Старушка

- Почему у тебя нет братика или сестрички? - спросила меня в четвертом классе моя учительница по английскому, - посмотри на одноклассников: у всех кто-то есть, а у тебя почему нет? Так и скажи вечером маме: роди мне кого-нибудь.
Она ударила по моему больному месту. Братика или сестричку мне хотелась неимоверно. Да, почти у всех кто-то был. Старшие братья и сестры были небожителями, к ним бегали жаловаться и плакать, у них была семейная казна, они выдавали деньги на булочку и компот мелким. Несколько первоклашек приходило уже в наш класс, за своими копейками на обед. Я смотрела на них и завидовала. Страшно завидовала, а ведь еще были те, у кого в семьях были младенцы, а они вообще, как куклы, их можно было одевать, мыть, кормить из бутылочки, у них были самые настоящие ползунки и распашонки! Таким семьям я завидовала изо всех сил и именно поэтому тем вечером потребовала у мамы ребеночка. Мама отшутилась, что-то мне сказала, уже не помню что, а потом я случайно увидела, как она плачет в ванной и поняла, что с братиком или сестренкой не так все просто. Я примерно представляла, откуда берутся дети, вернее, мне рассказали во дворе, но эта процедура мне казалась абсолютно нереальной, фантастической и я в тот вечер подумала, что действительно дети появляются по-другому, и моя мама уже никак не сможет их заполучить. Я это рассказываю потому, чтобы вы поняли. Я была одиноким ребенком. Сама в себе. У меня были подруги, но из-за этой постоянно расковырянной болячки про брата и сестру, я чувствовала себя незавершенной, незаконченной, будто бы только брат или сестра, а еще лучше, несколько братьев или сестер позволили бы мне прочувствовать этот мир и себя в нем.
Вот так и получалась, что летом я была предоставлена сама себе и некому было присмотреть за мной. Родители работали, меня ссылали к бабушке и дедушке, но они тоже еще работали и целый день я читала книжки или делала что-нибудь по дому, что-нибудь легкое и интересное: я собирала яблоки, мыла их и ждала, когда прибежит с работы бабушка и даст мне следующее задание - порезать, почистить.
Мой обеденный борщ бабушка наливала в термос, второе укутывала одеялом, компот был в холодильнике, если мне не хотелось так скучно есть, я выливала борщ собаке, котлету отдавала коту, а сама с удовольствием ела пюре или кашу с помидором, только что сорванным с грядки. Раз в два-три дня дед давал мне 20 копеек на мороженое. Мне разрешалось закрыть дом, спрятать ключ в условном месте и очень-очень аккуратно и осторожно, сходить в ларек, а еще лучше, съездить на велосипеде. Дед строго говорил, что я должна привезти мороженое домой, положить на тарелку, подождать пока оно немного растает и только тогда, медленно, чтобы не застудить горло, съесть его. Я не знаю, почему он не обращал внимание на то, что я пью ледяной компот и только мороженое у него вызывало страх. Страх, что я заболею. Вы несомненно уже поняли. Я ничего не ждала. Я ела мороженое сразу же, быстро, жадно, огромными кусками, я обожала его и могла есть каждый день. Так мне казалось, пока однажды я не решила шикануть. Я накопила целый рубль и отправилась в приключение. На трамвае я доехала до кафе, где мама часто покупала мне молочный коктейль и мороженое. Помните, его продавали в таких металлических вазочках, посыпали тертым шоколадом, а можно было попросить дополнительный шоколад и сироп и эта вазочка мгновенно запотевала и даже вода с нее капала на столик и в невероятно жаркий день было так невыносимо приятно стоять около столика (в том кафе не было стульев) и медленно есть мороженое, запивая его коктейлем. Я съела две порции и поняла, что это уже было слишком. Мне показалось, что теперь я никогда в жизни не прикоснусь к мороженому и шоколаду, но, тем не менее, моих мозгов хватило на то, чтобы умолчать о своем приключении, так как ездить одной в центр города мне не разрешалось. Только с подружками и только после подробного инструктажа и многих наставлений. Дед продолжал давать мне деньги и я их складывала, чувствуя, что они мне еще могут пригодиться.
