Тридцать четыре зайца. Глава 6

               
                ВАДИК СТАПФАЕВ
 

                В Оленегорске стояли 15 минут. Вполне достаточно, чтобы выйти из вагона и немного размяться. Однако, кроме проводников, почти никто на платформу не вышел. Оно и понятно, чего там разминаться, от Мурманска — всего-то пару часов в пути. Оленегорск городишко небольшой. Вырос из рабочего посёлка Оленья и насчитывает три десятка лет от основания. Находится в самом центре Кольского полуострова, на берегу Пермусозера. Ни оленей, ни оленеводов здесь никогда не водилось, зато имеется много шахт, где добывают железную руду. Станция появилась намного раньше, ещё во время строительства железной дороги и находится за чертой городка. Дома двухэтажные, аккуратные, с треугольными крышами. Кто-то придумал выкрасить их под цвет клюквы, морошки, черники, и других ягод. Смотрятся они, между прочим, довольно необычно и уютно, оттеняя скудноватый заполярный пейзаж.
                Вдоль состава у своих вагонов торчали студенты в зелёных «целинках» — форменных куртках. Немногочисленные пассажиры загрузились, привокзальная площадь опустела. Кое-кто из проводников прошвырнулся к кассам, вдруг удастся перехватить «зайчишку». Но желающих ехать не нашлось, билеты в наличии имелись.
                Десятый «плацкарт» напарника Лыскова Вадика Стапфаева шёл из Мурманска полупустым. Там сели всего несколько человек. Но постепенно места заполнялись, спустя какое-то время вагон был уже почти наполовину укомплектован и принял вполне жилой вид. На голых матрацах лежали одеяла, по коридору с воплями носились дети, кое-кто из пассажиров наладился перекусывать, а точнее — лихорадочно питаться. На столиках появился обязательный набор поездной еды: варёные яйца, бутерброды с колбасой-рыбой-ветчиной, сало, помидоры с огурцами, жареная курица в промасленной бумаге. Специфичный дух общежития уже начал настаиваться и витать во временном жилище на грохочущих железных колесах.
                Вадик, опохмелившийся утром пивом, в Хибинах нехотя открыл дверь и впустил толстую тётку, навьюченную с ног до головы багажом. Вместе с ней в тамбур переместились два пузатых чемодана, несколько пакетов и коричневая дамская сумка, висевшая у пассажирки на шее. Спустя некоторое время Стапфаев прилёг в служебном спальном купе, чутко прислушиваясь к своему организму и размышляя, пойти собирать билеты сейчас или попозже, после Апатитов. По вагону гуляли противные специфические запахи пищи, от которых его мутило. Стапфаев давно подметил: первое, что начинает делать плацкартный пассажир после отправления состава — поспешно и судорожно жрать. Такое нервно-пугливое чревоугодие он объяснял тем, что еда для обычного простецкого человека является своеобразным символом прочности и надёжности. А в каком-то смысле даже жертва, которая может умиротворить могущественного и вездесущего, но малопонятного железнодорожного Бога.
                Размышления студента прервала толстая тётка, заселившаяся в Хибинах. Она в категорической форме потребовала бельё.
                — Белья нет, — осадил Вадик пассажирку, глядя на неё снизу вверх затуманенным взором.
                Женщина внедрилась в купе и подняла крик. Пришлось встать и объяснить, что белья нет по причине его дефицита, а не вследствие нерадивости проводника. Зловредная тётка удалилась из купе, продолжая выкрикивать угрозы. После Апатитов, взяв потрёпанную брезентовую папку-кассу с кармашками, Стапфаев поплёлся собирать билеты.
                Состав, замедляя ход, приближался к станции Африканда. Чертыхнувшись, Вадик пошел в тамбур, открыл входную дверь, поднял и зафиксировал откидную площадку. Напротив вагона на низком перроне толпилась весёлая компания, человек десять. В центре парень наяривал на гармошке, остальные орали песни и приплясывали. Поезд, отстояв положенные две минуты, тронулся и тогда из толпы выскочил мужик неопределённого возраста в цветастой рубахе с большим воротником, новых советских джинсах и с рюкзаком за плечами. Он запрыгнул на подножку, обернулся к приятелям и стал посылать им воздушные поцелуи.
                — Петя, палтус!!! — высокий веснушчатый парень, постриженный под «ноль», метнулся к вагону с большим свёртком в модном полиэтиленовом пакете, — Палтус забыл!
                Петя принял пакет с портретом Аллы Пугачёвой на одной стороне и Михаилом Боярским на другой, продолжая посылать поцелуи провожающим. Гармонист рванул меха, разношёрстая толпа пустилась в пляс, отплывая назад, и спустя мгновение исчезла из виду. Вскоре новый пассажир заглянул к Вадику в служебное купе.
