Последний эпизод

         

По мотивам подлинной истории,
которая случилась с десятилетней девочкой,
в  годы  Великой Отечественной войны.
               
          Последний эпизод

Сельский фельдшер Серафима Ильинична вздохнула и стала снимать тонометр с дряблой, морщинистой бабушкиной руки.
                -Продолжайте принимать всё, что и раньше, - взглянула она на разные таблетки, лежащие на тумбочке.  - Всё будет хорошо.
Бабушка едва улыбнулась уголками губ. Фельдшер решительно встала, уложила  тонометр в   коробочку, убрала его в чемоданчик и   вышла. За  прикрытыми дверями больная услышала тихий разговор.
                -Ну, что? Давление?- спросила внучка Ира.
                -Старость,- ответила Серафима Ильинична,- болезнь неизлечимая. Увидев, как округлились глаза девочки, добавила.
                -Только это единственный способ жить долго.
Хлопнула дверь, фельдшер ушла. В доме стало так тихо, что слышно было, как в кухне в оконное стекло билась муха. В спальню вошла Ира, поправила одеяло, спросила, сделать ли чай.
                -Спасибо, Ирочка, не надо. Может быть, вечером. Занимайся своими делами, а я продолжу писать. Подай мне очки.
Ира взяла с подоконника очки, протянула бабушке:
                -О чем сегодня будет твоя история?- в вопросе слышалась некоторая ирония.- Снова про то, как твоя мама учила тебя доить корову?
                -Нет, корову нашу уже забрали фашисты,- ответила бабушка.- Я вспомню эпизод про то, как хотелось кушать.
                -Хотелось кушать? - удивлению Иры не было конца.- Кому это интересно сегодня, бабушка?
Не дожидаясь ответа, она послала ей воздушный поцелуй и вышла. Бабушка открыла прикроватную тумбочку, достала оттуда черную тетрадь, распрямила страницы и взяла в руки ручку.
"Сейчас я в том самом возрасте, когда чаще оборачиваешься на прошлое, чем думаешь о будущем. О будущем, которое  есть  у тебя до следующего прихода врача",- продолжила  больная описывать очередной  эпизод  своей  жизни."Жили мы в небольшом белорусском местечке. Настолько маленьком, что не только знали каждого жителя села, но и всех  собак по именам. Когда началась война к нам очень скоро пришли немцы. Собак прибавилось. Я имею в виду предателей и полицаев, вчерашних соседей, которые в мирное время с охотой помогали вскопать тебе маленький огород.
Нынче они с такой же охотой натравливали на своих односельчан фашистов. Их было немного, но они были. Константин, счетовод правления колхоза, гогоча, жег дома, помогал немцам грузить односельчан в вагоны, которых отправляли в трудовые лагеря. Так думали мы. Только на самом деле  вагоны отправлялись  в лагеря смерти. Я была маленькой, но хорошо помню, как нас повезли в Латвию, где поместили в концлагерь. Больше всего из этого кромешного ада, который назывался фашистской оккупацией, мне запомнились постоянный голод и постоянный страх. Голод был такой нестерпимый, что страх отступал. В лагере совсем не было еды. Точнее  была, но не для всех. Помню, все мои тогдашние детские помыслы были направлены на то, чтобы раздобыть хоть какой-то съедобный кусочек. Была рада помоям, отбросам - всему, что могло называться пищей. Люди умирали от истощения. Оглядевшись, иногда я замечала всё меньше и меньше лиц, ставших  родными, людей с которыми ты лежала на нарах или плелась в колонне на рытьё траншей. Сейчас  трудно поверить, что  так я жила  в  течение двух лет. Между тем, я  вспоминаю, как  вдалеке уже гремела канонада. Фронт наступал. Предчувствуя  неминуемый момент расплаты, фашисты начали интенсивно заметать следы своих зверств. Каждый день в лагере формировалась колонна узников, которую вели в ту сторону, откуда никто не возвращался. Однажды эта участь постигла и нашу семью. Я с мамой и с двумя старшими братьями оказалась в такой колонне. Папа ещё раньше, за два дня до того, как немцы заняли деревню, ушёл в лес, в партизанский отряд. У нас не было сил не то, что сопротивляться, не было даже сил идти навстречу своей смерти. И всё-таки мы плелись, поддерживая друг друга. Вдруг по  дороге я увидела собачью будку, возле которой сидела овчарка. Но не она привлекла  мое внимание. Возле будки мне померещилась собачья  миска с едой. Я впилась глазами в это видение и поняла, что миска стоит на самом деле. И не выдержала - бросилась к ней.«Стой, куда ты?- закричал мой старший брат Саша.-Ольга назад!». Но я уже летела к  этой   ёмкости с какими-то помоями. Мне было всё равно. Наверное, просто хотелось насытиться перед смертью. Мама, братишки замерли от страха, понимая, что через какое-то мгновение я буду убита пулей фашиста или  растерзана на куски  собакой. Но никаких выстрелов не прозвучало! Мало того злющая овчарка, с морды которой капала слюна, даже не шелохнулась. Она, продолжая сидеть и спокойно наблюдать, как я черными пальцами вылавливаю, хватаю куриные потроха, куриные кости из её похлёбки и запихиваю их в рот. Смех фашистов до сих пор стоит у меня в ушах! Это был гомерический хохот! Откуда ни возьмись,  появился какой-то фриц с фотоаппаратом и стал, хохоча, фотографировать меня."Komm schon Baby! Essen, еssen!" * - кричал он, прыгая вокруг меня и фотографируя. Пока я пила эту вонючую похлёбку, колонна, в которой вели  маму  и братьев прошла.  Зажав в руке кусок мокрого хлеба  и   кость, я припустила за колонной, но охранники, затолкали меня в какой-то барак. Так из-за нестерпимого голода я в свои десять лет осталась совершенно одна. О том, что больше никогда родных своих не увижу я тогда ещё не знала.
-------------------------------------------
* Давай,   детка!  Кушай, кушай!


