Конец одиссеи Якова Тряпицына

Для тех, кто впервые зашел на мою страничку на литературном сайте, сообщаю, что я родился на прииске в районе имени Полины Осипенко, который до конца 30-х годов назывался Кербинским. События, которые разворачиваются в этом произведении, происходят именно там, на берегах реки Амгунь,  одного из крупных притоков  реки Амур в нижнем течении.

Рассказывать, кто такой Яков Тряпицын, не буду, об этом у меня немало написано. 
http://www.proza.ru/2019/04/25/752
http://www.proza.ru/2019/09/03/358

Но вот описать последние дни этого человека хочу.  Вернее, об этом написал мой земляк по нижнему Амуру, краевед Александр Иванович Кудрин.  Он так назвал свое  произведение – документальное, слегка литературно-художественное повествование под названием «Треугольник». Я поделюсь последними главами этой книги, вышедшей в издательстве «ООО М-Прогресс» в 2012 году в Николаевске-на-Амуре. В предыдущих главах рассказывается о событиях на Сретенском прииске и в городе Николаевске, который отступающие от японцев красные партизанские войска под командованием Якова Тряпицына сожгли, заставив жителей города эвакуироваться. Сам Тряпицын со своими сообщниками решил через село Керби в верховьях Амгуни пробиться через тайгу в Амурскую область и организовать там Свободненскую республику, по типу «Гуляй-Поле» Нестора Махно на Украине.  Выступая вначале как большевик, Тряпицын под влиянием своей сожительницы  Нины Лебедевой склонился к анархизму.  Далее я начинаю цитирование глав из произведения Александра Кудрина.

Сотня Тряпицына поздним вечером вошла в Пестовку. Все из одиннадцати домиков в деревне, более или менее пригодные для проживания, были заняты штабными, остальные расположились на свежем воздухе в полевых условиях.  Пока бойцы размещались, Тряпицын собрал совещание, на котором ему доложили о событиях последних дней на приисках и озерах. С короткими докладами выступили Дылдин, Железин и Беляев. О последних событиях в Николаевске в свою очередь рассказал Яков Тряпицын.
Услышав о гибели Комаровых, Тряпицын коротко сказал:
- Может, оно и к лучшему. Жаль только, что он моих поручений не выполнил и теперь самому придется этим заниматься.
Сказано это было внешне спокойно. Зато как изменился Тряпицын, когда в узком кругу он, Нина, Беляев,  Дылдин и Оцевилли беседовали» с Ауссемом и Григорием Ивановым.
- Ты! – кричал он на Иванова – Ты со своим начальником Комаровым расстрелял Журавлева и Чернова, а ведь они с прииска вытрясали золото, а не вы! А вы? Что вы?! Вы ничего не смогли сделать! И Цой на вас жалуется, что и ему ничего не давали сделать, мешали выполнить мой приказ. Драги почти на ходу, электростанция через час после ремонта может дать ток, дома все целые, жители все на местах! И это выполнение моего приказа? Это контрреволюционный саботаж! Я и тебя отправлю вслед за Комаровым! А пока пойдешь со мной на прииски и выполнишь то, что тебе было поручено! Иначе я тебя собственноручно… Ты меня знаешь!

Яков еще что-то хотел добавить, но промолчал, и, резко повернувшись к Ауссему, снова повысил голос
 - А ты, соглашатель, ты куда подбивал идти людей? В какой такой Нелькан, по твоим сведениям, я собрался? Что это за россказни, а? зачем бы я тратил столько сил для налаживания дороги  до Благовещенска, если бы собирался идти в Нелькан? Да, я сейчас иду только с военными, всех гражданских и многих военных отправил водой, потому что представляю, как трудно сейчас идти тайгой. А не потому, что «со своими холуями» хочу уйти в Нелькан или Охотск.
У вас с Комаровым буйная фантазия.  Ты всем про Нелькан, он всем про Свободный сказки рассказывает, а не мои приказы выполняете. Ты все склады на пути следования сделал? Проводников нашел? Или только тем занимался, что небылицы сочинял, чтобы оправдать свое безделье? Пока что, по моим сведениям, у тебя практически ничего не сделано. Скоро я проверю, что ты успел сделать.

