Мальчишки

       Живу я в нашем хуторе очень давно – с тех самых пор, как отец мой с фронта вернулся и женился во второй раз. Детей у нас в семье было восемь душ. Жили мы дружно, помогали друг другу и никогда не ссорились. Да… Давно то было. Сейчас дети не такие. Злые все… Хотя нет, не все.
        Было это зимой. Сынки мои выросли, в город перебрались. Да у нас вся молодежь разъехалась: кто учиться, кто работать, кто насовсем переехал. Так и живем – старики да дети, почти как в сороковые. Ну и вот.
        Пошла я кур кормить. Чую, дымок от соседского двора. Гляжу – точно. Опять, наверное, печка задымилась. Говорила же Петровичу, чтоб дымоход прочистил. Так нет! Уже четыре раза дым в хату пускал. Дурень!
        Иду я в сторону его двора, а сама ворчу. Дошла до калитки, подняла глаза и обомлела. В окнах у Петровича огонь пылает. Глаза мои слезами наполнились, ком к горлу подкатил, аж дышать тяжело стало. Сердце мое сжалось нестерпимой болью. Закричала я так, как никогда в жизни не кричала. Соседи сбежались. Да толку-то от них! Куда старикам в огонь лезть!
         В то время мальчишки наши хуторские гулять вышли. Как увидели, какая беда нас постигла, куртки на снег побросали – и прямиком в хату. Бабы еще больше запричитали, завыли. Мальчишкам-то нашим по тринадцать-четырнадцать лет. Глядим – крыша вот-вот рухнет. Нам эти мгновения вечностью показались. Наконец, Сашка на улицу выскочил, глотнул воздуха – и обратно. Мы замерли, ждем. «Идут! Бабоньки, идут!» А на руках Петровича выносят. До ворот дотащили, на снег опустили, кричат: «Дядь Вань! Дядь Вань, вставай!» Руки ему в стороны разводят, тормошат, в лицо водой брызгают.
        Тут фельдшера привезли. Она Петровича осмотрела, грустно так головой качает, мол, поздно. Мальчишки слезы смахивают, а рыдания сдержать не в силах. Да и мы все тоже.
        Огонь потушили. Петровича похоронили. С того дня прошло много времени, а я частенько вспоминаю юных спасателей. И знаете, чище этих черных, закопченных мальчишек я детей не видела.