Земную жизнь пройдя до половины

Навеяно темой конкурса на площадке К2 «Земную жизнь прожив до середины…»: http://www.proza.ru/avtor/konkursk2
======================================================

Высказанные в данной истории мнение и взгляд автора могут не совпадать с мнениями и взглядами читателей. Но могут и совпадать…

======================================================

                Земную жизнь пройдя до половины,
                Я очутился в сумрачном лесу,
                Утратив правый путь во тьме долины…
                Данте Алигьери (Dante Alighieri)



Ночью выпал снег. С высоты одиннадцатого этажа он напоминал простоквашу, выброшенную по акции ленивой матушкой Метелицей.
Этот третий за зиму снег всколыхнул острое воспоминание чуда новогодних праздников: захотелось снова загадать желание, ощутить запах мандаринов, услышать бой курантов и освободить от шуршащей упаковки долгожданные подарки.
Просыпающиеся заснеженные улицы казались созданными лично для меня – как сюрприз, как возможность припорошить прошлое.

Замерев у окна, я смотрел на сонный город, забыв о выверенном годами утреннем временном лимите.
Старая кружка, мамин подарок, с щербинками по краю и надписью «cofe morning» привычно грела ладони. Навеянная снегом задумчивость отодвинула мысли о работе на задворки сознания. Я просто стоял, и просто смотрел…

Перезвон будильника напомнил о десяти минутах до выхода на работу.
Вздохнув и шумно выдохнув, я развернулся и окинул взглядом пространство кухни. Блеск хромированных деталей, белизна стен и чистый, без единой соринки пол – заслуга робота-пылесоса – привычно радовали взгляд.
Мне нравится моя кухня. Не меньше чем операционная, где инструменты лежат на своих местах и внимание не рассеивается.
Осталось сполоснуть кружку, вернуть ее на решетку и выключить кофе-машину. Взрыкнув и выдав струйку горячей воды, агрегат погасил табло, засыпая до следующего утра.

Сменив по случаю праздника куртку на пальто, я задержался у зеркала. Подмигнув, отражение вернуло мне кривоватую усмешку: всё_как_прежде_старина._Ты_хорош._Чертовски_хорош.

Дверь, ключ, лифт.
На подземной парковке серебристый «Subaru» в окружении сонных коллег терпеливо дожидался своего хозяина.
Всё_как_прежде_старина…

…
Кроссовер вальяжно покинул парковку и тяжелые снежные хлопья кляксами замазали лобовое стекло, вынуждая оживить «дворники».
Я ехал на работу и думал о решении, которое не хотело становиться желанием. Тот самый случай, когда вроде всё просчитано, условия оговорены, итоговые переговоры состоялись, осталось лишь подписаться под строчками контракта. И тут рука замирает над документом.

Может, этот снег, пусть и однодневный, своего рода, знак?
Только как его читать?

Неспешные мысли плавно входили в резонанс с движениями щеток: влево-вправо, влево-вправо.

Был бы жив отец, я, возможно, решился поговорить с ним. Хотя, лицо заинтересованное смотрит через призму собственных ожиданий. Династия, чтоб ее…

А где найдешь визави без привязки? Без личной заинтересованности? Чтобы слушал больше меня, чем себя? Чтоб не отвлекался на поиск предложений о помощи. Просто выслушал, поделился своим посторонним мнением и не давил аргументами. Показал возможности, что ли…

Может, купить билет и махнуть на поезде дальнего следования в сторону Сахалина? Буду, покачиваясь, отслеживать рассеянным взглядом проносящийся мимо пейзаж и медленно думать под перестук колес. А напротив, через столик с позвякивающими на нем стаканами в подстаканниках, такой же одинокий и печальный пассажир начнет неспешно распутывать клубок моей жизни.
Только где гарантия, что попадется правильный попутчик?

Впереди мелькнули проблесковые маячки снегоуборочной машины, и я вывалился в реальность, отмечая, что не заметил, как проскочил большую часть пути до больницы. Отвлекся. Даже знака не увидел.
Я лихорадочно перестроился на соседнюю полосу. Скользнув по «мылу», испуганно и запоздало порадовался, что выехал раньше, обогнав час-пик.

Всё. Хватить ныть. Сосредоточься. Ты же за рулем, мать его!

Сегодня первое марта. День моего рождения. Сорок пятый по счету.
Вечером в ресторане наша компания начнет гудеть по отлаженному годами сценарию. Серёга первым поднимется с тостом. Вот тогда я сообщу им, что ухожу из медицины. Совсем. Без объяснений, оправданий и выслушивания аргументов.
Всё.
Больше не могу.
Я всего лишь инструмент, всего лишь руки чиновников и страховых компаний, которые правят больными. Отработаю день и подам заявление об увольнении. Решено. К черту всё…
Устал.
Выдохся…


…
«З е м н у ю  ж и з н ь  п р о й д я  д о  п о л о в и н ы  я  о к а з а л с я  в  с у м р а ч н о м  л е с у…»

Строчки вспыхивают в голове фейерверком и медленно осыпаются тающими искрами.

