Как известно

История – наука о сравнениях.

Сегодня каждому первому выпускнику средней школы известно: Дарданелльская операция длилась триста двадцать пять дней и закончилась двумястами тысячами смертей. Обычно этот эпизод мировой мясорубки выдаётся за чудовищный провал английской администрации. Однако если обладать способностью к сопоставлению, выводы приходится делать уже не столь однозначные. Так, например, сегодня каждому второму выпускнику средней школы известно: операция «Максим Горький» длилась в семьдесят пять раз дольше, а закончилась «Жизнью Клима Самгина».

Я вообще очень люблю проводить параллели. Во-первых, есть в этом занятии нечто благородное, поскольку при должном обращении оно направлено на поиски мировых истин. Во-вторых, как следует из предыдущего предложения, длиться этот процесс может бесконечно долго по желанию заказчика (который по совместительству и исполнитель). Проведём ради иллюстрации вот такую параллель: когда собака (или, может быть, кот) в течение хотя бы минуты бегает по окружности за собственным хвостом (клянусь, ни разу не видел таких котов, но нельзя же исключать возможности) и, вероятно, видит в этом несомненный смысл, среднему человеку это представляется по меньшей мере забавным. Однако же, когда тем же самым занимается вся человеческая цивилизация на протяжении тысячелетий, тут у среднего человека все запасённые снисходительные улыбки прячутся по карманам, и ноздри его натужно вбирают воздух, и лоб его морщится складками остроумных мыслишек, и… - в общем, он довольно натурально играет серьёзность. И пронзительные взгляды его рождают портреты эпох, подчерепные шевеления его рождают замысловатые выводы и незамысловатые пути к ним, плавные движения сальных губ его рождают мудрые изречения, и весь этот родильный дом не закрывается никогда. У него нет ни выходных, ни праздничных дней. У него нет перерыва на обед и кварцевание – конвейер работает безостановочно. На фабрике не бывает аварийных ситуаций, кроме тех, что предусмотрены производственным планом.

Стоит оговориться: я вовсе не хотел создать впечатления, что собаки (или коты) умнее людей, как могло показаться. Я лишь хотел указать на то, что животные своей беготнёй по окружности и в самом деле сбегают из рационального и комфортного рая посреди бетонных стен (хоть и ненадолго), а вот человек – человек… Человек, в общем, умнее, да. Звучит гордо et cetera et cetera

Параллели, кстати, обладают ещё одним чудесным свойством – а именно, обладают они бесконечным количеством сторон. Чтобы понять, что я имею ввиду, представьте себе для начала квадрат. Затем представьте себе правильный пятигранник. Затем - шестигранник. Ну и так далее. Увеличивать количество граней можно бесконечно, однако со временем фигура будет всё более и более напоминать окружность, пока не станет полностью от неё неотличима для человеческого глаза.  Затем по этой окружности начнёт бегать собака (или кот) наперегонки с Цезарем, Наполеоном, Гитлером или любым другим неофициальным пупом земли (как было явлено с помощью прошлой параллели). То есть проводить параллели можно под любым углом и в любом направлении, и они всегда будут заключать в себе определенную смысловую нагрузку – поскольку тянутся они бесконечно, а для оперирующего бесконечностью возможным становится поиск чего угодно в чём угодно.

Итак, проведём ещё одну параллель – с другой стороны (или грани, если угодно): представьте себе движущийся по экватору поезд. А лучше – движущуюся по экватору электричку. Чтобы звучало правдоподобно, двигается она, скажем, по маршруту Орехово-Зуево – Новокузьминки. Поскольку на экваторе таковых станций пока что, к сожалению, не имеется, электричка эта движется в ожидании остановки уже, скажем, плюс-минус вечность. Внутри, как и полагается - неисчерпаемый запас предметов первой необходимости (средство от потливости ног, жигулёвское пиво и спиртовой лак), интересные собеседники и собутыльники, пыльные окна, грязные полы, грохот колёс и все прочие неотъемлемые компоненты увлекательного путешествия по метафизическим глубинам и метафизическим высотам.