Наутро, оставив часть своего отряда для продолжения налаживания переправ и перебазирование на Чуринскую резиденцию, Яков с полусотней бойцов пошел берегом озера на Орские прииски.  Там он вел себя так, как привык себя вести последние два месяца. Суждения его были резкие и безапеляционные, единственно верные, а принятые решения единоличными. С утра 3 июня начал следственные действия по вопросу, что сделал Комаров, чего не сделал Комаров, чем занимался Дайер, как работали китайцы. И все допросы сводились к одному  - золоту, золоту, золоту…

Тряпицын со своими охранниками мотался по колчанским приискам. И везде допросы, порки, иногда расстрелы, «ревизии складов». Добыча золота не велась, драги не работали, начальство и специалисты уехали, оставшиеся на приисках рабочие на свой страх и риск ходили по ручьям с лотками. Войны и революции начинаются и кончаются, а есть-пить надо, да и одежку какую-нибудь надо приобретать. Хотя было неясно, куда добытый песок будут сдавать. Была надежда на лучшие времена, а песочек и в земле не заржавеет.
Яков находил людей, которые ему сообщали ему о таких старателях, и с помощью своих людей он «беседовал с ним по душам», выбивая у них золото, которое в его личной казне постепенно увеличивалось.

Нина Лебедева в отсутствие Якова отдыхала от своих обязанностей – от бумаг, от седла, от телефонных и телеграфных переговоров. Вела жизнь простой селянки. Где-то она вычитала, что молочные ванны омолаживают организм, а ей так хотелось выглядеть молодой и привлекательной.  Тяжелая юность наложила отпечаток на её внешность, и в свои двадцать с небольшим лет она выглядела лет на пять старше. И теперь она, поигрывая пистолетом, обходила дворы рабочих, у которых были коровы, и говорила хозяйкам, что ей нужно молоко.

Её охотно угощали, но она снова объясняла неразумным бабам, что молоко ей нужно не для еды, а для ванн,  поэтому полкрынки её не устроит, ей надо все, имеющееся в наличии.
- Но, матушка-голубушка, - умоляюще говорили женщины, - так много молока мы дать не может, у нас дети, их кормить надо, и так есть нечего.
- Да разве я против, - откровенно издевалась Нина, после купания забирайте свое молоко и поите своих детей!
Женщины после этих слов долго стояли потом, словно громом пораженные.
- Господи! Скорее бы все кончилось! Чтобы эта сучка красная утонула в этом молоке – стонали сретенские, покровские и павловские жители. Эти три дня, что стоял отряд Трыпицына на Орских приисках, показались им длиннее самого длинного месяца.

По приказу Тряпицына Цой и Оцевилли еще больше разрушили драгу, а перед уходом через Досарму на тяпкинские прииски шестого июня подожгли Сретенский. Убежавшие в окрестные леса от тряпицынской эвакуации жители приискового поселка с болью наблюдали, как горел он. Стоило только отряду скрыться за поворотом  дороги, как они начали тушить свои дома. Не удалось отстоять церковь со школой, рабочий барак и здание конторы, остальное, хоть и поврежденное, было потушено.

Человек  Дылдина уже почти взорвал котел на станции, но взрыв удалось предотвратить людям, которые понимали, что потом восстановить машину будет очень трудно. Эти люди несколькими днями ранее помогли Комарову слегка вывести станцию из строя, Анатолий приказал им не спускать глаз со станции и не подпускать к машине никого постороннего. Эти люди спрятали вместе с Комаровым снятые агрегаты, а теперь выполнили просьбы Комарова об охране станции.

С тяпкинскими приисками Яков расправился в один день. Вечером он говорил Нине, что этот недотепа Комаров ничего не смог взять с приисков Уваровского и Могрена, а вот он, Яков, взял почти полпуда золота.

Нине с уходом партизан по приискам очень хорошо отдыхалось на Амыскане. На продуваемой ветрами рёлочке она наслаждалась после нервных дней в городе.  Яков с Оцевилли ушли на бекчинские прииски, а Дылдин с Белевым через Мариинский пошли на Эватак, Шильникова и Песчаный.