                — Начальник, стакана не найдётся?
                Вздохнув, Вадик протянул пассажиру специальный, предназначенный для подобных случаев гранёный стакан. Тот намётанным взглядом, как опытный доктор, оценив состояние проводника, объявил:
                — Радость у меня, братуха, сын родился. Не желаешь по граммульке?
                Студент достал второй стакан, а Петя шустро рванул в вагон. Вернулся он через пару минут с сушёным лещом, парой огурцов и бутылкой самогона, заткнутой бумажной пробкой.
                — Петя, — пассажир протянул короткопалую жесткую ладонь.
                — Вадик, — студент пожал руку, — рад знакомству, давай Петро, за твоего сына.
                Стапфаев опрокинул полстакана и закашлялся. Самогон оказался нешуточно крепким.
                — Ну, что, продирает? Двойной перегонки, между прочим, почти, как спирт. Батька у меня умелец редкий по этой части, — похвастался Петя, — слышь, Вадик, а холодильник у вас тут имеется?
                — Ну, ты, Петро, даёшь! В этих раздолбанных гробах тока холодильного оборудования и не хватает. А на хрен тебе холодильник?
                — Я, Вадик, в Петрозаводск еду, к тёще Елене Семёновне. Мириться. У неё же внук родился! А она со мной уже шесть лет не разговаривает. Но это не важно. Короче, везу тёще гостинец. Семь килограммов копчёного палтуса. В вагоне жарко, а ехать-то почти сутки.
                — Холодильники у нас отсутствуют, — Вадик поднял палец, — но можно повесить авоську в служебном сортире и открыть окно. Ночью прохладно, твой палтус, однозначно, не протухнет.
                — А не скоммуниздят в сортире? — засомневался Петя.
                — Да ты что, он же у меня постоянно закрыт на ключ, — студент достал из кармана и продемонстрировал пассажиру «трёхгранник», — давай, банкуй, выпьем за твоего сына.
                — Представляешь, Вадик, целых двенадцать лет сына ждал, и вот, наконец, Валюха моя постаралась, — говорил счастливый папаша, занюхивая самогон коркой хлеба.
                — Петро, а почему ваш посёлок так называется — Африканда? — поинтересовался Стапфаев.
                — Старики говорят, инженеры-путейцы пошутили, когда прокладывали железную дорогу. Лето выдалось жаркое. Ну, мужики в разговоре между собой шутили, что жарко, мол, как в Африке. Так название и приклеилось к станции, а позже и посёлок так же назвали. Но есть и другая версия. Во время строительства был жуткий колотун, мороз за сорок градусов, ну, кто-то и брякнул про Африку.
                Вскоре бутылка опустела, Петя удивлённо заглянул в горлышко и даже потряс. На его лице отчётливо обозначилось огорчение.
                — Слышь, командир, а где же тут у вас можно купить водяры?
                — Есть место, но, — глубокомысленно изрёк Стапфаев, — во-первых, строгая конспирация, во-вторых — наценка.
                Дальше события развивались по обычному, давно и успешно опробованному сценарию. Во время стоянки в Кандалакше Вадик, взяв червонец у пассажира-собутыльника, вышел на платформу. Здесь по всей её длине, с интервалом метров в десять стояли бабушки с вёдрами ягод: морошки, брусники, вороники. По низкому перрону прошёл осмотрщик вагонов, обстукивая длинным молотком колёса и проверяя буксы. Ритка Тэтчер вытолкала Борю Рубинчика из вагона и тот, виртуозно поторговавшись с сухонькой востроносой старушкой, купил у неё ведро морошки. Справа от состава громоздились тёмно-фиолетовые сопки Волосяная и Крестовая. Слева, всё пространство до вокзала было занято товарняками. Вокзал в Кандалакше красивый. Здание деревянное, построенное в стиле модерн. И сам городок оказался в нужное время в нужном месте: на пересечении Белого моря, железной дороги и реки Нивы.
                По ступенькам моста, цепко держа в обеих руках чемоданы, деловито спускался Павло Клапиюк. За ним поспешала тучная раскрасневшаяся тётка. Сразу было видно, что Павло сбегал на вокзал не зря: тётка, конечно же, поедет без билета. У соседнего вагона стоял Мишка Лысков, разглядывая старинное здание вокзала.
                — Мифуил, дело есть. Нарисовался клиент, нужен батл водяры.
                Проводив станцию до конца платформы, Лысков закрыл дверь, зашёл в спальное купе и достал из рундука бутылку водки. Фокус состоял в том, что проводник, к которому обращается «клиент», продаёт не свой товар, а идёт к соседу и наоборот. Здесь и конспирация и этика. Не доставать же водку из собственного рундука при пассажире, чтобы тут же продать ему вдвое дороже. Это было бы как-то аморально. Тем более, что эту бутылку, так часто и бывает, ты будешь вместе с ним распивать.
