Лето 1964. Лесоперевалка и не только

   Это лето для меня запомнилось близким знакомством с Обью. Очень близким. До этого я больше пребывал на берегу Ини пока жил на Первомайке, потом сразу окунулся в заплескавшее волнами Обское море, проводя лето на его берегу в Ленинском. А великая и могучая сибирская река оставалась немного в стороне или далеко внизу под пролётами коммунального моста. С моста, конечно, открывался захватывающий дух вид и на Юг – на Алтай, и на Север – к загадочной Обской губе и Салехарду.
   По реке шли теплоходы и баржи, изредка пролетали моторки. Чуть позже появятся глиссеры, которые будут поражать своей скоростью,
а «Ракеты» и  даже «Кометы» на подводных крыльях уже перевозили во всю пассажиров. Вниз по Оби потянулись суда с дачниками.
    И проплыть просто так на «Ракете» – становилось рядовым событием и для простой прогулки по воде. Это уже не только по названиям становилось созвучно времени освоения пространства не только космического, но и водного. Даже наблюдать за тем, как набрав скорость, судно приподнимается над поверхностью реки и словно взлетает и парит над ней – становилось бесплатным зрелищем. Река манила к себе.
    Уже был прочитан мною «Том Сойер» Марка Твена с описаниями их великой американской Миссисипи, которую мы именовали «Мисей-писей». Но Обь – река абсолютно мирового масштаба, и город, стоящий на разломе двух высоких берегов, именно этой рекой делился на две части, завершая степную плоскую барабинскую часть сибирского пространства и уходя в лесную, таёжную предгорную к Саянам часть, через буготакские и карпысакские сопки.

    В начале лета, а может, и чуть раньше – в конце мая, вывозили школьников на экскурсию теплоходом по Обскому морю. Такие поездки были наполнены ароматом реки и солярки, слипшимися бутербродами и обломками печенья, пролитым всюду лимонадом, шумом, гамом, бестолковой суетой на палубе и в салоне. Интересным было всё, начиная от прохода по сходням на палубу и поиска местечка у окна или на палубе, отчаливание от пристани, громкие команды капитана.
    Завораживал выход на фарватер всегда по загадочной траектории, (а причаливание – так тем более!), манёвры капитанов всегда были неожиданными. Набор скорости, буруны за винтом, шум мотора, проплывающие мимо берега и острова – всё создавало ощущение необыкновенного путешествия. Но особенно впечатляло прохождение шлюзов, набор воды в камеру, постепенное всплывание корабля в шлюз-камере, а процесс раскрытия ворот поражал своей величавой могучестью.
    И радовал, конечно, выход на открытую гладь моря после смены трёх камер шлюзов и долгого заточения теплохода в этих бетонных клетках. Пристань Октябрьскую открыли как раз к лету нашего переезда от Ини к Оби, и это было – здорово.
    И уже начинали обустраивать набережную от пристани до коммунального моста.