Везде они искали золото, вели следствие, искали «контру», если надо – расстреливали. По приискам стоял стон. На Песчаном и Никанде были основательно потрясены китайцы. За несколько дней бойцы Тряпицына собрали приличное количество золота. «Вот теперь можно идти на Керби,  - покачиваясь в седле, думал Тряпицын – теперь можно развернуться. Есть еще золото из Госбанка, которое Вольный уже наверняка доставил в Керби…»

Радужные картины открывались перед мысленным взором Якова, в них он и Нина были счастливы, имели неограниченную власть, и полностью компенсировали все тяготы и лишения своих жизней за прошедшие несколько лет.  Настроение у Тряпицына было хорошим. Тревожило лишь одно: как там в Керби, что там? Поэтому он спешил скорее попасть туда. Несмотря ни на что, он надеялся, что движется навстречу счастливой жизни.

Кульчи  отряд Тряпицына покинул утром 12 июня, когда после вчерашней непогоды вовсю светило летнее солнце. Караван, ведомый проводниками-эвенками, весело шел по старой ярмарочной дороге, которая местами уже стала зарастать. Ярмарки уже не проводились довольно долгое время, а лес быстро возобновляется на заброшенных дорогах. Через речки еще сохранились полуразрушенные мостики, еще удобные были подходы к речным бродам.

Тряпицын ясно сознавал, что впереди очень трудный и опасный путь, известный только проводникам. Ауссем на этом пути не оборудовал ни одного пункта питания, поэтому приходилось надеяться только на запасы, взятые в Кульчах, на выносливость людей и лошадей да честность проводников.

Смутные опасения Якова начали оправдываться довольно скоро: когда отряд шел вдоль Дапи по марям Каравуткут, начались несчастья – лошади проваливались в уже оттаявшую марь, ломали ноги, их приходилось пристреливать, а груз распределять на оставшихся, и так уже сильно нагруженных.  После несколько бурных разговоров с проводниками они исчезли ночью.

Хорошо, что с отрядом шли жители Кульчей Гилев и Абдрахман, немного знавшие дорогу на Амгунь. Им помогали опытные таежники Хаблов и Вагин.  Отряд медленно двигался вперед. Еле заметная дорога, грязь, бурные речки… было потеряно еще несколько лошадей, и теперь несколько партизан шли пешком. Это замедляло темп движения.

Не хватало продовольствия, оно стало строго нормированным. Яков с Ниной питались довольно сносно. Это вызывало недовольство остальных партизан. В тайге всё на виду. Начались вызванные им разговоры:
- Точно Стенька Разин с персидской княжной разъезжает, а мы топай по грязи пехтурой…
- Им что, довели до ручки…

И многое другое могли бы услышать командиры отряда, если бы присутствовали при этих разговорах. Дисциплина падала, раздражение против верхушки росло и переходило в ненависть; в число недовольных переходили даже прежде ярые сторонники Тряпицына.  Но преданные Якову люди еще оставались в отряде, и они доносили ему обо всех этих настроениях. Яков бесился:
- Я их заставлю землю есть!... Порядок наведу, а за разговорчики кое-кто скоро поплатится.
Свою угрозу он скоро выполнил. Среди продовольственного НЗ имелось небольшое количество шоколада, который выдавал сам Тряпицын, но партизан Ларич, охранявший продовольствие, знавший все об его расходовании и высказывавший недовольство Тряпицыным, однажды самовольно взял плитку шоколада. Об этом немедленно донесли Тряпицыну. На ближайшем привале Яков учинил Ларичу публичный допрос, на котором напомнил всем его слова «Тряпицына мы скоро не увидим, как своих собственных ушей».
- С чего ты голоса поешь, не Ауссема ли? Куда это я собираюсь скрыться, что ты меня не увидишь?
Дальше весь допрос шел в том же ключе, и Тряпицын, как в трибунале, огласил приговор: за хищение народной собственности бывшего партизана Ларича расстрелять. Что сам Яков и сделал перед строем угрюмо молчавших партизан.  Это был не первый человек, лично убитый Тряпицыным.

