устраивали цыганские вечеринки-концерты. Пели, танцевали, играли на гитарах, скрипках и других музыкальных инструментах. И вот на эти зрелища приходили, в немалом количестве, сельчане. Специально каких-либо сборов они не учиняли, но жители приносили кто что мог и складывали на больших расстеленных прямо на земле скатерьтях, палатках. Денег-то не было, а вот продуктов, какие были у самих, сельчане не жалели. Тут и яйца, хлеб, молоко в бутылках, сметана, картошка и другие овощи, а то и  сладкие деликатесы для ребятишек – мёд, варенья…
Хозяева этих вечеринок с поклоном благодарили. Не обходилось и  без традиционных цыганских уловок. Цыганки пользовались большим скоплением народа и, чуть ли не каждому, предлагали рассказать «что было, что будет…». Находилось не мало верующих в ворожбу и охотно соглашались, в обмен на что-нибудь, «узнать свою судьбу». Молодые девчата  непременно хотели узнать «когда доведётся выйти замуж». Да это и не мудрено. Ведь молодых парней в деревне осталось очень даже мало – многих забрала война… Вдовы со слезами просили погадать не случится ли чуда, да возвратятся их мужья домой. Хоть и получили  «похоронки» да… «Может быть ошибочно прислали…Может Он где-то безвести пропал…Поди ишшо возвернётся…». Верили всё вдовы. Всё ждали и ждали не вернувшихся с войны, так и не дождавшись до своей кончины…  А цыганки, как хорошие психологи, вселяли во вдовьи сердца и души веру в возвращение мужей…Шибко-то не врали, но и правду не говорили, всё вокруг, да около: «Вот смутно чё-то видно, но мне то видится, что он упокоенный, а то где-то вдалеке маячит в живом виде. Но ты, милая, не убивайся шибко-то! Даст Бог, поди, и возвернётся. А ежели не вернётся, то видно так Богу угодно.   Вернётся
поди… На всё воля Господня. Ты молись! Молись! Бог-то Он милостливый. Поди и тебе утеху пошлёт…». Со вдов цыганки мзды за свою ворожбу не брали. Даже кто-то и от всей души чего-нибудь предложит – отнекивались принять дар. Тогда сердобольные вдовы говорили: «Возьми! Возьми! Ежели живой – за здравие молитесь, а ежели уж сгинувший – так хоть на помин Его души…»       Ну а молодых девчонок так «обкручивали», что те собственных платков, да немудрёных украшений не жалели. Ещё бы!  «Ой, милая! Дождёшься ты своего счастья! Совсем даже близко оно.  Встретишь ты парня статного, красивого. И долгая полюбовная жизня у вас будет. Вот видишь на твоей ручке две длинные полоски проходят. И смотри-ко близко рядышком. А детей-то народите! И все в радость вам будут….». Ну всё-то одинаково нельзя предсказывать, так другой скажет: «А тебе, милая, придётся ишшо долгонько ждать своего возлюбленного. Видишь вот на ручке твоей одна полоска от другой отстаёт. А за ней вон видна другая полосочка близко к первой. Это, милая, твоё далёкое счастье. И видишь они соединяются во единую и  далеко продолжаются единой. Хоть и не скоро, но счастье твоё большое тебя ждёт. Парень баской, да прилежный для тебя объявится. И будете вы жить во любви да согласии долго, долго. И детей народите, и внуков,  даже правнуков дождётесь в радости  великой».
Всякого наговорят, хоть не всё и сбудется… А веселье у костра длилось за полночь…
             …В памяти  далёкие…далёкие годы…
         ВОЛЬНЫЕ ЦЫГАНЕ

В тумане…Сумрачном тумане
Горят далёкие костры.
Как ветер, вольные цыгане
Их в сентябре в ночи зажгли.

Гитары звонко заиграли
И на лужайке у реки
Цыганов песни зазвучали –
Поют невзгодам вопреки…

Напев цыганский грустно-томный
Над речкой тихою плывёт.
Аккорд, гитар цыганских, звонкий
Манит, в неведомо зовёт.