Ветер развевает полы длинного пальто, ерошит волосы, задувает в уши мрачное, наполненное скрытой угрозой «ш-ш».
Я стою лицом к темному лесу и не могу вспомнить, как оказался здесь.
Лунный свет бьет в левый висок, и голова моей вытянутой тени упирается в узкий проход между плотно сомкнутыми стволами.
Медленно оборачиваюсь. За спиной - серая плоскость, этакий лунный пейзаж, и лишь у горизонта подрагивает темная полоса. Горы.
Взгляд возвращается к громаде леса. Я словно одинокий воин таращусь в лицо стотысячному войску, отмечая, что на этой плоской, как столешница, равнине виден всем и каждому.
Когда-то давно, замерев у подножия пирамиды Хеопса, я впервые испытал чувство собственной малости на пороге вечности. Нечто похожее навалилось и сейчас, вынуждая втягивать голову в плечи.

«…Земную жизнь пройдя до половины я оказался в сумрачном лесу…»

Что происходит, вообще? Хорошо помню ресторан, спаянную годами холостяцкую компанию, помню виски и коньяк, помню, как отмахивался от девицы, норовившей усесться на мои колени. Помню, как вышел на стоянку перед рестораном выкурить сигарету. И вот я здесь. Тут помню, тут не помню. Ау!.. Голубчик, ваша вялотекущая шизофрения перешла в острую форму…

Порыв ветра толкнул в спину, намекая, что пора покинуть гостеприимных хозяев.

Сумрачный лес молчит.

Мысли вяло ворочаются, словно не могут проснуться или адаптироваться к новой для них реальности.
По сюжету Алигьери, - мучительно вспоминаю, -  ко мне должны выйти звери. Вспомнить бы только кто… Вроде, волчица. А там и Вергилий подоспеет…
Вот только лес молчит. Совсем. Ни шороха, ни звука, ни движения. Полный штиль, несмотря на то, что полы моего пальто хлопают, словно на ветру.

Внезапно осознаю, что стою уже не один. Просто чувствую: кто-то рядом. На мгновение волной накрывает ужас, за шиворот словно бросили горсть липких мокриц. Дыхание перехватывает, ладони вмиг становятся влажными. Также мгновенно ужас отступает, оставив ощущение холодной слизи между лопатками.
Медленно выдохнув, успокаиваюсь, расправляю плечи и запоздало удивляюсь, что не испытываю в этой сюрреалистической ситуации ни страха, ни любопытства.

– Я пришел за тобой, – глухо и четко раздается над левым ухом. – Проведу через лес. Там тебя встретят.
– Кто? – поворачиваю голову, различая на фоне яркой луны острый профиль моего провожатого.
– Кто надо, тот и встретит, – режет он.

– Ты Вергилий? – отмечаю собственную робость и от этого раздражаюсь: взрослый мужик, а веду себя как струхнувший подросток.
– Нет, – он направляется к лесу.

Сунув руки в карманы пальто, следую за ним. Что мне остается?
– Так кто ты, если не Вергилий? – стараюсь подстроиться под его широкий шаг.
– Тот, кто должен тебя вывести из леса. И да, я человек. Но особенный.

Лес встречает густой тишиной. Мой провожатый идет впереди. Не видя дороги, стараюсь шагать за ним след в след.
Молчание тянется и тянется, словно наши голоса остались там, на границе леса.

– Почему ты уверен, что особенный? – пробую голос, убеждаясь, что он при мне.
– Мне не надо быть уверенным, я знаю, что особенный.
– Это какой-то другой мир? – лунный свет ложится на листву пятами.
– Это тот же мир. Только новый. Для тебя. Предваряя твой вопрос - я человек. Как и ты. Только особенный, – повторяет он.

Уже хорошо. Он человек. Я человек. Значит, договоримся.

– И что, есть доказательства твоей особенности? – подхватываю разговор. Всё лучше, чем топать молча. – У тебя другая кровь, хромосомы, ДНК? Ты состоишь из других элементов? Ты сказал, что ты человек, значит, различий быть не должно.
– Ты уверен, что наука раскрыла все тайны мироздания? – бросает он, не сбавляя шага.
– Нет, конечно, но даже, если опираться на то, что уже открыто. Подумай сам.
– Мне не нужно думать, – в его голосе сквозит улыбка. – Я знаю, что избранный. Я таким родился.

Сказать, что я смущен? Скорее, коробит его тон…

– Ладно. Твоя избранность… Чем ты отличаешься от меня?
– Да, я сделан из того же теста, что и ты. Но я отличаюсь от тебя. Ролью. Ты – жертва. Я - хищник, страж, палач, – он кидает слова, как саму собой разумеющуюся истину.  – И потому имею право решать, кому жить, а кому умирать…
– Ты?! – его слова возвращают в реальность этого непонятного мне места.
– Да, я.