В другой ситуации его поступок был бы наверняка многими одобрен, но сейчас этот расстрел не укрепил дисциплину, не поднял авторитет командующего, а наоборот, возмутил партизан. В отряде пошел ропот:
- Довоевались, достукались. Жизнь партизана стала дешевле плитки шоколада… Его убивают, как паршивую собаку..
Ненависть к Тряпицыну росла.

Лишь и исходу третьих суток пути отряд, пройдя вдоль реки  Джук и мимо озера Дальжа, вышел к Амгуни в районе Красного Яра. Амгунь в лучах заходящего солнца являла собой страшную картину:  по реке вниз по течению плыли трупы женщин и детей. Озлобленность на Тряпицына дошла до высокой точки, но Яков себя на Амгуни чувствовал уверенней, чем в тайге – здесь и него было много сторонников. Он начал вникать в дела, от которых был оторван более двух недель.

Первым на Амгунь из его приближенных добрался Вольный с золотым запасом Николаевского Госбанка.  Свое прибытие он отметить несколькими расстрелами, народ волновался. Вольный не смог успокоить толпу, и обстановка накалялась. Анархисты разгулялись, жизнь человека для них была ничто. В Удинске, куда пришел отряд Тряпицына, свирепствовали Сасов, Боголюбский и Биценко, а в Керби начальствовали Морозов и Вихров. Шла междоусобица.

Биценко стремился убрать Вольного и Сасова. В перестрелке погиб Вольный, и в его карманах нашли погоны полковника колчаковской армии. В тайге между амгуньских поселков стрельба шла и днём, и ночью.

После короткого пребывания в Удинске Тряпицын и Лебедева на катере «Амгунец» 16 июля вместе с частью своего экспедиционного отряда отправились в Керби. Там начали монтировать радиостанцию, привезенную из Николаевска, и 22 июня в первый раз вышли в эфир с нового места.

Еще в Удинске Тряпицын написал несколько приказов для укрепления Амгуньско-Тырского фронта. В своих приказах Яков призывал крепить дисциплину: «Ни в коем случае не оставлять позиций, хотя бы пришлось умереть на месте. Всех, не исполняющих боевые задачи и распоряжения, расстреливать на месте как предателей общего дела рабоче-крестьянской революции».

Но эти приказы не сплачивали людей, не повышали дисциплину. Разброд и шатания увеличивались, солдаты уходили из окопов. Андреев сумел убедить бойцов своего отряда, что если они покинут окопы, то враг войдет в Амгунь, и погибнут их родные и близкие. Тряпицын все еще считал себя непобедимым и вознамерился взять в плен японского командующего Ягомучи.  Для этого он отправил командира роты Прохоровича с 5 партизанами на трех катерах через озера Орель и Чля, а далее через Сретинский, Коль и Иски на Чнырахх. Рейд Прохоровича был удачен только  в том, что были выяснены силы противника. Генерал Ямогучи даже не узнал, что его собирались похитить.

В Керби Тряпицыну пришлось снова распутывать клубок проблем, заниматься разборами прошедших здесь без него событий. По радио Яков стал объяснять Дальнему Востоку и Сибири, почему был покинут Николаевск и какие потом последовали события.  Он связался с другими радиостанциями и выяснял, что у них происходит.

В этот день в Удинске недовольными политикой Тряпицына  был создан Временный Военно-революционный штаб с целью покончить с анархо-максималистской диктатурой. Недовольство Тряпицыным стало организационно оформляться, обвинение формулироваться, выявляться сторонники и противники.

Угрюмый, не верящий даже ближайшим подручным, видящий везде предателей, Яков Тряпицын находился почти безотлучно вместе с Ниной Лебедевой на «Амгунце». По селу ходили упорные слухи,  что на днях эти двое тайно хотят уходить на Благовещенск. Все больше сторонников Тряпицына стали видеть его настоящую сущность, лишь кучка отъявленных бандитов продолжала ему верить.