Вы несомненно помните, сколько почтовых ящиков раньше было по всему городу, ящиков, куда кидали письма и открытки. Люди тогда часто переписывались, и это была такая радость - увидеть в полученной почте письмо. Бабушка всегда почему-то считала, что письма надо бросать в ящик именно на почте, именно там их быстрее достанут и отправят, так она полагала и часто просила меня сбегать и опустить письмо. Этот большой деревянный ящик представлялся мне порталом в другой мир, где письма сами знают, куда им положено отправиться и люди не принимают в этой магии ни малейшего участия. До сих пор не могу понять почему уже в восьмидесятые на почтах все еще были перья и чернила. Чернильницы были намертво прикреплены к столам, рядом лежали перья и стопка бланков для телеграмм. Я любила взять бланк, перо обмакнуть в чернила и попытаться что-нибудь написать. Перья были плохие, мама говорила, потому что ими писали все, кому не лень и всегда брала с собой шариковую ручку, чтобы не мучиться. Для нее перья и чернила не были чем-то необычным, она застала еще ту пору, когда ими писали в школе, для меня же это было так необыкновенно, что вся почта - гулкая, пустая, прохладная, с вкусным запахом сургуча (я даже видела, как его кипятят в маленькой кастрюльке, а потом плюхают огненную жижу на коричневые пакеты, запечатывая их и ставя клеймо, это было настолько необычно, что я могла смотреть на это действо до тех пор, пока меня не выгоняли, потому что я отвлекала и портила много бланков) представлялась мне необыкновенным, почти волшебным местом. Я тогда подумала, что если маленькая почта полна таких чудес, то что может ждать меня на самом главпочтамте? Туда я и решила отправиться одним жарким августовским днем, когда бегать по раскаленному городу добровольно могут только дети и безумцы, помешанные на жаре и солнце. Я купила пару талонов и даже добровольно один прокомпостировала, это было мое приключение и я не хотела, чтобы меня с позором выгнал из трамвая контролер.
Главпочтамт полностью оправдал мои ожидания. Это был большой зал с высоченным потолком, прохладный, таинственный, с тем же любимым запахом сургуча, с негромкими разговорами и, конечно же, со столами, на которых лежали перья и бланки и намертво были прикреплены чернильницы. На меня никто не обратил внимание и я целых полчаса с упоением писала телеграммы, комкая и выбрасывая те, на которые поставила кляксы или порвала неловким росчерком пера. А потом вошла она и я замерла. ОНА, да, именно так. Она пришла из сказки, из другого мира, куда я страстно хотела попасть, это был мир шляпок, перчаток, ридикюлей и старинных туфель с большими пряжками. У нее были седые, спутанные волосы, из под платья выглядывала комбинация, да и платье было несколько грязноватым, но на ней была шляпка, на руках черные кружевные перчатки, а в руках большой ридикюль. Она села за стол, что-то бормоча под нос, открыла ридикюль и стала ковыряться в нем, периодически выкладывая на стол носовые платки, скомканные, неопрятные, фантики от конфет, фольгу от шоколадки, скомканную в серебристый шарик, расческу, зеркальце... Весь этот хлам она, все также шепча нечто непонятное и загадочное, перекладывала в одном ей ведомом порядке и, наконец, довольно вздохнув, вытащила обычную тетрадку, открыла ее, взяла перо, обмакнула его в чернила и медленно, спокойно, почти водя носом по бумаге, принялась что-то писать. Меня разрывало любопытство. Тогда я была очарована старостью, я хотела поскорее вырасти, пережить быстренько моменты зрелости и расцвета сил и стать вот такой красивой и утонченной старушкой, тогда я думала, что их немощь - это пропуск в саму суть мира, все пожилые мне виделись мудрецами, познавшими все и вот это абсолютное знание меня тогда невероятно притягивало к себе. Я подумала, что она как раз и записывает в тетрадь самый большой секрет, тайну, узнав которую, я смогу знать все, не прилагая никаких