Назавтра немцы, видимо, решили, с одной стороны, провести эксперимент над поведением служебной собаки, с другой  - хотели ещё раз потешиться необычной картиной. Я снова оказалась в колонне, и когда мы приблизились к будке, эсэсовец дал мне в руки собачью кость. Я подошла к овчарке, положила кость рядом, а сама накинулась на её еду. За спиной слышался хруст, собака грызла кость. Сегодня, вспоминая тот момент, понимаю: ожидаемого охранниками представления не получилось. Собака не набросилась на меня, ей достаточно было жирной кости. Меня снова вернули в барак и три дня не трогали. На четвёртый день утром, когда я уже стояла в колонне, предатель Константин, указывая на меня пальцем, пожаловался какому-то немецкому офицеру, что из-за меня "псина совсем не жрёт".Меня вытащили из колонны, повели к будке. Возле неё стояла уже знакомая миска с едой. Я, недолго думая, накинулась на неё. Собака медленно вылезла из будки и  стала  наблюдать за моими действиями. Когда миска опустела, вылизанная  мною  до блеска, овчарка ухватила меня, девочку, которая была скелет да кожа,  зубами за шкирку и запихнула в будку. А потом я увидела, как через её  дыру вовнутрь пролезает сама  хозяйка  будки. Не знаю почему, но я совершенно без страха прижалась к своей спасительнице. Она лизнула меня в нос и, как мне показалось, сильнее прижалась ко мне! От нее терпко пахло псиной, но что мне тогда было до запахов! Я была относительно сыта, пригрелась и заснула. Сколько спала, до сих пор определить не могу - не помню. Долго. Что случилось за это время снаружи собачьей будки, я, естественно, видеть не могла. Когда открыла глаза,  собаки возле меня не было. На её месте лежала краюха хлеба. Я моментально спрятала подарок за пазуху и, на четвереньках  выбравшись из будки, стала оглядываться. Немецкой охраны я не увидела. Вдруг я услышала чей-то крик:"Смотрите, ребёнок!"Кричали по-русски! Меня подхватили красноармейцы, освободившие концлагерь пока я спала. Так я оказалась среди своих. Своих была целая площадь. На ней соорудили три виселицы. Для полицая Константина и ещё двух выродков-отца и сына, которые выдали фашистам семью партизана. Семья   была  расстреляна  немцами. Я видела, как Константин лизал сапоги партизан, моля их о пощаде. Лизал сапоги точно так же, как та овчарка, которая впустила меня к себе в будку- овчарка, которая спасла мне жизнь. Я напомнила полицаю Константину перед его собачьей смертью, как он допытывался и вынюхивал у всех правда ли, что отец мой подался в партизаны. Не вытерпела, подошла и   плюнула в его небритую харю перед тем, как его потащили к виселице. Сегодня, с высоты своих лет, я понимаю, что, конечно, рассказанный здесь эпизод, вряд ли   добавит  что-то в  героическую летопись войны. Конечно, не добавит. Но для меня незабываемо  то, что выжила я только благодаря собаке, у которой, в отличие от её хозяев, оказалось человечье сердце…".
       Бабушка Оля закончила писать, откинулась на подушке и закрыла глаза. Немного задремала, но её разбудил громкий лай собаки. Со стаканом горячего чая в спальню зашла внучка Ира.

                -Слышишь, бабуля, как Валдай надрывается?
                -Покорми его,- попросила бабушка.
                -Что бы ни принесла ему - ничего не ест.Из рук моих ничего не берёт. Тебя бабуля, свою хозяйку дожидается. Вчера даже слёзы у него выступили. Поправляйся быстрее. У него уже сил никаких нет ждать тебя!
                -Да, ты права. Залежалась я. Надо выздоравливать скорей. Я где-то, внучечка, читала, что Господь не засчитывает время жизни, проведенное с любимой собакой.
Бабушка Оля снова закрыла глаза, а Ира поставила стакан  на тумбочку и, чтобы не беспокоить её, тихонько попятилась к дверям. Ближе к вечеру ещё раз заглянула в спальню. Подумала, что бабуля спит, подошла и вытащила  ручку  из  пальцев. Бабулины глаза не дрогнули, не открылись, руки были холодными. Бабушка умерла. До Ириных ушей неожиданно донеслось, как Валдай за окном даже  не завыл,  а заскулил  и  заплакал, не переставая, протяжно и нестерпимо  жалостливо.
 Это  воспоминание-эпизод   из  жизни  девочки, которую  обогревала  когда-то  немецкая   овчарка - для   бабы Оли  оказалось  последним.

                *    *    *