– И как ты понял это? – спрашиваю осторожно.
– Я таким родился. С этим знанием, зашитым в моем геноме…

Приехали…

– Ты не можешь этого знать, – повышаю голос, скрывая раздражение, причиной которого является ни что иное как беспомощность в попытке пробить брешь в его самоуверенности. – Так говорят социопаты! Ты понимаешь, что выглядишь и думаешь, как социопат?
– Называй, как хочешь, – он пожимает плечами. – Это ровным счетом ничего не значит. Я тот, кто есть.

С трудом перевожу дыхание. Выдыхаю «красный дым раздражения», как учили на курсах по управлению стрессом.

– И много вас таких? – выдавливаю из себя.
– Потомков нефелим, ты имеешь в виду? – он продолжает идти, не вглядываясь в сумрак леса. – Немного. Но мы есть.
– Вы себя и называете по-другому, – отмечаю как «галочку» на будущее. – Значит, вы не люди…
– Люди. Немного другие, – кивает он. – Особенные.

Деревья расступаются, выпуская нас на залитую лунным светом поляну. Кажется, что утро никогда не наступит.

– То есть ты, скорее, машина, которая следует заложенной программе? – смотрю на него. Луна играет его светлыми, падающими на лоб тугими кудрями, вплетая в них вспыхивающие блики.
– Да, как и все. Только у тебя другая программа. Ты – овца в стаде, – он останавливается, окидывает взглядом поляну. В лунном свете его глаза сверкают. – А я стражник, который  видит паршивых овец…
– А как же возможность выбора? – останавливаюсь рядом. – Зачем тебе интеллект? Воля…
– Все подчинено основной цели, – снова кивает он и шагает в сторону высокого дерева, растущего по центру поляны. – Я думаю, чувствую, выбираю, исходя из поставленной задачи. Все заточено под нее. Это – моя миссия, мой смысл существования. И потому пытаться мне что-то доказать – пустая трата времени.

Подойдя к дереву, он трогает пальцами ствол, проводит по нему ладонью. Дерево откликается тихим шелестом.
Он, запрокинув голову, вглядывается в темную крону.

– Разве ты не ошибаешься? Разве ты всегда прав, выбирая, как ты говоришь, паршивую овцу?
– Я не ошибаюсь. Никогда, – не опуская головы, он бросает на меня быстрый взгляд.
– Так не бывает…
– Бывает. Я не ошибаюсь. Я просто знаю, – он продолжает вглядываться в спящую листву.

– Мы пришли к началу…
– Да, – он, наконец, опускает голову. Шумно выдыхает. – И если тебе нужно продолжать этот разговор, продолжай. Путь неблизкий, почему бы не развлечься.

Он снова идет к стене темного леса.

– Значит, я овца? – понимаю, что взбешен. Понимаю, что лучше не травить себя же. Но остановиться уже не могу.
– Да, – просто отвечает он, продолжая размеренно шагать.
– Но почему?! – почти бегу за ним.

Я не понимаю, знаю лишь одно: я не хочу считать себя чьей-то овцой!

– Потому что ты - овца. Я это знаю, – он идет чуть впереди меня, бросая слова, словно хлебные крошки. И я послушно семеню следом, подбирая их.
– И ты не можешь ошибиться?

– Хочешь быть хищником? – усмехается он. – Таким как я?
– Нет! – ужаса в моем голосе хватает на нас двоих.
– Что ж, - вздыхает он. – Другого не дано. Ты овца и я это знаю.
– И ты когда-нибудь примешь решение, что… – я с трудом выдавливаю из себя несколько слов.
– Не обязательно, – он привычно пожимает плечами. – Только, если станешь паршивой овцой.
– То есть, согрешу? – терять мне нечего. Так какого черта я не могу задать все интересующие меня вопросы.

– Боишься? – улыбается он.
– Нет,  – мотаю головой. – Просто хочу знать.
– Овцам знать не дано, – в его голосе звучат менторские нотки. – Лишь, такие как мы, могут распознать паршивую овцу.
– Но ведь для этого должны быть какие-то признаки! – понимаю, что попался, но еще не понимаю, как и куда. – Я ведь должен сделать что-то этакое, чтобы отбиться от стада! Ведь так?
– Зачем тебе это знать? – он склоняет голову к плечу.
– Чтобы не стать паршивой овцой! – выдаю на автомате и понимаю, что влип еще больше.

– Боишься, что я тебя прирежу? – снова усмехается он.
– Просто не хочу быть паршивой овцой, – бурчу еле слышно.

– А как же право выбора? Свобода? Интеллект? – сарказм так и плещет из него. – Ты готов подчинить свою жизнь моим правилам? Отдать свою свободу самовыражения мне? Назначить меня судьей твоих решений и поступков? Ты готов к этому?