Теперь сделаем следующий шаг. Обобщим описанную картину со всеми её элементами как математическую модель и поставим вопрос: каков предел её развёртывания?
Рано или поздно ведь даже до самого последнего Торопыжкина дойдёт, что, во-первых, электричка в строгом смысле слова никуда не едет, что вместе с электричкой никуда не едут и все пассажиры, и что, в-третьих, спастись от первых двух мыслей нельзя даже с помощью коктейля «дух Женевы», поскольку для его приготовления среди предметов первой необходимости не достаёт духов «Белая сирень». Что же произойдёт тогда? Тогда Торопыжкин от неотвратимости встречи лицом к лицу с уроборосом бессмысленности потихоньку сойдёт с ума и ради разнообразия разобьёт бутылку «жигулёвского» себе об голову. Или об голову соседа – это не так принципиально. Принципиально, что сумасшествие Торопыжкина в определённый момент перейдёт, как говорят у нас в электричках, из андеграунда в мейнстрим. То есть когда критическая масса Торопыжкиных осознает себя как единый субъект (класс-для-себя, по выражению Торопыжкина из девятнадцатого столетия), она легко добьётся признания себя единственно легитимной психиатрической коллегией, призванной защитить родную электричку Орехово-Зуево – Новокузьминки от диверсий конкурентов в деле движения к Подмосковью (например, из электрички Павлово-Посад – Назарьево), завидующих их единственно верному пути.

Возможен и другой сценарий. Торопыжкины вместо того, чтобы обращать насилие друг на друга, попытаются обратить его на электричку как первопричину их страданий. Человеческая история как бы ненавящиво намекает, что электричка по итогу заставит Торопыжкиных под видом борьбы с собой подкручивать гайки, заменять устаревшие детали и наносить свежие слои краски, параллельно не давая искренним Торопыжкиным случайно навредить движению состава. Это, однако, эмпирика, а я, как уже ясно, теоретик. Так что, предположим, Торопыжкины и в самом деле добьются-таки своего – разломают всё, что можно разломать, отцепят друг от друга вагоны, пустят их под откос и так далее. Это, разумеется, будет победа, но для Торопыжкиных эта победа мало что будет значить, поскольку они не добьются своих целей, которые они вряд ли могли бы сформулировать даже сами для себя. Но в этом и нет строгой необходимости: важно лишь то, что уроборос никуда не исчезнет. И кульминация настанет ровно в тот момент, когда Торопыжкины осознают, что уроборос обращается не вокруг экватора, а вокруг их собственных голов. Тогда Торопыжкины прекратят бессмысленный бег с препятствиями. Тогда прекратится и их история. Тогда и сами Торопыжкины в каком-то смысле прекратятся.

Произошедший только что условный геноцид Торопыжкиных как бы плавно подводит к третьей параллели, долженствовавшей быть первой по причинам, описанным ниже.
Безобидная на первый взгляд линейка, которой я отчерчиваю параллели, на деле каждый раз оказывается бритвой без ручки, и обращаться с ней следует аккуратно. Главная опасность моей практики – выставить себя дураком перед условным читателем. Вообще (между нами говоря) все люди, составляющие художественные тексты в свободное от полезных занятий время, носят в себе распухший в детстве комплекс неполноценности, заставляющий их действовать вопреки собственной природе ради того, чтобы продемонстрировать условному читателю свой интеллект со всех возможных в трёхмерном пространстве ракурсов. Неосторожное обращение с обозначенной бритвенной линейкой приводит к порезам на интеллекте, образованию шрамов, пустот, волдырей и гнойников на нём. Дураку невдомёк, что следует молчать о том, о чём невозможно говорить, и потому даже возможные его стилистические удачи и выглаженные мыслишки тонут в мутном потоке графомании, что было ярко мною продемонстрировано.