И грустью сердце наполняют
Напев цыганский, звук гитар,
Будто изведать призывают
Цыганской вольной жизни дар.

Ночь напролёт костры пылают.
Цыгане пляшут и поют,
Лишь поутру чуток прилягут,
А в полдень снова в дальний путь.

В тумане…Сумрачном тумане
Где-то опять костры зажгут,
Как ветер, вольные цыгане
Вновь свои песни запоют…
*******************************
             Сентябрь 2013
******************************* 

               …А сюда вот, чуть левее, деревенский клуб был.
 

 Нет его сейчас... Сначала разобрали и к церкви пристраивали - делали там спортивный зал для школы, а потом снова разобрали и увезли куда-то. Брёвна-то были добротные, старинные, да из лиственницы. Им ещё сотни лет износа не будет, вот и «прибрал» какой-то хват-делец к рукам   Это помещение тоже многое повидало. Тут и школа церковно-приходская была, и штаб партизан в годы гражданской войны, и вот клуб многие годы.
           Клуб этот и в детские годы помнится многим, и в юношеские.
     Нам, ребятишкам того времени, особенно помнится как кино привозили. Уж какими уловками не пользовались чтобы поглядеть фильм.!
      …Про кино-то многое можно порассказать. Это сейчас, то телевизоры, то и кино-то экранное совсем по-другому показывают. Всё усовершенствовано, не чета тем прежним фильмам и киноустановкам, а вот тяги для просмотра особой нет. А тогда…
      Но прежде чем о «тогда» следует маленький экскурс сделать:
     28 декабря 2015 года  Люди Земли отметили  Международный День Кино. Если не всем, то большинству поклонников Кино, известно, что 120 лет назад  в Париже Братья Люмьер  демонстрировали  первый сеанс синематографа.
        С тех пор новый вид искусства прочно вошёл в жизнь человечества.   Ещё В.И.Ленин, в своё время, говорил, что «…из всех искусств важнейшим для нас является кино…».  Да так оно и было! Так оно  есть и сейчас! Только вот…кинотеатры превратились в торговые центры…во многих сельских клубах с десяток лет, а то и более, не видят жители «живого кино».
     Телевидение показывает боевики с убийствами, насилием и всякими негативными явлениями. Для чего?! На что настраивается зритель?! Что, какой патриотизм извлекает молодое поколение?! Есть, конечно, да и не малое количество, и в боевиках героические поступки, но…как-то всё основано, «замешено»  на крови да насилии. Ну зачем?! Зачем выставлять все насилия, всю жестокость на всеобщее обозрение, уродуя психику людей, в особенности детей, подростков? И такие «кина» смотреть  совсем даже не хочется. Да  и… кто-то извлекает доброе, геройски-полезное для всех, а кто-то… учится и делает, как не надо делать…
   Хочется верить, что когда произойдёт «Пересмотр!» на «живое кино», который  принесёт свои положительные плоды и в моральном плане, и в патриотическом воспитании, и в приобщении к этому искусству, как и прежде, наскучавшееся по добрым фильмам население.       
     Так хочется, как было когда-то, прийти  в сельский клуб, сесть на последний  ряд и, под  чуть слышимый рокот киноаппарата в кинобудке за твоей спиной, созерцать действа на белом полотнище экрана! Действа героев, защищавших Родину, действа людей на грандиозных стройках, , на аренах цирка, в школах,  на фермах, на просторах родимых полей и всей необъятной действенности советских людей. Так хочется вновь увидеть свои, Российские кинокомедии с участием полюбившихся киноактёров…, добрые, привлекательные индийские кинофильмы и многое другое!..      
       …Нашему поколению  посчастливилось увидеть   путь становления, развития кино. Вот я отчётливо помню,  как в село привозили в 3-4 месяца, а то и в полгода, один кинофильм. Всей деревней приходили смотреть…   Да и у сельчан на происходящее были разные взгляды. Кто-то с упоением смотрел первый фильм, а потом уже не мог «пропустить» не посмотрев последующие, а кто-то, вот как Дедушка-Лёва, посмотрит единожды совсем не до конца,  да и открещивается неделями: «…Всё это чертовщина, дьвольщина! Черти бегают по стене-то. Только грехов на себя нацеплял, прости Господи, за полгода не отмолить…»