    Лето 1964-го года запомнилось ночной рыбалкой на Оби у Лесоперевалки. Это произошло так. Неожиданно появился на горизонте нашей с братом жизни дядя Коля Домашов с предложением отпустить нас с ним на ночную рыбалку. Конечно, предложение было сколь неожиданным для нашей мамы(дядя до того никогда и никуда нас не брал), сколь и романтичным для нас с братом. Сами мы к Домашовым наезжали в гости периодически, а жили они в заводском посёлке на «Электропечке», это по тем временам – такая даль! И организовать рыбалку оттуда, да на лесоперевалке и ночью? Почти фантастично. Не просто дело, но сладилось как-то. Короче, мы встретились с дядей Колей, его сыном Вовкой и Вовкиным товарищем у Башни в Кировском районе. Добрались от Башни на автобусе в Затон, район  города, населённый судоремонтниками.
    В гавань Затона приводили суда для ремонта и обслуживания на местном заводе. Но рыбалка намечалась ближе к городу, у Лесоперевалки, которая находилась у самого берега Оби и занимала огромную территорию. Вооружённые домашовскими снастями, мы высадились из автобуса и двинулись к берегу Оби. Рыбалка началась ещё на подходе к самой лесоперевалке днём, когда мы ловили жирных пескарей, плававших в прозрачных прогретых старицах, которые заливались рекой в весенний паводок. Их было много – таких прогретых водоёмов.
    Затон так расположен, что в паводок большую его часть сильно подтапливало почти ежегодно. Местные жители с этим мирились, но случались годы, когда некоторых топило и по самую крышу. Помню, ловили пескарей с какого-то мостика. Вода была абсолютна прозрачной, и мы наблюдали, как рыбки подходят к крючкам и кусают наживку, как вьются у них длинные усики. Это напоминало детскую игру «Рыбалка», у нас такая как-то появилась. В наборе продавалась удочка с магнитным крючком и маленькие разноцветные рыбки с магнитными спинками и губами. Можно было рыбачить прямо с дивана дома. Но в тот день, уже ближе к вечеру, мы переместились к настоящей реке.
    Сюда подходили баржи с северным лесом, разгружались, а брёвна отправлялись или на распил, или перегружались на сухопутный транспорт и разъезжались во все концы. Расположились мы на деревянных понтонного типа переходах, протянувшихся вдоль берега по самой реке. Это были своего рода тротуары для служебного пользования, связанные как плоты из коротких брёвен.
    Не помню, как уже пошла ловля, но вот комарьё налетело тучами. Комаров и прочий гнус я всегда переносил тяжко. Укусы беспокоили, чесались и припухали. Вот вскоре я и припух слегка, а кроме того, от реки потянуло совсем не летней свежестью. И самое главное, тротуарчики  покачивались, как лодочки, а когда по реке проходило большое судно, то волны становились весьма ощутимыми.
    Поэтому часа через три начало меня немного укачивать. Быстро стало темнеть, правый берег засиял огнями, меня, уставшего и покусанного, потянуло спать.
    Дядя Коля прямо тут же на тротуарчике организовал мне спальное место. Так как тротуарчик оказался узковат даже для меня, чтобы лечь поперёк, а вдоль него располагаться спать было бы слишком опасно, то дядя Коля подтянул к тротуарчику ещё несколько плавающих брёвен. Так мои ноги уже не свисали в воду. Я прилёг, а рыбалка продолжалась. Чтобы понять дальнейшее, надо сказать, что сама лесоперевалка тогда была ЗОНОЙ со всеми вытекающими атрибутами: заборами с колючей проволокой по периметру, вышками по углам и охраной на вышках и, естественно, зэками за колючкой.
    Мы находились довольно близко к зоне. Свет прожекторов даже подсвечивал нам слегка, поэтому в этом был свой плюс. Заснул я не сразу, разглядывал загадочные бакены, противоположный берег, где светили ярко прожектора железной дороги на подходе к вокзалу, и сам наш вокзал высвечивал в тёмное небо сполохи огня над собою. И оттуда можно было даже различить звук объявлений о прибытии и отправке поездов. Тишина ночи делала доступными многие отдалённые звуки города. А в другой стороне, выше по течению, шумел речной порт, и огни от работающих плавучих и портовых кранов отражались на речной поверхности. И от реки тянул ни с чем несравнимый аромат свежей воды, смолёных брёвен и солярки. Вообще запах на берегу рек летом бывает не очень приятным, пахнет дохлой рыбой и чем-то весьма человеческим тянет в жару и мало радует, а тут – совсем иное дело, свежесть полная. Под тихий плеск волн о брёвнышки я, наконец-то, уснул.