усилий. Да, что там усилия! Я стану великой, я буду обладать абсолютным знанием! Я тихонько села рядом с ней и постаралась разобраться в завитушках ее неуверенного почерка, она искоса посмотрела на меня и закрыла написанное рукой так, как делала моя соседка по парте, боясь, что если я спишу у нее диктант, все ее знания мистически перейдут в мою голову, а она останется полной дурочкой. Я села с другой стороны, она повернулась ко мне спиной и недовольно сказала не подглядывать. Я спросила ее, что она пишет, она лишь зыркнула на меня так гневно, что я сразу же оробела, испугавшись ее возмущения. Я отошла в сторонку и сделала вид, что рассматриваю открытки. Она же продолжила писать. Я поняла, что мне предоставляется возможность проникнуть в тайну. Я представила, что она - княгиня, герцогиня, а, может быть даже и тайная королева! Ведь только они могут носить такую одежду и ридикюль и писать в таинственной тетрадке так красиво, с такими завитушками. Я решила проследить за ней, я думала, что она живет в необыкновенном замке, что ей прислуживают волшебные животные, совсем как в сказке про Маленького Мука и что, возможно, если я все это выведаю, я смогу выпросить у нее немножко волшебства и для себя. Она писала минут сорок, я все это время слонялась по почте, выбегала на улицу согреться, а там, опаленная жаром, боялась сбегать к автомату с газированной водой, боялась, что она может уйти. И вот, когда я уже совсем устала от этого ожидания и собралась бежать к автомату, чтобы попить лимонада, она вышла из почты. Я пошла за ней, как в кино, пряталась за деревьями, хотя почти дышала ей в затылок, она шла так медленно, что я даже несколько раз забегала вперед, и ждала ее, сидя на лавочке, я была уверена, что она меня не замечает, она шла сгорбившись и все что-то бормотала себе под нос. Наконец она свернула во двор. Я затрепетала. Вот оно! Тайное жилище колдуньи-королевы! Сейчас я увижу, сейчас я пойму, сейчас...
- Мама, вы опять на почте были? Да сколько можно говорить, сидите дома, что ж вы шляетесь по всему городу, нас позорите!
К ней подбежала тоже бабушка, как моя родная, может быть даже старше. Она была так ярко накрашена, что ее лицо казалось маской, на голове высокая прическа, а халат рваный, неопрятный. Вдруг она выхватила из ее рук ридикюль, вытряхнула его содержимое на землю, схватила ту тетрадку и стала вырывать из нее исписанные листы, а потом и вовсе рвать их. ОНА, моя королева застыла, продолжая все также бормотать и я подумала, что она плетет заговор и сейчас эту застиранную хамку поразит молния. Ничего такого не произошло, бабка схватила ЕЁ за руку и потащила к ветхому домишке в глубине двора, обещая не выпускать, запереть и отобрать одежду, а я так и осталась стоять около калитки. Во дворе было много таких маленьких домишек и именно поэтому на меня никто не обращал внимания. Мне стало так обидно за нее, мне стало так больно, что я и сама хотела заплакать, но сдержалась. Пока сдержалась.
Вечером я уже не могла копить в себе горечь и рассказала все бабушке и дедушке. Мне влетело за самовольное посещение города, мне влетело за то, что я заходила в чужой двор, а потом дедушка обнял меня и сказал, что пожилые иногда бывают, как малые дети и, видимо, та женщина просто очень сильно испугалась за свою маму и бывают такие моменты, когда нервы не выдерживают и... Он объяснял мне все это, а глаза у него странно блестели и я вспомнила, что недавно умерла дедушкина мама, моя прабабушка и как он плакал и как он ее любил, несмотря на то, что она ничего не видела и всегда лежала в постели и с ней было абсолютно неинтересно разговаривать... Я все это вспомнила и, кажется что-то поняла.
Тот день я запомнила на всю жизнь, сама не знаю почему. Нет той старушки, нет чернил и перьев, нет автоматов с лимонадом, но глубоко во мне, надежно спрятанный, хранится тот жаркий августовский день, когда я впервые осознала что-то очень важное.