     А нам, ребятишкам, не до грехов было. Уж на что мы только не шли – и динамомашину крутили (это вроде автономной электростанции), под окрики киномеханика: «Тише!....Прибавь, чего уснул?!...»… И под лавки клубные(сиденья) залезали, чтобы нас не смогли найти да выдворить по домам учителя… И с улицы через клубные окна смотрели… Всяко приспосабливались, лишь бы как-то посмотреть фильм.
      Вначале были «немые» фильмы, узкоплёночные…Это уже позднее совершенствовались и аппаратура, и сам кинематограф.          Сейчас в деталях вспоминается  история развития  кинопоказов на моей Малой Родине. При сборе материалов в книгу =Был День «Вчера», есть День – «Сегодня»=, мне посчастливилось пообщаться  с тогда ещё здравствующей ветераном кино Анастасией Ивановной. Из Её рассказа, рассказов старших односельчан и моих личных воспоминаний можно тоже отдельный фильм отснять:
 …В начале организации совхоза (это 1930 и последующие годы), о кинофильмах и понятия не имели. Но постепенно и этот вид искусства всё прочнее входит в жизнь сельчан. В 2-3 месяца один раз  демонстрировались «немые» фильмы. А уж каким сенсационным событием было когда в 1939 году  киномехаником И.М.Поповым в посёлке демонстрировался первый звуковой фильм «Человек с ружьём»! В других же сёлах совхоза в довоенное время  кинофильмов вообще не было...
Вторжение в СССР гитлеровских захватчиков в 1941 году приостановило рост культуры, в том числе и кино .И только в 1948 году жители сёл вновь стали смотреть кинофильмы, в том числе и звуковые, которые демонстрировали киномеханики И.В.Безруков, И.Чаринцев, Н.А.Булыгин, приезжая с кинопередвижками.
    В марте 1952 года районный культотдел направил Н.А.Булыгина для организации закрепления на постоянной основе стационарной киноустановки в посёлке.
  Здесь Николай Арсентьевич и Анастасия Ивановна обрели общее  счастье, создав крепкую прекрасную семью. К великому сожалению Николай Арсентьевич рано сделался инвалидом и, совсем даже не по годам, рано умер, а теперь вот нет и Анастасии Ивановны…      
       Он , а потом и Анастасия Ивановна, сделали огромный вклад в развитие кинофикации в сёлах совхоза, настойчиво изучая и внедряя новые формы демонстрации кинофильмов на всё совершенствующейся аппаратуре.
  О кино Анастасия Ивановна рассказывала увлечённо, с особым упоением и любовью. «Помню, – говорила Она, - в селе открыли новый клуб на берегу реки. Там изредка показывали кино. А вот, как приехал киномеханик Николай Булыгин, так мы с ним и задружили, да и вышла  за него замуж  и стала работать помощником киномеханика.»  Так  и работала Анастасия Ивановна более тридцати лет в кинофикации, до ухода на пенсию…
       Николай Арсентьевич был уважаемым и заслуженным Человеком на селе, да и во всём районе. Ударник Коммунистического Труда,, награждён Прави-тельственными наградами, знаками «Отличник кино».Анастасия Ивановна так же имела множество всеразличных наград и поощрений за долголетний, безупречный труд в кинофикации.      …Вспомнят ли о Них  когда-то потомки?.. Наверное вспомнят… Нельзя не вспомнить!   
     Интереснейшая, да и стремительная История кино в наших сёлах. И в буйном развитии системы, и… в   «затухании» в перестроечный период, и  вот теперь - в  новом возрождении значимости  кино.
    А тогда… В послевоенные годы и во всех других сёлах и посёлках стали чаще и чаще появляться киномеханики, пока ещё с кинопередвижками,  Михаил Жиров, Анатолий Завьялов, Владимир Андреев, Алексей Пфафф…
      А позднее и вовсе стационарные киноустановки в каждом клубе появились, да и кинофильмы стали демонстрироваться более качественные, привлекательные.
        В 1957 году в совхозе впервые демонстрировался цветной фильм «КАМЕННЫЙ ЦВЕТОК», а в 1965-м в феврале месяце сельчане впервые смотрели широкоэкранный фильм «ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА».
        Булыгины так и «крутили» кинофильмы всяких размеров и на всё совершенствующейся аппаратуре…
        В других сёлах «киношными» делами занимались  киномеханики Иван Саклаков, Виктор Кравченко, Виктор Муратов,  и другие.
        Уже к  1970 году ДК центральной усадьбы  и другие клубы сёл совхоза были укомплектованы отличной стационарной современной киноаппаратурой,, способной демонстрировать по  установленному графику (расписанию) фильмы всех видов, тогда существующих, за исключением стереофильмов.