    Меня разбудил громкий собачий лай. Открыв глаза, я с ужасом увидел оскал лающей овчарки, огромные сапоги и карабин. Всё это было ярко освещено лучом прожектора с ближайшей вышки. От испуга, да ещё спросонья я вскочил и оказался на тех самых притянутых брёвнах. Они тут же разошлись подо мною, а я камнем между ними пошёл под воду. Что меня спасло? Кажется, я успел уцепиться одной рукой за осклизлое бревно. И хотя рука тут же соскочила, так как бревно провернулось, но этого мгновения и хватило кому-то, чтобы успеть ухватиться за неё. Меня извлекли. Уйди я под брёвна – и где бы меня искали? Течение там было уже приличное, темнота резко и безысходно подступала по краям освещённых прожекторами полос воды. И главное – тротуарчики стали бы непрошибаемым потолком надо мною.
    Но бог миловал.
    Я стоял весь до нитки мокрый, а до утреннего солнышка и тепла летнего дня оставалось как до Луны пешком, и свежесть только нарастала. Меня слегка трясло и от испуга, и от холода. Мне было велено раздеться, парни стали безжалостно выкручивать и отжимать воду из моего бельишка. Тут его, конечно, невозможно было просушить, поэтому дяде Коле пришлось снять кое-что с себя и с Евгения.
    И уж когда я почувствовал тепло сухой одежды, только тогда до меня дошло, что же случилось, почему лаяла овчарка, да и откуда она взялась, как и карабин на брёвнах?

    Оказывается, когда с вышки нас засекли, то начальник караула выслал дополнительный дозор на предмет выяснения наших личностей, хотя мы там появились с вечера. Но что-то им показалось подозрительным в нашем поведении и присутствии в этой почти запретной зоне. Отряжен был вооруженный охранник с собакой. Когда он к нам приблизился и пошёл по бревенчатому настилу, то совершил ту же ошибку, что и я – наступил на брёвнышко сбоку, не скреплённое с мостиками. Само оно пришвартовалось или наши рыбаки подгребли, но охранник оступился. Он оказался ловчее меня и успел завалиться на настил, только в сапоги зачерпнул, чуть их не утопил. Оружие он уберёг и был рад этому. Но ему пришлось тоже разуваться и разоблачаться, чтобы отжать свои галифе.
    Именно это и заставило овчарку залаять. Она оценила как угрозу не само падение, а разговор с дядей Колей, когда охранник выкручивал свои портки. Тут-то я и проснулся, и «мырнул», а спас меня тот самый охранник, мгновенно среагировавший на моё «буль-буль».
    Так что они с овчаркой были и виновниками моего «провала» и спасителями одновременно.

    О чём-то охранник с Дядей Колей ещё попрепирались немного, видимо, нам там находиться было всё же нельзя, но куда нас ночью денешь? Как-то всё обошлось и успокоилось. Охранник ушёл, нас оставили на рыбном промысле, а я снова прилёг и даже очень быстро заснул.
    Проснулся при солнышке, вполне здоровым, но сразу всем нутром и наружностью понял, что со мной что-то не то...
    Уж больно жалостно на меня смотрели окружающие. Так же на меня смотрели потом и в автобусе, пока мы добирались на перекладных в центр, а когда мы заявились домой, то увидев меня, мама ахнула и всплеснула руками. На мне, как говорится, лица не было, или живого места, если по-другому.
    То есть, меня настолько искусала всякая нечисть, что лицо распухло. Дня два я стеснялся выйти на люди, глаза заплыли, губы разбарабанило.
   
    Вот такие из нас с братом – рыбаки, я даже не упомню, а рыбы-то мы сколько наловили? И привезли ли её домой на уху? Скорее всего, что да. Но маме о том, что я чуть было не утонул мы с братом рассказывать не стали.
   