Он прав, черт возьми! Он прав…

– Получается, – с трудом подбираю слова, – что свобода это иллюзия?
– Наверное, – равнодушно кидает он. – Я никогда не задавался этими вопросами. Мне они ни к чему. Я знаю, кто я. Я знаю для чего я. И я знаю как. Все остальное – в топку!

Мы идем по темной траве тихо шуршащей под ногами.

– Послушай, – начинаю осторожно. – Зачем тогда законы, нормы морали и нравственности, правила общежития и прочее, если есть такие как вы. Вы же не чтите наши законы?
– Чтим. Отчасти. Законы не просто так появились.
– Что значит, отчасти? – насторожился я.

– Есть овцы, которые имеют наглость нарушать правила овец, наивно полагая, что они хищники и имеют какие-то особые права.
– Ты о правительствах?
– И о них тоже. И еще о тех, кто мнит себя хищниками.
– Разве таких мало? Мы убиваем скот, диких животных…
– Я говорю о тех, кто охотится за овцами, жалко предполагая, что сами стоят выше овец, – раздраженно перебивает он.
– А как же полицейские?! – возмущаюсь я.

Он останавливается, разворачивается ко мне. Тяжесть его взгляда заставляет опустить голову:
– Ты совсем глупый?! Не разочаровывай меня! Ты все хорошо понял! Полиция – это не хищники! Полиция – это инструмент закона! Но, и полицейский может стать паршивой овцой! Скажешь, и это тебе непонятно?!

– Всё, всё, – поднимаю ладони. – Чего это ты так взорвался. Уж и спросить нельзя…

Он криво усмехается:
– И то верно. Чего это я…

Мы снова торим лесное бездорожье.

– Еще вопрос. Паршивая овца – это овца, отбившаяся от стада. Так?
– Так.

Шумно выдыхаю, прежде чем задать мучивший меня вопрос:
– Но я ведь тоже отбился от стада… Не так давно… Тогда почему ты…
– Не прирезал тебя? – снова перебивает он, блеснув в темноте глазами.
– Да…

Теперь шумно выдыхает он:
– Мне запретили.
– Кто?! – я поражен.

– Тебе об этом знать незачем! – рявкает он. – Моя воля, ты бы давно был в другом качестве…
– Так, кто же? – не унимаюсь я. И тут меня осеняет: – Пастырь! Тот, чье стадо ты сторожишь! Ведь так?!

Он передергивает плечами, ускоряет шаг. Я отстал, переваривая его слова. За спиной послышались шорохи, и я припустил за своим проводником.

– Но почему? Почему?!
– Просто, кое-кто играется… Выводит новые породы с более тонким руном, с более сильными рогами, с более жирным курдюком, – ворчит он. – Не обольщайся. Кое-кто просто играется. Овца она и есть овца, хоть выкраси ее розовым… Мы пришли.

Лес внезапно расступается, распахиваясь театральным занавесом, и меня обдает настолько ярким светом, что я мгновенно слепну. Словно сотня бестеневых операционных светильников задалась целью выжечь мне сетчатку.

– Прощай, – шепчет над ухом мой провожатый. – Может, еще увидимся…

Слезы льются потоком. Голова гудит высоковольтным проводом.

– Вот ты и здесь, – мягкая ладонь касается затылка.

И сразу становится легко. Свет уже не выворачивает нутро: кто-то добрый и милосердный плавно отрегулировал освещение, спасая мои «палочки и колбочки».

С опаской открываю глаза.

Бескрайняя равнина лежит у ног. Напротив - он. Ангел. Белоснежные крылья подрагивают. Я не вижу его лица за пеленой слез.

– Нам пора, – он протягивает руку. – Идем.

…
Солнце продолжает греть макушку. Теплый ветер ерошит волосы. Редкие облака, обгоняя нас, темными пятнами стелятся по траве.

Его легкие сандалии мягко ступают по едва видимой тропинке, прячущейся в высокой траве. Крылья уютно спят за плечами, обнимая спину.
Я избавился от тяжелого пальто, просто сбросив его, и теперь иду в расстегнутом пиджаке, подозревая, что скоро придется распрощаться и с ним.

– Считаешь ли ты себя особенным? – нужно же как-то прервать молчание.
– Особенным? – его брови взлетают, выдавая удивление. – Я не особенный. Я самый обычный. С чего ты взял, что я особенный?
– У тебя крылья…, – робко выдавливаю. – Ты же ангел?
– У твоего прежнего провожатого тоже были крылья.
– Не заметил… Но, он-то как раз утверждал, что особенный! – пытаюсь заглянуть в лицо моего нового проводника.