       Какое это было прекрасное время!  Просмотр фильмов, а затем  их обсуждение в короткие часы досуга в перерывах меж работ, в немногочисленные выходные дни… Порой и жаркие споры разгорались – «правильно… неправильно ли поступил тот или иной герой фильма…». У каждого слагалось своё мнение о происходящем, каждый восхищался, или негативно отзывался о том или ином действе в фильме. В общем равнодушными о просмотре фильма не оставались, да и к размышлениям вели те фильмы, заставляли думать, «работать мозгами», строить своё понимание ситуации. А это ведь не последнее дело, в развитии, высказывании своего личного мнения, а потом приходя к единому…
      А уж как нам, при бытие детском, эти фильмы помогали весело жить! Так хотелось быть похожими на отдельных героев фильма! Как мечтали повторить их подвиги! А то и в играх старались как-то применить увиденное в фильме. Вот  после просмотра фильма «Бродяга» какие только персонажи «не бродили» по школьной ограде, в том числе распевая «…брод-яга я-ааа, бродяга я…». А после других фильмов «появлялись» и «Чита», и «Маугли», и «Тарзан» и другие «зверушки»,лазающие по деревьям, растущим вокруг школьного двора. В выходные дни и время, свободное от занятий, в листвяге выше школы  «бродили» целые отряды «партизан, пограничников, сыщиков, вылавливающих шпионов». А уж разведчиков, «проникающих  в неприятельский стан и добывающих наиважнейшие сведения», так и не счесть.  Прекрасное было время! Но… оно прошло. И сегодня болит душа о забытом этом прекрасном прошлом. И не потому, что «наше время» ушло, а потому, что сегодняшняя картина совершенно приближённая к исходному рубежу.
    …Нет многих клубов, исчезнувших и исчезающих вместе с рядом деревень и посёлков, многие сельчане уже не помнят когда они в последний раз смотрели «живое кино», не из «ящика» - зачастую мразь с длительными рекламными перерывами, не только не дающие какого-либо удовлетворения, но и негативно влияющие на психику человека.
       Другое дело – сесть в кинозале, сельском клубе и с наслаждением посмотреть не боевик с кровавыми разборками, а фильм с добрыми делами и людьми, а иногда и красивую сказку.   Черноты-то мы наяву насмотримся, а вот доброе кино – это лечение от негативной усталости, это воспитание в духе доброты к людям, окружающей природе, стремления сделаться Человеку добрее и творить добро…    
               Вот придумали доброе дело – ГОД КИНО. И очень хочется надеяться, что он возродит прежние традиции просмотров «живых фильмов» как в больших аудиториях, так и  в самых отдалённых, малонаселённых посёлках, принося с собой положительные эмоции, побуждая людей, в особенности молодёжь, к творению добрых дел.  Я за  «живое» КИНО!.   
                Вот такое повествование напомнила Память…
      …Сидят эти двое на бугорке любимом, молча оглядывают открывающийся вид части деревеньки и, как-то по-своему каждый, эпизод за эпизодом «прокручивает» мысленно своё кино своего бытия здесь в далёкие прежние годы
и с томным чувством ностальгии  мысленно снова оказывается там, где десятки лет тому назад проходило, не сладкое но такое прекрасное  беспечное детство, юношество… Снова  раннее детство…зимние вечера в ожидании мамы с работы…ночные завывания нето снежных метелей… вьюги, нето  рыскающих по деревне волков… сказочно- страшноватые «у-у-у-у-у» в дымоходной печной трубе… И сразу же Память «перескакивает» в школьные годы, как будто говоря: «Да хватит уж про войну-то!...Мир ведь настал!» Мир-то настал, да только достатку  не много прибавилось – всё ещё  и  холодно и  голодно… Но годы идут и всё меняется в лучшую сторону. Вот уже все ребятишки в школу пошли. Сели за парты и только что вошедшие в школьные года «первоклашки» и парнишки, девчонки, которым надо бы учиться уже в четвёртых, пятых классах, да война не дала. Вот и пришлось им с этими «первоклашками» за одной партой сидеть. Да ничего! Все дружно познавали школьную «науку». «Большевозрастные» мальцов не обижали, наоборот  доброжелательно-назидательно «шефствовали» над ними. Сами завозили на эту горку санки, усаживали мальцов, а позади сами садились и мчались вниз под гору… А то и лыжи давали «покататься», да «от собак сопровождали до дому»… И вот уже  эти «мальцы» становятся выпускниками и уходят в самостоятельную жизнь. А Память, почему-то, вновь устремляется в дальние детские годы…