Временный совет в Удинске видел, что медлить больше нельзя. Ранним утром 4 июля в каюту Тряпицына постучали. Никто не ответил. Постучали сильнее. Дверь открылась, и Леодорский увидел наспех одетого Якова.
- Вы арестованы, - заметно волнуясь, сказал Леодорский, держа в руках пистолет. Позади него стояли несколько партизан. Тряпицын вгляделся в их лица, некоторые из них были ему знакомы. Лицо Якова было бесстрастно. Потом по нему прошла судорога, и он, подавляя волнение, хрипло спросил:
- Кто поднял возмущение? Довольно шутки шутить.
Вместо ответа Леодорский более настойчиво повторил:
- Вы арестованы. Отдайте ваше оружие.
Яков взял со стола маузер и отдал его Леодорскому. Проснулась Нина. Она бывала во многих переделках, с честью выходила из многих. Но сейчас нутром чувствовала, что это конец. Её стало лихорадить. Леодорский и ей сказал, что она тоже арестована.
- Дайте ей хоть одеться, - попросил Тряпицын. Лебедева стала одеваться под любопытными взглядами партизан.

Лебедеву и Ряпицына посадили на этом же пароходе в разные каюты, к которым приставили караул. По всему Керби шли аресты сторонников Тряпицына Андреевым и его людьми. Были арестованы Железин, Харьковский, Дылдин, Дед-Пономарев и другие.  Аресты прошли также на Веселой Горке, в Удинске и других поселках, всего было арестовано около 450 человек.

Была создана Следственная комиссия, а потом избран суд в количестве 103 человек заседателей. В народный суд потекли заявления партизан и жителей села.  Одни сообщали факты преследования и издевательства над ними и их близкими со стороны обвиняемых. Другие брали под защиту некоторых арестованных, выставляя их заслуги и настаивая на их оправдании.  Впрочем, касалось это второстепенных лиц. Председателем суда был избран Давыдов.

Следственная комиссия допрашивала и главных обвиняемых. Все они юлили, путались в показаниях, ссылались на то, что только выполняли приказы. Второстепенных обвиняемых было решено допрашивать сразу на суде.

Народный суд ста трех открылся в Керби 8 июля в 8 часов 45 минут в школе – самом просторном помещении села. Но и оно не могло вместить всех желающих присутствовать на суде. Поэтому школа была забита битком и её окружала тысячная толпа. Окна школы были распахнуты настежь.

В первом туре перед судом предстали главные обвиняемые – Яков Тряпицын, Нина Лебедава, Федор Железин, Иван Оцевилли-Павлуцкий, Ефим Саков-Беспощадный, Макар Харьковский, Степан Дед-Пономарев и Трубчанинов.

На суд Тряпицына вели до школы сквозь окружающую её толпу. Он всем телом ощущал ненавидящие взгляды людей, но шел, высоко подняв голову.  Яков с мрачным лицом смотрел на людей и пытался найти хотя бы один сопутствующий взгляд. Но  люди или стояли, потупив глаза, или твердо отвечали ему «нет» всем своим видом. Тряпицын шагал тяжело, немного ссутулившись, с лицом, выражающим презрение к окружающим, высокий, стройный, красивый. Яков шагнул в помещение школы. Народ молча перед ним расступался, пока он шел по комнате. Везде стояла тишина.

