Васятка

Васяткой его называли все - и взрослые, и дети. Вид у него был какой-то несерьезный, каковой настраивает на такое же к нему отношение.  Роста небольшого, сухонький, нос с горбинкой, красный, потому что хозяин его был почти всегда «под шафе». Я совру, если назову его алкоголиком или пьяницей. Конечно, не раз его видели крепко нетрезвым, но чаще всего, он был в легком подпитии, а, вернее,  он всегда  был в таком состоянии. Но разве в России это большой грех? У нас все работяги не отличаются умеренностью в отношении употребления. Правда, Васятку назвать "работягой" тоже было большой натяжкой.
Ему бы больше подошло имя «Фигаро», не только за его суетливость, а за то, что, как и последний, он тоже был цирюльником. Но тогда в селе такого слова не знали, да и про  оперу  не  слышали, вот и звался он парикмахером Васяткой.
Социальное положение он занимал какое-то среднее - вроде и к рабочим его не отнесешь, ведь не молотком или гаечным ключом он зарабатывал на жизнь, а острой,  угрожающе сверкающей на солнце бритвой, ножницами, да расческой. Но и к служащим, тем более к сельской интеллигенции, навроде учителей или бухгалтеров его приписать  было трудно. Если интеллигенцию в СССР называли прослойкой, между рабочим классом и колхозным крестьянством, то Васятка, по этой теории, был, пожалуй, сложенной вдвое прокладкой между прослойкой и классами.
Не знаю, числился ли он парикмахером официально, или зарабатывал стрижкой и бритьем как частник, платил ли налоги или нет, меня тогда это мало интересовало, да и читателю, пожалуй, до этого дела нет. Не думаю, что он имел большие деньги, но на ежедневную свою бутылочку «Московской» за два рубля восемьдесят семь копеек и нехитрую закуску ему хватало. Початая бутылочка всегда стояла у него в шкафчике за занавеской и он часто отвлекался от стрижки, заходил в свой закуток, и оттуда отчетливо слышалось бульканье жидкости, легкое звяканье горлышка о мензурку, резкий выдох,  и, наконец,  удовлетвенное покрякивание. Выйдя оттуда, он снова начинал стрекотать своими ножницами. Солнечные зайчики от них и от расчески весело скакали по по беленному потолку его "салона" и отражались в ведре с водой.
 
Закончив стрижку, Васятка убирал с шеи клиента салфетку, смахивал на пол волосы   и обильно орошал "пациента" из пульверизатора «шипром» или «тройным». Мелкая одеколонная пыль  висела в воздухе легким облаком и переливалась на солнце всеми цветами радуги.
В банные дни Васятка располагался со своим инструментом между в просторном помещении между предбанником и раздевалкой и к нему всегда выстраивалась   очередь. Отцы семейств, как правило,  стригли своих отпрысков ручной машинкой сами. Дощколят - под «ноль», младшим школьникам оставляли маленький чубчик, ну а старшеклассники могли уже требовать от родителя уважения к своей персоне и стричься у Васятки «под бокс» или «полу-бокс».  «Канадка» вошла в моду уже после знаменитого турне их хоккеистов в Москву, кажись в 1972 году.
Ну а совсем оторванная молодежь, второгодники и ПТУшники, не стриглись вовсе. Стилягами их назвать было трудно, но волосы они носили до плеч, и "правильные" подростки им страшно завидовали. Ведь старшим школьникам отрастить длинные волосы не удавалось, потому, что на страже социалистической  «нравственности»  и «гигиены» стояли наши школьные учителя, во главе с директором, и  идеологически «накрученные». родители.Самым убийственным аргументом против длинных волос они выдвигали заботу о гигиене. Все вместе они стремились нас «окоротить». Мы, естественно, всячески сопротивлялись этому, и тогда родителями в ход пускался последний и самый весомый аргумент - физическая сила. Помню, как старшего брата отец  валил на землю, садился на него верхом, держа руки, чтобы тот не смог отбиваться, а мать с бабкой в это время успевали выстричь на лбу побольше «шерсти». «Жертву» после этого отпускали, она, расплакавшись, размазывала по своей физиономии слезы вперемешку с волосами, а, успокоившись, садилась под машинку. Теперь уже её стригли наголо,  «под Котовского. Через пол-года экзекуция повторялась вновь.