Он смеется, опустив голову:
– Да, Первый у нас шутник…
– Первый? А ты, значит, Второй? – улыбаюсь вслед за ним.
– Первый для тебя. Он встретил тебя первым. Ведь, так? И если исходить из этой преамбулы, то я для тебя второй провожатый. Логично? – его ярко-голубые глаза обжигают неземным блеском.
– Логично, – киваю. – Тогда, если ты обычный, выходит, я – особенный. У меня нет ни крыльев, ни ярких голубых глаз, ни знания, о том, куда я попал…

Он снова смеется. Тихий смех обнимает меня, словно руки матери.

– И ты обычный. Как и я. Разве крылья есть только у меня? Они есть у птицы, у летучей мыши, у насекомых. Крыльца - у семян растений. У рыб плавники – те же крылья. А сколько видов! Сколько особей в каждом виде! Ты их всех считаешь особенными?
– Но людей-то с крыльями нет!
– Почему ты так решил?

Я опешил:
– Ну, нет их. В моем мире уж точно!

Его теплая улыбка растапливает последние воспоминания о прохладе сумрачного леса.

– Может, ты скажешь, что нет крылатых коней, драконов, монтикор и прочая?
– Конечно, нет. Это все выдумки! Мифология. Или древность.

Он вздыхает. Легко садится в траву, скрестив ноги.

– Послушай. От того, что ты чего-то не видишь или не знаешь, не значит, что этого не существует. Ты противоречишь сам себе. Почему ты решаешь верить в существование одного и не верить в существование другого?

Глядя на его светлую макушку, я со вздохом усаживаюсь рядом.

– Потому что существование крылатых людей не доказано, как и существование пегасов.
– А как ты поймешь, что это доказано?
– Увижу, услышу, почувствую.

Он срывает травинку и покусывает ее.

– Значит, ни разу не увидев, не услышав и не потрогав тот же атом или квант, ты в них веришь. Как и в витамины. Как и в далекие галактики. Забавно. И в то же время, ты сидишь рядом со мной. Видишь мои крылья. Кстати, можешь их потрогать. И не веришь в мое существование?
– А может, ты мне снишься? – выдаю первое, что пришло в голову.
– А может, и нет! – хитро улыбается он. – Чем докажешь, что не спишь?
– Это ты мне скажи! – подхватываю интонацию.
– Я?! – хохочет он. – Мне доказывать незачем! Я-то знаю, как оно на самом деле!

Под его хохот я начинаю себя щипать. Щипаю его белую тогу. Жую травинку. Еложу по траве, ощущая обтянутым костюмными брюками седалищем неровность почвы.

– Не трудись, – он смахивает слезы смеха. – И траву не грызи. На вот – хлебушек прими. И водицы. Это привычнее.

Из его котомки извлекается круглый каравай, он протягивает его мне. Следом появляется запотевшая бутылка воды:
– Подкрепись.

Утверждать, что вкус хлеба и воды невероятный, не буду. Обычный хлеб. Обычная вода.
Запивая, я осматривал расстилающийся перед нами пейзаж. Заливные луга от края до края. И лишь вдали, у горизонта тянется темная нитка гор.

– Долго нам еще? – смахиваю крошки с губ.
– Как получится, – улыбается он. – Подкрепился?
– Да, - спохватываюсь: – Спасибо большое.

– Можешь передохнуть, – он ложится спиной в траву. – Пара часов у нас есть.
– Для чего? – я насторожился.
– Для сна, - его глаза закрываются, пряча голубизну…

Теплые пальцы касаются моей щеки: – Пора, друг мой. Просыпайся.

Я не заметил, как уснул. Словно бы отключился: моргнул и вот уже он гладит меня по щеке.

– Я спал? Неужели?
– Да, – он перекинул лямку котомки через плечо. – Нам пора. Идем.

И снова сочная трава ложится под ноги. И снова остро звенят насекомые. И снова теплый ветер перебирает волосы на макушке. И все так же солнце висит над головой…

– Здесь когда-нибудь бывает ночь?
– Конечно, – кивает он.
– Хорошо, – выдыхаю. – А то с Первым не было утра.
– Но ведь сейчас светло. После тьмы всегда приходит свет. И наоборот. Каким бы долгим нам это не казалось…

– Как мило, – усмехаюсь, чувствуя подступающее раздражение. Откуда? Что меня царапнуло в его речи?

– Почему ты злишься? – он бросает на меня взгляд. – Не выспался?
– Прости, - вздыхаю. – Прости. Никак не могу понять, как здесь оказался, что делаю и куда иду.
– Понимаю…
– Может, объяснишь?
– Нет, – улыбается он.
– Ясно, – я не удивлен. – Просто идем и просто разговариваем.
– Что-то типа того, – кивает он.

Задавать вопросы расхотелось. Казалось, я знаю его ответы и знаю, что мне нечем будет оспорить его истину. Но не идти же в молчании.

– Если я такой же, как ты, почему я чувствую по-другому?
– А как ты чувствуешь?