                Спустя пятнадцать минут Стапфаев вернулся к затосковавшему в одиночестве Петру с водкой, напарником Лысковым и двумя рублями сдачи. Уже втроём пили за сына Пети, за самого Петра, за всё хорошее и чтобы не было войны.
                — Слышь, мужики, приезжайте ко мне в Африканду, — Петя попытался обнять сразу двоих студентов, — У нас хорошо, я вас с женой познакомлю. Она у меня — во какая классная. И с батькой познакомлю, у него самогон — лучше чистого спирта, такого больше нигде нет. Приедешь?
                — Приеду, гадом буду, — Вадик, к которому обращался Петро, стукнул себя в грудь кулаком.
                — А ты?
                — И я приеду. Потом, как-нибудь, — Лысков не любил давать зряшные обещания.
                — А я, пацаны, Фиделя Кастро видел, — заявил вдруг Петя, — Вот так, как вас, совсем близко.
                — Да иди ты, он что, в Африканду к тебе приезжал первача выпить?
                — Не, в Африканду не приезжал. А вот в Мурманске был. Давай, плесни, щас расскажу, — Петро опрокинул стакан и занюхал лещом. Студенты сделали то же самое.
                — Значит так, дело было в начале шестидесятых, кажись весной шестьдесят третьего. Я тогда в Мурманском рыбном порту работал. Ну, собрали нас утром на вокзале, говорят, мол, какая-то важная шишка должна прибыть в город. Холодно тогда ещё было, снег сугробами лежал, а маляры заборы везде красили. Народу набралось немерено. На крышах, на балконах торчали. На столбах висли. Стоим мы на площади, мерзнем. Вокруг шушукаются, что как будто, Фидель Кастро должен прибыть. Везде флаги, портреты Фиделя и нашего Никиты-кукурузника. Потом гляжу, поезд прибыл. Да не обычный, а специальный какой-то, вроде правительственный. Когда Фидель показался в дверях, я его сразу признал. Длинный такой, бородатый и в нашей шапке-ушанке. Одёжка у него лёгкая, своя, не по нашему климату, а треух наш. С ним этот, как его, Микоян. Что тут началось! Народ будто с ума сошёл, все стали кричать, руками махать, — Петя зажмурился и умолк, как бы заново переживая памятную встречу.
                — Ну, а дальше чего? — Вадик осоловело смотрел на пассажира.
                — А что дальше, Фидель речь сказал и поехал в зверосовхоз, там дачу Хрущёву построили.
                — И всё?
                — А что ты хотел?
                — Так я не пойму, — Лысков похоже не очень верил рассказчику, — Откуда он на поезде в Мурманск-то приехал и зачем?
                — Это, мужики, не моего ума дело. Поговаривали, что прилетел Фидель с Кубы самолётом в Оленегорск и сел на военный аэродром, а оттуда уже поездом в Мурманск.
                — И что он там делал, в Мурманске, какая была цель визита? — продолжал допытываться настырный Лысков.
                — А хрен его знает. Говорю же тебе, не моего ума дело. Могу рассказать тока о том, что сам видел. Приезжал он к нам на рыбокомбинат, ходил по цехам, спрашивал, как и что, рыбу ел. Копчёного палтуса и окуня.
                — Закусывал?
                — Не. У нас Фиделю не наливали.
                — А у нас наливают. Давай, Петро, стакан, — Стапфаев потянулся к бутылке.
                — Меня, Вадик, хотели на Кубу послать. Тогда наших много туда поехало налаживать рыбное хозяйство, — похвастался Петя.
                — И что, послали?
                — Не срослось. Решили, что шибко молодой. Беспартийный опять же и выговор имелся. Зато я с женой потом познакомился, с Валюхой моей. А если бы поехал, то могли и не встретиться. И сын бы у меня не родился.
                — Почему бы это, не родился? Запросто мог бы и на Кубе родиться.
                — Как бы он там родился, — опешил Петя и даже попытался встать,                — я же на Кубу полетел бы, а Валюха — то моя в Мурманске осталась?
                — Ну и что? — Вадик пожал плечами, — Была бы не Валюха, а мулатка кубинская, какая-нибудь негритоска: Кончита, Исабель, или там Асунсьон. От них тоже мог бы получиться пацан. Тока смуглый.
                — Да ты чего, какой ещё Сунь или Сён? — Петро, набычившись, смотрел на студента и пытался осмыслить услышанное. Очевидно, ему и в голову не приходило подобное развитие событий, — Да нет, нет. Без вариантов. Валюха моя..., это — человек!
                — Ладно, Петро, я пошутил. Давай, за твоего сына! А как его назвали?