Мужчины старшего поколения в те годы зачесывали волосы назад, как артист Николай Крючков в фильме «Трактористы», а Васятка только подстригал бока и затылок и подравнивал баки. Но больше всего любили мужики у Васятки бриться. О, для мужчин, отцов семейства это был праздник. Об одноразовых бритвенных станках тогда не знал, если кто и брился сам, то безопасной бритвой со сменными лезвиями, типа «Нева», «Спутник» или "Балтика". Васятка же, орудовал бритвой «опасной». Сейчас такую можно увидеть только в кинохрониках или в старых кинофильмах. Помните, как в эпизоде из фильма «В бой идут одни старики» командир полка не добрился и взлетел с намыленным лицом. Над ним еще «Кузнечик» подшутил, сказав, что мог бы сбить и больше, да: «Я мог бы, конечно, и больше, но вы, товарищ командир, своим нижним бельем распугали всех немцев.»
Как изящно Васятка держал эту бритву. Тремя пальцами,  отставив мизинец. Прежде чем начать бритье, он распаривал щетину влажной горячей салфеткой, затем обильно намыливал шею, подбородок щеки и бакенбарды, точнее место, где оные должны расти. Пену Васятка "взбивал" из мыльного порошка в специальном горшочке так, что пена поднималась у него как тесто.
Обмазав пациента как следует этой пеной, Васятка начинал править бритву. Для этой цели у него имелось два ремешка, для грубой - плетенный, из брезентовой нити, другой,  кожаный, для тонкой. Бритва, как и ножницы блистала в  его руках словно кинжал джигита. Но, я не помню, чтобы он кого-нибудь порезал.
Снятую при бритье пену со щетиной он снимал с лезвия сложенным вдвое кусочком газеты и бросал в стоящее рядом ведро. Следующим гипнотизирующим актом был процесс освежения побритого пациента и массаж лица.  Для этого Васятка не жалел одеколона, обливал обильно лицо и шею и начинал шлепать пациента по щекам, чтобы одеколон проникал глубже в кожу. Довольный дядька поднимался с кресла, расплачивался с Васяткой,  получал сдачу, и освободившееся место занимал следующий отец семейства. За бритье Васятка брал копеек по двадцать, двадцать пять, да копеек десять за обливание одеколоном и массаж. Если кто стригся у него под ноль, то это стоило всего пять копеек, но, таких желающих было мало. Стрижка под «бокс» и «полу-бокс» стоила примерно столько же, что и бритье. У Васятки, пожалуй у единственного была тогда электрическая машинка.
Жил Васятка один, поэтому мы мало знали о его прошлой и нышешней жизни, а сам он, хоть и был весельчак и балагур, но о себе рассказывал мало. А рассказать, как оказалось,  он мог много, ибо был он не просто участником войны,  но героем- орденоносцем.
Про войну мы знали тогда только по кадрам кинохроники, да из художественных фильмов, где «наши» всегда побеждают «жестоких и тупых» фашистов. Сами играли в войну, причем фашистами быть никто не хотел, и приходилось тянуть жребий. На целине в те времена жило много советских немцев, но мы мало интересовались национальностью тех, с кем играли в войну.
И вот, накануне Дня Победы 1965 года в верхах началась какая-то «движуха». Как многие знают, до этого День Победы у нас в стране не праздновали 17 лет, последний раз в 1947, а тут, началось какое то «шевеление в верхах». По команде стали создаваться ветеранские организации на местах, организовывались встречи участников войны со школьниками. Вдруг оказалось, что многие наши родители и соседи участвовали в войне, или, как тогда высокопарно выражались «ковали щит победы».
В конце пятого класса наша классная объявила, что к 9 мая нужно выпустить классную стенгазету. Двум девочкам-отличницам классная поручила встретиться с ветеранами из списка, который «спустили» в школу из райвоенкомата, и одним из ветеранов Василием Яковлевичем Бойченко.
- Ой, а кто это,  - испуганно спросила одна из отличниц, - я такого и не знаю?
- Да это ж Васятка, - ответил с «камчатки» второгодник Сюля, - парикмахер из дома быта.
- Не Васютка, а Василий Яковлевич, - вступилась за ветерана классная, - он, между прочим, герой войны, орденоносец. Надо уважать поколение людей, что спасли нашу страну от «коричневой чумы» и освободили народы Европы от фашизма!
