Разгульная Калина Или Хомуты соломенные
Главным условием казачьей свадьбы считалось веселье, что сулило молодым счастливую семейную жизнь. Каждая свадьба – своя отдельная история с таинствами, интригами, курьёзамии и, безусловно, с сексуальным подтекстом. Тамада свадьбы, о котором мною написано в «Речи тамады на свадьбе, или Нарочно не придумаешь», и его верные помошники, свашка и дружка, подавали соответствующую команду и молодых поздним вечером отправляли на брачное ложе.
Подготовкой ложа для жениха и невесты занимались женщины-постельницы из числа свах. Ложе всегда устраивали в прохладном месте: в подклети избы, чулане, амбаре, сарае, на сеновале или бане.
В подготовленную таким образом «опочивальню» новобрачных провожала целая толпа гостей: дружки, свахи, родственники и вообще любой, кто хотел поучаствовать в шумном и веселом действе. Проводы сопровождались песнями, непристойными шутками и советами.
Полупьяные гости шутливо давали наставления невесте и жениху перед актом лишения девственности. Наставления были от которых, как говорится «волосы дыбом на голове вставали». Одна из свашек голосила:
«Молоди спать пишлы, Богам помолылыся,
Шоб швыдче в одеяли ногы шэвэлылыся!
Подымайся подол, разувайся, хохол!
Молода, нэ бойсь, нэ жализный гвоздь, нэ проткнэ насквозь!»
А другая выдавал своё :
«Князь с Княгинёю пишлы в обниманьння,
Ты Княгинюшка нэ стыдыся,
Ты ко Князю-то прыслоныся.
А и мы молодымы бувалы,
И у нас подолы загыбалы,
Из матни ключ вынималы,
И у нас короба отмыкалы!»
А кто-то вставлял своё:
«Вот пишла подружка замиж, а зАмижем нэ бэрэгуть,
Пэрэдилають на бабу и "спасыбо" нэ дадуть!»
Все почему-то гомерически хохотали. Под этот хохот и улюлюканье новобрачных наконец оставили одних. Дверь закрыли, а возле неё оставили охранника-клетника. По предрассудкам гостей свадьбы он должен был оберегать молодожёнов от злых чар и разной нечисти, а так-же отгонять слишком любопытных гостей свадьбы, которые оставались и подсматривали за молодыми в окна и любые щели, а то и по шпионски фотографировали.
На той свадьбе, где правил бал тамада «Пушкин» со свашкой и дружкой, гости веселись до утра. А кто из них уже «упился», храпел где приткнулся.
Утро второго дня свадьбы, когда не прошла ещё пьянь и подташнивало, начиналось с обряда «КАЛИНА», то есть момента освидетельствования утраченной невинности невестой. Все желали удовлетворить своё любопытство и поскорее опохмелиться, а затем уж иль гульнуть до одурения иль передраться с дури.
Наконец-то сваха и дружка выши из сарая, где на сеновале было брачное ложе молодых, Маши и Саши. В руках дружка и свашка держали обагренную кровью курицу с привязанным к ней пучком калины вместе с окрашенной кровью рубахой невесты, что подтверждало её девственность. За свахой и дружкой к гостям под общее ликование вышли и молодожёны.
Как только свашка и дружка проголосили на весь хутор о свершившемся меж невестою и женихом, тамада «Пушкин», который успел «спеться» с одной из молодиц свадьбы, подхватили ту весть и уточнили частушкой:
"Саша с Машею любились,
Ночку тёмну до утра.
Всё калиной наслаждались.
Ай, да Маша – маладца!"
Утро над хуторм огласилось частушечными голосами главной свахи и дружки:
"У Машэнькы ноне гостенька Побував, побував.
Машэньку циловав , Миловав, миловав,
К ретывому сэрдцю билы груды Яро жав, прижимав,
Та целочку Машэньки Поломав, поломав..."
А дядька Гришка, что от жены прятался ещё в первый день свадьбы под подолом платья невесты, словно мину замедленного действия заложил под всех сразу - вдруг заорал нетрезвым голосом:
- Сваха, кажи правду - чи жиних лёд ломав, чи в проруб пав?
Сваха была начеку, хитро-мудрой частушкой ответила дядьке Гришке – провокатору:
"У Маши дыво-краса.
Вона нэ лопнула,
Вона нэ триснула,
Тилько шырше раздалась -
Була тисною!"