– Словно…, – я окидываю взглядом привычный пейзаж, – словно, мне скучно.
– А с Первым было веселей? – улыбается он.
– Да. Вернее, не столько веселей, сколько… непривычней. Лес. Ночь. Его категоричность. Он - страж. Я – овца. С ним хотелось спорить. С тобой нет…
– Ты и не пытался, – продолжает улыбаться он.

Мы идем рядом, почти шаг в шаг.

– Он говорил, что у него есть цель. Миссия. Что он таким родился. И точно знает, кто он и для чего рожден.
– Так и есть, – кивает мой проводник.
– А ты? – смотрю на его мягкий профиль.
– И я.
– Что ты?
– Я знаю, кто я.
– И кто же ты?
– Я.

Недовольство снова начинает царапать изнутри. Несмотря на солнечный день и яркую зелень вокруг, раздражение накрывает холодной тенью.

Он снова улыбается и, остановившись, разворачивается ко мне:
– Ты же врач. Твоя профессия подразумевает наличие болезни. Есть врачи-практики. Есть врачи-ученые. Есть те, кто работает с пациентами. Есть те, кто изучает вирусы, бактерии, состав крови. Есть те, кто расшифровывает результаты исследований. Есть те, кто занимается статистикой. Согласен?

– Да, – не понимаю, куда он клонит.

– Твоя профессия, как и многие другие, если не сказать все, подразумевает наличие проблемы. В твоем случае – патологии. Тем, что напрямую связано с жизнью. И даже патологоанатом или судебный медэксперт изучает тело по следам жизни.
– И, – тороплю его.

– Не спеши, – хмурится он и снова улыбается. – Работой стража являются люди, перешедшие грань. То есть, он своего рода хирург, вырезающий опухоли в теле. Я же в большей степени занимаюсь профилактикой заболеваний…

– Ага, – усмехаюсь. – Здоровый образ жизни. ЗОЖ во всех его проявлениях. Диета. Зарядка. Вакцинация. Диспансеризация…
– Зря смеешься, - его глаза улыбаются. – Профилактика - наше всё! Сам подумай, предупреждение заболевания снимает множество проблем. Есть предупреждение преступности. Предупреждение войн, катаклизмов. Предупреждение угрозы. Разве это не важно? Неужели ты считаешь, что уничтожение неугодного важнее причины его возникновения?

– Получается, что ты строишь, а Первый – уничтожает?
– Нет, – смеется он. – Первый подчищает то, что упустил я. А я стараюсь делать так, чтобы у него было меньше работы.

Из-под моей ноги выпорхнула пичужка и, скользя над травой, унеслась в сторону.

– Я правильно понимаю, ты считаешь, что любая паршивая овца – твоя ошибка? – вглядываюсь в его лицо.
– Да. Я считаю, что любой человек, перешедший черту – мое упущение. Заметь, я не называю вас овцами. Ты сам так сказал.

– Тогда получается, что каждый человек изначально добр? В каждом из нас есть нечто, что помогает оставаться в пределах человечности? Так?
– Так.

– Тогда откуда в нас зло? Откуда берутся те, кто не боится перешагнуть ту самую грань? Откуда берутся паршивые овцы? А?! – поднимающаяся волна гнева затапливает меня, словно берег приливом. – Ты, который говорит о причинах! Скажи мне, откуда берутся те, кто идет под нож Первому?! Кто их делает такими?!

Он останавливается. Запрокидывает голову и, закрыв глаза, подставляет лицо лучам солнца.

– Ты так ничего и не понял, – его глаза закрыты. – Я говорю о себе. О своей миссии. Профилактика для того и нужна, чтобы предупреждать то, что может случиться. И, следовательно, то, что может случиться, существует. Есть силы, которые необходимо сдерживать. И даже если мы обуздаем все болезни, это не значит, что они будут ликвидированы навечно. То, что когда-то было, не исчезает бесследно…

Блин... Глядя на его мягкое лицо, чувствую себя виноватым. Никому ненужная вспышка гнева отрезвила, заставив вспомнить, что без моего проводника я вряд ли смогу выжить в этом новом для меня мире.

– Прости, – выдыхаю смущенно. – Сам не знаю, что на меня нашло…

– Бывает, – кивает он. – Всякое бывает. Как-то я вел через пустыню философа. Видел бы ты, как он возмущался…
– Чему?
– Всему. Его словно раздирали противоречия. Он спорил сам с собой. Я ему был не нужен. Одна из самых легких моих прогулок…

Иду рядом с ним, уперев взгляд в траву под ногами. Пиджак болтается за спиной, петля-вешалка прочно зацеплена указательным пальцем.

– Значит, ты не всегда ходишь по траве, – замечаю.
– Что? – он поворачивает голову.
– Ты сказал, что вел философа по пустыне.
– Да, – улыбается он. – Ему была нужна пустыня… Хочешь пить? – полная бутылка в его руке бликует на солнце.

– Хочу, – холодная вода обжигает зубы. – Почему ты делаешь это? Если знаешь, то с чем ты борешься, неискоренимо?
– Потому что, я – это я. Я таким родился, – он убирает бутылку в котомку.