Допрос вел заместитель председателя суда Воробьев.
Вопрос: К какой партии  принадлежите?
Ответ: Анархист- индивидуалист.
Вопрос: Почему и по чьему распоряжению был сожжен город Николаевск?
Ответ: По распоряжению Реввоенштаба. Согласно телеграмме из центра следующего содержания: «Вы должны во чтобы то ни стало удержать город Николаевск. Этим вы окажете неимоверную услугу Советской России. В противном случае ответственность падет на вас». Материал по этому вопросу должен привезти Степан Шерри, командированный мной в Иркутск.
Вопрос: По чьему распоряжению уничтожалось мирное население Сахалинской области.
Ответ: Мирное население вообще не уничтожалось. Может быть, зададите вопрос, почему уничтожалась известная часть населения? Уничтожался контрреволюционный элемент.
Вопрос: По чьему распоряжению уничтожены в Николаевске видные деятели Будрин, Иваненко, Мизин и другие?
Ответ: По моему. Зная прежнюю деятельность Мизина, зная, что ему весной на Хабаровской конференции было вынесено недоверие, я…я…Ну сами знаете, как Будрин и Иваненко за организацию китайских отрядов с тайной целью судом приговорены к расстрелу не были, а расстреляны были по постановлению Ревштаба и по моему личному распоряжению.
Вопрос: Почему вы окружили себя преступным элементом – Лапта, Биденко, Рыжов, Нехочин и т.д.?
Ответ: О преступлениях Лапты я знал, но знал и его работу в партизанских отрядах. Знал, что он от нас не уйдет, и потому держал. Других не знаю. Вообще не окружал себя преступным элементом. Прошу сообщить мне суть обвинения.
Воробьев показал рукой на окно, за которым был помещен труп девочки с рассеченным черепом.
- Вы обвиняетесь как диктатор. Жертва налицо.
Голос Тряпицына стал тверже:
- Я не отрицаю, что был диктатором, что не шел по программе большевиков, но прошу объявить: обвиняюсь я как революционер или как контрреволюционер? – и в упор посмотрел на Воробьева.
Воробьев глаз не отвел:
- Вы обвиняетесь как диктатор, уклоняющийся от основ советской власти, как виновник уничтожения мирного населения, как виновник сожжения города, как виновник расстрела советских деятелей Будрина, Мизина и других.

В напряженной тишине отчетливо был слышен глухой басок зам. председателя и звонкий баритон Якова. Последние слова Воробьева народ встретил гулом одобрения. Задав еще несколько вопросов, председательствующий приказал увести арестованного, и привести Лебедеву.
Тряпицын снова шел через топлу, снова вглядывался в лица людей и снова не встретил ни одного сочувствующего взгляда. Все молча провожали еще недавно всесильного диктатора.

Лебедева выглядела хуже Тряпицына. Она заметно похудела, лицо её осунулось. Её заметно лихорадило, от былой самоуверенности не осталось и следа. В отличие от Якова на допросе юлила, прикидывалась невинной овечкой.
Вопрос: К какой партии принадлежите?
Ответ: Социалистов-революционеров (максималистов)
Вопрос: Почему расстреляны советские деятели Будрин, Иваненко, Мизин и другие?
Ответ: На этот вопрос ответить не могу, так как в военные дела не вмешивалась.
Вопрос: Как могли вы этого не заметить, будучи начальником штаба?
Ответ: У меня были только канцелярские обязанности. Мне ничего не говорили. Даже смеялись надо мной, когда я защищала кого-нибудь, говорили, что защищаю, потому что женщина.
Уклонившись еще от нескольких вопросов, в последнем слове Лебедева сказала:
- Мои обязанности заключались только в заведывании канцелярией, шифровании телеграмм, составлении информации, вообще письменной работе. В военные дела я не вмешивалась, так как ничего в них не понимаю. Об избиении населения ничего не знаю. И вообще не понимаю, в чем дело, о чем меня обвиняют,  и за что я подвергаюсь оскорблениям.
По присутствующим в школе при этих словах прокатился гул возмущения. Все хорошо знали, что Нина лжет, что она много знала, что она частенько крутила Яковом. Когда её проводили сквозь толпу обратно на пароход, в след неслись возмущенные возгласы и реплики.

Суд коротко допросил Харьковского – заведующего оружейными мастерскими в Керби,  Оцевилли-Павлуцкого, которому сильно досталось за смерть Будриных. Оцевилли в последнем слове сказал, что ни в чем себя не упрекает.
Долго допрашивали Железина, который только теперь понял, в какую компанию он попал. На вопрос о том, кото приказал сжечь город, он ответил, что это приказ Тряпицына и о никаком распоряжении центра на этот счет он не слышал; что был против расстрела Будриных и других, но его никто не слушал.  Связь с внешним миром поддерживал Тряпицын, остальные в штабе о содержании телеграмм ничего не знали, кроме, может быть, Лебедевой.

Сасов ни в чем не раскаялся.  Дед-Пономарев тоже прикинулся обиженным народом, оговоренным. Трубчанинов по кличке Оська Крученый откровенно хамил в суде, похваляясь, рассказывал, как убивал.