                — Ну, как, как, — замялся Петро, — Я хотел назвать Фиделем, а Валюха — ни в какую. Решила в честь своего деда Афанасием назвать. Мы даже маленько поругались. Но потом я согласился. Дед Афанасий хороший был человек, царство ему небесное.
                Студенты сошлись на том, что Афанасий Петрович звучит гораздо лучше, чем Фидель Петрович. За это и выпили. Потом Лысков сходил к себе и принёс ещё одну бутылку водки. Пили за деда Афанасия, за его двухмесячного внука Афанасия Петровича, за отца Пети, его жену, тёщу и Фиделя Кастро.
                Вечером в штабной вагон к Алине вломилась расхристанная тучная тётка. Заполнив собой узкое купе, и брызгая слюной, она принялась громко кричать в пространство. Алина и Царёв сидели рядом друг с другом на полке и долго не могли понять, чего она хочет. Наконец, Омской удалось прервать тёткин монолог.
                — Присядьте, успокойтесь и объясните толком, что у вас приключилось.
                — Пять лет, — тётка трясла растопыренными пальцами перед лицом Алины, — я не была в отпуске пять лет, наконец, вот выбралась, и что? Я должна ехать в вашем дерьмовом поезде, как свинья, спать на голом матраце? Да я лучше в окно выброшусь!
                Алина, как никто другой, знавшая проблему дефицита белья в поездах летом, не стала рассказывать об этом истеричной женщине, а попыталась успокоить её другим способом. Выяснив, из какого та вагона, она стала расспрашивать о работе, отпуске, путёвке, санатории. Спустя десять минут, пассажирка уже сидела рядом и делилась не только производственными проблемами, но и тонкими подробностями личной жизни, отношений с неким Макаром Борисовичем, который неожиданно оказался редкой скотиной и отъявленным проходимцем. Затем Алина попросила Таню Березкину дать тётке комплект белья из своих запасов, и она, умиротворённая и почти счастливая, удалилась. Однако не прошло и часа, как она снова вернулась, оглашая коридор криком.
                — У нас не вагон, а сумасшедший дом, наведите же порядок, в конце концов!
                — Что там у вас опять произошло?
                — У нас проводник пьяный, таскает с места на место мужика, столик сломали. Пассажиры возмущаются.
                — Да не расстраивайтесь вы так, — Царёв взял тётку под руку, — Пойдёмте, я разберусь на месте.
                В «плацкарте» Лыскова дым стоял коромыслом. Захмелевшие «рыболовы» перемещались из отсека в отсек, громко разговаривали, смеялись и пили «на брудершафт». Впрочем, всё было достаточно спокойно и по-домашнему.
В соседнем вагоне Царёв наткнулся на Вадика Стапфаева, тащившего по проходу пьяного в лом пассажира. Сам проводник был не намного трезвее, поэтому уронил мужика на пол. Затем попытался его поднять и положить на свободную нижнюю полку. При этом очки Стапфаева тоже упали. Опустившись на четвереньки, он стал шарить руками вокруг обездвиженного пассажира.
                — Вот они, соколики, наклюкались вместе, — тётка злорадно ткнула красного от напряжения Вадика в затылок пальцем.
                В вагоне стоял ропот недовольных пассажиров, перекрывавший гул добросовестно выполняющих свою работу колёс.
                — Что ты его таскаешь, кто это? — Царёв подозрительно вглядывался в Вадика.
                — Командир, это — Петя, у него сын родился, — заплетающимся языком сообщил Стапфаев, — а ещё он видел Фиделя Кастро. Вот как тебя. Только он не помнит, где его законное место.
                — А ты что, тоже не помнишь? У тебя же должен быть его билет в папке. И где вещи этого Пети?
                Вадик тупо смотрел на командира, пытаясь вспомнить, был ли вообще билет у Петра или его не было. Между тем, явился пассажир, отходивший в туалет. На своём месте он обнаружил пьяного мужика в грязных штанах.
                — Проводник, я не понял, что он тут разлёгся? Это моё место, — интеллигентный мужчина с полотенцем через плечо и зубной щеткой в руке приготовился к скандалу.
                — Не паникуйте, товарищ. Сейчас разберёмся. У тебя есть свободные места?
                Вадик почесал затылок, осмотрелся, икнул и поднял палец вверх.
                — Есть. Две боковушки. У дальнего сортира.
                — Тогда давай, берём его.
                Вдвоём они отнесли невменяемого Петю в конец вагона и уложили на полку. Царёв извинился перед пассажирами за причинённые неудобства, пообещал Вадику разнос и отправил его спать. На смену заступил Лёшка Чумаченко, парень спокойный, работящий и дисциплинированный, но очень скучный. Саня дал ему задание найти место пьяного пассажира Пети и отправился обратно в штабной вагон.