– Знакомо, – усмехаюсь, вытирая губы тылом кисти. – И много вас таких?

– Нас? – привычно улыбается он. – Немного. Но мы есть… У человека слишком много соблазнов. Слишком много дум. И слишком мало времени. Многим кажется, что жизнь ничего не стоит без риска, без вершин, без трудностей, страданий, страстей и горя. Многим кажется, что если кто-то может испытывать невероятно яркие чувства или делать нечто необыкновенное, то, значит, это и есть настоящая жизнь. Они думают, что жизнь – это некая проверка своих возможностей, способностей, границ…

– А разве это не так?

– Нет, – улыбка освещает его лицо ярче солнца. – Жизнь – это подарок. Это не проверка. Не экзамен. И не испытание. Жизнь дается для любви. Для счастья. Для песни. Для созидания.
– А как же трагедии? – что-то тут не вяжется. – Как же болезни? Войны? Преступления? Как же негативный опыт?

– Да, да, конечно, – кивает он. – Ты прав. Это отчасти мое упущение. Надеюсь, ты понимаешь, что войны не бывает без нападения. И без обороны. Болезням требуются условия. Трагедии наполняют нашу жизнь не меньшим смыслом. Нужно быть сильным, чтобы противостоять. Здоровым, чтобы не впустить болезнь. Любящим, чтобы отпустить и заботиться о живых. Умным, чтобы созидать удивительные вещи. Щедрым, а значит имеющим возможности, чтобы помогать тем, кто обделен. Создавать лекарства, чтобы оградить от страданий и боли. Понимаешь?

– Почему ты говоришь мне об этом? Это же и так понятно.
– Иногда люди теряют цель. Первоначальную цель. И подменяют ее другими. Ложными. Чтобы проверить свою силу, нужно создать ситуацию. Чтобы проверить лекарство, заразить специально. Получить выгоду прежде, чем облегчить чью-то боль. Заниматься благотворительностью ради снижения налогов. Использовать свой талант, свою искру не во славу творца, любви и добра, даже не во славу своей искры, а для того, чтобы удивить потребителя, а значит, продать…

- Продать?
- Когда будешь в главном музее твоего города, обрати внимание на коллекцию швейцарских часов. Под стеклом лежат разобранные на детали часы. Крохотные шестеренки, которые никогда не увидит глаз покупателя. Мельчайшие детали покрыты тончайшей декоративной резьбой. Понимаешь? Эта красота видна лишь часовщику. Так кого он хотел удивить?

– Тогда в чем смысл, – шепчу, отмечая, как на его лицо ложится тень от облака. – Зачем все это? Если жизнь - не испытание? Если деньги - не испытание? Если власть - не испытание? Люди всегда стремились к успеху. Всегда шли вперед.

Он вздыхает. Смотрит на меня своими неземными голубыми глазами и неожиданно грустно улыбается.

– Выбирать тебе, человек. В этом и есть смысл. Твоя жизнь. Твои возможности. Твои способности. Твоя мастерская. Твоя ответственность…

– Не скажи! – встрепенулся я. – Это если человек родился в нормальной семье, то может выбирать! А если я родился в африканской семье? В самой бедной? Или я инвалид от рождения? А если я умру в детстве?..

– Неисповедимы пути того, кто дал тебе жизнь. Может, это и есть твои возможности и способности?
– Ну, конечно, - злая усмешка кривит мои губы. – Неисповедимы… Мы не ведаем Его замыслов! Всё в Его руках! Склони голову и смирись! Если так происходит, то так и должно быть! Если у тебя это есть – это Он тебе дал, а если у тебя этого нет, то тебе это и не нужно!..

Мой провожатый тихо смеется:
– Ты забавный. Дело не в том, что у тебя есть и чего нет. Дело в том, берешь ты это или не берешь. Идешь дальше или живешь с тем, что у тебя есть. Если можешь идти – иди. Ибо у тебя есть такая возможность. Не можешь идти – живи тем, что имеешь. Невозможно летать без крыльев, но можно научиться хорошо ходить. Невозможно ходить без ног, но можно что-то делать руками. Невозможно двигаться, будучи парализованным, но можно любоваться каждым рассветом… Для чего-то эта жизнь дана тебе. Именно тебе. И мне очень хочется, чтобы ты не болел, а жил. Не поддавался на провокации со стороны болезни, не предавал своей сути, а учитывая то, что тебя окружает, оставался свободным и уникальным. Понимаешь?

Что можно ответить? Что можно сказать? О чем спорить?

