Квартира за выездом. Глава 16

======================== 16. Отпуск без содержания
Отъезд мамы, предательство Витьки, предательство родни, предательство Максима. События, разные по своей значимости, но одинаково горькие, следовали одно за другим, до предела напрягая нервы.

Приехав в очередной раз в Москву, Натэла застала дочь лежащей на диване, с ввалившимися глазами и остро обозначенными скулами. На подоконнике засохшая герань и начатая пачка галет. В холодильнике два плавленых сырка и трёхлитровая банка томатного сока. В пустой морозилке кусок сала, который, похоже, лежит здесь с незапамятных времён.
Натэлла испугалась.
— Заболела?
Нина безучастно на неё посмотрела и сказала, уклонившись от поцелуя:
— Нет. Я отпуск взяла, без содержания (прим.: отпуск без сохранения содержания – внеочередной, неоплачиваемый). Мэ минда мили… (я хочу спать).

Натэла энергично её встряхнула:
— Отпуск — зачем? Холодильник — почему пустой? Тебе девятнадцать скоро, мне с ложки тебя кормить? Нани, чэми швили (доченька моя)… Кушать надо обязательно. И не всухомятку. И не ради удовольствия, а для того чтобы жить.
— Тётя Рая с тётей Аней…— всхлипнула Нина. — Пришли и сказали…
— Мерзавки! Анну Феоктистовну наверняка Раиса против тебя настроила. Теперь жалеет, наверное, что так поступила. Она хорошая, Феоктистовна. Рисовать тебя учила, печеньем кормила… Помнишь? Ты от Зверевых приходила и ужинать отказывалась, и мы с бабушкой тебя ругали… Помнишь? Вот увидишь, она придёт извиняться.
— Приходила уже, — всхлипнула Нина. — Я дверь не открыла, сказала, голова болит. Не нужны мне её извинения.

— Нани, пойми, это коммуналка. Ты к таким вывертам не привыкла, мы с бабушкой тебя старались оградить от этого, в коридор выходить запрещали, чтобы не слышала… таких слов. Ты теперь взрослая, должна уметь абстрагироваться. Мало ли что они сказали. Мало ли кто что скажет...
— Сказали, что я здесь не прописана и чтобы я… Я на кухню теперь вообще не выхожу, даже чайник поставить.
— Но, Ниночка… Так же нельзя. Ничего они тебе не сделают. Раиска та ещё змея, шипит громко, а укусить боится.

— А она сказала, что это ты змея, с гор спустилась, до Москвы доползла. А я ей сказала, что сама она гадюка, русская гадюка, и до гюрзы ей далеко (прим: гадюка обыкновенная (русская) обитает в средней полосе. Для человека укус обыкновенной гадюки считается опасным, однако редко приводит к летальному исходу. Гюрза (кавказская гигантская гадюка) водится в Дагестане и в Краснодарском крае, яд действует довольно быстро, укус гюрзы смертелен).
— Где ты об этом вычитала?
— В энциклопедии, мне Витька подарил четвёртый том, «Земноводные», ему дядя Митя из типографии принёс, ну, типографский брак.

Задохнувшаяся от гнева Натэла глубоко подышала, восстанавливая душевное равновесие. Ей следовало бы отчитать дочь — за то, что не сдержалась, не смолчала. Молчать и не отвечать, не ронять себя. Месть — блюдо, которое подают холодным. Но Нина сейчас в таком состоянии, что любое слово, любой совет примет как удар.
— Надо как-то жить, дочка. Надо жить.
— А где мне — жить? Здесь, сказали, больше нельзя, потому что я совершеннолетняя. В папиной квартире тоже негде. Баба Зина… Зинаида Леонидовна разрешила с ней в одной комнате… Сегодня разрешила, завтра скажет «нет». Не пойду. Ни за что! Я лучше здесь… умру и с бабушкой Машей буду.

Нина приподнялась на локте, пытливо посмотрела в мамины глаза.
— Мама… Скажи, почему я никому не нужна? Папе была не нужна… Ты теперь с Тамазом… Витька не пишет, не вспоминает. И Максим… Почему он со мной так… Почему?!
— А что у тебя с Максимом?
— Ничего. Не было и не будет. Вообще ничего.

Натэла порылась в сумочке, зачем-то достала паспорт, протянула Нине. Нина так же молча перелистала страницы: «Зарегистрирован брак с Цавахидзе Тамазом Зоиловичем…» Отчество греческое, значит, Тамаз полукровка, как и мама. Забавно. «Адрес регистрации по месту жительства: Грузия, Квемо-Картли, Марнеули, улица Мира, дом 32» Номер дома такой же, как у них, надо же, у Тамаза собственный дом. Значит, мама тоже её предала.

Нина равнодушно посмотрела на мать и отвернулась к стенке. Натэла взяла со стола чайник и вышла из комнаты. В кухне хлопотала Анна Феоктистовна, вынимала из духовки противень с пирогами. Натэла поставила на стол Зверевых деревянную разделочную доску, чтобы не сжечь клеёнку, забрала у опешившей Феоктистовны противень, пристроила на столе.
— С чем пироги-то?
Зверева что-то блеяла в ответ, по овечьи дёргая шеей. Натэла её не слушала. Зажгла под своей горелкой газ, поставила чайник.
— За что Нину мою обидели? Справились с девчонкой — не пьёт не ест, лежит, краше в гроб кладут. Зато на кухне просторно стало, и горелка лишняя. Горелку-то как поделили? С Раиской на двоих?