- Да ладно Вам, - начал защищаться Сюля, - алкаш он и балабол. Придумал, небось, по пьяной лавочке.
- Как тебе не стыдно, Краснов так говорить. Вот у меня официальная бумага из военкомата. Василий Иванович – воевал с 1941 по 1945 годы, победу встретил в Праге, освобождал Вену, Будапешт. Эх, да что с тобой говорить, тебе одна дорога – в ПТУ, а потом в тюрьму.
- Короче, девочки, сходите к Василию Яковлевичу домой или на работу и расспросите  его, за что он получил свои боевые награды и в каких боях участвовал. Только поспешите, чтобы другие из нашей стенгазеты об этом узнали.
Девочки-отличницы факты то узнали, но «задеть за живое» Васятку не смогли, и получилась в газете куцая статейка:
«Василий Яковлевич Бойченко, наш земляк, воевал с 1941 по 1945 годы, сначала на Ленинградском, потом на Волховском фронте, участвовал в боях, освобождал Ленинград, Псков, Смоленск, Минск, Брест. В составе первого украинского фронта освобождал Польшу, Чехословакию, Венгрию, Австрию. Награжден орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Ленинграда», «За взятие Будапешта», «За освобождение Праги», «За победу над Германией».
А, когда уже утихли праздничные марши, в один из летних вечеров Васятка «заглянул на огонек» к моему отцу. «Предок» мой (как тогда принято было в подростковой среде звать родителей) тоже был участником войны, общественником и корреспондентом районной и областной газет. К нему часто приходил народ обиженный или малограмотный, чтобы он помог «разобраться» по совести,  составить соответствующую  бумагу. Хоть и не был он юристом и не ахти как разбирался в правовых вопросах, но «ходоки» понимали в них еще меньше.
Поэтому и Васяткин визит к отцу меня не очень-то  удивил. Я сидел в единственной нашей комнате, за столом, карпел над домашним заданием и видел, как Васятка достал из солдатского галифе бутылку «Экстры». Не принято было тогда сразу начинать разговор, не выпив стопку-другую. Под нехитрую закуску мужики повели неспешный разговор. Естественно, пошли воспоминания о войне. Воспоминания отца я уже слышал неоднократно, а вот Васятку слушал впервые.
- Вот я и хочу, Петр Яковлевич, чтобы ты помог мне разыскать награду. Представили  меня летом сорок второго к ордену Красной звезды. Я в дивизионной разведке служил, часто ходил через линию фронта за «языками». Не подумай, Яковлевич,  что я «заливаю». Я хоть и хилый с виду, но жилистый, да еще и джиу-джицей занимался в юности. Это японская борьба, вроде самбо нашего, только покруче будет. Сам овладел, по книге. Старенькая такая, затертая такая, в библиотеке на полу валялась, для списания, я ее и подобрал. Видимо еще со времен русско-японской войны, потому, что на картинках были японцы в своей форме, а противник  в русской. Подписи тоже были были на японском, иероглифы всякие, но рисунков много,  понятно было, за что брать и как бросать. Меня, когда мобилизовали, я самым маленьким по росту был в строю. Вот один здоровяк захотел надо мною поиздеваться. Ну, я его через себя и кинул, а сам отбежал. Он поднялся и снова на меня. Тогда я его приемом на живот уложил и руку вывернул, так, чтобы боль почувствовал, но, чтобы руку не сломать. Он заорал, пощады стал просить. А в это время как раз командир взвода разведки народ к себе отбирал.
- А нож можешь отобрать?
- Запросто!
Пошел он на меня с ножом, я и его уложил и нож к горлу…
- Молодец. А удушающие приемы знаешь?
- Знаю. Хотите, чтобы на Вас продемонстрировал?
- Да нет, не надо, я и так верю. В разведку пойдешь?
- Пойду!
Остальных построили и сразу на фронт. Говорят, что в первом же бою немцы всех покосили.
А я так в разведке два года почти провоевал. Сколько раз ходил за «языками» и не считал. И вот, перед самой «Курской дугой» взял я важного языка – начальника штаба немецкой дивизии вместе с картами, с важными бумагами. 