Было то правдой или нет со стороны свашки и дружки один Бог да Маша знали. Но гости поверили, и началось бесшабашное, до одурения веселье. А могло бы быть, как в этнографическом очерке 1891 года «Черноморская свадьба», где Пётр Кириллов описывал этот обряд следующим образом:
«…Оставив молодых, все уходят до батька, где продолжается гулянье. Как только молодой выстрелит из пистолета, по этому сигналу к ним входят старший дружко и старшая свашка. Осмотрев что следует, призывают свашек и родственников новобрачной. Если молодая оказалась «нечестной», то ее ставят у печи и надевают на голову чепчик, и если она сбрасывает его, то ей вновь надевают чепец на голову. На родных молодой для позора надевают соломенные хомуты. Те также сопротивляются, и нередко такие оскорбления чести кончаются всеобщей свалкой.
Если же молодая оказалась «честной», то освидетельствованную сорочку кладут ей на голову. Потом несут отцу и матери жениха шишку, перевязанную красной лентою, и все поют, танцуют, словом, идет какое-то бесшабашное, до одурения веселье…».
Слав Богу, на Свадьбе Саши и Маши обошлсь без соломенных хамутов её родителям, и она явилась гостям вслед за свидетелями, свахой и дружкой. И началось то, чего «ни в сказке сказать, ни пером описать». Такое откровение в прозе, песнях, плясках и частушках, за которые всех исполнителей отправлять можно было на небесный Страшный Суд без суда и следствия земного.
В какафонии звуков записей моего диктофона наиболее чётко разборчиво сохранились частушки, которые я и довожу до читателей.
Началось то свадебное языческое чудо с томады «Пушкина» с матерью Машеньки, которую весть о «честной» дочери окрылила. А тут и «Пушкин» подвалил со своими прибаутками:
«На столе стоит стакан,
А в стакане - лилия.
И в кого ж ты уродилась
Стройная, красивая?!»
А она, подбоченясь, запела в ответ:
«Говорят, что я старуха,
Только мне не верится:
Ну какая ж я старуха –
Всё во мне шевелится!»
А «Пушкин», идя в пляс:
«Ой, и тёща у меня –
Тёша ласковая!
За волосики меня
С печки стаскивала!"
И пошли оба в пляс. А тут и звонкий голос прорезался, как бы жалуясь:
«Мне мой милый изменил,
Я его простила:
Собрала его пожитки –
По реке пустила!»
А одна, совсем юная дивчина, заголосила:
«Я сижу на берегу,
Слёзы в речку капают.
Никто замуж не берёт,
Только титьки лапают!»
А другая:
«Боевая я бабёнка –
Одна не остануся.
Ох, и горе тому будет,
Кому я достануся».
Поддерживая тонус веселья, «Пушкин» выдавал звонко:
«Я – мужчина хоть куда,
Я не лыком шитый,
Только вот с умом беда,
Я не башковитый.!»
А кто-то из хуторских парней ввернул свою частушку:
«Я к молоденькой соседке
Не однажды хаживал.
У неё была подруга –
Я двоих уваживал!»
Как бы в пику ему, одна из подружек Маши зазвенела колокольцем:
«Я подругу завела –
КрИвенькие ножки,
Голова, как у ежа,
Голос, как у кошки!»
И всё бы было весело, но дело всё испортил... Саша, муж Маши. Он не удержался и напился. Его потянуло спеть свою частушку:
«У меня жена
Расфуфыриста!
И со мной спала до свадьбы
Раз череста!»
Гости свадьбы как онемели. Мать Машеньки упала в обморок. Отец Машеньки подошёл к Саше и произнёс жутким голосом: - Что ты сказал, падло?
А у Саши ум за разум зашёл уже. Он вскочил со стула, схватил одну из подружек Маши и дико запел:
«Эй, красавица,
Юбка в клеточку!
Пойдём в лес с тобой –
Делать деточку!»
Девчонка завизжала страшно. Смазала Саше по морде и заорала: - Витя! Витя-я-я!
Витя рванулся на крик и одним ударом в сапатку уложил Сашу на землю. Поднялся такой матюганный ор, что, наверное, все черти разбежались со свадьбы, а в церквушке заблямбил колокол, как при сполохе...
P.S. На том свадьба не закончилась. Подрались, выпили мировую. И продолжили. Наревевшаяся Маша, пригубила рюмку с горькой, после которой запела:
«Из колодца вода льётся,
Вода зеленоватая.
Мил напьётся, подерётся,
А я виноватая!»
Саша, с расквашенной физиономией, исполнил своё «извинение»:
«Я хорош, я пригож.
На учителя похож.
А как надену пиджачок –
Настоящий дурачок!»
Продолжение последует с наступлением третьего дня свадьбы http://www.proza.ru/2020/02/14/126.
Свидетельство о публикации №220021101982