После этого суд попросил всех присутствующих высказаться по каждому подсудимому отдельно. Провели поименное обвинение.
По Тряпицыну:
Виновен – единогласно;
Смертная казнь – единогласно;
В поддержку – ни одного.
По Лебедевой – тоже. По другим обвиняемым – тоже.
Приговор зачитали в присутствии обвиняемых.
В приговоре написано:
Народный суд Постановил
За содеянные преступления, повлекшие за собой смерть около половины населения Сахалинской области, разорившие весь край, подрывание доверия к коммунистическому строю среди трудового населения области и могущие нанести удар авторитету Советской власти в глазах трудящихся всего мира, граждан Тряпицына Якова, Лебедеву Нину, Харьковского Макара, Железина Федора, Оцевилли-Павлуцкого Ивана, Сасова Ефима и Трубчанинова подвергнуть смертной казни, а Деда-Пономарева Степана подвергнуть тюремному заключению с назначением на общественные работы вплоть до связи с Благовещенском. 
Приговор над осужденными привести в исполнение 9 июля в 10 часов 45 минут вечера.

Над дальними сопками уже почти совсем померкла алая полоска заката. В высоком небе уже загорались яркие июльские звезда. Приговоренных в расстрелу вели на окраину села. Несмотря на поздний час, по обочинам главной улицы Кербя стояли тысячи людей и провожали взглядами тех, которых через несколько минут не станет на белом свете. Стояла тишина, легкий ветерок шелестил листвой деревьев и кустов, в траве стрекотали кузнечик. Изредка пытались петь запоздавшие птицы да взбрехивали собаки.

Чем ближе было место расстрела, тем беспокойнее вели себя приговоренные. Когда караул выстроился напротив группы осужденных, с большинством из них началась истерика, прерванная командой Есипова «Пли». Все упали. К месту падения подошли партизаны, чтобы удостовериться в смерти расстреливаемых. Все были неподвижны. Нина была на четвертом месяце.
Вот что написал Александр Иванович Кудрин в своем произведении.  Он изучил немало документов, в частности, дневников американца Джорджа   Дайера, бывшего управляющего Сретенского прииска, других документов, относящихся к этому периоду – первой половины 1920 года. Страшное было время,  и оно с расстрелом Якова Тряпицына не закончилось.  Вот что написано в воспоминаниях Сермягиной, жительницы Удинска, о том, что было дальше, пока продолжалась Гражданская война на Дальнем Востоке.

Это было черное горе нашей Амгуни с марта – почти 5 месяцев. Что мы застали, когда вернулись, не дом, а конюшню, все кругом пусто, во дворе никого, никакой животины. Стали убирать, скрести лопатой пол, потом наварили щелоку и горячим щелоком облили все, обои ободрали, на чердаке нашли обои и все оклеили. Словом, все вышпарили, всю мебель, столы все продезинфицировали, и снова стало хорошо. Поехали в город, купили разные тряпки, ездили на лодке, т.к. пароходы не ходили. А в городе хозяйничали японцы, и торговля была настоящая. Потом из лесу пришла корова, потом свинья и шесть подсвинков с ней, это уже взрослые поросята. Рыбу ловили сами, в это время шла кета, наловили и засолили на зиму и икры насолили. Потом ездили за брусникой и орехами, ездили раза три, на зиму запасли, и снова пошла жизнь. И тут пошли то один отряд партизан приезжает, уезжает, то другой, все проверяли, чтобы еще какой Тряпицын не явился. До 1922 года все контролировали.

В 1922 году пришел пароход, все вышли на берег, и тут кто-то сказал, это новая власть, а там ГПУ, забирают – и конец. Тут всех с берега в раз как ветром сдуло. Но пароход утром ушел в Керби, это прибыла Советская власть. Там в Керби они все распределили, кому куда, и на Удинск приехала милиция, человек 6. Остальные в Керби остались, потому что Москва договаривалась с Японией об освобождении Николаевска. И в августе 1922 года японцы ушли из Николаевска, и Советская власть из Керби переехала в Николаевск. На Удинске с 1921 года стоял партизанский отряд Амурских казаков.

На этом я заканчиваю свое повествование о человеке, который оставил о себе не очень добрую память у дальневосточников, но был совсем неплохим революционером для "товарищей" из Москвы.