Ты не смотри, Яковлевич, что я такой худенький. Я жилистый. Да и, потом, чтобы языка вытащить к себе со мной ребята крепкие ходили. Мое дело было пробраться поглубже в тыл, в деревню какую, где обычно немецкое начальство размещается. В тот раз подкрался я к дому, возле которого «Опель» стоял, заглядываю в окно – сидят два офицера, один оберст (знаки различия я уже давно знал), и майор, выпивают. Карты на столе разложены, документы пачкой лежат.
Вижу, в бутылке уже  донышко светится, значит скоро будут заканчивать свою трапезу. У немцев не как у нас, допил одну, открываешь другую, они норму свою знают.
Гляжу, действительно, майор засобирался, карты и документы  со стола собрал и в сейф сложил, ключ оберсту отдал и откозырял.  «Опель» завелся и уехал, а я стал думать, как мне в дом неслышно проникнуть да оберста с документами прихватить. Но, повезло мне, что у нас, не как в Германии, в избах туалетов не было, как, впрочем, и сейчас нет, "удобства" все на дворе. Засобирался фриц по нужде сходить, а я дождался момента, когда он свои дела сделает, чтобы не обделался от страха по дороге, удушил не сильно, связал, кляп в рот засунул и в дом, за документами. Но, хорошо, что вовремя заметил денщика. Тот, видать, «хозяина» заждался, навстречу вышел. Этого пришлось на месте оставить, не справиться мне было с двумя. Да и не знают денщики, как правило, ничего, кроме вкусов и привычек своего шефа. Документы и карты собрал, привел оберста нашатырем в сознание,  и потолкал скрюченного к линии фронта.
За деревней меня уже наши ребята заждались. Я на подходе стал звуки совиные подавать. Спеленали «языка» и волоком через колючку заграждений на свою сторону. Начальник разведки дивизии как узнал, кого я поймал, чуть меня не расцеловал. Оказалось немец – начальник штаба дивизии, что стояла против нас. А документы относились к готовящемуся наступлению. Там и приказы, кому куда выдвигаться, где расположена артиллерия, танки, схема укрепрайона. Вот и представили меня за это к награде – ордену Красной Звезды. Наградные документы оформили, отправили в штаб дивизии. Да, не успел я звезду эту получить.
Через неделю снова пошел за линию фронта, но неудачно, на засаду нарвался, едва живым ушел, плыл под водой, дышал через камышину. Хоть и не зима на дворе, а вода холодная, еле оттерли меня потом спиртом. Ну и изнутри, конечно грелся. А утром нагрянула к нам в расположение какая-то крупная шишка – начальник политотдела фронта. Заходит в землянку, а я лежу пьяный. Кто такой, почему пьяный. Да по кочану, отвечаю. Он вспылил, вызвал адьютанта.
- Вот этого сержанта разжаловать в рядовые, отправить в штрафную роту. Начальник разведки как узнал про это, пошел к командиру дивизии, замолвить за лучшего разведчика словечко, но, тот только руками развел.
- Ничего поделать не могу. Его даже командир корпуса боится.
Вот так я и попалв штрафбат, а документы мои наградные пошли наверх.

Да я и в штрафбате не пропал. Поначалу трудно было, да жизнь есть жизнь. Нас, воевавших в роте достаточно было, чтобы дать отпор уркам. Да и урками то этих не назовешь, бытовики в основном все были. Но, привычек лагерных успели нахвататься. Я как одного «успокоил» так,  что полдня в себя приходил, так слух по роте пошел, что меня лучше не трогать. Еще, один «амбал», выше меня на две головы и в два охвата, приподнял меня за локотки:
- Ну что, мальчиша, не понял?
Сам, наверное, не понял, с кем связался. Я его одним движением вырубил. Так, прижал одну точку на шее, он и с ног долой.  Еще один захотел мою пайку отобрать. Видит, хиляк, испугается, сопротивляться не будет. Я за  руку ухватил, через себя и мордой в землю.
- Ты брось эти штуки, и больше так не поступай ни со мной, ни с другими. Понял?
- Понял, понял, отпусти.
Отпустил, он, отплевался, отошел подальше и стал угрожать.
Но, мы с другими фронтовиками скорешились и не давали себя в обиду да и эти, приблатненные, поутихли. Нас было половина, обстрелянных.
Заключили договор, они наши законы не нарушают, мы ихние.
Штрафбат использовали как «пушечное мясо», бросали нас на самые опасные участки фронта.