         В каких-то промежутках маячат дни времён года, прочно вошедших в детскую память и сохраняющихся до сегодняшних дней.
…Вот она  -  долгожданная весна! Её движение ещё робкое, но вполне заметное. Днём на утоптанной зимней дороге оттаивают клочки сена, соломы и всего, что накопилось за зиму.  Лёд на речке от бурного течения изнутри и солнечных лучей сверху «подтачивается» и проваливается, крошится, «перемалывается» уплывая               
вниз по реке. По берегам, где были проруби для водопоя скота, оголяются жёлтые пятна от навоза. Снег как-то сразу потускнел, под солнечными лучами и тёплым  ветерком интенсивно тает, обнажаются полянки на косогорах…Но, вдруг, всё вокруг потемнело, захмурилось. Низко над землёй поплыли косматые тучи. К полудню они поднимаются выше, образуя  серое покрывало. Кажется вот-вот хлынет дождь. Но вместо него всю округу окутывает  туманная  изморось, ускоряющая таяние снега. В таких случаях говорят: «Дак-ыть  хорошо! Эта изморось быстро снег съедает. Глядишь – весна по-настоящему пришла.» И впрямь - вон уж по забоке виден зеленовато-жёлтый цвет распускающихся серёжек вербы… С косогоров потоки талой воды собираются в единый, с шумом устремляющийся в речку, которая становится очень даже полноводной и опасной не только для детворы, но и взрослых. А вот уже и «зеленя»  широко разливаются… На горах розовые всплески цветущего маральника… Расцветают подснежники, медунки, барашки, а чуток позднее - Марьины коренья, огоньки, кукушкины слёзки, стародубки и  целый неисчислимый ряд других полевых цветов.   Ребячий гомон по всей деревне… Игры в лапту, мячик. В эти игры в  свободное время играли старшие, уже работающие ребятишки и даже взрослые.
       Но всему своё время… А там и лето… Заросли забоки, в которых ненароком  и заблудиться можно… Ребячий визг на речке при купании… Заготовка кормов – неотъемлемая часть  ребячьего бытия. Как здорово! Изумрудные волны травы под лёгким ветерком… перепёлки: «спать пора, спать пора, спать пора…», в лесной глуши  неповторимый разноголосый  птичий гомон…по вечерам скрипит коростель… Радуют взор и душу раскидистые берёзы… величественные лиственницы и пихты…родники с хрустально чистой студёной водой…ночёвка в поле в сенокосье  и… сказки, россказни всякие…Что и говорить – здорово!
     …Вот говорят  скучная пора осени… А ведь в ней своя прелесть! Для ребятишек закончились дни заготовки кормов. Снова школьные занятия, и вместе с ними новая ребячья работа: само-собой разумеющееся - уборка урожая на своих огородах… Но больше всего интересная, увлекательная работа на колхозных полях: вручную уборка турнепса, кормовой свеклы, брюквы…
Тут не только наработаешься, но наиграешься вволю. Ребятишки ведь! Да ещё и разлучённые на всё лето по разным логам ( на сенокосе), а тут собравшиеся все вместе…Ну как не  порезвиться?! И учителя это понимали – давали какое-то время волю. Но  и, незлобно так, пытаются  снова привлечь к работе: «Ребятки! Порезвились да и меру надо знать! Кто за нас норму-то выдавать будет? Давайте-ко дружненько за работу!»  И пошла опять работа – кто выдёргивает овощины, да в кучки складает, кто-то – ботву обрезает, да чистый корень в общую кучу…
     А какая красота осенняя! Лес позолотой покрывается, багрянцем, да  красными вспышками рябины, кислицы высвечивает меж деревьев.. Кажется всё сияет солнечным светом, хотя  его и вовсе не видно из нависших туч. Бывает и «плаксивая» осень. Навевает пустынность, неуютность, тоскливость. Витает пасмурность. Сквозит промозглость, сырость. Вся природа замирает в ожидании заморозков. В небе журавлей клин за клином с тоскливым курлыканьем, на деревьях карканье воронья. На деревенских улицах разбитые, набухшие водой дороги… Бесконечные дожди… А дальше – заморозки, снег и, вдруг(!) вновь возвращается тепло. В кою осень становится чуть не по летнему жарко…  Что и говорить(!) во всякое время года наша деревенская красота и прелесть проявляются. Нередко можно услыхать: «Ой! Так далеко! Глухомань-то какая!». От кого или от чего далеко-то?! От неряшества цивилизованного! От духоты городской! От злобности, невежества духовного! В этом согласен! А глухомань….
      