    Ещё тем летом я впервые побывал в пионерлагере. Располагался он в Заельцовском бору, чуть ниже, чем лесоперевалка, тоже у Оби, но уже на нашем – правом берегу. Лагерь этот, имени Константина Заслонова, принадлежал железной дороге и был на хорошем счету. Так вот неподалёку от лагеря, а он там был не один, находилась пристань, и, конечно же – купалка! Так что знакомство с Обью стало ещё теснее. Накупался бы больше, но лето, помню, случилось в мой сезон – прохладное. По началу в лагере я, правда, немного сплоховал, затосковав по дому, но зато встретил там девочку по имени Светлана. Почему запомнилось имя? Потому что я ей как-то спел «Спи, моя, Светлана...», колыбельную из кинофильма «Гусарская баллада». Такой выбрал «подкоп». У неё были длинные-предлинные ресницы, как у куклы, и внешне она напоминала красавицу восточного типа из какой-нибудь сказки «Тысячи и одной ночи», но на мои воздыхания она не отвечала никак.
    Только из-за этого я особенно не расстраивался, некогда мне было страдать по девчонке, потому что в лагере я наконец-то дорвался до настоящего футбола. Меня взяли в команду из одиннадцати игроков, у нас был тренер, у нас было огромное зелёное поле и ворота с сетками. Поставил меня тренер на место полузащитника с левого края. Самое главное – состоялись матчи с командами из соседних лагерей.
    Что результат оказался не в нашу пользу, помню тоже, но зато нам всем выдали настоящую форму – одинаковые синие трусы и маечки, и белые гетры! Бутсы, жаль, не дали, играли мы в своих обувках – кто в кедах, кто в полукедах. Тогда, по-моему, они уже у всех были не китайского происхождения, как сейчас, а вьетнамского.

    Вьетнам бомбили американцы, мы вьетнамцам помогали вооружением, а они нам поставляли кеды. А вот с Китаем обозначился разлад, и их кеды, как и прочие товары, почти исчезли. Кроме футбола запомнилось, что в лагере стала популярной среди мальчишек песня из кинофильма  «Человек-амфибия»: «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно».
    Пионервожатые мучили нас разучиванием разных строевых речёвок, но юным пионерам хотелось петь совсем другое: «нам, нам бы… пить вино». А со сцены в тот сезон в «Заслонове» юный мальчик, почти наш ровесник, исполнял песни из репертуара Робертино Лоретти. Особенно нам всем нравилась «Ямайка», которую мы переделывали в «Чья майка?». Но он пел очень здорово, звонко и красиво. Об этом мальчике как-то в 2010-е годы прошёл даже сюжет по ТВ.

    В городе ещё хорошо запомнился конец августа, когда впервые я увидел женщин, явно не местного вида, с мешками, набитыми булками хлеба. Это смотрелось сначала непонятно, дико и послужило плохим предзнаменованием на всю зиму 64/65 гг. Видно, в пригороде и в сёлах хлеб уже исчез с полок магазинов и сельпо, а в городе пока ещё не ввели ограничений на продажу и талонную систему.
    Однако про «хлебную зиму» правильнее будет записать в 1965 году. О чём я давно и записал отдельной темой – слишком она памятна и вписана в местность тихого центра по улице Чаплыгина. А в то лето начинался снос домов с другой стороны нашего дома – по улице Щетинкина, которую скоро перекроют, и напротив десятой школы построят дома с квартирами улучшенной планировки для нашей областной и городской номенклатуры. В результате, наш Тихий центр станет ещё тише. Из снесённых домов уедут в очередной раз друзья на новое место жительства, в Кировский район. Там начнут возводить Затулинский и Станиславский жилмассивы.
    Из наших друзей уедет – Боб Шапиркин, но своей школе он не изменит, будет ездить к нам издалека.

    Мой кинорейтинг 1964г.(десятка):
    1. «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён», и мне не очень понятно, почему этот фильм выдают как запрещённый? Мы его точно смотрели в кинотеатрах. И фраза «А чё, это вы тут делаете?» стала общеходовой. Её и принято было произносить с выражением и кривой ухмылкой, как в кино. Возможно, в других городах прокат этого фильма кинорежиссёра Элема Климова был и ограничен, не берусь судить.
    Далее: «Живёт такой парень», «Живые и мёртвые», «Я шагаю по Москве», «Жаворонок», «Зелёный огонёк», «Зайчик», «Ключи от неба», «Женитьба Бальзаминова», «Хоккеисты».
    Из любимых книг: «Братишка» Сергея Алексеева.


На фото: Славик Царёв