Как-то надо было взять высоту. Пулеметчик засел так хорошо, обстреливал все окрестности высоты, голову не поднять. Лежим цепью. У нас никакой поддержки, ни артиллерии ни минометов. Как ее возьмешь? Несколько раз поднимались в атаку - косит гад. Только поднимимся -  град пуль.
Подполз я к своему ротному.
- Капитан,  - говорю,  - немец всех нас уложит, а высоты мы не возьмем. Давай я обойду его с тылу, подползу и захвачу пулемет.
- Да убьют тебя сразу, ужели не заметят? К тому же у него на флангах несколько рядов колючки и минные заграждения
- Капитан, я за линию фронта ночью ходил, через мины, а днем, думаешь не справлюсь. Чем ты рискуешь, капитан? Пайку мою вечером разделите, да наркомовские сто грамм.
- Хрен с тобой, ползи, только, если пулеметчика снимешь, знак какой подай, хоть тряпку подними, я роту в атаку подниму.
Пополз я. Взял левее, Там кустарничек вдоль  маленького ручейка. Ручей то высох, а ложбинка небольшая осталась. Уперся в нее, аккуратненько перекусил нижний ряд, и вышел во фланг немцу. Перед окопами тоже колючка, но мне туда не надо, я уже немцу в тыл зашел.
Вот она и растяжка. Блестит на солнце. Это у нас проволока бурая, успевает ржавчиной покрыться, пока ее с Урала в открытых вагонах везут, а у немца она не ржавеет, «сделано в Германии, на заводах Круппа».
Вижу, проволока провисла, значит можно и перекусить. Но, все равно во взрыватель вставил чеку, что сделал из колючки.
А вот она, первая на пути растяжка. Пополз по  ней, нашел мину. Другая растяжка. Вставил чеку в верхнее отверстие взрывателя. Теперь хоть тяни за растяжку, взрыва не будет. Боек просто не дойдет до капсюля.  Тоже мне – квадратный трехчлен. Теперь можно двигаться дальше.
Пополз я, с собой даже пистолета не взял,  прихватил только кинжал да кусачки. Если заметят, то наверняка подстрелят, никакая винтовка или пулемет не помогут. Взял левее, где кустарничек вдоль  маленького ручейка. Ручей то высох, а ложбинка небольшая осталась.
Дальше совсем просто. Фрицы мины ставят в шахматном порядке, значит, следующая будет через 5 метров справа. Ну вот, так и есть.  Вот она, вторая. Тоже чеку вставил, пополз дальше. Из немецких окопов уже речь доносится: "Я-я, гут, гут..." Будет тебе сейчас "гут"! До пулемета уже шагов двадцать, но, как назло, по ходу сообщения фриц к пулемету ящик с патронными лентами волочет. А я только собрался сделать последний бросок.  Двоих будет труднее убрать, но, где наша не пропадала.
Пулеметное гнездо обложено мешками с песком, эти двое  меня не заметят, они видят только сектор обстрела впереди.  Фриц дополз до укрепления, слышу, затараторили. Ну и язык, как собачий лай... Тьфу...  Тот, что приполз, достал термос. Попейте, попейте напоследок, гады, да шоколадкой заешьте. Кровью своей зальетесь сейчас. Захлебнетесь. Со всего маху вонзаю штык между лопаток первого и наотмашь второму по горлу. "Вот вам, залейтесь своей кровушкой. Сами пришли, никто вас суда не звал..."
Быстро готовлю  пулемет к бою, лента новая вставлена, значит 250 выстрелов успею сделать.  Приходилось обращаться с такой штукой, не первый год на войне. Теперь фактор внезапности и огонь в спину.  Поднял над окопом тряпку на палке, вижу, капитан уже готовит бойцов к атаке.
Вот наши поднялись, пошли.  Ахтунг, Ахтунг. Фойер, Шиссен - кричат в немецких окопах командиры.  Сейчас, будет вам Шиссен, будет вам огонь.  Немцы не ожидали огня в спину, прижались к брустверам, побежали как мыши по ходам сообщения на вторую линию.
"Ураа... подхватили наши бойцы. До первой линии уже метров двадцать, все, уже попрыгали в опустевшие окопы . Быстро меняю ленту и переношу огонь на вторую линию.  так, чтобы немцы  голов не подняли.

Продолжение будет.