«Итак, параллель с бритвой» - раздаётся эхо условного читателя в моём черепе.
«Что может быть глупее?» - второй голос, точно такой же.
«Невозможно себе вообразить» - поддакивает третий, похожий на два предыдущих не менее, чем бритва на линейку.

В этот момент слёзы наворачиваются на глазах, торопливая кровь заполняет все капилляры на лице, руки оцепенело въедаются в замаранные чернилами бумажные листы и рвут  их в пепел, высыпаемый позже на затылочную проседь бестолковой головы; и – текст уничтожается не только физически, о нет!

Текст уничтожается морально – автор уже пять раз проклял его на всех полутора доступных ему языках;
Текст уничтожается религиозно – душа его уже заперта навеки в литературном Лимбе несказанных слов;
Текст уничтожается философски – границы его существования молниеносно сужаются в точку финального предложения и растворяются в памяти невидимой тенью никогда не бывшего шедевра. 

«Выставить себя дураком не так просто, как кажется» - замечает четвёртый голос. Он, кстати, только что подсказал мне наилучший из возможных эпиграфов к этому тексту. Огорчает только то, что эпиграфы принято обозначать в начале произведения, а не в середине.

Пятый голос возражает, что расположение эпиграфа вовсе и не важно; шестой спорит с ним; всё громче падают гири аргументов; и – седьмой, восьмой, одиннадцатый… Словом, мне это надоело, и – я возгласил (какой-то из «я»): «Господа!». И они притихли. Пробежала между нами неуютная дрожь, как будто я допустил невероятную непристойность – и в самом деле допустил: как мог забыть я добавить «и дамы», ума не приложу. Тем более, что прикладывать стало решительно нечего и некуда. Я притих от стыда, и молчанием своим схлопнулся в ничто. Оказалось – я существую только когда говорю.

А пока меня нет, предлагаю подумать вот о чём: что может объединять окружности с собаками, электрички с жигулёвским пивом и бритвы с линейками?
Разумеется – геометрия.

Сегодня каждому третьему выпускнику средней школы известно: если на сторонах произвольного треугольника извне его построены равносторонние треугольники, то их центры являются вершинами равностороннего треугольника. Именно так император Наполеон отвечал на вопрос маршала Понятовского о перспективах восстановления  суверенной польской государственности после войны. На тот же вопрос маршал Гиляровский мог бы ответить, что по крайней мере в Кремле поляков он не видел; а даже если они там и есть, то, вероятно, потому что заблудились, судя по прошлому разу.

Только что перпендикулярные друг другу параллели столкнулись, и с ужасающим вселенским скрежетом из места излома линий вытек целый абзац шовинизма, неловко прикрытого авторской безответственностью по отношению к работе с историческими источниками. И как можно было мне не верить (каюсь, я и сам себе не верил), когда я убеждал быть аккуратным с подобными чертежами? Я тридцать три раза предупреждал и повторял ещё трид…

Но погодите. Прислушайтесь.

Император Наполеон чем-то недоволен. Он нахмурил брови, вскочил со скамейки и, ухватив под мышку свой чемоданчик с водкой, пошёл к дверям электрички. Он как-то надменно посмотрел мне вслед, и даже не обернулся на призыв оформить ещё хотя бы по стаканчику на прощание. В душе моей защемило, но ещё сильнее защемило ногу сорвавшимся с багажной полки дипломатом. Он, тяжеленный, сорвался с кирпичным хрипом из-за резкой остановки поезда. Пока я сбрасывал его с ноги, в вагоне оказалось пусто, а электрические лампочки погасли. Пыль с окон улетучилась куда-то в верхние слои атмосферы, и в окно вползло змеёй большое табло с заголовком «Новокузьминки». Посыпались суетящиеся вдоль станции люди, и среди людей лишь мельком успел я заметить растворяющегося  вдали железнодорожной платформы императора Наполеона Бонапарта.