— Прости, Наташа. Меня бес попутал. Райка, злыдня, в уши нашептала, я и повелась. Я к Ниночке-то приходила, прощенья просить, так она на порог не пустила. Может, пирожка поест? — Зверева оживилась, достала широкий нож, отхватила от пирога чуть не половину.
— Не трудись. Не возьмёт она твой пирог. Она из-за вас… Она умереть решила, голодом себя уморить. Лежит бледная как смерть, глаза запали... — Натэла опустилась на чужую табуретку и заплакала, вытирая глаза подвернувшейся под руку кухонной тряпкой.
Зверева отняла у неё тряпку и сунула в руки полотенце.
                *  *  *
По комнате кто-то ходил не таясь, с грохотом выдвигал ящики комода, шелестел бумагой, гремел ключами. Надо бы встать и посмотреть — кто. Если чужие, прогнать. Если мама, сказать, что она хочет спать, и чтобы гремела потише. Надо встать. А сил почти нет. Мысли текли лениво, веки не хотели открываться, тяжело и плотно легли на глаза. Спать. Спать…

Разбудил её мамин голос:
— Вставай. Долго валяться собираешься? Слышишь, что говорю? Вставай, умывайся, и будем ужинать. Я чай заварила, стынет. — И сунула Нине в руки паспорт. Нинин собственный паспорт, в котором штамп о регистрации по месту жительства в папиной квартире был зачёркнут, а под ним стоял новый. «Москва, Нагатинская ул., дом 32, кв. 18» — с удивлением прочитала Нина.
— Ты так долго читаешь, что я уже сомневаюсь, не забыла ли ты алфавит. Что тебя так удивило? Это называется родственный обмен, на него согласия соседей не требуется: я из Москвы выписалась, а тебя прописала, вместо себя. О Дерябиных забудь, нет у тебя родни. Живи и на прошлое не оглядывайся. Ты теперь здесь полноправная хозяйка. А я у тебя в гостях. Невежливо принимать гостей неумытой и непричёсанной. И в пижаме.

Пришлось вставать, одеваться и плестись в ванную комнату. Бабушка приучила маленькую Нину зимой и летом умываться ледяной водой. Вода пахла обжигающей свежестью, дарила лицу румянец, помогала проснуться. Помогла и теперь. В коридоре вкусно пахло жареной картошкой. Она обязательно купит картошки! Завтра же! И пожарит её на сале, в морозилке есть кусочек сала… А можно её сварить. И есть — горячую, душистую, рассыпчатую! — обмакивая в соль и запивая молоком.

Как же хочется есть! Нина не помнила, когда ела последний раз. Зато помнила, что в буфете есть сдобные баранки, и галеты есть, а в холодильнике плавленые сырки, они с мамой съедят их с чаем.
— Сырки я выбросила, потому что давно лежат, ими отравиться можно, — невозмутимо ответила Натэла на Нинино возмущённое «Ты зачем сырки выбросила? Я тебя просила?» — А чай мы будем пить с пирогами. Я в кулинарии купила, с клубничным вареньем, твоим любимым.

Нина доедала уже третий кусок, когда дверь приоткрылась и в комнату заглянула смущённая Анна Феоктистовна. Нина чуть не подавилась пирогом. Вот же наглая баба. Зверюга. Что ей здесь надо?
— Наташ, я тут подумала… Может, ещё возьмёшь пирожка-то? Нам с Ваней хватит, я много напекла, два противня, куда нам столько? Зачерствеют, а чёрствые — кто ж их есть будет?

Анна Феоктистовна с трудом протиснулась в дверь с подносом, который она держала обеими руками. Накрытый льняной салфеткой, на подносе исходил сдобным сытным теплом пирог. Салфетку зверюга Зверева сняла, а пирог поставила на стол. Сквозь решётку из тонких полос теста рубиново краснела начинка. Так вот какие пироги пекут в кулинарии. Мама её обманула. Но до чего же вкусно! Зверевой — указать бы на дверь, а подносом запустить в спину. А мама её усадила за стол, — лениво думала Нина. А рука сама тянулась к пирогу.

Сколько дней она не ела? Ей нельзя сразу так много. Рука не подчинилась, схватила нож и отрезала приличный кусок. Горячий конфитюр лениво тянулся за ножом вязкими нитями цвета… какого же цвета? Нина задумчиво надкусила четвёртый кусок пирога и сказала с набитым ртом:
— Пламенная маджента крайола.
— Глубокий кармин. И не спорь. Ты никогда не могла правильно определить цвет, — возразила Зверева сварливо, и Нина всё-таки подавилась пирогом. Но не от возмущения, а от смеха.

Нина со страхом ждала, когда мама уедет. Но Натэла позвонила мужу и осталась в Москве. В Столешниковом переулке, в знаменитой на всю Москву кондитерской, заказала двухкилограммовый роскошный торт, которым они с Ниной угостили соседей (прописку полагалось «обмыть»). Купила в художественном салоне багетные рамки, и Нинины натюрморты и пейзажи, развешанные по стенам, сделали комнату неузнаваемой. На окна повесила новые занавески — сине-золотую, с перламутром, турецкую органзу, которую привезла из Тбилиси (в Марнеули органзу не достать, Натэла ездила за подарком в Тбилиси, куда привозили всё, и купить можно было всё, были бы деньги).

Нина ожила, похорошела, в глазах засветилась радость, а на щёки вернулся румянец.
Через две недели Натэла уехала, до отказа забив холодильник сыром, маслом и Нининой любимой «краковской» полукопчёной колбасой. В морозилке едва поместилась порубленная на части баранья нога, купленная на рынке на последние деньги.
Нина легко попрощалась с матерью: она больше не боялась, что её выгонят из квартиры и ей придётся жить у Зинаиды Леонидовны (называть её бабушкой у Нины не поворачивался язык).
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2020/02/14/112