– Не растрачивай себя на то, что не принесет тебе радости. И любви. А познать радость и любовь можно только среди людей. Великая тайна в том, что познать любовь и радость ты сможешь, если поделишься этими чувствами с другим человеком. Только тот способен пройти по жизни без треволнений, кто осознает свою принадлежность к человеческому братству*…

Ангел цитирующий Адлера… сколько же всего бурлит сейчас в моей подкорке…

– Адлер. Я помню. А почему ты говоришь о радости, а не о счастье?
– Счастье – миг, живущий в здесь-и-теперь. Счастье обнуляет мотивацию, а радость нет, - улыбается он.

– Хочешь сказать…
– Да, именно это я и хочу сказать, – его ладони ложатся на мои плечи. – У каждого человека имеется своего рода маркер, зачаток, триггер, включатель, назови, как хочешь. У каждого. Каждый человек понимает язык любви. Каждый хочет быть любимым и счастливым. Этот язык понятен всем. И моя задача в том, чтобы люди не разучились говорить на этом языке. Чтобы они не забыли использовать свои духовные ресурсы и обмениваться ими…

Я смотрел в его глаза и видел в них свое отражение.

– Тогда получается, что и ты, и страж – оба работаете на любовь и счастье? Если не справляешься ты, то заразу выжигает он?
– Ты близок…
– И у тебя, и у него нет выбора. Вы те, кто вы есть.
– Да.
– А я… Я могу выбирать. Или и у меня нет выбора? В любом случае, или Первый прирежет меня, или я стану правильным? Так?

– Не совсем, - грустная улыбка касается его губ. – Ты забыл о другой стороне.

Я смотрю на него, радужка его синих глаз сияет мерцающим светом.

– А кто же распространяет заразу? Кому важно, чтобы она была и обеспечивала вас работой? Кто заражает овец? Кто выводит их из-под ножа стража? И если есть тот, кто убирает из стада паршивых овец, должен быть и тот, кто заражает одних и крадет самых лучших? Так?

Я вижу ответ в его глазах.

– Несчастные случаи. Неизлечимые болезни. Ранняя смерть. Всё не просто так. Я прав?

Он молчит.

– Прав?! И поэтому некоторые уходят раньше?!

– Мы пришли, - его руки все еще лежат на моих плечах. – Ты можешь выбирать. И в том, и в другом случае ты рискуешь. Каждый стремиться к счастью. Так как его понимает. Просто оглянись, может, ты уже счастлив? Своим счастьем? И еще, – вздыхает он. – Не вини никого. Никто не всесилен. Делай, что можешь, друг мой. Добиваться успеха и превосходства можно и с пользой для общества. А теперь иди…

…
Звук зуммера заставил открыть глаза. Белый потолок. Размазанный приглушенным светом движущийся контур. Во рту сухо. Горло горит огнем.

– Пить, – звуки шершавые и будто чужие.

Влажная материя обжигает губы, несколько капель скользят к горлу, и я снова проваливаюсь в сон. Теперь уже в самый обычный сон…

Меня выписали через две недели. Я – жертва дорожно-транспортного происшествия. Отыскали меня друзья, когда сообразили, что именинник курит слишком долго.

Две недели по крупицам, по обрывкам воспоминаний я собирал и тщательно записывал то, что мог вспомнить. Из омута ночных снов лопающимися пузырями поднимались детали, нюансы, подробности и я лихорадочно покрывал каракулями листы школьной тетрадки, торопясь поймать в ловушку букв то, что ускользало из сознания как вода сквозь пальцы…
Что это было? И было ли?
Образы моих провожатых таяли, и сменившее память воображение рисовало их лица все больше похожими на мое.

За день до выписки я смирился, упрятал под подушку исчерканную тетрадь, и наконец-то распаковал пакеты с подарками от коллег, друзей и прочих посетителей. Стихийно возникшая в палате «отвальная» закончилась за полночь, вобрав в себя и демонстративно супившего брови врача-дежуранта, и улыбающихся сестричек отделения.

…Я стою на широком крыльце больницы, ловлю привычные звуки подъезжающих карет скорой помощи и понимаю, что хочу быть здесь.

– Олег Павлович, – старшая сестра отделения касается рукава моего мятого пиджака. – Вы как?
– Хорошо, Оленька, – улыбаюсь, отмечая, как блестят на солнце выбившиеся из-под шапочки пряди ее темных волос. – Ты даже не представляешь, насколько всё хорошо.

– Я рада, – серьезно кивает она. – Когда вас ждать?
– Завтра.

Ее брови взлетают, в ореховых глазах плещется сомнение. Трость, на которую я вынужден опираться еще два месяца, играет не в мою пользу. Ольга Евгеньевна – гроза хирургического отделения. Ротмистр в ладно сидящем хирургическом костюме.

– Как скажете, Олег Павлович, – соглашается она, разглядев в моих глазах нежелание спорить и отвечать на вопросы. – Работы до дури.

– Да, – перевожу взгляд на березу, что подернулась зеленоватой дымкой первых листочков. – Будем делать, что можем, Оленька.

– И что умеем лучше других, – грозно подытоживает она.

========================
Январь 2020 г.