 В РОДНОМ ЛИСТВЯГЕ

Говорят, что у нас глухомань…
Вот ведь врут, не моргнув даже глазом!
А ты утречком раненько встань
И увидишь, услышишь всё разом.

Попроснулось село, ожило.
Уйма звуков и разных деяний…
Их услышать мне в детстве дано
И сейчас никакой «глухомани» !

Вновь и вновь я в деревню «лечу»,
Чтобы душу наполнить бальзамом,
Подставляю ладони лучу,
Что от Солнца «бежит» вслед за нами.

Вот я снова в родном листвяге
Под кустами смородины красной…
И ликует, поёт всё во мне!
Стала жизнь светлой, тёплой, прекрасной…
************************************               
     Глухомань – это для тех, кто не любит первозданной девственности природной, кому нужны только оглушающие звуки  никчёмных нынешних песен да суматохи людской… А вы пройдитесь по листвягу вдали от суеты городов! Прислушайтесь к пению птиц в лесной чащобе! Зачерпните пригоршней воды родниковой, да сделайте глоток этого кристально чистого природного напитка! В жаркий день укройтесь в тени раскидистых берёз на чистейшей травке у Её корней! И тогда поймёте… кое-что…

 
          МНОГОЕ  ТОТ ПОТЕРЯЛ…

Кто у нас на селе не бывал
Там, в горах, в разноцветии чудном,
Кто у скал вековых не стоял
По весне в листвяге изумрудном,

Кто цветов аромат не вдохнул,
В летний жар с родника не напился,
Кто косой по траве не махнул,
Кто в тени средь берёз не укрылся,

Кто не видел полей «Огоньков»,
Косогоры в цвету «Незабудок»,
Не познал «Марьин Корень» цветов,
Чудный цвет золотых «Стародубок»,

Кто моих земляков не видал,
Там не слыхивал песен старинных –
Значит, многое тот потерял,
Не отведав тех прелестей дивных!
*********************************
*********************************
Кажется много «красноты» в тексте книжки…Но это совсем даже не ошибки!
Это и лексикон, людская речь сельчан на родине автора, что осознанно подчёркивает автор, это и  своеобразные авторские «выкрутасы»…А потому – прости Читатель, но не суди строго!
 С уважением автор.
м